Леониду Ильичу Брежневу сегодня исполнилось бы 110 лет. Молодым я застал его на фотографии в найденной в макулатуре «Малой Земле». Запомнилась фотография, где он стильный, гламурный, в военной форме с чубом. По телевизору он уже выглядел немощным старичком-боровичком.

Когда Брежнев умер, наша вожатая прикрепила нам под октябрятские звездочки черный траурный креп и отпустила по домам. Горя я не испытывал, правда, испытал потом, когда понял, почему бровастого и анекдотичного генсека до сих пор вспоминают и в нынешней России добрым словом. И это несмотря на Чехословакию, гонения на диссидентов, Афганистан, который окончательно подорвал советскую экономику и привел СССР к «гонкам на лафетах» и деградации.

Однако вспоминают не это. Первые десять лет правления Брежнева были временем, когда СССР, в отличие от сегодняшней России, можно было еще назвать социальным, а значит, социалистическим государством.

Развивалась социальная сфера, образование и здравоохранение, открывались новые месторождения полезных ископаемых, вкладывались немалые средства в человеческий капитал, росло массовое жилищное строительство — добротные брежневские девятиэтажки и поныне служат нам верой и правдой.

Самой эффективной за всю советскую историю оказалась восьмая брежневская пятилетка, когда росла производительность труда, строились новые современные предприятия, в том числе тогдашний автомобильный гигант «АвтоВАЗ». Многие стали жить зажиточнее, и в «бесклассовом» советском обществе возник «средний класс» — врачи, учителя, военные, инженеры и высокооплачиваемые рабочие.

Американские исследователи Эрик Хоффман и Робин Лэйрд в книге «Советская политика современной эры» называют ранние годы правления советского генсека welfare state authoritarism — авторитарным государством всеобщего блага.

Все благо, конечно, сделали для нас не будущие шамкающие старцы, а весьма неглупые технократы во главе с премьером Алексеем Косыгиным.

Не заруби тогда партийные бонзы во главе с тем же Брежневым скромные экономические реформы Косыгина, нам не пришлось бы все время кивать на китайский опыт. За экономическими реформами могли постепенно последовать и политические — в 1980 году мы сделали по-другому и поставили телегу впереди лошади.

Те далекие 1970-е, возможно, были последней попыткой улучшить социалистическую модель, заимствуя для этого не китайские или западные рецепты, а идеи ленинского НЭПа. Перечитывая сегодня большевистского вождя позднего периода, понимаешь, что отход от военного коммунизма, пусть даже временный, пошел на пользу стране, пока НЭП не был уничтожен сталинской моделью ускоренной индустриализации.

Однако косность и излишняя идеологизированность советской бюрократии не позволили этого сделать, хотя глупости советского социализма были видны невооруженным глазом.

Страна, производившая атомные ледоколы, совершавшая открытия в науке и космосе, изготовляла уродливые ботинки и убогие трусы, в которых мужчина мог раздеться перед женщиной только при выключенном свете.

Отсутствие товаров первой необходимости вызывало смех не только у наших «классовых врагов», но и у «друзей по соцлагерю». Живя в детстве в Болгарии, я смеялся над местным Брежневым — Тодором Живковым, но уже впоследствии с удивлением узнал, что, имея неплохие связи с Японией, Живков посылал туда болгарских инженеров для обмена опытом. Это значительно помогло болгарам в создании собственной микроэлектроники. Да, болгарские компьютеры не были самыми передовыми, однако они были много лучше советских и были относительно доступными.

Живя при Брежневе, наши родители хотели и имели право жить лучше — в бесчисленных пропагандистских передачах советского ТВ про «загнивающий Запад» они видели гораздо лучше одетых людей, автомобили, прилавки магазинов, полные товаров.

Однако и те редкие западные люди, приезжавшие в СССР, видели не только «советское убожество», но и вполне приличную инфраструктуру, науку, образование, пионерские лагеря и здравницы, отмечали успехи даже в далеком от идеального советском здравоохранении.

Реформировать социалистическую систему, допустив в ней элементы частной собственности, демократии и плюрализма, пытался Михаил Горбачев. По иронии судьбы именно при нем Советский Союз стал действительно «советским» — система Советов приобрела реальное политическое значение благодаря выборам в придавленные диктатурой КПСС Советы всех уровней.

Надо отдать нелюбимому многими Горбачеву должное: он был искренним в своих социалистических убеждениях, однако в его команде были все, кроме тех самых крепких косыгинских технократов, которые могли провести в такой огромной стране, как СССР, последовательные рыночные реформы, не отказываясь при этом от социализма как политической системы.

Улучшать социалистическую модель было слишком поздно, и после крушения СССР ее заменили оголтелым рынком в духе «чикагских мальчиков», а затем авторитарным олигархическим капитализмом.

Лучше всех отношение к тому, чем был поздний СССР, выразил известный левый философ Славой Жижек, когда перефразировал поговорку о «младенце и грязной воде»: «Выбросите ребенка, но оставьте грязную воду».

Уродливого младенца в виде бессмысленных партийных лозунгов, слабо развитой потребительской экономики и мешавшей развитию бюрократии надо было действительно выбросить, но оставить ту самую «грязную воду» — социальное государство, которое построили мы сами и не сумели как следует сохранить.

Именно по этой «грязной воде» ностальгируют те, кто сегодня вспоминает «золотые семидесятые», а не по очередям за колбасой и лозунге «Слава КПСС». Вздыхая, мы говорим, что в социальной системе СССР было много хорошего, здравого, и мы могли бы это сохранить, если бы начали реформы раньше.

Синтез советского социалистического опыта «государства всеобщего блага», демократии и «строя цивилизованных кооператоров», а сегодня мощного малого и среднего бизнеса мог бы стать программой, альтернативной как «патриотам», так и «прозападным либералам».

Такие идеи двигали последним российским политиком-социалистом Евгением Примаковым, который, вероятнее всего, став президентом, пошел бы именно по «третьему пути».

Однако у него не было реальной идеологической силы, способной поддержать его, не считать же таковой наспех сколоченный блок «Отечество — вся Россия», который затем слился в экстазе с будущей «Единой Россией».

Парадоксально, но факт: в России, стране с мощными левыми традициями, не появилось ни одной современной социалистической демократической партии.

Однако еще не вечер — время социалистических идей, учитывающих богатый опыт прошлого, еще придет, когда произойдет разочарование избирателей в националистических и популистских идеях ультраправых партий.

Произойдет, когда уйдут с политической арены сегодняшние «социалисты», на самом деле те же самые либералы вроде отца «нового лейборизма» Тони Блэра. Социализм, который покойный израильский политик Шимон Перес называл «бушующим морем», is back. О нем впервые за почти 70 лет с трибуны говорит Берни Сандерс, его обещал «вернуть в Британию» на парламентских выборах тогдашний лидер лейбористов Эд Милибэнд.

В случае либерализации политической системы политик-социалист может добиться в России гораздо большего, чем политик-либерал, коммунист или «путинист».

Слова «социализм» бояться не нужно, ему просто надо придать новое содержание, чтобы оно понравилось и тем, кто рос во времена Брежнева, и тем, для кого эти времена — сплошной «застой».

Александр Братерский