До этого его не оставляло ощущение, что отделившееся от телесной оболочки сознание парит где-то в трех футах над головой, но, когда сучка Герти помочилась на него, все разом переменилось. Теперь вместо того, чтобы чувствовать себя как наполненный гелием воздушный шар, его голова превратилась в плоский камешек, посланный с берега сильной рукой и прыгающий по поверхности озера. Сознание его больше не плавало, теперь оно скакало.
     И все же он не мог до конца поверить в то, что сделала с ним жирная черномазая стерва. Да, он знал и понимал это, но понимание и вера отстоят подчас на целые миры Друг от Друга, и его состояние тому замечательный пример. Как будто произошла черная, мрачная трансмутация, превратившая его в некое новое существо, создание, беспомощно скользящее по поверхности восприятия и позволяющее лишь изредка, в странные, стихийно возникающие периоды, когда включалось сознание, мыслить связно.
     Он помнил, как в последний раз поднялся на ноги за сатиром, с лицом, кровоточащим от множества порезов и царапин, с забившимся кровью и грязью носом, с болью во всем теле от столкновений с инвалидной коляской, с тяжестью в ребрах и внутренностях, оставшейся после того, как на нем прыгали триста фунтов чернозадой Грязной Герти... но с этими ощущениями еще можно жить, - с этими и многими другими. А вот влага из ее мочевого пузыря, ее запах, сознание того, что на нем не просто моча, а женская моча, заставляли его рассудок спотыкаться каждый раз, когда он думал об этом. Ему хотелось кричать, и постепенно мир - тот, с которым он отчаянно желал сохранить разумный контакт, если, конечно, не хотел оказаться в конечном итоге за решеткой, возможно в смирительной рубашке и с изрядной дозой торазина в крови - постепенно этот мир растворялся в тумане.
     Продвигаясь вдоль забора, он говорил себе: "Вернись, вернись к ней, ты должен вернуться и убить ее, прикончить ее, задушить за то, что она сделала с тобой, иначе никогда больше не сможешь спать спокойно, это единственный способ сохранить способность думать".
     Но в глубине души Норман знал, что возвращение бессмысленно и опасно, возвращение ни к чему не приведет и только ухудшит и без того отвратительную ситуацию, в которой он оказался, и потому продолжал бежать.
     Наверное, Грязная Герти решила, что его испугал шум приближающихся людей, но она ошибалась. Он обратился в бегство потому, что боль в ребрах не давала ему сделать вдох больше чем на половину объема легких, потому что боль рвала на части внутренности, а яички пульсировали глубокой спазматической болью, знакомой только мужчинам.
     Впрочем, и не боль сама по себе заставила его отступить - а то, что она означала. Он побоялся, что, если снова бросится в атаку на Грязную Герти, ей удастся не просто свести поединок вничью, а победить. И потому он побежал, тяжелыми скачками продвигаясь вдоль деревянного забора со скоростью, на которую только способно его измученное тело, а насмешливый голос Грязной Герти преследовал его, как привидение: "Она просила передать тебе привет... от ее почек... через мои почки... маленький привет, Норми... получай..."
     Затем произошел очередной скачок сознания, совсем небольшой, камешек его рассудка скользнул, отталкиваясь по поверхности реальности, подпрыгнул вверх, в закрытую для восприятия зону, а когда он снова обрел способность мыслить, видеть, слышать, чувствовать, прошло уже некоторое время - не очень продолжительное, секунд пятнадцать, а может, целых сорок пять.
     Он бежал по центральной аллее к аттракционам, бежал бездумно, как корова, спасающаяся от стаи оводов, бежал, собственно, прочь от выхода из парка, вместо того чтобы стремиться к выходам, бежал к пирсу, бежал к озеру, где проще простого окружить его, прижать к воде и поймать.
     Между тем в его голове завизжал голос отца, главного в мире любителя щупать детские мошонки (а также, если учесть один памятный выезд на охоту, главного в мире любителя позабавиться и более предосудительными, с точки зрения общества, способами). "Это была женщина! - вопил голос Рэя Дэниелса. - Ты позволил какой-то бабе взять верх над тобой, Норми! Ты позволил, чтобы тебя вздула какая-то стерва!"
     Усилием воли он вытолкнул отцовский голос из сознания. Норман достаточно наслушался этих криков при жизни отца; будь он проклят, если станет слушать ту же трепотню теперь, когда старик давно сгнил в могиле. Он позаботится о Герти, позаботится о Рози, расправится с ними всеми, однако нужно поскорее убраться отсюда, чтобы сделать это... смыться прежде, чем все проклятые полицейские парка примутся разыскивать бритого наголо и воняющего мочой мужчину с окровавленной рожей. И без того слишком много людей провожают его ошеломленными взглядами. Неудивительно, от него несет, как из забившегося унитаза, и выглядит он так, словно поцапался с ягуаром.
     Норман свернул в аллейку между залом видеоигр и аттракционом "Путешествие по южным морям", не зная еще, что собирается предпринять дальше, желая лишь скрыться от пялившихся на него посетителей парка, прогуливающихся по центральной аллее, и тут ему повезло.
     Боковая дверь зала видеоигр распахнулась, и из нее показался человек - как предположил Норман, какой-то мальчишка. Он не мог сказать наверняка. Вышедший был маленького роста, как ребенок, и одежда его соответствовала возрасту тинэйджера - джинсы, кроссовки "Рибок", футболка "Майкл Макдермотт" ("Я ЛЮБЛЮ ДЕВУШКУ ПО ИМЕНИ ДОЖДЬ" - гласила надпись на ней), но его голова скрывалась под огромной резиновой маской. Маской быка Фердинанда.
     На морде Фердинанда расплылась широченная дебильная улыбка. Рога быка были украшены гирляндами цветов. Норман не задумался и на миг, он просто протянул руку и сорвал маску с головы подростка, попутно вырвав клок волос на макушке, ну да наплевать.
     - Эй! - заорал пацан. Баз маски он выглядел лет на одиннадцать. И все же в его голосе чувствовалось больше злости, нежели страха. - А ну-ка отдай, это моя маска! Я ее выиграл! Какого черта ты...
     Норман снова протянул руку, сгреб физиономию мальчишки в ладонь и с силой толкнул его. Боковая стена павильона "Путешествие по южным морям" представляла собой обыкновенный брезент, и подросток с воплем полетел спиной вперед, споткнулся, прорвал брезент и скрылся внутри павильона; остались торчать лишь его дорогие кроссовки.
     - Скажешь кому-нибудь, вернусь и оторву башку, - пригрозил Норман дергающимся в брезентовой дыре кроссовкам.
     И бросился назад, на ходу натягивая маску на голову. От маски воняло резиной и мокрыми от пота волосами ее прежнего владельца, но не это волновало Нормана. Его беспокоило то, что в скором времени под маской нечем будет дышать от вони мочи Герти.
     Затем его сознание совершило очередной скачок, и на некоторое время он погрузился в озоновую дыру. В этот раз Норман пришел в себя на стоянке в конце Пресс-стрит; он ковылял, прижимая руку к правой стороне груди, каждый вдох сопровождался адской болью. Как он и предполагал, смрад внутри маски оказался нестерпимым, и он содрал ее, обрадованно хватая ртом прохладный воздух, от которого не воняло ни мочой, ни вагиной. Норман посмотрел на зажатую в руке маску и вздрогнул - его потрясло нечто, таящееся в идиотской вкрадчивой ухмылке Фердинанда. Бык с кольцом в носу и цветочным венком на рогах. С ухмылкой существа, у которого что-то похитили, - существа настолько глупого, что оно даже не подозревает о пропаже. У Нормана возникло импульсивное желание зашвырнуть дерьмовую маску как можно дальше, но он переборол себя. Не стоит забывать о дежурном на выезде с автостоянки, и хотя тот, разумеется, запомнит водителя, проехавшего в маске быка Фердинанда, возможно, он не сразу свяжет его с тем человеком, о котором в ближайшее время его будет расспрашивать полиция. Если с помощью Фердинанда Норману удастся выиграть хоть немного времени, ее следует сохранить.
     Он сел за руль "темпо", бросил маску на соседнее сидение, наклонился и соединил провода зажигания. При этом вонь, исходящая от его рубашки, с такой силой ударила в ноздри, что на глазах появились слезы. "Рози сказала, что тебе нравятся почки", - услышал он голос Грязной Герти, чертовой черномазой шлюхи. Норман опасался, что этот голос навечно поселился в его голове - словно кто-то изнасиловал его, оставив в черепе оплодотворенное семя будущего выродка.
     "Значит, ты один из тех скромняг, которые не любят оставлять после себя следы".
     "Нет, - подумал он. - Нет, не надо. Перестань думать об этом".
     "Она просила передать тебе привет от ее почек... через мои почки...", и затем его лицо заливает поток жидкости, вонючей и горячей, как детская лихорадка.
     - Нет! - закричал он во весь голос и грохнул кулаком по обивке автомобильного салона. - Нет, она не может! Она не может! ОНА НЕ МОЖЕТ ПОСТУПАТЬ СО МНОЙ ТАК!
     Норман размахнулся и стукнул кулаком по зеркалу заднего вида. Оно сорвалось с крепления, ударилось о лобовое стекло, отскочило от приборной доски и упало на пол. Он набросился на лобовое стекло, награждая его ударами, от которых заныли костяшки пальцев, а перстень выпускника Полицейской академии оставил на стекле паутинку трещин, похожих на увеличенную звездочку, отмечающую примечания на книжной странице. Затем занес кулак над баранкой и вдруг замер. Подняв голову, он увидел торчащую под щеткой стеклоочистителя квитанцию оплаты за парковку. Он сфокусировал взгляд на клочке бумаги, постепенно приходя в себя.
     Почувствовав, что самообладание начинает возвращаться к нему, пусть даже не так быстро, как хотелось бы, Норман сунул руку в карман, извлек свернутую пачку банкнот и вытащил из нее пятерку. Затем собрался с силами, чтобы не замечать вони (впрочем, от нее просто некуда было деться), натянул на голову маску Фердинанда и медленно подкатил к будке пропускника. Высунувшись из окошка, уставился на дежурного через отверстие для глаз в маске. Он заметил, как дежурный неуверенным движением схватился за дверную ручку, наклоняясь за деньгами, и до него дошло, что тот пьян в стельку.
     - Viva el toro! - приветствовал его дежурный и засмеялся.
     - Верно, - кивнул в ответ выглядывающий из "форда" бык. - El toro grande [великий бык. (исп.)].
     - С вас два с полт...
     - Оставьте сдачу себе, - отмахнулся Норман и выехал со стоянки.
     Он отъехал на полквартала и притормозил у тротуара, чувствуя, что если не снимет маску сейчас же, то и без того к отвратительному запаху добавится вонь его собственной рвоты. Он яростно рванул маску дрожащими от возбуждения пальцами, как человек, увидевший, что к его лицу присосалась пиявка. Затем действительность снова на некоторое время исчезла, произошел очередной скачок сознания, когда рассудок оторвался от реальности, как управляемая ракета.
     Норман очнулся за рулем автомобиля, стоящего на перекрестке перед красным сигналом светофора. Во время провала сознания он успел стащить с себя рубашку. На дальнем углу перекрестка светящийся циферблат электронных часов сообщил ему время: семь минут третьего. Оглядевшись, он увидел, что его скомканная рубашка валяется на полу рядом с зеркалом заднего вида, сорванным с крепления, и украденной маской Фердинанда. Грязный Ферди, сморщившийся, потерявший объемность и казавшийся перекошенным, глядел на него пустыми глазницами, через которые Норман видел коврик перед пассажирским сидением. По-идиотски счастливая улыбка быка почему- то превратилась в почему-то понимающую ухмылку. Но это не страшно. По крайней мере, проклятая резина не сдавливает его лицо. Он включил радио, что оказалось непросто с сорванной ручкой настройки. Приемник по-прежнему был настроен на станцию, передававшую старые хиты, и из колонок раздался голос Томми Джеймса, исполнявшего "Хэнки-Пэнки" в сопровождении группы "Шонбеллс". Норман тут же запел вместе с Томми.
     В соседнем ряду дороги сидящий за рулем синего "камри" мужчина, по виду типичный бухгалтер, смотрел на Нормана с опасливым любопытством. Сначала Норман не сообразил, чем вызвал такой интерес, затем вспомнил, что на его физиономии, должно быть, осталась кровь- уже запекшаяся, судя по ощущениям. К тому же он был без рубашки. Об этом надо позаботиться, и как можно быстрее. Между тем,..
     Он наклонился, подобрал маску, сунул руку внутрь и кончиками пальцев зажал резиновые губы Ферди. Затем поднял руку с маской на уровень окна, шевеля пальцами в ритм песне, заставляя быка петь вместе с Томми Джеймсом и "Шонбеллс". Он покачивал рукой вверх-вниз, и казалось, что бык кивает головой в такт музыке. Похожий на бухгалтера мужчина поспешно отвернулся и уставился на стоящую впереди машину. Некоторое время он сидел неподвижно, потом резко наклонился и защелкнул замок, запирающий пассажирскую дверцу. Норман усмехнулся.
     Он снова бросил маску на пол и вытер испачканную руку и голую волосатую грудь. Он понимал, что выглядит, мягко говоря, странно, и похож на сумасшедшего, но будь он проклят, если опять наденет мокрую и вонючую рубашку. Мотоциклетная куртка валялась на сидение рядом с ним и, слава Богу, оказалась сухой внутри. Норман натянул куртку и застегнулся до самого подбородка. В этот момент на светофоре загорелся зеленый сигнал, и "камри" рванул с места, как выпущенный из пушки снаряд. Норман тоже проехал перекресток, но с ленивой неторопливостью, подпевая Томми Джеймсу: "Я видел, как она шла по переулку... Ты знаешь, я видел ее в первый раз... Чертовски привлекательная девушка, и совсем одна... Эй, красотка, не позволишь ли подвезти тебя домой?" Песня напомнила ему школьные годы. Какой замечательной была тогда жизнь! Без милой маленькой Роуз, из-за которой все полетело вверх тормашками, и он влип в эти неприятности. По крайней мере до тех пор, пока он не познакомился с ней, когда учился в выпускном классе.
     "Где ты, Роуз? - подумал он. - Почему не пришла не этот сучий пикник? Где тебя носит, мать твою?"
     - Она на своем пикнике, - прошептал эль торо, и в его голосе прозвучали странные интонации - словно он не высказывал свои предположения, а вещал неоспоримую истину, как оракул.
     Норман свернул к тротуару, нажал на тормоза, не Обращая внимания на запрещающий остановку знак, и снова поднял маску с пола. Опять надел ее на руку, только в этот раз повернул к себе. Он видел собственные пальцы в пустых глазницах, и все же ему казалось, что взгляд быка направлен на него.
     - Что ты хочешь сказать - на своем пикнике? - переспросил он хрипло.
     Его пальцы зашевелились, заставляя двигаться губы маски. Норман не чувствовал пальцев, но видел их. Он подумал, что услышанный им голос принадлежит ему самому, но звучал он совершенно по-иному, к тому же не раздавался в голове, как голос отца, и не зарождался в гортани; ему действительно казалось, что слова произнесла маска.
     - Ей нравится, как он ее целует, - сообщил ему Фердинанд. - Каково тебе знать это? И еще ей нравится, как он пользуется руками. Она хочет, чтобы до возвращения он сделал ей хэнки-пэнки, - Бык вздохнул, и его резиновые губы изогнулись в гримасе презрения. - Но ведь все женщины таковы, согласись. Хэнки-пэнки. Буги-вуги. Всю ночь напролет.
     - Кто? - заорал Норман на маску. На его висках вздулись и пульсировали вены. - Кто ее целует? Кто ее лапает? И где они? Говори, скотина!
     Но бык умолк. Если, конечно, вообще говорил. "И что ты намерен предпринять теперь, Норми?" - этот голос был знаком. Голос горячо любимого папаши. Приятный, как заноза в заднице, но ничего, терпеть можно. И не пугающий. Другой же голос внушал страх. Даже если он рождался в его собственной глотке, все равно внушал страх.
     - Найти ее, - прошептал он. - Я собираюсь найти ее и показать ей хэнки-пэнки. Во всяком случае, свою версию.
     "Да, но каким образом? Как ты собираешься разыскать ее?"
     Первое, что пришло ему в голову, - это их бордель на Дарэм-авеню. Наверняка в какой-нибудь папке он обнаружит новый адрес Роуз, в этом Норман не сомневался. Но вряд ли у него что-нибудь получится. Дом представляет собой современную крепость. Чтобы проникнуть в него, требуется карточка электронного ключа - по-видимому, очень похожая на его украденную банковскую карточку - и, возможно, нужно знать набор цифр для выключения сигнала тревоги.
     И как поступить с людьми, которые там могут оказаться? Конечно, он может перестрелять всех, кто попадется под руку, если дело дойдет до этого, или прикончить тех, кто сунется, и распугать остальных. Служебный револьвер лежит в сейфе гостиничного номера - одно из преимуществ автобусных поездок - однако стрельба, как правило, самое глупое из всех возможных решений. А вдруг ее адрес хранится в памяти компьютера? Скорее всего, так оно и есть, сейчас все пользуются этими игрушками. Скорее всего, пока он будет возиться со шлюхами, требуя сообщить ему пароль и название файла, прибудет полиция и превратит его задницу в решето.
     Затем на него снизошло прозрение - в памяти всплыл другой голос, слабый и неотчетливый, как расплывающийся в сигаретном дыму силуэт: "...жалко пропустить концерт, но если мне понадобится эта машина, я не смогу..."
     Кому принадлежит этот голос, и чего не сможет его обладатель?
     Ответ пришел сам собой через мгновение. Голос принадлежал блондинке. Блондинке с большими глазами и маленькой соблазнительной попкой. Блондинке, которую зовут Пэм. Пэм работает в "Уайтстоуне", Пэм может знать, где находится его бродячая Роуз, Пэм чего-то не может. Чего же она не может? Впрочем, если призадуматься, если напялить на макушку шляпу охотника и заставить чуть-чуть потрудиться мозг блестящего детектива, ответ, в общем-то, не так уж и сложен, правда? Она вынуждена пропустить концерт, а из-за чего? Из-за того, что не сможет уйти с работы. А поскольку концерт, который она пропускает, состоится сегодня вечером, то вполне вероятно, что он застанет ее в отеле. И даже если ее нет, то скоро она должна появиться. А если она знает, то уж он-то заставит ее рассказать. Панки-роки с крашеными волосами не сказала, но только потому, что у него не хватило времени, чтобы выколотить из нее нужные сведения. В этот раз, однако, в его распоряжении будет все время мира. Уж он-то об этом позаботится.

     Напарник лейтенанта Хейла Джон Густафсон доставил Рози и Герт Киншоу в третий полицейский участок на Лейкшор. Билл следовал за ними на своем мотоцикле. Рози то и дело поворачивала голову, проверяя, не отстал ли он. Герт обратила внимание на ее поведение, но оставила без комментариев.
     Хейл представил Густафсона как "свою лучшую половину", но в действительности Хейл являлся, как выразился бы Норман, альфа-псом; Рози догадалась с первой же секунды, когда увидела их вместе. Она поняла распределение ролей в паре по тому, как Густафсон смотрел на Хейла, как проводил взглядом, когда тот занимал место на пассажирском сиденье неприметного "каприса". Подобную картину ей тысячу раз доводилось наблюдать раньше в собственном доме.
     Они проехали мимо часов над входом в банк - тех же самых, на которые незадолго до них смотрел Норман, - и Рози, вытянув шею, увидела цифры: 4:09. День растянулся, как жевательная резинка.
     Она оглянулась через плечо, опасаясь, что Билл отстал или затерялся, в глубине души уверенная, что именно так и должно случиться. Но он по-прежнему следовал за ними. Билл улыбнулся ей, поднял руку и приветственно помахал. Она помахала в ответ.
     - По-моему, довольно милый молодой человек, - заметила Герт.
     - Да, - согласилась Рози, однако ей не хотелось продолжать разговор о Билле, особенно в присутствии двух полицейских, прислушивающихся с передних сидений к каждому сказанному ими слову. - Тебе следовало остаться в больнице. Пусть бы они посмотрели внимательно, не повредил ли он тебе что-нибудь своим дурацким электрошокером.
     - Черт возьми, для меня это даже полезно, - усмехнулась Герт. Поверх разорвавшегося сарафана на ней был накинут больничный халат в синюю и белую полоску. Я впервые чувствовала себя по-настоящему проснувшейся с тех пор, как потеряла девственность в лагере юных баптистов в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году.
     Рози попыталась изобразить ответную улыбку, но лишь жалобно скривилась.
     - Надо полагать, пикник на этом закончился? - спросила она.
     Герт бросила на нее недоуменный взгляд.
     - Что ты имеешь в виду?
     Рози посмотрела на свои руки и не без удивления увидела, что они сжаты в кулаки.
     - Я имею в виду Нормана. Скунса на пикнике. Одного большого вонючего б... скунса.
     Она услышала слетевшее с собственных уст слово и не поверила своим ушам: как она решилась произнести его, особенно на заднем сидении полицейской машины, в которой два детектива. Еще сильнее Рози удивилась, когда сжатая в кулак левая рука вдруг размахнулась и треснула по панели левой дверцы чуть выше открывающей окно ручки.
     Сидевший за рулем Густафсон заметно подпрыгнул. Хейл оглянулся, повернув к ней бесстрастное лицо, затем снова посмотрел вперед. Кажется, он что-то негромко сказал своему напарнику. Рози не расслышала; впрочем, ей было плевать.
     Герт взяла ее за мелко подрагивающую, сжатую в кулак руку и принялась усердствовать над ней, как массажист над сведенной судорогой мышцей.
     - Все в порядке, Рози, - успокаивала она рокочущим, как двигатель грузовика на холостом ходу, голосом.
     - Да нет же! - закричала Рози. - Какой там черт в порядке, как ты можешь говорить? - В глазах защипало от слез, однако ей и на это было наплевать. Впервые за взрослую жизнь она плакала не от унижения, стыда или страха, а от злости. - Ну какого дьявола ему надо? Почему он не хочет оставить меня в покое? Он избивает Синтию, он портит пикник... б... Норман! - Она снова хотела было ударить по дверце, но Герт сжала ее кулак стальной хваткой. - Б... скунс Норман!
     Герт согласно кивала головой:
     - Все верно, б... скунс Норман.
     - Он как... родимое пятно! Чем сильнее его трешь, чтобы избавиться от него, тем заметнее оно становится! Проклятый Норман! Долбаный, вонючий, сумасшедший Норман! Я ненавижу его! Я ненавижу его!
     Она замолкла, тяжело дыша. Лицо ее излучало ярость, щеки стали мокрыми от слез... но она не могла сказать, что ей плохо.
     "Билл! Где Билл?"
     Рози внезапно обернулась, уверенная, что уж в этот раз его точно не будет, но Билл ехал за ними. Он помахал ей рукой. Она ответила и снова повернулась, чувствуя, как возвращается спокойствие.
     - Да, Рози, устроила ты нам проповедь. Черт возьми, ты имеешь полное право слегка сойти с ума. Но...
     - О да, это я сошла с ума, все верно.
     - ...но незачем думать, что он испортил нам день.
     Рози растерянно заморгала.
     - Что? Но как они смогут продолжать? После...
     - А как ты могла продолжать после того, как он столько раз избивал тебя?
     Рози всего лишь покачала головой, не понимая. - В некоторой степени это можно считать проявлением терпимости, - сказала Герт. - Отчасти обыкновеннейшее упрямство, не стану отрицать. Но прежде всего, Рози, мы хотим показать миру наше лицо. Мы хотим доказать, что нас не так-то легко вывести из себя. Думаешь, подобное происходит впервые? Ха-ха. Норман худший из всех, но далеко не первый. А что ты делаешь, когда на пикнике появляется скунс и забрызгивает все вокруг своей зловонной жидкостью? Ты ждешь, пока ветер не развеет вонь, и продолжаешь веселиться. Именно это и происходит сейчас в Эттингер-Пиере, и дело совсем не в договоре, который мы подписали с "Индиго Герлс". Мы продолжаем, чтобы доказать прежде всего самим себе: никто не сможет кулаком вышибить из нас жизнь... наше право на жизнь. Конечно, некоторых уже и след простыл - думаю, Дана Клайн со своими пациентками возглавила ряды беглецов, - но остальные будут веселиться до конца. Мы не успели еще отъехать от больницы, как Консуэло и Робин отправились назад в Эттингер.
     - Молодцы ребята, - вставил с переднего сиденья лейтенант Хейл.
     - Как вы позволили ему уйти? - набросилась на него с обвинениями Рози. - Господи, вы хоть знаете, как ему удалось скрыться?
     - Ну, если придерживаться истины, не мы его упустили, - мягко поправил ее Хейл. - Промашка на совести службы безопасности Эттингера; к тому времени, когда прибыли первые полицейские городского управления, вашего мужа и след простыл.
     - Как мы выяснили, он отнял у мальчика резиновую маску, - вступил в разговор Густафсон. - Большую, которая надевается на всю голову. Натянул ее и смылся. Должен сказать, что ему крупно повезло.
     - Ему всегда везло, - с горечью в голосе заметила Рози. Они въезжали на стоянку перед зданием полицейского участка; Билл не свернул вслед за ними. Рози повернулась к подруге. - Ладно, можешь отпустить мою руку.
     Герт поддалась на ее уловку, и кулак Рози тут же грохнул о дверцу. В этот раз она здорово ушибла руку, но какой-то только что родившейся части ее самосознания боль доставила странное удовольствие.
     - Ну почему он не хочет оставить меня в покое? - повторила она свой вопрос, ни к кому не обращаясь. И все же услышала ответ. Ей ответил чувственный низкий голос, прозвучавший в глубине ее разума.
     "Он не будет твоим мужем. Он не будет твоим мужем, Рози Настоящая".
     Она опустила голову, глядя на свои руки, и увидела, что они покрылись гусиной кожей.

     Его разум снова воспарил - выше, выше и прочь, как пела когда-то эта рыжая сучка Мэрилин Макку - очнувшись, обнаружил, что пытается втиснуть "темно" на очередной пятачок стоянки. Он не мог понять, где находится, но подумал, что, скорее всего, приехал в подземный гараж в половине квартала от "Уайтстоуна", где уже
     оставлял машину. Наклоняясь, чтобы рассоединить провода зажигания, он увидел датчик уровня топлива в баке, и кое-что показалось ему довольно интересным: стрелка упиралась в правый край шкалы. Значит, во время провала сознания он заезжал на заправку. Но почему он это сделал?
     "Потому что на самом деле я останавливался не ради бензина", - ответил Норман самому себе.
     Он снова подался вперед, намереваясь глянуть на себя в зеркало заднего вида, но вспомнил, что оно валчется на полу. Подняв его, он поднес зеркало к лицу. На него уставилась распухшая в нескольких местах физиономия в ссадинах и кровоподтеках; огромное количество следов, свидетельствовавших о недавней драке, но крови не было. Следовательно, пока служащий заправки заливал бак его "форда", он смыл кровь в туалете заправочной станции. Что ж, в таком виде он уже может появляться на улице - во всяком случае, если удача не изменит ему, - и это хорошо.
     Рассоединяя провода зажигания, он задумался на мгновение, определяя, который сейчас час. Узнать неоткуда; он не носил часов, никто не догадался установить их на вшивеньком "форде", и даже спросить не у кого. Да, впрочем, так ли это важно? Какое...
     "Нет, - мягко произнес знакомый голос. - Совершенно неважно. Время не должно тебя волновать".
     Он опустил голову и увидел маску быка, уставившуюся на него со своего места на резиновом коврике перед пассажирским сидением: пустые глаза, всезнающая сморщенная улыбка, идиотские украшенные цветами рога. Ему тут же захотелось надеть ее. Глупо, конечно, он испытывал отвращение к цветочным веночкам на рогах, еще сильнее ненавидел дебильную улыбку счастливого кастрата... но, как знать, возможно, маска принесет ему удачу. Разумеется, на самом деле она не разговаривает, все это фокусы его сознания, однако без нее он наверняка не смог бы выбраться из Эттингер-Пиера. В этом никто не сомневается.
     "Ну хорошо, хорошо, - подумал он, - viva el toro" и наклонился, чтобы поднять маску с пола.
     Затем, казалось, без малейшего перерыва в происходящем он шагнул вперед и, обхватив руками талию блондинки, сдавил ее сильно-сильно-сильно, чтобы девушка не смогла набрать в грудь воздуха и закричать. Она только что появилась из двери с табличкой "ДЛЯ ОБСЛУЖИВАЮЩЕГО ПЕРСОНАЛА" толкая перед собой тележку, и он подумал, что, наверное, прождал здесь некоторое время, но это неважно, совершенно неважно, потому что они опять возвращаются за дверь с табличкой "ДЛЯ ОБСЛУЖИВАЮЩЕГО ПЕРСОНАЛА", только вдвоем, - Пэм и ее новый друг Норман, viva el toro.
     Она дергалась и вырывалась, пытаясь ударить его ногой, и некоторые удары приходились в кость голени, но он их почти не чувствовал, потому что она была обута в мягкие кроссовки. Он освободил одну руку, без труда придерживая ее другой, закрыл за собой дверь и запер на задвижку. Быстро огляделся, убеждаясь, что они одни. Суббота, предвечерний час, самая середина уик-энда, здесь должно быть пусто... и действительно, в подсобке никого не было. Узкая и длинная комната с небольшим рядом шкафчиков для одежды в дальнем конце. В подсобной комнате царил удивительный запах - аромат выстиранного и наглаженного белья, пробудивший у Нормана воспоминания о днях стирки в родительском доме, когда он был еще совсем маленьким.
     На полочках с одной стороны комнаты возвышались стопки аккуратно свернутых простыней и наволочек, чуть дальше стояли корзины с пушистыми ванными полотенцами. У другой стены расположился целый склад одеял. Норман толкнул Пэм на одеяла, без малейшего интереса наблюдая за тем, как ее форменная юбка задралась при падении, открывая бедра. Его сексуальные потребности ушли в отпуск, а может быть, и на пенсию, и это, наверное, тоже неплохо. За прошедшие годы та штука, что болтается у него между ног, втянула его во многие неприятности. Забавный вывод из серии тех, которые способны заставить поверить, что Господь Бог имеет гораздо больше общего с Эндрю Дрисом Клэем, чем это кажется. Двенадцать лет вы этого не замечаете, а следующие пятьдесят- или даже шестьдесят - половые прихоти волокут вас за собой, как взбесившийся бритоголовый тасманийский дьявол.
     - Не вздумай кричать, - пригрозил он ей. - Не вздумай кричать, Пэмми. Если пикнешь, убью.
     Разумеется, он не намеревался исполнять свою угрозу - по крайней мере сразу, - но ей-то откуда знать?
     За миг до этого Пэм сделала глубокий вдох; теперь же она медленно и неслышно выпустила воздух из легких. Норман заметно расслабился.
     - Пожалуйста, не трогайте меня, - заскулила она, и это уже оригинально, этого он прежде никогда не слышал, нет-нет, ну что вы!
     - И не собираюсь, - с теплотой в голосе заверил он ее, - Я не собираюсь причинить тебе боль. - Что-то зашевелилось в заднем кармане. Он сунул туда руку и нащупал резину. Маска. Нельзя сказать, чтобы он удивился. - Все, что мне надо от тебя, это узнать то, что я хочу знать, Пэм. Ты мне это скажешь, и мы, счастливые и довольные, разойдемся каждый в свою сторону.
     - Откуда вам известно, как меня зовут? Он ответил ей уклончивым пожатием плеч, которое часто применял при допросах подозреваемых, словно говоря - ему известно многое, в этом и заключается его работа.
     Она сидела на свалившейся куче темно-коричневых одеял, точно таких же, как и то, что покрывало его постель в номере на девятом этаже, и разглаживала юбку на коленях. Надо отдать ей должное, глаза у нее замечательные, такого редкого сочного синего цвета. На нижнем веке левого глаза собралась слезинка, дрогнула и покатилась по щеке, оставляя черный след туши для ресниц.
     - Вы хотите изнасиловать меня? - спросила она, глядя на него своими бесподобными по-детски синими глазами, роскошными глазами- имея такие глазки, можно свести с ума любого мужика, правда, Пэмми?- однако он не замечал в них того, что хотел. А хотел он увидеть взгляд, знакомый ему по камерам, взгляд человека, который после допроса, продолжавшегося целый день и половину ночи, готов сломаться: жалкий, униженный, умоляющий взгляд, утверждающий: "Я скажу вам все, все, что хотите, только оставьте меня в покое хоть ненадолго". Он не видел этого взгляда в глазах Пэмми. Пока.
     - Пэм...
     - Пожалуйста, не надо насиловать меня, прошу вас, не надо, но если вы все-таки собираетесь сделать это, прошу вас, воспользуйтесь презервативом, я так боюсь СПИДа...
     Он уставился на нее потрясенный, потом разразился хохотом. От смеха у него свело живот, вернулась невыносимая боль в груди и еще сильнее заболело лицо, но какое-то время Норман просто не мог остановиться. Он говорил себе, что обязан остановиться, что кто-нибудь из администрации отеля, проходя мимо, решит полюбопытствовать, что же так развеселило кого-то, и попытается заглянуть в подсобку, но даже эта доводы не помогли; он просто должен отсмеяться, пока приступ не закончится сам собой.
     Блондинка смотрела на него сначала удивленно, затем тоже робко улыбнулась. Улыбнулась с надеждой.
     С огромным трудом Норману удалось взять себя в руки, хотя к тому времени глаза его все еще слезились от смеха.
     - Господи, не собираюсь я тебя насиловать, Пэм, - выдавил он наконец, после того как приступ смеха ослабел настолько, чтобы его слова не показались неискренними.
     - Откуда вы знаете, как меня зовут? - снова спросила она. В этот раз ее голос звучал более уверенно.
     Он выдернул из кармана маску, сунул руку внутрь и принялся шевелить ею, как тогда, на улице, перед глазеющим на него похожим на бухгалтера водителем "камри".
     - Пэм-Пэм-бо-Бэм, банана-фанна-фо-Фэм, фи-фай-мо-Мэм, - заставил петь маску. Он покачивал рукой вперед-назад, как Шери Льюис со своей трахнутой отбивной из ягнятины, только теперь это не ягненок, а бык, кастрированный бык-недоумок с цветочками на рожках. На всей земле не найдется причины, по которой он мог бы испытывать к Фердинанду теплые чувства... однако следует признаться честно - проклятый бык ему чем-то нравился.
     - Ты тоже мне чем-то нравишься, - признался кастрированный бык-недоумок, глядя на Нормана своими пустыми глазницами. Затем повернулся к Пэм и с помощью Нормана, чьи пальцы заставляли двигаться его губы, спросил: - У тебя что, какие-то проблемы?
     - Н-н-нет, - промямлила она, и выражение глаз, которого ему так не хватало, все не появлялось и не появлялось, хотя наметились признаки прогресса: он приводил ее в трепетный ужас - они приводили ее в ужас, - в этом можно не сомневаться.
     Норман присел на корточки, свесив руки между коленями; морда Фердинанда была теперь обращена к полу. Он посмотрел на нее с искренним сочувствием.
     - Клянусь, больше всего на свете ты хотела бы, чтобы я убрался из этой комнаты и из твоей жизни, правда же, Пэм?
     Она кивнула с такой силой, что волосы подпрыгнули на плечах.
     - Да, я понимаю и полностью с тобой согласен. Ты скажешь мне одну вещь, и я растаю, как прохладный бриз. И ответ не представляет собой ничего сложного. - Он подался к ней; рога Фердинанда уперлись в пол. - Все, что мне надо, - это знать, где Роуз. Роуз Дэниеле. Где она живет.
     - О мой Бог! - С лица Пэм исчезли последние краски - два розовых пятна на скулах, - а глаза расширились так, что им, казалось, стало тесно. - О мой Бог! Это вы! Вы Норман.
     Он испугался и разозлился - ему полагалось знать ее имя, именно на этом все и построено, но она не должна знать, как его зовут, - после чего события приняли неожиданный оборот. Пока он реагировал на произнесенное ею имя, она вскочила на ноги и едва не убежала. Он бросился за ней, протягивая правую руку с надетой на нее маской быка Фердинанда. Краешком сознания слышал свой голос, кричавший, что
     Пэм от него не уйдет, что он намерен поговорить с ней, поговорить сейчас же и начистоту.
     Норман схватил ее за горло. Она издала сдавленный хрип - его рука не позволила закричать - и рванулась с отчаянной силой, о которой и не подозревал. И все же он удержал бы ее, но помешала маска. Резиновая морда быка соскользнула с руки, и Пэм бросилась к двери, она упала у двери, размахивая вытянутыми в стороны руками, и в течение нескольких секунд Норман не мог сообразить, что же случилось потом.
     Раздался звук, сочный хлопок, похожий на звук вылетевшей из бутылки шампанского пробки, после чего руки Пэм задергались, колотя по двери, а шея изогнулась под странным углом, как шея человека, наблюдающего за торжественной церемонией поднятия флага на патриотическом празднике.
     - Эй? - окликнул ее Норман, и Ферди поднялся перед ним на его же руке. Перекошенная морда быка показалась ему пьяной. - Пфффф, - скривил губы Фердинанд. Норман сорвал маску с руки и сунул ее в карман, слыша новый звук, напоминающий весеннюю капель. Он посмотрел вниз и увидел, что цвет кроссовки на левой ноге Пэм вместо белого стал красным от крови, кровь стекала по двери длинными полосами. Руки Пэм все еще дергались. Норману они напомнили бьющихся в клетке маленьких птиц.
     Казалось, она приклеилась к двери, и, шагнув вперед, Норман понял, что в некотором смысле так оно и есть. На внутренней стороне двери оказался крючок вешалки. Вырвавшись из его рук, она бросилась вперед и упала лицом на крючок, вонзившийся в ее левый глаз.
     - Черт бы тебя побрал, Пэм. Какая же ты дура! - чертыхнулся Норман. Его охватили растерянность и страх. Перед глазами стояла идиотская ухмылка Фердинанда, в ушах звенело его "Пффф!", словно дурацкий эпизод мультфильма студии "Уорнер Бразерс".
     Он снял Пэм с крюка. При этом раздался неописуемо отвратительный звук трущейся о металл кости. Ее целый глаз - показавшийся ему еще синее, чем прежде, - уставился на него в безмолвном ужасе.
     Затем она раскрыла рот и закричала. Норман не имел времени на раздумья; руки его действовали автоматически. Они схватили ее за щеки, дрижались большими ладонями к изящной линии нижней челюсти и резко повернули голову. Послышался короткий сухой треск - словно треск кедровой шишки под ногами, - и тело в его руках мгновенно обмякло. Пэм умерла, и все, что она знала или могла знать о Роуз, умерло вместе с ней.
     - Ах ты ж дура набитая, - выдохнул Норман. - наделась глазом на крючок вешалки, ну не глупость ли это, мать твою?
     Он грубо встряхнул ее. Голова Пэм, не поддерживаемая позвоночником, безвольно болталась из стороны в сторону. На груди белого форменного платья появилась красная салфетка. Он оттащил тело от двери и бросил на кучу одеял. Она растянулась в неестественной позе раздвинутыми ногами.
     - Сука ненасытная, - бросил ей Норман. - Даже после смерти не можешь не заигрывать. - Он поддел носком туфли одну ногу и перекинул за другую. Рука Пэм свалилась с бедра и упала на одеяло. Он заметил дешевый пурпурный браслет на ее запястье - смахивающий на обрывок витого телефонного шнура. На браслете висел ключ.
     Норман посмотрел на ключ, затем перевел взгляд на шкафчики в дальнем конце подсобки.
     "Норман, тебе нельзя там показываться, - предупредил его отцовский голос. - Я знаю, о чем ты думаешь, но ты настоящий псих, если собираешься совать нос в их избушку на Дарэм-авеню".
     Норман усмехнулся. "Ты настоящий псих, раз собираешься проникнуть туда". Если задуматься, даже немножко забавно. Кроме того, куда ему осталось идти? Что еще попробовать? Времени у него почти не было. Подожженные мосты весело пылали за спиной - все до единого.
     - Время не имеет значения, - пробормотал Норман Дэниеле, стягивая браслет с руки Пэм. Он направился к шкафчикам и на время зажал браслет с ключом в зубах, освобождая руки, чтобы левой натянуть на правую маску быка. Затем поднял Фердинанда, давая ему возможность осмотреть таблички на шкафчиках.
     - Тут, - заявил Фердинанд, потираясь резиновой мордой о дверку шкафчика с табличкой "ПЭМ ХЕЙВЕРФОРД".
     Ключ вошел в замочную скважину. Внутри оказалась пара джинсов, футболка, спортивный купальник, пакет с набором вещей для душа и сумочка Пэм. Норман взял сумочку, вернулся к рядам корзин и вытряхнул содержимое на стопку свежих полотенец. Затем принялся водить рукой с надетой на нее маской над рассыпанными предметами. Фердинанд кружил над полотенцами, как странный шпионский спутник.
     - Вот то, что тебе нужно, дружище, - пробормотал бык.
     Среди косметики, бумажек и салфеток Норман нашел тонкий ломтик серого пластика. С его помощью он откроет дверь публичного дома на Дарэм-авеню, в этом можно не сомневаться. Зажав электронный ключ в кармане, он повернулся было, чтобы уйти...
     - Погоди, - остановил его эль торо. Он наклонился к уху Нормана- цветочные гирлянды опустились на макушку - и что-то зашептал.
     Норман выслушал его и кивнул в знак согласия. В очередной раз стащив маску с влажной от пота руки, он сунул ее в карман и замер над горкой бумажного мусора из сумочки Пэм. В этот раз он исследовал каждый клочок с дотошной придирчивостью, словно изучая, по его же собственному выражению, "сцену события"... хотя обычно пользовался для этих целей кончиком карандаша или ручки, а не кончиками пальцев.
     "Что-что, а отпечатки пальцев сейчас не главная проблема, - подумал он и засмеялся. - Уже не проблема".
     Он отодвинул в сторону бланки счетов и поднял маленькую красную записную книжку со словами "ТЕЛЕФОНЫ, АДРЕСА" на обложке. Открыл букву "Д", нашел телефонный номер "Дочерей и сестер", но его интересовало не это. Он вернулся к первой странице блокнота, где среди каракулей, выведенных рукой Пэм - большей частью изображавших глаза и карикатурные галстуки- бабочки, - имелось множество цифр. Однако все они, видимо, являлись телефонными номерами.
     Он открыл последнюю страницу, второе наиболее вероятное место. Снова телефонные номера, снова глава, снова галстуки-бабочки... а в середине, обведенные аккуратным прямоугольником и помеченные двумя звездочками, четыре цифры:
     * 0471
     - Вот это да! - прошептал он. - Придержите свои карты, ребята. Кажется, я сорвал джек-пот. Я не ошибся, как ты думаешь, Пэм?
     Норман вырвал страницу из записной книжки Пэм, сунул ее в передний карман брюк и на цыпочках приблизился к двери. Он прислушался. Ни звука. Облегченно выдохнув, дотронулся до края листка бумаги, который только что сунул в карман. Его сознание совершило очередной скачок, и в последовавший отрезок времени он не помнил ровным счетом ничего.

     Хейл и Густафсон привели Рози и Герт в угловую комнату полицейского участка, очень напоминавшую салон для светских бесед: старая, но довольно удобная мебель без всяких письменных столов, за которыми, как правило, восседали суровые, с неприступным видом полицейские. Они опустились на выцветший зеленый диван, припаркованный между автоматом газированных напитков и столиком с тостером и кофеваркой. Вместо мрачных портретов наркоманов и жертв СПИДа над кофеваркой красовался плакат туристического агентства, рекламирующий швейцарские Альпы. Детективы вели себя спокойно и доброжелательно, задавали вопросы тихо и уважительно, но ни их отношение, ни царившая непринужденная, неофициальная обстановка не помогли Рози. Она по-прежнему злилась, разъяренная, как никогда в жизни; другим преобладающим чувством стал страх. Страх внушало ей само пребывание в полиции.
     Несколько раз на протяжении бесконечного пинг-понга вопросов и ответов она с трудом сдерживала эмоции, готовые выплеснуться через край, и каждый раз, когда это происходило, она бросала взгляд в противоположный угол комнаты, где за невысоким барьером, на котором висела табличка "ДАЛЕЕ ВХОД РАЗРЕШЕН ТОЛЬКО СОТРУДНИКАМ ПОЛИЦИИ", ее терпеливо дожидался Билл.
     Рози понимала, что ей следует встать, подойти к нему и сказать, что не стоит ждать ее, пусть он просто отправляется домой и позвонит завтра, но не могла заставить себя сделать это. Она нуждалась в нем, ей хотелось, чтобы он стоял за ограждением, точно так же, как хотелось видеть его сзади на "харлей-дэвидсоне", когда копы везли ее сюда, - он был необходим ей, как необходима настольная лампа проснувшемуся среди ночи ребенку с чересчур развитым воображением.
     Рози преследовали жуткие, сумасшедшие мысли и образы. Она понимала, что все это - настоящее безумие, но легче не становилось. Ненадолго они оставляли ее, и она просто отвечала на вопросы, не думая и не видя ничего, но потом эти ужасы возвращались и снова набрасывались на нее. Рози казалось, что Норман где-то внизу, в подвале, что они прячут его там, конечно, прячут, потому что полиция - одна большая семья, а все копы в ней - братья, а женам копов не позволено убегать от своих мужей и жить самостоятельной жизнью, несмотря ни на что. Норман надежно запрятан в какой-нибудь укромной комнатке в подвале, откуда наружу не прорывается ни один звук, даже если кричать во всю мощь легких, - в комнатушке с сырыми бетонными стенами и единственной тусклой лампочкой, подвешенной на проводе под потолком, и, как только закончится эта бессмысленная комедия допроса, они отведут ее к нему. Они отведут ее к Норману.
     Глупость несусветная. Но Рози только тогда понимала всю глупость своих мыслей, когда поднимала голову и видела Билла, стоящего за невысоким ограждением, наблюдающего за ней и ожидающего, пока закончатся формальности, чтобы отвезти ее домой на своем железном пони.
     Они снова и снова возвращались к одним и тем же вопросам, которые задавал то Густафсон, то Хейл, и хотя Рози не догадывалась, что партнеры исполняют роли хорошего и плохого копа, ей хотелось, чтобы они поскорее закончили задавать ей нескончаемые вопросы и подсовывать бесчисленные бланки и отпустили ее с Богом. Может, когда она выйдет на воздух, постоянные метания между страхом и яростью слегка поутихнут.
     - Пожалуйста, расскажите еще раз, каким образом фотография мистера Дэниелса оказалась в вашей сумочке, мисс Киншоу, - произнес Густафсон. В руке он держал недописанный протокол допроса и ручку "Бик". Полицейский то и дело сосредоточенно хмурился; Рози он напоминал школьника, вытащившего на экзамене билет, ни на один вопрос которого он не знает ответа.
     - Я уже дважды вам рассказывала, - устало откликнулась Герт.
     - Это будет последний раз, - заверял ее Хейл мягко.
     Герт посмотрела на него.
     - Честное слово скаута?
     Хейл улыбнулся - располагающей к себе улыбкой - и кивнул.
     - Честное слово скаута.
     И Герт в третий раз поведала им о том, как они с Анной рискнули связать смерть Питера Слоуика с Норманом Дэниелсом и как получили по факсу фотографию последнего. Затем она перешла к эпизоду в парке, когда обратила внимание на человека в инвалидной коляске, на которого кричал кассир из будки. Рози уже дважды слышала ее рассказ, но мужество Герт все еще изумляло ее. Когда Герт приступила к описанию схватки с Норманом за стеной туалета в парке, пересказывая события тоном женщины, оглашающей составленный ею список предстоящих покупок, Рози взяла ее большую сильную руку и крепко сжала.
     Изложив историю до конца, Герт посмотрела на Хейла и вопросительно вскинула брови.
     - Достаточно?
     - Да, - ответил Хейл. - Все прекрасно. Синтия Смит должна благодарить вас, вы спасли ей жизнь. Работай вы в полиции, я представил бы вас к очередному званию.
     - Я не выдержала бы экзамена на физическую подготовку, - хмыкнула Герт. - Малость толстовата.
     - Все равно, - ответил Хейл, глядя ей в глаза без тени улыбки.
     - Что ж, спасибо за комплимент, но прежде всего мне хотелось бы услышать от вас, что вы его поймаете.
     - Мы его поймаем, - вставил Густафсон. В его голосе отчетливо слышалась полная убежденность, и Рози невольно подумала: "Не знаешь ты моего Нормана, приятель".
     - Надеюсь, вы разобрались с нами? - осведомилась Герт.
     - С вами да, - уточнил Хейл. - А вот мисс Макклендон мне хотелось бы задать еще несколько вопросов... вы в состоянии ответить на них? Если нет, они могут подождать. - Он помолчал. - Хотя, конечно, они не должны ждать, верно? Мы ведь оба это прекрасно понимаем, не так ли?
     Рози на минутку прикрыла глаза, потом опять посмотрела на копа. Повернулась к Биллу, стоящему На своем месте за ограждением, перевела взгляд на Хейла.
     - Спрашивайте все, что вам нужно, - сказала она. - Только заканчивайте поскорее. Я хочу домой.

     В очередной раз Норман пришел в сознание в тот момент, когда выбирался из "темпо" на тихой улочке, в которой он сразу признал Дарэм-авеню. Он припарковался в полутора кварталах от Дворца современных проституток. Еще не стемнело, но вечер близился; густые бархатные
     тени
     под
     деревьями
     производили
     почему-то похотливо-чувственное впечатление.
     Он оглядел себя и понял, что перед тем, как приехать сюда, по всей видимости, зашел в свой номер. От него пахло мылом, на нем была другая одежда. И очень даже подходящая одежда для предстоящего дела; легкие твидовые брюки, футболка, закрывающая горло, синяя рубашка навыпуск. Он выглядел, как человек, заглянувший в конце недели в находящийся на его попечении дом, чтобы исправить поломку в газовой плите или...
     - Или проверить, как функционирует система сигнализации, - пробормотал он себе под нос, улыбаясь. - Очень смело, сеньор Дэниеле. Очень смело с вашей сторо...
     Панический страх ударил его, как разряд молнии. Он хлопнул ладонью по левому заднему карману брюк. Ничего, кроме выпуклости бумажника. Пощупал правый - и шумно вздохнул с облегчением, ощутив под твиловой тканью мягкую резиновую маску. Очевидно, он позабыл захватить с собой служебный револьвер - оставил его в сейфе номера в отеле, - но взял маску, которая показалась ему гораздо более важной, чем оружие. Сумасшедшая мысль, но именно так оно и было.
     Он зашагал по тротуару к дому номер двести пятьдесят один. Если в нем окажется несколько шлюх, он возьмет их в заложники. Если шлюх будет слишком много, то попытается удержать столько, сколько сможет- вероятно, человек пять-шесть, - остальных же отправит к праотцам. А потом начнет убивать их одну за другой, пока кто-нибудь не расколется и не выложит ему адрес Роуз. Если никто не знает адреса, он прикончит всех и примется копаться в папках... однако Норман полагал, что до этого дело не дойдет.
     "Что ты будешь делать, если там тебя дожидаются копы, Норми?- обеспокоенно спросил его голос отца. - Копы перед зданием, копы внутри, копы, защищающие дом от тебя?"
     Он не знал. И не хотел знать.
     Миновал двести сорок пятый дом, двести сорок седьмой, двести сорок девятый. Последний отделяла от тротуара живая изгородь, и, дойдя до ее конца, Норман вдруг остановился, глядя на дом номер двести пятьдесят один по Дарэм-авеню прищуренным, подозрительным взглядом. Он был внутренне готов увидеть лихорадочное оживление или хотя бы какую-то суету, но то, что обнаружил - полнейший покой, - застало его врасплох.
     Дом "Дочерей и сестер" стоял за узкой длинной лужайкой с опущенными на окнах второго и третьего этажей шторами-жалюзи, призванными защитить обитательниц от дневной жары. Дом был тих, никаких признаков движения. В окнах слева от входа, не прикрытых шторами, не горел свет. За ними не метались тени. Никого на крыльце. Никаких машин на дороге перед домом.
     "Я не могу торчать здесь вот так вот", - подумал он, возобновляя шаг. Норман прошелся мимо дома, заглянул в огород, где несколько дней назад видел двух шлюх, одну из которых затащил несколько часов назад за кирпичное здание туалета в парке. В этот вечер огород был пуст. И, судя по той части внутреннего двора" которую ему удалось рассмотреть, там тоже нет ни души.
     "Норми, это ловушка, - предупредил его отцовский голос. - Ты ведь понимаешь, верно?"
     Норман дошагал до дома двести пятьдесят семь, крайнего в квартале, повернулся и ленивой походкой бездельника направился обратно. Он сознавал, что дом похож на ловушку, по крайней мере выглядит таковым, в этом отец прав, однако не испытывал ощущения западни.
     Перед его глазами, как резиновое привидение, всплыл бык Фердинанд - Норман машинально вытащил маску из заднего кармана брюк и напялил на руку. Он понимал, что поступает неразумно: любой, кто видит его сейчас из окна, задумается, какого дьявола рослый взрослый мужик с побитой физиономией разговаривает с маской, задавая ей вопросы... и заставляет маску отвечать ему, шевеля пальцами-губами. Но все доводы рассудка отступили на задний план. Жизнь съежилась до... скажем, до нескольких основополагающих вещей. И Норману это даже нравилось.
     - Нет, никакая это не западня. - прошамкал Фердинанд.
     - Ты уверен? - переспросил Норман. Он снова находился на тротуаре напротив дома двести пятьдесят один.
     - Ага, - подтвердил Фердинанд, качая рогами с болтающимися на них гирляндами.
     - Они всего-навсего продолжают веселиться, как ни в чем не бывало. В данный момент они, скорее всего, рассаживаются перед тарелками с мармеладом, пока какой-нибудь гомик развлекает их песенкой "Ответ знает только ветер". Твое вмешательство - не более чем прыщик на гладком лице их праздника.
     Он остановился у начала ведущей к двери дома "Дочерей и сестер*" дорожки и ошарашенно посмотрел на маску, не веря услышанному.
     - Эй, парень, успокойся, - произнес эль торо извиняющимся тоном. - Ты же знаешь, я не "делаю" новости, а только их сообщаю.
     Норман потрясение осознал, что в мире существует нечто, почти столь же отвратительное, как возвращение в дом, из которого твоя жена убыла в неведомые края, не попрощавшись и прихватив заодно банковскую карточку, - когда тебя игнорируют. И кто? Жалкая кучка женщин.
     - Советую научить их обращать на тебя внимание, - пришел на помощь Фердинанд.
     - Преподай им урок. Вперед, Норм. Покажи им, кто ты на самом деле. Преподай им такой урок, чтобы они никогда его не забыли.
     - Чтобы они никогда его не забыли, - повторил Норман вполголоса, и маска в его руке с энтузиазмом кивнула.
     Он снова сунул ее в задний карман и, шагая уверенно по дорожке к двери, извлек из переднего карточку электронный ключ Пэм и листок, вырванный из ее блокнота. Поднялся по ступенькам крыльца, бросив единственный - равнодушный, как он надеялся, - взгляд на установленную над дверью камеру. Карточку электронного ключа он прижимал к ноге. В конце концов, не исключено, что за ним все-таки следят. Везение везением, а об этом забывать не стоит, Фердинанд-то всего лишь резиновая маска с рукой Дэниелса вместо мозгов.
     Прорезь для карточки электронного ключа находилась там, где он и предполагал. Рядом с ней располагалась коробочка переговорного устройства и маленькая табличка, просившая посетителей нажимать и говорить.
     Норман прижал кнопку переговорного устройства, наклонился к коробке и сказал:
     - Компания "Мидлэнд-газ", проверка на предмет утечки.
     Он отпустил кнопку. Подождал. Поднял взгляд на камеру. Черно-белая, на ней вряд ли видно, насколько распухло его лицо... во всяком случае, он так надеялся. Норман улыбнулся в знак подтверждения своих мирных намерений, в то время как сердце трещало в груди, как маленький зловещий моторчик. Никакого ответа. Полная тишина. Он дал им время, мысленно считая до двадцати. Отец нашептывал, что это ловушка, что точно такую же западню устроил бы он сам, чтобы заманить мерзавца, убедив его в том, что внутри никого нет, а потом вывалить на его башку грузовик кирпича. Все верно, он и сам приготовил бы подобную ловушку... но внутри на самом деле никого нет. Он почти не сомневался в этом. Дом пуст, как выброшенная пивная банка.
     Норман вставил карточку в прорезь. Раздался короткий громкий щелчок. Он вытащил карточку, повернул дверную ручку и вошел в вестибюль "Дочерей и сестер". Слева его слуха достиг назойливый звук: пи-пи-пи-пи-пи. Сигнализация с кодовым отключением. На индикаторе в верхней части монитора мигали слова "ГЛАВНЫЙ ВХОД".
     Норман посмотрел на клочок бумаги в руке, помедлил секунду, молясь, чтобы цифры на листке оказались теми, какие ему нужны, и нажал клавиши 0471. Секунду или две, в течение которых его сердце остановилось, сигнал продолжал пищать, затем звук прекратился. Норман облегченно вздохнул и закрыл дверь. Автоматически, не думая об этом, он снова выставил сигнализацию в рабочий режим - простой инстинкт полицейского на задании.
     Он огляделся, отметив уходящую на второй этаж лестницу, затем прошелся по главному коридору нижнего этажа. Заглянул в первую комнату справа. Она смахивала на класс для учебных занятий - составленные в кружок стулья, на стене черная доска с написанными на ней словами "ДОСТОИНСТВО. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. ВЕРА".
     - Слова мудреца, Норм, - прокомментировал Фердинанд, опять неведомо каким образом оказавшийся на руке Нормана. Казалось, он выныривал из кармана, словно по мановению волшебной палочки. - Слова мудреца.
     - Как скажешь; на мой взгляд, все та же старая бессмысленная чушь.
     Опять огляделся и повысил голос. Кричать в тиши почему-то кажущейся пыльной пустой комнаты было почти святотатством, но мужчина должен делать то, что он должен делать.
     - Эй! Кто-нибудь есть? Компания "Мидлэнд-газ"!
     - Эй! - закричал на его руке Фердинанд, оживленно оглядывая помещение пустыми глазницами. Он заговорил смешным голосом с немецким акцентом, имитируя манеру речи отца Нормана, когда тот напивался почти до беспамятства. - Алло, красафицы, фи сдесь?
     - Заткнись, идиот, - пробормотал Норман.
     - Слушаюсь, кэп, - откликнулся эль торо и послушно умолк.
     Норман повернулся и медленно зашагал в глубь коридора. По пути ему попадались другие комнаты - гостиная, столовая, небольшая библиотека - но все они были пусты. И кухня в конце коридора тоже, и теперь перед ним возникла новая проблема: где и как отыскать то, что ему нужно?
     Он сделал глубокий вдох, закрыл глаза и постарался сосредоточиться (и еще попытался вытолкнуть из черепной коробки головную боль, которая усиливалась, мешая думать). Ему хотелось курить, но он не рискнул зажечь сигарету; черт их знает, не стоят ли на каждом углу этого борделя детекторы дыма, которые сорвутся на бешеный вой, как только учуют табак.
     Он сделал еще один глубокий вдох, наполняя воздухом легкие до самого донышка, и вдруг сообразил, чем пахнет в этом доме: здесь царит не запах пыли, а запах женщин - женщин, запертых в течение долгого времени в компании себе подобных и в попытке отгородиться от внешнего мира, образовавших некую закрытую коммуну, исповедующую ханжескую мораль. Здесь смешались запахи крови, спринцовок, саше, лака для волос, дезодорантов и духов с шлюховатыми названиями вроде "Мой грех", "Белые плечи" или "Одержимость". В воздухе витал аромат овощей, которыми они питаются, и фруктового чая, который они пьют; ощущался запах, напоминающий, скорее, не пыль, а дрожжи, запах ферментации, и все это соединялось, образуя единый дух, который невозможно вывести никакими чистящими средствами: дух женщин, живущих без мужчин. Он мгновенно заполнил ноздри, горло, легкие, заполнил его сердце, удушая, вызывая чувство тошноты, от которого Норман едва не потерял сознание.
     - Возьми себя в руки, кэп, - прикрикнул на него Фердинанд. - Ты всего лишь унюхал запах вчерашнего соуса для спагетти. Христос-свистос, с кем я связался!
     Норман шумно выдохнул, сделал еще один вдох и открыл глазе. И действительно, соус для спагетти. Красный соус с кровавым запахом. Но это именно соус для спагетти, не более.
     - Извини. Мне на минутку стало не по себе. - сказал он.
     - Ничего удивительного, - согласился старик Ферди, и теперь в его пустых глазницах Норману померещилось сочувствие и понимание, - Итак, здесь Цирцея превращает людей в свиней. - Маска повернулась на руке Нормана, озираясь вокруг. - Та, именно стесь.
     - О чем это ты?
     - Да так. Не обращай внимания.
     - Я не знаю, куда идти, - признался Норман, оглядываясь вместе с быком. - А время поджимает, но, черт бы их побрал, дом такой большой! Комнат двадцать, не меньше.
     Фердинанд направил рога в сторону двери напротив кухни.
     - Попробуй заглянуть сюда.
     - Какого черта, это, наверное, кладовка.
     - Я так не думаю, Норм. Вряд ли они стали бы вешать на дверь кладовки табличку "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", как ты думаешь?
     А бык ведь прав. Норман подошел к двери, на ходу снимая маску с руки и заталкивая ее в карман (и заметив большую кастрюлю из-под спагетти, оставленную для просыхания на полке над мойкой), затем постучал в дверь. Тишина. Он попробовал повернуть дверную ручку. Она легко поддалась. Он открыл дверь, похлопал ладонью по стене справа, нащупал выключатель и зажег свет.
     Подвешенная под потолком люстра осветила письменный стол- настоящий динозавр, - заваленный горами бумажного мусора. На куче бумаг балансировала золоченая табличка "АННА СТИВЕНСОН", внизу стояла другая надпись: "БЛАГОСЛОВИ ЭТУ МЕССУ". Висевшая на стене фотография изображала двух женщин, в одной Норман без труда узнал покойную великую Сьюзен Дэй. Другой оказалась седоволосая сучка с газетного фото, та, которая смахивала на Мод. Две шлюхи обнимались и с улыбкой преданно заглядывали в глаза друг другу, как истинные лесбиянки.
     Боковую стену кабинета занимали шкафы для бумаг. Норман приблизился к одному из них, опустился на колено и потянулся было к шкафу, помеченному буквами Д-Е, затем остановился. Роуз больше не пользуется фамилией Дэниеле. Он не мог вспомнить, откуда ему это известно: то ли Фердинанд сообщил, то ли он сам пришел к такому выводу по каким-то признакам или благодаря интуиции, но знал он это наверняка. Она вернулась к своей девичьей фамилии.
     - Ты до последнего дня своей жизни останешься Роуз Дэниеле, - пробормотал Норман негромко, дергая дверцу шкафа с буквой М. Дверь не хотела открываться. Она была заперта.
     Проблема, но довольно мелкая. Ой найдет в кухне что-нибудь, чтобы взломать дверцу. Норман повернулся, собираясь выйти из кабинета, но вдруг замер: его взгляд привлекла плетеная корзинка, стоявшая на углу стола. С ручки корзинки свисала карточка, на которой готическим шрифтом было написано: "ОТПРАВЛЯЙСЯ В ПУТЬ, ПИСЬМЕЦО". В корзинке лежало несколько готовых к отправке писем, и под конвертом, адресованным дирекции компании кабельного телевидения "Лейкленд", он увидел следующее:
     /ендон
     /рентон-стрит
     "...ендон?"
     "Макклендон?"
     С выпученными от возбуждения глазами он выхватил письмо, перевернув корзинку и высыпав ее содержимое на пол.
     Да, Макклендон, Боже мой - Рози Макклендон! А чуть ниже уверенным разборчивым почерком адрес, ради которого он готов пройти все муки ада: 897, Трентон-стрит.
     Из-под груды оставшихся листовок, рекламировавших приуроченный к началу лета пикник "Дочерей и сестер", торчало хромированное лезвие ножа для вскрытия писем. Норман схватил нож, вспорол конверт и, не думая, сунул его в задний карман брюк. В то же время он снова вытащил маску и надел ее на руку. В конверте находился
     один-единственный фирменный бланк со стандартной шапкой, на котором имя АННА СТИВЕНСОН было написано более крупным шрифтом, чем название "Дочери и сестры".
     Норман бегло взглянул на это маленькое проявление тщеславия, затем принялся водить маской над текстом письма, позволяя Фердинанду читать его. Почерк Анны Стивенсон оказался крупным и изящным- кое-кто, наверное, счел бы его даже слегка вычурным. Влажные и липкие от пота пальцы Нормана дрожали и конвульсивно сжимались внутри маски Фердинанда, заставляя быка корчиться в уродливых гримасах и ужимках.
     "Дорогая Рози!
     Мне просто захотелось написать вам несколько строк в ваше новое жилище (ибо мне известно, насколько важными являются такие первые письма!) и сказать вам, как я счастлива, что вы пришли к нам в "Дочери и сестры", как счастлива я, что мы смогли оказать вам помощь. Мне также хотелось сообщить, как я ужасно обрадовалась вашей новой работе, - меня не оставляет предчувствие, что вы не задержитесь на Трентон-стрит слишком долго!
     Каждая попадающая в "Дочери и сестры" женщина обновляет жизнь других - тех, кто сопровождает ее в период залечивания душевных ран, и тех, кто появится после ее ухода, поскольку все женщины оставляют после себя частичку собственного опыта, силы и надежды.
     Моя надежда состоит в том, чтобы видеть вас часто, Рози, и не потому, что до полного выздоровления вам предстоит пройти еще долгий путь, не потому, что вас обуревает множество чувств (главенствующим среди них, смею предположить, является гнев), с которыми вы пока не справились; но потому, что ваш долг - передавать другим то, чему научились здесь, Вероятно, мне нет нужды напоминать вам обо всем этом, но..."
     Тишину нарушил щелчок - довольно слабый, но показавшийся ему оглушительным. За щелчком последовал другой звук: пи-пи-пи-пи. Сработала сигнализация. У Нормана появилась компания.

     Анна совершенно не обратила внимания на зеленый "темпе", припаркованный у тротуара в полутора кварталах от дома "Дочерей и сестер". Она полностью отдалась во власть собственной фантазии, глубоко погрузившись в пучину грез, о которых не рассказывала никому, даже личному терапевту, - грез, которые она приберегала на такие ужасные дни, как сегодняшний. В них она представляла себя на обложке журнала "Тайм". Но не свой снимок, а написанный маслом портретный набросок, выдержанный в голубых тонах (голубой больше всего ей к лицу, а легкая расплывчатость портрета скроет полноту, которая, несмотря на все старания, в течение последних двух или трех лет безжалостно расправлялась с ее талией, некогда вызывавшей зависть окружающих). На портрете она оглядывалась через левое плечо, позволяя художнику потрудиться над ее красивым профилем, и волосы ниспадали на правое плечо снежной лавиной. Возбуждающей снежной лавиной.
     И простая, непритязательная надпись: "АМЕРИКАНСКАЯ ЖЕНЩИНА".
     Она свернула на ведущую к крыльцу дорожку, неохотно расставаясь с мечтами (в которых как раз подобралась к тому месту, где автор сопровождающей статьи писал: "Невзирая на тот факт, что, по ее утверждению, она помогла вернуться к жизни более чем полутора тысячам много претерпевшим на своем веку женщин, Анна Стивенсон остается удивительно, даже трогательно скромной..."). Выключив зажигание своего "инфинити", она еще минутку посидела в машине, осторожными движениями массируя кожу нижних век.
     Питер Слоуик, которого после развода она неизменно называла либо Петром Великим, либо Чокнутым марксистом Распутиным, при жизни был порядочным трепачом, и друзья его, похоже, решили провести поминальную службу в том же ключе. Разговоры продолжались и продолжались без конца, каждый следующий "букет воспоминаний" (она невольно подумала, что без колебаний выпустила бы пулеметную очередь в политически безупречных пустобрехов, проводящих свои дни за изобретением подобных цветистых и ничего не значащих фраз) оказывался длиннее предыдущего, так что к четырем часам, когда они, наконец, добрались до застолья с едой и вином - домашнего приготовления и отвратительного вкуса, такого, которое наверняка купил бы Питер, если бы его отправили за покупками по магазинам, - ей казалось, будто форма сидения раскладного стула на всю жизнь отпечаталась на ее ягодицах. Впрочем, она не допускала даже мысли о том, чтобы покинуть службу до ее окончания- например, улизнуть незаметно после первого бутерброда величиной в мизинец и символического глотка вина. На нее ведь смотрят, ее поведение оценивают. В конце концов, она Анна Стивенсон, значительная фигура в политическом истеблишменте городу, и среди собравшихся немало людей, с которыми ей следует поговорить после завершения официальных церемоний. К тому же она хотела, чтобы видели, как она разговаривает с этими людьми, потому что именно так и вращается вся карусель.
     В довершение ко всему за каких-то сорок пять минут ее радиотелефон звонил трижды. Неделями он валялся в сумочке без дела, но тут, в тот момент, когда вдруг воцарялась тишина, нарушаемая лишь редкими сдавленными всхлипываниями тех, кто не мог сдержаться, проклятый прибор словно сорвался с цепи. После третьего звонка Анне надоели поворачивающиеся в ее сторону головы, и она выключила чертов телефон. В душе она надеялась, что никого из женщин не прихватили во время пикника родовые схватки, никому из детей не угодила в голову подкова, и, самое главное, она надеялась, что муж Рози не объявился на пикнике. Впрочем, по поводу последнего Анна не испытывала особой тревоги: не настолько он глуп. Как бы там ни было, тот, кто звонил по номеру радиотелефона, наверняка сначала попытался разыскать ее в "Дочерях и сестрах", так что первым делом она проверит сообщения на автоответчике - прослушает их, пока будет находиться в туалете. Эти два занятия в большинстве случаев вполне совместимы.
     Она вышла из машины, заперла дверцу на ключ (даже в таком благополучном районе никогда не мешает быть предусмотрительной) и поднялась по ступенькам крыльца. Думая о своем, она открыла входную дверь с помощью электронной карточки и выключила запищавшую сигнализацию; сладостные обрывки грез (единственная женщина своего времена, пользующаяся безраздельной любовью а уважением всех фракций столь неоднородного и порой противоречивого женского движения) все еще кружились в ее сознании.
     - Привет, дом! - крикнула она, входя в коридор. Ответом ей стала тишина, но именно такого она и ожидала... и, признаться откровенно, на такой ответ и надеялась. При определенном везении можно будет в течение двух, а то и трех часов наслаждаться благословенной тишиной до того, как в коридорах снова зазвучат ежевечерние смешки, шипение душа, хлопанье дверей и лязг посуды.
     Анна прошла в столовую, раздумывая, не понежиться ли в ванне, чтобы как-то скрасить один из худших за последнее время дней. Затем остановилась и уставилась, нахмурившись, на дверь своего кабинета. Она была открыта.
     - Черт возьми, - пробормотала она. - Черт возьми!
     Если и существовало что-то, не нравившееся ей больше всего - за исключением людей, обожавших прикасаться-дотрагиваться-обниматься, - так это вторжение в ее частные владения. Дверь кабинета не была снабжена замком, ибо Анна не позволяла себе опускаться до такого. В конце концов, это ее кабинет, ее дом; попадающие сюда женщины оказываются здесь лишь благодаря ее щедрости и живут здесь за ее счет. Замок на двери просто не нужен. Достаточно одного только ее желания, чтобы они не совали нос, пока их не пригласят.
     Так оно и было, однако время от времени кому-то из женщин казалось, что они обязательно должны воспользоваться каким-то документом, обязательно должны прибегнуть к услугам установленной в кабинете фотокопировальной машины (работающий быстрее, чем та, которая стоит внизу, в общей комнате), что они обязательно должны разыскать в ее кабинете марку или конверт, и время от времени такие бесцеремонные личности врывались в ее частное владение, рылись среди не принадлежавших им вещей и бумаг, смотрели на предметы, возможно не предназначенные для постороннего взгляда, отравляли воздух вонью дешевых духов, купленных в ближайшей аптеке...
     Анна взялась за дверную ручку и застыла, вглядываясь в темноту комнаты, служившей кладовкой в те дни, когда она была еще девочкой. Ее ноздри вздрогнули, и морщины на лбу стали еще резче. Все верно, запах присутствовал, но то не были дешевые духи. Запах напомнил ей о Чокнутом марксисте. То был...
     "От всех моих людей пахнет "Инглиш Лед ером" или не пахнет ничем".
     О Господи! Святой Иисус!
     По рукам поползли мурашки. Анна принадлежала к тем женщинам, которые гордятся своим здравомыслием, но неожиданно легко представила призрак Питера Слоуика, поджидающий ее во мраке кабинета, тень столь же бесплотная, как и запах его любимого одеколона...
     Взгляд ее глаз зафиксировался на единственном огоньке в темноте комнаты. Красная сигнальная лампочка автоответчика яростно мигала, как будто всем ее знакомым вздумалось позвонить именно сегодня. И что-то все-таки случилось. Внезапно она поняла это. Что-то случилось, чем и объясняются звонки на радиотелефон... а она, дура набитая, отключила его, чтобы на нее не пялились окружающие. Что-то все-таки произошло, скорее всего в Эттингере. Кто-то пострадал. Или, упаси Бог...
     Она шагнула в кабинет, нащупала выключатель на стене справа от двери, и вдруг оцепенела, озадаченная тем, что обнаружили ее пальцы. Рычажок выключателя был поднят, и это означало, что свет должен гореть, но не горел.
     Анна дважды щелкнула выключателем - вверх-вниз, вверх-вниз, - хотела было сделать это и в третий раз, но в этот миг на ее правое плечо опустилась рука.
     Она закричала в ответ на по-хозяйски уверенное прикосновение, закричала в полный голос, издавая душераздирающий вопль, перед которым меркли голоса героинь фильмов ужасов, а когда другая рука вцепилась ей в левое предплечье, когда сильные руки повернули ее и перед глазами возник темный силуэт на фоне яркого света из кухни, она закричала снова.
     Существо, прятавшееся за дверью и поджидавшее ее, был не человек. Над макушкой его головы торчали рога, казавшиеся разбухшими от странных наростов. Это был...
     - Viva el toro, - произнес густой голос, и она поняла, что на самом деле перед ней человек, мужчина в маске, но эта мысль не принесла ей облегчения, потому что она догадывалась, она почти не сомневалась в том, кто именно стоит перед ней.
     Анна вырвалась из его рук и попятилась к письменному столу. Она по-прежнему ощущала запах одеколона "Инглиш Лед ер", но теперь к нему примешивались и другие. Горячая резина. Пот. И моча. Не ее ли случайно? Неужели она обмочилась от страха? Она не знала. Нижняя часть ее тела полностью онемела.
     - Не прикасайтесь ко мне, - сказала она дрожащим голосом, разительно отличающимся от привычного спокойно-властного тона. Вытянув руку за спиной, она попыталась нащупать кнопку вызова полиции. Где-то она есть, черт возьми, где-то здесь, погребенная под кипами бумаг.
     - Анна-Анна-бо-Банна, банана-фанна-фо-Фанна, - нараспев протянул человек в рогатой маске с интонациями глубокой задумчивости, затем рывком захлопнул за собой дверь. Они очутились в кромешной тьме.
     - Не подходите, - выдавила она, обходя вокруг стола, скользя вдоль стола. Если бы только ей удалось проскочить в туалет, запереться...
     - Фи-фай-мо-Манна...
     Слева от нее. И близко. Она бросилась в противоположную сторону, но недостаточно проворно. Ее обхватили крепкие руки. Она снова попыталась закричать, но руки сжали ее мертвой хваткой, выдавливая воздух из легких. У нее перехватило дыхание.
     "Будь я Мизери Честин, я бы..," - подумала она, и в эту секунду зубы Нормана впились в ее горло, он терся об нее всем своим телом, как озабоченный подросток на аллее Проституток, а потом его зубы прокусили ее горло, и что-то теплое полилось по груди, но она уже больше ничего не ощущала.

Продолжение следует...