Билл Штайнер поднял свободную руку, проклиная в душе собственное волнение - он не принадлежал к числу тех мужчин, которые часто испытывают робость перед женщинами, - когда из-за двери прозвучал ее голос:
     - Иду! Иду-иду, секундочку, сейчас открою. Слава Богу, в нем не чувствовалось спешки. Значит, он не выдернул ее из ванны.
     "Какого черта меня сюда занесло? - в очередной раз спросил он себя, слыша, как шаги приближаются к двери, - Все это похоже на сцену из третьесортной романтической комедии вроде тех, которые не может спасти даже талант Тома Хэнкса".
     Однако никакие рассуждения не способны изменить тот факт, что женщина, заглянувшая в его лавку на прошлой неделе, прочно засела в его голове. И вместо того, чтобы ослабевать с течением времени, произведенный ею эффект, казалось, накапливался, приобретая все новую силу. В двух вещах он не сомневался: впервые в жизни он принес цветы женщине, которую, собственно, почти не знал; в последний раз он волновался так перед Свиданием, когда ему было шестнадцать лет.
     Когда шаги с противоположной стороны двери затихли, Билл заметил, что одна большая маргаритка вознамерилась выпасть из букета. Он торопливо поправил ее, пока
     дверь открывалась, и, подняв голову, увидел женщину, обменявшую фальшивое бриллиантовое кольцо на шедевр никудышней живописи, - она стояла в дверном проеме с жаждой убийства в глазах и банкой чего-то, похожего на фруктовый коктейль, в занесенной над головой руке. Ее разум, похоже, застрял между желанием нанести превентивный удар и ошеломленным пониманием того, что перед ней не тот человек, которого она ожидала встретить. Позже Билл подумал, что этот момент едва ли не самый фантастической в его жизни.
     Мужчина и женщина замерли, глядя друг на друга, на пороге однокомнатной квартирки на втором этаже дома по Трентон-стрит: он с букетом маргариток, купленных в цветочной лавке через две двери от его ломбарда на Хитченс-авеню, она с двухфунтовой банкой фруктового коктейля, занесенной над головой, и хотя немая сцена продолжалась не более двух-трех секунд, ему она показалась чрезвычайно долгой. Во всяком случае, затянулась настолько, что у него успела отчетливо сформироваться пугающая, неожиданная и совершенно удивительная мысль. Он надеялся, что, увидев Рози, успокоится, все вернется в прежнее русло. Вместо этого все стало еще хуже. Он не назвал бы ее красавицей, что ни говори она далека от образца, рекламируемого телевидением и журналами мод, но ему она показалась прекрасной. От вида ее губ, очертаний утонченного подбородка у него перехватило дыхание, сердце остановилось в груди, от кошачьего разреза голубовато-серых глаз подкосились ноги. Он прекрасно понимал, что означают эти симптомы, презирал себя за слабость и все же не мог противостоять охватившему его чувству.
     Он протянул ей цветы и улыбнулся с надеждой (краешком глаза поглядывая на угрожающе поднятую над головой банку фруктового коктейля):
     - Мир?

     Предложение Билла пойти поужинать последовало с такой головокружительной быстротой, что Рози, едва придя в себя, застигнутая врасплох, приняла его. Позже она подумала, что испытанное облегчение, оттого что это оказался не Норман, тоже сыграло свою роль. Только когда она уже сидела на пассажирском сиденье машины, миссис Практичность-Благоразумие, которую Рози позабыла в пыли, поднявшейся под колесами автомобиля, догнала ее и спросила, что, собственно, она себе думает, направляясь на ужин с мужчиной (гораздо моложе ее), которого практически не знает? Не сошла ли она случайно с ума? В вопросах ощущался настоящий ужас, и за их внешней разумностью Рози распознала скрытую суть. Самый главный вопрос был настолько жутким, что миссис Практичность-Благоразумие просто не отваживалась задать его, даже из потаенного уголка ее сознания.
     "Что если Норман поймает тебя?"
     Вот каков подлинный вопрос. Что, если Норман застигнет ее во время ужина с другим мужчиной? С молодым, моложе ее, привлекательным мужчиной? Для миссис Практичность-Благоразумие не имело значения то, что Норман находится в восьмистах пятидесяти милях к востоку. И вообще,
     ее
     зовут
     не
     Практичность-Благоразумие,
     а Трусость-Растерянность.
     Впрочем, Норман - это лишь одна сторона дела. За всю взрослую жизнь она ни разу не выбиралась из дому с другим мужчиной, кроме мужа, и сейчас ее мысли напоминали приготовленный на скорую руку салат. Поужинать с ним? О да. Великолепно. Ее горло сжалось до размера иголочного ушка, в животе урчало, как в недрах стиральной машины.
     Будь он одет во что-то более официальное, нежели чистые выцветшие джинсы и простой неброский свитер, мелькни в его глазах хоть малейшая тень сомнения относительно ее собственного непритязательного костюма- юбки и свитера, она, не мешкая ни секунды, сказала бы нет. Если бы место, куда он ее привез, оказалось более трудным (Рози не могла подобрать другого, более подходящего слова), она, скорее всего, не нашла бы в себе сил даже выбраться из его "бьюика". Но ресторанчик произвел приятное, а не пугающее впечатление: вход с горящей над ним вывеской "Попе Китчей" был ярко освещен, под потолком жужжали вентиляторы, крепкие столы покрывали скатерти в красную и белую клетку. В соответствии с неоновой рекламой в окне, здесь подавали исключительно говядину из Канзаса. Официанты, как на подбор, оказались пожилыми джентльменами в черных туфлях и длинных, высоко повязанных фартуках. Рози показалось, что они одеты в платья с завышенной талией, какие были модными в средние века. Ужинающие за столами посетители походили на нее и Билла - ну, по крайней мере, на Билла: средний класс, средний достаток, неофициальный стиль одежды. Не давящий на глаза интерьер ресторана привел Рози в радостное настроение. Ей показалось, что дышать стало легче.
     "Возможно, но все же они не похожи на тебя, - прошептал внутренний голос, - и не ври себе, думая, что ты от них не отличаешься, Рози. Они уверенны, они счастливы, большинство выглядит так, словно им здесь самое место. Ты не принадлежишь к ним, ты никогда не станешь такой, как они. Слишком много за спиной лет, проведенных с Норманом, слишком много дней, когда ты забивалась в угол, стараясь не наблевать на пол. Ты забыла; что представляют собой люди, ты забыла, о чем они говорят... если вообще когда-то знала, начнем с этого. Если ты попытаешься быть такой, как они, если ты осмелишься всего лишь помечтать о том, что можешь стать похожей на них, - это только разобьет тебе сердце".
     Действительно ли дела обстоят настолько плохо? Ей больно было думать так, ибо часть ее сознания пылала от счастья - оттого, что Билл Штайнер пришел к ней, оттого, что он принес ей цветы, оттого, что он пригласил на ужин. Ей даже не приходило в голову задуматься над своим отношением к нему, но то, что ее пригласили на свидание... она чувствовала себя счастливой и способной на волшебство. И ничего не могла с собой поделать.
     "Валяй, веселись, - произнес Норман. Он прошептал эти слова ей на ухо, когда она входила в дверь ресторана, и они прозвучали так отчетливо и близко, словно он находился совсем рядом. - Радуйся, пока есть возможность, потому что позже он уведет тебя в темноту, а потом ему захочется поговорить с тобой начистоту. Или же не станет утруждать себя разговорами. Может, он сразу потащит тебя в ближайший мрачный переулок и придавит к стене".
     "Нет, - подумала она. Яркий свет внутри ресторана неожиданно стал слишком ярким, ее слух обострился до такой степени, что она слышала все, все, даже мощные чавкающие вздохи лопастей вентиляторов, перемалывающих воздух у них над головами.
     - Нет, это ложь - он хороший, и все это ложь!"
     Ответ прозвучал немедленно и неумолимо, одна из Жизненных Заповедей Нормана: "Хороших людей не бывает, крошка, сколько раз я говорил тебе об этом? Глубоко внутри мы все и каждый из нас - мразь. Сволочи. Ты, я, все".
     - Рози? - окликнул ее Билл. - С вами все в порядке? Вы побледнели.
     Нет, с ней далеко не все в порядке. Она понимала, что звучащий в сознании голос лжет, он происходит из того участка мозга, в котором еще не рассосался яд Нормана, однако понимание и ощущение часто противоречат друг другу. Она не усидит среди всех этих безмятежных людей, она не выдержит запаха их мыла, лосьонов и шампуней, ее барабанные перепонки лопнут от трескотни их бессмысленных непринужденных бесед. Она растеряется перед официантом, который, склонившись, вторгнется в ее пространство со списком фирменных блюд, - и некоторые, наверное, будут написаны на иностранных языках. А самое главное, она не сможет справиться с Биллом Штайне-ром - разговаривать с ним, отвечать на его вопросы и постоянно представлять, как ее ладонь прикасается к его волосам.
     Рози открыла рот, чтобы сказать ему, что с ней далеко не все в порядке, что желудок превратился в сплошной комок нервных узлов, что будет лучше, если он отвезет ее домой, что поужинать они смогут как-нибудь потом. Затем, как и в студии звукозаписи, она подумала о стоящей на вершине поросшего густой травой холма женщине в мареновом хитоне с поднятой рукой и обнаженным плечом, сияющим в странном свете предгрозового неба. Бесстрашно стоящей на холме над разрушенным храмом, похожим на дом с привидениями, как никакое другое здание, которое ей приходилось видеть. Она представила золотистые волосы, заплетенные в косу, золотой браслет, едва проступающие округлые очертания одной груди, и спазмы в животе постепенно ослабели.
     "Я справлюсь и с этим, - подумала она. - Не знаю, смогу ли я есть, но уверена, что у меня хватит мужества, чтобы посидеть с ним в этом залитом светом помещении хотя бы некоторое время. И если мне непременно нужно волноваться о том, что он собирается меня изнасиловать, почему бы не заняться этим позже? По-моему, изнасилование - последнее, что приходит на ум идущего рядом со мной мужчины. Изнасилование придумал Норман, считающий, что все приемники, принадлежащие чернокожим, были обязательно похищены у белых".
     От этой простой истины ее охватила необыкновенная легкость. Заметно расслабившись, она улыбнулась Биллу. Улыбка вышла жалкой, уголки губ подрагивали, и все же это лучше, чем ничего.
     - Все в порядке, - сказала она. - Чуточку побаиваюсь, вот и все. Вам придется с этим мириться.
     - Надеюсь, не я причина страха?
     "В самую точку, приятель!" - обрадованно вставил Норман из закоулка мозга, где он жил, словно злокачественная опухоль.
     - Нет, дело не совсем в вас. - Она подняла взгляд к его лицу. Для этого ей пришлось приложить некоторые усилия, и она почувствовала, как вспыхнули щеки, однако она справилась. - Просто вы - второй мужчина, с которым я появляюсь на людях за всю жизнь, и если это свидание, то оно первое со времен окончания школы. Говоря точнее, с восьмидесятого года.
     - Вот это да! - изумленно покачал он головой. Он говорил мягко, в голосе не ощущалось притворства. - Теперь и я начинаю побаиваться.
     Хозяин ресторана - Рози не знала, следует ли его назвать метрдотелем или кого-то другого, - подошел к ним и осведомился, в какой зоне желают гости получить столик: для курящих или некурящих.
     - Вы курите? - спросил Билл, и Рози торопливо встряхнула головой. - Где-нибудь подальше от течения, если можно, - сообщил Билл мужчине в смокинге, и Рози заметила, как что-то зеленое - по-видимому, пятидолларовая бумажка - перешло из руки Билла в ладонь хозяина ресторана. - Найдется ли свободный столик в уголке?
     - Разумеется, сэр.
     Он повел их через ярко освещенный зал под лениво вращающимися лопастями вентиляторов.
     Когда они сели за столик, Рози спросила Билла, как ему удалось разыскать ее, хотя уже догадывалась, каким будет ответ. На самом деле ей хотелось понять, почему он взялся разыскивать ее.
     - С помощью Робби Леффертса, - признался он. - Робби заглядывает ко мне регулярно, проверяет, не появилось ли что-нибудь новенькое- вернее, старенькое, короче, вы понимаете, что я хочу сказать...
     Она вспомнила Дэвида Гудиса - "Все произошло хуже некуда. Пэрри был ни в чем не виновен" - и улыбнулась.
     - Я знал, что вы читаете для него книги Кристины Белл, потому что он специально заходил, чтобы сообщить мне об этом. Он очень волновался.
     - Правда?
     - Робби сказал, что не слышал лучшего голоса с тех пор, как Кэти Бейтс записала "Молчание ягнят", а это кое-что значит: он обожествляет Бейтс и еще одну запись - Роберт Фрост читает "Смерть наемника". У него есть старая пластинка, помните, тридцать три и три десятых? Вся исцарапанная, но голос бесподобный.
     Рози ошеломленно молчала.
     - И я выпросил у него ваш адрес. Нет, ее выпросил - слишком слабо сказано. Я надоедал ему до тех пор, пока он не сдался. Робби очень чувствителен к занудам. Но, к его чести будь сказано, Рози...
     Остальную часть реплики она не уловила. "Рози, - думала она. - Он назвал меня Рози. Я не просила его; он сам меня так назвал".
     - Не хотите ли что-нибудь выпить?
     У локтя Билла материализовался официант. Пожилой, держащийся с чувством собственного достоинства, он смахивал на университетского профессора литературы. "Профессор, нацепивший средневековое платье с завышенной талией". - Рози с трудом сдержала смешок.
     - Я бы выпил чая со льдом, - попросил Билл. - Что вы скажете, Рози?
     "И опять. Он опять назвал меня Рози. Откуда он знает, что я никогда и не была Роуз, что на самом деле я всегда оставалась Рози?"
     - Мне тоже.
     - Два чая со льдом, превосходно, - подтвердил заказ официант и затем процитировал внушительный список фирменных блюд. К огромному облегчению Рози, все блюда имели английские названия, а когда он произнес "лондонское жаркое", она ощутила, как в желудке зашевелился червячок голода.
     - Мы подумаем и решим через минуту, - сказал Билл.
     Официант удалился, и Билл снова повернулся к Рози.
     - Еще два комплимента в адрес Робби. Он предложил мне заглянуть в студию... вы ведь работаете в Корн-билдинг, верно?
     - Да, студия называется "Тейп Энджин".
     - Ага. Так вот, он предложил мне заглянуть в студию, чтобы мы втроем могли выпить по чашечке кофе после того, как вы закончите работу. Этакий отцовский жест. Я сказал ему, что не смогу заехать, и тогда он заставил меня буквально поклясться, что сначала я позвоню. Я и пытался. Рози, но не нашел вашего номера в справочнике. Он хоть включен в телефонную книгу?
     - Вообще-то у меня пока нет телефона, - ответила она, уходя чуточку в сторону от прямого ответа. Разумеется, она попросила, чтобы ее номер не включали в телефонный справочник; это стоило ей лишние тридцать долларов - сумма весьма внушительная для скудного бюджета, - однако она не могла позволить себе роскошь попасть в полицейские компьютерные реестры. По раздраженным репликам Нормана Рози знала, что полиции не позволяется шарить, когда ей вздумается, по спискам не внесенных в справочник номеров так, как она это делает с обычными абонентами. Закон запрещает разглашать номера телефонов, чьи владельцы не захотели включать их в телефонные книги, - это нарушение прав личности на сохранение тайны, от которых добровольно отказываются те, кто соглашается внести свой номер в открытые справочники. Так постановил суд, и Норман, как и большинству копов, с которыми
     она познакомилась за время супружеской жизни, испытывал непреодолимую ненависть к судам за то, что они мешают им работать.
     - Почему же вы не смогли заехать на студию? Вас не было в городе?
     Он взял салфетку, аккуратно развернул ее и положил себе на колени. Когда он снова поднял голову, она увидела, что его лицо изменилось, и ей понадобилось еще несколько секунд, чтобы постичь очевидное - он покраснел.
     - Знаете, мне просто не хотелось, чтобы наша встреча превращалась в массовый митинг. В компании с человеком невозможно поговорить. А я желал... гм... познакомиться с вами поближе.
     - И потому мы оказались здесь, - мягко произнесла она.
     - Совершенно верно. И вот мы здесь. - Но почему вам захотелось познакомиться со мной поближе? Почему вы решили вытащить меня в ресторан? - Она сделала паузу, затем скороговоркой проговорила остальное. - Я хочу сказать, что старовата для вас, не так ли?
     На секунду его физиономия застыла, словно он не доверил услышанному, затем решил, что она пошутила, И рассмеялся.
     - Сколько вам лет, бабушка? Двадцать семь? Или целых двадцать восемь?
     Сначала она подумала, что теперь он шутит - и притом не очень удачно, - но спустя мгновение до нее дошло, что, несмотря на легкомысленный тон, он говорит совершенно серьезно. Даже не пытается льстить ей, лишь констатирует очевидный факт. По крайней мере, то, что ему кажется очевидным. Это потрясло ее, и мысли мгновенно разлетелись в разные стороны. Лишь одна задержалась в сознании: перемены в ее жизни не ограничились новой работой и собственной комнатой; похоже, они только-только начинаются. Словно все, случившееся до этого момента, являлось серией мелких толчков, предвещающих приближение настоящего землетрясения. Вернее, не землетрясения, а жизнетрясения, и внезапно она ощутила неутолимую жажду перемен, волнение, объяснения которому не находила.
     Билл начал было говорить, но тут подоспел официант, который принес чай со льдом. Билл заказал бифштекс, Рози попросила лондонское жаркое. Когда официант поинтересовался, какое жаркое она предпочитает, Рози сказала, что мясо должно быть хорошо прожаренным - она ела хорошо прожаренную говядину, потому что именно такую говядину любил Норман, - но потом вдруг передумала.
     - Недожаренное, - сказала она. - Почти сырое.
     - Отлично! - воскликнул официант таким тоном, словно его действительно обрадовал именно этот заказ, и когда он ушел, Рози подумала, что в мире официанта, наверное, очень хорошо жить - там все всегда отлично, замечательно, превосходно.
     Посмотрев на Билла, она увидела, что он по-прежнему не сводит с нее глаз - таких тревожащих глаз с едва заметным зеленоватым оттенком. Сексуальных глаз.
     - Он оказался совсем неудачным? - спросил он. - Ваш брак?
     - Что вы имеете в виду? - замялась она.
     - Вы сами прекрасно понимаете. Я встречаю женщину в лавке своего отца, разговариваю с ней минут десять, и, черт возьми, со мной происходит то, чего я меньше всего ожидаю, - я не могу забыть ее. Такое случается только в фильмах да в рассказах на страницах журналов, которыми завалены столы приемных в поликлиниках. Я лично никогда в это не верил. И вот, на тебе, получите, пожалуйста. Я вижу ее лицо в темноте, когда выключаю свет. Я думаю о ней за завтраком. Я... - Он помедлил, внимательно и встревоженно глядя на нее. - Надеюсь, я вас не напугал?
     Он действительно ее напугал, и очень здорово, и в то же время никогда в жизни она не слышала ничего более прекрасного. У нее горело все тело (а ступни оставались холодными как лед), она слышала усыпляющий шелест вентиляторов над головой. Казалось, их было не меньше тысячи, целый батальон вентиляторов.
     - Эта женщина является, чтобы продать мне обручальное кольцо с камнем, который считает бриллиантом... хотя в глубине души понимает, что камень фальшивый. Потом, когда я узнаю, где она живет и прихожу навестить - с букетом в руке и сердцем в пятках, если можно так выразиться, - она чуть не расшибает мне голову банкой фруктового коктейля. Не хватает вот столько. - Он поднял правую руку и развел большой и указательный пальцы на полдюйма. Рози вытянула руку - левую - и развела большой и указательный пальцы на дюйм.
     - Скорее вот столько, - уточнила она. - И я похожа на Роджера Клеменса - у меня отличная реакция.
     Он от души рассмеялся ее шутке - хорошим, искренним, глубоким грудным смехом. Через секунду она захохотала вместе с ним.
     - Как бы там ни было, леди не нажимает на пусковую кнопку, она лишь легонько поглаживает ее блестящую красную поверхность, а потом прячет ручки с оружием за спину, как мальчишка, застигнутый с "Плейбоем", который стащил из ящика отца. Она говорит: "О Боже, извините!", и мне хочется узнать, кто же враг, ибо оказывается, что это не я. А потом я задумываюсь над тем, до какой степени бывшим стал ее бывший муж, потому что не всякая счастливая в браке женщина приходит ко мне в ломбард, чтобы расстаться со своим обручальным кольцом. Понимаете?
     - Да, - кивнула она. - Думаю, да.
     - Это очень важно для меня. Видите ли, если вам кажется, что я сую нос не в свои дела, я согласен, так оно, наверное, и есть, но... за считанные минуты эта женщина все переворачивает во мне, и я, естественно, не желаю, чтобы у нее имелись какие-то прочные привязанности. С другой стороны, мне не хочется, чтобы ее преследовал страх, заставляющий всякий раз, когда кто-то звонит, открывать дверь, держа в руке банку консервированнего фруктового коктейля размером с ведро. Вы следите за ходом моих мыслей? Понимаете, что я хочу сказать?
     - Думаю, да, - сказала она. - Бывший муж, очень даже бывший. - А потом, сама не зная почему, добавила: - Его зовут Норман.
     Билл с серьезным видом склонил голову:
     - Теперь я понимаю, почему вы от него ушли. Рози невольно засмеялась и зажала рот ладонями. Лицо ее пылало огнем. Наконец ей удалось взять себя в руки, но к тому времени из глаз потекли слезы, и ей пришлось утереть их салфеткой. - Все нормально? - спросил он.
     - Кажется, да. - Не хотите рассказать мне о нем? Перед ней неожиданно с четкостью ночного кошмара возник образ. Это была старая теннисная ракетка Нормана, видавший виды "Принс" с рукояткой, обмотанной черной лентой. Насколько она помнила, ракетка до сих пор висела дома на стене над лестницей, ведущей в подвал. За первые годы их брака он несколько раз колотил ее ракеткой. Потом, примерно через полгода после выкидыша, произошло нечто гораздо более ужасное. Он изнасиловал ее с помощью ракетки, всунув рукоятку ей в анус. Во время заседаний терапевтического кружка в "Дочерях и сестрах" она поделилась (именно так это называлось, делиться - слово одновременно точное и отвратительное) с остальными женщинами многим из своего семейного "опыта", но об этой маленькой неприятности решила умолчать - о тем, каково ощущать внутри себя обмотанную лентой рукоятку, которую вгоняет в анальный проход оседлавший тебя мужчина, прижав коленями бедра так, что ты не можешь пошевелиться; каково чувствовать, как он наклоняется и говорит, что, если ты и дальше будешь сопротивляться, он разобьет стакан с водой, стоящий на тумбочке возле кровати, и перережет тебе горло. Каково лежать под ним, ощущая запах мятных таблеток в его дыхании и думать, что он вот-вот разорвет тебя на части.
     - Нет, - отказалась она, благодарная своему голосу за то, что он не дрожит. - Я не хочу говорить о Нормане. Он обращался со мной плохо и потому я от него ушла. Конец рассказа.
     - Вполне исчерпывающее жизнеописание, - заметил он. - И он исчез из жизни навсегда?
     - Навсегда.
     - Знает ли он об этом? Я спрашиваю потому, что вспоминаю, как вы открыли мне дверь. Вряд ли вы ожидали увидеть представителя церковной общины Всех святых.
     - Не знаю, известно ли ему об этом, - призналась она после нескольких секунд раздумий - ибо вопрос показался ей очень уместным. - Вы боитесь его?
     - О да. Очень. Но это не обязательно что-то значит. Я боюсь всего. Все представляется мне новым. Мои друзья в... мои друзья говорят, что я перерасту свой страх, но я не уверена.
     - И все же вы не побоялись пойти со мной на ужин.
     - Как же! У меня до сих пор коленки дрожат.
     - Но почему вы тогда согласились?
     Она открыла рот, чтобы высказать то, о чем думала раньше, в автомобиле по пути к ресторану - что он застал ее врасплох и она просто не успела отказаться, - и потом снова закрыла его. Это правда, но это не вся правда внутри правды, к тому же они коснулись темы, которую она не хотела обходить стороной. Рози не знала, и не могла знать, есть ли у них двоих какое-то будущее, ожидающее за дверью ресторана "Попе Китчен", или ужином все и закончится, но если их отношениям суждено иметь продолжение, увиливания и умолчания вряд ли являются хорошим началом на этом пути.
     - Потому что мне хотелось, - сказала она. Ее голос прозвучал тихо, но отчетливо.
     - Хорошо. Больше об этом ни слова.
     - И о Нормане, ладно?
     - Его правда так зовут? Или вы меня разыгрываете?
     - Правда.
     - Как у Бейтс?
     - Как у Бейтс.
     - Могу я задать вам еще один вопрос, Рози?
     Она слабо улыбнулась.
     - Пожалуйста, при том условии, что я не обещаю ответить на него.
     - Договорились. Вы подумали, что старше меня, так ведь?
     - Да, - подтвердила она. - Я подумала, что старше. Собственно, сколько вам лет на самом деле, Билл?
     - Тридцать. Как я понимаю, это делает нас близкими соседями на возрастной лестнице... во всяком случае, живем мы на одной улице. Но вы почти автоматически предположили, что не просто старше, а намного старше. И вот обещанный вопрос. Вы готовы?
     Рози неловко пожала плечами.
     Он склонился к ней, внимательно глядя ей в глаза взглядом своих глаз с чарующим зеленоватым проблеском.
     - Вы знаете, что красивы? - спросил он. - Это не комплимент и не заранее заготовленная фраза для подобного ужина с дамой; я спрашиваю из чистого любопытства. Скажите, вы знаете, что красивы? Наверное, нет, так ведь?
     Она открыла рот. Но из глубины горла вырвался лишь едва слышный шум выдоха, похожий скорее на свист, чем вздох.
     Он накрыл ее руку своей ладонью и слегка сжал. Прикосновение длилось недолго, однако ее нервные окончания будто поразил удар электрическим током, и секунду-другую она не видела ничего, кроме сидящего напротив мужчины - ничего, кроме его волос, губ и, самое главное, глаз. Остальной мир погрузился в небытие, словно они вдвоем оказались на сцене, где вдруг погасили все лампы, кроме одного-единственного яркого жаркого софита.
     - Не надо насмехаться надо мной, - попросила она, и в этот раз ее голос отчетливо дрожал. - Пожалуйста, не смейтесь. Я этого не вынесу.
     - Я никогда этого не сделаю, - произнес он рассеянно, словно данный предмет находился вне поля их обсуждения. - Но я буду говорить вам все, что вижу. - Улыбнувшись, он протянул руку, чтобы снова прикоснуться к ее руке. - Я всегда буду говорить вам то, что вижу. Обещаю.

     Она заверила его, что ему совсем не обязательно подниматься по лестнице и провожать ее до самой двери, но он настоял на своем, и она обрадовалась. Когда официант принес бифштекс и жаркое, разговор перекинулся на менее личные темы - он пришел в восторг, выяснив, что упоминание о Роджере Клеменсе было не случайным, что она вполне уверенно ориентируется в бейсболе, и они долго обсуждали достоинства и недостатки городских команд, после чего естественно переключились с бейсбола на баскетбол. Она почти не вспоминала о Нормане до тех пор, пока они не сели в машину, чтобы вернуться домой. В этот момент она представила, каково будет открыть дверь и увидеть в комнате его, Нормана, сидящего на кровати с чашкой кофе, может быть рассматривающего висящую на стене картину с изображением женщины на вершине холма.
     Потом, когда они поднимались по лестнице - Рози впереди, Билл на ступеньку или две сзади - у нее родился новый повод для беспокойства. Что случится, если он вздумает поцеловать ее на прощание? И что, если после поцелуя захочет зайти к ней?
     "Разумеется, он захочет зайти, - произнес Норман тем тяжелым терпеливым тоном, к которому прибегал, когда старался не рассердиться на нее и все же не мог сдержать злость. - Более того, он будет настаивать. С чего бы тогда он тащил тебя в ресторан и вышвыривал полсотни баксов? Черт возьми, ты должна быть польщена - на улице полно шлюх, которые проявили бы гораздо большую уступчивость и за половину этой суммы. Он захочет войти, он захочет трахнуть тебя, и, наверное, это не худший вариант - может, после этого ты станешь меньше витать в облаках".
     Ей удалось достать ключ из сумочки, не уронив его, но кончик ключа долго постукивал по металлическому кружку, категорически отказываясь находить замочную скважину в центре. Он накрыл ее руку своей и помог вставить ключ на место. Снова в момент прикосновения она ощутила легкий удар электрическим током и не смогла уйти от воспоминаний, которые вызвал у нее входящий в замочную скважину ключ.
     Она открыла дверь. Нормана нет, разве что он прячется в душе или кладовке. Всего лишь приятная комната с кремовыми стенами, висящей у окна картиной и включенным над раковиной светом. Пока еще не дом, но гораздо ближе к дому, чем общая спальня в "Дочерях и сестрах".
     - Вы знаете, очень даже неплохо, - задумчиво заметил он. - Не двухэтажный особняк в пригороде, но все же неплохо.
     - Не хотите ли войти на минутку? - предложила она, с трудом шевеля совершенно бесчувственными губами, как будто ей сделали укол новокаина. - Я могла бы угостить вас чашечкой кофе...
     "Великолепно! - завопил Норман из крепости в ее голове. - Сразу берем быка за рога, так, что ли? Ты угощаешь его чашечкой кофе, а он тебя - сливками. Не ожидал от тебя, крошка".
     Билл, казалось, тщательно обдумал ее предложение, прежде чем отрицательно покачать головой;
     - Мне кажется, это не самая подходящая мысль. По крайней мере, не сегодня. По-моему, вы не до конца представляете, как действуете на меня. - Он засмеялся чуточку напряженно. - Наверное, я и сам не до конца представляю, как вы на меня действуете.
     Он заглянул ей через плечо и увидел нечто, заставившее его поднять кверху большой палец.
     - Все-таки вы оказались правы в отношении картины - в тот момент я ни за что бы не признал этого, но вы были правы. Пожалуй, вы уже тогда знали, где ее повесите, признайтесь.
     Она отрицательно покачала головой, расплываясь в довольной улыбке.
     - Когда я выменяла у вас картину, то даже не подозревала о существовании этой комнаты.
     - Тогда вы ясновидящая. Готов поклясться, лучше всего она смотрится на том месте, где ее повесили, в конце дня или начале вечера. Когда солнце подсвечивает ее сбоку.
     - Да, она просто замечательная в это время, - подтвердила Рози, хотя могла добавить, что картина смотрится прекрасно в любое время суток.
     - Насколько я понимаю, она вам еще не надоела?
     - Ни капельки.
     Мысленно она добавила: "И еще она выкидывает забавные фокусы. Подойди поближе и посмотри на нее внимательно. Может, тебе удастся рассмотреть нечто более интересное, чем женщине, которая собирается размозжить тебе голову банкой фруктового коктейля. Скажи-ка, Билл, не кажется ли тебе, что картина неожиданно изменилась, перескочив с обычного экранного размера до "Синерамы-70", или это плод моего воображения?" Но, конечно, ничего этого она не сказала вслух. Билл положил ей руки на плечи, и она посмотрела на него торжественно, как ребенок, готовящийся лечь в постель. Он наклонился и поцеловал ее в лоб, в гладкую точку, у которой сходятся линии бровей.
     - Спасибо, что согласились поужинать со мной.
     - Спасибо, что пригласили меня. - Она почувствовала, как по левой щеке скатилась теплая слезинка, и утерла ее тыльной стороной ладони. То, что он увидел ее слезу, не вызвало в ней ни стыда, ни страха; она чувствовала, что может доверить ему свою слезинку, и ощущение доставило ей удовольствие.
     - Послушайте, - сказал он. - У меня есть мотоцикл--старый добрый "харлей-дэвидсон". Он большой и трескучий и иногда глохнет на перекрестке, если красный свет не включается слишком долго, но он удобный, а я на удивление надежный и осторожный мотоциклист. Один из шести владельцев "харлея" в Америке, которые надевают шлемы. Если погода в субботу будет хорошей, я мог бы заехать за вами утром. Я знаю отличное местечко милях в тридцати отсюда, у озера. Красота! Для купания еще холодно, но мы могли бы устроить небольшой пикник.
     Несколько секунд она молчала, лишившись дара речи - ее потрясло, что он снова приглашал ее. Затем представила, как едет с ним на мотоцикле... как это будет выглядеть? Что она почувствует? Несколько мгновений Рози думала лишь о своих ощущениях: сидеть за его спиной на двух колесах и разрезать пространство со скоростью пятьдесят или шестьдесят миль в час. Крепко держаться за него руками. Совершенно неожиданно ее захлестнула горячая волна, похожая на приступ лихорадки, и она не поняла, что представляет собой эта волна, хотя вспомнила, что подобное происходило с ней и раньше, правда, очень, очень давно.
     - Итак, Рози? Что скажете?
     - Я... не знаю...
     И что она должна сказать? Рози нервно дотронулась кончиком языка до верхней пересохшей губы, отвела от него взгляд в надежде собраться с мыслями и увидела пачку желтых листовок на кухонном столе. Снова поворачиваясь к Биллу, она ощутила одновременно разочарование и облегчение.
     - Не могу. В субботу "Дочери и сестры" устраивают традиционный пикник. Это люди, которые помогли мне, когда я попала сюда, мои друзья. Софтбол, гонки, перетягивание каната, разные конкурсы, поделки - вы знаете, как это бывает. А вечером концерт для сбора средств. В этом году к нам приезжают "Индиго Герлс". Я обещала продавать футболки с пяти вечера и потому должна поехать на пикник. Я в большом долгу перед ними.
     - Но я доставил бы вас к пяти часам без особых проблем;- не отступался он. - К четырем, если захотите.
     Она действительно хотела... однако у нее имелось гораздо больше основания для отказа, нежели предстоящая продажа футболок. Поймет ли он, если она признается, в чем дело? Если скажет: "Я с удовольствием обняла бы тебя крепко-крепко, и ты помчался бы быстро-быстро, и мне хотелось бы, чтобы ты надел кожаную куртку, чтобы я могла прижаться щекой к твоему плечу, вдыхать приятный запах и слышать слабый скрип кожи при каждом твоем движении. Мне бы очень хотелось этого, но я боюсь того, что может открыться позже, когда наше путешествие подойдет к концу... я боюсь убедиться в правоте слов Нормана, засевших у меня в сознании, утверждающего, что тебе нужно именно то, а не другое. Больше всего меня пугает предстоящая проверка правильности основного постулата моего неудачного брака, о котором муж ни разу не говорил вслух, потому что в этом не было нужды: его отношение ко мне совершенно нормально, в нем нет ничего необычного. Дело не в боли; боль меня не страшит, я хорошо знакома с ней. Больше всего я боюсь, что этот маленький прекрасный сон закончится. Знаешь, я видела слишком мало хороших снов".
     Она поняла, что должна сказать ему, но секундой позже поняла и то, что не может произнести этих слов хотя бы потому, что слишком часто слышала подобные фразы из уст киногероинь, в чьем исполнении они всегда смахивали на вытье побитой собаки: "Не причиняй мне боли". Да, ей нужно сказать только это, и ничего больше. "Не причиняй мне боли, пожалуйста. Если ты сделаешь мне больно, лучшая часть меня умрет".
     Но он ждал ответа. Ждал, что она вымолвит хоть что-нибудь.
     Рози открыла рот, чтобы отказаться, чтобы сказать, что обязана присутствовать на пикнике и на концерте, что, возможно, они съездят на озеро как-нибудь в другой раз. Но затем ее взгляд случайно упал на картину, висящую на стене рядом с окном. Она бы не мешкала ни секунды, подумала Рози; считала бы часы и минуты, оставшиеся до субботы, а потом, удобно устроившись за его спиной на железном коне, на протяжении всей поездки колотила бы его кулаками по спине и требовала, чтобы он ехал быстрее, быстрее. На миг она буквально увидела ее, сидящую за Биллом, приподняв край мареновой тоги, чтобы удобнее было сжимать его обнаженными коленями.
     Ее снова окатила горячая, в этот раз еще более мощная волна. И приятная.
     - Хорошо, - проговорила она. - Согласна. При одном условии.
     - Назовите его, - с готовностью откликнулся он, улыбаясь.
     - Вы доставите меня в Эттингер-Пиер - пикник "Дочерей и сестер" проводится там - и останетесь на концерт. Билеты покупаю я. В качестве ответной любезности.
     - Договорились, - мгновенно согласился он, - Могу я забрать вас в половине девятого, или это слишком рано? - Нет, нормально.
     - Не забудьте натянуть куртку и даже, наверное, свитер потеплее. На обратном пути днем мы затолкаем их в багажник, но утром будет довольно прохладно.
     - Хорошо, - кивнула она, думая уже о том, что ей придется одолжить куртку и свитер у Пэм Хейверфорд, которая носила одежду почти одного с ней размера. Весь гардероб Рози на этом этапе жизни состоял из единственной легкой куртки, и бюджет не выдержал бы новых приобретений, во всяком случае, в ближайшее время.
     - Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер.
     Он замешкался на мгновение, наверное, раздумывая, надо ли поцеловать ее еще раз, затем просто взял руку и легонько сжал.
     - Это вам спасибо.
     Повернувшись, он быстро побежал вниз по лестнице, словно мальчишка. Она невольно сравнила его бег с нормановской манерой двигаться - либо неторопливой уверенной походкой (с наклоненной головой, словно он шел на таран), либо с резкой, ошеломляющей скоростью, которую трудно было в нем заподозрить. Она смотрела на его вытянутую тень на стене, пока та не исчезла, затем вошла в комнату, закрыла дверь, заперев на оба замка, и прислонилась к ней спиной, глядя на картину на противоположной стене.
     Картина снова изменилась. Даже не видя с такого расстояния, она почти не сомневалась в этом.
     Рози медленно пересекла комнату и остановилась перед картиной, слегка вытянув шею вперед и соединив руки за спиной, отчего сразу стала похожей на часто появляющееся в "Нью-Йоркере" карикатурное изображение любителя искусств, разглядывающего экспонаты в художественной галерее или музее.
     Да, она увидела, что, несмотря на прежние физические размеры, картина снова каким-то непостижимым образом стала вместительнее. Ее рамки расширились. Справа, там, где сквозь высокую траву проглядывал слепой глаз упавшего каменного бога, она увидела нечто, напоминающее просеку в лесу. Слева, за женщиной на холме, она рассмотрела голову и шею маленького тощего пони. Глаза его были прикрыты шорами, пони пощипывал высокую траву. Он был запряжен - не то в тележку, не то в кабриолет или фаэтон с двумя сиденьями. Эта часть находилась за пределами картины, и Рози ее не видела (во всяком случае, пока). Однако она видела упавшую на траву тень от тележки и над ней другую тень - по-видимому, от головы и плеч человека. Кто-то, наверное, стоял за тележкой, в которую запряжен пони. Или же...
     "Или же ты окончательно и бесповоротно выжила из ума, Рози. Не думаешь ли ты, что картина на самом деле становится больше? Или вместительнее, если так тебе больше нравится?"
     Но правда состояла в том, что она действительно так считала, и происходящее скорее волновало ее, чем пугало. Рози пожалела, что не спросила мнения Билла; она хотела бы проверить, заметит ли он что-нибудь из того, что видит на картине она... или что ей видится на картине. "В субботу, - пообещала она себе. - Возможно, я спрошу его в субботу".
     Она принялась раздеваться, и к тому времени, когда чистила зубы в ванной, из ее головы улетучились мысли о Мареновой Розе - женщине на холме. Она позабыла о Нормане, об Анне, о Пэм, о пикнике, о концерте "Индиго Герлс" в субботу вечером. Она вспоминала ужин с Биллом Штайнером, прокручивая его в голове минута за минутой, секунда за секундой.

     Рози лежала на кровати, ожидая прихода сна, слушая стрекот сверчков, доносившийся из Брайант-парка.
     Погружаясь в сон, она припомнила - без боли, как будто с большого расстояния - восемьдесят пятый год и дочь Кэролайн. Если принять точку зрения Нормана, то Кэролайн никогда и не существовало, и тот факт, что он согласился с робким предложением Рози назвать будущую дочь Кэролайн, ничего не менял. С точки зрения Нормана, существовал лишь головастик, который так и не успел превратиться во взрослую лягушку. Даже если это произошло с головастиком женского пола, как втемяшилось в слабую голову его жены. Восьмистам миллионам красных китайцев от этого ни холодно, ни жарко, как говаривал Норман.
     Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Тяжелый год. Адский год. Она лишилась (Кэролайн) ребенка, Норман едва не потерял работу (даже, как она подозревала, с трудом избежал ареста), она попала в больницу со сломанным ребром, которое едва не пробило легкое, а в качестве десерта - теннисная ракетка. В тот год ее разум, на удивление крепкий до этого, начал немного сдавать, она почти не замечала, что полчаса, проведенные в кресле Винни-Пуха, пролетали как пять минут, и бывали дни, когда с момента ухода мужа на работу и до его возвращения домой она восемь или девять раз забиралась под душ.
     Должно быть, она забеременела в январе, потому что ее начало тошнить по утрам, а в феврале не было месячных. История, приведшая к "служебному выговору" - тому, который сохранится в его личном деле до самого ухода на пенсию, - произошла с Норманом в марте.
     "Как его звали? - спросила она себя, находясь в пограничном состоянии между сном и явью и на короткий миг возвращаясь к последней. - Человека, из-за которого все и началось, как его звали?"
     Какое-то время она не могла вспомнить имени, зная лишь то, что это был чернокожий... клоун коверный, как не раз повторял Норман. Затем всплыло имя.
     - Бендер, - пробормотала она в темноту, слыша приглушенный треск сверчков.
     - Ричи Бендер. Вот как его звали.
     "Восемьдесят пятый год". Адский год. Адская жизнь. А теперь эта жизнь. Эта комната. Эта кровать. И стрекот сверчков. Рози закрыла глаза и уснула.

     Менее, чем в трех милях от своей жены Норман лежал на кровати, погружаясь в сон, постепенно соскальзывая в темноту и прислушиваясь к непрерывному шуму машин на Лейкфрант-авеню под окнами его номера на девятом этаже. Зубы и челюсти продолжали болеть, но боль поутихла, казалась теперь отдаленной, несущественной, погашенной смесью аспирина и виски.
     Погружаясь в сон, он припомнил Ричи Бендера; словно они, Норман и Рози, сами того не сознавая, на короткое время соединились в телепатическом поцелуе.
     - Ричи, - пробормотал он в полумраке гостиничного номера и положил руку на закрытые глаза. - Ричи Бендер, кретин поганый. Сукин ты сын, Ричи.
     Суббота, это была суббота - первая суббота мая восемьдесят пятого года. Девять лет назад. В тот день около одиннадцати утра какой-то коверный клоун вломился в магазин самообслуживания "Пейлесс" на углу Шестидесятой и Саранака, всадил две пули в череп кассира, обчистил кассу и удалился восвояси. Пока Норман и его напарник допрашивали клерка в расположенном по соседству пункте приема стеклотары, к ним подошел еще один клоун, одетый в свитер с эмблемой "Буффало Биллз".
     - Я знаю того ниггера, - заявил он.
     - Какого ниггера, приятель? - уточнил Норман.
     - Ниггера, который ограбил "Пейлесс", - ответил клоун. - Я стоял во-он возле того почтового ящика, когда он вышел из магазина. Его зовут Ричи Бендер. Он плохой ниггер. Приторговывает белой радостью в своем номере мотеля. - Он сделал неопределенный жест в сторону, где находился железнодорожный вокзал.
     - И что же это за мотель? - спросил Харли Биссингтон. В тот неудачный день Норман работал в паре с Харли.
     - Железнодорожный мотель, - ответил чернокожий клоун.
     - Я полагаю, вам неизвестен номер его комнаты, - сказал Харли- Или же ваши познания, мой темнокожий друг, простираются так далеко, что вы можете сообщить нам даже номер комнаты, в которой проживает бесчестный злодей?
     Харли почти всегда выражался так витиевато. Иногда его манера говорить вызывала улыбку у Нормана. Гораздо чаще она приводила его в бешенство, и ему хотелось схватить напарника за узкий маленький вязаный галстук и задушить на месте.
     Темнокожий друг, разумеется, знал, в каком номере обитает злодей, и незамедлительно сообщил об этом двум полицейским Несомненно, он и сам заглядывал в этот номер раза два-три в неделю, - а то и пять-шесть, если позволял текущий приток наличности, - покупая героин у плохого ниггера Ричи Бендера. И этот темнокожий друг, и все его темнокожие друзья-клоуны. Возможно, этот темнокожий друг затаил обиду на плохого ниггера Ричи Бендера или же влез в долги, однако Норман и Харли не стали его расспрашивать; все, что желали знать двое колов, - это где в данный момент находится Ричи Бендер, чтобы сцапать его за задницу, доставить в участок и покончить с очередным делом до обеда.
     Коверный клоун в свитере с эмблемой "Буффало Биллз" не смог припомнить номер комнаты, но описал им, где она расположена, на первом этаже в главном корпусе между автоматами по продаже кока-колы и газет.
     Норман и Харли бросились к железнодорожному мотелю, отнюдь не числившемуся в полицейских списках самых злачных притонов города, и постучали в дверь межлу автоматом, выдающим кока-колу, и автоматом по продаже газет. Им открыла шлюховатого вида черномазая девочка в полупрозрачном халатике, позволявшем всласть полюбоваться видом ее бюстгальтера и трусиков. Она явно находилось под кайфом. Двое полицейских увидели на телевизоре три пустых пузырька, в которых запросто могло храниться зелье, когда же Норман спросил, где Ричи Бендер, девчонка совершила ошибку, расхохотавшись ему в лицо.
     - Никакого Бендера я не знаю и знать не хочу, - заявила она - А теперь валяйте, парни, проваливайте отсюда.
     До этих пор все отчеты сходятся, однако затем в приводимых свидетельствах имеются значительные противоречия. Норман и Харли хором заявили, что мисс Уэнди Ярроу (которую той весной и следующим летом на кухне дома Нормана чаще называли "черномазой сучкой") выхватила из сумочки пилочку для ногтей и нанесла ею две раны Норману. Верно, на лбу и на правой ладони у него осталось два неглубоких длинных пореза, однако мисс Ярроу утверждала, что ладонь он разрезал себе сам, а второй порез - дело рук его напарника. Это они сделали после того, продолжала мисс Ярроу, как втолкнули ее внутрь двенадцатого номера, разбили ей нос, сломали четыре пальца, превратили в крошку кость ступни, надавливая ногой изо всех сил (по очереди, утверждала она), вырвали добрую половину волос и наградили парой дюжин ударов в нижнюю часть живота. Ищейкам из отдела внутренних расследований она заявила: тот, что пониже, изнасиловал ее. Другой, широкоплечий, тоже пытался последовать его примеру, но поначалу не мог совладать с инструментом, который упрямо отказывался подниматься. Он несколько раз укусил ее за груди и плечи и лишь после этого пришел в готовность, но не успел воспользоваться эрекцией. "Хотел всунуть, да кончил, - сообщила мисс Ярроу сотрудникам отдела внутренних расследований, - забрызгал мне все ляжки. А потом снова принялся бить. Он сказал, что хочет поговорить со мной начистоту. Только почти весь разговор свелся к кулакам".
     Теперь же, лежа на постели в номере отеля "Уайт-стоун", на простынях, которые держала в руках его жена, Норман перевернулся на бок и попытался выбросить из головы неприятные воспоминания о восемьдесят пятом годе. Мысли упрямо возвращались к нему. Ничего удивительного; всякий раз, когда он начинал думать о том печальном дне, его словно заклинивало и он не мог избавиться от навязчивых воспоминаний.
     "Мы совершили ошибку. Мы доверились коверному клоуну в свитере с эмблемой "Буффало Биллз".
     Да, это было ошибкой, притом довольно грубой. А потом они поверили, что женщина, которая по виду вполне могла являться подружкой Ричи Бендера, находится в его номере, и это стало либо второй ошибкой, либо продолжением первой, что, впрочем, не имеет решающего значения, поскольку результат в любом случае один и тот же. Мисс Уэнди Ярроу оказалась занятой неполный день официанткой, работающей опять же неполный день проституткой, законченной наркоманкой, однако она находилась не в комнате Ричи Бендера, собственно, она даже не подозревала, что на планете существует такое создание, как Ричи Бендер. Как выяснилось позже, Ричи Бендер действительно ограбил магазин, попутно прикончив кассира, но его номер располагался не между автоматами по продаже кока-колы и газет - там проживала Уэнди Ярроу, и мисс Ярроу пребывала в одиночестве, по крайней мере в тот невезучий день.
     Комната Ричи Бендера оказалась по другую сторону от автомата по продаже кока-колы. Ошибка едва не стоила Норману Дэниелсу и Харли Биссингтону работы, но в конце концов сыщиков из отдела внутренних расследований удалось убедить в правдивости истории с пилочкой для ногтей, а кроме того, судебная экспертиза не обнаружила следов спермы, чтобы подтвердить истинность выдвинутых мисс Ярроу обвинений в изнасиловании. Ее утверждение о том, что старший из двух полицейских воспользовался презервативом, который затем спустил в унитаз, так и осталось голословным.
     Однако неприятности этим не исчерпывались. Даже самые снисходительные из работников отдела вынуждены были признать, что Норман Дэниеле и Харли Биссингтон малость хватили через край, пытаясь утихомирить не отличающуюся особой физической силой взбесившуюся дикую кошку с пилочкой для ногтей; например, требовалось как-то объяснить несколько сломанных пальцев. Отсюда и официальный выговор. Да и выговором все не завершилось. Упрямая стерва раскопала этого лысого еврейчика...
     В мире полно упрямых сучек. Взять его жену, к примеру. Только с этой сучкой он все-таки разберется... при том условии, конечно, что ему удастся хоть немного поспать.
     Норман перевернулся на другой бок, и тяжелые воспоминания из восемьдесят пятого года начали наконец постепенно таять.
     - В самый неожиданный момент, Роуз, - пробормотал он. - Я приду за тобой, когда ты меньше всего ожидаешь меня.

     "Кажется, он называл ее "черномазой сучкой", - подумала Рози, лежа в своей кровати. Ее сознание балансировало на грани сна, однако еще не перешагнуло за нее; она по-прежнему слышала доносящийся из парка стрекот сверчков. - "Черномазая сучка". До чего же он ее ненавидел!"
     Да, он искренне ненавидел ее. Во-первых, из-за того, что в результате у него возникли неприятности с отделом внутренних расследований. Норману и Харли Биссингтону с большим трудом удалось сохранить свои шкуры в неприкосновенности. "Черномазая сучка" подыскала себе адвоката (лысого еврейчика, как говорил Норман), который раздул из случившегося громадную шумиху. В деле фигурировали Норман, Харли, все полицейское управление. Затем, незадолго до того, как у Рози случился выкидыш, Уэнди Ярроу убили. Ее труп обнаружили за элеватором на западном берегу озера. Осмотр засвидетельствовал более ста ножевых ранений, у нее были отрезаны груди.
     "Какой-то псих, - сообщил Норман жене, и хотя на его лице не вспыхнула улыбка после того, как он положил телефонную трубку - кто-то из управления не на шутку волновался, раз решил позвонить ему домой, - в его голосе она услышала плохо скрываемое удовлетворение. - Она слишком часто садилась за игровой стол, и дождалась, пока из колоды выскочил ягуар" Издержки профессии".
     Затем он дотронулся до ее волос, очень нежно погладил их и улыбнулся. Не той кусачей улыбкой, от которой ей всегда хотелось кричать, тем не менее она почувствовала, что из горла рвется крик, потому что поняла - вот так вот в одну секунду взяла и поняла, - что случилось с "черномазой сучкой".
     "Видишь, как тебе повезло? - спросил он, поглаживая большой ладонью то ее затылок, то плечи, то грудь. - Видишь, как тебе повезло, что не нужно зарабатывать на панели, Роуз?"
     Затем - может, через месяц, может, через полтора - он пришел из гаража, застал ее с книгой в руках и решил, что настала пора поговорить о ее литературных вкусах. Поговорить начистоту. Тысяча девятьсот восемьдесят пятый адский год. Рози лежала на кровати, сунув руки под подушку и погружаясь в сон под аккомпанемент доносившегося из парка, проникавшего через окно пения сверчков; они трещали так близко, словно комната по мановению волшебной палочки перенеслась на открытую поляну в парке, и она подумала о женщине с прилипшими к мокрому от пота и слез лицу волосами, забившейся в угол с твердым, как камень, животом, женщине, которая, закатив глаза, прислушивалась к щекочущим внутреннюю поверхность бедер зловещим поцелуям, удаленной на многие годы от одной-единственной капли крови на пододеяльнике, не ведавшей ни о существовании "Дочерей и сестер", ни о том, что в мире есть мужчины вроде Билла Штайнера, - о женщине, молившей Бога, чтобы тот предотвратил выкидыш, не допустил конца ее короткой сладкой мечты, и которая решила потом, когда это произошло, что, вероятно, все к лучшему. Ей было известно, как Норман выполняет свои обязанности мужа; кто знает, каким он стал бы отцом?
     Мягкий треск сверчков убаюкивал, навевал сон, И ей показалось, что она даже слышит запах травы - пьяняще-приторный аромат зрелой травы, совсем неуместный в мае. Запах ассоциировался с августовскими спелыми лугами.
     "Я никогда раньше не чувствовала, чтобы запах травы из парка проникал в комнату, - подумала она сонно. - Не любовь ли - ну хорошо, пусть просто увлечение - так действует на тебя? Не обостряет ли она все органы чувств, одновременно сводя тебя с ума?"
     Очень далеко она услышала раскаты грома" И это тоже показалось ей странным, потому что, когда Билл привез ее домой, небо было чистым и безоблачным - выйдя из машины, она подняла голову и удивилась огромному количеству звезд, заметных даже в ярком свете оранжевых уличных фонарей.
     Она погружалась, растворялась, уходила в единственную лишенную сновидений ночь, которая ей оставалась, и последней мыслью перед тем, как темнота поглотила ее окончательно, было: "Как я могу слышать сверчков или чувствовать запах травы? Окно ведь закрыто; я опустила его перед тем, как лечь в постель. Опустила и закрыла на задвижку".

Продолжение следует...