Пролистываем полторы минуты - и наслаждаемся...

Керенский фигура не просто фигура серьезная и неоднозначная, он стал неким большевистким символом символом буржуазной революции, как антинародной реакции, пытающейся использовать протест масс в интересах буржуазного класса.
Если вспомнить отношение советской исторической публицистики к нем у как политическому деятелю, то оно всегда характеризовалось негативом и даже презрением, учитывая то как он сдал свои позиции большевикам.
Взять хотя бы анекдотический миф о бегстве того в женском платье из Зимнего в 17 году от большевиков. Что впрочем категорически отрицал. Так это или нет в принципе неважно, но можно однозначно сказать что более непосредственного очевидца и участника революционных событий сыскать трудно. И то интервью, которое сейчас выложено в открытом доступе в на сайте журнала дилетант (ссылка снизу) чрезвычайно интересно, как непосредственое соприкосновение с историей. Историей, взгляд на которую через эту призму дает совершенно иную картину произошедшего.
Как на временное правительство, которое здесь выступает реально демократическим, так и на большевиков, которые не признавая никакую демократию, но пользуясь ее появившемыся возможностями готовили откровенный военный переворот с самого начала, не читаясь и не считая нужным учитывать интересы тех социальных групп населения -народа, которые и приведи к свержению монархии и установлению народной власти.


Ознакомьтесь расшифровкой уникального интервью с последним премьером Временного правительства России — Александром Федоровичем Керенским, взятым светлейшим князем Александром Андреевичем Ливеном — сотрудником Русской секции «Radio Canada» в Нью-Йорке в 1964 году. Оно было передано на коротких волнах вторично в 1967 году, когда в Монреале проходила выставка «Экспо-67», а в СССР торжественно готовились отметить 50-летие Октябрьской революции. Передача вызвала протест советских властей. Всё сказанное Александром Федоровичем Керенским является звуком истории. Прочитайте и сделайте собственные выводы.


Александр Ливен. — Мы думаем, нет необходимости объяснять, кто такой Александр Керенский. Если мы сейчас унесемся в прошлое, в 1917 год, то имя этого человека тотчас же появится у нас на устах. И сегодня я имею большое удовольствие беседовать с Александром Федоровичем, который, я надеюсь, расскажет нам, как произошли те события, участником которых он был. Александр Федорович, первый мой вопрос: что привело Россию к тому, что произошла смена правительства и Временное правительство стало во главе всей страны?

Александр Керенский. — Причина основная — это, конечно, война 1914 года. Перед войной Россия была на самом высоком уровне своего культурного, политического и экономического развития. А во время войны всю войну внутреннюю, борьбу между умирающей монархией, которая кончалась именно эпохой Распутина, и общественным мнением, всеми группами и политическими партиями, представлявшими из себя огромное большинство русского населения, было решено остановить. И лозунгом было: война — до свержения Россией очень могущественного врага — Германии, вместе с Турцией, Австро-Венгрией и так далее. Мы, Россия, были, со своей стороны, членами так называемого союза — Антанты (то есть союза России, Англии, Франции, а впоследствии еще Италии и таких малых государств, как Бельгия и других). Но, к сожалению, император Николай Второй это перемирие, предложенное нами, он принял за отказ от внутренней борьбы, за доказательство того, что оппозиция признала себя побежденной этим взрывом патриотических чувств русского народа. И что бы ни говорили в своих писаниях ленины, троцкие и прочие вожди коммунистического периода русской истории, подъем тогда был не только среди верхов, среди интеллигенции, среди так называемого буржуазного класса, а на войну пошло все крестьянство и все рабочие. Единодушие. Никогда за всю историю России мобилизация не проходила с такой точностью, как в 1914 году.



И в «Истории Октябрьской революции» под редакцией Покровского было сказано, что первые месяцы войны весь рабочий класс был охвачен шовинизмом. Коммунистическая партия потеряла все свои позиции, уже тогда имевшиеся на фабриках, заводах. И в течение этих трех лет, с четырнадцатого до семнадцатого, постепенно положение складывалось все более критическим и катастрофическим, потому что, несмотря на все попытки Великих князей и министров, буржуазного общественного мнения и всей остальной России, убедить (Николая Второго) в необходимости вести войну объединенными силами народа и правительственной власти, у нас этого не было — как во всей Европе; в Англии, Франции, Германии, Австрии — повсюду с самого начала войны к участию в управлении были призваны представители так называемых трудовых масс. Преследования продолжались. Потом начались интриги, не интриги самого Государя, а интриги его окружения, Распутина, Щегловитова и так далее. Эта пропасть между властью и народом становилась все глубже и глубже. И начался, собственно говоря, в 1916-м году, осенью, уже революционный процесс.



Этого население не понимало. Население считало, наоборот, что реакция усиливается, что все попытки убедить правительство переменить политику не удались и что Россию ожидает мрачное время полного торжества так называемых темных сил. Я в это не верил. В Москве и в Петербурге на закрытых собраниях, на которых собирались левые и представители той самой, впоследствии коммунистической, партии, например Шапошников, Юренев и другие, присутствовали также представители средних слоев русского населения, либералы, кадеты, демократы, кооператоры. Все это общественное мнение не понимало, что мы находимся уже в начале революции. Этого не понимало и правительство. Все организации, работавшие на оборону и спасшие Россию от окончательного разгрома еще в 1915 году, все эти организации — Союзы городов, Союзы земств, кооператоры — преследовались, в особенности рабочие группы, которые образовались при Комитете, созданном высшей буржуазией для укрепления обороны и развития промышленности для благополучного окончания войны2. Эта группа оборонцев-рабочих, которых тогда коммунисты называли презрительно гвоздевщиной, была уничтожена по совершенно ложным основаниям. В январе-феврале 1917 года правительственный Петербург под руководством полусумасшедшего министра внутренних дел Протопопова стал готовить переворот. Стал подготовлять войска, полицию, жандармерию к тому, чтобы после искусственно вызванных голодных беспорядков в Петербурге разгромить всю патриотическую, работавшую на оборону Россию, с Государственной думой во главе.


Твердая Государственная дума в это время, в 1916−17 годах, играла очень важную роль; это был единственный свободный источник, чтобы говорить народу правду о положении в стране, чтобы объединиться.



И авторитет Государственной думы, хотя она происхождения была очень консервативного, — авторитет этой Думы во всей стране и в армии, в особенности, был огромный. И в последний момент, когда Протопопов, а главное, его окружение (сам он был человек, практически не способный управлять страной) решили, что настал момент нанести удар по остаткам конституционной России и восстановить неограниченное самодержавие во имя победы, когда Дума внезапно была в ночь на 27 февраля распущена — то есть отсрочено ее заседание, — вот тут случилось чудо. А чудо заключалось в том, что бунтовавшие до этого солдаты пошли со всех сторон к Думе и заявили, что они будут вместе с народным представительством защищать национальные патриотические интересы народа. Государь Николай Второй имел мужество — увидав, что он своим планом восстановления самодержавия достичь того не может, но может вызвать Гражданскую войну, — прекратить дальнейшее сопротивление и отказался от престола.



И тогда из представителей тогдашнего большинства в Государственной думе, очень либерально-консервативного — называлось «Прогрессивным блоком», вместе с его единомышленниками в Государственном Совете было создано первое Временное правительство свободной республиканской России…

Александр Ливен. — В котором какое место занимали вы?

Александр Керенский. — В этот кабинет, который должен был быть кабинетом при регенте наследника, я не был включен, и меня никогда ни в какие списки состава будущего кабинета, которые ходили по России, и в Москве в особенности, меня никогда не включали. Я никогда не думал, что я буду в правительстве. Но за эти три дня — ведь, собственно говоря, вся революция в России произошла за 72 часа: 27-го вечером было отсрочено заседание Государственной думы, а 2 марта днем Государь подписал свой Манифест об отречении, — вот за эти три дня перевернулась не только политическая история России, но и социальная.



Представители Прогрессивного блока (как, например, председатель кадетской Партии народной свободы) считали, что правительство будет правительством Прогрессивного блока с его программой, чрезвычайно умеренной и написанной в расчете на сохранение не только старого политического строя в смысле сохранения монархии, но и социального строя. Но за эти три дня их программа оказалась никуда не годной. И в последний момент сами члены нового правительства, организованного Государственной думой, почувствовали, что они не могут теперь явиться перед народом в том составе, в котором они были. И они обратились к председателю меньшевистской социал-демократической партии в Думе Николаю Сергеевичу Чхеидзе и ко мне — я тогда был председателем Трудовой группы 4-й Государственной думы — с просьбой вступить во Временное правительство: Чхеидзе как министр труда, я как министр юстиции. В это время случайными людьми в случайном порядке уже был образован Совет рабочих депутатов — они вспомнили традиции 1905 года. Этот Совет рабочих депутатов Петербурга, организованный днем 27 февраля, очень быстро вырос в силу, которая вокруг себя объединила все рабочее население и солдат в казармах (опять-таки, только в одном Петербурге, на несколько мгновений — на 2 дня, солдаты в казармах оказались без офицеров). И это был очень интересный, трагический, час в русской истории.



У представителей Государственной думы было патриотическое сознание, что надо защищать Россию — так же, как защищали ее при монархии, и поэтому были организованы переговоры между Советом рабочих депутатов и Временным комитетом Государственной думы для образования совместного нового правительства. Тогда случайные вожди тогдашнего Совета, которые в большинстве состояли из открытых или скрытых сторонников крайне левой партии, тогда они постановили на огромном собрании Совета рабочих депутатов (солдат там еще не было) не пускать в состав нового буржуазного правительства ни одного из представителей демократии, которую они понимали как трудовую демократию, революционную демократию, которая тогда только начиналась. Когда это решение было вынесено, я сначала хотел все бросить и уйти навсегда.


Я ушел домой. После мучительной ночи я представил себе, что будет, если в этой новой России с этими новыми сословиями-классами, если хотите — трудовой России, сложится ситуация, при которой между правительством и Советами начнется междоусобица, если не будет сохранено единство, власть в одном общегосударственном центре.


Я вернулся и дал согласие Временному комитету Государственной думы войти в правительство. И с тех пор, с этого дня — 1 марта, и до последнего дня 25 октября, и даже позже — до 1 ноября, я был в самом центре неврологической точки, если хотите, — я был в самом центре событий в России.

Александр Ливен. — Пришла новая власть в России. Из кого же она состояла?

Александр Керенский. — Она состояла из представителей левых буржуазных партий. Там были кадеты, прогрессисты и беспартийные люди. Из беспартийных первое место занимал, по влиянию, которое имел, князь Георгий Евгеньевич Львов. Рюрикович. Стариннейшего рода, человек, который всю свою жизнь был самым чистым демократом, который все свои силы и все свои знания отдавал на службу народу — не только народу как нации, но и народу как низовой трудовой части. И крестьянству, в особенности. Это был замечательный человек. Потом там были лидер московской кадетской партии Павел Николаевич Милюков,



лидер октябристской партии Александр Иванович Гучков, потом, из кадетской партии, был молодой и очень способный человек Николай Виссарионович Некрасов; был товарищ председателя партии прогрессистов, которые по своей политике в Думе были левее, чем кадетская партия. Одним словом, все правительство было, на языке левых, буржуазным правительством.

Александр Ливен. — Простите, но можно ли из этого вывести заключение, что это правительство интересовалось только целями и интересами буржуазии?

Александр Керенский. — Нет, но это правительство своими буржуазными классовыми интересами так же мало интересовалось, как и я… Я никогда не забуду этих первых дней во Временном правительстве, когда мы все были охвачены только одним общим чувством — необходимостью спасти Россию от разгрома и установить в ней демократический строй, опирающийся на новое большинство населения.

Александр Ливен. — Это и были основные цели нового правительства?

Александр Керенский. — Основные цели нового правительства были продолжать оборону страны и установить подлинно демократическую власть, опирающуюся на интересы большинства населения тогдашней Российской империи.

Александр Ливен. — А каковы были первые мероприятия Временного правительства?

Александр Керенский. — Первым мероприятием Временного правительства была очевидно гениальная амнистия. Как министр юстиции, я помню, как с невероятным, удивительным чувством радости подписывал телеграммы в Сибирь, губернаторам, об освобождении большевистской пятерки, которая была сослана в начале войны 1914 года; об освобождении социал-демократической фракции, которая была почти вся целиком осуждена на каторжные работы;


об освобождении «бабушки русской революции» Брешко-Брешковской, закадычной потом моей подруги, — старухи 70-ти с лишним лет, которая всю жизнь отдала борьбе с режимом, никогда даже не имея собственной квартиры и собственной одежды, — это была замечательная женщина! И страна сразу почувствовала, что пришла власть совсем не та, что была раньше. И совсем не буржуазная власть, а власть, представляющая собой народы России.

Александр Ливен. — Александр Федорович, вы были тогда министром юстиции, вы подписывали эти телеграммы. Вы сказали, что подписали телеграмму об освобождении пятерки коммунистов, которые тогда были сосланы. Таким образом, не только всем сосланным, но и также всем скрывавшимся в то время, находившимся на нелегальном положении, в том числе и коммунистам, вы дали право стать легальными гражданами России.

Александр Керенский. — Один из первых актов, который был выработан министерством юстиции, был уничтожение всех сословных, национальных, религиозных и прочих ограничений для какой бы то ни было категории русского населения.

Александр Ливен. — Таким образом, вы, собственно говоря, ввели ту свободу, к которой всегда стремился русский народ.

Александр Керенский. — К которой он стремится и теперь.



Александр Ливен. — Хорошо. Но дело в том, что, дав свободу всем, каким образом вы могли рассчитывать на лояльное к вам отношение со стороны Совета рабочих депутатов?

Александр Керенский. — Совет рабочих депутатов тогда не состоял из одних большевиков; Совет рабочих депутатов тогда руководился президиумом, в который входили социал-демократы — большевики и меньшевики, эсеры — правые и левые, трудовики, народные социалисты и целый ряд других маленьких партий и представителей национальных партий. А вопрос о возвращении в Думу этой самой пятерки — он ставился еще не мной, он ставился Прогрессивным блоком в 1915 году, потому что осуждение в феврале 1915 года этой пятерки, которая вся состояла из рабочих и которые не успели еще даже прочесть знаменитые 21 пункт пораженческой декларации Ленина, — их спровоцировали на то собрание. Собрание было немедленно окружено полицией и жандармами, и все они были арестованы и судимы. Я знал всю пятерку отлично. Между ними не было тогда, простите меня за выражение, «злостных пораженцев», злостных людей, которые во имя осуществления мировой революции в индустриальных западных странах приносили в жертву коренные интересы русских трудящихся масс.



Александр Ливен. — Итак, произошла смена власти, начались новые мероприятия. Что касается печати — каковы были мероприятия Временного правительства?

Александр Керенский. — Полная свобода. Полная свобода высказывания для всех партий без исключения. В наше время «Правда», до июльского восстания, и все остальные левые органы так же были свободны, как и органы либеральные и какие угодно другие. Свобода печати, свобода слова, свобода совести — все это было сразу введено в России и было принято восторженно всем населением. В этом была сила Временного правительства, которое физической силы вообще не имело.

Александр Ливен. — Хорошо, вот происходит перемена… Одновременно на фронте идет упорная борьба с внешним врагом. Какова была точка зрения Временного правительства на войну?

Александр Керенский. — Мы все считали (я не говорю о двух членах, которые имели несколько иные точки зрения), что новая Россия, опирающаяся на новые пришедшие к власти и сочувствовавшие слои населения, не может воевать за империалистические, безгранично хищные, я бы сказал, цели войны.



Но мы считали, и это было сказано в нашем первом манифесте к народу, что Россия должна защитить свои рубежи. А так как тогда была не только война между Россией и Германией, а мировая всеевропейская война, когда все великие державы распались на два враждебных лагеря, cудьбы всех народов Европы, распавшейся на две коалиции, были скованы между собой, то надо бороться за новые цели войны, но нельзя выходить сепаратно из общей войны, тогда и бывшие друзья, и бывшие враги, одинаково, вместе растащат достояние России.

Александр Ливен. — Но на российском небосклоне появляется новая величина — это партия большевиков. Каково было отношение Временного правительства в самом начале к этой партии?

Александр Керенский. — Такое же, как и ко всем остальным. Но как только было получено сообщение, неожиданное для Ленина, что вместо торжества реакции вообще исчезла и власть перешла в руки представителей народа, он прислал директиву, телеграмму, в Стокгольм своим едущим в Россию домой эмигрантам, в которой говорилось: никакого доверия новому правительству.



Он сразу и безоговорочно занял позицию, враждебную новой народной свободной России. Еще можно было как-то понять, когда при старом режиме, живя в Швейцарии, в своем социал-демократическом журнальчике он писал, что при всех условиях поражение России — самое меньшее зло… Потому что русское правительство есть центр, ядро европейской реакции. Но ведь этого же больше не было! Ведь если бы он не был ничем связан, если бы не было этой безумной идеи, что нужно превратить Россию в плацдарм (о чем он говорил иностранным журналистам, когда большевики пришли к власти) — в плацдарм авангарда западного пролетариата, где будет настоящая индустриальная рабочая пролетарская революция, — чуть ли не через 6−8 месяцев после российской… Несмотря на это, никаких препятствий, чтобы российская большевистская рабочая партия существовала на равных условиях со всеми остальными, не было.



Александр Ливен. — И таким образом, с вашей стороны не было также никаких препятствий к приезду Ленина в Россию?

Александр Керенский. — Не было никаких препятствий. Но все остальные эмигранты, за тем исключением, которые поехали вместе с Лениным через Германию, они все ждали тогда проезда через союзные страны и Швейцарию (это было довольно долго и трудно). И все они вернулись в Россию более или менее благополучно, раньше или позже, в течение марта и апреля. Я не буду сейчас говорить обо всей закулисной стороне этой истории, которую я отлично знаю, но с самого начала возвращения эмигрантов в Россию после амнистии, с самого начала группа Ленина и Мартова, эсдека-интернационалиста, через немецких социал-демократов вошла в сношения с Берлином, чтобы получить проезд в Россию через воюющие с ней страны.

Александр Ливен. — Но некоторые выражали мнение, что у него не было другого выхода. А теперь вы говорите, что другие эмигранты приехали в Россию иначе.

Александр Керенский. — Выход был, другие же приехали. Надо было набраться терпения. Тот же Павел Николевич Милюков, которого с самого начала стали представлять как совершенно дикого реакционера, — он выбивался из сил, чтобы добиться от западных союзников пропуска в Россию. И он бы Ленин добился. И Троцкий, который был арестован, возвращаясь из Нью-Йорка в Англию. Он по требованию Милюкова был освобожден и приехал в Россию. Но этот проезд Ленина и его партии, и кое-кого из эсдеков и левых эсеров, через Германию нельзя понять, не зная тех переговоров, тех соглашений, той организации, которая уже тогда была готова к действию.


Александр Ливен. — Вот мы и приходим тогда к положению, что во время Временного правительства неожиданно большевики начали подготавливать путь.

Александр Керенский. — Да их путь провалился. Первый путь большевиков, координированный с контрнаступлением германцев в начале июля, и так называемое восстание 3−5 июля — оно было уничтожено. И после этого Ленин в своей специальной брошюре-инструкции, которую он дал партии и которая была издана в Кронштадте большевистской партией в конце июля (она называлась «Лозунги») — в этой брошюре он признает, что попытки, как он называл, «в мирном порядке захватить власть», пользуясь лозунгом «Вся власть Советам» (а мирный путь заключался в том, что Советы эсдеков, эсеров, оборонцев и прочих были окружены вооруженными до зубов матросами и солдатами тыловых частей), этот мирный способ захвата власти был больше невозможен.

И то, что он называл «реакцией во главе с Керенским», — это была не реакция, это было в точном смысле слова демократическое народное правительство. Ленин считал, что это «реакция» разложила борьбу, как он называл, мелкобуржуазных социалистических партий — социалистов-демократов и социалистов-революционеров, — и теперь нужно переменить всю тактику, готовиться к тому, что когда реакция в лице Керенского окончательно уничтожит Советы и мелкобуржуазные партии, когда вся сила сосредоточится в пролетариате, — тогда нужно будет организовывать вооруженное восстание. После июльской революции, по признанию самого Троцкого, влияние Троцкого и Ленина и в Советах, и в стране совершенно сходило на нет.


Александр Ливен. — В то время Ленин ушел в подполье и подготавливал свое очередное выступление против Временного правительства…

Александр Керенский. — Тогда он еще не подготавливал…

Александр Ливен. — В то время правые круги также работали против Временного правительства. В следующей нашей беседе мы поговорим о том, что известно под названием «Корниловского восстания».

Александр Керенский. — С удовольствием.

Нью-Йорк-Монреаль, 1964 год

Оригинал интервью взят здесь.

Прочитав это видно, что Ленин, Троцкий и иже с ними никогда и не думали создать власть народа, поскольку даже тех политические партии из которых вышли большевики, то есть социал-демократы и социал-революционеры, ими считались мелко буржуазными. В чем заключалось эта мелкобуржуазная составляющая? Да именно в склонностях к демократическим принципам. Отрицая их лидеры большевиков стремились только к диктату, который может быть основан на насилии. Чего и добились изнасиловав страну до крайности.


А как вы сами думаете, была ли возможность у демократических сил в России взять вверх?

Широко обсуждаемый принятый сегодня законопроект об антитеррористических поправках к закону просто взбудоражил религиозную общественность. И если поправки относительно гражданства и прав на выезд не прошли как явно противоречащие Конституции РФ, то поправки прямо нарушающие конституционные права на свободу вероисповедания и свободу слова прошли и были одобрены.

Между тем противоречие Конституции РФ данных нормне просто откровенное, но более того носит характер намеренного ограничения деятельности развивающихся религиозных организаций на территории России и более того, исполнение этого закона попросту налагает ограничение на образ жизни религиозного человека.
Так данным законом вводится понятие миссионерской деятельности, как распространения информации членами, участниками религиозных групп о своей вере и организации между людьми не являющимися таковыми, на что вводится масса административных ограничений. За несоблюдение которых предусмотрены очень серьезные штрафы.
То есть, верующие сейчас будут лишены возможности свободно рассказывать о своих религиозных убеждениях и принадлежности, что по своей сути является мерой изменения конституционного режима религиозной свободы, как одной из основной составляющей статуса правового государства.

Понятное дело, что данный законопроект в никак не коснется традиционных религиозных структур, то есть в первую очередь РПЦ, которые не нуждаются в распространении о них информации, а затронет в первую очередь нетрадиционные религиозные меньшинства. То есть, например, протестантов, к большинству течений из которых РПЦ имеет негативное отношение, как способных увести у них паству. Потому видимо РПЦ и высказалась о том, что принятый закон не может ущемить их права. Так как миссионерством и вообще несением Слова Божьего там имеет возможность заниматься ограниченное количество допущенных лиц.
В то же время в протестантской общественности об этом высказались резко отрицательно абсолютно все. Что и не удивительно, если учесть основное повеление Христа- идите и научите все народы, что никак не связывается в Евангелии с принадлежностью к какой то избранной группе лиц, и воспринимается как принцип жизни верующего христианина, основывающего ее на заповедях Христовых, а не на принадлежности к какой то религиозной группе.
Теперь же им предлагается изменить своей вере, и вместо открытой проповеди Евангелия стать скрытными религиозными фанатиками.

Как вообще это видит Яровая и другие с ней авторы этого законопроекта не понятно. То есть, законом разрешено иметь любое вероисповедание, создание религиозных групп по признаку общего вероисповедания, ведение этими группами соответствующей религиозной деятельности, но запрещено рассказывать об этом другим. То есть, по сути, религиозные группы должны при полном соблюдении закона уйти в подполье. Более абсурдной ситуации трудно представить.

Как вообще авторы данного законопроекта связали это с противодействием терроризму?
Ведь очевидно, что экстремистские религиозные организации типа ИГИЛ, наоборот не будут ходить и открыто агитировать за членство в них.
Сейчас же вводится обратная ситуация. То есть ограничивается деятельность организаций, которые в своей методологии направлены на достижение наиболее большего числа людей, что никак не может быть связанно с терроризмом, и использование этого понятия применительно к этому просто абсурдно.
На лицо то, что государство из идеологической сферы, где антиэкстремистские карательные меры последнего времени у всех на слуху, перешло уже в сферу религиозную. Запуская свои мертвые бюрократические щупальца в святое святых- душу человека.