Продолжая писать письма потомкам, я догадываюсь, что и язык, на котором мы говорим сейчас, не всегда будет им понятен, и дело даже не в словах, которые у нас было принято помечать в скобочках — (устар.). Когда слова устаревают, это не страшно, гораздо хуже, когда слова значат не то, чего от них ждешь. Прежде всего хочу предупредить потомков, что если они встретят в письменных источниках о нашем времени слово «суд» или слово «полиция», то не нужно воспринимать эти слова буквально. То есть я надеюсь, что у людей в России будущего будет и суд, и полиция, но у нас этих вещей нет, от них осталось только слово, которое, Бог даст, еще пригодится потомкам. А пока оно существует, будучи привязанным к каким-то другим вещам, свойственным нашему времени.

Судом у нас называют политическую структуру, которая фиксирует решения, принимаемые властью. Можно было бы уточнить, что речь идет об исполнительной власти, но это тоже ничего не значащая условность — эпитеты, добавляемые к слову «власть» и намекающие на принцип разделения властей, у нас тоже зачем-то сохраняются как филологический факт, но это совсем пустая бессмысленность: власть у нас не бывает исполнительной или законодательной, у нас есть просто власть (иногда еще используют слово «вертикаль»), и есть подчиненные ей атавистические структуры, которые сохраняются то ли для красоты, то ли из сентиментальных соображений, то ли просто власть поленилась упразднять их формально. Например, парламент — его у нас тоже на самом деле нет, вместо него есть собрание высокооплачиваемых артистов-статистов, которые делают вид, что они принимают законы, хотя законы пишут и приносят им другие люди (собственно, власть).

С судами так же. У нас очень часто бывает, что при рассмотрении какого-нибудь резонансного дела, когда люди в зале суда, затаив дыхание, ждут, чтобы судья закончил читать приговор, какое-нибудь информационное агентство уже выдает на ленту новость, что такой-то получил три года колонии общего режима. Все сначала смеются: действительно, забавная ошибка, выпускающий нажал не на ту кнопочку, опубликовал черновик, поторопился. Но судья дочитывает свой текст, и оказывается, что выпускающий, может быть, и поторопился, но не ошибся, просто знал заранее о приговоре. Я не уверен, что наемников в мантиях, работа которых состоит в выразительном чтении сочиненных за них приговоров, корректно называть судьями. И когда потомки, читая что-нибудь о несправедливостях, случавшихся в наше время, будут удивляться, почему жертва несправедливости не стала обращаться в суд, я хочу, чтобы они имели в виду: судов у нас нет и обращаться некуда.

То же самое и с полицией. Это слово у нас, конечно, есть, но именно слово. Как-то так вышло, что этим словом у нас называют сообщество вооруженных людей, этаких пиратов, которые за неимением доступного океана бороздят в поисках добычи наши сухопутные просторы, по своему устройству действительно больше похожие на огромный океан, чем на обжитую людьми территорию. Их корабли замаскированы под полицейские участки, и что творится в их трюмах, никто толком не знает. Иногда до нас доходят сюжеты типа «в отделении полиции повесился безрукий инвалид» или «полицейские изнасиловали задержанного бутылкой от шампанского» — можно предположить, что там происходит что-то страшное и в любом случае не похожее на ту полицейскую практику, о которой пишут в старых детективных романах.

Я не уверен, что потомкам будет понятно именно такое описание: мой опыт свидетельствует, что даже наши современники-иностранцы реагируют на слово «полиция» именно так, как должен реагировать законопослушный обыватель из страны, в которой полиция есть. Мне ни разу не удавалось объяснить иностранцам, в чем феномен так называемых партизан, которые у нас на Дальнем Востоке взялись мстить полицейским, которые их пытали и грабили — иностранец обычно отвечает, что человек, который стреляет в полицейского, всегда преступник, а если говорить о проблеме полицейского насилия, то она есть в разных странах, и были даже случаи, когда в Америке люди выходили протестовать на улицы, когда полицейский убил кого-то не того. А уж если речь заходит о разгоне демонстраций, то там-то и вообще жалеть некого: в уличном столкновении полиция права всегда. Но здесь действительно ключевое слово «полиция»; может быть, когда-нибудь будет придуман другой термин, которым станет принято называть наших сухопутных пиратов.

Похожая проблема была лет за сорок до моего рождения, когда немцы оккупировали часть России, и на этой территории учредили свою полицию, в которую привлекали для службы местное население. С точки зрения центральной власти служба в такой полиции, разумеется, считалась преступлением, и после войны бывших полицейских, как и многих других людей, судили и сажали в тюрьмы, и чтобы это не звучало совсем абсурдно: «Его посадили за то, что он был полицейским», — придумали такую интересную языковую норму. Слово «полицейский» просто не стали переводить на русский, и в язык вошло слово «полицай», очень быстро ставшее однозначным ругательством, дожившим даже до нашего времени.

Сейчас, наверное, так не выйдет: у нынешней нашей «полиции» нет немецкого или какого-то еще первоисточника, но что-нибудь, я думаю, придумать удастся, тем более что в самом слове «полиция» ничего неприличного нет.

Конечно, я не знаю, какими будут потомки, до которых дойдет мое письмо, и какой будет страна, где им придется жить, но я хочу, чтобы они в любом случае понимали, что Россия начала XXI века была необычной страной, люди в которой как-то умели жить без суда, без полиции, без парламента, без других государственных институтов. Это был огромный необитаемый остров, на который поместили сто с лишним миллионов жертв кораблекрушения и еще миллион или больше пиратов, и они научились как-то сосуществовать — да, наверное, дичали, но мне почему-то кажется, что могло быть и хуже: могли бы начать есть друг друга, могли бы убивать, могли бы построить какую-нибудь жуткую дикарскую иерархию с самыми чудовищными обрядами и правилами, но пока ничего этого нет, и я надеюсь, что и в будущем не будет.

Жизнь на острове уже приняла какие-то формы: пираты иногда кого-то грабят или травят боярышником, или еще что-нибудь придумывают, но полное порабощение в любом случае невозможно. Пиратов гораздо меньше, чем остальных, и они, мне кажется, обречены — рано или поздно пиратов получится прогнать, и они снимутся с острова и оставят людей в покое. А что будет с островом — в старой книге я читал, что человек, оказавшийся на необитаемом острове, способен на самые невероятные чудеса по обустройству жизни. Я думаю, эти чудеса ждут нас впереди.

Олег Кашин