Целый рабочий год позади. Впереди — отпуск. Накопилась усталость. Самое время опять рассказать о неудачах. Это нужно делать регулярно, иначе у некоторых читателей возникает ощущение, что работа практического психолога состоит из легкого распутывания сложных и непременно интересных случаев: да будет вам счастье и никто не уйдет обиженным!

На самом деле это, разумеется, не так. Для своих рассказов я выбираю самое интересное, да к тому же еще непременно, из соображений врачебной этики, компилирую несколько похожих случаев в один, добавляя оригинальные детали из совсем других историй, чтобы узнать конкретного человека было невозможно. И конечно, стараюсь рассказать, как семье удалось решить свою проблему.

Но стоит помнить, что реально работающего психолога то и дело постигают профессиональные неудачи, плюс значительная часть семей никаких своих проблем после консультации решать не собирается и приходит к психологу:

просто поговорить о тяжести своей жизни;

убедиться, что «мы всё делаем правильно, а если вы не согласны, то мы найдем другого психолога, который с нами согласится» (и ведь найдут!);

для галочки или потому что невролог (педиатр) велел;

потому что это интересно и где-то даже модно, но делать мы все равно ничего не будем, нам и так неплохо живется.

Итак, неудачный день практического психолога, то есть мой.

Утренний прием, за окном дождь.

Первая пара с двумя детьми приехала из области. Дети рано встали, младший капризничает, мать его всячески успокаивает, пытается даже грудью кормить, но ему все не в строку.

Старший просит сначала пить (вода в машине), потом писать, потом требует достать ему игрушку с верхней полки, мать лезет наверх, не спуская младшего с рук, ребенок игрушку бросает, требует другую, лезет отец, после третьей я запрещаю (играй с тем, что есть в доступе), он начинает орать, валится на пол, младший, который было успокоился, подхватывается и тоже орет.

Мать смотрит на меня, лицо измученное.

— Они с ее матерью их обоих избаловали, — говорит отец. — А теперь вот мы все расхлебываем. А может, они больные.

— С чего вы это взяли?

— Ну не должны же дети чуть что — сразу орать.

— Если с помощью ора они что-то получают, то будут орать непременно.

— Я и говорю: избаловали они их.

— Это так? — спрашиваю у матери.

Она молчит, качает на руках младшего, ему, между прочим, уже почти три года. Старший хлюпает носом на ковре, но, кажется, уже понял, что игрушек сверху больше не будет, и присматривается к машинкам на нижней полке. В глазах матери, кажется, слезы.

— Он приходит с работы, ложится на диван с ноутбуком и говорит: делай что хочешь, но чтобы они молчали. Я, конечно, им все даю.

— Я на работе устаю, между прочим. Зарабатываю на всех. Если пришел домой, могу отдохнуть?

— Можете. Но если дети по вечерам получают «что угодно, лишь бы не орали», то дневное «баловство» матери и бабушки тут не обязательно. Чтобы спровоцировать так раздражающее вас поведение, достаточно и вечеров. А как вы отдыхаете? — спрашиваю у матери.

— Никак, — говорит она.

— Да она же дома сидит! — сердится мужчина.

— Из дома матери нужно иногда выходить, — говорю я. — Причем без детей.

— Куда она пойдет?

— Да куда захочет.

— Она пойдет куда захочет, а я после рабочего дня буду слушать, как они орут?

— Можно отпустить жену погулять в выходные, а с детьми можно попробовать поиграть, тогда они не будут орать.

— Я думал, вы ей мозги на место вставите, чтобы не баловали они их, а вы вот что. Ладно, поехали домой.

Старший только начал играть, у него отобрали машинки, под его возобновившийся рев все уходят. Женщина смотрит на меня через плечо, но я даже не могу сказать ей прийти еще раз и без детей — понимаю, что это просто невозможно.

Следующей приходит девочка-подросток. У нее часто болит голова, особенно перед контрольными в школе, она обследовалась, обследование ничего не выявило, невролог посоветовал родителям записать ее к психологу.

— Они меня не понимают, и, наверное, у меня депрессия. Я в интернете читала, все сходится, — говорит она.

— А ты их понимаешь? — спрашиваю я.

Некоторое время молчит, думает. Разрыв шаблона.

— А почему я должна их понимать? — с некоторым вызовом. — Они же взрослые.

— А ты кто?

— Я… я, ну, подросток.

— Хорошо. Расскажи, по возможности, без диагнозов, в чем ты видишь свои проблемы?

— Я в школе устаю, домой прихожу, мне хочется отдохнуть. Говорю: отстаньте, у меня голова болит. А они меня постоянно дергают.

— А как ты отдыхаешь?

— Ну музыку послушать, пообщаться, посмотреть что-нибудь…

— Всё это — где?

— В телефоне, где же еще. Они не понимают, что у меня своя жизнь. Все время говорят: положи телефон, садись за уроки. Или: поиграй с братом. Или: убери разбросанные вещи. Как будто я маленькая.

— А ты какая?

— Я взрослая личность. Они не хотят меня понять. И у меня от них депрессия.

— Да неужели? Десять минут назад ты от статуса «взрослости» открестилась.

Надувает губу. Молчит.

— Я здесь и сейчас не могу изменить твоих родителей. Но я знаю: если ты сам стремишься понять кого-то близкого, то и он рано или поздно попытается понять тебя. Давай попробуем?

— Я так и знала, что вы будете на их стороне. Вы все такие, как до дела доходит. Я и на форуме про это читала. Попробую вот еще по телефону доверия позвонить, мне подружка советовала. Говорит, что если там сказать, что думаешь о самоубийстве, то они сразу соглашаются, что твои родители себя отстойно ведут, а у тебя — реальные проблемы. И разговаривают. Подружке понравилось. До свидания.

Мать, отец, сын. Все трое высокие, красивые, о таких обычно говорят — породистые.

— Мы в него вложили все, что могли.

— Отлично. Теперь вам самое время отдохнуть, вкладывать в себя, в свое развитие или развлечения.

— Если бы. Мы сейчас боимся, что все было напрасно.

— Как это может быть? Вот сидит ваш сын, почти взрослый человек. Вы его вырастили…

— Вот именно! При таких объемах вложений мы и ожидали от него взрослости — в планах, в суждениях...

— Поясните, пожалуйста.

— Одиннадцатый класс. Надо выбирать, что делать дальше. А он говорит: я не знаю. Как нынче подростки выражаются, мы в шоке!

— В сегодняшнем мире значительная часть людей в 16 лет еще не определилась, что они будут делать дальше. Я не вижу в этом ничего страшного. Время на поиск и общественное одобрение этого поиска имеется.

Спрашиваю у парня:

— У тебя сейчас даже наметок никаких нет?

— Ну, надо, наверное, в институт поступить, — неуверенно говорит он. — Но я совсем не знаю в какой.

— Так для того, чтобы баллов хватило на хороший институт, надо учиться сейчас! — почти кричит отец.

— Ну поступит в какой сможет, или можно вообще поработать сначала, осмотреться, понять, что нравится или не нравится, — предлагаю я.

— А для чего тогда все это было?! — раздраженно спрашивает мать. — В гимназию престижную со второго раза поступили, репетиторы все время, он, между прочим, еще и музыкальную школу закончил и четыре класса художественной!

«Бедолага, — думаю я. — Вообще ведь никакого детства у парня не было, где там и когда ему себя осознавать». Вслух спрашиваю:

— А на чем ты играл? Сейчас музицируешь?

— На тромбоне. Не музицирую.

Безуспешно пытаюсь представить себе тромбон.

— Все это вложенное никуда не денется, не беспокойтесь. Сейчас у вашего сына как раз время для синтеза. Понять, как и где он может все это, вложенное вами, применить в строительстве своей собственной личности — для этого ведь тоже нужно время и место.

— Он, значит, будет до 30 лет искать себя, а мы все это время будем его кормить? — брюзгливо спрашивает отец.

— А вот это совершенно не обязательно. Если ваш сын не поступит в институт на дневное, пойдет работать, потом в армию, посмотрит на жизнь в объеме, примерит ее на себя.

— Это совершенно беспредметный разговор! Не для того мы столько лет бились и не для того он заканчивает одну из лучших школ в городе, чтобы потом пойти работать в кафе официантом! Всего вам доброго!

Напоследок приходит грустная мама с грустной, постоянно почесывающейся дочкой.

— Нам аллерголог сказал, чтобы мы к вам сходили.

Девочка родилась здоровой. До двух лет ничем не болела. Потом мать с отцом развелись, и мать с дочкой уехала из Краснодарского края в Петербург, где живет ее старшая незамужняя сестра. Сестра приютила их на первое время, все показала, помогала с ребенком, пока не устроили в садик, помогла найти работу. В Питер младшая просто влюбилась, на работе тоже все сложилось удачно — интересно и с повышением. Мать с дочкой взяли квартиру в ипотеку. Все здорово? Как бы не так. Начиная с двух лет девочка постоянно болеет. Причем не чем-то одним, а все время разным. То мокнущий диатез, то непроходящий кашель, то проблемы с желудком и кишечником, то вдруг начинают болеть колени. Медицинская карточка по форме напоминает большой кирпич.

— Меня все спрашивают: может, у вас психологические проблемы какие-нибудь? А какие у нас проблемы? — мать смотрит на дочку.

— Никаких, — честно вздыхает та.

— В школе? — с надеждой спрашиваю я.

— Учится хорошо, хоть и пропускает. Учителя ее любят, в пример ставят. И подружки есть, у нас школа во дворе, они приходят к ней каждый день, даже когда она болеет.

— Какие-нибудь закономерности в проявлении всех этих симптомов наблюдали? Сезонные или еще?

— Одна тут закономерность, — вздыхает мать. — Как в Краснодарский край на лето уедет, так и проходит все. Возвращается сюда — и всё возвращается.

Есть люди, которым климат Питера не подходит категорически. И что тут сделать?

— Вы возвращаться не хотите?

— Категорически не хочу. Там работы для меня нет. Никакой. А здесь у меня деньги и перспективы.

— Отправить туда девочку?

— У нас мама инвалид, сама с собой уже с трудом справляется, мы с сестрой думаем ее сюда забирать.

— Я без мамы нигде жить не буду! — решительно вздернув подбородок, говорит девочка.

— Ну вот, видите, — разводит руками мать. — Вы нам вот сюда отметку поставьте, что мы у вас были, а я аллергологу покажу. Всего вам доброго.

Неудачный день, и за окном дождь. По времени летний, а по ощущению как бы осенний. Так бывает.

Катерина Мурашова