Лали, привет!

Тут такое хорошее письмо от Яшоды получил про дилогию "Стеклянная
любовь". Так что как прочитаешь, попроси ее прислать, тебе ведь
нравится как Яшода пишет, да и позожи вы чем-то ;)

www.gopal.ru - Творчество души (сайт этого клуба)
www.bhaktiCD.by.ru - Музыка и философия на CD (это наш спонсор!)

Самое важное - это то, что авторское восприятие персонажа может быть таким же
ошибочным, как восприятие его же читателем. Следующая мысль - что бросать работу,
потому что она трудна для эмоций или воображения, не стоит. Иногда надо продолжать,
даже если очень не хочется, а иногда хорошая работа получается даже тогда, когда
кажется, будто перекидываешь дерьмо лопатой в сидячем положении.

Табби спросила, а не могу ли я оставить работу в школе. Я сказал - нет, для этого
мало аванса в две с половиной тысячи и туманных перспектив. Был бы я сам по себе
- может быть (черт возьми, наверняка даже). Но с женой и двумя детьми? Не пойдет.
Помню, как мы вдвоем лежали той ночью в кровати, ужиная холодным мясом, и разговаривали
почти до самого рассвета. Табби спросила, сколько это будет, если "Даблдей" сможет
продать права на выпуск "Кэрри" в мягкой обложке, и я сказал, что не знаю. Мне
довелось читать, что Марио Пьюзо только что получил огромный аванс за права на
печать "Крестного отца" - четыреста тысяч долларов, если верить газете, - но
не представлял себе, что "Кэрри" может к этому подойти даже близко. Это вообще
если удастся продать на нее права.
Табби спросила - довольно робко для моей вообще-то громогласной супруги,
- думаю ли я, что эта книга найдет своего издателя. Я сказал, что шансы очень
неплохие - семь или восемь, из десяти. Она спросила, сколько это может нам дать.
Я сказал, что по самым оптимистичным моим предположениям - от десяти до шестидесяти
тысяч долларов.
- Шестьдесят тысяч долларов? - У нее аж дух захватило. - Так много? Разве
это возможно?
Я ответил, что да - не вероятно, но возможно. И еще я напомнил, что по моему
контракту права на издание делятся пополам, то есть если "Делл" или "Баллантайн"
заплатит шестьдесят кусков, нам достанется только тридцать. Табби не удостоила
меня ответом - замечание того не стоило. Тридцать тысяч долларов я мог бы заработать
за четыре года учительства, и это при ежегодных повышениях жалованья. Куча денег.
Конечно, журавль в небе, но на то и ночь, чтобы мечтать.

В одно воскресенье, уже намного позже этого разговора, мне снова позвонил Билл
Томпсон из "Даблдея". Я был дома один, Табби с детьми поехала навестить свою
мать, а я работав над новой книгой, которую называл про себя "Вампиры в нашем
городе".
- Ты сидишь? - спросил Билл.
- Нет, - ответил я. У нас телефон висел на кухонной стене, и я стоял у двери
между кухней и гостиной. - А надо?
- Может, и надо, - сказал он. - Права на издание "Кэрри" проданы "Сигнет
букс" за четыреста тысяч долларов.
Когда я был совеем ребенком, Батяня однажды сказал маме: "Рут, не заткнула
бы ты эту деточку? Когда Стивен раскрывает рот, он его никак уже закрыть не может".
Это было правдой тогда, как и всю мою жизнь, но в тот День Матери в мае семьдесят
третьего года я лишился речи. Я стоял в той же двери, отбрасывая ту же тень,
что и всегда, но говорить не мог. Билл спросил, куда я подевался - чуть смеясь.
Он знал, что никуда.
Я ослышался. Так не бывает. От этой мысли ко мне вернулся голос.
- Как ты сказал? За сорок тысяч долларов?
- За четыреста тысяч долларов, - ответил он. - По правилам игры (он имел
в виду подписанный мною контракт) - двести кусков твои, Стив. Поздравляю.

Алкоголики выстраивают защиту, как голландцы - плотины. Первые двенадцать лет
своей семейной жизни я себя уверял, что "просто люблю выпить". Еще я использовал
всемирно известную "Защиту Хемингуэя". Хотя вслух это никогда не произносилось
(как-то это не по-мужски), защита эта состоит в следующем: я - писатель, а потому
человек очень чувствительный, но я - мужчина, а настоящий мужчина своей чувствительности
воли не дает. Только слабаки так делают. Поэтому я пью. А как еще мне пережить
экзистенциальный ужас и продолжать работать? А кроме того, я себя контролирую.
Как настоящий мужчина.

"Трам-тарарам, я же алкоголик!" - подумал я, и контрмнения у меня в голове не
возникло - в конце концов я же тот самый, который написал "Сияние", даже не понимая,
что пишет о себе самом. Реакцией моей на эту мысль было не опровержение, не сомнение
- это было то, что я назвал бы перепуганной уверенностью. "Значит, надо поосторожнее,
- ясно помню я, как думал дальше. - Потому что если ты влипнешь..."
Если я влипну, переверну машину на проселке или ляпну чего-нибудь в интервью
в прямом эфире, мне кто-нибудь обязательно скажет, что надо бы мне пить поменьше;
а сказать алкоголику, чтобы он пил поменьше, - это как сказать человеку, сожравшему
мировой стратегический запас касторки, чтобы он срал поменьше. Один мой друг,
который через это прошел, рассказывал забавную историю о своих первых робких
усилиях уцепиться за все быстрее ускользающую жизнь. Он пошел к психологу и сказал,
что жена волнуется, потому что он слишком много пьет.
- А сколько вы пьете? - спросил психолог. Мой друг поднял на него недоуменные
глаза.
- Сколько есть, столько и пью, - ответил он, поскольку это было очевидно.

В последние пять лет, когда я пил, вечера у меня заканчивались одинаково: я все
оставшееся в холодильнике пиво выливал в раковину. Иначе эти банки звали меня,
пока я не вылезал из кровати и не выпивал еще одну. И еще одну. И еще одну.

К восемьдесят пятому году я к своим алкогольным проблемам добавил наркоманию,
но продолжал функционировать, как и многие, кто колется и нюхает, на самом краю
профессионализма. Перестать мне было бы страшно - я уже не представлял себе другой
жизни. Принимаемые наркотики я прятал как только мог - и от страха (что со мной
будет без допинга? Я уже забыл, каково это - быть чистым), и от стыда. Я снова
вытирал задницу ядовитым плющом, только теперь ежедневно, а на помощь позвать
не мог. У нас в семье так не делается. У нас в семье продолжаешь курить сигареты,
танцуешь посреди разлитого желе и свои проблемы решаешь сам.
Но та часть моего существа, которая пишет, глубинная часть, которая знала,
что я алкоголик, еще в семьдесят пятом, когда писалось "Сияние", этого не принимала.
Молчание - это не для нее. И я начал вопить о помощи единственным способом, который
был мне доступен, - своей прозой и своими чудовищами. В конце восемьдесят пятого
я написал "Мизери" (заглавие точно отражает состояние моего сознания!), в которой
писателя держит в плену и пытает сумасшедшая медсестра, Весной и летом восемьдесят
шестого я написал "Томминокеров", часто работая до полуночи, а сердце "стучало
сто тридцать раз в минуту, а ноздри заткнуты ватой, чтобы остановить кокаиновое
кровотечение.

Но прошло немного времени, и убедившись наконец, что я не собираюсь выходить
из этого штопора сам по себе, на сцену вышла моя жена. Это было нелегко - я ушел
так далеко, что до меня было почти что не докричаться, - но она это сделала.
Она организовала группу вторжения из членов семьи и друзей, и относиться ко мне
стали по принципу "Ты сам себе устроил ад". Табби начала с выбрасывания из моего
кабинета мусора мешками: банок из-под пива, окурков, кокаина в граммовых флакончиках
и кокаина в бумажных пакетиках, кокаиновых ложечек, перемазанных соплями и кровью,
"валиума", "ксанакса", флаконов сиропа от кашля и таблеток, даже флаконов зубного
эликсира. Где-то за год до того, видя, как быстро исчезают из ванной флаконы
"листерина", Табби спросила, уж не пью ли я эту дрянь. Я с благородным негодованием
ответил, что даже и не думаю. Так оно и было. Я пил "скоуп". Он вкуснее, тем
более с привкусом мяты.
Вторжение это, которое было так же неприятно для моей жены, детей и друзей,
как и для меня, вызвано было тем, что я подыхал у них на глазах. Табби сказала,
что у меня есть выбор: могу принять помощь и ожить, а могу выметаться из, дому
ко всем чертям. Она сказала, что она и дети меня любят и что по этой самой причине
не хотят быть свидетелями моего самоубийства.
Я стал торговаться, потому что так всегда поступают наркоманы. Я был обаятелен,
потому что они обаятельны. В конце концов мне были даны две недели на размышление.
Вспоминая это теперь, я понимаю все безумие этого решения. Стоит человек на крыше
горящего здания. Подлетав вертолет, зависает над ним, бросает лестницу. "Лезь!"
- кричит человек, свесившись из дверцы. Хмырь на крыше горящего дома отвечает:
"Дайте мне две недели подумать".

Я боялся, что не смогу работать, если брошу пить и нюхать, но решил (опять-таки
насколько это было мне доступно в том растерзанном и угнетенном состоянии духа),
что пожертвую писательством ради того, чтобы остаться с моей женой, чтобы видеть,
как растут мои дети. Если до этого дойдет.
Конечно, до этого не дошло. Мысль, что творчество и дрянь, меняющая сознание,
ходят парами, - это один из величайших мифов поп-интеллигенции нашего времени.
Четыре писателя двадцатого столетия, на чьей ответственности это по большей части
лежит, - Хемингуэи, Фицджеральд, Шервуд Андерсон и поэт Дилан Томас. Это они
создали наше представление об экзистенциальной англоязычной пустыне, где люди
отрезаны друг от друга и живут в атмосфере эмоционального удушья и отчаяния Эта
концепция хорошо знакома почти всем алкоголикам, обычная же реакция на нее -
приятное удивление. Наркоманы-писатели - обычные (наркоманы Такие же, как наркоманы-землекопы.
"Все заверения, что наркотики и алкоголь необходимы для притупления болезненной
чувствительности, - чушь и самообман. Я слышал, как пьющие водители снегоочистителей
говорили, что пьют, чтобы укротить демонов. Без разницы, кто ты - Джеймс Джонс,
Джон Чивер или простой алкаш, закемаривший под стенкой автовокзала: для наркомана
право пить и
ли нюхать должно быть сохранено любой ценой. Хемингуай и Фицджеральд не потому
пили, что были творческими натурами, одинокими или слабыми духом. Для творческих
людей, быть может, действительно больше риск алкоголизма, чем в других профессиях
- ну и что? Все блюющие в сточной канаве похожи друг на друга.

К концу своих приключений я уже пил по упаковке шестнадцатиунциевых банок за
вечер, и есть у меня один роман. "Куджо", который я еле помню, как писал. Это
я говорю не с гордостью и не со стыдом, а только с неясным чувством грусти и
потери Книга эта мне нравится. И мне жаль, что я не, помню, как радовался, когда
заносил на бумагу удачные места.
А в худшие моменты я уже не хотел пить, но и трезвым быть тоже не хотел.
Я был извлечен из жизни В начале пути обратно я просто старался поверить людям,
которые говорили, что жизнь изменится к лучшему, если я дам ей время. И я не
переставал писать. Многое получалось слабо и плоско, но все же я писал. Эти несчастные
страницы я совал в нижний ящик стола и начинал что-нибудь новое. Мало-помалу
я снова поймал ритм, а потом вернулась и радость работы С благодарностью я вернулся
к своей семье, к своей работе, с облегчением. Я вернулся, мак возвращается человек
в летний, дом после долгой зимы, прежде всего проверяя, что ничего не сломано
и не украдено за время холода. Так и, было Мы все были вместе, были одним, целым.
Как только оттают трубы и включится свет, все заработает Так и стало

Последнее, о чем я хочу вам сказать в этой части, - мои письменный стол Я годами
мечтал заиметь этакий массивный дубовый стол, который царит в комнате - хватит
детских парт в чулане трейлера, хватит писать на коленке в съемной квартире.
В 1981 году я добыл такой стол, какой мне хотелось, и поставил его посередине
просторного и светлого кабинета (перестроенный чердак конюшни за домом). Шесть
лет я просидел за ним то пьяный, то обдолбанный, как капитан корабля, идущего
рейсом в Никуда.
Через год или два после своего протрезвления я убрал это убожище и поставил
его обратно в гостиную, где он вполне гармонировал с мебелью и выбранным Табби
отличным турецким ковром. В начале девяностых, когда мои дети заводили собственную
жизнь, они иногда приезжали вечером посмотреть баскетбол или фильм и поесть пиццы
Уезжая, они оставляли за собой крошки коробками, но это мне было все равно. Они
приезжали, им было у нас радостно, а нам было радостно с ними. Стол я себе добыл
другой. Ручной работы, красивый и вполовину меньше, чем тот динозавр. Стоит он
у западной стенки кабинета, под скатом крыши. Скат очень похож на тот, под которым
я спал в Дерхеме, но крыс в стенах нет, и не орет внизу выжившая из ума бабка,
чтобы покормили лошадку Дика. Вот я теперь сижу под ним, мужчина пятидесяти трех
лет, с плохим зрением, с хромой ногой и без похмелья. Я делаю то, что знаю, как
делать, и делаю, как могу Я прошел через все, что вам рассказал (и много еще
чего, о чем не рассказал)
, и теперь я расскажу вам все, что знаю, об этой работе. Как я и обещал, это
не займет много времени.
А начинается вот с чего: поставьте стол в углу и каждый раз, когда принимаетесь
писать, напоминайте себе, почему он не в середине. Жизнь - это не поддерживающая
система для искусства. Все совсем наоборот.

На этом заканчивается автобмографическая часть книги и начинается
техническая, наерное, мало интересная для большинства :)

www.gopal.ru - Творчество души (сайт этого клуба)
www.bhaktiCD.by.ru - Музыка и философия на CD (это наш спонсор!)

Читаю книжку Стивена Кинга "Как писать книги". Забавная.
Автобиографический черный юмор в основном, но есть и толковые советы.
Вот, например:

Но телевидение пришло в дом Кингов относительно поздно, и я этому рад. Если подумать,
я принадлежу к весьма избранной группе: последней горсточке американских писателей,
научившихся читать и писать раньше, чем глотать ежедневную порцию видеочуши.
Может, это и не важно. И все-таки если хочешь быть писателем, то не самый худший
вариант - ободрать шнур телевизора, намотать его на стальной костыль и ткнуть
вилку в розетку - посмотреть, что и где вылетит.
Это так, к слову.

Еще надергал запомнившихся цитат по мере чтения:

Давайте проясним одну вещь прямо сейчас, о'кей? Нет на свете Свалки Идей, нет
Центрального Хранилища, нет Острова Погибших Бестселлеров. Хорошие идеи рассказов
приходят в буквальном смысле ниоткуда, падают прямо на голову с ясного неба:
две совершенно отдельные мысли сцепляются вместе, и под солнцем возникает что-то
новое. Ваша работа не искать эти идеи, а узнать их, когда они появятся.

Получив листок с отказом от Хичкока, я забил гвоздь в стену под "Вебкором", написал
на листке "Талоны счастья" и нацепил на гвоздь. Потом сел на кровать и стал слушать,
как Фэтс поет "Я готов". На самом деле мне было вполне хорошо. Когда ты еще слишком
молод, чтобы бриться, оптимизм - вполне естественная реакция на неудачу;
Когда мне уже было четырнадцать (и я брился два раза в неделю, надо или
не надо), гвоздь в стене перестал выдерживать вес листков отказа. Заменив гвоздик
плотницким костылем, я продолжал писать. К шестнадцати я стал получать отказы
с приписками от руки несколько более ободрительными, чем совет забросить степлер
и начать использовать скрепки. Первая такая записка пришла от Алгиса Бадриса,
тогдашнего редактора "Фэнтези энд сайенс фикшн". Он прочел мой рассказ "Ночь
тигра" (как я думаю, вдохновленный тем эпизодом из "Беглецов", когда доктор Ричард
Кимбл работает уборщиком клеток то ли в цирке, то ли в зоопарке) и написал: "Хорошо.
Нам не подойдет, но хорошо. У вас есть талант. Присылайте еще".
Четыре короткие фразы, написанные авторучкой, оставлявшей неровные кляксы,
озарили зиму отчаяния моих шестнадцати лет. Лет через десять, уже продав пару
романов, я обнаружил "Ночь тигра" в коробке со старыми рукописями и решил, что
это по-прежнему отличный рассказ, хотя написан человеком, который еще только
учится ремеслу. Я его переписал и послал ради интереса в тот же "Фэнтези энд
сайенс фикшн". На этот раз его купили. Я заметил такую вещь: если ты добился
какого-то успеха, журналы куда реже пишут "Нам не подойдет".

- Чего я не понимаю, Стиви, - произнесла она, - так это зачем ты пишешь такую
ерунду. У тебя есть способности. Зачем ты тратишь их напрасно?
Она свернула ОВК 1 и ткнула ею в мою сторону, как человек тыкает газетой
в собаку, сделавшую лужу на ковер. Она ждала моего ответа - надо отдать ей должное,
вопрос был не совсем риторическим, - но ответа у меня не было. Мне было стыдно.
Мне предстояло прожить еще много лет - слишком много, как я думаю, - стыдясь
того, что я пишу. Кажется, только к сорока я сообразил, что почти каждый автор
беллетристики, опубликовавший в своей жизни хоть строчку, кем-нибудь да был обвинен,
что свой Богом данный талант растрачивает на ерунду. Если пишешь (книги, или
картины, или лепишь, или поешь - все равно), кто-нибудь обязательно попытается
тебе внушить чувство стыда за это. Я не философствую - я просто констатирую факт.
Мисс Хислер велела мне раздать всем деньги обратно. Я это сделал без возражений,
даже тем ребятам (рад сообщить, что их было немало), которые хотели оставить
себе экземпляр ОВК 1. В общем, на этом предприятии я потерпел убыток, но когда
настали летние каникулы, напечатал четыре дюжины экземпляров нового рассказа,
"Вторжение со звезд", и распродал все, кроме четырех-пяти. Наверное, это значит,
что я остался в выигрыше, по крайней мере финансовом. Но в глубине души мне по-прежнему
было стыдно. И все слышался голос мисс Хислер, вопрошавший, зачем мне растрачивать
свой талант, зачем растрачивать свое время, зачем писать ерунду.

Мама знала, что я собираюсь быть писателем (да и кто бы не знал при всех этих
листках с отказами, висевших на вбитом в стену костыле?), но уговаривала меня
получить диплом учителя, "чтобы был тыл".
- Может быть, ты захочешь жениться, Стив, а чердак над Сеной романтичен
только для холостяков, - сказала она как-то. - Это не место, где можно растить
детей.
Я сделал, как она сказала, поступил в колледж и в Университет штата Мэн,
и через четыре года вылез оттуда с дипломом учителя.., примерно как вылезает
из пруда охотничий пес с убитой уткой в зубах. А утка действительно оказалась
дохлая. Работы учителя я найти не мог, а потому пошел работать в прачечную Нью-Франклин
на зарплату вряд ли больше той, что получал на ткацкой фабрике за четыре года
до того. Семью свою я держал на разных чердаках, которые выходили не на Сену,
а на куда менее аппетитные улицы Бангора - те, где всегда в два часа ночи на
воскресенье проезжает патрульная машина.

Однажды в одной из своих стиральных машин я услышал странное пощелкивание. Конечно,
я тут же нажал кнопку экстренной остановки, думая, что у проклятой железяки полетели
шестеренки. Открыв дверцу, я вытащил здоровенный ком хирургических халатов и
шапочек, сам при этом вымокнув насквозь. Под всеми шмотками на дне бака рассыпались
предметы, похожие на полный комплект человеческих зубов. У меня мелькнула было
мысль сделать из них ожерелье, но потом я их выгреб и кинул в мусорную корзину.
Моя жена много чего от меня видела за годы нашей жизни, но вряд ли у нее хватило
бы чувства юмора принять такую шутку.

Единственной отдушиной были любезности от журналов "Щеголь", "Холостяк", "Адам"
и "Бахвал" - которые мой дядя Орен называл "Книжки с титьками". В 1972 году они
показывали уже не только груди, и беллетристика в них сходила на нет, но мне
повезло поймать последнюю волну.

Мне думается, что мы были очень счастливы в эти дни, но и сильно перепуганы -
этого не отнять. Мы и сами были еще дети, как говорит старая пословица, и нежность
помогала не пускать к сердцу черноту. Мы заботились друг о друге и о детях как
могли. Табби работала в "Данкин Донутс" и вызывала копов, когда зашедшая за кофе
пьянь наглела. Я стирал простыни из мотеля и продолжал писать одночастевые фильмы
ужасов.

И с моими писаниями меня тоже успех не преследовал. Мода на ужастики, фантастику
и детективы постепенно сменялась все более живописными сюжетами секса. Но это
только полбеды. Хуже было то, что мне впервые за всю мою жизнь писать стало трудно.
Все дело в преподавании. Коллеги-учителя мне нравились, детишек я любил - даже
ребята типа Бивиса и Батхеда могут быть интересны, - но почти каждый вечер пятницы
у меня было такое чувство, будто я провел неделю с подключенными к мозгу электрокабелями.
Если подступало у меня когда-нибудь неверие в свое писательское будущее, так
это было тогда. Я видел себя через тридцать лет, все в том же мешковатом твидовом
пиджаке с латками на локтях, с вываливающимся поверх ремня пузцом от излишнего
потребления пива. У меня будет кашель курильщика от тысяч сигарет "Пэлл-Мэлл",
толстые очки и штук шесть рукописей, которые я иногда буду вытаскивать и возиться
с ними - обычно в подпитии. На вопрос, что я делаю в свободное время, я буду
отвечать, что пишу
книгу - а что еще делать в свободное время уважающему себя учителю-словеснику?
И я буду врать сам себе, уговаривать себя, что время еще есть, что были писатели,
начавшие в пятьдесят, да, черт возьми, и в шестьдесят лет тоже. И много таких.
Но ключевую роль сыграла моя жена - в те годы, когда я был учителем в Хэмпдене
(и стирал простыни все в том же Нью-Франклине во время каникул). Предположи она,
что время, которое я трачу на писание на крыльце нашего наемного дома на Понд-стрит,
или в прачечной, или в нанятом нами трейлере на Клатт-роуд в Хермоне, потрачено
зря, думаю, у меня бы половина энтузиазма пропала. Но Табби ни разу не выразила
ни малейшего сомнения. Ее поддержка была постоянной - одна из немногих хороших
вещей, которые я мог принять как данность. И всегда, когда я вижу первый роман,
посвященный жене (или мужу), я улыбаюсь и думаю: "Вот человек, который знает".
Писательство - работа одинокая. И если есть кто-то, кто в тебя верит, - это уже
очень много. Тому, кто верит, не надо произносить речей. Он верит - этого достаточно.

Ух ты! Две отдельные идеи - подростковая жестокость и телекинез - сошлись воедино
и дали мне идею вещи. Но я не бросил свой пост возле стиральной машины номер
два и не запрыгал по всей прачечной с криком "Эврика!" У меня бывало много идей
ничуть не хуже, а некоторые даже и получше. И все же я подумал, что есть основа
для хорошего рассказа в журнал "Холостяк", а при этом на заднем плане мелькнула
мысль о "Плейбое". "Плейбой" платил за короткий рассказ до двух тысяч долларов.
Две тысячи баксов - хватит сменить коробку у "бьюика" и еще много на жратву останется.
Сама повесть стала вариться где-то в глубине на медленном огне, не так чтобы
в сознании, но и не совсем уже в подсознании. Я успел начать работать учителем,
прежде чем сел однажды вечером и начал" ее писать. Настучав три черновые страницы
через один интервал, я смял их и с отвращением выбросил.
С тем, что я писал, было четыре проблемы. Первая и наименее важная - что эта
история меня эмоционально не трогала. Вторая, чуть более важная, - что мне не
очень нравился центральный персонаж. Кэрри Уайт казалась тупой и пассивной -
готовая жертва. Девчонки тыкали в нее тампонами и салфетками, скандируя "Заткни!
Заткни!", а мне было наплевать. Третья, более важная, - что мне был непривычен
чисто девичий кордебалет второстепенных персонажей. Я приземлился на Планете
Женщин, и одна экскурсия в женскую душевую в Брунсвикской школе не слишком помогала
на ней ориентироваться. Для меня писательство всегда было дедом интимным, сексуальным,
как касание кожей кожи. При работе с "Кэрри" я был будто в резиновом гидрокостюме,
который никак не удается стянуть. Четвертая и самая важная проблема из всех -
осознание, что вещь не окупится, если не будет достаточно длинной, длиннее даже,
чем "Иногда они возвращаются", а это был абсолютный предел по числу слов, который
принимали журналы для мужч
ин. Надо оставить побольше места для фотографий неистовых болельщиц, которые
почему-то забыли надеть нижнее белье, - собственно, ради этих фотографий журналы
и покупаются. Я не мог себе позволить тратить две недели, если не месяц, на повесть,
которая мне не нравится и которую не продать. И потому я ее оставил.
На следующий вечер, когда я вернулся из школы, Табби держала эти страницы.
Она их высмотрела у меня в мусорной корзине, стряхнула сигаретный пепел, разгладила
и села читать. Она сказала, что хотела бы увидеть продолжение. Я ей сказал, что
ни хрена не знаю о жизни девушек-подростков. Это, сказала она, она мне расскажет.
И она опустила подбородок, улыбаясь своей сурово-непобедимой улыбкой "В этой
вещи у тебя что-то есть, - сказала она. - Я в этом уверена".

Уф, пойду передохну, уже два часа читаю... Если кому-то интересно, то
могу и дальше кидать цитаты по мере чтения. Надо?

www.gopal.ru - Творчество души (сайт этого клуба)
www.bhaktiCD.by.ru - Музыка и философия на CD (это наш спонсор!)

Я сегодня закончил небольшой рассказик, а потом просматривал архив и
решил вдруг посчитать, сколько у меня вообще рассказов. И получилось,
что с сегодняшним - ровно 50! То есть, по предварительным подсчетам,
можно праздновать своеобразный юбилей! :) Ура!!!

PS Пока название не придумал. Предварительное: "Странный гость".

www.gopal.ru - Творчество души (сайт этого клуба)
www.bhaktiCD.by.ru - Музыка и философия на CD (это наш спонсор!)

Хорошая притча, Ямуна... Понравилось. Люди, кидайте сюда чего-нибудь
короткое и интересное, а то чего я один... Всем же попадаются НАХОДКИ.
Надо делиться :)

Я> Прошлое - пыль, будущее - ветер...
Я> Если любишь - прости, если нет - забудь...
Я> Я часть жизни тех, кто верит в силу любви,

www.gopal.ru - Творчество души (сайт этого клуба)
www.bhaktiCD.by.ru - Музыка и философия на CD (это наш спонсор!)