Мировая литература

Мировая литература 2003-10-13 Выпуск # 36 Количество подписчиков: 4 Стивен КИНГ ЗЕЛЕНАЯ МИЛЯ Часть 6. КОФФИ ПРОХОДИТ МИЛЮ 10      Свидетелей собралось немного, всего человек четырнадцать, едва ли половина того, что присутствовала на казни Делакруа. Хомер Крибус, как обычно, восседал, развалясь на стуле, но помощника Макджи я не увидел. Как и начальник Мурс, он, видимо, решил пропустить эту казнь.      В первом ряду сидела пожилая пара, которую сначала я и не узнал, хотя встречал их фотографии во многих газетах еще до этого ноябрьского дня. Когда мы подошли к платформе, где ожидал Олд Спарки, женщина прошипела: "Умирай медленно, сукин сын!" и я понял, что это Деттерики: Клаус и Марджори. Я не узнал их потому, что редко можно встретить пожилых людей, едва перешагнувших свое тридцатилетие.      Джон ссутулился от звука женского голоса и возгласа одобрения шерифа Крибуса. Хэнк Биттерман, стоявший на страже перед немногочисленной группой зрителей, не спускал глаз с Клауса Деттерика. Таков был мой приказ, но Деттерик в ту ночь не сделал ни малейшего движения в сторону Джона. Казалось, он где-то на другой планете.      Брут, стоящий рядом с Олд Спарки, сделал мне незаметный знак пальцами, когда мы поднимались на платформу. Он взял Джона за руку и повел к электрическому стулу так осторожно, словно мальчик, ведущий свою девочку на танец на первом свидании.      - Все нормально, Джон? - спросил он тихо.      - Да, босс, но... - Его глаза бегали по сторонам, впервые и вид его, и голос были испуганными. - Здесь так много людей меня ненавидит. Так много. Я чувствую это. И мне больно, как от укусов пчелы. Больно.      - Тогда почувствуй, что ощущаем мы, - сказал Брут все так же тихо. - Мы тебя не ненавидим, ты же это чувствуешь?      - Да, босс. - Но его голос дрожал все сильнее, а из глаз снова потекли слезы.      - Убейте его два раза, ребята! - вдруг крикнула Марджори Деттерик. Ее резкий неприятный голос прозвучал, как пощечина. Джон съежился и застонал. - Давайте, убейте этого насильника и детоубийцу дважды, это будет то, что надо!      Клаус, все еще гладя отрешенно, прижал ее к плечу. Она зарыдала.      И в смятении я увидел, что Харри Тервиллиджер тоже плачет. Хорошо еще, что никто из зрителей не заметил его слез - он стоял спиной к ним. Но что мы могли сделать, кроме того, как закончить все поскорее?      Мы с Брутом повернули Джона, Брут нажал на его плечо, и Джон сел. Он сжал широкие дубовые подлокотники Олд Спарки, а глаза его все так же бегали по сторонам, он то и дело облизывал уголки рта.      Мы с Харри опустились на колени. За день до этого мы заказали одному из "старожилов" сварить временные, больших размеров застежки вокруг лодыжек, ведь лодыжки Джона Коффи были совсем не такие, как у обычных людей. И тем не менее я пережил ужасный момент, когда подумал, что они все равно окажутся малы и придется вести его назад в камеру, пока Сэм Бродерик, заведовавший в ту пору мастерской, не найдет или не изготовит больших. Я изо всех сил сжал застежку руками, и она наконец захлопнулась. Нога Джона дернулась, он охнул. Я прищемил ему кожу.      - Извини, Джон, - пробормотал я и посмотрел на Харри. Он защелкнул свою застежку легче (то ли она была чуть больше, то ли правая лодыжка Джона оказалась чуть тоньше), но глядел на нее с сомнением. Я понял, почему: у новых застежек был хищный вид: их челюсти напоминали пасти аллигаторов.      - Все будет нормально, - сказал я, надеясь, что мой тон убедителен... и я говорил правду. - Вытри лицо, Харри.      Он вытер лицо о плечо, стирая слезы со щек и капли пота со лба. Мы повернулись. Хомер Крибус, слишком громко разговаривавший с соседом (судя по галстуку и черному костюму, это был прокурор), замолк. Время неумолимо приближалось.      Брут закрепил одну руку Джона, Дин пристегнул другую. Через плечо Дина я увидел доктора, как всегда невозмутимого, он стоял, прислонившись к стене, черный чемоданчик под ногами. Теперь я понимаю, как они ведут такие дела, особенно с помощью капель, но тогда их приходилось заставлять. Возможно, в те далекие дни они лучше представляли, что соответствует врачебному долгу, а что является нарушением клятвы Гиппократа, в которой прежде всего говорилось: "Не навреди".      Дин кивнул Бруту. Брут повернул голову, словно хотел взглянуть на телефон, который никогда не звонил ради таких, как Джон Коффи, и скомандовал Джеку Ван Хэю:      - Включай на первую!      Раздался гул, как от старого холодильника, и свет загорелся чуть ярче. Наши тени стали четче - чернее силуэты, карабкающиеся по стене и склоняющиеся над тенью стула, как хищные птицы. Джон резко вдохнул. Суставы его побелели.      - Ему уже больно? - отрывисто воскликнула миссис Деттерик у плеча своего мужа. - Я надеюсь, это так! Надеюсь, ему уже очень больно! - Муж прижал ее к себе. Из одной ноздри у него, я видел, текла тоненькая струйка крови, оставляя красную дорожку к узко подстриженным усам. Когда на следующий год в марте я прочел в газете, что он умер от инсульта, я вовсе не удивился.      Брут стал так, чтобы Джон его видел. Он прикоснулся к плечу Джона, когда говорил, что было не по правилам. Из свидетелей только Кэртис Андерсон это знал, а он, похоже, не заметил. Мне показалось, что ему тоже хочется поскорее закончить свою работу. Просто отчаянно хочется ее закончить. После Перл Харбора он вступил в армию, но за океан так и не попал, Кэртис Андерсон погиб в автокатастрофе в Форте Брэгг.      Тем временем Джон слегка расслабился под рукой Брута. Я не думаю, что он многое понял из слов Брута, но лежащая на плече ладонь внушала ему спокойствие. Брут был хороший человек (он умер от сердечного приступа спустя двадцать пять лет; он ел бутерброд с рыбой и смотрел по телевизору борьбу, когда это случилось, так сказала его сестра). Брут был моим другом. Вероятно, самым лучшим из нас. И он понимал, как человек может желать уйти из жизни и в то же время бояться этого путешествия.      - Джон Коффи, вы приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен судом присяжных, равных вам, и утвержден судьей с хорошей репутацией в этом штате. Боже, храни жителей этого штата. Вы хотите сказать что-нибудь, прежде чем приговор приведут в исполнение?      Джон снова облизнул губы, а потом ясно произнес. Пять слов:      - Мне жаль, что я такой.      - Так и должно быть! - закричала мать двух погибших девочек. - Ты, чудовище, так и должно быть! Будь ты проклят!      Глаза Джона обратились ко мне. Я не прочел в них ни протеста, ни надежды на рай, ни надежды на покой.      Как бы мне хотелось увидеть хоть что-нибудь из этого. Как хотелось! Но я заметил там лишь страх, унижение, незавершенность и непонимание. Это были глаза затравленного, испуганного зверька. Я вспомнил, что он сказал насчет того, как Уортон без всякого шума убрал Кору и Кейт Деттерик с веранды: "Он убил их любовью друг к другу. И так каждый день. По всему миру".      Брут снял с крючка за спиной стула новую маску, но как только Джон увидел ее и понял, что это, его глаза расширились от ужаса. Он посмотрел на меня и я заметил крупные капли пота, выступившие на его голом черепе. Они были большие, как голубиное яйцо.      - Пожалуйста, босс, не надевайте мне это на лицо, - попросил он тихим умоляющим шепотом. - Не оставляйте меня в темноте, я не могу идти в темноту, я боюсь темноты.      Брут смотрел на меня, подняв брови, застыв на месте с маской в руках. Его глаза сказали мне, что он сделает так, как велю я. Я старался думать как можно быстрее, а это нелегко, особенно, когда голова гудит. Маска надевалась по традиции, а не по закону. Собственно, служила она для того, чтобы пощадить свидетелей. И вдруг я решил, что щадить их не стоит, этих свидетелей. В конце концов, Джон не совершил ничего такого в своей жизни, чтобы заслужить смерть под маской. Они этого не знали, но знали мы, и я решил, что должен выполнить его последнюю просьбу. Что касается Марджори Деттерик, она, пожалуй, еще и пришлет мне благодарственное письмо.      - Хорошо, Джон, - пробормотал я.      Брут повесил маску обратно. За нашими спинами Хомер Крибус возмущенно воскликнул своим глубоким низким голосом:      - Эй, парень! Надень на него эту маску! Ты думаешь мы хотим видеть, как вылезут его глаза?      - Спокойно, сэр, - сказал я не поворачиваясь. - Это казнь, и распоряжаетесь здесь не вы.      - И не вы его поймали, мешок с кишками, - прошептал Харри. Харри умер в 1982-м, ему было около восьмидесяти. Пожилой человек. Но, конечно, не из моей лиги, таких мало. У него был рак кишечника.      Брут наклонился и достал кружок губки из ведра. Он нажал на нее пальцем и лизнул кончик, хотя это не обязательно, я видел, что с коричневой губки капает. Он вложил ее в шлем, потом надел шлем Джону на голову. Впервые я увидел, как Брут побледнел, стал белым как мел и находился на грани обморока. Я вспомнил, как он сказал мне, что впервые в жизни так близко ощущает опасность ада, из-за того, что мы собирались убить Дар Божий. Я почувствовал резкий приступ тошноты. С большим усилием мне удалось его подавить. По лицу Джона стекли капли с губки.      Дин Стэнтон протянул ремень - на максимальную длину - поперек груди Джона и передал мне. Мы столько усилий приложили, чтобы уберечь Дина в ночь нашего похода ради его детей, не зная, что жить ему осталось меньше четырех месяцев! После Джона Коффи он попросил и получил перевод от Олд Спарки в блок "В", и там заключенный ударил его в горло напильником. Жизнь Дина закончилась на грязном дощатом полу. Я так и не узнал, в чем было дело. Да, наверное, и никто не знал. Сейчас, когда я оглядываюсь на те дни, Олд Спарки кажется такой порочной вещью, таким безумием. Мы ведь и так хрупкие, как дутое стекло, даже при самых лучших обстоятельствах. Убивать друг друга газом и электричеством, находясь в здравом рассудке? Безумие. Ужас.      Брут проверил ремень, потом отошел на шаг. Я ждал, когда он скажет нужную фразу, но он молчал. Скрестив руки за спиной, он стоял, как на параде, и я понял, что он ничего и не скажет. Наверняка не сможет. Я тоже не был уверен, что в силах сделать это, но, посмотрев в испуганные, плачущие глаза Джона, я понял, что должен. Даже если получу вечное проклятие, должен.      - Включай на вторую, - вымолвил я тусклым, срывающимся голосом, совсем не похожим на свой собственный.      Шлем загудел. Десять крупных пальцев поднялись над широкими дубовыми подлокотниками и напряженно растопырились в десять сторон, их кончики дергались. Огромные колени совершили несколько ударов, но застежки выдержали. Над головой лопнули три лампы: Пух! Пух! Пух! Марджори Деттерик вскрикнула и упала без чувств в объятия мужа. Она умерла в Мемфисе через восемнадцать лет. Харри прислал мне некролог. Марджори погибла в катастрофе троллейбусов.      Джон рванулся вперед, натянув ремень. На секунду наши взгляды встретились. Он находился в сознании, я был последним, кого он видел, когда мы столкнули его с края этого света. Потом он откинулся на спинку, шлем сполз слегка набок, из-под него, словно обуглившийся туман, струился дымок. Но в целом все прошло быстро. Не думаю, что безболезненно, как всегда заявляют сторонники казни на электрическом стуле (хотя ни один из них, даже самый рьяный, не хотел проверить это лично), но быстро. Руки Джона опять обмякли, беловато-голубоватые полумесяцы у основания ногтей теперь стали темно-фиолетовыми, и колечки дыма все еще поднимались со щек, еще влажных от капель с губки... и слез.      Последних слез Джона Коффи. 11      Все шло нормально, пока я не добрался домой. Уже наступило утро, и пели птицы. Я припарковал свой драндулет, вышел, подошел к заднему крыльцу, и тогда второй за всю мою жизнь сильнейший приступ горя охватил меня. Я вспомнил, как Джон боялся темноты. Я вспомнил, как в первую нашу встречу он спросил, оставляем ли мы свет на ночь, и тут мои ноги подкосились. Я сел на ступеньки, положил голову на колени и заплакал. Я плакал не только о Джоне, я плакал обо всех нас.      Из дома вышла Дженис и села рядом со мной. Она обняла меня за плечи.      - Ты же не сделал ему еще больнее?      Я покачал головой - нет.      - А он хотел уйти.      Я кивнул.      - Пойдем в дом, - сказала она, помогая мне встать. Я вспомнил, как Джон помог мне подняться после того, как мы помолились вместе. - Пойдем, я приготовлю тебе кофе.      И я пошел. Прошло первое утро, потом первый день, потом первая смена снова на работе. Время все лечит, хотите вы этого или нет. Время все лечит, все забирает, оставляя в конце лишь темноту. Иногда в этой темноте мы встречаем других, а иногда теряем их там опять. Вот и все, что я знаю, кроме того, что это произошло в 1932 году, когда тюрьма штата находилась еще в Холодной Горе.      И электрический стул был там же. 12      Примерно в четверть третьего дня мой друг Элен Коннелли пришла ко мне в солярий, где я сидел над последними страницами своего рассказа. Лицо ее было очень бледным, а под глазами что-то блестело. Наверное, она плакала.      А я, я просто смотрел. Сидел и смотрел через окно на горы на востоке, и моя правая рука ныла и пульсировала в запястье. Но пульсировала как-то спокойно. В душе я ощущал пустоту. И это чувство было одновременно ужасным и удивительным.      Мне трудно было поднять на Элен взгляд: я боялся встретить ненависть и презрение, но она смотрела нормально. Правда, печально и с интересом. Без ненависти, презрения и недоверия.      - Ты хочешь знать конец истории? - спросил я. Я собрал тоненькую стопочку рукописи ноющей рукой. - Он здесь, но я пойму, если ты не...      - Нет вопроса, хочу я или нет, - сказала она. - Мне нужно знать, как это кончилось, хотя, несомненно, вы его казнили. А вмешательство в жизнь обычных людей Провидения с большой буквы, по-моему, сильно преувеличено. Но прежде, чем я возьму эти листки... Пол...      Она замолчала, словно не зная, как продолжить. Я ждал. Иногда людям помочь нельзя. Лучше даже и не пытаться.      - Пол, ты пишешь здесь, что у тебя двое взрослых детей в 1932-м, не один, а двое. Если ты не женился на Дженис, когда тебе было двенадцать, а ей одиннадцать или что-то в этом роде...      Я слегка улыбнулся:      - Когда мы поженились, мы были молоды - многие женятся в этом возрасте, моя собственная мать, например, но не настолько, как ты говоришь.      - Тогда сколько тебе лет? Я всегда считала, что тебе чуть-чуть за восемьдесят, что ты моего возраста или даже немного моложе, но в соответствии с этим...      - Мне было сорок, когда Джон прошел Зеленую Милю. Я родился в 1892-м. То есть сейчас мне сто четыре года, если не ошибаюсь.      Она в изумлении смотрела и молчала. Я протянул ей оставшуюся часть рукописи, снова вспомнил, как Джон прикоснулся ко мне в своей камере. "Ты не взорвешься", - произнес он, улыбаясь от этой мысли, и я не взорвался... но что-то со мной все равно произошло. Что-то продолжительное.      - Прочти то, что осталось, - сказал я. - Все ответы здесь.      - Хорошо, - едва слышно прошептала она. - Мне немного страшно, я не могу врать, но... ладно. Где ты будешь?      Я встал, потянулся, прислушиваясь к хрусту в позвоночнике. Я точно знал, что меня уже тошнит до смерти от солярия.      - Я буду на поле для крокета. Хочу еще показать тебе кое-что.      - Это... страшно? - В ее робком взгляде я увидел ту маленькую девочку, какой она была, когда мужчины носили соломенные шляпы летом и енотовые пальто зимой.      - Нет, - улыбаясь, произнес я. - Не страшно.      - Ладно. - Она взяла страницы. - Я заберу их с собой. А тебя найду на поле для крокета где-нибудь... - Она пролистала страницы, прикидывая. - В четыре. Хорошо?      - Отлично, - сказал я, думая о слишком любопытном Брэде Долане. Он уже уедет к этому часу.      Она слегка сжала мою руку и вышла. Я постоял у стола, осознав вдруг, что на нем нет ничего, кроме подноса с завтраком, который утром принесла Элен, мои разбросанные бумажки, наконец исчезли. А я никак не мог поверить в то, что поставил последнюю точку... и, как видите, поскольку все это написано уже после описания казни Джона Коффи и после того, как я отдал последнюю стопку листков Элен, я действительно не закончил. И уже тогда знал, почему.      Алабама.      Я взял последний гренок с подноса, спустился вниз и пошел к полю для крокета. Я сидел там на солнце, наблюдая за несколькими парами и одной бодрой компанией из четырех человек, машущих деревянными молотками, думал о своем, стариковском, и солнце грело мои старые кости.      Примерно в два сорок пять от стоянки автомобилей начали сползаться сотрудники следующей смены, с трех до одиннадцати, а в три уехала дневная смена. Большинство расходились группами, но Брэд Долан, как я заметил, уходил один. Это был своего рода счастливый знак: может быть, весь мир еще не скатился в конце концов, к черту. Из заднего кармана у него торчала книжка анекдотов. Дорожка к стоянке проходила мимо поля для крокета, и он увидел меня, но ни помахал, ни нахмурился в мою сторону. Мне это было на руку. Он сел в свой старый "шевроле" с наклейкой на бампере: "Я видел Бога, и его имя Тритон". Потом уехал восвояси, оставив за собой тонкий след протекшего моторного масла.      К четырем часам пришла Элен, как и обещала. По ее глазам было видно, что она опять плакала. Она обняла меня и крепко прижала к себе.      - Бедный Джон Коффи, - сказала она. - И бедный Пол Эджкум.      А я услышал голос Джен:      - Бедный Пол. Бедный мой парень.      Элен снова заплакала. Я поддержал ее, и мы стояли на поле для крокета под вечерним солнцем. Наши тени словно танцевали под воображаемую музыку воображаемого радио.      Наконец она взяла себя в руки и отстранилась от меня* Поискав платочек в кармане блузки, она вытерла им слезящиеся глаза.      - А что случилось с женой начальника, Пол? Что случилось с Мелли?      - Ее сочли здоровой, во всяком случае врачи в больнице Индианолы, - сказал я. Я взял ее под руку, и мы пошли к тропинке, ведущей от стоянки в рощу. К сараю у стены, отделяющей Джорджию Пайнз от мира молодых людей. - Она скончалась от сердечного приступа, а не от опухоли мозга спустя десять или одиннадцать лет. Ей было, по-моему, сорок три. Хэл умер от инсульта, кажется, в период бомбежки Перл Харбора, а может, и в тот самый день, не помню точно, - так что она пережила его на два года. Вот такая ирония.      - А Дженис?      - Я не очень готов сегодня, - сказал я. - Расскажу как-нибудь в другой раз.      - Обещаешь?      - Обещаю. - Но это обещание я не сдержал. Через три месяца после того дня, когда мы пошли в рощу вместе (я бы держал ее за руку, если бы не боялся причинить боль ее скрюченным и опухшим пальцам), Элен Коннелли тихо скончалась в своей постели. Как и Мелинда Мурс, она умерла от сердечного приступа. Санитар, обнаруживший ее, сказал, что ее лицо было спокойно, словно смерть наступила вдруг и без боли. Я надеялся, что он прав. Я любил Элен. И мне ее очень не хватает. Ее и Дженис, и Брута и всех моих ребят.      Мы дошли до второго сарая на тропинке, который стоял у стены. Под сенью колючих сосен его просевшая крыша и покосившиеся окна были в кружевных тенях. Я направился к нему, Элен чуть задержалась, глядя с испугом.      - Все нормально, не бойся, - сказал я. - Правда. Пошли.      На двери не было замка, вернее, когда-то был, но потом его оторвали, поэтому я закрывал дверь с помощью свернутой картонки. Я вытащил ее и шагнул в сарай, оставив дверь открытой настежь из-за темени внутри.      - Пол, что это?... Ой. Ой! - Второе "ой" было похоже на вскрик.      Там стоял сдвинутый в одну сторону стол. На нем стояли фонарик и коричневая картонная коробка. На грязном полу лежала коробка из-под сигар "Хав-А-Тампа", которую я взял у агента, пополнявшего автоматы с напитками и конфетами. Поскольку его компания торговала еще и табачными изделиями, ему было нетрудно достать такую коробку. Я предложил ему за нее плату - когда я работал в Холодной Горе, они очень ценились, я вам говорил, наверное, - но он только рассмеялся.      Из-за края коробки на нас смотрела пара блестящих черных глаз-бусинок.      - Мистер Джинглз, - тихо позвал я. - Иди сюда. Иди сюда, старичок, и познакомься с этой леди.      Я присел на корточки - было больно, но я стерпел, - и вытянул руку. Сначала я подумал, что он не сможет перелезть через край коробки, но он вылез одним сильным толчком. Мистер Джинглз упал сначала на бок, потом встал на ноги и подошел ко мне. Он бежал, явно хромая на одну заднюю ногу, - увечье, нанесенное еще Перси, давало себя знать в пожилом возрасте Мистера Джинглза. В его очень пожилом, просто невероятно пожилом возрасте. Его шкурка стала совсем седой, кроме макушки и кончика хвоста.      Он запрыгнул мне на ладонь. Я поднял его, а он вытянул голову и принюхивался к моему дыханию, прижав уши и закатив глазки. Я протянул ладонь Элен, которая глядела на мышь удивленными глазами, полуоткрыв рот.      - Не может быть, - сказала она и посмотрела на меня. - О Пол, этого не может... не может быть!      - Смотри, а потом скажешь.      Из пакета на столе я достал катушку, которую раскрасил сам, но не восковыми карандашами, а маркерами, о которых в 1932-м даже и не слыхивали. Но результат оказался тем же. Катушка была такой же яркой, как и у Дэла, может быть даже ярче. "Медам и месье! - подумал я. - Добро пожаловать в мышиный цирк!"      Я снова присел на корточки, и Мистер Джинглз сбежал с моей ладони. Он был стар, но азартен, как и раньше. Как только я достал катушку из пакета, он не сводил с нее глаз. Я покатил ее по неровному выщербленному полу сарая, и он тут же погнался за ней. Конечно, скорость уже не та, и на хромоту было больно смотреть, но почему он должен бегать быстро и не хромать? Как я сказал, он был очень стар, просто Мафусаил среди мышей. Как минимум лет шестидесяти четырех.      Мистер Джинглз догнал катушку, которая ударилась в дальнюю стенку и покатилась обратно. Он обежал ее вокруг и лег на бок. Элен рванулась вперед, но я удержал ее. Через секунду Мистер Джинглз снова оказался на ногах. Очень медленно он покатил носом катушку обратно ко мне. Когда я впервые нашел его, он лежал на ступеньках, ведущих в кухню, так, словно преодолел большое расстояние и очень устал, - тогда он еще мог катить катушку лапками, как много-много лет назад на Зеленой Миле. Теперь это уже выше его сил, задняя часть туловища плохо подчиняется ему. Но нос по-прежнему в силе. Когда он дошел до меня, я взял его, как перышко, в одну руку, а катушку - в другую. Его глаза-бусинки не отрывались от катушки.      - Не надо больше, Пол, - сказала Элен срывающимся голосом. - Я не могу на это смотреть.      Я понял, что она чувствует, хотя она была не права. Мистеру Джинглзу нравилось гоняться и приносить катушку, и через столько лет, ему это нравилось не меньше. Всем бы нам иметь такое постоянство пристрастий.      - Там в пакете еще мятные конфеты. "Канада Минтс". По-моему, он все еще любит их, он все время их обнюхивает, когда я даю ему, но его пищеварение уже не позволяет есть их. Вместо них я принес ему гренок.      Я опять сел на корточки, отломил маленький кусочек от гренка, который принес с собой из солярия, и положил на пол. Мистер Джинглз понюхал его, потом взял в лапки и стал есть, аккуратно обкрутив вокруг себя хвостик. Закончив, он выжидающе посмотрел вверх.      - Иногда мы, старики, просто удивляем своим аппетитом, - заметил я Элен и протянул ей гренок. - Попробуй ты.      Она отломила еще кусочек и бросила на пол. Мистер Джинглз подошел, понюхал, посмотрел на Элен... потом поднял и стал есть.      - Видишь? - сказал я. - Он знает, что ты - не временная.      - Откуда он взялся. Пол?      - Понятия не имею. Однажды, когда я рано утром вышел на прогулку, он просто лежал на ступенях возле кухни. Я понял, кто это, сразу, но, чтобы убедиться, взял из корзинки в прачечной катушку. А потом достал коробку из-под сигар. Устелил ее самым мягким, что нашлось. Он - как мы, Элли, в конце жизни попал в это печальное место. И тем не менее не потерял вкуса к жизни. Он все так же любит свою катушку и по-прежнему любит, когда его навещает старый товарищ по блоку. Шестьдесят лет я хранил в себе историю о Джоне Коффи, шестьдесят с лишним, а теперь рассказал, Думаю, что именно поэтому он и вернулся. Чтобы сказать мне, что надо спешить, пока еще есть время. Потому что я - как он, я уже почти там.      - Там - это где?      - Ну, ты знаешь, - ответил я, и мы молча понаблюдали за Мистером Джинглзом. Потом просто так я снова бросил катушку, хотя Элен просила меня не делать этого. По-своему погоня за катушкой для него была чем-то вроде медленного и осторожного секса у пожилых людей: может, вам не хочется на него смотреть - вам, молодым и убежденным в том, что, когда наступит время старости, для вас будет сделано исключение, - но им ведь все равно хочется этим заниматься.      Мистер Джинглз опять погнался за катушкой, явно превозмогая боль, и так же явно (по крайней мере для меня) со всем прежним азартом.      - Слюдяные окошечки, - прошептала она, глядя на него.      - Слюдяные окошечки, - согласился я, улыбаясь.      - Джон Коффи прикоснулся к нему так же, как и к тебе. Он не улучшил твоего здоровья тогда, но сделал тебя... устойчивее, что ли?      - Да, пожалуй, это верное слово.      - Устойчивее к тем вещам, которые валят с ног всех остальных, как деревья, изъеденные изнутри термитами. Тебя и Мистера Джинглза. Когда он взял Мистера Джинглза в свои ладони.      - Правильно. Какой бы силой ни наделил нас Джон - а я думаю так, - все равно она тоже кончается. Термиты все-таки прогрызли свои ходы через нашу кору. Это заняло немного больше времени, чем обычно, но они уже тут. Возможно, я протяну еще пару лет, люди все-таки живут дольше мышей, а вот дни Мистера Джинглза, по-моему, уже почти на исходе.      Он догнал катушку, захромал вокруг нее, упал на бок, тяжело дыша (мы видели, как дыхание волнами вздымает его шерстку, словно круги по воде), потом поднялся и стал носом живо толкать катушку назад. Его мех поседел, походка была нетвердой, но глазки-бусинки блестели ярко, как всегда.      - Ты думаешь, он хотел, чтобы ты закончил то, что начал писать? Да, Пол?      - Не Мистер Джинглз. Не он, а та сила...      - Как, Поли! И Элен Коннелли! - прозвучал голос из открытой двери. В нем звучал какой-то саркастический ужас. - Живые и здоровые! Какого дьявола вы тут вдвоем делаете?      Я повернулся, совсем не удивившись появлению Брэда Долана. Он улыбался так, словно знал, что обманул нас и сделал это виртуозно. Как далеко он отъехал после окончания смены? Наверное, не дальше бара "Рэнглер", где выпил пару пива, а может, еще и потанцевал, прежде чем вернуться.      - Убирайтесь, - холодно сказала Элен. - Сейчас же уходите отсюда.      - Это ты мне велишь убираться, ты, старая сморщенная сука, - произнес он, все еще улыбаясь. - Возможно, ты еще можешь говорить мне это там, наверху, но сейчас ты не наверху. Сюда вам вообще ходить нельзя. Это за территорией. Что, Поли, устроил себе маленькое любовное гнездышко? Прямо здесь? Что-то вроде комнаты плейбоя для престарелых. - Его глаза округлились, когда он наконец рассмотрел, что находится внутри сарая. - Что за черт?      Я не обернулся. Во-первых, я знал, что там, а во-вторых, прошлое вдруг наложилось на настоящее, создав ужасающий образ, реальный и трехмерный. В дверях стоял не Брэд Долан, а Перси Уэтмор. В следующую секунду он вбежит в сарай и раздавит Мистера Джинглза (у которого уже не оставалось надежды убежать) своим башмаком. И на этот раз не будет Джона Коффи, чтобы вернуть его почти из небытия. Так же отчаянно хотел я, чтобы появился Джон Коффи, он мне был так нужен в тот дождливый день в Алабаме.      Я поднялся на ноги, уже не чувствуя боли в суставах и мышцах, и рванулся к Долану.      - Оставь его! - крикнул я. - Оставь его в покое, Перси, или, клянусь Богом, я...      - Кого это ты называешь Перси? - Он оттолкнул меня так сильно, что я чуть не упал. Элен подхватила меня, хотя ей, наверное, тоже было больно, и поддержала. - И уже не первый раз. Хватит писать в штаны. Я его не трону. Уже не нужно. Этот грызун и так сдох.      Я обернулся, думая, что Мистер Джинглз просто отдыхает, лежа на боку, как обычно. Да, он лежал на боку, но волнообразное движение его шерстки прекратилось. Я попытался убедить себя, что все еще вижу, как он дышит, но тут Элен разрыдалась. Она с трудом наклонилась и подняла мышь, которую я впервые увидел на Зеленой Миле, когда та подошла к столу дежурных бесстрашно, как человек, идущий на суд присяжных... или к друзьям. Она комочком лежала на ладони. Глаза были неподвижные и тусклые. Мистер Джинглз был мертв.      Долан неприятно улыбнулся, показав зубы, почти не знавшие дантиста.      - Ах ты, Боже мой! - сказал он. - Неужели мы потеряли любимца семьи? Устроим похороны с бумажными цветами и...      - ЗАТКНИСЬ! - выкрикнула Элен так громко и звучно, что он отступил на шаг, и улыбка сползла с его лица. - Убирайся вон! Убирайся или ты и дня здесь не останешься! Ни единого часа! Клянусь!      - Ты даже куска хлеба не получишь в очереди, - добавил я, но так тихо, что никто из них не услышал. Я не мог отвести глаз от Мистера Джинглза, лежащего на ладони Элен, как самый крошечный в мире коврик из медвежьей шкуры.      Брэд подумал было опять повысить голос на нее, называя по-всякому - он был прав, сарай находился уже за территорией Джорджии Пайнз, даже я это знал, - но потом не стал. В душе он, как и Перси, был трус. И еще он наверняка проверил ее заявление насчет внука, что тот - Некто Важный, и убедился, что это правда. А скорее всего, просто он удовлетворил свое любопытство, и его жажда к познанию иссякла. В конце концов, тайна оказалась не такой уж важной. По-видимому, в сарае жил мышонок старика. Теперь он сдох, наверное, от сердечного приступа, когда катил разноцветную катушку.      - Не знаю, чего вы так раскипятились, - сказал он. - Вы оба. Словно это собака или что.      - Пошел вон, - процедила она. - Вон отсюда, невежда. Твои куриные мозги мерзкие и неправильно сориентированы.      Он вспыхнул так, что проступили темно-красные пятна там, где у него были подростковые прыщи. Их было очень много.      - Я уйду, - проговорил он, - но когда ты придешь сюда завтра... Поли... то обнаружишь замок на двери. Сюда нельзя ходить обитателям, независимо от того, что там миссис Дерьмо Не Пахнет наговорит про меня. Посмотрите на пол! Доски прогнили и растрескались! Если вы провалитесь, ваши хрупкие старые кости переломятся, как ветки. Так что забирайте, если хотите, свою дохлую мышь и уходите. Все, Притон Любви на этом закрыт.      Он повернулся и ушел с видом человека, сыгравшего по меньшей мере вничью. Я подождал, пока он уберется, а потом осторожно взял Мистера Джинглза у Элен. Мой взгляд упал на пакет с мятными леденцами, и тут я не выдержал: слезы потекли из глаз. Не знаю, но почему-то я стал легче плакать в эти дни,      - Ты поможешь мне похоронить старого друга? - спросил я Элен, когда затихли шаги Брэда Долана.      - Да, Пол. - Она обняла меня за талию и положила голову на плечо. Одним сморщенным и скрюченным пальцем она погладила неподвижный бок Мистера Джинглза. - Я буду счастлива тебе помочь.      И тогда мы позаимствовали совок из сарая садовника и похоронили мышонка Дэла, пока вечерние тени не сделались длинными, а потом побрели ужинать и собирать вместе остатки своих жизней. Я долго думал о Дэле, о том, как он стоял на коленях в моем кабинете и его лысина блестела в свете лампы, о Дэле, который просил нас позаботиться о Мистере Джинглзе, чтобы "этот негодяй" больше не трогал его. Но этот негодяй все-таки достал его в конце концов и сделал больно нам всем, разве не так?      - Пол? - позвала Элен. Ее голос был ласковым и усталым. Даже рытье могилы совком и укладывание в нее мыши на покой может, по-моему, стать волнующим для таких пожилых влюбленных, как мы. - С тобой все в порядке?      Моя рука лежала у нее на талии. Я слегка ее сжал.      - Мне хорошо.      - Смотри, - сказала она. - Похоже, будет прекрасный закат. Может, останемся и посмотрим?      - Хорошо, - ответил я, и мы стояли какое-то время на лужайке, обняв друг друга за талию, и смотрели, как краски сначала разгорались на небе, а потом тускнели и стали пепельно-серыми.      "Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, бедных грешников, в час нашей смерти.      Аминь." 13      1956 год.      В Алабаме дождь.      Наша третья внучка, прелестная девушка по имени Тесса, заканчивала университет во Флориде. Мы отправились в Грейхаунд. Мне было тогда шестьдесят четыре - совсем подросток, а Джен - пятьдесят девять, и она была прекрасна, как раньше. Во всяком случае для меня. Мы сидели на местах в конце салона, и она ворчала на меня за то, что я не купил ей новую камеру, чтобы запечатлеть торжество. Я открыл рот, чтобы сказать, что у нас впереди целый день, мы походим по магазинам, и она сможет купить новую камеру, если хочет, это никак не отразится на нашем бюджете, и, более того, я думаю, что она просто ворчим потому что ей скучно, и не нравится книга, которую она взяла с собой. Про Перри Мейсона. И вот тут в моей памяти возникает белое пятно, как на засвеченной пленке.      Вы помните ту катастрофу? Думаю, кое-кто из вас о ней читал, но большинство не помнит. Хотя, когда она произошла, это было на первых страницах всех газет от побережья до побережья. Мы уже выезжали из Бирмингема под проливным дождем, Дженис все жаловалась на свой старый аппарат, когда лопнула камера. Автобус занесло и закрутило на мокром бетоне, и ему в бок ударился грузовик с удобрениями. Грузовик толкнул автобус на опору моста на скорости более ста километров в час, автобус ударился о бетон, и его разорвало пополам. Два сверкающих, мокрых от дождя куска полетели в противоположных направлениях, тот, где находился бак с топливом, взорвался, как красно-черная комета в серо-дождливом небе. Вот только что Джен жаловалась на свой старый "кодак", а в следующий момент я уже лежал в дальней стороне подземного перехода, под дождем, глядя на пару голубых нейлоновых трусиков, выброшенных из чьего-то чемодана. "Среда" - было вышито на них черными нитками. Повсюду валялись чьи-то раскрытые чемоданы. И тела. А еще части тел. В автобусе находились семьдесят три пассажира, и лишь четверо уцелели. Я был один из них, единственный, кто серьезно не пострадал.      Я поднялся и побрел среди раскрытых чемоданов и разорванных людей, громко выкрикивая жену по имени. Помню, как отшвырнул ногой будильник, еще, как увидел лежащего в куче стекла мертвого мальчика лет тринадцати, в кедах "Филаделфия флайерз", у него была лишь половина лица. Я чувствовал, как дождь хлещет меня по лицу, потом зашел в переход и дождь на некоторое время поутих. Когда я вышел с другой стороны, он начался снова, капли били меня по щекам и по лбу. Недалеко от разбитой кабины грузовика с удобрениями я нашел Джен. Я узнал ее по красному платью - одному из лучших. Самое лучшее она, конечно, берегла для церемоний.      Она еще была жива. Я потом часто думал, что лучше - для меня, если не для нее, - если бы она погибла сразу. Мне было бы чуть легче расстаться с ней, чуть более естественно. А может, я просто себя обманываю на этот счет. Точно знаю одно: я бы никогда не отпустил ее, в самом деле.      Она вся дрожала. Одна туфля слетела, и я видел, как дергается ее нога. Ее глаза оставались открыты, но не видели, левый наполнился кровью и, упав рядом с ней на колени в пахнущем дымом дожде, я думал только о том, что это дрожание означает: ее казнят электричеством; ее казнили на электрическом стуле и я должен удержать регулятор, пока не поздно.      - Помогите! - закричал я. - Кто-нибудь, помогите! Никто не пришел, никто не помог. Дождь все шел и шел - сильный, крупными каплями он пригладил мои все еще черные волосы - я держал Джен на руках, и никто не пришел. Ее пустые глаза смотрели на меня изумленно, и кровь потоком лилась из разбитой головы. Рядом с ее судорожно сжимающейся рукой валялся кусок хромированной стали с буквами "ГРЕЙ". Тут же лежала едва ли четвертая часть того, кто еще недавно был бизнесменом в коричневом шерстяном костюме.      - Помогите! - опять закричал я, повернулся к переходу и там увидел Джона Коффи, стоявшего в тени, словно тень, - крупный мужчина с длинными, свисающими руками и лысой головой. - Джон! - крикнул я. - О, Джон, пожалуйста, помоги! Помоги Дженис!      Капля дождя попала мне в глаза. Я сморгнул - и Джон Коффи исчез. Я увидел тени, которые принял за него... но это были не только тени, я уверен. Он был там. Может, только его призрак, но он там был, и дождь на его лице смешивался с нескончаемым потоком слез.      Дженис умерла у меня на руках, прямо там, под дождем, рядом с грузовиком с удобрениями, пахнущем горящим дизельным топливом. Она не приходила в сознание: глаза не прояснялись, и губы не прошептали последних слов о любви. Просто ее тело судорожно дернулось у меня под руками - и все. Впервые за долгие годы я вспомнил сидящую в постели Мелинду Мурс, которой все доктора в Индианоле предрекали скорую смерть, Мелинду Мурс - свежую и отдохнувшую, разглядывающую Джона Коффи ясными, удивленными глазами. Мелинду, которая сказала: "Мне снилось, что ты блуждаешь в темноте, как и я. Мы нашли друг друга".      Я опустил бедную, разбитую голову жены на мокрый бетон шоссе, встал на ноги (это было легко, я отделался одним небольшим порезом на левой руке) и закричал его имя в тень перехода:      - Джон! ДЖОН КОФФИ! ГДЕ ТЫ, ПАРЕНЬ?      Я пошел к этим теням, отбрасывая с пути плюшевого мишку с окровавленным мехом, пару очков в металлической оправе с разбитым стеклышком, оторванную руку с обручальным кольцом на пальце.      - Ты спас жизнь жене Хэла, почему не моей? Почему не Дженис? ПОЧЕМУ НЕ МОЕЙ ДЖЕНИС?      Ответа не последовало, - только запах горящего мазута и горелой плоти, только дождь, бесконечно льющий с серого неба, барабанящий по бетону. Моя жена лежала мертвая на дороге за моей спиной. Ответа не было тогда, нет его и сейчас. Но, конечно же, Джон Коффи спас не только Мелли Мурс в 1932-м или мышонка Дэла, того, кто умел делать фокус с катушкой и искал Дэла задолго до его прихода... и задолго до прихода Джона Коффи.      Джон спас и меня, и спустя годы, стоя под неустанным алабамским дождем в поисках человека, которого не было среди теней, блуждающих в переходе, стоя среди разбросанного багажа и тел погибших, я узнал ужасную вещь: иногда нет совершенно никакой разницы между спасением и проклятием.      Я чувствовал, как что-то проходило сквозь меня, когда мы вдвоем сидели на его койке 18 ноября 1932 года. Проистекало из него в меня. Та странная сила, которой он обладал, пробегала по нашим сомкнутым рукам, как никогда не смогут наши любовь, надежда и добрые намерения. Я чувствовал сначала покалывание, потом оно превратилось во что-то огромное и переполняющее, похожее на волну - сила, которой я никогда не чувствовал ни прежде, ни потом. С того дня у меня никогда не было ни воспаления легких, ни гриппа, ни хотя бы простуженного горла. У меня никогда больше не было "мочевой" инфекции, даже порезы никогда не гноились. Иногда я болел простудой, но не часто: раз в шесть или семь лет, и, хотя люди, которые не простуживаются, обычно болеют более серьезно, со мной было совсем не так. Однажды, в том ужасном 1956 году, у меня вышел желчный камень. И хотя это может показаться странным, что-то во мне обрадовалось боли, с которой выходил этот камень. Это был единственный раз, когда я испытал боль со времени моих проблем с мочевой системой двадцать четыре года назад. Болезни, уносившие одного за другим моих друзей и любимых, пока никого из них не осталось: инсульты, рак, инфаркты, болезни печени и крови - меня миновали, объехали, как машины объезжают оленя или енота на дороге. В единственной серьезной катастрофе я не пострадал, отделался лишь царапиной на руке. В 1932-м Джон Коффи зарядил меня жизнью. "Наэлектризовал" меня жизнью, можно сказать. Со временем я, конечно, умру, все иллюзии насчет бессмертия, если они у меня и были, канули в Лету вместе с Мистером Джинглзом, но я пожелаю смерти задолго до ее прихода. Честно говоря, я уже хочу смерти, с тех пор как умерла Элен Коннелли. Нужно ли об этом говорить?      Я просматриваю эти страницы, листая их своими дрожащими, в старческих пятнах руками, и мне интересно, есть ли здесь какой-то смысл, как в книжках, которые считаются духовно возвышающими и облагораживающими. И я опять возвращаюсь к проповеди своего детства, шумным собраниям в Церкви молитвы "Отче наш, сущий на Небесах", и вспоминаю, как проповедник говорил, что Божье око не дремлет, оно видит и замечает даже самое малое из своих созданий. Когда я вспоминаю Мистера Джинглза и те щепочки, что нашли мы в дыре балки, то думаю, что так и есть. Но ведь тот же Бог так жестоко принес в жертву Джона Коффи, пытавшегося творить добро по-своему, как только ветхозаветный пророк мог принести в жертву беззащитного агнца, ...как Авраам пожертвовал бы собственным сыном, если бы ему и впрямь повелели. Я вспоминаю слова Джона, что Уортон убил близняшек Деттерик их любовью друг к другу, и такое происходит каждый день по всему миру. Значит Бог позволяет, чтобы оно случалось, и, когда мы говорим: "Я не понимаю", Бог отвечает: "Мне все равно".      Я думаю о Мистере Джинглзе, который умирал, когда я стоял к нему спиной и все мое внимание сосредоточилось на недобром человеке, чьим лучшим чувством, кажется, было мстительное любопытство. Я думаю о Дженис, ушедшей из жизни в судорогах и о ее последних секундах, когда я стоял на коленях возле нее под дождем. "Перестань, - пытался я сказать Джону в тот день в его камере. - Отпусти мои руки, я утону, если не отпустишь. Утону или взорвусь".      - Ты не взорвешься, - ответил он, услышав мои мысли и улыбнувшись им. И самое ужасное, что со мной ничего не случилось. Ничего.      И все же у меня есть одна старческая болезнь: я страдаю от бессонницы. Поздно ночью я лежу на постели и слышу влажные и полные безнадежности звуки немощных мужчин и женщин, прокашливающих себе дорогу в еще более преклонный возраст. Иногда я слышу звонок вызова, скрип туфель в коридоре или звук маленького телевизора миссис Джэвиц, настроенного на ночные новости. Я лежу и, если луна заглядывает в окно, смотрю на нее. Я лежу и думаю о Бруте, Дине, иногда о Вильяме Уортоне и его словах: "Правильно, черномазый, хуже не бывает". Я вспоминаю, как Делакруа говорил: "Посмотрите, босс Эджкум, я научил Мистера Джинглза новому трюку". Я вспоминаю, как Элен стояла в дверях солярия и говорила Брэду Долану, чтобы тот оставил меня в покое. Иногда я могу задремать и тогда вижу подземный переход под дождем и Джона Коффи, стоящего в тени. В моих снах это никакой не обман зрения, это всегда он, мой парень, он просто стоит и смотрит. Я лежу и жду. Я думаю о Дженис, о том, как потерял ее, как она утекла красной кровью сквозь пальцы под дождем, и я жду. Мы все заслужили смерть, без исключения, я это знаю, но иногда, Боже, Зеленая Миля бывает слишком длинной. Конец ПОСЛЕСЛОВИЕ      Дорогой Постоянный Читатель!      Жизнь - штука капризная. Повесть ... в этой маленькой книжке вышла именно в таком виде благодаря случайному замечанию торговца недвижимостью, с которым я даже не был знаком. Это произошло год назад, на Лонг-Айленде. Незадолго перед тем там снял дом мой старый друг и деловой партнер Ральф Висинанза (он занимается в основном продажей прав на издание книг иностранным издательствам). Торговец недвижимостью заметил, что дом "словно сошел со страниц Чарльза Диккенса".      И эта фраза все еще вертелась в мозгу Ральфа, когда он принимал первого в своем доме гостя - издателя из Великобритании Мэлкома Эдвардза. Он повторил ее Эдвардзу, и они стали болтать о Диккенсе. Эдвардз упомянул, что Диккенс многие свои произведения публиковал по частям, отдавая в журналы или издавая в виде небольших тоненьких книжечек - брошюр (мне всегда они нравились ощущением дружеской теплоты). "А некоторые из этих романов, - добавил Эдвардз, - на самом деле дописывались и редактировались в процессе публикации. Писатель Чарльз Диккенс был не из тех, кто боится назначенных сроков".      Такие "многосерийные" романы Диккенса были чрезвычайно популярны. Популярность одного из них даже обернулась трагедией в Балтиморе. Большая группа поклонников Диккенса собралась на пирсе, ожидая прибытие английского корабля, на борту которого находился тираж журнала с окончанием романа "Лавка древностей". Легенда гласит, что в давке несколько почитателей упали в воду и утонули.      Я не думаю, что Мэлком или Ральф желали, чтобы кто-то утонул, но им было интересно, как воспримут такой вид публикации - по частям - в наши дни. Никто из них и не подозревал, что это уже произошло (ведь, как говорится, "ничто не ново под луной"), и по крайней мере дважды. Первый вариант романа Тома Вольфа "Bonfire of the Vanities" ("Костер Тщеславия") выходил по частям в журнале "Роллинг Стоун", а Майкл Макдауэлл ("Амулет", "Позолоченные иглы", "Стихии" ("Elementals"), сценарий "Битлджюс") опубликовал роман "Черная вода" ("Black water") в виде серии брошюр. Этот роман ужасов, ужастик о семье с Юга, имевшей такую семейную черту превращаться в аллигаторов, не самый лучший роман Макдауэлла, но все равно он принес успех издательству "Эйвон Букс".      И дальше двое мужчин пустились в рассуждения о том, что могло бы случиться, если бы популярный писатель попытался в наши дни выпустить роман в виде серии брошюр - маленьких книжечек, которые стоили бы в Великобритании фунт или два, а в Америке доллара три (а там большинство книг в мягких обложках продается за 6.99 или 7.99). "Может, кто-то вроде Стивена Кинга и захотел бы провести такой эксперимент", - сказал Мэлком, и разговор перешел на другие темы.      Ральф почти забыл об этой идее, но она вновь вернулась к нему осенью 1995, после возвращения с Международной книжной ярмарки во Франкфурте большого события для агентов вроде Ральфа. Он выложил мне эту идею вместе с пакетом других идей, большинство из которых я тут же отверг. Идея "многосерийной книжки" тем не менее не была отметена сразу в отличие, скажем, от интервью японскому изданию "Плейбоя" или оплаченного полностью турне по Балтийским республикам. Она высекла искру в моем воображении. Я не считаю себя современным Диккенсом - даже если такой человек существует, то это скорее Джон Ирвинг или Салман Рушди, - но мне всегда нравились истории, рассказанные по частям. Впервые с такой формой публикаций я встретился в газете "Saturday Evening Post", и меня она привлекла тем, что ставила читателя на одну доску с писателем - у вас была целая неделя для того, чтобы угадать следующий поворот сюжета. А еще мне кажется, что такие книги читают более внимательно именно потому, что они печатаются по частям. Нельзя проглатывать их залпом, даже если очень хочется (если книга хороша, обычно так и бывает).      Я отлично помню, как дома мы часто читали такие книги вслух: один вечер мой брат Дэвид, на следующий - я, потом мама, потом опять мой брат. Но от чтения мы не получали столько же удовольствия, сколько от просмотра телепрограмм ("Сырая кожа", "Золотое дно", "Маршрут 66") - мы смотрели их вместе, и это было, как праздник. Спустя много лет я узнал, что во времена Диккенса его романы доставляли семьям такое же удовольствие, только их домашние страдания по поводу судьбы Пипа и Оливера или Дэвида Копперфильда продолжались годами вместо пары месяцев (даже самые длинные "сериалы" в газете "Пост", как правило, укладывались в восемь частей).      Единственное, что меня привлекло в этой идее, думаю, полностью понятно лишь авторам детективов и триллеров: в книге, выходящей по частям, писатель имеет над читателем особую власть, которая не всегда им нравится: проще говоря, Постоянный Читатель, ты не можешь забежать вперед и посмотреть, как все повернется.      Я еще помню, как однажды, когда мне было лет двенадцать, зашел в гостиную и увидел, как моя мать, сидя в своем любимом кресле-качалке, заглядывает в конец детектива Агаты Кристи, а ее палец заложен где-то возле пятидесятой страницы. Я был возмущен и высказал ей все (мне было, вы помните, двенадцать, а это возраст, когда мальчикам впервые начинает смутно казаться, будто они знают все на свете), заявив, что заглядывать в конец детектива это все равно, что съесть белую начинку пирожных Орео, а потом пирожные выбросить. Она засмеялась своим удивительным легким смехом и ответила, что скорее всего я прав, но иногда она не может побороть искушение. Искушение - это понятие было мне знакомо - даже в двенадцать у меня их было полно. И вот тут наконец придумано забавное лекарство от подобного искушения. До тех пор, пока в магазинах не появится последняя часть, никто не узнает, чем закончится "Зеленая Миля" ... Может, даже и я не узнаю.      Сам того не зная, Ральф Висинанза упомянул мне об идее публиковать роман по частям в самый, можно сказать, подходящий психологический момент. Я как раз прокручивал в голове тему романа, к которой, как мне всегда казалось, я рано или поздно должен был прийти: электрический стул. "Олд Спарки" ("Старик Разряд") волновал меня давно, с самого первого увиденного фильма Джека Кагни и первой прочитанной книжки об Этаже Смерти ("Двадцать тысяч лет в Синг-Синге" Уордена Льюиса Е. Лоуса). Эта тема распаляла темную сторону моего воображения. Интересно, думал я, каково пройти вот эти последние двадцать метров до электрического стула, зная, что там тебе предстоит умереть? Как себя при этом чувствует тот, кто привязывает осужденного или включает рубильник? Что такая работа отнимает у человека? И еще ужаснее, что она может добавить?      За последние 20-30 лет я пробовал отрабатывать эти основные темы во многих вариантах. Я написал одну удачную повесть, действие которой происходит в тюрьме ("Рита Хейворт в Шоушенкской тюрьме") и вроде бы пришел к выводу, что это именно то, что нужно, когда возникла новая идея. Мне в ней многое нравилось, но больше всего то, что в книге будет звучать исключительно достойный голос автора, сдержанный, честный, может, даже чуточку наивный, - голос рассказчика, если такой вообще когда-либо существовал. Я начал работу, но словно на ощупь, то и дело останавливаясь.. Большая часть второй книги была написана во время дождя в парке Фенуэй! Когда позвонил Ральф, я исписал уже блокнот неразборчивыми строками "Зеленой Мили" и понял, что вырисовывается роман, а я должен проводить время за уборкой стола и делать правку уже написанной книги ("Отчаяние" ты ее скоро увидишь, Постоянный Читатель). В таком случае есть два варианта: убрать новый роман (и, возможно, больше к нему не вернуться) или отложить все прочее в сторону - и вперед!      Ральф предложил третий вариант: книга, которую можно писать так же, как ее будут читать - по частям. Мне понравилась такая напряженная ситуация: не успел закончить работу и сдать в срок - и вот уже миллионы читателей жаждут твоей крови. Никто не знает этого лучше меня, разве что моя помощница Джулианн Югли: мы получаем десятки гневных писем в неделю с требованиями следующей книги из цикла "Темная Башня" (терпение, почитатели Роланда, еще год, другой - и ожидания кончатся, обещаю). В одном письме была фотография плюшевого мишки в цепях и записка, составленная из букв, вырезанных из газетных заголовков и журнальных обложек: "Выпустите следующую книгу "Темная Башня" сейчас же, или этот медвежонок умрет", - гласила она. Я повесил записку на стене кабинета как напоминание об ответственности и о том, что существуют люди - и это замечательно, - которым действительно есть дело до образов, созданных чьим-то воображением.      Вот так я решил публиковать "Зеленую Милю" в виде серии маленьких книжечек в стиле девятнадцатого века и, надеюсь, вы напишите мне и расскажите:      а) понравилась ли вам книга и      б) понравилась ли вам редко используемая, но довольно любопытная форма публикации.      Я не думаю, что напишу еще один "многосерийный" роман (хотя бы потому, что критики пинали меня лишь один раз вместо шести), но я не мог пройти мимо такого опыта мировой литературы. Я пишу это послесловие за день до выхода второй части "Зеленой Мили", эксперимент, похоже, имеет успех, по крайней мере в том, что касается продаж. И за это, мой Постоянный Читатель, я тебе благодарен. Иногда нечто необычное может немного всколыхнуть нас, даже если это всего лишь новый способ рассказывать старые сказки. Во всяком случае вот так хорошо это оказалось для меня.      Я писал торопливо, потому что сама идея требовала спешки. Это придавало живости, но в то же время порождало множество анахронизмов. Охранники и заключенные слушали по радио в блоке "Г" "Аллен Аллена", а я сомневаюсь, что Фред Аллен вел передачи в 1932-м. То же самое касается Кея Кайзера и его "Колледжа музыкальных знаний". Это не снимает с меня вины, но иногда мне кажется, что историю, ушедшую за горизонт недавно, изучать сложнее, чем средние века или времена крестовых походов. Я смог определить, что Брут все-таки мог назвать мышь "Вилли-Пароход" - мультфильм Диснея в то время показывали уже четыре года, но у меня есть сильное подозрение, что маленькая порнографическая книжечка комиксов с Попайем и Олив Ойл явно выпадает из времени. Вероятно, я кое-что выброшу, когда решу издать "Зеленую Милю" одной книжкой...      А может, и оставлю все эти "ляпсусы". В конце концов, разве сам великий Шекспир не вставил в "Юлия Цезаря" анахронизм - часы с боем - задолго до изобретения механических часов? Издание "Зеленой Мили" одной книгой могло бы иметь свои преимущества, как я понимаю, отчасти потому, что книгу нельзя опубликовать в настоящем виде, ведь она выходила по частям. Взяв за образец Диккенса, я спросил нескольких человек, как Диккенсу удавалось решать проблему восстановления в памяти читателя предыдущих событий в начале каждой новой части. Я ожидал, что в начале должно идти своеобразное краткое изложение, как в "сериалах" в моей любимой газете "Сатэрдэй ивнинг пост", но обнаружил, что Диккенс не был столь прямолинеен: он включал содержание предыдущих частей прямо в ткань повествования.      Когда я пытался решить, как мне сделать это, жена стала говорить (она не придирается, но иногда критикует довольно резко), что я так и не закончил историю с Мистером Джинглзом, цирковой мышью. Подумав, что она права, я начал вносить исправления. Сделав Мистера Джинглза тайной Пола Эджкума в пожилые годы, я смог создать довольно интересный сюжет "первого плана". (Результат слегка напоминает киноверсию "Жареных Зеленых Помидоров"). И в самом деле, все в истории Пола в наши дни - его жизни в Джорджии Пайнз - меня устроило. Особенно мне понравилось, как переплелись в голове Пола образы санитара Долана и Перси Уэтмора. Причем я не предполагал этого заранее, просто в какой-то момент сюжет и герои стали действовать сами по себе.      Прежде всего я хочу поблагодарить Ральфа Висинанзу за идею "многосерийного триллера" и всех моих друзей в Викинг Ренгуине и в Сайнете за то, что эту идею поддержали, хотя сначала они до смерти боялись (все писатели безумцы, и они это знали). Я также выражаю благодарность Марше де Филиппе, которая расшифровала целый стенографический блокнот, исписанный моим неразборчивым почерком, и при этом не жаловалась. Ну, если и жаловалась, то редко.      Однако более всего я благодарен своей жене Табиде, которая прочла книгу и сказала, что ей нравится. Писатели всегда воображают себе некоего идеального читателя и пишут для него. У меня такой читатель - моя жена. Мы редко обсуждаем вдвоем то, что оба пишем (как редко обсуждаем свои покупки в супермаркете), но если она говорит, что это хорошо, значит, так оно и есть. Потому что она - человек жесткий, и, если я пытаюсь схитрить или срезать угол, она всегда это замечает.      И тебе спасибо, Постоянный Читатель. Спасибо, и если у тебя есть какие- то мысли о "Зеленой Миле"..., пожалуйста, сообщи мне. Стивен Кинг 28 апреля 1996 года Нью-Йорк Перевод с английского М.В. Опалевой Со следующего выпуска рассылки читайте детектив Дэшила Хаммета "Мальтийский сокол". Содержание предыдущих выпусков рассылки: Выпуск Дата Содержание 1-7 09.06.03-03.07.03 Сидни Шелдон "Лицо без маски" 8-12 07.07.03-21.07.03 Станислав Лем "Человек с Марса" 13-22 24.07.03-25.08.03 Анатолий Приставкин "Ночевала тучка золотая" Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Мировая литература Ваши пожелания и предложения