… С ребенком взрослый может вытворить хоть что – это для меня не новость, а старость.

Я вам расскажу – торопиться некуда мне – я вам расскажу, как меня водили к Завучу.

У нас в классе есть девочка – Сидорюк. Она очень хорошо умеет драться. Она дерется по голове учебником, по пятке портфелем. От девочки у неё только юбочка, и, чтоб не перепутать, я ее называю девочка Сидорюк. Чтобы не показаться хуже всех девчонок, она сначала уткнется в парту кулаками, лицом уткнется в кулаки; а потом резко отрывает лицо, вытаскивает кулаки и бьет меня.

И вот она меня колотила. За то, что я назвал ее девочка Сидорюк. Пыталась выдернуть мне волосы.

Тут и вошла в класс наша учительница Нина Николаевна. У нашей Нины Николаевны очень широкая, хорошенькая мордочка. Широкая, широкая, а книзу сужается, сужается, как топор.

И этим топором она ругается.

К тому времени, к той переменке она уже обкричала и меня, и девочку Сидорюк, и других учеников. Если у вас, ребята, крикливый учитель, могу дать рецепт: представьте, что это не учитель кричит, а поет Адриано Челентано приятным итальянским языком.

Нина Николаевна увидела, какую мы драку развели, взяла себя за горло и басом пропела:

"Сейчас к Завучу".

Завуч – самый главный эгоист в школе. Это директорский помощник, которым пугают учеников и который выступает на линейках. На линейке Завуч говорит, сколько учеников обругал за неделю.

Как я услышал: "Сейчас к Завучу", так очень сильно захотел в другое место. Я еще на уроке хотел, но не просился, чтобы не показаться хуже всех.

Тем временем девочка Сидорюк опять кралась ко мне.

«Сидорюк! Обнаглела!» – басом дохрипела учительница и повела нас к Завучу – меня за ухо, Сидорюк – за бантик на голове.

Друзья! Если вас не водили за ухо, скажу: хуже нет. Хуже – только за нос повести через всю школу. Во-первых, это стыдно. Я весь облился стыдом, пока шли, ученики нас обсмеивали со всех сторон. Очень стыдно. А во-вторых, это несправедливо. Тебя ведут, как ободранного щенка, а вырваться нельзя; гавкнуть нельзя, а уж укусить учителя и мечтать нечего.

Пришли. Завуч – низенького роста женщина в морщинах и в клетчатом платье.

Нина Николаевна представила нас:

"Вот, мальчик девочку обижает. По лицу бьет девочку".

Не мог я Завуча убеждать, что не бил Сидорюка. Завуча не убедишь, у него работа такая.

И Завуч сдвинула пониже морщины и стала меня осуждать:

"Пионер! А еще девочек обижает".

Послышались долгие громкие нотации. От меня ждали извинений, но я не мог перед девочкой такой Сидорюк еще и извиняться!

Тогда Завуч раздвинула морщины и приказала:

«Чтоб к завтрашнему утру выучил правила пионеров! Буду проверять! Все десять пунктов!».

И записала в свой толстый журнал: "Проверить правило". С буквой "О" на конце.

Я подумал: "Все завучи пишут с ошибками".

Потом Завуч стала смотреть алчно на девочку Сидорюк, которая стояла, томилась в плену у Нины Николаевны.

Она просмотрела девочку от бантика до валенок и обругала за то, что ученица была вне школьной формы (это по-научному, а по-простому – в красной кофте). И Сидорюка тоже записали в журнал, и тоже с проверкой.

На следующий день мы приготовились к вызову. Девочка Сидорюк пришила дома к форме кружева, а я припаял к портфелю правила юных пионеров маминым лаком для ногтей. Теперь они до комсомольцев не снимутся.

Но прошли последние уроки, а нас не вызвали. Все Завучи ужасно забывчивые.

А теперь я понял их школьную тайну: Завуч получает деньги за количество обруганных. Чем больше учеников он поймает и запишет в свой журнал, тем больше рублей получит. А что с ребенком будет после обругания – ему безразлично. Я, ребенок, ему безразличен. Не спорьте, это я вижу из жизни.

-----------

ПОЧЕМУ ЛЮДИ НЕ ХОТЯТ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМИ?

(думы на гвозде)

Вишу, думаю на гвозде: почему взрослые такие скорбные? По любому поводу грустят, психуют, бьют, кричат.

За молоком пойдешь в магазин, бутылки возьмешь пустые – не принимают. Захочешь купить жевательную резинку – нету; есть, но грузчики ленивые, не разгружают.

Всегда у взрослых чего-то не хватает счастливыми быть. И вот, ребята, я догадался до того, что…

У них не хватает сил.

Силы свои взрослый человек тратит неправильно. Наша учительница Нина Николаевна говорит надзирательно:

"Надо успевать всё! И всё надо делать хорошо!″.

А я думаю – не надо успевать всё. Всё не успеешь, только устанешь. Всё не перечитаешь, не переучишь, не переиграешь, не переработаешь.

Правильно мой папчик говорит маме, чтобы она побольше отдыхала. Он говорит, что главная обязанность женщины быть счастливой. От нее идет счастье к мужу, от мужа и жены – к детям, от детей – к старикам и ко всем людям.

Если эту книгу читает девочка, очень прошу, хоть я и на гвозде, поверить мне и не становиться Тетенькой в Пиджаке или в Галошах, или с Сумкой.

А тетеньки из нашей деревни хотят всё успеть. Это я только что понял, на гвозде. Тетенька в Пиджаке – она столько хочет успеть для других районных людей, для районных детей, что на свою Ленку сил нету. И у них с Ленкой нету счастья.

А если разобраться, что Тетеньке в Пиджаке надо?

Неужели ей надо вот так стоять – в скорбном молчании? В этой молчаливой трехминутной минуте.

-----------

ДЛЯ СБЕЖАВШИХ ИЗ ДОМА

(мысли и проекты)

Бывают дети, которые сбегают из дома, потому что чувствуют, что больше не нужны родителям. Часто это бывает, когда в дом приходит другой мужчина, а прежний уходит. Пока женщина приручает мужчину, она забывает о ребёнке: невкусно кормит, не играет с ним. Мужчина при виде ребёнка делает такое лицо, как будто ему в кашу залез таракан.

И ребёнок убегает, вернее, уходит, потому что его никто не догоняет.

На этот случай на Детской Площади приветливо и бесплатно работает гостиница "Заходите, люди добрые". Там вас накормят, успокоят, выяснят ваше настроение.

Но вот родитель стал искать ребёнка. Он сразу звонит в эту добрую гостиницу и узнаёт , что его сын жив-здоров.

И вот родитель бежит в гостиницу. Умный психолог и педагог поговорят с ним, выяснят настроение. Если ребёнок и родитель помирятся, они идут домой, заплатив, извините, за гостиницу.

Если не хочет мириться ребёнок или не может воспитывать родитель – почему бы им не пожить отдельно?

И ребёнок уезжает в загородную Детскую Деревню. Там, конечно, есть и школа, и бассейн, и мастерские, всё, что надо ребёнку, даже у каждого свой сарайчик. Когда у родителей наладится жизнь или ребёнок захочет обнять маму, он возвращается домой. (Родители, извините, должны заплатить за его жизнь в Детской Деревне).

Конечно, родитель обязан воспитывать ребёнка , но почему ребёнок обязан терпеть всякое воспитание? И ремнем, и кулаком, и щелбаном? Если мать будет знать, что ребёнок имеет право уйти от нее в Детскую Деревню, она начнет думать…

-----------

ПОЧЕМУ ЛЮДИ ГРЯЗНО РУГАЮТСЯ?

Вы уже знаете, что в нашей деревне почти морское зеленое озеро. Я не видел ни одной картины, ни в одном кино, чтобы море жило посередине леса.

Передо мной до самого того берега розовый коврик лежит. Вокруг стрекозят голубые стрекозы.

Тихонько, чтобы не расплескать коврик, лежу на нем. За ноги меня кто-то клюет. Потом за ладошки. А, это наши ласковые серебряные карасики. Не знал я, что они ручные.

Поворачиваю обратно, к людскому безлюдному берегу. На этом берегу растут розовые сосны. Теперь я плыву по их прозрачным верхушкам, рядом прыгают караси, сосны ловят их своими лапами.

На берег прибежал малышеватый малыш, он смеется, я тоже засмеялся, нам вместе по-деревенски хорошо.

За малышом пришла на берег его мама, вся розовая на последнем солнце. У нее есть еще один карапуз, еще не рожденный. Он лежит в животе у мамы и всё слышит.

Он не видит этой розовости, но уже слышит, как смеется родной братик, как смеюсь неродной, но веселый я, как в своей лесной квартирке кукушка зовет дятла на ку-ку-кушанье, на угощение.

И тут неродившийся карапуз услышал грязные матерные слова…

Каждый из нас их слышит. В городе это везде. Когда стоит ележивая очередь, или автобус ломится, или просто… два дяденьки встретились, давно не виделись.

И даже дети то и дело вспоминают изделие из теста, которым угощают на масленицу.

И вот карапуз, не успев родиться, не успев полюбить свою маму – уже слышит про нее грязные, не-розовые слова.

Мне уже не себя, не эту маму, мне карапузёнка жалко. Мне страшно, а вдруг он не хочет теперь родиться?

Матерные слова прозвучали снова - и я понял, что это… Это ругалась сама розовая беременная женщина. Она была не пьяная, не злая, не больная. Она просто говорила старшему малышу, чтобы он не лез в воду. Он и не лез, топал только пяткой по мокрому песку.

Господи, Господи!

Мне стало холодно. Мне стало тускло. Стало плохо, как будто пришла война, которая снится. Я каждое утро этот кусочек сна ножницами обрезаю, но все равно и днем боюсь войны.

Я схватил свои вещички и торопом побежал домой.

Кукушка показывала дятлу ку-ку-кукиш.

Бабушка в огороде ловила кролика Уголька, он сбежал из клетки на свободную травку.

Никогда бы не подумал, что такой жирнобрюх может так быстро проскакивать между ногами человека и быстро исчезать в зарослях капусты, выжирая ее изнутри.

Я тут же нырнул за ним в заросли, а когда вынырнул…

Этот крупный ушастый скот уже сидел на руках у бабушки и торжественно аплодировал мне ушами.

– Вот кишкомотатель, – ругает его бабушка. – Погонял же он меня по огороду! Какой я бегун – шлёп-нога!

Пока мы с бабушкой кормили травой эту бочку с ушами, я всё думал: вот ведь и бабушка обругала кролика, а слово необидное, даже забавное – кишкомотатель.

– Бабушка, а почему люди матерятся?

– Тебя обидел кто?

– Меня-то никто. Мне просто понять хочется – почему? Почему обругать легко, а похвалить – тяжело язык поворачивается? Почему плохие слова на языке, а не хорошие?

Бабушка держит букет крапивы и улыбается:

– Ты у нас из роду выделился. Философ! Понять… Иди их пойми, почему такие пустолайки? Четырьмя словами обходятся. И лают, и лают. Раньше так и говорили: матерно лает.

Вот бабушка… И не только моя. Вы послушайте, братки-ребятки, как говорят наши бабушки!

У них говорок, как грядка прополотая. Ни одного сорнячка, ни одной значит-крапивы, ни одного это-самое-пырея, ни одного ну-осота не растет.

– Бабушка, а тебе что, нравится слова наискивать хорошие?

– Наискивать? – бабушка наклоняется, вырывает из морковной грядки ромашку; приморковилась, думала, не заметят ее.

– Нравится наискивать. Поищешь в голове – и красное словцо выпустишь по свету гулять, людей радовать. Это добрая работа.

А, понял теперь. Плохое словцо по свету пустить – это не работа, оно само на языке сидит, а хорошее словцо – его наработать надо, придумать, вспомнить.

Мы не привыкли к такой работе, правда? Мы чужой только пользуемся работой – телевизор слушаем, магнитофон, учителя. Слушаем, слушаем, слушаем чужую нестарательную работу. Слушаем, а сами-то не говорим. Так что… это самое… ну, значит… звереем, в общем.

Нам-то что делать, ребята? Так и будем покорно лаять? Или выключим телевизор – сядем на завалинку? Поговорим?