Литературное чтиво Выпуск No 351 от 2006-04-30 Число подписчиков: 22    Жюль ВЕРН "ДЕТИ КАПИТАНА ГРАНТА" Часть 1    Глава 13. Спуск с Кордильер      Всякий другой на месте Мак-Наббса сто раз прошел бы мимо этой хижины, вокруг нее и даже над нею, не заподозрив о ее существовании. Занесенная снегом, она почти не выделялась среди окрестных скал. Пришлось ее отрывать. Понадобились полчаса упорного труда Вильсона и Мюльреди на то, чтобы прокопать вход в "касучу", и маленький отряд поспешил укрыться там.      Эта касуча, построенная индейцами, сложена была из "адоба" - род кирпичей, обожженных на солнце. Она имела форму куба с гранями в двенадцать футов и стояла на вершине базальтовой скалы. Каменная лестница вела к входу, единственному отверстию в хижине, и, как ни узок был этот вход, ураганы, снег или град все же проникали в хижину, когда буран свирепствовал в горах.      В хижине свободно могли разместиться десять человек, и если стены ее недостаточно предохраняли от влаги в период дождей, то в это время года они все же до известной степени защищали от резкого холода - в десять градусов ниже нуля. Кроме того, очаг с дымоходом из наскоро сложенных кирпичей давал возможность развести огонь и успешно бороться с холодом.      - Вот и приют, может быть не очень удобный, но во всяком случае сносный, - промолвил Гленарван.      - Как! - воскликнул Паганель. - Да это дворец! Не хватает только стражи и придворных. Нам будет здесь прекрасно.      - Особенно когда в очаге запылает яркий огонь, - прибавил Том Остин. - Ведь мы не только проголодались, но и промерзли, меня лично хорошая вязанка дров порадовала бы больше, чем кусок дичи.      - Ну что ж, Том, постараемся раздобыть топливо, - отозвался Паганель.      - Топливо - на вершинах Кордильер? - сказал Мюльреди, недоверчиво покачивая головой.      - Поскольку в касуче сложили очаг, то, видимо, где-то вблизи есть какое-то топливо, - заметил майор.      - Наш друг Мак-Наббс прав, - промолвил Гленарван. - Готовьте все к ужину, а я возьму на себя обязанности дровосека.      - Мы с Вильсоном пойдем вместе с вами, - объявил Паганель.      - Если я могу быть вам полезен... - сказал, вставая с места, Роберт.      - Нет, отдыхай, мой храбрый мальчик, - ответил Гленарван. - Ты станешь настоящим мужчиной уже тогда, когда твои сверстники все еще будут детьми.      Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из касучи. Было шесть часов вечера. Несмотря на полное безветрие, мороз сильно пощипывал. Голубое небо постепенно темнело, и последние лучи заходящего солнца озаряли остроконечные вершины горного хребта. Паганель захватил с собой барометр и, взглянув на него, убедился, что ртуть держится на уровне 0,495 миллиметра. Падение ртутного столба барометра соответствовало высоте в одиннадцать тысяч семьсот футов, следовательно, эта часть Кордильер была ниже Монблана лишь на девятьсот десять метров. Если бы в этих горах надо было преодолевать такие же трудности, какими на каждом шагу изобилует великан Швейцарии, если бы бури и метели ополчились на них, то ни один путешественник, конечно, не перевалил бы через мощную горную цепь Нового Света.      Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес, окинули взглядом горизонт. Они находились на самой вершине главного хребта Кордильер и охватывали взором пространство в сорок квадратных миль. Восточный склон шел отлого, по его откосам легко можно было спускаться, и пеоны скользили по ним на протяжении сотен туазов. Вдали продольные полосы камней и заносных валунов, оттесненные туда оползнями ледников, образовали огромные цепи морен. Солнце закатывалось, и долины Колорадо постепенно погружались в сгущавшийся сумрак. Освещенные солнечными лучами, один за другим, постепенно угасали выступы почвы, скалы, шпили, пики, и мало-помалу весь восточный склон Анд погрузился во тьму. На западе отроги горного кряжа, круто подпирающие боковую стену склона, были еще освещены лучами заходящего солнца. Ослепительное впечатление производили скалы и ледники, словно купающиеся в лучах дневного светила. К северу волнообразно спускался ряд вершин; незаметно сливаясь друг с другом, они образовали смутно терявшуюся вдали зыбкую полосу, так что глаз различал ее неотчетливо, словно линию, проведенную неумелою рукой. Но на юге зрелище было великолепное, и по мере приближения ночи оно становилось все величественнее. Внизу виднелась дикая долина Торбидо, над нею в двух милях господствовала гора Антуко с зияющим кратером. Вулкан ревел, словно чудовище, словно библейский Левиафан, изрыгая клокочущие пары, смешанные с клубами огненной сажи. Окружавшие его горы, казалось, были объяты пламенем. Град раскаленных добела камней, облака красноватого дыма, ракеты лавы - все сливалось в огненные снопы. Огромный луч света, поминутно возраставший, и ослепительное зарево заполняли своим резким отражением весь необъятный горизонт, и солнце, постепенно утрачивая сумеречный, едва брезжущий свет, исчезало во мраке, словно угасающее светило.      В импровизированных дровосеках - Паганеле и Гленарване - заговорило чувство художника; они, пожалуй, еще долго восхищались бы великолепной картиной борьбы огней земных с огнями небес, но менее восторженный Вильсон вернул их к действительности. Деревьев, правда, нигде не было, но, к счастью, скалы покрыты были тощим и сухим лишайником; им запаслись в изобилии, а также растением "льяретта", корни которого горят довольно сносно. Лишь только драгоценное топливо было принесено в касучу, как им немедленно заполнили очаг. Разжечь огонь было нелегко, еще труднее было поддерживать его. Сильно разреженный воздух содержал мало кислорода для горения - по крайней мере такое объяснение дал майор.      - Зато, - прибавил он, - вода здесь закипит не при ста градусах, а раньше; любителям кофе, сваренного на воде, вскипающей при ста градусах, придется довольствоваться меньшей температурой, ибо кофе закипит при температуре ниже девяноста градусов (понижение точки кипения равняется приблизительно 1 градусу на 324 метра подъема).      Мак-Наббс оказался прав: термометр, опущенный в закипевшую воду, показал всего лишь восемьдесят семь градусов. Все с наслаждением выпили по нескольку глотков горячего кофе. Сушеное мясо доставило присутствующим мало удовольствия и вызвало со стороны Паганеля замечание, столь же здравое, сколь и бесполезное.      - Да, - сказал он, - надо признаться, что кусок жареной ламы был бы сейчас очень кстати. Говорят, что это животное заменяет и быка и барана, и мне очень хотелось бы знать, заменяет ли оно также хороший бифштекс.      - Как! Вы недовольны нашим ужином, ученый Паганель? - спросил Мак-Наббс.      - Я в восторге, почтенный майор, но признаюсь, что блюдо дичи было бы очень кстати.      - Вы сибарит, - сказал Мак-Наббс.      - Совершенно верно, майор, но я уверен, что и вы не отказались бы от доброго бифштекса?      - Пожалуй! - согласился майор.      - А если бы вас попросили сейчас отправиться на охоту, несмотря на холод и тьму, вы пошли бы?      - Конечно. И если вам только угодно...      Не успели еще товарищи Мак-Наббса поблагодарить его, заявив, что не хотят злоупотребить его бесконечной любезностью, как вдруг послышался отдаленный вой. Он не прекращался. Казалось, то был вой не отдельных животных, а целого быстро приближающегося стада. Географ высказал предположение: не хочет ли провидение, дав им приют, снабдить их еще ужином. Но Гленарван несколько разочаровал его, напомнив, что четвероногие животные Кордильер никогда не встречаются на таких высотах.      - Тогда откуда же этот шум? - спросил Том Остин. - Вы слышите, он приближается?      - Уж не лавина ли? - сказал Мюльреди.      - Нет! - возразил Паганель. - Это настоящий звериный вой.      - Увидим, - сказал Гленарван.      - И увидим с оружием в руках, - добавил майор, беря свой карабин.      Все выбежали из касучи. Ночь наступила темная и звездная. Зазубренный диск убывающей луны еще не взошел на горизонте. Северные и восточные вершины тонули во мраке, и взгляд еле различал фантастические очертания нескольких ближайших утесов. Вой - вой перепуганных зверей - приближался. Он несся со стороны погруженных во мрак гор. Что происходило там? И вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина, лавина живых существ, обезумевших от ужаса. Казалось, все плоскогорье дрогнуло. Сотни, быть может, тысячи животных неслись вслепую, производя, несмотря ка разреженный воздух, оглушительный шум. Были ли то дикие звери пампы или же стадо лам и викуней? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и продолжавший стоять, чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.      В этот момент раздался выстрел. Майор стрелял наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, тогда как все стадо в неудержимом порыве с еще большим воем уже стремительно неслось по склонам, освещенным отблеском вулкана.      - А! Вот они! - раздался чей-то голос, голос Паганеля.      - Кто это "они"? - спросил Гленарван.      - Да мои очки. Черт возьми! Как их не потерять при такой сумятице!      - Вы не ранены?      - Нет! Помят немножко. Уж не знаю кем.      - Вот кем, - отозвался майор, волоча за собой животное, которое застрелил.      Все поспешили в касучу и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.      Это был красивый зверь, похожий на небольшого верблюда, только без горба. У него была изящная голова, стройное тело, длинные, тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе. Взглянув на него, Паганель тотчас же воскликнул:      - Это гуанако!      - Что такое гуанако? - спросил Гленарван.      - Животное, годное в пищу, - ответил Паганель.      - И вкусное?      - Очень. Пища, достойная богов Олимпа! Я знал, что у нас на ужин будет свежее мясо! И какое мясо! Но кто же освежует тушу?      - Я, - сказал Вильсон.      - Прекрасно! А я берусь приготовить жаркое, - ответил Паганель.      - Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? - спросил Роберт.      - Конечно, мой мальчик, ведь я француз, а всякий француз немного повар.      Через пять минут Паганель раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал товарищам аппетитно зажаренное "филе гуанако". Никто не стал чиниться, и все собрались уписывать мясо за обе щеки.      Но, едва попробовав, путешественники, к великому изумлению географа, сделали гримасу отвращения.      - Отвратительно! - сказал один.      - Совершенно несъедобно! - добавил другой.      Бедный ученый, попробовав своей стряпни, вынужден был согласиться, что подобное жаркое было несъедобно даже и для голодных людей. Товарищи стали подшучивать над ним, к чему он отнесся добродушно, и подняли на смех его "пищу богов". Он сам ломал себе голову, стараясь понять, почему это действительно вкусное и лакомое мясо гуанако превратилось в столь несъедобное. Внезапно его озарила догадка:      - Я понял! - воскликнул он. - Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем дело!      - Быть может, это мясо слишком долго лежало? - спокойно спросил Мак-Наббс.      - Нет, несносный майор, к сожалению, оно слишком долго бежало, и как я мог упустить это из виду!      - Что вы хотите этим сказать, господин Паганель? - спросил Том Остин.      - Я хочу сказать, что мясо гуанако вкусно только тогда, когда животное убито во время отдыха, но если за ним долго охотились и животное долго бежало, тогда его мясо несъедобно. И поэтому, по отвратительному вкусу нашего жаркого, я заключаю, что это животное, как и все стадо, примчалось издалека.      - Вы уверены в этом? - спросил Гленарван.      - Совершенно уверен.      - Но что, какое явление природы могло так сильно напугать животных, что они покинули логова, где им надлежало бы теперь спокойно спать?      - На это, дорогой мой Гленарван, я не могу вам ответить. Поверьте мне, не будем искать дальнейших объяснений, а лучше ляжем спать. Я прямо умираю, так мне хочется спать! Ну как, будем спать, майор?      - Будем спать, Паганель!      Подбросив топлива в очаг, каждый завернулся в свое пончо, и вскоре в хижине раздался богатырский разнозвучный храп, причем громче всего среди этого гармоничного оркестра выделялся бас ученого географа.      Только Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли невольно возвращались к стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся в одном направлении. Их не могли преследовать хищные звери - на такой высоте их почти нет, а охотников и того меньше. Что же внушило гуанако такой ужас, что погнало их к пропастям Антуко? Какая причина? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.      Однако под влиянием полудремоты мысли его мало-помалу приняли иное направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Кордильер. Именно там начнутся настоящие поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Одна за другой проносились эти картины в его воображении, но ежеминутно его отвлекало от них то потрескивание искорки, вылетавшей из очага, то яркая вспышка пламени, освещавшая лица спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены касучи. Но тут же предчувствия снова с еще большей силой овладевали им. Он полусознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, трудно объяснимым в этих пустынных горах.      Внезапно ему почудились отдаленные глухие угрожающие раскаты, словно раскаты грома, но они неслись не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам горы, на несколько тысяч футов ниже, чем ее вершина. Гленарван решил убедиться в этом и вышел из касучи.      Взошла луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни облачка ни внизу, ни на вершинах гор. Лишь кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Высоко в небе мерцали тысячи звезд. А между тем раскаты не умолкали. Казалось, они приближались и неслись вдоль Кордильер. Гленарван вернулся в касучу, еще более обеспокоенный, спрашивая себя, что общего могло быть между этим подземным гулом и бегством гуанако. Не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Между тем, не будучи твердо уверен в том, что им действительно грозит какая-то опасность, он не разбудил утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам забылся в тяжелой дремоте, продлившейся несколько часов.      Вдруг ужасающий грохот разом поднял его на ноги, то был оглушительный шум, похожий на скрежет бесконечного множества повозок, везущих по гулкой мостовой ящики с артиллерийскими снарядами. Внезапно Гленарван почувствовал, что почва уходит у него из-под ног; касуча заколебалась, в стенах ее появились трещины.      - Тревога! - крикнул он.      Его спутники, уже проснувшиеся и упавшие кто как попало, сползали вниз по крутому склону горы. Рассветало, и глазам открылась жуткая картина. Облик гор внезапно изменился: они стали ниже; остроконечные вершины их, качаясь, исчезали, словно под ними открывались какие-то люки. Происходило явление, свойственное Кордильерам (почти тождественное явление природы произошло на Монбланской горной цепи в 1820 году; при этой ужасающей катастрофе погибли три проводника из Шамуни): горный кряж в несколько миль шириной целиком перемещался, сползая вниз к равнине.      - Землетрясение! - крикнул Паганель.      Он не ошибся. Это было одно из тех стихийных бедствий, которые свойственны гористой границе Чили как раз в этой местности, где в течение четырнадцати лет Копяапо был дважды уничтожен, а Сант-Яго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканы этой горной цепи, сравнительно недавнего происхождения, представляют собою недостаточные клапаны для беспрепятственного выхода подземных паров и газов. Отсюда эти непрекращающиеся сотрясения, на местном наречии - "темблорес".      Между тем оторвавшаяся часть горной площадки с находившимися на ней ошеломленными, охваченными ужасом людьми, которые вцепились в росшие кругом лишайники, катилась вниз с быстротой курьерского поезда, то есть пятидесяти миль в час. Невозможно было ни убежать, ни задержаться, ни крикнуть. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое-либо общение невозможным. Кряж то опускался без толчков и тряски, то, словно судно в бурном море, подвергался килевой и боковой качке. Он проносился мимо пропастей, куда стремглав падали глыбы горных пород, выкорчевывал вековые деревья, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.      Трудно вообразить себе мощь, развиваемую этой массой в миллиарды тонн весом, скользящей со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!      Никто не мог бы определить, сколько времени длилось это неописуемое падение. Никто не осмелился вообразить, в какую же пропасть предстояло обрушиться этой громаде. Никто не знал, все ли они еще живы или кто-нибудь лежит уже распростертый на дне пропасти. Задыхаясь от быстрого спуска, окоченевшие от пронизывающего их ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они еле переводили дух; обессиленные, почти без сознания, цеплялись за скалы, движимые лишь могучим инстинктом самосохранения.      Вдруг толчок невероятной силы оторвал их от скользящего острова, выбросил вперед, и они покатились по последним уступам гор. Плато резко остановилось.      В течение нескольких минут никто не шевелился. Наконец один поднялся. Оглушенный толчком, он все же твердо держался на ногах. То был майор. Отряхнув ослеплявшую его пыль, он оглянулся. Вокруг, один возле другого, словно вылетевшие из ружья свинцовые пули, неподвижно лежали его спутники. Майор пересчитал их. Все были налицо, кроме Роберта Гранта.    Глава 14. Спасительный выстрел      Восточный склон Андских Кордильер, спускаясь длинными пологими скатами, незаметно переходит в равнину; на этой равнине оказался обломок горы с путешественниками. В этом новом краю расстилались тучные пастбища, высились, образуя настоящий лес, великолепные деревья и несметное число яблонь, отягощенных золотистыми плодами, посаженных еще во времена завоевания материка. То был, казалось, уголок плодородной Нормандии, заброшенный на эти плоские равнины, и при всяких иных обстоятельствах путешественник был бы поражен столь внезапным переходом от пустыни к оазису, от снеговых вершин к зеленеющим лугам, от зимы к лету.      Почва вновь стала совершенно неподвижной. Землетрясение прекратилось, и подземные силы проявляли, видимо, свою разрушительную работу где-то дальше, ибо цепь Кордильер всегда в каком-нибудь месте подвержена колебаниям или сотрясениям почвы. На этот раз землетрясение отличалось особой силой. Очертания гор резко изменились. На фоне голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник по пампе напрасно стал бы искать на них привычных ориентиров. Начинался восхитительный день. Восстав со своего влажного ложа - Тихого океана, солнечные лучи скользили по серебристому простору, погружаясь в волны уже другого океана.      Было восемь часов утра.      Гленарван и его спутники благодаря усилиям майора мало-помалу вернулись к жизни. Они были лишь сильно оглушены. Итак, они спустились с Кордильер и могли бы приветствовать такое передвижение, все заботы о котором взяла на себя природа, если бы не исчез один из них, самый слабый, еще ребенок, Роберт Грант.      Мужественный мальчик покорил сердца спутников. Паганель, особенно к нему привязавшийся, да и майор, несмотря на свой холодный вид, - все полюбили его, но больше всех полюбил его Гленарван. Он пришел в отчаяние, когда узнал об исчезновении Роберта. Гленарван словно видел несчастного мальчика, лежащего на дне пропасти и тщетно зовущего на помощь его, своего второго отца.      - Друзья мои, друзья мои, - говорил Гленарван, с трудом удерживая слезы, - нужно искать его, надо его найти! Не можем мы его бросить на произвол судьбы! Ни одна долина, ни одна пропасть, ни одна бездна не должны остаться необследованными. Обвяжите меня веревкой! Спустите в эти пропасти! Я так хочу! Слышите: хочу! Лишь бы Роберт был жив! Утратив сына, как мы осмелимся найти его отца! И какое имеем мы право спасать капитана Гранта ценою жизни его ребенка!      Спутники Гленарвана молча слушали его. Они понимали, что он жаждет прочесть в их глазах хотя бы тень надежды, и избегали смотреть на него.      - Ну что ж, - продолжал Гленарван, - вы слышали меня! Вы молчите! Так, значит, вы больше уже ни на что не надеетесь! Ни на что!      Все молчали. Наконец заговорил Мак-Наббс:      - Кто из вас, друзья мои, помнит, в какой именно момент исчез Роберт?      Ответа на этот вопрос не последовало.      - Скажите, по крайней мере, подле кого был мальчик во время спуска? - продолжал майор.      - Подле меня, - отозвался Вильсон.      - До какого момента ты видел его подле себя? Постарайся припомнить! Говори!      - Я помню вот что, - ответил Вильсон, - минуты за две до толчка, которым кончился наш спуск, Роберт, уцепившись за пучок лишайника, держался еще подле меня.      - Минуты за две? Подумай хорошенько, Вильсон. Минуты могли показаться тебе очень долгими. Не ошибаешься ли ты?      - Думаю, что не ошибаюсь. Да, именно так: минуты за две, а быть может, и того меньше.      - Пусть так. А где находился Роберт: справа или слева от тебя? - спросил Мак-Наббс.      - Слева. Я помню, как его пончо хлестало меня по лицу.      - А ты по отношению к нам находился с какой стороны?      - Тоже слева.      - Итак, значит, Роберт мог исчезнуть только с этой стороны, - проговорил майор, поворачиваясь к горе и указывая вправо. - Прибавлю, что, принимая во внимание время исчезновения мальчика, можно с уверенностью сказать, что он упал на ту часть горы, которая снизу ограничена равниной, а сверху - стеной в две тысячи футов. Там-то и следует его искать, и, распределив между собой этот район, мы там его и найдем.      Никто не прибавил ни слова. Шесть человек взобрались по склону Кордильер, расположились цепью на хребте и начали на разной высоте поиски. Держась вправо от линии спуска, они обыскивали малейшие трещины, спускались, рискуя жизнью, на дно пропастей, местами заваленных обломками массива, и выбирались оттуда с окровавленными руками и ногами, в изодранной одежде. В течение долгих часов вся эта часть Кордильер, за исключением нескольких, совершенно недоступных плоскогорий, была обследована самым тщательным образом, и ни одному из этих мужественных людей не пришло в голову подумать об отдыхе. Но, увы, все поиски оказались тщетными. Ребенок нашел в горах не только смерть, но и могилу, навеки сокрытую надгробной плитой какой-нибудь огромной скалы.      Около часа дня Гленарван и его спутники, разбитые усталостью, удрученные, вновь сошлись на дне долины. Гленарван глубоко страдал. Он говорил с трудом, с его губ слетали одни и те же слова, прерываемые вздохами:      - Не уйду отсюда! Не уйду!      Всем понятно было это упорство, превратившееся в навязчивую идею, и каждый отнесся к нему с уважением.      - Подождем, - сказал Паганель майору и Тому Остину, - отдохнем немного и восстановим силы. Это нам необходимо независимо от того, возобновим ли мы наши поиски или будем продолжать наш путь.      - Да, - ответил Мак-Наббс, - останемся здесь, раз этого хочет Эдуард. Он надеется - но на что он надеется?      - Бог его знает, - сказал Том Остин.      - Бедный Роберт! - промолвил Паганель, вытирая слезы.      В долине росло множество деревьев. Майор выбрал место под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить временный лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса - вот все, что уцелело у путешественников. Вблизи протекала речка, где черпали еще мутную после обвала воду. Мюльреди развел на траве костер и вскоре подал своему хозяину горячий, подкрепляющий силы напиток. Но Гленарван отказался от него и продолжал лежать в оцепенении на раскинутом пончо.      Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и безмятежная, какой была вначале и предыдущая ночь. В то время как все улеглись, хотя и не засыпали, Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался, надеясь, что расслышит призыв мальчика. Он поднялся высоко, углубился далеко в горы один и, приложив ухо к земле и стараясь укротить биение сердца, прислушивался.      В течение всей ночи бедный лорд блуждал в горах. То Паганель, то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на скользких гребнях, у края пропасти, куда увлекала его бесполезная отвага. Но его последние усилия, его стократ повторяемый призыв: "Роберт! Роберт!" - оказались бесплодными, - оплакиваемое им имя повторяло эхо.      Настало утро. Друзьям пришлось идти за Гленарваном на отдаленное плоскогорье и силой увести в лагерь. Он был в невыразимом отчаянии. Кто осмелился бы заговорить с ним о дальнейшем пути, кто посмел бы предложить ему покинуть эту роковую долину? А между тем не хватало уже съестных припасов. Где-то вблизи должны были находиться те аргентинские проводники, о которых говорил им катапас, и лошади, необходимые для перехода через пампу. Вернуться было гораздо трудней, чем идти вперед. Кроме того, было условлено встретиться с "Дунканом" на побережье Атлантического океана. Эти веские соображения не допускали дальнейшего промедления, и в общих интересах необходимо было продолжать путь.      Мак-Наббс попытался отвлечь Гленарвана от его горестных мыслей. Долго уговаривал он друга, но тот, казалось, не слышал его и только отрицательно качал головой. Наконец он пробормотал:      - Выступать?      - Да, выступать.      - Подождем еще час.      - Хорошо, подождем, - согласился майор.      Час прошел, Гленарван стал умолять переждать еще час. Казалось, что это приговоренный к смерти молит о продлении жизни. Так шло время приблизительно часов до двенадцати. Наконец Мак-Наббс, посоветовавшись со всеми, решительно заявил, что надо отправляться в путь, ибо от этого зависит жизнь всех его спутников.      - Да, да, - отозвался Гленарван, - надо, надо отправляться.      Но, говоря это, он не глядел на Мак-Наббса. Его взор был устремлен на какую-то черную точку высоко в небе. Вдруг он поднял руку и замер.      - Вон там, там! - крикнул Гленарван. - Смотрите! Смотрите!      Все взглянули туда, куда он так настойчиво указывал. В это время черная точка заметно увеличилась.      Это была птица, парившая на неизмеримой высоте.      - Это кондор, - сказал Паганель.      - Да, кондор, - отозвался Гленарван. - Как знать! Он несется сюда, снижается... Подождем.      На что надеялся Гленарван? Не помутился ли его рассудок? Что значили слова: "Как знать"?      Паганель не ошибся: все яснее и яснее можно было разглядеть кондора. Этот великолепный хищник, перед которым некогда благоговели инки (древние индейские племена), был царем Анд. В этом краю он достигает необычайно крупных размеров. Сила его изумительна, он нередко сталкивает в пропасть быка. Он набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в жертву, поднимается с ней на большую высоту. Нередко кондор парит на высоте двадцати тысяч футов, то есть на высоте, недоступной человеку. Отсюда этот невидимый царь воздушных пространств зорко оглядывает землю и замечает там такие неуловимые глазом предметы, что изумляет естествоиспытателей.      Но что такое заметил этот кондор? Быть может, труп Роберта Гранта?      - Как знать! - повторял Гленарван, не спуская с него глаз.      А чудовищная птица приближалась, то паря в воздухе, то стремительно падая вниз, словно неодушевленное тело, брошенное в пространство. Но вскоре хищник начал описывать большие круги не выше, чем семьсот футов над землей. Теперь кондора можно было рассмотреть ясно: ширина его могучих распростертых крыльев превышала пятнадцать футов, он держался в воздухе, еле взмахивая ими, так как большим птицам свойственно летать с величественным спокойствием, тогда как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, приходится беспрестанно махать крыльями.      Майор и Вильсон схватили карабины. Гленарван жестом их остановил. Кондор описывал круги над одним из недоступных для человека плато Кордильер, находившимся приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча страшные когти, время от времени тряся своим хрящеватым гребнем.      - Это там! Там!.. - крикнул Гленарван.      Вдруг в его голове промелькнула догадка.      - Если Роберт еще жив! - воскликнул он в ужасе. - То эта птица... Стреляйте, друзья мои, стреляйте!      Но было уже поздно: кондор исчез за высокими выступами скалы. Прошла секунда, показавшаяся столетием... Но вот огромная птица появилась снова: она летела медленнее, отягощенная грузом.      Раздался вопль ужаса - в когтях у кондора висело и качалось безжизненное тело, то было тело Роберта Гранта. Хищник, вцепившись в одежду мальчика, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он заметил путешественников и, стремясь со своей тяжелой добычей поскорее скрыться, мощно рассекал крыльями воздух.      - А! - крикнул Гленарван. - Пусть лучше тело Роберта разобьется о скалы, чем послужит...      Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, прицелился в кондора, но рука его дрожала, глаза заволоклись туманом, он не мог навести ружья.      - Предоставьте это мне, - сказал майор.      И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак-Наббс прицелился в кондора: тот был от него уже в трехстах футах.      Но не успел майор нажать курок карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся между двумя базальтовыми громадами, и кондор, пораженный пулей в голову, описывая круги, стал медленно, словно на парашюте, спускаться на своих широко распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от крутого берега ручья.      - Теперь за нами дело! За нами! - крикнул Гленарван.      И, не стараясь узнать, откуда раздался спасительный выстрел, он кинулся к кондору. Спутники последовали за ним. Когда они добежали до кондора, тот был уже мертв, а тела Роберта почти не было видно из-под его широких крыльев.      Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей птицы, уложил на траву и приник ухом к безжизненному телу.      Никогда из уст человеческих не вырывалось еще такого радостного возгласа, какой вырвался в этот миг у Гленарвана:      - Он дышит! Он жив!      В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо свежей водой. Он пошевелился, приоткрыл глаза, посмотрел вокруг себя и прошептал:      - А, это вы, сэр: отец мой!      Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить и, опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, заплакал от радости.    Глава 15. Испанский язык Жака Паганеля      Роберт, избавившись от одной страшной опасности, тут же подвергся другой, пожалуй не меньшей: его едва не задушили в объятиях. Как он ни был слаб, но все же ни один из его спутников не смог удержаться от того, чтобы не прижать мальчика к сердцу. Надо полагать, что такие объятия не гибельны для больных; по крайней мере Роберт от них не умер.      Затем мысли путешественников от спасенного обратились к спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом.      Шагах в пятидесяти он увидел человека очень высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. У ног его лежало длинное ружье. У этого столь неожиданно появившегося незнакомца были широкие плечи, длинные волосы, схваченные кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов, смуглое лицо было раскрашено: переносица красной краской, веки - черной, лоб - белой. Одет он был, как полагается жителю пограничной полосы Патагонии: на нем был великолепный, сшитый жилами страуса плащ из шкуры гуанако, пушистой шерстью наружу, и разукрашенный красными фантастическими узорами. Под плащом виднелась нижняя одежда из лисьего меха, туго стянутая в талии и впереди заканчивающаяся клинышком. На поясе висел мешочек с красками для раскрашивания лица. Обувь его была сшита из бычьей кожи и у лодыжек крестообразно перевязана ремешками.      Несмотря на пеструю раскраску, лицо патагонца было величественно и обличало недюжинный ум. Стоя в позе, полной достоинства, он ждал, что произойдет. Эту неподвижную и внушительную фигуру, стоящую на скалистом пьедестале, можно было принять за статую, олицетворяющую бесстрастие.      Заметив патагонца, майор указал на него Гленарвану, и тот быстро подошел к нему. Патагонец сделал два шага вперед. Гленарван схватил его руку и крепко пожал. В глазах лорда, во всем его облике, в его сияющем лице светилась такая признательность, такая горячая благодарность, что патагонец не мог не понять его. Он слегка наклонил голову и произнес несколько слов, которые, однако, ни майор, ни его друг не поняли.      Тогда патагонец, внимательно всмотревшись в чужестранцев, заговорил на другом языке, но и на этот раз его не поняли. Впрочем, некоторые произнесенные туземцем фразы показались Гленарвану похожими на испанский язык, на котором он знал несколько обиходных слов.      - Espanol? (Испанец?) - спросил он.      Патагонец кивнул головой сверху вниз - движение, имеющее у всех народов одинаковое значение.      - Отлично, - заявил майор, - теперь дело за нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову изучать испанский язык!      Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и приветствовал патагонца с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не смог оценить. Географу тотчас же рассказали обо всем.      - Чудесно! - воскликнул он.      И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он проговорил:      - Vos sois urn homem de bem! (Вы славный человек!) Туземец внимательно слушал, но ничего не отвечал.      - Он не понимает, - промолвил географ.      - Быть может, вы неправильно произносите? - высказал предположение майор.      - Возможно. Произношение дьявольское!      И Паганель снова повторил свою любезную фразу, но результат был все тот же.      - Изменим фразу, - сказал географ и произнес медленно и внушительно: - Sem duvida, um Patagao? (Конечно, вы патагонец?) Тот по-прежнему молчал.      - Dizeime! (Отвечайте!) - добавил Паганель.      Патагонец и на этот раз не проронил ни слова.      - Vos compriendeis? (Вы понимаете?) - закричал Паганель так громко, что едва не порвал себе голосовые связки.      Было очевидно, что индеец ничего не понимал, так как наконец ответил по-испански:      - No comprendo (не понимаю).      Теперь настала очередь Паганеля изумляться, и он с видимым раздражением спустил очки со лба на глаза.      - Пусть меня повесят, если я понимаю хоть слово на этом дьявольском наречии! - воскликнул он. - По-видимому, это арауканское наречие.      - Да нет же, - отозвался Гленарван, - этот человек, несомненно, ответил по-испански.      И повернувшись к патагонцу, он вновь спросил его:      - Espanol?      - Si, si! (Да, да!) - ответил туземец.      Паганель остолбенел от удивления, майор и Гленарван переглянулись.      - Я боюсь, мой ученый друг, - начал, слегка улыбаясь, майор, - не произошло ли здесь какого-нибудь недоразумения и не стали ли вы жертвой своей рассеянности, которая, как мне кажется, вас неотступно преследует?      - Что? Что? - насторожился географ.      - Дело в том, что патагонец, несомненно, говорит по-испански.      - Он?      - Да, он! Не изучили ли вы случайно какой-нибудь другой язык, приняв его...      Мак-Наббс не успел договорить. Негодующий возглас Паганеля, сопровождаемый возмущенным пожатием плеч, прервал его.      - Вы слишком многое позволяете себе, майор, - сказал Паганель сухо.      - Так почему же вы его не понимаете? - ответил Мак-Наббс.      - Не понимаю его потому, что туземец говорит на плохом испанском наречии, - ответил раздраженно географ.      - Вы считаете, что он говорит на плохом наречии, потому что не понимаете его? - спокойно сказал майор.      - Послушайте, Мак-Наббс, - вмешался Гленарван, - ваше предположение невероятно. Как ни рассеян наш друг Паганель, но вряд ли можно допустить, чтобы он вместо одного языка изучил другой.      - Тогда, дорогой Эдуард, или лучше вы, почтенный Паганель, объясните мне происходящее.      - Я ничего не хочу объяснять, - ответил географ. - Я свидетельствую: вот книга, по которой я ежедневно изучал испанский язык. Взгляните на нее, майор, и вы увидите, что я не ввожу вас в заблуждение!      С этими словами Паганель начал рыться в своих многочисленных карманах и спустя некоторое время вытащил весьма потрепанный томик и торжествующе подал его майору. Тот взял книжку и взглянул на нее.      - Это что за литературное произведение? - спросил он.      - Это "Луизиада", - ответил Паганель, - великолепная героическая поэма, которая...      - "Луизиада"? - воскликнул Гленарван.      - Да, друг мой, не более не менее, как "Луизиада" великого Камоэнса!      - Камоэнса? - повторил Гленарван. - Но, бедный друг мой, ведь Камоэнс португалец! Вы, значит, в течение шести недель изучаете португальский язык!..      - Камоэнс... "Луизиада"... Португальский язык... - вот все, что мог пролепетать Паганель.      Глаза его под очками смущенно забегали, тотчас раздался гомерический смех обступивших его спутников.      Патагонец и бровью не повел. Он спокойно ждал объяснения этой непонятной ему сцены.      - Ах я безумец, ах сумасшедший! - воскликнул наконец Паганель. - Так вот что произошло! И все это не шутка! Все это произошло со мной! Да ведь это вавилонское смешение языков! Ах, друзья мои, друзья мои! Подумайте только: ехать в Индию и очутиться в Чили! Изучать испанский язык, а выучить португальский! Нет, это слишком! И если так будет продолжаться, то в один прекрасный день вместо того, чтобы выбросить в окно свою сигару, я выброшусь сам!      Наблюдая, как Паганель относится к своему злоключению, видя, как он переживает эту досадную неудачу, нельзя было не смеяться, и он первый подал тому пример.      - Смейтесь, друзья мои, смейтесь от всей души! - повторял он. - Поверьте, я сам больше всех смеюсь над собой! - Тут он так захохотал, как, по всей вероятности, не хохотал ни один ученый в мире.      - Тем не менее мы все же остались без переводчика, - промолвил майор.      - О, не приходите в отчаяние, - отозвался Паганель, - португальский и испанский языки настолько схожи, что я даже перепутал их, но это сходство поможет мне быстро исправить ошибку, и вскоре я смогу поблагодарить этого достойного патагонца на языке, которым он столь хорошо владеет.      Паганель не ошибся, ибо через несколько минут ему удалось обменяться с туземцем несколькими словами. Географ узнал, что патагонца зовут Талькав, что на арауканском языке значит "громовержец". По всей вероятности, это прозвище было ему дано благодаря его искусству в обращении с огнестрельным оружием.      Но особенно обрадовался Гленарван тому, что патагонец оказался профессиональным проводником по пампе. Встреча с патагонцем являлась такой необыкновенной удачей, что все окончательно уверовали в успех экспедиции, и никто больше не сомневался в спасении капитана Гранта.      Между тем путешественники вернулись с индейцем к Роберту. Мальчик протянул руки к туземцу, и тот безмолвно положил ему на голову руку. Он осмотрел мальчика, ощупал ушибленные места. Затем, улыбаясь, пошел к берегу реки, сорвал там несколько пучков дикого сельдерея и, вернувшись, натер ими тело больного. Благодаря этому чрезвычайно осторожному массажу мальчик почувствовал прилив сил, и было очевидно, что несколько часов покоя поставят его на ноги.      Итак, было решено, что этот день, а также следующую ночь посвятят отдыху. К тому же надлежало обсудить и решить два важных вопроса: о пище и о транспорте. Ни съестных припасов, ни мулов у путешественников не было. К счастью, с ними был Талькав. Теперь этот проводник, привыкший сопровождать путешественников вдоль границы Патагонии, один из самых умных местных бакеанос, взялся снабдить Гленарвана всем необходимым для его небольшого отряда. Он предложил отправиться в индейскую "тольдерию" (деревню), находившуюся всего в четырех милях от них, где, по его словам, можно достать все необходимое для экспедиции. Это предложение сделано было наполовину при помощи жестов, наполовину при помощи испанских слов, которые Паганелю удалось понять. Оно было принято. Гленарван и его ученый друг, простившись с товарищами, немедленно направились вслед за проводником-патагонцем вверх по течению реки.      Полтора часа они шли быстро, едва поспевая за великаном Талькавом. Вся прилегавшая к подножию Кордильер местность отличалась красотой и замечательным плодородием. Сменяя друг друга, тянулись тучные пастбища. Казалось, тут свободно могло прокормиться стотысячное стадо жвачных животных. Широкие пруды, соединенные между собой частой сетью речек, обильно питали-влагой зеленеющие равнины. Черноголовые лебеди игриво плескались в этом водяном царстве, оспаривая его у множества страусов, резвившихся среди льяносов (высокотравные степи в Южной Америке). Царство пернатых, шумное, яркое по краскам, было очень разнообразно. "Изакас" - изящные, серенькие с белыми полосками горлицы - и желтые "кардиналы" красовались на ветвях деревьев, словно живые цветы. Перелетные голуби мчались куда-то вдаль, и стая разнообразных воробьев - "чинголос", "ильчуэрос", "монхитас" - преследовали друг друга, наполняя воздух пронзительным чириканьем. Жак Паганель восторженно любовался всем окружающим, и с его уст непрерывно срывались восклицания, к большому удивлению патагонца, считавшего вполне естественным, что по воздуху летают птицы, на прудах плавают лебеди, а на лугах растут травы. Ученому-географу не пришлось ни жалеть о предпринятой прогулке, ни жаловаться на ее продолжительность. Они уже достигли становища индейцев, а ему показалось, что он только что пустился в путь. Тольдерия раскинулась в глубине долины, сжатой отрогами Анд. Здесь, в шалашах из ветвей, жило человек тридцать туземцев-кочевников, которые пасли огромные стада тучных коров, быков, лошадей и овец. Они перегоняли их с пастбища на пастбище и всюду находили для своих четвероногих питомцев обильную пищу.      Андо-перуанцы - помесь племен арауканов, пуэльче и аукассов. Цвет их кожи имеет оливковый оттенок, они среднего роста, коренастые, с почти круглым овалом лица, низким лбом, выдающимися скулами, тонкими губами, с женоподобными чертами, тупым выражением лица. Антрополог сразу сказал бы, что эти туземцы не являются представителями чистой расы. Вообще они были мало интересны, но Гленарвану нужны были не они, а их стада. А поскольку у кочевников имелись быки и лошади, то ему больше от них ничего и не требовалось.      Талькав взялся вести переговоры и быстро пришел к соглашению. В обмен на семь низкорослых лошадок аргентинской породы с полной сбруей, сто фунтов сушеного мяса, несколько мер риса и несколько бурдюков для воды индейцы соглашались (вместо вина или рома, что для них было более ценно) взять двадцать унций золота, назначение которого они прекрасно знали. Гленарван хотел купить восьмую лошадь для патагонца, но тот дал понять, что в этом нет нужды.      Торг был закончен. Гленарван распрощался со своими новыми "поставщиками", как их назвал Паганель, и меньше чем через полчаса все трое вернулись в лагерь. Там их встретили восторженными криками, которые, по правде говоря, относились больше к съестным припасам и верховым лошадям. Все закусили с большим аппетитом.      Поел немного и Роберт. Его силы почти восстановились.      Остаток дня был посвящен полному отдыху. Говорили понемногу обо всем: о милых спутницах, оставленных на яхте, о самой яхте, о капитане Джоне Манглсе, о его славной команде, о Гарри Гранте, который, возможно, был где-нибудь недалеко.      Паганель не расставался с индейцем - он сделался тенью Талькава. Географ был вне себя от радости: наконец-то он увидел настоящего патагонца, рядом с которым он казался карликом, патагонца, могущего почти соперничать своим ростом с мексиканским императором Максимилианом и с тем негром из Конго, восьми футов ростом, которого видел ученый Ван-дер-Брок. Паганель оглушал невозмутимого Талькава испанскими фразами, и тот терпеливо выслушивал его. На этот раз географ изучал испанский язык без книги. Слышно было, как он явственно произносил испанские слова, напрягая то горло, то язык, то челюсти.      - Если я не усвою произношения, то будьте снисходительны ко мне, - повторял он майору. - Но мог ли я когда-нибудь предполагать, что испанскому языку меня будет обучать патагонец!    Глава 16. Рио-Колорадо      На следующий день, 22 октября, в восемь часов утра Талькав подал сигнал к отправлению. Аргентинская равнина между двадцать вторым и сорок вторым градусами долготы понижается с запада на восток: путешественникам предстояло только спускаться по отлогому склону к морю.      Когда патагонец отказался от предложенной лошади, Гленарван решил, что Талькав, подобно местным проводникам, предпочитает идти пешком, - что при его длинных ногах было, конечно, легко.      Но Гленарван ошибся.      В момент отъезда Талькав свистнул по-особому, и тотчас же из соседней рощицы выбежала великолепная аргентинской породы рослая лошадь. Это было необыкновенно красивое животное караковой масти, выносливое, гордое, смелое и горячее. Маленькая, изящно посаженная голова, раздувающиеся ноздри, глаза, полные огня, широкие подколенки, крутой загривок, высокая грудь, длинные бабки - словом, все говорило о силе и гибкости. Мак-Наббс, знаток лошадей, не мог вдоволь налюбоваться этим представителем пампаских коней, он находил у него некоторое сходство с английским гунтером. Красавец конь носил имя Таука, что на патагонском языке значит "птица", и, несомненно, заслуживал это прозвище.      Лишь только Талькав вскочил на коня, тот встал на дыбы и рванулся вперед. Нельзя было не залюбоваться патагонцем, этим великолепным наездником. Его снаряжение заключалось в двух охотничьих приспособлениях, бывших в большом ходу в аргентинских равнинах: бола и лассо. Бола состоит из трех шаров, соединенных кожаным ремнем. Индеец бросает их с расстояния в сто шагов в преследуемого зверя или врага столь метко, что этот снаряд опутывает ноги жертвы и она тут же падает. Итак, в руках индейца - это грозное оружие, и владеет он им с поразительной ловкостью. Лассо - ремень, футов в тридцать длиной, туго сплетенный из двух кожаных полос, заканчивается затяжной петлей, скользящей по железному кольцу. Эту затяжную петлю бросают правой рукой, в то время как левой держат ремень, конец которого крепко прикреплен к седлу. Длинный, перекинутый через плечо карабин дополнял вооружение патагонца.      Талькав, не замечая, по-видимому, восторга, вызванного его изящной, непринужденной и гордой осанкой, стал во главе отряда, и все двинулись в путь. Всадники то скакали галопом, то ехали шагом, ибо аргентинским лошадям, видимо, рысь была несвойственна. Роберт ехал верхом так смело, что Гленарван уверился в его способности крепко держаться в седле.      Пампа начинается у самого подножия Кордильер. Ее можно делить на три зоны: первая идет от хребта Анд и покрыта низкорослыми деревьями и кустарником, она тянется на двести пятьдесят миль; вторая, шириной в четыреста пятьдесят миль, поросшая великолепными травами, кончается в ста восьмидесяти милях от Буэнос-Айреса. Отсюда до самого моря путешественник едет безбрежными лугами и мнет поросли люцерны и чертополоха, - это третья зона пампы.      Когда отряд Гленарвана выехал из ущелий Анд, то прежде всего натолкнулся на множество подвижных песчаных дюн, называемых "меданос". Если в дюнах корни растений глубоко не переплетены между собой, то ветер гонит песок словно морские волны. Этот песок, необыкновенно мелкий, при малейшем дуновении взвивается легким облаком, превращаясь порой в настоящие смерчи, поднимающиеся на большую высоту. Это зрелище одновременно и радует взор и неприятно для глаз. Радует, ибо трудно вообразить себе что-либо более своеобразное, чем эти бродящие по равнине смерчи: то сталкивающиеся, то смешивающиеся, падающие и вновь вздымающиеся в каком-то хаотическом беспорядке; оно неприятно, ибо от бесчисленных меданос в воздухе отделяется мельчайшая пыль, проникающая в глаза, как плотно их ни прикрывай.      Это явление, вызванное северным ветром, продолжалось в течение почти всего дня. Тем не менее отряд быстро двигался вперед, и к шести часам вечера оставшиеся в сорока милях позади Кордильеры лишь смутно чернели на горизонте, терялись в вечернем тумане.      Путешественники, несколько утомленные, пройдя добрых тридцать восемь миль, с удовольствием приветствовали час отдыха. Привал сделали на берегу быстрой реки Неукен, мутные, бурные воды которой мчались меж высоких красных утесов. Неукен называется у некоторых географов "Рамид", у других      - "Комоэ" и берет свое начало среди озер, известных только индейцам.      Ни ночью, ни в течение следующего дня не произошло ничего примечательного. Ехали быстро и без приключений. Ровная местность и умеренная температура облегчали путешествие. Все же около полудня солнечные лучи стали палящими. Вечером горизонт на юго-западе заволокло тучами - верный признак перемены погоды. Патагонец не мог не знать этого и указал географу пальцем на западную часть неба.      - Знаю, - отозвался Паганель и, обращаясь к спутникам, сказал: - Погода меняется к худшему. Нам придется познакомиться с "памперо".      И объяснил, что памперо, чрезвычайно сухой юго-западный ветер, - частое явление в аргентинских равнинах. Талькав не ошибся: ночью памперо задул с ужасной силой, причиняя немалые страдания людям, располагавшим только пончо. Лошади улеглись на землю, а люди сбились в кучу подле них. Гленарван боялся, что ураган задержит их, но Паганель, поглядев на барометр, успокоил его:      - Обычно памперо свирепствует три дня подряд, на что безошибочно указывает барометр. Но если барометр поднимается, как в данном случае, то все ограничивается несколькими часами яростного шквала. Успокойтесь, мой друг, на рассвете небо снова прояснится.      - Вы говорите, словно по книге читаете, Паганель, - заметил Гленарван.      - Я сам словно книга, - ответил географ, - и вы можете, не стесняясь, эту книгу перелистывать.      Книга не ошиблась: в час ночи ветер вдруг стих, и путешественники могли восстановить силы крепким сном. Проснулись освеженными, бодрыми, в особенности Паганель, который, похрустывая суставами, весело потягивался, словно щенок.      Было 24 октября. Прошло десять дней со времени отъезда путешественников из Талькауано. До места, где Рио-Колорадо пересекается тридцать седьмой параллелью, оставалось еще девяносто три мили, то есть три дня пути. Во время этого переезда через Американский материк лорд Гленарван нетерпеливо ожидал встречи с туземцами, надеясь через патагонца, с которым Паганель стал уже недурно объясняться, выведать у них какие-нибудь сведения о капитане Гранте. Но они ехали по местам, редко посещаемым индейцами, так как проезжие дороги, ведущие из Аргентинской республики к Кордильерам, проходят севернее. Индейцы-кочевники или оседлые, живущие под властью касиков, тоже не попадались. А если случайно вдали показывался какой-нибудь всадник-кочевник, то он спешил ускакать прочь, отнюдь не желая вступать в сношения с незнакомцами. Подобный отряд внушал подозрение и мирному всаднику, отважившемуся в одиночестве путешествовать по здешней равнине, и любому бандиту, заставляя его остерегаться этих восьми вооруженных людей, ехавших на быстрых конях; одинокий путник в этих пустынных местах мог заподозрить в них злоумышленников, и потому им никак не удавалось побеседовать ни с честными людьми, ни с грабителями и приходилось, пожалуй, сожалеть, что на пути не попадалась банда растреадорес (грабители на равнинах), даже если бы и пришлось начать с ними разговор, обменявшись предварительно ружейными выстрелами.      Однако, как ни приходилось Гленарвану сожалеть о том, что он никого не встречал, что, естественно, затрудняло их поиски, все же произошло нечто, неожиданно подтвердившее правильность толкования документа.      Не раз отряд пересекал на пути через пампу всевозможные тропы и среди них дорогу, ведущую из Кармена в Мендосу, которую легко можно было узнать по грудам костей домашних животных: мулов, лошадей, овец, быков. Эти кости, обглоданные хищными птицами и побелевшие на воздухе, служили как бы вехами тропы. Их были тысячи, и, несомненно, не один человеческий скелет смешал здесь свой прах с останками животного.      До сих пор Талькав не задал ни одного вопроса относительно маршрута, намеченного путешественниками, хотя понимал, конечно, что отряд не стремится выйти ни на одну из дорог пампы, не имеет целью достичь ни деревень, ни городов или учреждений аргентинских провинций. Каждое утро отряд, выезжая, направлялся навстречу восходящему солнцу и в течение всего дня не уклонялся никуда в сторону, а вечером, когда делали привал, заходящее солнце всегда стояло за спиной. По всей вероятности, Талькаву, как проводнику, должно было казаться странным, что не он ведет путешественников, а те ведут его. Но если он удивлялся, то, со свойственной индейцам сдержанностью, молчал и, пересекая тропинки, по которым отряд не желал следовать, никаких замечаний не делал. Однако в тот день, когда отряд достиг вышеупомянутой дороги из Кармена в Мендосу, Талькав остановил коня и, обратившись к Паганелю, сказал:      - Эта дорога на Кармен.      - Ну да, милейший патагонец, - ответил географ, стараясь как можно лучше выговаривать испанские слова, - это дорога из Кармена в Мендосу.      - Мы поедем не по ней? - спросил Талькав.      - Нет, - ответил Паганель.      - Куда же мы направляемся?      - На восток.      - Это значит, что мы никуда не попадем.      - Как знать!      Талькав замолчал и взглянул с глубоким удивлением на ученого. Однако он ни на минуту не допускал, что Паганель шутит. Индеец, сам относящийся всегда ко всему серьезно, не понимал шуток.      - Итак, вы не едете в Кармен? - спросил он, помолчав немного.      - Нет, - ответил Паганель.      - И в Мендосу - тоже не едете?      - И туда не едем.      В этот момент Гленарван, подъехав к Паганелю, спросил, что говорит ему Талькав и почему он остановился.      - Он спрашивает, куда мы направляемся: в Кармен или Мендосу, - пояснил Паганель, - и очень удивлен, узнав, что мы не едем ни в одно из этих мест.      - Действительно, наш маршрут должен ему казаться очень странным, - заметил Гленарван.      - Видимо, так. Он утверждает, что мы никуда не приедем.      - Послушайте, Паганель, не могли бы вы ему разъяснить цель нашей экспедиции и почему нам важно попасть именно на восток?      - Это будет очень трудно, - ответил Паганель, - ибо индеец ничего не понимает в географических градусах, а история документа покажется ему фантастической.      - Но что именно он не поймет, историю документа или самого историка? - серьезно спросил майор.      - Ах, Мак-Наббс! - воскликнул Паганель. - Вы все еще продолжаете сомневаться в моем испанском языке!      - Ну так попытайтесь объяснить ему, мой почтенный друг! - ответил тот.      - Попытаюсь.      Паганель подъехал к патагонцу и принялся объяснять ему цель экспедиции. Географу часто приходилось прерывать свое объяснение то из-за недостатка слов, то вследствие трудности передать некоторые особенности дела и разъяснить дикарю кое-какие непонятные для него подробности. Любопытно было наблюдать ученого: он жестикулировал, он произносил слова по слогам, он так надрывался, что пот градом катился у него со лба. Когда ему не хватило слов, то пришлось прибегнуть к помощи рук. Паганель, соскочив с лошади, начал чертить на песке географическую карту, где меридианы пересекались с параллелями, где изображены были два океана, где проходила дорога в Кармен. Никогда ни один преподаватель не бывал еще в столь затруднительном положении. Талькав невозмутимо следил за всеми движениями географа, но нельзя было угадать, понимает он его или нет.      Урок географии длился более получаса. Наконец Паганель умолк, вытер струившийся по лицу пот и взглянул на патагонца.      - Понял он? - спросил Гленарван.      - Сейчас выясним, - ответил Паганель. - Но если он ничего не понял, то от дальнейших пояснений я отказываюсь.      Талькав стоял неподвижно. Он молчал. Взгляд его был прикован к начерченной на песке карте, которую мало-помалу сдувало ветром.      - Ну? - спросил его Паганель.      Казалось, что Талькав не слышал вопроса. Ученый уже заметил ироническую улыбку майора и, задетый за живое, собирался было с новой энергией возобновить урок географии, но тут патагонец жестом остановил его.      - Вы ищете пленника? - спросил он.      - Да, - ответил Паганель.      - И ищете его именно на протяжении того пути, который тянется от солнца заходящего к солнцу восходящему? - прибавил Талькав, пользуясь индейской манерой выражаться для определения дороги с запада на восток.      - Вот именно.      - Это ваш бог вручил волнам огромного моря тайну пленника?      - Да, сам бог.      - Ну так пусть исполнится воля его, - с некоторой торжественностью сказал Талькав, - мы направимся на восток, и если надо будет, то дойдем до самого солнца.      Паганель, придя в восторг от своего ученика, тотчас же перевел товарищам ответы индейца.      - Какой умный народ! - прибавил он. - Я уверен, что из двадцати крестьян моей страны девятнадцать ничего не поняли бы из моих объяснений.      Гленарван попросил узнать у патагонца, не слыхал ли он о каких-либо чужестранцах, попавших в плен к индейцам пампасов. Паганель задал индейцу этот вопрос и стал ждать ответа.      - Как будто слыхал, - ответил патагонец.      Этот ответ был немедленно переведен на английский язык, и семь путешественников, окружив патагонца, вперили в него вопросительные взгляды.      Паганель, волнуясь и с трудом подбирая слова, продолжал задавать столь интересующие его вопросы, в то время как взгляд его, устремленный на важное лицо патагонца, казалось, пытался прочесть ответ раньше, чем тот слетит с его губ.      Каждое испанское слово патагонца географ повторял по-английски, и таким образом его спутники слышали ответы как бы на родном языке.      - Кто был этот пленник? - спросил Паганель.      - Это чужестранец, европеец, - ответил Талькав.      - Вы видели его?      - Нет, но я знаю о нем по рассказам индейцев. Он был храбрец. У него было сердце быка.      - Сердце быка! - повторил Паганель. - Ах, что за чудесный образ! Вы поняли, друзья мои? Он хочет сказать "мужественный человек"!      - Мой отец! - крикнул Роберт Грант. Потом, обращаясь к Паганелю, он спросил: - Как сказать по-испански: "Это мой отец"?      - Es mi padre, - ответил географ.      Тогда Роберт взял Талькава за руки и с нежностью произнес:      - Es mi padre!      - Su padre! (Его отец!) - воскликнул патагонец, и взгляд его просветлел.      Он обнял мальчика, снял с седла и с удивлением и симпатией вглядывался в него. Умное, спокойное лицо индейца выражало сочувствие.      Но Паганель не закончил еще своих расспросов. Где находился этот пленник? Что он делал? Когда имен-но Талькав слышал о нем? Все эти вопросы теснились одновременно в его уме. Ответы последовали незамедлительно.      Паганель узнал, что европеец был в плену у одного из индейских племен, кочующих по области между реками Колорадо и Рио-Негро.      - Но где же он находился в последнее время? - спросил Паганель.      - У касика Кальфоукоура, - ответил Талькав.      - Вблизи того пути, по которому мы следуем!      - Да.      - А кто такой этот касик?      - Он вождь индейского племени пойуче, человек с двумя языками, с двумя сердцами.      - То есть он хочет сказать, что этот вождь - человек двуличный как на словах, так и на деле, - пояснил Паганель, предварительно переведя дословно это красивое, образное выражение. - Сможем ли мы спасти нашего друга? - спросил он.      - Возможно, если он все еще находится в руках индейцев.      - А когда вы о нем слышали в последний раз?      - Уже давно. С тех пор солнце дважды посылало пампе лето.      Радости Гленарвана не было предела. Время, указанное патагонцем, совпадало с датой документа. Оставалось выяснить еще один вопрос у Талькава, и Паганель поспешил сделать это.      - Вы говорите об одном пленнике, - сказал он, - а разве их было не трое?      - Не знаю.      - И вы ничего не знаете о том, что теперь с пленником?      - Ничего.      На этом разговор закончился. Возможно, что трое пленников давно были разлучены друг с другом. Но из слов патагонца, несомненно, явствовало, что среди индейцев шел разговор о каком-то европейце, попавшем к ним в плен. Время, когда это произошло, место, где находился пленник, даже образная фраза патагонца о его отваге - все, несомненно, относилось к капитану Гарри Гранту.      На следующий день, 25 октября, путешественники с новой энергией продолжали путь на восток. Ехали по печальной, однообразной, бесконечной равнине, на местном наречии именуемой "травесиас" (пустынные районы). Глинистая почва, отданная во власть ветров, представляла гладкую поверхность: ни камня, ни булыжника, лишь порой они попадались на дне какого-нибудь бесплодного, пересохшего оврага или по берегам прудков, вырытых руками индейцев. Изредка встречались низкорослые рощи с темными верхушками, их то там, то сям прорезали белые рожковые деревья, стручки которых сладки, - они освежают и приятны на вкус. Показывались порой рощицы "чанара", дикий терновник и всевозможные виды колючих кустарников, чахлый вид которых говорил уже о бесплодии почвы.      День 26 октября был утомителен. Необходимо было добраться до Рио-Колорадо. Кони, подгоняемые всадниками, неслись с такой быстротой, что отряд в тот же вечер достиг красавицы реки пампы. Индейское название ее Кобу-Лебу означает "великая река". Пересекая на значительном протяжении пампу, она впадает в Атлантический океан. Там, вблизи устья, происходит любопытное явление: количество воды в реке по мере приближения к океану уменьшается, - потому ли, что почва дна реки впитывает в себя влагу, потому ли, что вода испаряется, но причину этого столь редкого явления до сей поры не выяснили.      Добравшись до Рио-Колорадо, Паганель, как географ, прежде всего искупался в ее водах, окрашенных красноватой глиной. Он был удивлен глубиной реки - явление, объяснявшееся таянием снегов под влиянием летнего солнца; больше того, река оказалась столь широкой, что лошади не в состоянии были переплыть ее. К счастью, двигаясь вверх по течению, путешественники обнаружили висячий мост, сделанный индейцами из плетеных гибких ветвей, скрепленных между собой ремнями. Через этот мост маленькому отряду удалось перебраться на левый берег, где он расположился лагерем.      Прежде чем уснуть, Паганель задался целью точно определить местонахождение Рио-Колорадо и самым тщательным образом нанес эту реку на карту - за отсутствием Яру-Дзангбо-Чу, которая вдали от него низвергала свои воды с Тибетских гор.      Следующие два дня, 27 и 28 октября, путешествие прошло благополучно. Все та же природа, все та же бесплодная почва. Никогда еще пейзаж не выглядел более однообразным, никогда окрестность не казалась более унылой. Между тем почва становилась очень влажной. Приходилось перебираться через затопленные водой низины, так называемые "каньадас", и через никогда не пересыхавшие мелкие лагуны - "эстерос", заросшие водяными травами. Вечером лошади остановились на берегу большого озера Лаукем, вода которого содержит очень много минеральных веществ, индейцы зовут его "Горьким озером". В 1862 году оно было свидетелем жестокой расправы аргентинских войск с туземцами.      Здесь путешественники расположились, как обычно, лагерем, и ночь прошла бы спокойно, если бы вокруг не было обезьян-сапажу и диких собак. Эти шумные животные исполняли, видимо в честь европейцев, одну из тех примитивных симфоний, от которой, пожалуй, не отрекся бы какой-нибудь композитор грядущих лет. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      По четвергам в рассылке: Валентин Пикуль "Баязет"      Это мой первый исторический роман.      Первый - не значит лучший. Но для меня, для автора, он всегда останется дороже других, написанных позже. Двадцать лет назад наша страна впервые раскрыла тайну героической обороны Брестской крепости летом 1941 года.      Невольно прикоснувшись к раскаленным камням Бреста, я испытал большое волнение... Да! Я вспомнил, что нечто подобное было свершено раньше. Наши деды завещали внукам своим лучшие традиции славного русского воинства.      Отсюда и возник роман "Баязет" - от желания связать прошлое с настоящим. История, наверное, для того и существует, чтобы мы, читатель, не забывали о своих пращурах.      В этом романе отражены подлинные события, но имена некоторых героев заменены вымышленными. В.Пикуль     По воскресениям в рассылке: Жюль Верн "Дети капитана Гранта"      Этот известный роман французского писателя-фантаста был написан в 1868 году. В произведении (как его охарактеризовал сам автор - "для юношества") широко развернуты картины природы и жизни людей в различных частях светаю. Герои путешествуют по трем океанам, разыскивая потерпевщего караблекрушение шотландского патриота капитана Гранта.      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Сергей Белошников "Палач"      История женщины, готовой на все ради мести компании насильников. На союз с "крестным отцом" мафиозного клана. На жестокие интриги и циничные преступления.      Но принесет ли счастье такая месть? Месть, которая, идя по нарастающей, с каждым эпизодом уничтожает еще одну частицу ее души?      Остановиться - необходимо. Остановиться - невозможно... Джон Уиндем "День триффидов"      Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит что-то неладно.      Я ощутил это, едва проснувшись. Правда, когда мысль моя заработала более четко, я засомневался. В конце концов не исключалось, что неладное происходит со мной, а не с остальным миром, хотя я не понимал, что же именно. Я недоверчиво выжидал. Вскоре я получил первое объективное свидетельство: далекие часы пробили, как мне показалось, восемь. Я продолжал вслушиваться напряженно и с подозрением. Громко и решительно ударили другие часы. Теперь уже сомнений не было, они размеренно отбили восемь ударов. Тогда я понял, что дело плохо.      Я прозевал конец света, того самого света, который я так хорошо знал на протяжении тридцати лет; прозевал по чистой случайности... Диана Чемберлен "Огонь и дождь"      Появление в маленьком калифорнийском городке загадочного "человека-дождя", специалиста по созданию дождевых туч, неожиданно повлияло на судьбу многих его жителей. Все попытки разгадать его таинственное прошлое заставляют обнаружить скрытые даже от себя самого стороны души. Аркадий и Георгий Вайнеры "Петля и камень в зеленой траве"      "Место встречи изменить нельзя" "Визит к Минотавру", "Гонки по вертикали"... Детективы братьев Вайнеров, десятки лет имеющие культовый статус, знают и любят ВСЕ. Вот только... мало кто знает о другой стороне творчества братьев Вайнеров. Об их "нежанровом" творчестве. О гениальных и страшных книгах о нашем недавнем прошлом. О трагедии страны и народа, обесчещенных и искалеченных социалистическим режимом. О трагедии интеллигенции. О любви и смерти. О судьбе и роке, судьбу направляющем... Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. в романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?..      Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения