Английский с "PM Studio", интересно и доступно
А МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ЧИТАТЬ РАССКАЗ "ЧАЙКА ПО ИМЕНИ ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН" РИЧАРДА БАХА НА АНГЛИЙСКОМ С ПЕРЕВОДОМ. He couldn't be careful enough on that upstroke. Ten times he tried, and all ten times, as he passed through seventy miles per hour, he burst into a churning mass of feathers, out of control, crashing down into the water. to churn – сбивать масло; перетряхивать The key, he thought at last, dripping wet, must be to hold the wings still at high speeds — to flap up to fifty and then hold the wings still. From
two thousand feet he tried again, rolling into his dive, beak straight down,
wings full out and stable from the moment he passed fifty miles per hour. It
took tremendous strength, but it worked. In ten seconds he had blurred through
ninety miles per hour. Jonathan had set a world speed record for seagulls! But victory was short-lived. The instant he began his pullout, the instant he changed the angle of his wings, he snapped into that same terrible uncontrolled disaster, and at ninety miles per hour it hit him like dynamite. Jonathan Seagull exploded in midair and smashed down into a brick-hard sea. When he came to, it was well after dark, and he floated in moonlight on the surface of the ocean. His wings were ragged bars of lead, but the weight of failure was even heavier on his back. He wished, feebly, that the weight could be just enough to drag him gently down to the bottom, and end it all. bar – брусок As he sank low in the water, a strange hollow voice sounded within him. There's no way around it. I am a seagull. I am limited by my nature. If I were meant to learn so much about flying, I'd have charts for brains. If I were meant to fly at speed, I'd have a falcon's short wings, and live on mice instead of fish. My father was right. I must forget this foolishness. I must fly home to the Flock and be content as I am, as a poor limited seagull. The
voice faded, and Jonathan agreed. The place for a seagull at night is on shore,
and from this moment forth, he vowed, he would be a normal gull. It would make
everyone happier. He
pushed wearily away from the dark water and flew toward the land, grateful for
what he had learned about work-saving low-altitude flying. But no, he thought. I am done with the way I was, I am done with everything I learned. I am a seagull like every other seagull, and I will fly like one. So he climbed painfully to a hundred feet and flapped his wings harder, pressing for shore. He felt
better for his decision to be just another one of the Flock. There would be no
ties now to the force that had driven him to learn, there would be no more
challenge and no more failure. And it was pretty, just to stop thinking, and
fly through the dark, toward the lights above the beach. Dark! The hollow voice cracked in alarm. Seagulls never fly in the dark! Jonathan was not alert to listen. It's pretty, he thought. The moon and the lights twinkling on the water, throwing out little beacon-trails through the night, and all so peaceful and still... beacon – сигнальный огонь Get down! Seagulls never fly in the dark! If you were meant to fly in the dark, you'd have the eyes of an owl! You'd have charts for brains! You'd have a falcon's short wings! There in the night, a hundred feet in the air, Jonathan Livingston Seagull — blinked. His pain, his resolutions, vanished. TO BE CONTINUED...
ПЕРЕВОД: Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделал десять попыток, и десять раз, как только скорость превышала семьдесят миль в час, он обращался в неуправляемый комок взъерошенных перьев и камнем летел в воду. Все дело в том, понял наконец Джонатан, когда промок до последнего перышка, — все дело в том, что при больших скоростях нужно держать крылья в одном положении — махать, пока скорость не достигнет пятидесяти миль в час, а потом держать в одном положении. Он
поднялся на две тысячи футов и попытался еще раз: входя в пике, он вытянул клюв
вниз и раскинул крылья, а когда достиг скорости пятьдесят миль в час, перестал
шевелить ими. Это потребовало неимоверного напряжения, но он добился своего.
Десять секунд он мчался неуловимой тенью со скоростью девяносто миль в час*.
Джонатан установил мировой рекорд скоростного полета для чаек! Но
он недолго упивался победой. Как только он попытался выйти из пике, как только
он слегка изменил положение крыльев, его подхватил тот же безжалостный
неодолимый вихрь, он мчал его со скоростью девяносто миль в час и разрывал на
куски, как заряд динамита. Невысоко над морем Джонатан-Чайка не выдержал и
рухнул на твердую, как камень, воду. Когда
он пришел в себя, была уже ночь, он плыл в лунном свете по глади океана.
Изодранные крылья были налиты свинцом, но бремя неудачи легло на его спину еще
более тяжким грузом. У него появилось смутное желание, чтобы этот груз
незаметно увлек его на дно, и тогда наконец все будет кончено. Он начал погружаться в воду и вдруг услышал незнакомый глухой голос где-то в себе самом: «У меня нет выхода. Я чайка. Я могу только то, что могу. Родись я, чтобы узнать так много о полетах, у меня была бы не голова, а вычислительная машина. Родись я для скоростных полетов, у меня были бы короткие крылья, как у сокола, и я питался бы мышами, а не рыбой. Мой отец прав. Я должен забыть об этом безумии. Я должен вернуться домой, к своей Стае, и довольствоваться тем, что я такой, какой есть, — жалкая, слабая чайка». Голос
умолк, и Джонатан смирился. «Ночью — место чайки на берегу, и отныне, — решил
он, — я не буду ничем отличаться от других. Так будет лучше для нас всех». Он устало оттолкнулся от
темной воды и полетел к берегу, радуясь, что успел научиться летать на небольшой
высоте с минимальной затратой сил. «Но нет, — подумал он. — Я отказался от жизни, я отказался от всего, чему научился. Я такая же чайка, как все остальные, и я буду летать так, как летают чайки». С мучительным трудом он поднялся на сто футов и энергичнее замахал крыльями, торопясь домой. Он
почувствовал облегчение оттого, что принял решение жить, как живет Стая. Распались
цепи, которыми он приковал себя к колеснице познания: не будет борьбы, не будет
и поражений. Как приятно перестать думать и лететь в темноте к береговым огням. —
Темнота! — раздался вдруг тревожный глухой голос. — Чайки никогда не
летают в темноте! Но Джонатану не хотелось слушать. «Как приятно, — думал он. — Луна и отблески света, которые играют на воде и прокладывают в ночи дорожки сигнальных огней, и кругом все так мирно и спокойно...» —
Спустись! Чайки никогда не летают в темноте. Родись ты, чтобы летать в темноте,
у тебя были бы глаза совы! У тебя была бы не голова, а вычислительная машина! У тебя были бы
короткие крылья сокола. Там, в ночи, на высоте ста футов, Джонатан Ливингстон прищурил глаза. Его боль, его решение — от них не осталось и следа. |
| В избранное | ||
