Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Читаем вместе

Подписаться Бесплатная «Серебряная» новостная рассылка . Подписчиков 434 RSS
←   Апрель 2007   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://allbooks.ucoz.com
Открыта: 28-03-2004

Автор
Ариша Годунова

Статистика

434 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Читаем вместе Иванов Алексей.Географ глобус пропил (8-9/20)


Здравствуйте, Дорогие Друзья!
в эфире
ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ. ВЫПУСК 638

Иванов Алексей.Географ глобус пропил  (8-9/20)

"Эти глаза не против"



      С утра отключили воду -- всю: значит, надо было идти на ключик. Неумытый и раздраженный, Служкин напялил пуховик и ботинки и потопал в подвал, в кладовку. Канистру он нашел сразу, а в поисках крышки от нее пришлось перевернуть весь хлам -- мешки со старыми игрушками, связки макулатуры, узлы тряпья, обрезки досок и фанеры, обломки лыж, какие-то чайники, коробки, пыльные бутылки, хоккейные каски, велосипедные рамы, рваные раскладушки и вообще невесть для чего хранящиеся вещи вроде половинки корпуса от стиральной машины или упаковки минерального удобрения.
      Пока Служкин рылся, хлопнула дверь подвала, чьи-то плечи шаркнули по стене, и в дверях кладовки появился багровый от натуги Будкин, приволокший два пластмассовых ящика с банками.
      -- Здорово, Витус, -- пропыхтел он. -- За водой собрался?...
      -- За дерьмом, -- мрачно ответил Служкин и сел в санки покурить.
      Будкин опустил ящики на верстак и захехекал.
      -- Слушай, а можно я их у тебя поставлю? -- спросил он.
      -- Ставь, -- безразлично кивнул Служкин. -- А с чем они?
      -- С дерьмом, -- сказал Будкин и сел на канистру.
      Служкин достал из ящика длинную банку и повертел перед глазами.
      -- Слива в крепленом вине, -- прочел он. -- Попробуем?
      -- Это же на продажу... -- замялся Будкин.
      -- Продашь, деньги выручишь -- все равно пропьешь.
      Будкин грустно хехекнул, подумал, взял с верстака стамеску и пробил в банке две дырки. Банку он протянул Служкину, а себе достал вторую и открыл подобным же образом. Они начали пробовать.
      -- Чего давно в гости не заходил? -- спросил Служкин.
      -- Дела, -- неопределенно ответил Будкин и закурил.
      -- Брехать -- не кувалдой махать... Из-за Нади?
      -- Н-ну... -- сознался Будкин. -- Достала она меня.
      -- Мне-то чего врешь? -- Служкин приложился к банке. -- Я-то вижу.
      -- Чего ты видишь?
      -- Что влюбилась она в тебя.
      Будкин ничего не говорил, яростно дымя сигаретой.
      -- Ну, продолжай, -- подтолкнул его Служкин.
      Будкин зажег вторую сигарету от первой, хехекнул, помолчал и неожиданно кратко и твердо сказал:
      -- Да.
      -- И что, крепко? -- усмехнулся Служкин.
      -- Крепко, -- кивнул Будкин. -- Ты же знаешь, Витус, со мной такого никогда не бывало, а вдруг случилось... Ну, я и решил держаться подальше. А что делать-то? Посоветуй. Ты же здесь командир.
      -- Командир пропил мундир... Кому советовать-то? Тебе? Так в этих делах я перед тобой просто щенок. Вам самим решать надо, а не играть в Штирлица с Мюллером, как детям малым.
      -- Ну тогда, блин, держи ее на цепи! -- рявкнул Будкин. -- А за себя я ручаюсь!
      -- Я не умею! -- Служкин развел руками с банкой и сигаретой.
      -- Что же ты, презентуешь мне ее? -- растерялся Будкин.
      -- Она мне не принадлежит. Я ее свободы не умаляю.
      Будкин допил банку, повертел в руках и бросил в ведро.
      -- Нет, я так не могу, -- подвел он итог. -- Друг все-таки...
      -- Вот как! -- крякнул Служкин и тоже допил банку. -- Ехали-ехали, да никуда не приехали. Ты для себя реши, а за меня не боись. Я-то ничего не теряю, у меня нет ничего. А Наде я счастья желаю, я перед ней виноват. Если уж ей такое счастье выпадает -- пусть будет такое.
      -- Как-то дико все это, Витус... -- Будкин обеими руками стал скрести голову. -- Душа разрывается... Да и не верю я тебе...
      -- Ну, хочешь, пойдем к тебе, я позвоню Наде и скажу, что ты ее любишь? -- предложил Служкин. -- Тогда ты поверишь, что я зла не держу? Сидишь тут мрачнее навозной кучи...
      -- Пойдем, -- убито согласился Будкин.
      Они заперли подвал и пошли к Будкину. Не разуваясь, ввалились в комнату. Будкин набрал номер и протянул Служкину трубку.
      -- Алло? -- произнесла Надя.
      -- Надя, это я, -- сказал Служкин. -- Мы тут с Будкиным хорошо поговорили, и я должен тебе сказать, что он тебя любит.
      -- Вы что, пьяные? -- яростно спросила Надя.
      -- А что, тебя любить только спьяну можно?
      -- Передай ему, что он козел! -- крикнула Надя и бросила трубку.
      Будкин стоял и глядел на Служкина собачьими глазами.
      -- Она дала понять, что очень рада, -- пояснил Служкин, опуская трубку на рычаг. Он ненадолго застыл, глядя куда-то в пустоту. -- Старая я толстая сводня, -- сказал он. -- Виктор Сергеевич Случкин... Пойдем обратно в подвал, вмажем еще по банке, а потом на ключик слетаем -- тебе ведь тоже водой запастись надо?
      Через час, красные, расхристанные, они вывалились из подвала, волоча за собой по ступенькам санки. В санках громоздились две канистры -- толстая пластиковая Служкина и тощая алюминиевая Будкина. Канистры чем-то напоминали опальных боярыню Морозову и протопопа Аввакума. У дверей подъезда, расстелив по снегу пушистый хвост, сидел Пуджик и смотрел на Служкина спокойными, как копейки, желтыми глазами. Пока Будкин, прикрывшись воротником, закуривал, Служкин, почти встав на четвереньки, гладил кота и бормотал:
      -- Не трусь, солдат ребенка не обидит...
      Взявшись под локоть, как супружеская пара, Служкин и Будкин твердо двинулись вперед, а сзади санки оставляли извилистый след на заметенном тротуаре.
      -- Споем? -- предложил Будкин, когда они проходили мимо школы.
      -- Какое петь! Я же, блин, на хрен, педагог! -- осадил его Служкин.
      На позвоночнике скелета теплицы сидели Чебыкин и Градусов.
      -- Виктор Сергеич! Здрасте! -- заорал Чебыкин.
      -- Здрасте... -- Служкин вяло махнул рукой.
      -- Вы куда пошли?
      -- В публичный дом, -- ляпнул Служкин.
      Чебыкин и Градусов превратились в изваяния наподобие химер собора Парижской Богоматери, а потом восхищенно заржали.
      -- Географ глобус пропил! -- ликующе завопил Градусов.
      -- Это Градусов, знакомься, -- сказал Служкин Будкину.
      -- Пойдем ему в торец дадим, -- предложил Будкин.
      -- Да фиг с ним...
      Будкин все равно оглянулся и зорко всмотрелся в Градусова.
      -- Вот ты какой, северный олень... -- пробормотал он.
      Они пересекли Новые Речники, пересекли Старые Речники и выбрались на крутой берег затона.
      -- Эти глаза напро-о-отив!... -- самозабвенно пел пьяный Будкин.
      -- Эти глаза не про-о-отив!... -- самозабвенно пел пьяный Служкин.
      По тропинке, ведущей к ключику, в обе стороны двигались многочисленные фигурки с санками и бидонами.
      -- Блин, неохота в очередюге дрогнуть на таком ветродуе!... -- поежился Служкин. -- Давай лучше в санках с горы покатаемся?
      Будкин посмотрел вниз, себе под ноги, и хехекнул. Они выбросили канистры в сугроб и вдвоем взгромоздились на санки, еле уместившись. Отталкиваясь руками, они, как паук, подползли к обрыву, качнулись и канули вниз. Свистнул ветер, сдвинув шапки на затылок. На убитом склоне санки вмиг развили сверхзвуковую скорость. Корявая береза, росшая посреди склона, неуверенно шагнула вправо, влево и остановилась прямо на пути, широко расставив ноги и растопырив тысячу кривых рук.
      -- Катапультируемся! -- взвыл Будкин.
      Они разом повалились набок, покатились кубарем и вопящим комом шлепнулись об ствол. Служкин сипло захохотал.
      -- Это был первый выход в космос человека без скафандра! -- сказал он Будкину, который еле отклеился от его спины и медленно пополз наверх, к желтому небу. Он охал и потирал поясницу.
      -- Ну что, повторим? -- бодро спросил Служкин Будкина, когда и сам поднялся на обрыв.
      Будкин сидел в сугробе, держал в зубах перчатку и пальцем протирал часы на запястье.
      -- Не-е... -- помотал он головой. -- Мне хватит...
      -- Да ла-адно! -- Служкин сзади подхватил его под мышки и почти силком воткнул обратно в санки. Деловито плюхнувшись ему на колени, Служкин дернулся всем телом, и санки скользнули под уклон.
      Они промчались по крутояру так, что береза, промелькнув мимо, только рявкнула. Масса санок отлилась в такую инерцию, что они с разгона вылетели на камский лед и врылись носом. Тесно сцепившихся Будкина и Служкина единым телом унесло вперед на задах, они прорыли широкую борозду и остановились, увязнув по грудь в снегу.
      Они взбирались обратно наверх, ногтями отцарапывая со штанов ледяную корку.
      -- Ну давай еще разик поглиссируем... -- ныл Служкин. -- Ну последний... Бог троицу любит...
      -- Глиссируй один, -- сердито отрезал Будкин.
      Вздохнув, Служкин натянул шапку поглубже, оседлал санки один и кинулся вниз. Его траектория вильнула из стороны в сторону, выпрямилась и нацелилась в березу.
      -- Виту-у-ус!... -- истошно завопил Будкин.
      Но было поздно. Санки, как снаряд, врезались в комель. Служкина поставило в полный рост, шмякнуло об ствол и отбросило. Он пластом хлопнулся в сугроб и остался неподвижен.
      Будкин постоял, подергиваясь от ужаса и холода, и, не выдержав, неловко, как баба через плетень, полез вниз. Он добрался до Служкина и потолкал его в бок.
      -- Витус, ты жив?... -- растерянно спросил он.
      Служкин повернул к нему красное, мокрое лицо с испуганными глазами и ошарашенно пробормотал:
      -- У меня в ноге что-то хрустнуло...
      -- Где? -- забеспокоился Будкин и пощупал его ногу.
      -- Уй-я-а!... -- взвыл Служкин.
      -- П-переломчик... -- заикаясь, произнес Будкин.
      Служкин перевел сумасшедший взгляд на свою ногу.
      -- Не слишком ли много для одного человека? -- спросил он.


Посетители



      На тех же санках Будкин отвез Служкина в больницу, и там ему наложили гипс. С тех пор Служкин сидел дома, а в школе началась третья четверть.
      Проснувшись, как обычно, после обеда, Служкин в мятой майке и драном трико, босиком, небритый, непричесанный, валялся на диване и от скуки пихал костылем в живот Пуджика, развалившегося на полу. В прихожей затрещал звонок. Служкин вскочил, подтянул штаны и шустро попрыгал открывать. За дверью стояли занесенные снегом Маша Большакова и Люся Митрофанова. Служкин обомлел.
      -- Виктор Сергеевич, нас Роза Борисовна прислала! -- затараторила Люська. -- Она просила узнать, выйдете ли вы на работу в феврале!...
      -- Нет, -- сказал Служкин и тотчас спохватился: -- Да что же это я!... Вы заходите, девочки, немедленно!... -- Обретая напор, он взял Машу за рукав шубки. -- Заходите!... Это я растерялся -- то не было ни шиша, то луку мешок... Митрофанова, залетай!
      Маша вошла неуверенно, нехотя, а Люська любопытно озиралась.
      -- Раздевайтесь, будем чай пить, -- объявил Служкин.
      Маша хотела возразить, но он закричал: -- Нет-нет! Вода дырочку найдет! -- И ловко упрыгал на костылях в кухню.
      Девочки вошли в кухню, смущенно оправляя кофточки и юбки. Люська из-за Машиного плеча зыркала по сторонам, вертя головой.
      -- Вранье на третьей парте написано, что у меня на кухне календарь с лесбиянками висит, -- сказал ей Служкин. -- Рассаживайтесь.
      Он неловко поднял чайник, опершись на костыль всей тяжестью.
      -- Давайте я вам помогу, -- тихо сказала Маша и, не глядя на Служкина, обеими руками перехватила у него чайник.
      -- И не читала я, что там написано на третьей парте! -- возмутилась Люська, усаживаясь. -- Больно надо еще...
      Служкин облегченно свалился на табуретку, вытянул ногу в гипсовом сапоге и костылем незаметно задвинул за холодильник стоящую на полу пустую банку из-под сливы в крепленом вине. Страдая, он несколько раз навещал подвал и проделал в алкогольно-финансовых планах Будкина внушительные прорехи.
      -- Вы извините меня за мой вид затрапезный, -- вспомнил он.
      -- Ерунда, -- улыбнулась Маша, тоже присаживаясь за стол.
      -- Ну, что там в школе новенького? Рассказывайте, -- велел Служкин.
      Маша задумалась и пожала плечами.
      -- Пока вы болели, ваш кабинет обокрали! -- выпалила Люська и уставилась на Служкина так, будто с ним от этого известия должен был случиться паралич.
      -- Что сперли? -- поинтересовался Служкин.
      -- Глобус!
      Служкин покачнулся, прижал ладонь к сердцу, закрыл глаза и тихо спросил:
      -- А карту Мадагаскара? А портрет Лаперуза? А жемчужину моей коллекции -- кусок подлинного полевого шпата?
      -- Не-ет, -- виновато сказала Люська.
      -- Ну, тогда ладно, -- ожив, быстро успокоился Служкин.
      -- Виктор Сергеевич, -- осторожно спросила Маша, -- а как вы ногу сломали?
      -- Градусов говорит, что вы пьяный с берега упали, -- добавила Люська. Она пила чай из блюдца, поднимая его к губам и дуя.
      -- Поклеп это, -- отрекся Служкин. -- Просто я ключи дома забыл.
      -- Ну и что?
      -- Как что? Дверь заперта, а войти надо. Ну, я вспомнил детство в Шао-Лине, решил дверь ногой выбить. Разбежался, прыгнул, да силы не рассчитал. Дверь высадил, пролетел через всю квартиру, проломил стену и рухнул вниз с четвертого этажа. Нога пополам.
      Люська обожглась чаем.
      -- Врете вы все, -- с досадой сказала она, вытирая губы. -- Непонятно даже, как вы, такой, учителем стали...
      -- А я и не учитель, -- пожал плечами Служкин.
      -- А кто вы по образованию?
      -- Сложно объяснить. Вообще-то я окончил Подводно-партизанскую академию по специальности "сатураторщик", но диплом вот защищал по теме "Педагогические проблемы дутья в маленькие отверстия".
      Люська проглотила это, не моргнув глазом. Маша опустила голову и покусывала губы, уши ее покраснели.
      -- Как же вы географию-то учить попали? -- удивилась Люська.
      -- Это история романтическая... -- вздохнул Служкин.
      -- Расскажите, -- предложила Люська. -- Вы здорово рассказываете.
      -- Язык Златоуста, да мыслей негусто... -- Служкин поскреб затылок. -- Ну-у, у одного моего друга младший брат учится в вашей параллели. Как-то я рассматривал у него школьные фотографии и увидел одну девочку. Тут же влюбился, конечно. Познакомиться -- стесняюсь. Решил устроиться в ее класс учителем. Все меня отговаривали: мол, девчонка стремная, последнего разбора, -- а я уперся. Пришел в вашу школу, спрашиваю: какие учителя в девятые классы требуются? Мне отвечают: на географию. Так я и стал географом.
      -- А кто та девушка? -- с подозрением спросила Люська.
      -- Ты.
      -- Так и знала. -- Люська фыркнула.
      -- Нам, наверное, пора... -- мягко и виновато предположила Маша.
      -- Куда? -- испугавшись, спохватился Служкин. -- Ну, пойдемте, например, в комнату, покажу вам чего-нибудь интересное...
      -- А у вас телефон есть? -- спросила Люська, вытаращив глаза.
      Они переместились в комнату, где Служкин усадил девочек на диван. Люська сразу поставила себе на колени телефонный аппарат и, прижав плечом к уху трубку, принялась быстро крутить диск.
      -- А покажите свою жену, -- робко попросила Маша.
      Служкин подумал и вытащил из шкафа увесистый семейный альбом. С ним в руках он плюхнулся на диван рядом с Машей.
      -- Алло, Ленка? -- заорала Люська. -- Знаешь, откуда я звоню?...
      -- Вообще-то семейные альбомы однообразны... -- Служкин начал без интереса листать толстые страницы. -- Невеста из сдобного теста, жених -- на свободе псих... Регистрация, цветы, кольца, тещин иудин поцелуй, прочая фигня... Ну, пьянка, естественно, застолье как в период застоя... Свидетели наставляют в добродетели... Тамада над столами реет... Короче, все как надо. А потом свадебное путешествие: молодая пара в туче дыма и пара... Тут пауза -- бац! -- и ребенок родился. Голыш во всех видах, теща сюсюкает, молодые родители... В общем, смотреть нечего.
      -- Ну покажите свои студенческие фотографии, -- предложила Маша. -- Времен Подводно-партизанской академии.
      -- Танька, ты? -- орала в это время Люська. -- А я от Виктора Сергеича звоню!... Он ногу сломал!... С Машкой!...
      Служкин достал другой альбом и начал показывать другие фотографии -- маленькие, черно-белые, мутные. Он указывал пальцем на незнакомые Маше лица -- молодые, смеющиеся -- и рассказывал про друзей, оживляясь и улыбаясь воспоминаниям, а Маша послушно вглядывалась в снимки, чуть нагибаясь над альбомом и сдувая с глаз падающую челку.
      -- Что-то, Виктор Сергеевич, вы со всеми своими друзьями расстались, -- наконец осторожно заметила Маша.
      -- Ну да, -- подумав, согласился Служкин и закрыл альбом. -- Видишь ли, Маша... По-моему, нужно меняться, чтобы стать человеком, и нужно быть неизменным, чтобы оставаться им. Я вот каким был тогда, в университете, таким и остался сейчас... А друзья... Друзья переменились -- вместе со временем, вместе с обстоятельствами... Одни бизнесом занялись, другие -- спились. Кое-кто в столицу подался, а некоторые -- даже за океан. А я после университета домой поехал. В Пермь, в глухую провинцию, на самый край географии. Ведь все мы что-то ищем, и все что-то находим.
      -- А вы нашли здесь, что искали?
      -- Видишь ли, Маша, в чем парадокс... Находишь только тогда, когда не знаешь, чего ищешь. А понимаешь, что нашел, чаще всего только тогда, когда уже потерял.


Факты и выводы



      Тата немного простыла и сидела дома. Служкин на кухне занимался четырьмя делами сразу: чистил картошку, жарил рыбу, следил за Пуджиком и принимал посильное участие в играх Таты. Пуджик задумчиво бродил по краю раковины и делал вид, что его интересует лишь исключительно содержимое мусорной банки, а вовсе не сковородка с минтаем. В это время в прихожей затрещал звонок.
      Ругаясь, Служкин взгромоздился на костыль, сунул Пуджика под мышку и пошел открывать. На пороге стояла Сашенька Рунева.
      -- Витя-а... -- с ужасом протянула она, увидев гипс и костыль.
      -- Проходи, Сашенька, -- велел Служкин и упрыгал обратно на кухню.
      Сашенька вошла в кухню и робко присела у стола.
      -- А я от Будкина иду, -- виновато сказала она. -- Будкин мне и сообщил, что ты ногу сломал, в гипсе лежишь... Как это случилось?
      -- Упал, -- лаконично ответил Служкин.
      -- А я думала, ты больше не хочешь видеть меня с тех пор, как узнал про Колесникова... Не заходишь, не звонишь...
      -- Он что, все еще благоуханный цветок твоего сердца?
      -- Когда одиноко, очень хочется, чтобы хоть кто-нибудь рядом был... -- печально пояснила Сашенька. -- Я знаю, что он дурак... Но он всегда вокруг вертится, говорит, что любит, зовет замуж, обещает развестись...
      -- Это не причина, чтобы с ним спать.
      -- Я уж и не знаю, как так получилось... Сама себе противна... И не нужно мне его, а не могу остановиться...
      -- Лучше ты его на фиг пошли, -- посоветовал Служкин.
      -- У меня не выйдет, -- безнадежно призналась Сашенька. -- Я уже думала об этом. Да Колесников и не уйдет. Он уже у меня как дома себя чувствует, звонит и говорит, чего на ужин приготовить...
      -- Н-да-а... Ловко ты Будкина кинула.
      -- Не кидала я его, что ты, Витенька!... -- испугалась Саша. -- Я его, может быть, даже сильнее люблю оттого, что сознаю, как плохо по отношению к нему поступаю... Но разве я могла иначе? Ты же сам мне советовал завести любовника, чтобы не мучиться.
      -- Я же и виноват, -- мыкнул Служкин. -- Когда я тебе советовал, Сашенька, дорогая, извини за откровенность, я имел в виду себя.
      -- Ви-итя!... -- умоляюще произнесла Сашенька. -- Разве у нас могут быть отношения лучше, чем сейчас? Ты мой самый дорогой друг!...
      Тут в комнате раздался рев, и вскоре Тата вбежала в кухню с куклой. У куклы из плеч торчали ноги, а вместо ног были руки.
      -- Папа! Папа!... -- захлебывалась Тата. -- Это Будкин вчера сломал!...
      -- О господи! -- воскликнул Служкин, взял куклу, быстро оборвал перепутанные конечности и ввинтил их на свое место. -- На, держи, не плачь. Будкин придет -- мы с ним то же самое сделаем.
      Всхлипывая, Тата недоверчиво осмотрела куклу и, успокоенная, пошла в комнату.
      -- Кстати, -- вспомнил Служкин, -- а как ты у Будкина побывала?
      -- Можно я закурю? -- спросила Сашенька, закурила и задумчиво рассказала: -- Знаешь, Витя, как раз очень хорошо пообщались... Он меня коньяком угощал, смеялся, даже отпускать не хотел... Но был такой момент... Как бы это сказать... Он спросил, как у меня дела с Колесниковым, но спросил так, будто это его мало интересует, будто у него самого есть что-то и поважнее... Мне показалось, что на самом деле появление Колесникова в моей жизни его очень уязвило и он теперь маскируется... Хотя однажды я видела его с учительницей из твоей школы... Как ее?...
      -- Кира, -- мрачно подсказал Служкин, чистя картофелину.
      -- Вот, с Кирой видела... И он будто бы хочет в отместку показать мне, что отношения с Кирой ему важнее, чем отношения со мной. Что он влюбился в нее. Но я-то знаю, что он любить не умеет. Скажи мне, Витя, у Будкина с этой Кирой что-нибудь есть?
      -- Нету, -- ухмыльнулся Служкин. -- Хотя возможно, что он с ней спит.
      -- Значит, он все-таки думает обо мне, раз уж так выделывается...
      -- Лучше бы, Сашенька, ты вообще не размышляла об этом, если у тебя плохо получается, -- мягко посоветовал Служкин, серпантином срезая с картофелины шелуху.
      -- Ну объясни мне тогда! -- почти с мольбой потребовала Саша.
      -- Как я могу объяснить тебе, Сашенька, если ты ничего не хочешь знать? -- вздохнул Служкин. -- Я тебе уже тысячу раз предлагал упростить ситуацию: ты люби меня, а я буду любить тебя, и все будет хорошо.
      -- Почему же я не хочу знать? -- жалобно сказала Сашенька. -- Я хочу! Скажи мне правду -- любую, я выдержу. Что там у Будкина с Кирой?
      Служкин только махнул рукой.
      -- Я не могу тебе изложить факты, -- начал устало пояснять он, -- потому что ты их неверно истолкуешь. Я тебе даю сразу истолкование -- верное, потому что со стороны виднее. Но тебе его не надо. Тебе нужны факты. Замкнутый круг, Сашенька. Ты в своей душе как в комнате без окон и дверей. Поэтому и любовь твоя какая-то бессильная. Ты очнись. Свет не сходится клином ни на чем.
      Сашенька молчала, опустив голову.
      -- Н-ну, с-скотина!... -- вдруг закричал Служкин.
      Пуджик спокойно сидел в раковине умывальника над двумя рыбьими хвостами, как победитель над поверженными вражескими штандартами. Толстый, сытый, немигающий, он очень напоминал полярную сову.


"В том гробу твоя невеста..."



      Надя и Будкин ушли кататься на лыжах, а Служкин пек блины. Большие блины у него рвались и комкались, и он пек маленькие блинчики, которые называл "пятаками". Уже целая гора томных "пятаков" лежала в большой тарелке. По кухне плавал вкусный синий чад. Тата сидела на полу и напяливала туфельки нереально красивой кукле Барби, которая растопырила на табуретке ноги, как ножницы. Из подъезда донесся стук лыж по перилам, и в дверь протрезвонили.
      -- Надя! -- закричала Тата, вскочила и бросилась в прихожую.
      Первым в квартиру вбежал Пуджик. Потом с лыжами вошла Надя -- румяная и счастливая, а потом Будкин с бутылкой вина в кармане пуховика.
      -- Ну да, на лыжах они катались, -- с сомнением сказал Служкин Будкину. -- До ларька и обратно.
      -- У тебя блины сгорят, -- напомнила Надя.
      Пока Надя и Будкин переодевались и связывали лыжи, Служкин допек "пятаки" и вылил на сковородку остатки теста из кастрюли. Получилось нечто вроде Австралии с Большим Барьерным рифом в придачу.
      Яркий до изумления закат горел над Речниками. В синей дымке от блинов свет его приобретал апельсиновый оттенок. На столе в блюде, закатив глаза, лежали потные, сомлевшие, янтарные "пятаки". В сковородке щедро лучилось расплавленное масло. Варенье в вазочке от невообразимой сладости стало аж лиловым. Чай приобрел густо-багровый, сиропный цвет. Даже пышная сметана стеснительно порозовела. Все расселись вокруг стола. Будкин, причмокивая, сразу схватил один "пятак", положил его на широкий, как лопата, язык и убрал в рот, как в печь. Хмыкнув, он оценивающе пошевелил пальцем груду блинчиков.
      -- Чего таких мелких напек? -- спросил он.
      -- Поварешку лень стало мыть. Пипеткой воспользовался.
      -- Не лазь руками, -- пресекла Будкина Надя, накладывая блинчики в блюдечко Тате. -- Еще не известно, где ты ими ковырялся...
      Пуджик, дожидаясь подачки, истомился бродить между ножек стола и табуреток, словно в лесу, прыгнул Наде на колени и сразу сунул усы в ее тарелку с "пятаками".
      Надя стукнула его по лбу:
      -- Брысь! Я тебе перед уходом полкило куриных шей скормила!
      -- Куриные шеи? -- задумчиво переспросил Служкин. -- У нас в школе в столовке всегда суп с куриными шеями. Я диву даюсь, откуда столько шей берется? То ли курицы как жирафы, то ли многоголовые, как Горыныч... А может, нас там змеями кормят?... Пуджик-то что, вместе с вами на лыжах ходил?
      -- Нет, он перед подъездом откуда-то из сугроба вылез.
      -- Не из сугроба, а из окна подвала, -- поправил Надю Будкин.
      -- В подвале мог бы и мышей нажраться, -- заметил Служкин. -- Я слышал, он осенью с черным котом из третьего подъезда пластался?
      -- Было дело, -- авторитетно подтвердил Будкин.
      -- То-то я заметил, что год назад все молодые коты черные были, а теперь серые пошли... Твой грех, Пуджик? Ты теперь в нашем подвале самый крутой?... Видел я позавчера из окна, как он со своими мужиками в подвал дома напротив ходил. Бились, наверное, с местными. -- Служкин ногой повалил Пуджика на пол и повозил его по линолеуму туда-сюда.
      -- Надя, смотри, Пуджик умер!... -- испугалась Тата.
      -- Не, теплый. -- Служкин снова потрогал его ногой.
      -- Он теплый от солнца, -- печально сказал Будкин.
      -- На, ешь, -- смилостивилась Надя и кинула Пуджику "пятак".
      Пуджик мгновенно ожил и бросился к подачке.
      -- Кстати, -- вдруг хехекнул Будкин. -- Опять чуть не забыл... Летом еще хотел подарить, да засунул в белье и найти не мог, только вчера выкопал... -- Он встал, ушел в прихожую и вытащил из кармана пуховика кулечек. Из кулечка он вынул красную детскую панамку и протянул Тате. -- На, мелкая, носи. Я ее в Астрахани на аттракционе выиграл, а куда она мне?
      -- Примерь-ка, Тата, -- попросила Надя.
      Тата серьезно взяла панамку, расправила, осмотрела, слезла с табуретки и стала просовывать ноги в две большие дырки для косичек.
      -- Это же панама! -- ахнула Надя. -- Она на голову надевается!...
      Тата еще раз придирчиво осмотрела панаму и солидно возразила:
      -- Нормальные красные трусы!
      Служкин, Будкин и Надя покатились от хохота.
      -- Слышь, Будкин, -- вытирая с губ сметану, сказал Служкин, -- я вспомнил историю про трусы, как ты Колесникова хотел расстрелять...
      Будкин блаженно захехекал.
      -- Что, по-настоящему? -- удивилась Надя.
      -- Еще как по-настоящему, -- заверил Служкин. -- Могу рассказать эту историю, только она длинная как собака.
      -- Валяй, -- велел Будкин, а Надя хмыкнула.
      -- Было это лет триста назад, -- начал Служкин. -- Родители наши отправились загорать на юг, а нас с Будкиным забубенили в пионерский лагерь. В общем, они каждый год так поступали, и мы с Будкиным уже привыкли просыпаться июльским утром под звуки горна и по уши в зубной пасте. Мне тогда треснуло двенадцать лет, а Будкину, соответственно, одиннадцать. Мы были в одном отряде "Чайка", Колесникову же исполнилось четырнадцать, и он угодил в самый старший отряд "Буревестник". И еще надо добавить, что в те далекие годы Будкин не был таким разжиревшим и самодовольным мастодонтом, как сейчас, а наоборот -- мелким, щуплым тушканчиком с большими и грустными глазами и весь в кудрях. Еще он был очень тихим, застенчивым и задумчивым, а вовсе не шумным, наглым и тупым.
      Вожатой в нашем отряде "Чайка" была студентка пединститута по имени Мария Николаевна. Девица лет двадцати с комсомольско-панельными склонностями, как я сейчас понимаю. Ну, то есть турпоходы, стройотряды, багульник на сопках и рельсы в тайге, костры там всякие, пора-по-бабам на гитаре, и все для того, чтобы где-нибудь за буреломом ее прищемил потный турист в болотниках или грязный геолог со скальным молотком. И дружила наша Марья с физруком, престарелым козлом, который в придачу к этому работал также сторожем, конюхом, электриком и вообще всем на свете. Вот в Марью-то Будкин и влюбился.
      Он сразу стал членом трех тысяч идиотских кружков, ходил на все заседания совета отряда и совета дружины, малевал убогие стенгазеты и после полдника таскал в столовку, где проводились репетиции самодеятельности, для Марьи ее гитару. Из-за этого я страшно осерчал на Марью. Хрена ли? Я собираюсь важным и интересным делом заняться: ну, там, смотаться на пристань, чтобы прокатиться на речном трамвайчике, или пойти подглядывать в девчачий туалет, или пробраться за территорию лагеря в заброшенный дом, где, по слухам, в прошлую смену беглые зэки пионера на галстуке повесили, -- а эта влюбленная колода бродит за Марьей, как белая горячка за алкоголиком, и никуда со мной не хочет.
      Конфликт же между нами и Колесом начался с того, что однажды мы ждали Марью с какого-то собрания и от нечего делать качались на качелях. Тут мимо нас Колесников пылит. Его, видно, старшаки только что надрючили, вот он и решил на нас отыграться. Подруливает и давай куражиться: салабоны, мол, сопляки, шкеты. Сразу, понятно, толпа наросла: ждут, когда махаться начнем. Я-то что, мудрый человек, сижу, поплевываю, а Будкин завелся. Поспорил он с Колесом, кто из них на качелях "солнышко" прокрутит. Колесо посчитал, что таким образом он всем покажет, кто Чапай, а кто белогвардейцы, и не знал, дурак, что Будкин в этом деле -- великий мастер. Скок они оба на качели и давай болтаться из стороны в сторону. Раскачались уж наполовину, даже больше, только галстуки пионерские трещат. И тут у Колеса попа играть начала. Он решил сделать вид, что сорвался, а на самом деле -- спрыгнуть. Ну и стартовал. А надо пояснить, что в нашу столовку с пристани все продукты физрук возил на лошади, и весь день эта сучья кобыла беспризорная шлялась по лагерю и гадила повсюду. И вот летел Колесо по небу, летел, планировал к земле да и завяз в куче навоза. Лежит в нем пластом и дымится, как сбитый "мессершмит".
      У нас у всех со смеху чуть пупы не развязались. Будкин с качелей рухнул. Марья тут на крыльцо вышла и еле-еле не родила. Колесников подымается весь зеленый и плачет от злости. Марья его двумя пальцами за плечо взяла, нос зажала и повела через весь лагерь в баню -- а сама ржет, загибается.
      После этого Колесо на Марью и озлобилось.
      Прошло дня два. Сидим мы как-то с Будкиным в палате, в дурака играем. Момент напряженный: Будкин в третий раз остается. Значит, идти ему в палату к девочкам и сообщать свежую новость, что он -- чухан. А палата наша на первом этаже была. Тут в окне Колесников и засветился. "Хочешь, -- говорит, -- Шуткин, Марьин корень, про Марью расскажу что-то? Когда, -- говорит, -- Марья-то меня в баню водила, после качелей, мылись-то мы вместе. И Марья тоже голая была, ну прямо вся без трусов. И я ее щупал везде и дергал, где хотелося. Слово пацана!"
      Будкин от таких известий белый стал, как холодильник, и одеревенел. Я говорю: докажи. Колесо тотчас выхватывает какую-то тряпицу и себе на башку напяливает. Мы глядим -- да чтоб нам сдохнуть! -- это и вправду трусы Марьины от купальника! "Тогда и снял у нее", -- хвалится Колесо. В то время мы с Будкиным в этих делах, разумеется, не смыслили ни бельмеса. Нам и в голову не могло прийти, что подобного быть не может. А тут и доказательства налицо: баня была, трусы вот. Мы с Будкиным молчим. Ну, покривлялось Колесо с трусами на макушке -- эффект ноль. Будкин уже, почитай, на том свете, а я-то Колесу на фиг нужен? Снял Колесо трусы с башки и ушел.
      Я говорю Будкину: врет он все, не верь. Будкин ничего не ответил. Остался в третий раз дураком, пошел в палату к девочкам, сказал им, что он -- чухан, буднично так сказал, без чувства. Только мы вернулись к себе, опять рожа колесниковская в окно въезжает. "Хотите, снова на трусы поглядеть? Идите, -- говорит, -- на площадку, где линейки проводят, я их там на флагшток повесил. Вечером на линейке их весь лагерь увидит".
      Двинулись мы туда. Точно. Полощутся трусы под облаками, только серпа и молота на них не хватает. Попробовали мы влезть по шесту и снять их -- не получается. Тут и горн на обед трубит. Война, как говорится, войной, а обед по расписанию.
      После обеда тихий час. По правде говоря, я про трусы-то и забыл на сытый желудок. Ну и что, что весь лагерь их увидит? Марья же в них рассекала на пляже, весь лагерь их и так видел. Пусть висят, не жалко. Я и вздремнул. Глаза раскупориваю -- Будкина нет. И вот что он сделал.
      Он пошел к домику дирекции и через форточку влез в комнату физрука, у которого, как у сторожа, имелась одностволка. Пользоваться ружьем Будкин умел: у него отец охотник, дома все стены в оленьих рогах, гости на четвереньках ползают. Взял Будкин ружье, нашел коробку патронов, вылез обратно и пошагал через весь лагерь. Самое интересное, что он не прятался, а никто даже не спросил: почему это пионер Будкин из отряда "Чайка" ходит по территории как басмач Абдулла? Уж не комсомольца ли Колесникова из отряда "Буревестник" он решил пустить в распыл?
      Поднял Будкин Колесо с постельки и под дулом привел на площадку. Колесо от страху со всех сторон описалось и обкакалось и сразу раскололось. Не ходило оно с Марьей ни в какую баню и не пойдет, не просите, а трусы у Марьи просто стырило. Эта корова свое белье постирала и на батарее сушила, а Колесников зашел к ней в комнату вроде как за книжкой, да и тяпнул.
      Тогда Будкин велел Колесу лезть на флагшток и снимать трусы. Колесо и тут раскисло. Трусы повесил некто Сифон из второго отряда -- существо нечеловечески ловкое и почти не отличающееся ни умом, ни обликом от примата.
      "Раз от тебя вообще никакого толку нет, так я тебя пристрелю, потому что ты паскуда", -- сказал Колесу Будкин, разломил ружье и вставил патрон. Колесо как увидел это, так с визгом в кусты ломанулся и улетел, словно утюг с десятого этажа.
      Будкин же, оставшись один, решил сбить пулей верхушку шеста с трусами. Встал на колено и начал патрон за патроном палить по флагштоку. Тут на канонаду с воем и слетелись вожатые.
      Три дня Будкин под стражей просидел, пока его мама с югов педали в обратную сторону крутила. Будкина из лагеря выперли. Хорошо еще, что труп Колесникова не послужил отягчающим обстоятельством.
      Надя недоверчиво качала головой и смеялась. Будкин слушал благосклонно, хехекал и пил вино.
      -- Ты что же, его на самом деле хотел застрелить? -- спросила Надя.
      -- И застрелил бы, -- подтвердил Будкин. -- Такое состояние было. Только он побежал, а в спину стрелять некрасиво.
      Служкин и Будкин, разгоряченные детскими воспоминаниями и вином, затеяли спор.
      -- Я звал тебя, Витус, когда за ружьем пошел! -- оправдывался Будкин. -- Только ты спал!...
      -- Хотел -- разбудил бы! -- Служкин в негодовании даже стукнул гипсом об пол. -- Ты меня всегда кидаешь и накалываешь!
      -- Когда это я тебя кидал и накалывал?!
      -- Да всю дорогу! Помнишь, например, мы ходили на рельсы под поездом деньги плющить? Я брал юбилейный рубль, а ты -- простой, а потом ты мой взял себе, а свой подсунул мне!
      -- Так они уже ничем не отличались друг от друга!
      -- И все равно!... А когда я сделал стрелы с бомбочками на конце и отдал их тебе на хранение, ты их взял да поменял Насосу на солдатиков-викингов, а мне сказал, что стрелы у тебя отец отнял! Я все знаю, все помню! И моего желтого Чапая ты стырил, а мне подсунул своего с отломанной саблей -- скажешь, не было такого?
      -- Ну было, ну и что? Когда на санках за помойную машину цеплялись, ты же раздолбал мои санки в лепешку -- я же не пикнул!
      -- Так я не специально, а ты специально!
      Надя хохотала, слушая этот спор, и Тата тоже смеялась. Ей было радостно, что мама так довольна, что папа с Будкиным так смешно ругаются.
      Вечером, когда Будкин ушел домой, Надя стала мыть посуду, а Служкин уложил Тату в постель и достал книжку Пушкина, чтобы почитать ей сказку. Он выбрал "Спящую красавицу". Надя управилась с посудой, а Служкин все еще читал.
      -- Закругляйтесь, -- велела Надя. -- Я спать хочу. Мне свет мешает.
      -- А ты гаси его, -- предложил Служкин. -- Я дальше наизусть помню.
      -- Глупости какие... -- пробурчала Надя и погасила свет.
      Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.
      Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце -- солнце не знало. Он расспрашивал месяц -- и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.
      -- Постой, -- читал в темноте Служкин, --
      Отвечает ветер буйный.
      Там за речкой тихоструйной
      Есть высокая гора,
      В ней глубокая нора;
      В той норе, во тьме печальной,
      Гроб качается хрустальный
      На цепях между столбов.
      Не видать ничьих следов
      Вкруг того пустого места,
      В том гробу твоя невеста.
      Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась к стенке и плакала.
      Служкин сел на кровать и погладил ее.
      -- Ну, Наденька, не плачь, -- попросил он. -- Ну перетерпи... Я ведь тоже разрываюсь от любви...
      -- К кому? -- глухо и гнусаво спросила Надя. -- К себе?
      -- Почему же -- к себе?... К тебе... К Таточке... К Будкину... К Пушкину.

С уважением к каждому подписчику, Романов Александр,mailto:forex_raa@mail.ru
Форум рассылки http://www.forum.alerom.ru
Сайт рассылки с архивом выпусков http://www.alerom.ru
Я всегда рад услышать справедливую критику и пожелания!
В избранное