В тот четверг перед тем, как отправиться спать, Рози снова воткнула шнур недавно купленного телефона в розетку и позвонила Анне. Она спросила, не появились ли какие-нибудь новые сведения, не видел ли кто-нибудь Нормана в городе. В ответ на оба вопроса прозвучало категорическое нет, Анна заверила ее, что все в порядке, и в качестве утешения добавила набившую оскомину пословицу, гласящую, что отсутствие новостей - тоже хорошая новость. У Рози имелись свои сомнения в истинности последнего постулата, но она сочла за лучшее придержать их при себе. Вместо этого она, запинаясь, принесла Анне соболезнования по поводу гибели ее бывшего мужа, размышляя, есть ли у мисс Хорошие Манеры правила поведения в подобных случаях.
     - Спасибо, Рози, - откликнулась Анна. - Питер был странным и трудным человеком. Он любил людей, но его самого любить было трудно.
     - Мне он показался очень милым.
     - Я так и думала. Для посторонних людей он являлся воплощением доброго самаритянина. Для семьи и тех, кто пытался войти в число его друзей, - а как вам известно, я принадлежала и к тем, и к другим, - он скорее был левитом. Однажды во время ужина, устроенного в честь Дня Благодарения он схватил со стола жареную индейку и запустил ею в своего брата Хала. Точно не помню, из-за чего, собственно, возник спор между ними; если не ошибаюсь, они обсуждали не то ООП, не то Сезара Чавеса. Обычно все скандалы между ними возникали на почве этих двух тем.
     Анна вздохнула.
     - В субботу днем соберется кружок поминовения - мы рассядемся на складных стульях, как пьяницы на заседании общества "Анонимные алкоголики", и будем говорить о нем по очереди. Во всяком случае, я думаю, что все сведется к разговорам.
     - Выглядит довольно необычно и мило.
     - Вам так кажется? - спросила Анна. Рози представила, как ее собеседница удивленно вскинула брови в своей высокомерной манере и стала еще больше похожа на Мод. - Мне все это представляется довольно глупым мероприятием, но, возможно, вы правы. Как бы там ни было, некоторое время пикник обойдется без моего присутствия, но я приеду позже, покинув кружок без особого сожаления. Хотя, конечно же, несчастные женщины нашего города потеряли в его лице настоящего друга, а это большая утрата.
     - Если его убил Норман...
     - Ну вот, вы опять за свое. Я знала, что этого не миновать. Поверьте, мне приходится иметь дело с женщинами, которых сгибают, ломают, комкают и коверкают миллионами разных способов на протяжении нескончаемых лет, и мне известно, что у них развивается комплекс мазохистского величия. Один из типичных синдромов пострадавшей женщины наряду с нелюдимостью и депрессией. Помните взрыв космического корабля "Челленджер"?
     - Да... - Рози была заинтригована и не понимала, к чему клонит Анна, но катастрофу она помнила хорошо.
     - В тот же день ко мне прибежала женщина - вся в слезах. На руках и щеках у нее были красные отметины: она щипала и била себя. Она заявила, что эти замечательные отважные мужчины и милая женщина-учительница погибли из-за нее. Когда я спросила, почему она так считает, посетительница объяснила, что написала не одно, а целых два письма в поддержку программы запуска пилотируемых космических кораблей, одно в "Чикаго Трибьюн", второе - члену палаты представителей от их штата. Дело в том, что через некоторое время пострадавшие женщины начинают автоматически принимать на себя вину. И не только за что-то конкретное - за все.
     Рози вспомнила Билла, который провожал ее до Корн-билдинга, обнимая за талию. "Не говори, что ты виновата, - сказал он. - Не ты ведь создала Нормана".
     - Долгое время я никак не могла понять эту часть синдрома, - призналась Анна, - но теперь мне кажется, что я разобралась окончательно. Кто-то должен быть виноват. Иначе вся боль, одиночество и депрессия не имеют ни малейшего смысла. Иначе человек сходит с ума. Лучше чувствовать себя виноватым, нежели свихнуться. Но вам, Рози, уже пора вырастать из этих штанишек.
     - Я не понимаю вас.
     - Отлично вы все понимаете, - спокойно возразила Анна, после чего разговор перекинулся на другие темы.

     Через двадцать минут после того, как она попрощалась с Анной, Рози лежала в постели с открытыми глазами, сцепив пальцы и сунув руки под подушку, глядя вверх в темноту, и в ее голове воздушными шарами проплывали лица. Робби Леффертс, похожий на старичка, продающего билеты благотворительной лотереи или карточки с предсказанием судьбы; она увидела, как он протягивает ей билетик с надписью "Выйдешь из тюрьмы на свободу". Рода Саймоне с торчащим в волосах карандашом, говорящая Рози, что на ноги следует надевать нейлоновые чулки, а не лучки. Герт Киншоу, человеческий вариант планеты Юпитер, в неизменных тренировочных штанах и мужском свитере с V-образным вырезом - и то, и другое размера XXXL. Синтия Как-ее-там (Рози до сих пор не удалось запомнить ее фамилию), никогда не унывающая любительница панк-рока с волосами, выкрашенными в два ярких цвета, рассказывающая, что в детстве она часами сидела перед картиной, на которой вода в реке совсем по-настоящему текла.
     И Билл, конечно же. Она увидела его карие глаза с проблесками зелени, волоски на висках, растущие к затылку, увидела даже крошечную точку шрама на мочке правого уха, которое он когда-то проколол (скорее всего, еще в колледже, набравшись смелости благодаря нескольким порциям горячительного), а потом дырочка заросла. Она почувствовала прикосновение его руки к собственной талии: теплая ладонь, сильные пальцы; время от времени его бедро касалось ее бедра, и ей хотелось знать, что он чувствует при этом, волнуют ли его прикосновения так же, как ее. Сейчас она с готовностью признавала, что ее эти прикосновения, без сомнения, возбуждают. Билл настолько отличался от Нормана, что представлялся ей едва ли не гостем из другой Солнечной системы. Она прикрыла глаза. Погрузилась в воспоминания. Из темноты выплыло еще одно лицо, проявляясь, как изображение на опущенной в химический раствор фотобумаге. Лицо Нормана. Норман улыбался, однако его серые глаза оставались холодными, как куски льда. "Я забрасываю блесну, дорогая, и в конце концов поймаю тебя на крючок. Лежу на кровати не так уж и далеко от тебя, между прочим, и думаю о тебе. И очень скоро мы с тобой поговорим. И я намерен поговорить начистоту. Правда, беседа не затянется надолго. А когда она завершится..."
     Он поднял руку. В ней оказался простой карандаш "Монгол", заточенный острее, чем кончик иглы.
     "В этот раз я не трону ни твои руки, ни плечи. Сейчас меня больше интересуют твои глаза. Или язык. Как тебе это нравится, милая? Получить карандаш в свой квакающий, лживый я..."
     Ее глаза резко открылись, и лицо Нормана исчезло. Она снова зажмурилась и призвала на помощь лицо Билла. Несколько секунд Рози не сомневалась, что оно не появится, что вместо него вернется Норман, но этого не случилось.
     "В субботу мы едем куда-то на мотоцикле, - подумала она. - Проведем вместе целый день. Если он вздумает поцеловать меня, я не стану противиться. Если захочет обнять меня, прикоснуться ко мне, позволю ему. Это настоящее безумие - до чего же мне хочется быть с ним."
     Она снова начала погружаться в сон и успела подумать, что ей, наверное, грезится пикник, который они с Биллом собираются устроить послезавтра. Кто-то еще выбрался на природу и остановился неподалеку от них. Какая-то семья с ребенком. Она слышала слабый детский плач. Затем, в этот раз громче, прозвучали раскаты грома.
     "Как у меня на картине, - промелькнуло в голове. - Я расскажу ему о своей картине, пока будем завтракать, собиралась сделать это сегодня, но нам надо было поговорить совсем о другом, и я забыла, но..."
     Гром прогрохотал снова - ближе и громче. В этот раз она немного испугалась. Дождь испортит весь пикник, разгонит всех посетителей из Эттингер-Пиера, сорвет планы "Дочерей и сестер", из-за него могут даже отменить концерт.
     "Не волнуйся, Рози, гром гремит только на картине, к тому же все это происходит во сне".
     Но если она видит сон, каким образом тогда чувствует подушку, придавившую ей руки? Как получается, что она до сих пор ощущает сцепленные пальцы рук и легкое одеяло, лежащее на ней? И почему по-прежнему слышит шум машин, проезжающих за окном ее комнаты?
     Песня
     сверчков
     сливалась
     в
     единое
     непрерывное "тррр-тррр-тррр-тррр-тррр". Тихо плакал ребенок.
     Неожиданно ее веки осветила изнутри яркая пурпурная вспышка, словно молния, и гром прогрохотал еще ближе.
     Рози вскрикнула и села на кровати, слыша биение собственного сердца. Никаких молний. Никакого грома. Правда, ей показалось, что до нее по-прежнему доносится стрекот сверчков, да, но, возможно, это фокусы воображения. Она посмотрела на окно и увидела прислоненный к стене темный прямоугольник под ним. Картина. "Мареновая Роза". Завтра она свернет полотно, сунет его в сумку и заберет с собой на работу. Рода или Куртис наверняка подскажут адрес мастерской, где для картины изготовят новую раму.
     И все же едва различимый стрекот сверчков не прекращался.
     "Из парка", - решила она, укладываясь на подушку. "При закрытом-то окне? - ехидно переспросила Практичность-Благоразумие. В ее тоне ощущалось сомнение, но тревоги она не почувствовала. - Ты уверена, Рози?"
     Разумеется, уверена. На носу лето, в конце концов, сверчки размножаются быстро, да, собственно, какая разница? Хорошо, пусть в картине действительно есть что-то странное. Надо полагать, странности рождаются в ее собственном сознании, из которого упрямо не желают выметаться последние отклонения, но допустим, что дело действительно в картине. Что теперь? Она не ощущала в холсте ничего по-настоящему плохого.
     "Но ведь, признайся, разве она не кажется тебе опасной, Рози?- В этот раз в голосе Практичности-Благоразумия она безошибочно уловила взволнованные интонации. - Не будем говорить о злом или плохом, как ты это называешь. Сказки, разве не оставляет она впечатление опасности."
     Нет, на этот вопрос она не могла ответить отрицательно, но, с другой стороны, опасность подстерегает человека повсюду. Достаточно только вспомнить, что произошло с экс-мужем Анны Стивенсон.
     Однако она не хотела вспоминать, что случилось с Питером Слоуиком, не желала возвращаться в места, которые на терапевтических сеансах иногда называли Гилти-стрит, улица Вины. Лучше помечтает о предстоящей субботе, попробует представить, что испытает при поцелуе Билла. Интересно, он положит руки ей на плечи или обнимет за талию? Каков вкус его губ? Как он...
     Голова Рози упала набок. Пророкотал гром. Хор сверчков запел еще сильнее, и одно насекомое вдруг запрыгало по комнате, приближаясь к кровати, но Рози его не заметила. В этот раз нить, соединяющая сознание с телом, оборвалась, и она погрузилась в темноту.

     Ее разбудила вспышка света, в этот раз не пурпурная, а ослепительно белая. Сразу за ней последовал гром - не рокот, а грохот.
     Рози подпрыгнула на кровати, хватая ртом воздух, обеими руками прижимая одеяло к себе. В свете очередной вспышки она увидела кухонный стол, шкафчик, маленький диван, на котором могли бы поместиться только двое влюбленных, тесно прижавшихся друг к другу, открытую дверь в крошечную ванную комнатку, сдвинутую в сторону полупрозрачную душевую занавеску с ромашками. Вспышка оказалась настолько яркой, а ее глаза- непривычными к ней, что в течение некоторого времени она продолжала видеть окружающие предметы и после того, как комната опять погрузилась в темноту, только в противоположных тонах, как на негативе. Она поняла, что все еще различает детский плач, хотя сверчки умолкли. И подул ветер. Рози не только слышала его, но и чувствовала. Он шевелил волосы у нее на висках, шелестел упавшими на пол страницами. Она оставила текст нового романа на столе, и порыв ветра сбросил листы, разметав по всему полу.
     "Это не сон", - подумала она, опуская ноги с кровати. При этом она бросила взгляд в сторону окна, и у нее перехватило дыхание. То ли окно исчезло, то ли вся стена превратилась в окно.
     Что бы там ни произошло, открывшийся из окна вид теперь даже отдаленно не напоминал Трентон-стрит или Брайант-парк; Рози увидела женщину в мареновом хитоне, стоящую на вершине заросшего густой высокой травой холма, смотрящую вниз на развалины храма. Но сейчас кайма короткого одеяния женщины, прибитая ветром к ее стройным длинным бедрам, трепетала под его порывами; Рози увидела, как развеваются, словно водоросли в сильном течении, выбившиеся из косы светлые волосы, как по небу, толкаясь и обгоняя друг друга, мчатся пурпурно-черные грозовые тучи. Теперь Рози заметила, как шевелится голова тощего пони, пасущегося совсем рядом.
     И если это окно, то оно распахнуто. Она увидела, как пони просунул морду в ее комнату, обнюхал половицы, решил, что они не представляют никакого интереса, повернулся и снова принялся щипать траву на своей стороне.
     Опять сверкнула молния, опять ударил гром. Опять по комнате промчался порыв ветра, и до Рози донесся шелест страниц, кружащихся на полу в кухонной нише. Она поднялась с кровати и медленно подошла к картине, которая теперь занимала всю стену от пола до потолка, от левого края до правого. Ветер прижал ночную рубашку к телу, подхватил волосы, и она почувствовала сладкий аромат приближающегося дождя.
     "Скоро начнется, - подумала она. - И я промокну. Мы все промокнем, я так полагаю".
     "РОЗИ, ЧТО ТЫ СЕБЕ ДУМАЕШЬ? - вопила Практичность-Благоразумие. - РАДИ БОГА, ЧТО ТЫ ДЕ..."
     Рози прихлопнула голос крышкой - в тот момент ей казалось, что она наслушалась его до конца своих дней, - и остановилась у самой стены, которая теперь стала и не стеной вовсе. Прямо перед ней, не далее чем в пяти футах, стояла светловолосая женщина в мареновом хитоне. Она не повернулась, но Рози видела слабые движения поднятой руки, видела, как вздымается и опадает в ритм дыхания левая грудь женщины, едва заметная на картине. Рози сделала глубокий вдох и шагнула в картину.

     На той стороне оказалось по меньшей мере на десять градусов холоднее, и высокая трава защекотала ее лодыжки и икры. На мгновение ей показалось, что она слышит отдаленный слабый плач ребенка, но затем он затих. Рози оглянулась, ожидая увидеть за спиной свою комнату, однако та тоже исчезла. В том месте, откуда она попала в новый мир, в землю вцепилось корнями старое оливковое дерево с искривленными ветвями. Под ним стоял мольберт художника, на стульчике перед мольбертом лежала открытая коробка с палитрами, красками и кистями.
     Полотно на мольберте имело те же размеры, что и картина, купленная ею в ломбарде "Либерти-Сити". Оно изображало ее комнату на Трентон-стрит, если смотреть на нее со стены, на которую она повесила "Мареновую Розу". В центре комнаты, лицом к двери, выходящей в коридор, стояла женщина, явно сама Рози. Поза ее слегка отличалась от позы женщины в мареновом хитоне, находившейся на вершине холма- например, руки изображенной на полотне Рози были опущены, - однако сходство показалось ей достаточно заметным, чтобы вызвать глухой страх. Кроме того, в картине имелись и другие пугающие детали: женщина была в синих брюках и розовой безрукавке. Именно так собиралась одеться Рози для субботней поездки с Биллом. "Придется подыскать что-нибудь другое", - подумала она, словно, сменив одежду в будущем, могла изменить то, что ей виделось в настоящем.
     Что-то влажное прикоснулось к ее локтю, и Рози испуганно вскрикнула. Повернувшись, она увидела пони, извиняюще глядевшего на нее коричневыми глазами. Над головой прогремел гром.
     Рядом с маленькой тележкой, в которую был запряжен пони, стояла женщина в длинном, чуть ли не до пят, красном, похожем на халат, одеянии, состоявшем, казалось, из множества слоев. Сквозь уложенную искусными складками легкую, полупрозрачную ткань просвечивала кожа цвета кофе с молоком. На небе блеснула молния, и Рози заметила то, что уже видела на картине вскоре после того, как Билл привез ее домой из "Попе Китчена"; лежащую на траве тень от тележки и растущую над ней тень женщины.
     - Да не вздрагивай ты, Боже мой, - произнесла женщина в красном одеянии. - Кого-кого, а Радамантуса тебе нужно опасаться меньше всего. Его зубы страшны только для травы. Он просто принюхивается к тебе, вот и все.
     Рози ощутила огромное, переполняющее душу облегчение, сообразив, что перед ней женщина, которую Норман называл (с язвительной интонацией) не иначе, как "эта черномазая сучка". К Рози обращалась Уэнди Ярроу, но Уэнди Ярроу мертва; значит, все происходящее - не более чем сон. Каким бы реальным он ни казался, какими бы реальными ни представлялись ей мелкие детали (например, она вытерла крошечную капельку слюны у локтя, оставшуюся от прикосновения морды пони), все это сон.
     "Конечно, что же еще, - сказала она себе. - Разве на самом деле можно пройти в картину?"
     Но разумные доводы не произвели должного эффекта. Между тем мысль о том, что у тележки стоит давным-давно погибшая Уэнди Ярроу подействовала гораздо сильнее.
     Очередной порыв ветра опять донес до нее плач ребенка. Рози вдруг заметила новую подробность; на тележке стояла сплетенная из тростника большая прямоугольная корзина, ручку и углы которой украшали полоски шелковой ленты. Над краем корзины свисала кромка розового одеяла явно ручной работы.
     - Рози.
     Низкий, сладостно чувственный голос. Тем не менее от его звука по спине Рози пробежали мурашки. Что-то с ним было не в порядке, но неправильность голоса заметила бы только другая женщина - любой мужчина, услышав его, тут же подумал бы о сексе и позабыл обо всем остальном. Однако голос звучал очень неправильно. Плохо.
     - Рози, - снова услышала она свое имя и неожиданно поняла; голос только пытался походить на человеческий. Пытался вспомнить, как должен говорить человек.
     - Эй, подружка, не вздумай смотреть на нее, - предупредила ее встревоженно женщина в длинном красном одеянии. - Это зрелище не для таких, как ты.
     - Нет, я вовсе не хочу смотреть на нее, - ответила Рози. - Я хочу вернуться домой.
     - Понимаю, только теперь уже поздно, голубушка, - сказала женщина в красном, поглаживая шею пони. Ее темные глаза смотрели серьезно, губы между фразами плотно сжимались. - И не дотрагивайся до нее, ладно? Тебе она вреда не причинит, да только она не всегда успевает совладать с собой в последнее время. Что-то с ней не в порядке.
     Она покрутила указательным пальцем у виска.
     Рози неохотно повернулась к женщине в хитоне и сделала робкий шаг к ней. Ее очаровала изумительно тонкая ткань хитона и бесподобно нежная кожа на спине, обнаженном плече и основании шеи. Кожа казалась гладкой, как самый роскошный шелк. Но выше...
     Рози не знала, что представляют собой эти темные пятна, расползавшиеся по шее женщины у самой линии волос, да и не желала знать. Первой сумасшедшей мыслью было, что это следы от укусов, но шрамы после укусов выглядят по-иному. Проказа? Что-то еще более страшное? Что-то заразное?
     - Рози, - в третий раз позвал ее сладостный чувственные низкий голос, и было в нем нечто такое, от чего ей захотелось кричать; точно так же у нее временами возникало желание кричать при виде нормановской улыбки.
     "Она сумасшедшая. Все остальное, все другие беды - в том числе и пятна на коже - не так важны. Она сумасшедшая".
     Сверкнула молния. Прогрохотал гром. И порыв затихающего на минутку, чтобы возобновиться затем с новой силой, ветра, дующего со стороны разрушенного храма у подножия холма, принес на своих крыльях слабый плач младенца.
     - Кто ты? - спросила она. - Кто ты, и почему я здесь?
     Вместо ответа женщина протянула правую руку и перевернула ее, показывая старое белое колечко шрамов на внутренней стороне предплечья.
     - Эта рана долго кровоточила, а потом в нее попала инфекция, и она воспалилась, - произнесла она своим низким чувственным голосом.
     Рози взглянула на свою руку. Только на левую, а не на правую; отметины совпадали в точности. Крошечная жуткая мысль прокралась в ее сознание: если бы ей предложили
     облачиться в короткий хитон маренового цвета, она надела бы его так, чтобы оставить открытым правое плечо, а не левое; если бы у нее был большой золотой браслет, она носила бы его над левым, а не над правым локтем.
     Женщина на холме - ее зеркальное отображение. Женщина на холме- ...
     - Ты - это я, верно? - спросила она. И тут же, заметив, что женщина с заплетенными в косу волосами шевельнулась, закричала дрожащим пронзительным голосом: - Не поворачивайся! Я не хочу тебя видеть!
     - Не торопись с выводами, - остановил ее странный терпеливый тон женщины. - Ты - настоящая Рози, ты - Рози Настоящая. Помни об этом даже тогда, когда забудешь все остальное. И не забывай еще одно: я всегда возвращаю долги. Я плачу. Что ты сделаешь для меня, я сделаю для тебя. Вот почему мы встретились. Таково наше равновесие. Таково наше ка.
     Молния вспорола небо; гром обрушился на их головы; ветер засвистел в искореженных ветвях оливкового дерева. Светлые волосы, выбившиеся из косы Мареновой Розы, яростно затрепетали. Даже при скудном свете предгрозового неба они походили на золотые нити.
     - А теперь иди, - приказала Мареновая Роза. - Иди вниз и принеси мне моего ребенка.

     Младенческий плач достиг ее слуха, словно звук, доносящийся с другого континента, и Рози со страхом, вспыхнувшим с новой силой, посмотрела на разрушенный храм у подножия холма, который как-то странно и неприятно не вписывался в перспективу. Кроме того, она почувствовала легкое пульсирующее покалывание в грудях, знакомое ощущение, преследовавшее ее на протяжении нескольких месяцев после выкидыша.
     Рози открыла рот, еще не зная, что собирается сказать, понимая только, что намерена протестовать, но прежде, чем она успела вымолвить хоть слово, на ее плечо опустилась рука. Повернувшись, она увидела женщину в красном. Та предупреждающе покачала головой, снова постучала пальцем по виску и указала вниз, в сторону храма.
     Еще одна рука крепко сжала запястье Рози. Она оглянулась и в последний момент успела сообразить, что женщина в хитоне теперь стоит лицом к ней. Ощутив, что ее мозг заполнили образы Медузы-Горгоны, Рози мгновенно опустила взгляд к своим ногам, чтобы не смотреть ей в лицо. Но увиденное - тыльная сторона руки, сжимавшей ее запястье, - тоже было не из приятных. Руку женщины покрывало темно-серое пятно, напомнившее Рози почему-то затаившегося в глубине океанского хищника. Совершенно черные ногти казались мертвыми. Рози продолжала разглядывать руку и заметила, как из-под одного ногтя выбрался маленький белый червь и свалился на землю.
     - Теперь отправляйся, - велела Мареновая Роза. - Сделай для меня то, что я не могу сделать сама. И помни: я всегда возвращаю долги.
     - Хорошо, - сказала Рози. Ее охватило кошмарное, извращенное желание поднять голову и посмотреть в лицо женщины. Увидеть, что там. Может быть, свое собственное лицо, плавающее под мертвенно-серыми пятнами недуга, который, съедая тебя заживо, одновременно сводит с ума. - Хорошо, я пойду. Я попытаюсь, только не заставляй меня глядеть тебе в лицо.
     Рука разжалась, отпуская ее запястье... но медленно, словно готовая в любой момент схватить снова, если хозяйка почувствует хоть малейшие колебания в душе Рози. Затем рука повернулась, и один мертвенно-серый палец вытянулся, показывая вниз, на основание холма, как Призрак приближающегося Рождества, указывающий Эбенезеру Скруджу нужный могильный камень.
     - Тогда иди, - повторила Мареновая Роза. Рози медленно и нерешительно зашагала вниз по склону холма, все еще глядя на свои ноги, которые приминали высокую густую траву. Лишь когда особенно сильный удар грома сотряс почву под ней, она отважилась поднять голову и обнаружила, что женщина в длинном красном одеянии спускается вместе с ней.
     - Ты поможешь мне? - спросила Рози.
     - Мне нельзя заходить за нее, - проговорила та, кивая на упавшую и разбившуюся колонну. - У меня такая же болячка, как и у нее, правда, только-только начинается.
     Она вытянула руку, и Рози увидела аморфную розовую опухоль, расползающуюся по ее плоти - внутри ее плоти - между запястьем и локтем. Точно такое же пятно окрасило середину ее ладони. Это, второе, выглядело почти красивым. Оно напомнило Рози о цветке клевера, который она обнаружила между половицами 9 своей комнате. Та комната, которую она считала убежищем, на которую полагалась, казалась теперь очень далекой. Возможно, то было сном, вся ее предшествующая жизнь- настоящий сон, а это место - единственная реальность.
     - Пока только два пятна, больше я не нашла, - продолжала женщина, но и их хватает, чтобы закрыть мне дорогу туда. Бык учует меня, и поминай, как звали. Бросится- то он на меня, но умрем мы обе.
     - Какой бык? - озадаченно и испуганно переспросила Рози. Они почти дошли до повалившейся колонны.
     - Эринис. Он охраняет храм.
     - Какой храм?
     - Не трать время на мужские вопросы, женщина.
     - О чем ты говоришь? Что значит "мужские вопросы"?
     - Те, на которые ты сама знаешь ответ. Иди-ка сюда.
     "Уэнди Ярроу" остановилась у покрытого темным мхом обломка колонны и нетерпеливо взглянула на Рози. Храм мрачно возвышался совсем рядом. Рози посмотрела на него, и глазам стало больно, как если смотреть на киноэкран, где раздваивается изображение. Она увидела непонятные выпуклости там, где их не должно быть; заметила неясные тени, которые тут же исчезли, как только она моргнула.
     - У Эриниса один глаз, да и тот слепой, но нюх у него очень острый. Сейчас не твое время, подруга?
     - Мое... время?
     - Время месячных.
     Рози отрицательно покачала головой.
     - Хорошо, иначе бы он прикончил тебя раньше, чем ты успела бы начать. А у меня не было месячных с тех пор, как появились первые признаки болезни. Жалко, потому что та кровь подошла бы лучше. Ну да ладно..
     Оглушительный грохот расколол небо на части прямо у них над головами, и сверху упали первые ледяные капли дождя.
     - Надо поторапливаться! - сказала ей "Уэнди Ярроу" - женщина в красном одеянии. - Оторви два куска от своей ночной рубашки - один: чтобы перевязать рану, а второй, побольше, чтобы в него можно было завернуть камень, да еще и завязать потом. Не спорь и не задавай больше дурацких вопросов. Делай, что тебе говорят.
     Наклонившись, Роэи подняла край ночной рубашки и оторвала длинную широкую полосу, обнажив левую ногу почти до самого бедра. "При ходьбе я буду похожа на официантку из китайского ресторана", - мелькнуло у нее в голове. Потом она оторвала полоску поменьше, подняла голову и вздрогнула, увидев, что "Уэнди Ярроу" держит в руке длинный зловещий обоюдоострый кинжал Рози не представляла, откуда вдруг появилось оружие, разве что та носила его при себе, привязав к бедру, как героиня одного из приторных романов Пола Шелдона, где всегда всему есть объяснение, каким бы надуманным ни был сюжет.
     "Наверное, именно там она и носит его", - подумала Рози. Она понимала, что и ей самой нож не помешал бы, если собирается путешествовать в компании женщины в мареновом хитоне. Она опять вспомнила, как женщина в красном, которая уже сопровождала Мареновую Розу в ее путешествиях, покрутила указательным пальцем у виска и посоветовала Роэи не смотреть на хозяйку и не прикасаться к ней. "Тебе она вреда не причинит. - всплыли в памяти ее слова, - да только она не всегда успевает совладать с собой в последнее время. Что-то с ней не в порядке".
     Рози открыла рот, чтобы спросить у женщины, стоящей рядом с упавшей колонной, что та собирается делать с кинжалом... но через секунду передумала. Если мужскими называют те вопросы, на которые ты уже знаешь ответ, то это, несомненно, один из них. "Уэнди" поймала ее взгляд.
     - Сначала понадобится большой кусок, - сказала она - Приготовь-ка его.
     Прежде, чем Рози успела произнести что-то, "Уэнди" острием кинжала проколола кожу на руке. Затем Прошептала несколько слов, которые Рози не разобрана - возможно, слова молитвы, - и чиркнула кинжалом, разрезая предплечье, которое тут же окрасилось в тон платья. Кожа разошлась в стороны, открывая путь крови, и та превратила тонкий надрез в темную широкую полосу; красные ручейки побежали по руке.
     - У-у-у-уффф! Ну и больно же! - застонала женщина, протягивая к Рози руку с зажатым в ней кинжалом. - Давай его сюда. Большой кусок, большой, говорю!
     Рози вложила ей в ладонь широкую полосу ткани - испуганная и растерянная, но вид крови не вызывал у нее отвращения. "Уэнди Ярроу" сложила ткань несколько раз, накрыв ею рану, подержала, затем перевернула другой стороной. Как поняла Рози, она не собиралась остановить кровотечение, лишь давала возможность ткани пропитаться кровью. Когда она вернула ей мокрую тряпочку, васильковый цвет хлопковой ночной рубашки, в которой Рози легла спать в комнате на Трентон-стрит, приобрел совершенно иной, более темный оттенок... но знакомый. Алое и голубое слились, образуя мареновый цвет.
     - Теперь найди камень и завяжи его в эту тряпку, - велела она Рози. - Когда сделаешь это, сними свою одежку и заверни в нее узелок с камнем.
     Рози уставилась на нее широко раскрытыми глазами, потрясенная приказом гораздо сильнее, чем минутой раньше видом крови, стекавшей по руке женщины.
     - Я не могу! - запротестовала она. - Под рубашкой больше ничего нет! "Уэнди" мрачно усмехнулась.
     - Замолчи и делай, что сказано. И давай быстрее вторую тряпку, пока я не лишилась сознания от потери крови.
     Рози протянула ей узкую полоску ткани, еще сохранявшую первоначальный васильковый цвет, и темнокожая женщина принялась быстрыми ловкими движениями бинтовать рану на руке. Слева от них чудовищным фейерверком блеснула молния. Рози услышала, как с протяжным, надрывным треском повалилось дерево. За треском последовала канонада грома. В воздухе появился явственный запах меди, похожий на запах только что вышедших из чеканки монет. Затем, словно молния прожгла дыру в небесном резервуаре с водой, начался дождь. Потоки воды летели почти горизонтально, несомые ураганным ветром. Струи дождя впились в пропитанную кровью тряпку, которую она держала в руке. От нее тут же пошел пар, и через несколько секунд первые розовые ручейки смешавшейся с кровью воды побежали по ее пальцам.
     Не раздумывая ни о том, что она делает, ни о том, почему так поступает, Рози подняла руку, нашла ворот рубашки, наклонилась вперед и стащила ее через голову. В тот же миг она почувствовала, что оказалась под самым холодным в мире ливнем; крупные капли иглами вонзались в плечи и голую спину, у нее перехватило дыхание. Кожа сжалась и затем покрылась твердыми пупырышками; судорожная дрожь пробежала от шеи до пяток.
     - Аи! - воскликнула она. - Эй! Аи! Холодно же!
     Рози прикрыла еще не до конца промокшей рубашкой руку с окровавленной тряпкой, пошарила взглядом по траве и увидела камень размером с лимон, лежавший между двумя обломками упавшей колонны. Она подняла его, опустилась на колени и растянула рубашку над головой и плечами, как обычно делают мужчины, застигнутые врасплох дождем, сооружая укрытие из газет. Под этим ненадежным и временным зонтиком она торопливо завернула камень в пропитанную кровью тряпку, оставив два длинных липких конца, затем завязала их в тугой узел, морщась, когда пальцы выдавливали из ткани кровь "Уэнди". Завязав камень, Рози сдернула с плеч совершенно мокрую ночную рубашку и спрятала в нее камень в соответствии в полученными указаниями. "Все равно большая часть крови вытечет", - подумала она. Это был не дождь и даже не ливень, а настоящий потоп.
     - А теперь иди! - приказала ей женщина в красном одеянии. - Ступай прямо в храм! Иди через него и не останавливайся ни в коем случае! Ничего не поднимай, не верь ничему, что увидишь или услышишь. Это обитель привидений, никто не спорит, но даже в Храме Быка не водятся привидения, способные обидеть живую женщину.
     Рози охватил страшный озноб, вода заливала глаза, отчего все перед ней двоилось, капли стекали с носа, повисали на мочках ушей, словно экзотические серьги. "Уэнди" с сияющими глазами стояла перед ней; мокрые волосы облепили ее лицо. Теперь ей приходилось кричать, чтобы перекрыть шум дождя и завывания ветра.
     - Пройдешь через дверь за алтарем и попадешь в сад, где все растения и цветы погибли! За садом увидишь небольшую рощу, и деревья в ней тоже все погибли - все, кроме одного! Между садом и рощей течет ручей! Не вздумай пить из него, как бы сильно тебе ни хотелось - не вздумай - даже не дотрагивайся до воды! Перейдешь через ручей по камням! Замочишь хоть один палец - забудешь все, что когда-то знала, даже собственное имя!
     Электричество прочертило ослепительную ломаную линию между облаками, превращая их нижнюю кромку в лица уродливых, посиневших от удушья гоблинов. Никогда еще Рози не было так холодно, ни разу в жизни она не ощущала подобного странного биения сердца, безуспешно пытавшегося вытолкнуть хоть малую толику внутреннего тепла поближе к заледеневшей коже. И снова ей подумалось: происходящее можно назвать сном точно так же, как потоки льющейся с неба воды - маленьким дождиком.
     - Войдешь в рощу! Туда, где мертвые деревья! Единственное живое- помгранатовое дерево! Соберешь семена, которые найдешь в плодах, валяющихся под деревом, но не вздумай попробовать вкус плодов, не подноси ко рту даже пальца той руки, которая прикоснется к семенам! Спустишься вниз по лестнице рядом с деревом в Подземный коридор! Найдешь ребенка и вернешься с ним наверх! Только опасайся быка! Берегись быка Эриниса! А теперь иди! И поторапливайся!
     Храм Быка с его странно перекошенными линиями, не вписывающийся в перспективу, внушал ей страх, и потому Рози обрадовалась, почувствовав, что ее отчаянное желание поскорее спрятаться от ливня пересилило все остальные чувства. Ей не терпелось укрыться от грома, от молний, от ветра, и еще она хотела иметь крышу над головой на тот случай, если ливень вдруг решит перерасти в град. Возможность оказаться голой под градом - даже если это все-таки происходит во сне - ничуть ее не прельщала.
     Она сделала несколько шагов, затем остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на оставшуюся позади женщину. "Уэнди" казалась такой же обнаженной, как и сама Рози, потому что ее тонкое одеяние облепило тело, как краска.
     - Кто такой Эринис? - прокричала Рози. - Кто он такой?
     Она бросила через плечо осторожный взгляд на храм, как будто опасалась, что ее крик пробудит дремлющее в нем божество. Но не увидела ни божества, ни чего-то иного; лишь сам храм мерцал перед ней в потоках не ослабевающего ливня. Темнокожая женщина закатила глаза.
     - До чего же глупо ты себя ведешь, подружка! - закричала она в ответ. - Иди же! Иди, пока еще есть время! - И жестом, похожим на жест ее госпожи, указала на храм.

     Рози, белая в своей наготе, направилась к храму, прижимая к животу скомканную ночную рубашку, защищая ее насколько возможно. Пять шагов привели ее к тому месту, где в траве валялась упавшая каменная голова. Она вгляделась в нее, ожидая увидеть лицо Нормана. Разумеется, это должен быть Норман, понимала она, ведь именно так происходит в снах.
     Только голова принадлежала не Норману. Удаляющаяся к затылку линия волос, мясистые щеки, роскошные усы в стиле Дэвида Кросби принадлежали мужчине, который стоял, прислонившись к косяку двери таверны под названием "Маленький глоток" в тот День, когда Рози заблудилась, разыскивая "Дочерей и Сестер".
     "И я опять заблудилась, - подумала она испуганно. - господи, куда же я попала?"
     Она прошла мимо упавшей каменной головы с ее пустыми, лишенными зрачков каменными глазами, из которых по каменным щекам текли капли дождя, отчего казалось, что голова плачет; к каменному лбу прилип узкий лист остроконечной травы, похожий на зеленый шрам. Она приближалась к странно изуродованному храму, и ей чудилось, что голова угрожающе шепчет ей вслед: "Эй, малышка, не хочешь поглядеть на него славные титьки, что скажешь, не хочешь проверить, как он работает, мы могли бы поразвлечься, мы сделали бы это по-собачьи, что скажешь?"
     Рози поднималась по предательски скользким ступенькам, поросшим мхом и вьющейся травой, и ей казалось, что голова поворачивается на своей каменной шее, выдавливая грязные струйки воды из разбухшей земли, пожирая каменными глазами ее обнаженные ягодицы; она всходила по ступенькам, приближаясь к царившему под сводом храма мраку. "Не думай об этом, не думай об этом, не думай". Она подавила в себе желание перейти на бег - чтобы поскорее скрыться и от ливня, и от воображаемого взгляда - и продолжила путь, обходя места, где каменные ступеньки потрескались, образуя щели с рваными зазубренными краями, о которые запросто можно повредить ногу. Ей пришло в голову, что это не худший вариант; кто знает, какое ядовитое зверье затаилось в этих щелях, готовое броситься на тебя и укусить?
     Вода стекала по ее лопаткам, струилась вдоль позвоночника, она замерзла еще сильнее, если только это возможно, и все же поднялась на последнюю, верхнюю ступеньку и посмотрела вверх на барельеф над широким темным входом в храм. На картине она не могла его разглядеть: он прятался в тени нависающего над входом козырька крыши.
     Барельеф изображал подростка лет пятнадцати с напряженным детским лицом; парень прислонился к чему-то, похожему на телефонную будку. Челка ниспадала на упрямый лоб, воротник куртки был поднят. К его нижней губе приклеилась сигарета, а нарочито непринужденная поза демонстрировала, что перед вами мистер Плевать-Я-Хотел-На-Всех образца конца семидесятых годов. Что еще говорила его поза? "Эй, крошка, - говорила она. - Эй, малышка, эй, красавица! Не торопись, задержись на минутку! Не хочешь поразвлечься? Может, приляжем? Не хочешь покувыркаться со мной? По-собачьи, что скажешь?"
     Это был Норман.
     - Нет, - прошептала она, и короткое слово больше походило на стон. - О нет.
     О да. Конечно же, это Норман - Норман из того времени, когда его побои и издевательства лишь призраком маячили впереди. Норман, прислонившийся к телефонной будке на углу Стейт-стрит и сорок девятого шоссе в центре Обрейвилля (в центре Обрейвилля, ну не смешно ли?), наблюдающий за проезжающими мимо машинами под звуки песни "Би Джиз"- "Ты должна танцевать" - доносящиеся из распахнутых настежь дверей паба "Финнеган", в котором на полную громкость включен магнитофон.
     Ветер на миг поутих, и Рози снова услышала детский плач. Ей не показалось, что ребенок плачет от боли; скорее, так может хныкать голодный младенец. Слабые всхлипывания отвлекли ее от мерзкого барельефа и заставили снова тронуться с места, но перед тем, как ступить босыми ногами в храм, она снова подняла голову... и замерла, потрясенная. Норман-подросток исчез, будто его там никогда и не было. Теперь над входом в храм прямо у нее над головой красовалась лишь императивная надпись: "ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН".
     "В снах все всегда меняется, - подумала она. - Сны - как вода в реке".
     Она оглянулась и увидела "Уэнди", которая по-прежнему стояла у колонны; запутавшаяся в паутине своего промокшего длинного одеяния, она представляла жалкое зрелище. Рози подняла руку (свободную, не ту, которой прижимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно помахала ей. "Уэнди" сделала ответный жест, затем опустила руку и замерла, явно не замечая хлещущего по ней плетью ливня.
     Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказалась внутри. Она остановилась, напряженная, готовая в любой момент броситься обратно, если увидит... почувствует... она сама не понимала, что именно. "Уэнди" сказала, что ей не стоит опасаться привидений, но Рози подумала, что женщине в красном легко сохранять хладнокровие; в конце концов, она осталась там, у колонны.
     Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако тело ее не ощутило тепла - лишь глубокую морозящую прохладу влажного камня, сырость склепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась; ей показалось, что она не сможет заставить себя двинуться дальше по открывшемуся перед ней тенистому проходу между рядами скамеек, заваленному слоем давным-давно засохших осенних листьев. Ей было слишком холодно... и не только потому, что она замерзла. Рози стояла, дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипывания вдохах, изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими струйками поднимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска левой груди и совсем не удивилась, обнаружив, что он затвердел, словно каменный.
     Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад, к стоящей на вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной шаг - она не представляла, как сможет предстать перед Мареновой Розой с пустыми руками. Рози ступила в проход между скамейками, шагая медленно и осторожно, прислушиваясь к далекому плачу ребенка. Казалось детский голос доносится с расстояния в целые мили, достигая ее слуха благодаря невидимой волшебной линии сообщения. "Иди вниз и принеси мне моего ребенка".
     Кэролайн.
     Имя, которое она собиралась дать своей дочери, имя, которое Норман выбил из нее, - это имя легко и естественно всплыло в сознании Рози. Груди снова начали слабо покалывать. Она прикоснулась к ним и поморщилась. Кожа реагировала резкой болью на малейшее раздражение.
     Глаза ее привыкли к темноте, и она вдруг подумала, что Храм Быка почему-то очень похож на странноватую христианскую церковь - более того, он напоминает Первую методистскую церковь в Обрейвилле, которую она посещала дважды в неделю до тех пор, пока не вышла замуж за Нормана. Там же, в Первой методистской церкви, прошла церемония их бракосочетания, из нее же вынесли тела матери, отца и брата, погибших в результате несчастного случая на дороге. По обеим сторонам от прохода вытянулись ряды старых деревянных скамеек. Задние были перевернуты и наполовину засыпаны мертвыми листьями, издававшими пряный запах корицы. Те, что стояли ближе к алтарю, все еще сохраняли стройность рядов. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, которые запросто могли оказаться "Методистским собранием гимнов и песнопений", с которыми выросла Рози.
     Следующее, что привлекло ее внимание, - она тем временем продолжала продвигаться по центральному проходу к алтарю, словно странная обнаженная невеста, - это царивший в храме запах. Под пьянящим гниловатым ароматом листьев, нанесенных ветром через открытый вход за долгие, долгие годы, ощущался иной, менее приятный. Что-то в нем напоминало запах плесени, что-то смахивало на смрад сгнившего мяса, а на самом деле не являлось ни тем, ни другим. Может быть, застарелого пота? Да, возможно. И, похоже, к нему примешивался запах других жидкостей. Почему-то она в первую очередь подумала о сперме. Затем о крови.
     Вслед за этим пришло новое, почти безошибочно угадываемое чувство, что за ней наблюдают чьи-то зловещие хищные глаза. Она ощутила, как они внимательно и бесстрастно изучают, ощупывают ее наготу, оценивают, вероятно отмечая каждую впадинку, каждый изгиб, запоминая каждое движение мышц под мокрой скользкой кожей.
     "Поговорим начистоту. - казалось, вздохнул храм под гулкий барабанный бой ливня по крыше и шуршащие мертвых листьев под ногами. - Мы поговорим с тобой начистоту... но нам не придется беседовать слишком долго, чтобы сказать друг другу все, что нужно. Правда, Рози?"
     Она задержалась в передней части храма и взяла на Стоявшей во втором ряду скамейке толстую черную книгу. Рози открыла ее, и в ноздри ударил запах разложения, настолько сильный, что она едва не задохнулась. Картинка на верхней половине страницы, выполненная смелыми черными линиями, никогда не появлялась в сборнике методистских гимнов ее молодости; изображенная на ней женщина стояла на коленях, выполняя fellatio мужчине, ноги которого заканчивались не стопами, а копытами. Лицо мужчины было прорисовано лишь несколькими штрихами; можно сказать, что его практически не существовало, но Рози все же уловила отвратительное сходство... по крайней мере, ей так показалось. Мужчина напоминал первого нормановского напарника Харли Биссингтона, который каждый раз, когда она садилась., не забывал проверить, где заканчивается подол ее платья.
     Нижнюю часть страницы заполняли буквы кириллицы, непонятные и тем не менее знакомые. Ей понадобилась лишь секунда, чтобы вспомнить: точно такими же буквами была напечатана газета, которую читал Питер Слоуик, когда она в первый раз подошла к киоску "Помощь путешественникам" и обратилась к нему за помощью.
     Затем с умопомрачительной внезапностью картинка пришла в движение, черные линии поползли к ее белым, одеревеневшим от холода пальцам, оставляя за собой липкие следы, похожие на слизь улитки. Картинка ожила. Рози поспешно захлопнула книгу; закрываясь, та издала чавкающий звук, и ее горло судорожно сжалось. Она уронила книгу, и то ли стук увесистого фолианта о деревянную скамейку, то ли ее собственный сдавленный вскрик отвращения спугнул стаю летучих мышей в темной нише, предназначенной, по всей видимости, для церковного хора. Несколько уродливых созданий закружились, делая восьмерки у нее над головой, простирая мерзкие перепончатые крылья, поддерживающие жирные коричневые тельца; летучие мыши бесшумно рассекали промозглый воздух, постепенно успокаиваясь и возвращаясь в нишу. Впереди находился алтарь, и она с облегчением увидела слева от него узкую открытую дверь, а дальше - полоску чистого белого света.
     - На-а-а сса-а-а-ммо-о-омм де-е-ле-е-э-э ты - Роо-о-у-узззи-и-и, - прошептал ей безъязыкий голос храма. - Ты-ы-ы Ррро-о-о-у-уээзи-и-и-и На-а-ассстоя-а-а-ащщщая-а-а-а.
     Подойди-и-и-и
     ко
     мне-е-э-э побли-и-и-иж-жже-е... и я-а-а-а тебя-а-а пощщщщу-у-у-упаю-у-у-у.,.
     Рози не решилась оглянуться; она не сводила глаз с двери и с полоски дневного света за ней. Ливень поутих, гулкий барабанный бой над головой ослабел, превратив-здись в монотонное низкое бормотание.
     - Это только для мужчин, Ро-о-узи-и-и, - прошептал храм и тут же добавил фразу, которую часто произносил Норман, когда не желал отвечать на ее вопросы, однако при этом не злился на нее по-настоящему: - Это мужское дело.
     Проходя мимо, она заглянула за алтарь и быстро отвернулась. Он был пуст - ни кафедры для проповедника, ни икон или символов, ни книг с колдовскими заклинаниями, - однако она рассмотрела еще одно зловещее пятно, похожее на осьминога. Ржавый цвет позволял предположить, что это кровь, а размеры свидетельствовали о том, что за прошедшие годы ее было пролито очень и очень много. Очень много.
     - Здесь как в Роуч-мотеле, Ро-о-узи-и-и, - прошептал ей алтарь, и мертвая листва под ногами зашевелитесь, шурша, как сухой смех, вырывающийся из беззубого старческого рта. - Сюда можно поселиться, но никто отсюда не съезжает.
     Она упорно приближалась к двери, стараясь не замечать голоса, напряженно глядя прямо перед собой. В глубине души Рози ожидала, что дверь захлопнется прямо у нее перед носом, как только она вознамерится пройти через нее, но этого не случилось. И оттуда не выскочило бледное привидение с физиономией Нормана. Она вышла на небольшое крыльцо с каменными ступеньками с наслаждением вдыхая запах освеженной ливнем травы, вышла на воздух, который снова потеплел, несмотря на дождь, все еще продолжающийся. Повсюду журчала и капала вода. Опять пророкотал гром (но теперь в отдалении, она не сомневалась). И младенец, о котором она позабыла на несколько минут, напомнил о себе отдаленным плачем.
     Сад - вернее, нечто среднее между лужайкой и огородом - делился на две части: цветы слева, овощи справа; однако ее взгляд не обнаружил ни одного живого растения. Все они погибли в результате таинственного катаклизма, и после буйной сочной зелени, окружавшей вход в Храм Быка, мертвый акр земли казался еще страшнее - как вздувшееся лицо висельника с открытыми глазами и высунутым синим языком. Покоящиеся на желтоватых волокнистых стеблях огромные шляпки подсолнухов с коричневой сердцевиной и свернувшимися увядшими лепестками возвышались над всем остальным, как умершие охранники в тюрьме, где не осталось ни одного живого заключенного. Земли на клумбах почти не было видно под слоем коричневых листьев, и это заставило ее на короткое кошмарное мгновение вспомнить то, что она увидела на кладбище, когда решила навестить могилу родителей через месяц после похорон. Тогда, положив на могилу букет свежих цветов, Рози прошла в дальнюю часть небольшого кладбища, желая собраться с мыслями и успокоиться, и ее едва не стошнило от вида гор гниющих цветов, сваленных в небольшой ров между невысокой каменной оградой и лесом, начинающимся сразу за кладбищем. Ее душил запах разлагающихся цветочных ароматов... и она подумала о том, что происходит с ее отцом, матерью и братом под землей. О том, как они меняются.
     Рози поспешно отвела взгляд от цветов, но то, что предстало перед ней в другой части сада, было ничуть не лучше; одну грядку будто полностью залило кровью. Она утерла слезящиеся глаза, посмотрела еще раз и облегченно вздохнула. Не кровь, а помидоры. Двадцатифутовый ряд осыпавшихся гниющих помидор.
     - Рози.
     В этот раз ее звал не храм. Это голос Нормана, и прозвучал он прямо у нее за спиной, и еще она сообразила, что слышит запах его одеколона. "От всех моих парней пахнет "Инглиш лед ером", или не пахнет ничем", - вспомнила она, чувствуя, как вверх по позвоночнику ползет ледяной страх. Он у нее за спиной. Совсем рядом. Тянется к ней. "Нет, я не верю в это. Не верю, даже если и верю".
     Мысль была откровенно глупой, может настолько глупой, что заслуживала быть занесенной в "Книгу рекордов Гиннесса", однако она почему-то помогла ей успокоиться. Двигаясь медленно - зная, что, ускорив шаг, она мгновенно лишится с таким трудом обретенного хладнокровия. - Рози спустилась по трем каменным ступенькам (еще более запущенным) и очутилась в месте, которое про себя назвала Садом Быка. Дождь продолжал идти, но теперь с неба падали лишь редкие капли, ураганный ветер утих до печальных вздохов. Рози прошла по ряду, образованному двумя грядками коричневых мертвых стеблей кукурузы (ничто в мире не заставило бы ее шагать босиком по гниющим помидорам, чувствуя, как они лопаются под ногами), прислушиваясь к недовольному бормотанию ручья неподалеку. Звук уверенно нарастал, и сразу за грядками с кукурузой, футах в пятнадцати впереди, она увидела этот ручей. Шириной около десяти футов, он, судя по пологим берегам, вряд ли был очень глубоким, но сейчас, после только что прошедшего ливня, вздулся от впадавших в него ручейков.
     Вода в ручье оказалась черного, лишенного отблесков цвета. Рози медленно подошла к потоку, смутно чувствуя, что свободной рукой на ходу бессознательным движением отжимает воду из собственных волос. Приблизившись к ручью вплотную, она ощутила исходящий от него своеобразный минеральный запах, тяжелый от обилия металлов и вместе с тем необычайно привлекательный. Она неожиданно почувствовала жажду, невыносимую жажду, ее горло пересохло, как полка над камином.
     "Не вздумай пить из него, как бы сильно тебе ни хотелось - не вздумай, - даже не дотрагивайся до воды!"
     Да, именно так она сказала ей; женщина в красном предупредила Рози, что если та замочит хоть один палец в воде ручья, то забудет все, что знала, даже свое собственное имя. Но так ли это страшно? Если задуматься над существующим порядком вещей, так ли это страшно- забыть обо всем, тем более что одной из вещей в данном порядке является Норман; она могла бы забыть о Нормане, о том, что он, возможно, все еще разыскивает ее, что он, вероятно, убил человека, пытаясь напасть на ее след.
     Она сглотнула и услышала сухой металлический скрежет во рту. И снова, действуя почти автоматически, практически не воспринимая и не осознавая своих поступков, Рози провела рукой вдоль своего бока, погладила выпуклость груди, дотронулась до шеи, собирая не успевшую высохнуть влагу. Она лизнула мокрую ладонь. Это не помогло справиться с жаждой; наоборот, только усилило ее. Густая, непроницаемая для света чернота шевелилась, обтекая несколько брошенных в ручей камней, и Рози казалось, что странный минеральный запах проник в ее голову, пропитал все тело. Она знала, каким окажется вкус воды - приторным, как старый сироп - и мысленно представила, как по горлу в живот поплывут неизвестные соли и бромиды, оставляя на языке привкус беспамятной земли. И тогда она перестанет бояться воспоминаний о том, как миссис Пратт (седая и бледная, как снег, кроме губ, которые приобрели оттенок сока голубики) позвонила в дверь и сообщила, что ее семья, вся ее семья погибла в результате жуткой аварии на шоссе, она перестанет бояться воспоминаний о Нормане с карандашом или Нормане с теннисной ракеткой. В сознании не возникнет образ мужчины, прислонившегося к косяку двери таверны "Маленький глоток", она не вспомнит толстую женщину, обозвавшую обитательниц "Дочерей и сестер" лесбиянками, живущими на государственное пособие. Она больше не увидит во сне, как сидит, сжавшись в комок, в углу гостиной, чувствуя подкатывающую тошноту от боли в почках и напоминая себе, что если ее стошнит, она ни в коем случае не должна испачкать пол - в фартук, только в фартук! Забыть обо всем этом - что может быть лучше? Некоторые вещи заслуживают забытья, другие - то, например, что он сделал с ней с помощью теннисной ракетки, - нуждаются в забытьи... но беда в том, что большинству людей так и не подворачивается возможность достичь желаемого даже во сне.
     Рози дрожала всем телом, ее взгляд был прикован к воде, текущей мимо нее, как дорогие шелка, залитые черными чернилами; горло жгло, словно в нем развели костер, глаза пульсировали в глазницах, и она уже представила, как ложится на живот и припадает губами к ручью, а затем погружает в черноту потока всю голову и пьет, пьет, пьет, как лошадь.
     "Ты забудешь и Билла, - прошептала Практичность-Благоразумие почти извиняющимся тоном. - Ты забудешь зеленоватый проблеск в его карих глазах, маленький шрам на мочке уха. В последнее время ты испытала нечто, о чем стоит помнить, правда, Рози? Ты же сама об этом знаешь, так ведь?"
     Не медля больше ни секунды (она подумала, что если задержится перед ручьем еще немного, то даже мысль о Билле не сможет ее удержать), Рози развела руки в стороны для равновесия и ступила на первый камень. Из мокрой (и тяжелой) ночной рубашки в ручей падали розовые капли, она чувствовала завернутый в полотно, словно косточка персика, обломок скалы. Она встала на первый камень левой ногой, правой опираясь о пологий берег, собирая в кулак все свое мужество, затем перенесла правую ногу на следующий камень. Пока что все нормально. Она подняла левую ногу и шагнула на третий камень. В этот раз равновесие слегка нарушилось, и Рози покачнулась вправо, размахивая левой рукой, а бульканье и журчание странного потока давило на уши. Пожалуй, ручей не такой узкий, как ей показалось вначале, и на мгновение она застыла посередине, слыша лишь бормотание воды под ней и свое испуганное сердцебиение.
     Боясь, что, если задержится надолго, решимость покинет ее, Рози переступила на последний камень и спрыгнула на мертвую траву на другом берегу ручья. Пройдя всего три шага в направлении рощи мертвых деревьев, она вдруг сообразила, что жажда прошла, словно ее никогда и не было.
     Наверное, когда-то, давным-давно, здесь похоронили живыми сказочных великанов, и те умерли, пытаясь выбраться из-под земли; деревья - это их лишенные плоти руки, безуспешно пытающиеся зацепиться за небо - молчаливые свидетельства убийства. Голые ветви переплетались в странных геометрических узорах. Она увидела тропинку, скрывающуюся в глубине рощи. Начало тропинки охраняла каменная статуя мальчика с огромным возбужденным фаллосом. Мальчик поднял обе руки над головой, как футбольный судья, дающий знак о забитом в ворота противника голе. Когда Рози проходила мимо него, незрячие каменные глаза повернулись, следя за ней. Она не сомневалась в этом.
     "Эй, малышка! - сплюнув, произнес каменный мальчик ей вслед: голос его звучал не в ушах, а в сознании. - Не хочешь прилечь со мной? Мы быстро, по-собачьи".
     Она попятилась от него, инстинктивно поднимая руки, чтобы защититься, но каменная статуя - всего лишь каменная статуя... если она вообще превращалась во что-то иное, пусть даже на короткий миг. С его карикатурно огромного пениса капала вода. "Тут с эрекцией никаких проблем, - подумала Рози, глядя прямо в лишенные зрачков глаза мальчика, видя его кажущуюся понимающей улыбку (улыбался ли он раньше? Рози попыталась вспомнить и не смогла). - Пожалуй, Норман позавидовал бы ему".
     Она поспешила мимо статуи и зашагала по тропинке, борясь с желанием оглянуться, чтобы проверить, не решил ли каменный мальчик последовать за ней, желая применить свое орудие на практике. Она не отважилась оглянуться, боясь, что перенапряженный мозг увидит то, чего на самом деле нет.
     Дождь почти прекратился, и Рози вдруг поняла, что давно не слышала плача ребенка. Может, он устал от бесполезного крика и уснул. Может, быку Эринису надоело выслушивать его нытье, и зверь проглотил его, как канапе. Что бы там ни произошло, как она найдет младенца, если он перестал подавать голос?
     "Не забегай вперед, Рози, - прошептала Практичность-Благоразумие. - Действуй постепенно, шаг за шагом".
     - Тебе легко советовать, - шепотом ответила Рози. Она шла дальше, слыша стук капель дождевой воды, падающих с голых веток, и поняла - с явной неохотой, - что видит на коре лица. Это не было похоже на то, когда лежишь на спине, любуешься облаками, и твое воображение выполняет за тебя девяносто процентов работы; с коры на нее смотрели настоящие лица.
     Кричащие лица. Большинство лиц как показалось Рози, принадлежало женщинам. Женщинам, с которыми говорили начистоту.
     Пройдя какое-то расстояние, она свернула за поворот и обнаружила, что дальнейший путь перегородило упавшее поперек тропинки дерево, по-видимому сваленное молнией во время грозы. По одной, почерневшей и обуглившейся стороне ствола шел ряд трещин. Несколько все еще дымилось, словно остатки древнего гигантского не до конца потушенного костра, Рози не решилась перебираться через дерево; по всему изуродованному стволу торчали щепки, сучки, вырванные куски древесины.
     Она приняла вправо, намереваясь обойти дерево с той стороны, где к небу тянулись вывороченные из земли корни. Рози уже почти вернулась назад на тропинку, когда один корень внезапно дернулся, выпрямился и затем обвился вокруг ее бедра пыльной коричневой змеей.
     "Эй, крошка! Давай развлечемся! Не хочешь трахнуться по-собачьи? Что скажешь, сучка?"
     Источник призрачного голоса скрывался в сухой яме в земле, которую совсем недавно пронизывали корни дерева. Корень скользнул выше по бедру.
     "Не хочешь встать на пол на все четыре кости, Рози? Звучит неплохо, правда? Я буду твоим привратником, я проглочу тебя, как бутерброд с сыром. Или тебе больше хочется поцеловать мой зараженный СПИДом..."
     - Отпусти, - тихо приказала Рози и прижала влажный комок ночной рубашки к державшему ее корню. Хватка мгновенно ослабла, и корень отпустил ее. Она торопливо прошла остальную часть пути до тропинки И продолжила идти дальше. Корень сдавил ее ногу достаточно сильно, чтобы на бедре осталось красное кольцо, но отметина быстро бледнела, исчезая. Рози подумала, что, наверное, должна была бы испугаться, что случившееся и произошло-то именно для того, чтобы привести ее в ужас. Если так, то фокус не удался. Она решила, что для человека, прожившего четырнадцать лет в одном доме с Норманом Дэниелсом, этот сад - не более чем неумело сделанная Комната ужасов.

Продолжение следует...