Литературное чтиво Выпуск No 96 (521) от 2007-12-10 Количество подписчиков:391    Эрих Мария Ремарк "Три товарища" XVIII      Наше такси стояло перед баром. Я вошел туда, чтобы сменить Ленца, взять у него документы и ключи. Готтфрпд вышел со мной.      - Какие сегодня доходы? - спросил я.      - Посредственные, - ответил он. - То ли слишком много развелось такси, то ли слишком мало пассажиров... А у тебя как?      - Плохо. Всю ночь за рулем, и даже двадцати марок не набрал.      - Мрачные времена! - Готтфрид поднял брови. - Сегодня ты, наверно, не очень торопишься?      - Нет; а почему ты спрашиваешь?      - Не подвезешь ли?.. Мне недалеко.      - Ладно.      Мы сели.      - А куда тебе? - спросил я.      - К собору.      - Что? - переспросил я. - Не ослышался ли я? Мне показалось, ты сказал, к собору.      - Нет, сын мой, ты не ослышался. Именно к собору!      Я удивленно посмотрел на него.      - Не удивляйся, а поезжай! - сказал Готтфрид.      - Что ж, давай.      Мы поехали.      Собор находился в старой части города, на открытой площади, вокруг которой стояли дома священнослужителей. Я остановился у главного портала.      - Дальше, - сказал Готтфрид. - Объезжай кругом. Он попросил меня остановиться у входа с обратной стороны и вышел.      - Ну, дай тебе бог! - сказал я. - Ты, кажется, хочешь исповедоваться.      - Пойдем-ка со мной, - ответил он.      Я рассмеялся:      - Только не сегодня. Утром я уже помолился. Мне этого хватит на весь день.      - Не болтай чушь, детка! Пойдем! Я буду великодушен и покажу тебе кое-что.      С любопытством я последовал за ним. Мы вошли через маленькую дверь и очутились в крытой монастырской галерее. Длинные ряды арок, покоившихся на серых гранитных колоннах, окаймляли садик, образуя большой прямоугольник. В середине возвышался выветрившийся крест с распятым Христом. По сторонам были каменные барельефы, изображавшие муки крестного пути. Перед каждым барельефом стояла старая скамья для молящихся. Запущенный сад разросся буйным цветением.      Готтфрид показал мне несколько огромных кустов белых и красных роз:      - Вот, смотри! Узнаешь?      Я остановился в изумлении.      - Конечно, узнаю, - сказал я. - Значит, здесь ты снимал свой урожай, старый церковный ворюга!      За неделю до того Пат переехала к фрау Залевски, и однажды вечером Ленц прислал ей с Юппом огромный букет роз. Цветов было так много, что Юппу пришлось внести их в два приема. Я ломал себе голову, гадая, где Готтфрид мог их раздобыть. Я знал его принцип - никогда не покупать цветы. В городском парке я таких роз не видел.      - Это идея! - сказал я одобрительно. - До этою нужно было додуматься!      Готтфрид ухмыльнулся:      - Не сад, а настоящая золотая жила!      Он торжественно положил мне руку на плечо:      - Беру тебя в долю! Думаю, теперь тебе это пригодится!      - Почему именно теперь? - спросил я.      - Потому что городской парк довольно сильно опустел. А ведь он был твоим единственным источником, не так ли?      Я кивнул.      - Кроме того, - продолжал Готтфрид, - ты теперь вступаешь в период, когда проявляется разница между буржуа и кавалером. Чем дольше буржуа живет с женщиной, тем он менее внимателен к ней. Кавалер, напротив, все более внимателен. - Он сделал широкий жест рукой. - Ас таким садом ты можешь быть совершенно потрясающим кавалером.      Я рассмеялся.      - Все это хорошо, Готтфрид, - сказал я. - Ну, а если я попадусь? Отсюда очень плохо удирать, а набожные люди скажут, что я оскверняю священное месте.      - Мой дорогой мальчик, - ответил Ленц. - Ты здесь видишь кого-нибудь? После войны люди стали ходить на политические собрания, а не в церковь. Это было верно.      - А как быть с пасторами? - спросил я.      - Им до цветов дела нет, иначе сад был бы возделан лучше. А гоподь бог будет только рад, что ты доставляешь кому-то удовольствие. Ведь он свой парень.      - Ты прав! - Я смотрел на огромные, старые кусты. - На ближайшие недели я обеспечен!      - Дольше. Тебе повезло. Это очень устойчивый, долгоцветущий сорт роз. Дотянешь минимум до сентября. А тогда пойдут астры и хризантемы. Пойдем, покажу, где.      Мы пошли по саду. Розы пахли одуряюще. Как гудящее облако, с цветка на цветок перелетали рои пчел.      - Посмотри на пчел, - сказал я и остановился. - Откуда они взялись в центре города? Ведь поблизости нет ульев. Может быть, пасторы разводят их на крышах своих домов?      - Нет, братец мой, - ответил Ленц. - Голову даю наотрез, что они прилетают с какого-нибудь крестьянского двора. Просто они хорошо знают свой путь... - он прищурил глаза, - а мы вот не знаем...      Я повел плечами:      - А может быть, знаем? Хоть маленький отрезок пути, но знаем. Насколько возможно. А ты разве нет?      - Нет. Да и знать не хочу. Когда есть цель, жизнь становится мещанской, ограниченной.      Я посмотрел на башню собора. Шелковисто-зеленым силуэтом высилась она на фоне голубого неба, бесконечно старая и спокойная. Вокруг нее вились ласточки.      - Как здесь тихо, - сказал я.      Ленц кивнул:      - Да, старик, тут, собственно, и начинаешь понимать, что тебе не хватало только одного, чтобы стать хорошим человеком, - времени. Верно я говорю?      - Времени и покоя, - ответил я. - Покоя тоже не хватало.      Он рассмеялся:      - Слишком поздно! Теперь дело дошло уже до того, что покой стал бы невыносим. А поэтому пошли! Опять окунемся в грохот, ***      Я отвез Готтфрида и возвращался на стоянку. По пути я проехал мимо кладбища. Я знал, что Пат лежит в своем шезлонге на балконе, и дал несколько гудков. Но она не показалась, и я поехал дальше. Зато вскоре я увидел фрау Хассе. В развевающейся пелерине из шелковой тафты она проплыла вдоль улицы и скрылась за углом. Я поехал за ней, чтобы спросить, не могу ли я подвезти ее куда-нибудь. Но у перекрестка заметил, как она села в стоявший за поворотом лимузин, довольно потрепанный мерседес выпуска двадцать третьего года. Машина тут же тронулась. За рулем сидел мужчина с носом, похожим на утиный клюв. На нем был пестрый клетчатый костюм. Довольно долго я смотрел вслед удаляющемуся лимузину. Так вот что получается, когда женщина непрерывно сидит дома в одиночестве. Размышляя об этом, я приехал на стоянку и пристроился в хвост других такси.      Солнце накалило крышу. Машины очень медленно подвигались вперед. Меня охватила дремота, и я старался уснуть. Но образ фрау Хассе не переставал меня тревожить. Правда, у нас все было по-другому, но ведь в конце концов Пат тоже сидела весь день дома одна.      Я сошел на тротуар и направился вперед, к машине Густава.      - На, выпей, - предложил он мне, протягивая термос. - Великолепный холодный напиток! Собственное изобретение - кофе со льдом. Держится в таком виде часами, при любой жаре. Знай, что Густав - практичный человек!      Я выпил стаканчик холодного кофе.      - Уж если ты такой практичный, - сказал я, - расскажи мне, чем можно занять женщину, когда она подолгу сидит одна.      - Да ведь это так просто! - Густав посмотрел на меня с видом превосходства.      - Ты, право, чудак, Роберт! Нужен ребенок или собака! Нашел проблему! Задал бы мне вопрос потруднее.      - Собака! - повторил я удивленно. - Конечно же, черт возьми, нужна собака! Верно говоришь! С собакой никогда не будешь одинок!      Я предложил ему сигарету.      - Послушай, а ты случайно не знаешь, где бы ее раздобыть? Ведь в ваша дни за пса дорого не возьмут.      Густав с упреком покачал головой: - Эх, Роберт, ты действительно еще не знаешь, какой я клад для тебя! Мой будущий тесть - второй секретарь союза владельцев доберман-пинчеров! Конечно, достанем тебе молодого кобелька, и даже бесплатно. Лучших кровей. Есть у нас шесть щенят. Их бабушка медалистка, Герта фон дер Тоггенбург.      Густав был везучим человеком. Отец его невесты не только разводил доберманов, но был еще и трактирщиком владельцем "Новой кельи"; сама невеста держала плиссировочную мастерскую. Густав жил припеваючи. Он бесплатно ел и пил у тестя, а невеста стирала и гладила его рубашки. Он не торопился с женитьбой, - ведь тогда ему самому пришлось бы заботиться обо всем.      Я объяснил Густаву, что доберман мне не нужен. Он слишком велик, да и характер у него ненадежный. Густав подумал с минутку и сказал:      - Пойдем со мной. Выясним положение. Есть у меня кое-что на примете. Только ты помалкивай и не мешай.      - Хорошо.      Он привел меня к маленькому магазину. В витрине стояли аквариумы, затянутые водорослями. Две понурые морские свинки сидели в ящике. В клетках, висевших но бокам, неутомимо метались во все стороны чижики, снегири и канарейки.      К нам вышел маленький кривоногий человек в коричневом вязаном жилете. Водянистые глаза, выцветшее лицо и какой-то светильник вместо носа. Словом, большой любитель пива и шнапса.      - Скажи-ка, Антон, как поживает Аста? - спросил Густав.      - Второй приз и почетный приз в Кельне, - ответил Антон.      - Какая подлость! - возмутился Густав. - Почему не первый?      - Первый они дали Удо Бланкенфельсу, - пробурчал Антон.      - Вот хамство! Жулье!..      Сзади под стойкой скулили и тявкали щенки. Густав прошел за стойку, взял за шиворот двух маленьких терьеров и принес их. В его левой руке болтался бело-черный щенок, в правой - красновато-коричневый. Незаметно он встряхнул щенка в правой руке. Я посмотрел на него: да, этот подойдет. Щенок был очарователен, настоящая игрушка. Прямые ножки, квадратное тельце, прямоугольная головка, умные наглые глазки. Густав опустил собачонок на пол.      - Смешная помесь, - сказал он, показывая на красновато-коричневого. - Где ты его взял?      Антон якобы получил его от какой-то дамы, уехавшей и Южную Америку. Густав разразился издевательским хохотом. Антон обиделся и достал родословную, восходившую к самому Ноеву ковчегу. Густав недоверчиво махнул рукой и начал разглядывать черно-белого щенка. Антон потребовал сто марок за коричневого. Густав предложил пять. Он заявил, что ему не нравится прадед, и раскритиковал хвост и уши. Другое дело черно-белый, - этот, мол, безупречен.      Я стоял в углу и слушал. Вдруг кто-то дернул мою шляпу. Я удивленно обернулся. Маленькая желтая обезьянка с печальным личиком сидела, сгорбившись, в углу на штанге. У нее были черные круглые глаза и озабоченный старушечий рот. Кожаный ремень, прикрепленный к цепи, опоясывал брюшко. Маленькие черные ручки пугали своим человеческим видом.      Я стоял неподвижно. Обезьянка медленно подвигалась ко мне по штанге. Она неотрывно смотрела на меня, без недоверия, но каким-то странным, сдержанным взглядом. Наконец осторожно протянула вперед ручонку. Я сунул ей палец. Она слегка отпрянула назад, но потом взяла его. Ощущение прохладной детской ручки, стиснувшей мне палец, было странным. Казалось, что в этом скрюченном тельце заключен несчастный, немой человечек, который хочет спастись. Я не мог долго смотреть в эти глаза, полные смертельной тоски.      Отдуваясь, Густав вынырнул из чащи родословных дерев:      - Значит, договорились, Антон! Ты получишь за него щенка-добермана, потомка Герты. Лучшая сделка в твоей жизни! - Потом он обратился ко мне: - Возьмешь его сразу с собой?      - А сколько он стоит?      - Нисколько. Он обменен на добермана, которого я подарил тебе раньше. Предоставь Густаву обделывать такие дела! Густав - мужчина высшей пробы! Золото!      Мы договорились, что я зайду за собачкой потом, после работы. - Ты в состоянии понять, что именно ты сейчас приобрел? - спросил меня Густав на улице. - Это же редчайший экземпляр! Ирландский терьер! Ни одного изъяна. Да еще родословная в придачу. Ты не смеешь даже смотреть на него, раб божий! Прежде чем заговорить с этой скотинкой, ты должен ей низко поклониться.      - Густав, - сказал я, - ты оказал мне очень большую услугу. Пойдем и выпьем самого старого конъяку, какой только найдется.      - Сегодня не могу! - заявил Густав. - Сегодня у меня должна быть верная рука. Вечером иду в спортивный союз играть в кегли. Обещай, что пойдешь туда со мной как-нибудь. Очень приличные люди, есть даже обер-постсекретарь.      - Я приду, - сказал я. - Даже если там не будет обер-постсекретаря. ***      Около шести я вернулся в мастерскую. Кестер ждал меня:      - Жаффе звонил после обеда. Просил, чтобы ты позвонил ему.      У меня на мгновенье остановилось дыхание.      - Он сказал что-нибудь, Отто?      - Нет, ничего особенного. Сказал только, что принимает у себя до пяти, а потом поедет в больницу Святой Доротеи. Значит, именно туда тебе и надо позвонить.      - Хорошо.      Я пошел в контору. Было тепло, даже душно, но меня знобило, и телефонная трубка дрожала в моей руке.      - Глупости все, - сказал я и покрепче ухватился ла край стола.      Прошло немало времени, пока я услышал голос Жаффе.      - Вы свободны? - спросил он.      - Да.      - Тогда приезжайте сразу. Я еще побуду здесь с часок.      Я хотел спросить его, не случилось ли что-нибудь с Пат, по у меня язык не повернулся.      - Хорошо, - сказал я. - Через десять минут буду. Я повесил трубку, снова снял ее и позвонил домой. К телефону подошла горничная. Я попросил позвать Пат. - Не знаю, дома ли она, - угрюмо сказала Фрида. - Сейчас посмотрю.      Я ждал. Моя голова отяжелела, лицо горело. Ожидание казалось бесконечным. Потом в трубке послышался шорох и голос Пат:      - Робби?      На секунду я закрыл глаза.      - Как поживаешь, Пат?      - Хорошо. Я до сих пор сидела на балконе и читала книгу. Очень волнующая.      - Вот как, волнующая книга... - сказал я. - Это хорошо. Я хотел тебе сказать, что сегодня приду домой чуть попозже. Ты уже прочитала свою книгу?      - Нет, я на самой середине. Еще хватит на несколько часов.      - Ну, тогда я вполне успею. А ты читай пока.      Я еще немного посидел в конторе. Потом встал.      - Отто, - сказал я, - можно взять "Карла"?      - Конечно. Если хочешь, я поеду с тобой. Мне здесь нечего делать.      - Не стоит. Ничего не случилось. Я уже звонил домой.      "Какой свет, - подумал я, когда "Карл" вырвался на улицу, - какой чудесный вечерний свет над крышами! Как полна и чудесна жизнь!" ***      Мне пришлось подождать Жаффе несколько минут. Сестра провела меня в маленькую комнату, где были разложены старые журналы. На подоконнике стояло несколько цветочных горшков с вьющимися растениями. Вечно повторяющаяся картина: все те же журналы в коричневых обложках, все те же печальные вьющиеся растения; их можно увидеть только в приемных врачей и в больницах.      Вошел Жаффе. На нем был свежий белоснежный халат. Но, когда он подсел ко мне, я заметил на внутренней стороне правого рукава маленькое ярко-красное пятнышко. В своей жизни я видел много крови, но это крохотное пятнышко потрясло меня сильнее, чем все виденные прежде, насквозь пропитанные кровью повязки. Мое бодрое настроение исчезло.      - Я обещал вам рассказать о здоровье фройляйн Хольман, - сказал Жаффе. Я кивнул и уставился на пеструю плюшевую скатерть. Я разглядывал переплетение шестиугольников, по-дурацки решив про себя, что все будет хорошо, если я не оторву глаз от узора и не моргну ни разу, пока Жаффе не заговорит снова.      - Два года тому назад она провела шесть месяцев в санатории. Об этом вы знаете?      - Нет, - сказал я, продолжая смотреть на скатерть.      - Тогда ей стало лучше. Теперь я очень внимательно осмотрел ее. Этой зимой она обязательно должна снова поехать туда. Она не может оставаться здесь, в городе.      Я все еще смотрел на шестиугольники. Они начали расплываться и заплясали.      - Когда? - спросил я.      - Осенью. Не позднее конца октября.      - Значит, это не было случайным кровотечением?      - Нет.      Я поднял глаза.      - Мне едва ли надо вам говорить, - продолжал Жаффе, - что при этой болезни ничего нельзя предвидеть. Год назад мне казалось, будто процесс остановился, наступила инкапсюляция, и можно было предположить, что очаг закрылся. И так же, как недавно процесс неожиданно возобновился, он может столь же неожиданно приостановиться. Я это говорю неспроста, - болезнь действительно такова. Я сам был свидетелем удивительных исцелений.      - И ухудшений?      Он посмотрел на меня:      - Бывало, конечно, и так.      Он начал объяснять мне подробности. Оба легких были поражены, правое меньше, левое сильнее. Потом он нажал кнопку звонка. Вошла сестра.      - Принесите мой портфель, - сказал он.      Сестра принесла портфель. Жаффе извлек из шуршащих конвертов два больших рентгеновских снимка и поднес на свет к окну:      - Так вам будет лучше видно.      На прозрачной серой пластинке я увидел позвоночник, лопатки, ключицы, плечевые суставы и пологие дуги ребер. Но я видел больше - я видел скелет. Темный и призрачный, он выделялся среди бледных теней, сливавшихся на фотопленке. Я видел скелет Пат. Скелет Пат. Жаффе указал мне пинцетом на отдельные линии и затемнения и объяснил их значение. Он не заметил, что я больше не слушаю его. Теперь это был только ученый, любивший основательность и точность. Наконец он повернулся ко мне:      - Вы меня поняли?      - Да, - сказал я.      - Что с вами? - спросил он.      - Ничего, - ответил я. - Я что-то плохо вижу.      - Ах, вот что. - Он поправил очки. Потом он вложил снимки обратно в конверты и испытующе посмотрел на меня. - Не предавайтесь бесполезным размышлениям.      - Я этого и не делаю. Но что за проклятый ужас! Миллионы людей здоровы! Почему же она больна?      Жаффе помолчал немного.      - На это никто вам не даст ответа, - сказал он затем.      - Да, - воскликнул я, охваченный внезапно горьким, бессильным бешенством, - на это никто не даст ответа! Конечно, нет! Никто не может ответить за муку и смерть! Проклятье! И хоть бы что-нибудь можно было сделать!      Жаффе долго смотрел на меня.      - Простите меня, - сказал я, - но я не могу себя обманывать. Вот в чем весь ужас.      Он все еще смотрел на меня.      - Есть у вас немного времени? - спросил он.      - Да, - сказал я. - Времени у меня достаточно. Он встал:      - Мне нужно теперь сделать вечерний обход. Я хотел бы, чтобы вы пошли со мной. Сестра даст вам халат. Для пациентов вы будете моим ассистентом.      Я не понимал, чего он хотел; но я взял халат, поданный мне сестрой. ***      Мы шли по длинным коридорам. Широкие окна светились розоватым вечерним сиянием. Это был мягкий, приглушенный, совершенно неправдоподобно парящий свет. В раскрытые окна лился аромат цветущих лип.      Жаффе открыл одну из дверей. В нос ударил удушливый, гнилостный запах. Женщина с чудесными волосами цвета старинного золота, на которых ярко переливались отсветы сумерек, бессильно подняла руку. Благородный лоб суживался у висков. Под глазами начиналась повязка, доходившая до рта. Жаффе осторожно удалил ее. Я увидел, что у женщины нет носа. Вместо него зияла кровавая рана, покрытая струпьями, багровокрасная, с двумя отверстиями посередине. Жаффе вновь наложил повязку.      - Хорошо, - сказал он приветливо и повернулся к выходу.      Он закрыл за собой дверь. В коридоре я остановился на минуту и стал смотреть на вечернее небо.      - Пойдемте! -сказал Жаффе, направляясь к следующей комнате.      Мы услышали горячее прерывистое дыхание больного, метавшегося в жару. На свинцовом лице мужчины ярко проступали странные красные пятна. Рот был широко открыт, глаза выкатились, а руки беспокойно двигались по одеялу. Он был без сознания. У кровати сидела сестра и читала. Когда Жаффе вошел, она отложила книгу и поднялась. Он посмотрел на температурный лист, показывавший сплошь сорок градусов, и покачал головой:      - Двустороннее воспаление легких плюс плеврит. Вот уже неделю борется со смертью, как бык. Рецидив. Был почти здоров. Слишком рано вышел на работу. Жена и четверо детей. Безнадежно.      Он выслушал сердце и проверил пульс. Сестра, помогая ему, уронила книгу на пол. Я поднял ее, - это была поваренная книга. Руки больного непрерывно, как пауки, сновали по одеялу. Это был единственный звук, нарушавший тишину.      - Останьтесь здесь на ночь, сестра, - сказал Жаффе.      Мы вышли. Розовый закат стал ярче. Теперь его свет заполнял весь коридор, как облако.      - Проклятый свет, - сказал я.      - Почему? - спросил Жаффе.      - Несовместимые явления. Такой закат - и весь этот страх.      - Но они существуют, - сказал Жаффе.      В следующей комнате лежала женщина, которую доставили днем. У нее было тяжелое отравление вероналом. Она хрипела. Накануне произошел несчастный случай с ее мужем - перелом позвоночника. Его привезли домой в полном сознании, и он надсадно кричал. Ночью он умер.      - Она выживет? - спросил я. - Вероятно.      - Зачем?      - За последние годы у меня было пять подобных случаев, - сказал Жаффе. - Только одна пациентка вторично пыталась отравиться. Из остальных две снова вышли замуж.      В комнате рядом лежал мужчина с параличом двенадцатилетней давности. У него была восковая кожа, жиденькая черная бородка и очень большие, спокойные глаза.      - Как себя чувствуете? - спросил Жаффе.      Больной сделал неопределенный жест. Потом он показал на окно:      - Видите, какое небо! Будет дождь, я это чувствую. - Он улыбнулся. - Когда идет дождь, лучше спится.      Перед ним на одеяле была кожаная шахматная доска с фигурками на штифтах. Тут же лежала кипа газет и несколько книг.      Мы пошли дальше. Я видел молодую женщину с синими губами и дикими от ужаса глазами, совершенно истерзанную тяжелыми родами; ребенка-калеку с тонкими скрюченными ножками и рахитичной головой; мужчину без желудка; дряхлую старушку с совиным лицом, плакавшую оттого, что родные не заботились о ней, - они считали, что она слишком медленно умирает; слепую, которая верила, что вновь прозреет; сифилитического ребенка с кровавой сыпью и его отца, сидевшего у постели; женщину, которой утром ампутировали вторую грудь; еще одну женщину с телом, искривленным от суставною ревматизма; третью, у которой вырезали яичники; рабочего с раздавленными почками.      Так мы шли из комнаты в комнату, и всюду было одно и то же - стонущие, скованные судорогой тела, неподвижные, почти угасшие тени, какой-то клубок мучений, нескончаемая цепь страданий, страха, покорности, боли, отчаяния, надежды, нужды; и всякий раз, когда за нами затворялась дверь, в коридоре нас снова встречал розоватый свет этого неземного вечера; сразу после ужаса больничных палат это нежное серовато-золотистое облако. И я не мог понять, чудовищная ли это насмешка или непостижимое сверхчеловеческое утешение. Жаффе остановился у входа в операционный зал. Через матовое стекло двери лился резкий свет. Две сестры катили низкую тележку. На ней лежала женщина. Я уловил ее взгляд. Она даже не посмотрела на меня. Но эти глаза заставили меня вздрогнуть, - столько было в них мужества, собранности и спокойствия.      Лицо Жаффе показалось мне вдруг очень усталым.      - Не знаю, правильно ли я поступил, - сказал он, - но было бы бессмысленно успокаивать вас словами. Вы бы мне просто не поверили. Теперь вы увидели, что многие из этих людей страдают сильнее, чем Пат Хольман. У иных не осталось ничего, кроме надежды. Но большинство выживает. Люди становятся опять совершенно здоровыми. Вот что я хотел вам показать.      Я кивнул.      - Вы поступили правильно, - сказал я.      - Девять лет назад умерла моя жена. Ей было двадцать пять лет. Никогда не болела. От гриппа. - Он немного помолчал. - Вы понимаете, зачем я вам это говорю?      Я снова кивнул.      - Ничего нельзя знать наперед. Смертельно больной человек может пережить здорового. Жизнь - очень странная штука. - На его лице резко обозначились морщины. Вошла сестра и шепнула что-то ему на ухо. Он выпрямился и кивком головы указал на операционный зал. - Мне нужно туда. Не показывайте Пат своего беспокойства. Это важнее всего. Сможете?      - Да, - сказал я.      Он пожал мне руку и в сопровождении сестры быстро прошел через стеклянную дверь в ярко освещенный известково-белый зал.      Я медленно пошел вниз по лестнице. Чем ниже я спускался, тем становилось темнее, а на втором этаже уже горел электрический свет. Выйдя на улицу, я увидел, как на горизонте снова вспыхнули розоватые сумерки, словно небо глубоко вздохнуло. И сразу же розовый свет исчез, и горизонт стал серым. ***      Какое-то время я сидел за рулем неподвижно, уставившись в одну точку. Потом собрался с мыслями и поехал обратно в мастерскую. Кестер ожидал меня у ворот, Я поставил машину во двор и вышел. - Ты уже знал об этом? - спросил я.      - Да. Но Жаффе сам хотел тебе сказать.      Кестер взглянул мне в лицо.      - Отто, я не ребенок и понимаю, что еще не все потеряно. Но сегодня вечером мне, вероятно, будет трудно не выдать себя, если я останусь с Пат наедине. Завтра будет легче. Переборю себя. Не пойти ли нам сегодня куда-нибудь всем вместе?      - Конечно, Робби. Я уже подумал об этом и предупредил Готтфрида.      - Тогда дай мне еще раз "Карла". Поеду домой, заберу Пат, а потом, через часок, заеду за вами.      - Хорошо.      Я уехал. На Николайштрассе вспомнил о собаке. Развернулся и поехал за ней.      Лавка не была освещена, но дверь была открыта. Антон сидел в глубине помещения на походной койке. Он держал в руке бутылку. От него несло, как от водочного завода.      - Околпачил меня Густав! - сказал он.      Терьер запрыгал мне навстречу, обнюхал и лизнул руку. Его зеленые глаза мерцали в косом свете, падавшем с улицы. Антон встал. Он с трудом держался на ногах и вдруг расплакался:      - Собачонка моя, теперь и ты уходишь... все уходит... Тильда умерла... Минна ушла... скажите-ка, и чего это ради мы живем на земле?      Только этого мне не хватало! Он включил маленькую лампочку, загоревшуюся тусклым, безрадостным светом. Шорох черепах и птиц, низенький одутловатый человек в лавчонке.      - Толстяки - те знают, зачем... но скажите мне, для чего, собственно, существует наш брат? Зачем жить нам, горемыкам?.. Скажите, сударь...      Обезьянка жалобно взвизгнула и исступленно заметалась по штанге. Ее огромная тень прыгала по стене.      - Коко, - всхлипнул одинокий, наклюкавшийся в темноте человек, - иди сюда, мой единственный! - Он протянул ей бутылку. Обезьянка ухватилась за горлышко.      - Вы погубите животное, если будете его поить, - сказал я. - Ну и пусть, - пробормотал он. - Годом больше па цепи... годом меньше... не все ли равно... один черт... сударь...      Собачка тепло прижималась ко мне. Я пошел. Мягко перебирая лапками, гибкая и подвижная, она побежала рядом со мной к машине.      Я приехал домой и осторожно поднялся наверх, ведя собаку на поводке. В коридоре остановился и посмотрел в зеркало. Мое лицо было таким, как всегда. Я постучал в дверь к Пат, приоткрыл ее слегка и впустил собаку. Сам же остался в коридоре, крепко держа поводок, в ждал. Но вместо голоса Пат вдруг раздался бас фрау Залевски:      - О боже мой!      Облегченно вздохнув, я заглянул в комнату. Я боялся только первой минуты наедине с Пат. Теперь мне стало легко. Фрау Залевски была надежным амортизатором. Она величественно восседала у стола за чашкой кофе. Перед ней в каком-то мистическом порядке были разбросаны карты. Пат сидела рядом. Ее глаза блестели, и она жадно слушала предсказания.      - Добрый вечер, - сказал я, внезапно повеселев.      - Вот он и пришел, - с достоинством сказала фрау Залевски. - По короткой дорожке в вечерний час... а рядом черный король.      Собака рванулась, прошмыгнула между моих ног и с громким лаем выбежала на середину комнаты.      - Господи! - закричала Пат. - Да ведь это ирландский терьер!      - Восхищен твоими познаниями! - сказал я. - Несколько часов тому назад я этого еще не знал.      Она нагнулась, и терьер бурно кинулся к ней.      - Как его зовут, Робби?      - Понятия не имею. Судя по прежнему владельцу, Коньяк, или Виски, или что-нибудь в этом роде.      - Он принадлежит нам?      - Да, насколько одно живое существо может принадлежать другому.      Пат задыхалась от радости.      - Мы назовем его Билли, ладно, Робби? Когда мама была девочкой, у нее была собака Билли. Она мне часто о ней рассказывала.      - Значит, я хорошо сделал, что привел его? - спросил я. - А он чистоплотен? - забеспокоилась фрау Залевски.      - У него родословная как у князя, - ответил я. - А князья чистоплотны.      - Пока они маленькие... А сколько ему?..      - Восемь месяцев. Все равно что шестнадцать лет для человека.      - А по-моему, он не чистоплотен, - заявила фрау Залевски.      - Его просто надо вымыть, вот и все.      Пат встала и обняла фрау Залевски за плечи. Я обмер от удивления.      - Я давно уже мечтала о собаке, - сказала она. - Мы можем его оставить здесь, правда? Ведь вы ничего не имеете против?      Матушка Залевски смутилась в первый раз с тех пор, как я ее знал.      - Ну что ж... пусть остается... - ответила она. - Да и карты были такие. Король приносит в дом сюрприз.      - А в картах было, что мы уходим сегодня вечером? - спросил я.      Пат рассмеялась:      - Этого мы еще не успели узнать, Робби. Пока мы только о тебе гадали.      Фрау Залевски поднялась и собрала карты:      - Можно им верить, можно и не верить. А можно верить, но наоборот, как покойный Залевски. У него всегда над так называемым жидким элементом была пиковая девятка... а ведь это дурное предзнаменование. И вот он думал, что должен остерегаться воды. А все дело было в шнапсе и пильзенском пиве. ***      Когда хозяйка вышла, я крепко обнял Пат:      - Как чудесно приходить домой и заставать тебя, Каждый раз это для меня сюрприз. Когда я поднимаюсь по последним ступенькам и открываю дверь, у меня всегда бьется сердце: а вдруг это неправда.      Она посмотрела на меня улыбаясь. Она почти никогда не отвечала, когда я говорил что-нибудь в таком роде. Впрочем, я и не рассчитывал на ответное признание. Мне бы это было даже неприятно. Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов.      Я долго не отпускал ее, ощущая теплоту ее кожи и легкий аромат волос. Я не отпускал ее, и не было на свете ничего, кроме нее, мрак отступил, она была здесь, она жила, она дышала, и ничто не было потеряно.      - Мы, правда, уходим, Робби? - спросила она, не отводя лица.      - И даже все вместе, - ответил я. - Кестер и Ленц тоже. "Карл" уже стоит у парадного.      - А Билли?      - Билли, конечно, возьмем с собой. Иначе куда же мы денем остатки ужина? Или, может быть, ты уже поужинала?      - Нет еще. Я ждала тебя.      - Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего-то.      Она покачала головой:      - Этого ты не понимаешь, Робби. Страшно, когда нечего ждать.      Она включила свет перед зеркалом:      - A теперь я должна одеться, а то не успею. Ты тоже переоденешься?      - Потом, - сказал я. - Мне ведь недолго. Дай мне еще побыть немного здесь. ***      Я подозвал собаку и уселся в кресло у окна. Я любил смотреть, как Пат одевается. Никогда еще я не чувствовал с такой силой вечную, непостижимую тайну женщины, как в минуты, когда она тихо двигалась перед зеркалом, задумчиво гляделась в него, полностью растворялась в себе, уходя в подсознательное, необъяснимое самоощущение своего пола. Я не представлял себе, чтобы женщина могла одеваться болтая и смеясь; а если она это делала, значит, ей недоставало таинственности и неизъяснимого очарования вечно ускользающей прелести. Я любил мягкие и плавные движения Пат, когда она стояла у зеркала; какое это было чудесное зрелище, когда она убирала свои волосы или бережно и осторожно, как стрелу, подносила к бровям карандаш. В такие минуты в ней было что-то от лани, и от гибкой пантеры, и даже от амазонки перед боем. Она переставала замечать все вокруг себя, глаза на собранном и серьезном лице спокойно и внимательно разглядывали отражение в зеркале, а когда она вплотную приближала к нему лицо, то казалось, что нет никакого отражения в зеркале, а есть две женщины, которые смело и испытующе смотрят друг другу в глаза извечным всепонимающим взглядом, идущим из тумана действительности в далекие тысячелетия прошлого.      Через открытое окно с кладбища доносилось свежее дыхание вечера. Я сидел, не шевелясь. Я не забыл ничего из моей встречи с Жаффе, я помнил все точно, - но, глядя на Пат, я чувствовал, как глухая печаль, плотно заполнившая меня, снова и снова захлестывалась какой-то дикой надеждой, преображалась и смешивалась с ней, и одно превращалось в другое - печаль, надежда, ветер, вечер и красивая девушка среди сверкающих зеркал и бра; и внезапно меня охватило странное ощущение, будто именно это и есть жизнь, жизнь в самом глубоком смысле, а может быть, даже и счастье: любовь, к которой приметалось столько тоски, страха и молчаливого понимания. XIX      Я стоял около своего такси на стоянке. Подъехал Густав и пристроился за мной.      - Как поживает твой пес, Роберт? - спросил он.      - Живет великолепно, - сказал я.      - А ты?      Я недовольно махнул рукой:      - И я бы жил великолепно, если бы зарабатывал побольше. За весь день две ездки по пятьдесят пфеннигов. Представляешь?      Он кивнул:      - С каждым днем все хуже. Все становится хуже, Что же дальше будет?      - А мне так нужно зарабатывать деньги! - сказал я. - Особенно теперь! Много денег!      Густав почесал подбородок.      - Много денег!.. - Потом он посмотрел на меня. - Много теперь не заколотишь, Роберт. И думать об этом нечего. Разве что заняться спекуляцией. Не попробовать ли счастья на тотализаторе? Сегодня скачки. Как-то недавно я поставил на Аиду и выиграл двадцать восемь против одного.      - Мне не важно, как заработать. Лишь бы были шансы.      - А ты когда-нибудь играл?      - Нет.      - Тогда с твоей легкой руки дело пойдет. - Он посмотрел на часы. - Поедем? Как раз успеем.      - Ладно! - После истории с собакой я проникся к Густаву большим доверием.      Бюро по заключению пари находилось в довольно большом помещении. Справа был табачный киоск, слева тотализатор. Витрина пестрела зелеными и розовыми спортивными газетами и объявлениями о скачках, отпечатанными на машинке. Вдоль одной стены тянулась стойка с двумя письменными приборами. За стойкой орудовали трое мужчин. Они были необыкновенно деятельны. Один орал что-то в телефон, другой метался взад и вперед с какими-то бумажками, третий, в ярко-фиолетовой рубашке с закатанными рукавами и в котелке, сдвинутом далеко на затылок, стоял за стойкой и записывал ставки. В зубах он перекатывал толстую, черную, изжеванную сигару "Бразиль".      К моему удивлению, все здесь шло ходуном. Кругом суетились "маленькие люди" - ремесленники, рабочие, мелкие чиновники, было несколько проституток и сутенеров. Едва мы переступили порог, как нас остановил кто-то в грязных серых гамашах, сером котелке и обтрепанном сюртуке:      - Фон Билинг. Могу посоветовать господам, на кого ставить. Полная гарантия!      - На том свете будешь нам советовать, - ответил Густав. Очутившись здесь, он совершенно преобразился.      - Только пятьдесят пфеннигов, - настаивал Билинг. - Лично знаком с тренерами. Еще с прежних времен, - добавил он, уловив мой взгляд.      Густав погрузился в изучение списков лошадей.      - Когда выйдет бюллетень о бегах в Отейле? - крикнул он мужчинам за стойкой.      - В пять часов, - проквакал клерк.      - Филомена - классная кобыла, - бормотал Густав. - Особенно на полном карьере. - Он вспотел от волнения. - Где следующие скачки? - спросил он.      - В Хоппегартене, - ответил кто-то рядом.      Густав продолжал листать списки:      - Для начала поставим по две монеты на Тристана. Он придет первым!      - А ты что-нибудь смыслишь в этом? - спросил я.      - Что-нибудь? - удивился Густав. - Я знаю каждое конское копыто.      - И ставите на Тристана? - удивился кто-то около нас. - Единственный шанс - это Прилежная Лизхен! Я лично знаком с Джонни Бернсом.      - А я, - ответил Густав, - владелец конюшни, в которой находится Прилежная Лизхен. Мне лучше знать.      Он сообщил наши ставки человеку за стойкой. Мы получили квитанции и прошли дальше, где стояло несколько столиков и стулья. Вокруг нас назывались всевозможные клички. Несколько рабочих спорили о скаковых лошадях в Ницце, два почтовых чиновника изучала сообщение о погоде в Париже, какой-то кучер хвастливо рассказывал о временах, когда он был наездником. За одним из столиков сидел толстый человек с волосами ежиком и уплетал одну булочку за другой. Он был безучастен ко всему. Двое других, прислонившись к стене, жадно смотрели на него. Каждый из них держал в руке по квитанции, но, глядя на их осунувшиеся лица, можно было подумать, что они не ели несколько дней.      Резко зазвонил телефон. Все навострили уши. Клерк выкрикивал клички лошадей. Тристана он не назвал.      - Соломон пришел первым, - сказал Густав, наливаясь краской. - Проклятье! И кто бы подумал? Уж не вы ли? - обратился он злобно к "Прилежной Лизхен", - Ведь это вы советовали ставить на всякую дрянь...      К нам подошел фон Билинг.      - Послушались бы меня, господа... Я посоветовал бы вам поставить на Соломона! Только на Соломона! Хотите на следующий забег?..      Густав не слушал его. Он успокоился и завел с "Прилежной Лизхен" профессиональный разговор.      - Вы понимаете что-нибудь в лошадях? - спросил меня Билинг.      - Ничего, - сказал я. - Тогда ставьте! Ставьте! Но только сегодня, - добавил он шепотом, - и больше никогда. Послушайте меня! Ставьте! Неважно, на кого - на Короля Лира, на Серебряную Моль, может быть на Синий Час. Я ничего не хочу заработать. Выиграете - дадите мне что-нибудь... - Он вошел в азарт, его подбородок дрожал. По игре в покер я знал, что новички, как правило, выигрывают.      - Ладно, - сказал я. - На кого?      - На кого хотите... На кого хотите...      - Синий Час звучит недурно, - сказал я. - Значит, десять марок на Синий Час.      - Ты что, спятил? - спросил Густав.      - Нет, - сказал я.      - Десяток марок на эту клячу, которую давно уже надо пустить на колбасу?      "Прилежная Лизхен", только что назвавший Густава живодером, на сей раз энергично поддержал его:      - Вот еще выдумал! Ставить. на Синий Час! Ведь это корова, не лошадь, уважаемый! Майский Сон обскачет ее на двух ногах! Без всяких! Вы ставите на первое место?      Билинг заклинающе посмотрел на меня и сделал мне знак.      - На первое, - сказал я.      - Ложись в гроб, - презрительно буркнул "Прилежная Лизхен".      - Чудак! - Густав тоже посмотрел на меня, словно я превратился в готтентота. - Ставить надо на Джипси II, это ясно и младенцу.      - Остаюсь при своем. Ставлю на Синий Час, - сказал я. Теперь я уже не мог менять решение. Это было бы против всех тайных законов счастливчиков-новичков.      Человек в фиолетовой рубашке протянул мне квитанцию. Густав и "Прилежная Лизхен" смотрели на меня так, будто я заболел бубонной чумой. Они демонстративно отошли от меня и протиснулись к стойке, где, осыпая друг друга насмешками, в которых все же чувствовалось взаимное уважение специалистов, они поставили на Джипси II и Майский Сон.      Вдруг кто-то упал. Это был один из двух тощих мужчин, стоявших у столиков. Он соскользнул вдоль стены и тяжело рухнул. Почтовые чиновники подняли его и усадили па стул. Его лицо стало серо-белым. Рот был открыт.      - Господи боже мой! - сказала одна из проституток, полная брюнетка с гладко зачесанными волосами и низким лбом, - пусть кто-нибудь принесет стакан воды.      Человек потерял сознание, и я удивился, что это почти никого не встревожило. Большинство присутствующих; едва посмотрев на него, тут же повернулись к тотализатору.      - Такое случается каждую минуту, - сказал Густав. - Безработные. Просаживают последние пфенниги. Поставят десять, хотят выиграть тысячу. Шальные деньги им подавай!      Кучер принес из табачного киоска стакан воды. Черноволосая проститутка смочила платочек и провела им по лбу и вискам мужчины. Он вздохнул и неожиданно открыл глаза. В этом было что-то жуткое: совершенно безжизненное лицо и эти широко открытые глаза, - казалось, сквозь прорези застывшей черно-белой маски с холодным любопытством смотрит какое-то другое, неведомое существо.      Девушка взяла стакан и дала ему напиться. Она поддерживала его рукой, как ребенка. Потом взяла булочку со стола флегматичного обжоры с волосами ежиком:      - На, поешь... только не спеши... не спеши... палец мне откусишь... вот так, а теперь попей еще...      Человек за столом покосился вслед своей булочке, но ничего не сказал. Мужчина постепенно пришел в себя. Лицо его порозовело. Пожевав еще немного, он с трудом поднялся. Девушка помогла ему дойти до дверей. Затем она быстро оглянулась и открыла сумочку:      - На, возьми... а теперь проваливай... тебе надо жрать, а не играть на скачках...      Один из сутенеров, стоявший к ней спиной, повернулся. У него было хищное птичье лицо и торчащие уши. Бросались в глаза лакированные туфли и спортивное кепи.      - Сколько ты ему дала? - спросил он.      - Десять пфеннигов.      Он ударил ее локтем в грудь:      - Наверно, больше! В другой раз спросишь у меня.      - Полегче, Эде, - сказал другой. Проститутка достала помаду и. принялась красить губы.      - Но ведь я прав, - сказал Эде.      Проститутка промолчала.      Опять зазвонил телефон. Я наблюдав за Эде и не следил за сообщениями.      - Вот это называется повезло! - раздался внезапно громовой голос Густава. - Господа, это больше, чем везение, это какая-то сверхфантастика! - Он ударил меня по плечу. - Ты заграбастал сто восемьдесят марок! Понимаешь, чудак ты этакий. Твоя клячонка с этакой смешной кличкой всех обставила!      - Нет, правда? - спросил я.      Человек в фиолетовой рубашке, с изжеванной бразильской сигарой в зубах, скорчил кислую мину и взял мою китанцию:      - Кто вам посоветовал?      - Я, - поспешно сказал Бидинг с ужасно униженной выжидающей улыбкой и, отвесив поклон, протиснулся ко мне. - Я, если позволите... мои связи...      - Ну, знаешь ли... - Шеф даже не посмотрел на него и выплатил мне деньги. На минуту в помещении тотализатора воцарилась полная тишина. Все смотрели на меня. Даже невозмутимый обжора и тот поднял голову.      Я спрятал деньги.      - Больше не ставьте! - шептал Билинг. - Больше не ставьте! - Его лицо пошло красными пятнами. Я сунул ему десять марок. Густав ухмыльнулся и шутливо ударил меня кулаком в грудь:      - Вот видишь, что я тебе сказал! Слушайся Густава, и будешь грести деньги лопатой!      Что же касается кобылы Джипси II, то я старался не напоминать о ней бывшему ефрейтору санитарной службы. Видимо, она и без того не выходила у него из головы.      - Давай пойдем, - сказал он, - для настоящих знатоков день сегодня неподходящий.      У входа кто-то потянул меня за рукав. Это был "Прилежная Лизхен".      - А на кого вы рекомендуете ставить на следующих скачках? - спросил он, почтительно и алчно.      - Только на Танненбаум, - сказал я в пошел с Густавом в ближайший трактир, чтобы выпить за здоровье Синего Часа. Через час у меня было на тридцать марок меньше. Не смог удержаться. Но я все-таки вовремя остановился. Прощаясь, Билинг сунул мне какой-то листок:      - Если вам что-нибудь понадобится! Или вашим знакомым. Я представитель прокатной конторы. - Это была реклама порнографических фильмов, демонстрируемых на дому. - Посредничаю также при продаже поношенной одежды! - крикнул он мне вслед. - За наличный расчет. ***      В семь часов я поехал обратно в мастерскую. "Карл" с ревущим мотором стоял во дворе.      - Хорошо, что ты пришел, Робби! - крикнул Кестер. - Мы как раз собираемся испытать его! Садись!      Вся наша фирма была в полной готовности. Отто повозился с "Карлом" и внес в него кое-какие улучшения и изменения, - через две недели предстояли горные гонки. Теперь Кестер хотел совершить первый испытательный пробег.      Мы сели. Юпп в своих огромных спортивных очках устроился рядом с Кестером. У пего был бы разрыв сердца, если бы мы не взяли его с собой. Ленц и я сели сзади.      "Карл" рванулся с места и помчался. Мы выехали из города и шля со скоростью сто сорок километров. Ленц и я крепко ухватились за спинки передних сидений. Ветер дул с такой силой, что, казалось, оторвет нам головы.      По обе стороны шоссе мелькали тополя, баллоны свистели, и чудесный рев мотора пронизывал нас насквозь, как дикий крик свободы. Через четверть часа мы увидели впереди черную точку. Она быстро увеличивалась. Это была довольно тяжелая машина, шедшая со скоростью восемьдесят - сто километров. Не обладая хорошей устойчивостью, она вихляла из стороны в сторону. Шоссе было довольно узким, и Кестеру пришлось сбавить скорость. Когда мы подошли на сто метров и уже собрались сигналить, мы вдруг заметили на боковой дороге справа мотоциклиста, тут же скрывшегося за изгородью у перекрестка.      - Проклятье! - крикнул Ленц. - Сейчас будет дело!      В ту же секунду на шоссе впереди черной машины появился мотоциклист. Он был метрах в двадцати от нее и, видимо, неверно оценив ее скорость, попытался прямо с поворота проскочить вперед. Машина взяла резко влево; но и мотоцикл подался влево. Тогда машина круто метнулась вправо, задев мотоцикл крылом. Мотоциклист перелетел через руль и плюхнулся на шоссе. Машину стало заносить, водитель не мог овладеть ею. Сорвав дорожный знак и потеряв при этом фару, она с грохотом врезалась в дерево.      Все произошло в несколько секунд. В следующее мгновенье, на большой еще скорости, подъехали мы. Заскрежетали баллоны. Кестер пустил "Карла", как коня, между помятым мотоциклом и стоявшей боком, дымящейся машиной; он едва не задел левым колесом руку лежавшего мотоциклиста, а правым - задний бампер черной машины. Затем взревел мотор, и "Карл" снова вышел на прямую; взвизгнули тормоза, и все стихло.      - Чистая работа, Отто! - сказал Ленц.      Мы побежали назад и распахнули дверцы машины. Мотор еще работал. Кестер резко выдернул ключ зажигания. Пыхтение двигателя замерло, и мы услышали стоны.      Все стекла тяжелого лимузина разлетелись вдребезги. В полумраке кузова мы увидели окровавленное лицо женщины. Рядом с нею находился мужчина, зажатый между рулем и сидением. Сперва мы осторожно вытащили женщину и положили ее у обочины шоссе. Ее лицо было сплошь в порезах. В нем торчало несколько осколков. Кровь лилась беспрерывно. В еще худшем состоянии была правая рука. Рукав белого жакета стал ярко-красным от крови. Ленц разрезал его. Кровь хлынула струей потом, сильно пульсируя, продолжала идти толчками. Вена была перерезана. Ленц скрутил жгутом носовой платок.      - Вытащите мужчину, с ней я сам справлюсь, - сказал он. - Надо поскорее добраться до ближайшей больницы.      Чтобы освободить мужчину, нужно было отвинтить спинку сидения. К счастью, мы имели при себе необходимый инструмент, и дело пошло довольно быстро. Мужчина истекал кровью. Казалось, что у него сломано несколько ребер. Колено у него тоже было повреждено. Когда мы стали его вытаскивать, он со стоном упал нам на руки, но оказать ему помощь на месте мы не могли. Кестер подал "Карла" задним ходом к месту аварии. Женщина, видя его приближение, судорожно закричала от страха, хотя "Карл" двигался со скоростью пешехода. Мы откинули спинку одного из передних сидений я уложили мужчину. Женщину мы усадили сзади. Я стал возле нее на подножку. Ленц пристроился на другой подножке и придерживал раненого.      - Юпп, останься здесь и следи за машиной, - сказал Ленц.      - А куда девался мотоциклист? - спросил я.      - Смылся, пока мы работали, - сказал Юпп.      Мы медленно двинулись вперед. Неподалеку от следующей деревни находился небольшой дом. Проезжая мимо, мы часто видели это низкое белое здание на холме. Насколько мы знали, это была какая-то частная психиатрическая клиника для богатых пациентов. Здесь не было тяжелобольных. Мы полагали, что там, конечно, есть врач и перевязочная.      Мы въехали на холм и позвонили. Нам открыла очень хорошенькая сестра. Увидев кровь, она побледнела и побежала обратно. Вскоре появилась другая, намного старше первой.      - Сожалею, - сказала она сразу, - но мы не имеем возможности оказывать первую помощь при несчастных случаях. Вам придется поехать в больницу имени Вирхова. Это недалеко.      - Почти час езды отсюда, - заметил Кестер.      Сестра недружелюбно посмотрела на него:      - Мы не приспособлены для оказания такой помощи. К тому же, здесь нет врача...      - Тогда вы нарушаете закон, - заявил Ленц. - Частные лечебные учреждения вроде вашего обязаны иметь постоянного врача. Не позволите ли вы мне воспользоваться телефоном? Я хотел бы созвониться с полицией и редакцией газеты.      Сестра заколебалась.      - Думаю, вам незачем волноваться, - холодно заметил Кестер. - Ваш труд будет, безусловно, хорошо оплачен. Прежде всего нам нужны носилки. А врача вы, вероятно, сумеете разыскать.      Она все еще стояла в нерешительности.      - Согласно закону, - пояснил Ленц, - у вас должны быть носилки, а также достаточное количество перевязочных материалов...      - Да, да, - ответила она поспешно, явно подавленная таким детальным знанием законов. - Сейчас я пошлю кого-нибудь...      Она исчезла.      - Ну, знаете ли! - возмутился я.      - То же самое может произойти и в городской больнице, - спокойно ответил Готтфрид. - Сначала деньги, затем всяческий бюрократизм, и уже потом помощь.      Мы вернулись к машине и помогли женщине выйти. Она ничего не говорила и только смотрела на свои руки. Мы доставили ее в небольшое помещение на первом этаже. Потомкам дали носилки для мужчины. Мы принесли его к зданию клиники. Он стонал.      - Одну минутку... - произнес он с трудом. Мы посмотрели на него. Он закрыл глаза. - Я хотел бы, чтобы никто не узнал об этом.      - Вы ни в чем не виноваты, - ответил Кестер. - Мы все видели и охотно будем вашими свидетелями.      - Не в этом дело, - сказал мужчина. - Я по другим причинам не хочу, чтобы это стало известно. Вы понимаете?.. - Он посмотрел на дверь, через которую прошла женщина.      - Тогда вы в надежном месте, - заявил Ленц. - Это частная клиника. Остается только убрать вашу машину, пока полиция не обнаружила ее.      Мужчина привстал:      - Не смогли ли бы вы сделать и это для меня? Позвоните в ремонтную мастерскую и дайте мне, пожалуйста, ваш адрес! Я хотел бы... я вам так обязан...      Кестер сделал рукой отрицательный жест.      - Нет, - сказал мужчина, - я все-таки хочу знать ваш адрес.      - Все очень просто, - ответил ему Ленц. - Мы сами имеем мастерскую и ремонтируем такие машины, как ваша. Если вы согласны, мы можем ее немедленно отбуксировать и привести в порядок. Этим мы поможем вам, а в известной мере и себе.      - Охотно соглашаюсь, - сказал мужчина. - Вот вам мой адрес... я сам приеду за машиной, когда она будет готова, или пришлю кого-нибудь.      Кестер спрятал в карман визитную карточку, и мы внесли пострадавшего в дом. Между тем появился врач, еще совсем молодой человек. Он смыл кровь с лица женщины. Мы увидели глубокие порезы. Женщина привстала, опираясь на здоровую руку, и уставилась на сверкающую никелевую чашу, стоявшую на перевязочном столе.      - О! - тихо произнесла она и с глазами, полными ужаса, откинулась назад. ***      Мы поехали в деревню, разыскали местного кузнеца и попросили у него стальной трос и приспособление для буксировки.      Мы предложили ему двадцать марок. Но кузнец был полон недоверия и хотел увидеть машину лично. Мы повезли его к месту аварии.      Юпп стоял посредине шоссе и махал рукой. Но и без него мы поняли, что случилось. У обочины мы увидели старый мерседес с высоким кузовом. Четверо мужчин собирались увезти разбитую машину.      - Мы поспели как раз вовремя, - сказал Кестер.      - Это братья Фогт, - пояснил нам кузнец. - Опасная банда. Живут вон там, напротив. Уж если на что наложили руку, - не отдадут.      - Посмотрим, - сказал Кестер.      - Я им уже все объяснил, господин Кестер, - прошептал Юпп. - Грязная конкуренция. Хотят ремонтировать машину в своей мастерской.      - Ладно, Юпп. Оставайся пока здесь.      Кестер подошел к самому высокому из четырех и заговорил с ним. Он сказал ему, что машину должны забрать мы.      - Есть у тебя что-нибудь твердое при себе? - спросил я Ленца.      - Только связка ключей, она мне понадобится самому. Возьми маленький гаечный ключ.      - Не стоит, - сказал я, - будут тяжелые повреждения. Жаль, что на мне такие легкие туфли. Самое лучшее - бить ногами.      - Поможете нам? - спросил Ленц у кузнеца. - Тогда нас будет четверо против четверых.      - Что вы! Они завтра же разнесут мою кузню в щепы. Я сохраняю строгий нейтралитет.      - Тоже верно, - сказал Готтфрид. - Я буду драться, - заявил Юпп.      - Посмей только! - сказал я. - Следи, не появится ли кто. Больше ничего.      Кузнец отошел от нас на некоторое расстояние, чтобы еще нагляднее продемонстрировать свой строгий нейтралитет.      - Голову не морочь! - услышали мы голос самого большого из братьев. - Кто первый пришел, тот и дело делает! - орал он на Кестера. - Все! А теперь сматывайтесь!      Кестер снова объяснил ему, что машина наша. Он предложил Фогту съездить в санаторий и справиться. Тот презрительно ухмыльнулся. Ленц и я подошли поближе.      - Вы что - тоже захотели попасть в больницу? - спросил Фогт.      Кестер ничего не ответил и подошел к автомобилю. Три остальных Фогта насторожились. Теперь они стояли вплотную друг к другу.      - Дайте-ка сюда буксирный трос, - сказал Кестер.      - Полегче, парень! - угрожающе произнес старший Фогт. Он был на голову выше Кестера.      - Очень сожалею, - сказал Кестер, - но машину мы увезем с собой.      Заложив руки в карманы, Ленц и я подошли еще ближе. Кестер нагнулся к машине. В ту же секунду Фогт ударом ноги оттолкнул его в сторону. Отто, ожидавший этого, мгновенно схватил Фогта за ноги и свалил на землю. Тотчас вскочив, Отто ударил в живот второго Фогта, замахнувшегося было ручкой домкрата. Тот покачнулся и тоже упал. В следующую секунду Ленц и я бросились на двух остальных. Меня сразу ударили в лицо. Удар был не страшен, но из носу пошла кровь, и мой ответный выпад оказался неудачным - кулак соскользнул с жирного подбородка противника; тут же меня стукнули в глаз, да так, что я повалился на Фогта, которого Отто сбил ударом в живот. Сбросив меня, Фогт вцепился мне в горло и прижал к асфальту. Я напряг шею, чтобы он не мог меня душить, и пытался вывернуться, оторваться от него, - тогда я мог бы оттолкнуть или ударить его ногами в живот. Но Ленц и его Фогт лежали на моих ногах, и я был скован. Хоть я и напрягал шею, дышать мне было трудно, - воздух плохо проходил через окровавленный нос. Постепенно все вокруг начало расплываться, лицо Фогта дрожало перед моими глазами, как желе, в голове замелькали черные тени. Я терял сознание. И вдруг я заметил рядом Юппа; он стоял на коленях в кювете, спокойно и внимательно наблюдая за моими судорогами. Воспользовавшись какой-то секундой, когда я в мой противник замерли, он ударил Фогта молотком по запястью. При втором ударе Фогт отпустил меня и, охваченный бешенством, не вставая, попробовал достать Юппа рукой, но тот отскочил на полметра и с тем же невозмутимым видом нанес ему третий, увесистый удар по пальцам, а потом еще один по голове. Я приподнялся, навалился на Фогта и в свою очередь стал душить его. В эту минуту раздался звериный вопль и затем жалобный стон: "Пусти! Пусти!" Это был старший Фогт. Кестер оттянул ему руку за спину, скрутил и резко рванул ее вверх. Фогт опрокинулся лицом на землю. Кестер, придавив спину врага коленом, продолжал выкручивать ему руку. Одновременно он придвигал колено ближе к затылку. Фогт орал благим матом, но Кестер знал, что его надо разделать под орех, иначе он не утихомирится! Одним рывком он вывихнул ему руку и только тогда отпустил его. Я осмотрелся. Один из братьев еще держался на ногах, но крики старшего буквально парализовали его.      - Убирайтесь, а то все начнется сначала, - сказал ему Кестер.      На прощанье я еще разок стукнул своего Фогта головой о мостовую и отошел. Ленц уже стоял около Кестера. Его пиджак был разорван. Из уголка рта текла кровь. Исход боя был еще неясен, потому что противник Ленца хотя и был избит в кровь, но готов был снова ринуться в драку. Решающим все же оказалось поражение старшего брата. Убедившись в этом, трое остальных словно оцепенели. Они помогли старшему подняться и пошли к своей машине. Уцелевший Фогт подошел к нам и взял свой домкрат. Он покосился на Кестера, словно тот был дьяволом во плоти. Затем мерседес затрещал и уехал.      Откуда-то опять появился кузнец.      - Это они запомнят, - сказал он. - Давно с ними такого не случалось. Старший однажды уже сидел за убийство.      Никто ему не ответил. Кестер вдруг весь передернулся. - Какое свинство, - сказал он. Потом повернулся: - Ну, давайте.      - Я здесь, - откликнулся Юпп, подтаскивая буксирный трос.      - Подойди сюда, - сказал я. - С сегодняшнего дня ты унтер-офицер. Можешь начать курить сигары. ***      Мы подняли переднюю ось машины и укрепили ее тросами сзади, на кузове "Карла".      - Думаешь, это ему не повредит? - спросил я Кестера. - Наш "Карл" в конце конце скакун чистых кровей, а не вьючный осел.      Он покачал головой:      - Тут недалеко, да и дорога ровная.      Ленц сел в поврежденную машину, и мы медленно поехали. Я прижимал платок к носу и смотрел на солнце, садившееся за вечереющими полями. В них был огромный, ничем не колеблемый покой, и чувствовалось, что равнодушной природе безразлично, как ведет себя на этой земле злобный муравьиный рой, именуемый человечеством. Было гораздо важнее, что тучи теперь постепенно преобразились в золотые горы, что бесшумно надвигались с горизонта фиолетовые тени сумерек, что жаворонки прилетели из бескрайнего небесного простора на поля, в свои борозды, и что постепенно опускалась ночь.      Мы въехали во двор мастерской. Ленц выбрался из разбитой машины и торжественно снял перед ней шляпу:      - Привет тебе, благословенная! Печальный случай привел тебя сюда, но я гляжу на тебя влюбленными глазами и полагаю, что даже по самым скромным подсчетам ты принесешь нам примерно три, а то и три с половиной тысячи марок. А теперь дайте мне большой стакан вишневой настойки и кусок мыла - я должен избавиться от следов, оставленных на мне семейством Фогт!      Мы выпили по стакану вишневки и сразу же приступили к основательной разборке поломанной машины. Не всегда бывало достаточно получить заказ на ремонт от владельца машины: представители страховых компаний нередко требовали передать заказ в одну из мастерских, с которыми у них были контракты. Поэтому мы всегда старались быстрее браться за ремонт. Чем больше мы успевали сделать до прихода страхового агента, тем лучше было для нас: наши расходы по ремонту оказывались настолько большими, что компания уже считала невыгодным для себя передавать машину в другую мастерскую. Мы бросили работу, когда стемнело.      - Ты еще выедешь сегодня на такси? - спросил я Ленца.      - Исключается, - ответил Готтфрид. - Ни в коем случае нельзя стремиться к чрезмерным заработкам. Хватит с меня сегодня и этого.      - А с меня не хватит, - сказал я. - Если ты не едешь, то поеду я. Поработаю с одиннадцати до двух около ночных ресторанов.      - Брось ты это, - улыбнулся Готтфрид. - Лучше поглядись в зеркало. Что-то не везет тебе в последнее время с носом. Ни один пассажир не сядет к шоферу с этакой свеклой на роже. Пойди домой и приложи компресс.      Он был прав. С таким носом действительно нельзя было ехать. Поэтому я вскоре простился и направился домой. По дороге я встретил Хассе и прошел с ним остаток пути вдвоем. Он как-то потускнел и выглядел несчастным.      - Вы похудели, - сказал я.      Он кивнул и сказал, что теперь часто не ужинает. Его жена почти ежедневно бывает у каких-то старых знакомых и очень поздно возвращается домой. Он рад, что она нашла себе развлечение, но после работы ему не хочется самому готовить еду. Он, собственно, и не бывает особенно голодным - слишком устает. Я покосился на его опущенные плечи. Может быть, он в самом деле верил в то, о чем рассказывал, но слушать его было очень тяжело. Его брак, вся эта хрупкая, скромная жизнь рухнула: не было мало-мальской уверенности в завтрашнем дне, недоставало каких-то жалких грошей. Я подумал, что есть миллионы таких людей, и вечно им недостает немного уверенности и денег. Жизнь чудовищно измельчала. Она свелась к одной только мучительной борьбе за убогое, голое существование. Я вспомнил о драке, которая произошла сегодня, думал о том, что видел в последние недели, обо всем, что уже сделал... А потом я подумал о Пат и вдруг почувствовал, что из всего этого ничего не выйдет. Я чересчур размахнулся, а жизнь стала слишком пакостной для счастья, оно не могло длиться, в него больше не верилось... Это была только передышка, но не приход в надежную гавань.      Мы поднялись по лестнице и открыли дверь. В передней Хассе остановился:      - Значит, до свидания...      - Поешьте что-нибудь, - сказал я.      Покачав головой, он виновато улыбнулся и пошел в свою пустую, темную комнату. Я посмотрел ему вслед. Затем зашагал по длинной кишке коридора. Вдруг я услышал тихое пение, остановился и прислушался. Это не был патефон Эрны Бениг, как мне показалось сначала, это был голос Пат. Она была одна в своей комнате и пела. Я посмотрел на дверь, за которой скрылся Хассе, затем снова подался вперед и продолжал слушать. Вдруг я сжал кулаки. Проклятье! Пусть все это тысячу раз только передышка, а не гавань, пусть это тысячу раз невероятно. Но именно поэтому счастье было снова и снова таким ошеломляющим, непостижимым, бьющим через край... ***      Пат не слышала, как я вошел. Она сидела на полу перед зеркалом и примеряла шляпку - маленький черный ток. На ковре стояла лампа. Комната была полна теплым, коричневато-золотистым сумеречным светом, и только лицо Пат было ярко освещено. Она придвинула к себе стул, с которого свисал шелковый лоскуток. На сидении стула поблескивали ножницы.      Я замер в дверях и смотрел, как серьезно она мастерила свой ток. Она любила располагаться на полу, и несколько раз, приходя вечером домой, я заставал ее заснувшей с книгой в руках где-нибудь в уголке, рядом с собакой.      И теперь собака лежала около нее и тихонько заворчала. Пат подняла глаза и увидела меня в зеркале. Она улыбнулась, и мне показалось, что весь мир стал светлее. Я прошел в комнату, опустился за ее спиной на колени и - после всей грязи этого дня - прижался губами к ее теплому, мягкому затылку.      Она подняла ток:      - Я переделала его, милый. Нравится тебе так?      - Совершенно изумительная шляпка, - сказал я. - Но ведь ты даже не смотришь! Сзади я срезала поля, а спереди загнула их кверху.      - Я прекрасно все вижу, - сказал я, зарывшись лицом в ее волосы. - Шляпка такая, что парижские модельеры побледнели бы от зависти, увидев ее.      - Робби! - Смеясь, она оттолкнула меня. - Ты в этом ничего но смыслишь. Ты вообще когда-нибудь замечаешь, как я одета?      - Я замечаю каждую мелочь, - заявил я и подсел к ней совсем близко, - правда, стараясь прятать свой разбитый нос в тени.      - Вот как? А какое платье было на мне вчера вечером?      - Вчера? - Я попытался вспомнить, но не мог.      - Я так и думала, дорогой мой! Ты ведь вообще почти ничего обо мне не знаешь.      - Верно, - сказал я, -но в этом и состоит вся прелесть. Чем больше люди знают друг о друге, тем больше у них получается недоразумений. И чем ближе они сходятся, тем более чужими становятся. Вот возьми Хассе и его жену: они знают друг о друге все, а отвращения между ними больше, чем между врагами.      Она надела маленький черный ток, примеряя его перед зеркалом.      - Робби, то, что ты говоришь, верно только наполовину.      - Так обстоит дело со всеми истинами, - возразил я. - Дальше полуправд нам идти не дано. На то мы и люди. Зная одни только полуправды, мы и то творим немало глупостей. А уж если бы знали всю правду целиком, то вообще не могли бы жить.      Она сняла ток и отложила его в сторону. Потом повернулась и увидела мой нос.      - Что такое? - испуганно спросила она.      - Ничего страшного. Он только выглядит так. Работал под машиной, и что-то свалилось мне прямо на нос.      Она недоверчиво посмотрела на меня:      - Кто тебя знает, где ты опять был! Ты ведь мне никогда ни о чем не рассказываешь. Я знаю о тебе так же мало, как и ты обо мне.      - Это к лучшему, - сказал я.      Она принесла тазик с водой и полотенце и сделала мне компресс. Потом она еще раз осмотрела мое лицо.      - Похоже на удар. И шея исцарапана. Милый, с тобою, конечно, случилось какое-то приключение.      - Сегодня самое большое приключение для меня еще впереди, - сказал я.      Она изумленно посмотрела на меня:      - Так поздно, Робби? Что ты еще надумал?      - Остаюсь здесь! - сказал я, сбросил компресс и обнял ее. - Я остаюсь на весь вечер здесь, вдвоем с тобой. Продолжение следует... Читайте в рассылке: по понедельникам с 29 октября: Эрих Мария Ремарк "Три товарища"      Эрих Мария Ремарк - писатель, чье имя говорит само за себя. Для многих поколений читателей, выросших на его произведениях, для критиков, единодушно признавших его работы, он стал своеобразным символом времени. Трагедии Первой и Второй мировой, боль "потерянного поколения", попытка создать для себя во "времени, вывихнувшим сустав" забавный, в чем то циничный, а в чем то - щемяще чистый маленький мир верной дружбы и отчаянной любви - таков Ремарк, автор, чья проза не принадлежит старению...      Роман "Три товарища" рассказывает о трагической судьбе немецких солдат, вернувшихся с полей Первой мировой войны, о так называемом потерянном поколении, разочаровавшемся в буржуазных ценностях и стремящемся найти опору во фронтовом товариществе, в крепкой мужской дружбе и верной любви. по четвергам с 23 августа: Алексей Черкасов "Сказания о людях тайги"      Знаменитая семейная сага А.Черкасова, посвященная старообрядцам Сибири. Это роман о конфликте веры и цивилизации, нового и старого, общественного и личного... Перед глазами читателя возникают написанные рукой мастера картины старинного сибирского быта, как живая, встает тайга, подвластная только сильным духом.      Действие в трилогии "Хмель", "Конь Рыжий", "Черный тополь" продолжается свыше ста лет. АНОНСЫ По вашим просьбам: Томас Кенэлли "Список Шиндлера"      Действие романа основано на истинных событиях, происходивших в оккупированной Польше во время Второй мировой войны. Немецкий промышленник Оскар Шиндлер в одиночку спас от смерти в газовых камерах больше людей, чем кто-либо за всю историю войны. Но это не история войны, это - история личности, нашедшей в себе мужество противостоять бесчеловечному государственному аппарату насилия. Себастьян Жапризо "Дама в автомобиле в очках и с ружьем"      В этом романе Жапризо в свойственной ему манере переосмысливает классический "роман дороги", в котором герой отправляется в путешествие, сулящее ему множество встреч с новыми людьми.      Дани Лонго, героиню Жапризо, на каждом шагу подстерегают опасности двоякого свойства как внешнего, так и внутреннего, таящиеся в ней самой. Оказавшись жертвой непонятной ей интриги, Дани вынуждена взять на себя роль сыщика. Фредерик Бегбедер "99 франков"      Роман "99 франков" представляет собой злую сатиру на рекламный бизнес, безжалостно разоблачает этот безумный и полный превратностей мир, в котором все презирают друг друга и так бездарно растрачивается человеческий ресурс...      Роман Бегбедера провокационен, написан в духе времени и весьма полемичен. Он стал настоящим событием литературного сезона, а его автор, уволенный накануне публикации из рекламного агентства, покинул мир рекламы, чтобы немедленно войти в мир бестселлеров.     Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения 391