Читаем вместе Кнут Гамсун. Странник играет под сурдинку(2/16)
* Читаем вместе. Выпуск 452 *
Здравствуйте, уважаемые подписчики!
Сегодня будет полное солнечное затмение. Всем рекомендую запастить затемненными стекляшками (можно спичкой закоптить) для наблюдения столь уникального явления.
Кнут Гамсун. Странник играет под сурдинку(2/16)
1
Все вышло не так, как я предполагал: капитан Фалькенберг спустился ко мне, выслушал мою просьбу и не сходя с места, отказал: людей у него достаточно, а пахота почти закончена. Ладно. А нельзя .ли мне посидеть в людской и отдохнуть немного? Это пожалуйста. Капитан не предложил мне остаться на воскресенье, он повернулся и ушел. Вид у него был такой, будто он только что встал, на нем была нижняя рубашка, он даже жилета не надел, а поверх рубашки набросил куртку. У него поседели
волосы на висках и в бороде. Я сидел в людской и ждал, когда батраки соберутся к полднику. Пришел один взрослый батрак и один мальчишка, я поговорил с ними и узнал, что капитан ошибся, когда сказал, будто пахота почти закончена. Пусть так! Я не скрываю от них, что ищу работы, а если они хотят знать, чего я стою, то вот, пожалуйста, хороший отзыв, который я давным-давно получил от херсетского ленсмана. Когда батраки снова идут в поле, я вскидываю на плечи мешок и иду за ними. Я заглядываю в конюшню
и вижу там непривычно много лошадей, я заглядываю в коровник, курятник, свинарник и вижу, что прошлогодний навоз лежит в куче и до сих пор не вывезен на поле. Как же это? - А мы чем виноваты? - отвечает батрак. - Я с конца зимы начал возить, а был один. Сейчас нас, можно сказать, двое, но уже приспело время пахать и боронить. Пусть так! - Счастливо оставаться, - говорю я и иду прочь. Я хочу побывать у своего дружка, у Ларса Фалькенберга, но об этом я ничего им не говорю.
Высоко, по-над лесом я вижу несколько новых домиков и понимаю, что это, должно быть, и есть вырубка. Батрак явно встревожился при мысли, что капитан упускает рабочую силу, оглядываясь на ходу, я вижу, как он мчится через двор к господскому дому. Я успеваю отойти шагов эдак на двести, когда батрак догоняет меня и говорит, что меня все-таки взяли, он переговорил с капитаном, и капитан предоставил ему распоряжаться по-своему. "До понедельника тебе все равно делать нечего, ступай пока в людскую,
тебе дадут поесть". Батрак вообще неплохой парень. Он идет за мной на кухню и говорит: "Накормите этого человека, он будет у нас работать". Незнакомая стряпуха, незнакомые служанки, я съедаю свою порцию и выхожу во двор. Из господ никого не видать. Мне тошно целый вечер сидеть без дела в людской, и я иду за батраками в поле. Мы разговариваем. Батрак родом из крестьянской семьи, их хутор в северной части прихода, но раз он не старший сын, хутор к нему не перейдет, вот он и решил на
время наняться в батраки. Ей-же-ей, он мог сделать выбор и похуже. Нельзя сказать, что капитан с каждым годом все больше и больше занимается хозяйством, напротив, он все больше и больше его запускает, дома он теперь бывает редко, и батрак действует по своему усмотрению. Вот, к примеру, в прошлую осень он поднял большие участки заболоченной целины, в этом году он будет там сеять, батрак показывает: вот здесь он распахал, здесь еще собирается распахать, а погляди-ка на озимые, ишь как поднялись. Видно
было, что этот молодой человек хорошо знает свое дело, и я не без удовольствия слушал его разумную речь. Он, оказывается, кончил школу, выучился там вести хозяйственный календарь и заносить количество копен в одну графу, а дни отела - в другую. Пусть так. Раньше крестьянин держал такие выкладки в голове, а его жена знала с точностью до одного дня, когда должна отелиться любая из ее двадцати или пятидесяти коров. Вообще же парень он толковый и от работы не бегает, просто за последнее время он малость
оплошал под бременем всех дел, навалившихся на него в капитанской усадьбе. Найдя помощника, он заметно взыграл духом. С понедельника возьмешь лошадь возить навоз, приказывает он, а мальчик пусть возьмет одну из двух выездных лошадей капитана и встанет за борону, а сам он как пахал, так и будет пахать! Помяните мое слово, мы еще управимся с севом день в день.
Воскресенье. Я слежу за собой, чтобы не показывать, что уже давно знаю эту усадьбу, знаю, например, где кончаются капитанские леса, где расположены дома, надворные постройки, колодцы и дороги. Я старательно готовлюсь к завтрашнему утру - я смазал колеса и сбрую и на отличку вычистил лошадь. После обеда я часа на четыре - на пять отправляюсь бродить по капитанским лесам, я миную Ларсову вырубку, в дом к нему не захожу, а достигнув границы прихода, поворачиваю обратно. Мне бросается в глаза,
что лес изрядно поредел. Когда я возвращаюсь, батрак спрашивает меня: - Ты слышал ночью песни и крики? - Слышал. А кто это пел? - Гости, - с улыбкой отвечает батрак. Ах да, гости! Их теперь в Эвребе всегда полно. Среди них на редкость толстый и шустрый господин с закрученными кверху усами, он тоже капитан и служит в одной части с Фалькенбергом; я видел его вчера вечером, когда гости высыпали из дома. Еще среди них есть господин, которого они называют инженером. Этот молодой
- ему лет двадцать с небольшим, - он среднего роста, смуглый и безбородый. И еще Элисабет, пасторская дочка. Я сохранил в памяти черты Элисабет, поэтому сразу узнал ее, хотя прошло шесть лет и она стала зрелой дамой. Маленькая Элисабет прошлых дней теперь уже не девочка, у нее пышная грудь, свидетельствующая об отменном здоровье; батрак сказал мне, что Элисабет замужем, она все-таки вышла за сына хуторянина, того самого Эрика, которого любила с детских лет. Она по-прежнему дружит с фру Фалькенберг и часто наезжает
в Эвребе. Но мужа ни разу с собой не привозила. Теперь Элисабет стоит у флагштока, и капитан подходит к ней. Они о чем-то говорят и очень заняты разговором: капитан всякий раз оглядывается, перед тем как сказать что-нибудь, должно быть, речь идет не о безразличных предметах, а напротив, о таких, которые требуют осторожности. А вот и толстый весельчак, даже в людской слышно, как он смеется и потом зовет куда-то Фалькенберга, но получаeт лишь короткий и небрежный ответ. Каменная лестница ведет
в заросли сирени, толстый капитан устремляется туда, горничная несет следом вино и стаканы. Замыкает шествие инженер. Батрак, сидящий подле меня, громко хохочет: - Ну и капитан! - Как его зовут? - Они его называют Братцем, и в прошлом году так же называли. А чтоб по имени - я ни разу не слышал. - А инженера как? - Этого Лассен, я слышал. При мне он здесь второй раз. Теперь из дому выходит фру Фалькенберг, она замедляет шаг на верхней ступеньке и
бросает взгляд в сторону флагштока, где стоят те двое. Фигура у нее такая же стройная и красивая, но лицо увяло - впечатление такое, будто щеки у нее раньше были наливные, а теперь запали. Она тоже идет к кустам сирени, я узнаю ее походку, спокойную и плавную, как встарь. Но, конечно, красота ее за минувшие годы заметно поблекла. Еще какие-то люди выходят из дому, немолодая дама с шалью на плечах, за ней два господина. Батрак рассказывает, что обычно гостей бывает меньше, но позавчера капитан
справлял день рождения, и гости приехали в двух экипажах; на конюшне до сих пор стоят четыре чужие лошади. Тех двоих, что у флагштока, зовут теперь настойчивее, и капитан отвечает с досадой: "Иду, иду!" - но не трогается с места. Он то снимет соринку с плеча Элисабет, то оглянется по сторонам и возьмет ее за локоток, а сам что-то ей втолковывает. Батрак говорит: - Эти двое всегда найдут о чем поговорить. Она как приедет, оба сразу отправляются гулять куда-нибудь подальше. -
И фру Фалькенберг не возражает? - Не слыхал, чтоб возражала. - А у Элисабет тоже нет детей? - Отчего же, у нее много детей. - Как же тогда она может так часто оставлять без призора детей и хозяйство? - Покуда жива мать Эрика, это дело нетрудное, уезжай, сколько хочешь. Батрак выходит, и я остаюсь один в людской. Здесь я сидел когда-то и мастерил механическую пилу. До чего ж я был увлечен своим делом! За стеной лежал больной Петтер. Разгорячась от усердия,
я бегал в амбар всякий раз, когда мне надо было приколотить что-нибудь. Теперь я и пилу эту вспоминаю, как книжную выдумку. Так разделываются с нами годы. Возвращается батрак. - Если гости к завтрему не разъедутся, я возьму двух гостевых лошадей и буду на них пахать, - говорит он, занятый исключительно хозяйственными заботами. Я выглядываю в окно. Наконец-то двое у флагштока отправились вслед за остальными.
Чем ближе к вечеру, тем шумней веселье в зарослях сирени. Горничные снуют с подносами взад и вперед,- на подносах не только вино, но и закуски, господа затеяли обедать под сенью ветвей. То и дело раздается: "Братец! Братец!", но всех громче кричит и хохочет сам Братец. Один стул уже рухнул под его непомерной тяжестью. Братец посылает в людскую, чтоб ему прислали добротный деревянный стул, который его выдержит. Да, в зарослях сирени не скучно. Капитан Фалькенберг время от времени показывается во дворе,
чтобы все видели, что он твердо держится на ногах и не упускает из виду хозяйственные дела. - За нашего я ручаюсь! - говорит батрак. - Его легко не свалишь. Помнится, о прошлом годе я вез его, так он пил всю дорогу - и ни в одном глазу. Солнце заходит. В кустах сирени теперь, должно быть, стало прохладно - господа перебираются в дом. Но большие окна распахнуты, и мы слышим, как благозвучно поет рояль под руками фру Фалькенберг. Потом до нас доносится танцевальная музыка. Это, должно быть,
играет толстый капитан Братец. - Ну и народ, - ворчит батрак. - Поют и пляшут ночи напролет, а днем отсыпаются. Ладно, я пошел спать. Я остаюсь у окна и вижу, как мой дружок, Ларс Фалькенберг, спешит через двор и скрывается и господском доме. Его пригласили петь перед господами. Потом капитан Братец и другие начинают подтягивать, получается громко и весело. Немного спустя Ларс Фалькенберг входит в людскую. Из кармана у него торчит бутылка как плата за беспокойство. Увидев, что в людской сижу
только я, незнакомый человек, он проходит к Нильсу, чтобы пропустить с ним по одной. Потом туда же приглашают и меня. Я остерегаюсь много говорить, как бы меня не признали, но перед уходом Ларс вдруг просит меня немного проводить его. Тут по дороге выясняется, что меня давным-давно раскусили. Ларс знает, что я его прежний напарник. Это сказал ему капитан. Ладно же, думаю я. Коли так, все мои предосторожности ни к чему. Я, признаться, даже доволен таким оборотом дела. Значит, капитану наплевать,
чем я занимаюсь у него в усадьбе. Я проводил Ларса Фалькенберга до самого дома, мы вспоминали былые дни, говорили о Ларсовом хозяйстве и о всяких здешних делах: капитан давно уже не пользуется прежним уважением, он теперь не председательствует в общине, люди перестали приходить к нему за советом. "Видишь дорогу - это он велел довести ее до самого шоссе, а больше он ничего не делал, хотя с тех пор уже минуло целых пять лет. Дом пора красить, а ему и горя мало, поля запущены, лес повырублен".- "Уж не
пьет ли он, часом?" - "Поговаривают, но наверняка сказать нельзя, черт бы побрал всех сплетников. Выпивает, не без того, и из дому он часто уезжает и не скоро возвращается, а хоть и вернется, у него к хозяйству душа не лежит, вот в чем горе. Не иначе в него вселился злой дух",- рассказывает Ларс. - А фру Фалькенберг? - Она-то? Она-то не переменилась, играет на рояле, и уж такая обходительная, что лучше и желать нельзя. Дом у них гостеприимный, гостей всегда полно: а налоги большие и расходы
большие. Чтобы хоть как-то содержать в порядке все постройки, нужна уйма денег. Жалко сердечных, и капитана, и его супругу, они так друг другу осточертели! Да где ж такое видано! Если они и перекинутся когда словечком, так не глядят друг на друга и губ почти не разжимают. Они по нескольку месяцев подряд только с чужими и разговаривают. Летом капитан уезжает на учения, домой не наведывается, за женой не следит, да и за хозяйством тоже. "Детей у них нет - вот в чем беда",- говорит Ларс. Из дома выглядывает
Эмма и подходит к нам. Она все так же мила и привлекательна, о чем я ей и говорю. "Да, моя Эмма хоть куда,- подтверждает Ларс,- вот только рожать она больно горазда". Он и ей наливает из своей бутылочки и заставляет ее выпить. Эмма приглашает нас войти, - чем так стоять перед дверью, лучше посидеть за столом. "Эка важность, лето на дворе!" - отвечает Ларс, он и не думает впускать меня в дом. Когда я ухожу, он идет немного проводить меня и по дороге показывает, где он копал канаву, где пахал, где ставил изгородь.
Он неплохо и очень толково потрудился на своем маленьком участке, вид этого уютного домика в лесу наполняет меня удивительным спокойствием. Чуть поодаль, за домом и коровником, негромко шумит лес, здесь все больше лиственные деревья, и осиновая листва издает шелковистый шорох. Я ухожу. Близится вечер, замолкли птицы, погода мягкая, голубые нежные сумерки. - Сегодня вечером мы все будем молоды! - громко и отчетливо говорит мужской голос в кустах сирени. - Пойдемте танцевать на выгон. -
А помните, какой вы были в прошлом году? - отвечает голос фру Фалькенберг. - Вы были милый и юный и ничего подобного не говорили. - Да, в прошлом году я ничего подобного не говорил. Подумать только, что вы это запомнили. Hо и в прошлом году вы однажды выбранили меня. "Как вы прекрасны сегодня вечером", - сказал я. "Нет, - ответили вы, - моя красота давно ушла, но вы совсем как дитя, и я прошу вас не пить так много", - сказали вы. - Да, так я говорила, - с улыбкой признается фру Фалькенберг. -
Так вы говорили. Но это неправда: мне лучше знать, прекрасны вы или нет, недаром я целый вечер любовался вами. - О, дитя, дитя! - А сегодня вечером вы еще прекраснее. - Кто-то идет. В кустах сирени двое - фру Фалькенберг с приезжим инженером. Увидев, что это всего-навсего я, они как ни в чем не бывало возобновляют прерванный разговор, будто меня здесь нет. Так уж устроен ум человеческий. Хотя я только о том и мечтал, чтобы меня оставили в покое, теперь мне досадно, что эти
двое так откровенно мной пренебрегают. У меня уже седая голова, думается мне, неужели мои седины не заслуживают уважения? - Да, сегодня вечером вы еще прекраснее,- повторяет инженер. Я поравнялся с ними, я спокойно здороваюсь и прохожу мимо. - Я только хотела вам сказать, что все это ни к чему, - отвечает фру и тут же кричит мне вдогонку: - Вы что-то потеряли! Потерял? На дороге лежит мой носовой платок, я нарочно уронил его; я возвращаюсь, поднимаю платок, благодарю и ухожу. -
Не отвлекайтесь из-за пустяков, - восклицает инженер.- Какой-то мужицкий платок с красными цветочками. Идемте лучше в беседку! - Беседка по ночам заперта, - отвечает фру. - Или там кто-нибудь есть. Остального я не слышу. Жить я буду в комнате над людской. Единственное открытое окно моей комнаты смотрит как раз в заросли сирени. Поднявшись к себе, я слышу, что те двое все еще продолжают разговаривать в зарослях, но не слышу о чем. Почему это беседка заперта по ночам и кто завел такой
порядок, - рассуждаю я про себя. Наверно, какая-нибудь продувная бестия смекнула, что, если всегда держать дверь на запоре, можно будет однажды без особого риска наведаться туда в приятном обществе, запереть за собой дверь и провести там время. Вдали, на дороге, по которой я только что пришел, показались еще двое, это толстый капитан Братец и пожилая дама с шалью. Должно быть, они сидели где-то в роще, когда я шел мимо, и я мучительно стараюсь вспомнить, не разговаривал ли я на ходу сам с собой. Вдруг
я вижу, как инженер выскакивает из-за кустов и стремглав бросается к беседке. Дверь заперта, он наваливается плечом и высаживает ее. Слышен треск. - Идите сюда, здесь никого нет! - кричит он. Фру Фалькенберг встает и говорит очень сердито: - Что вы вытворяете, безумный вы человек! Однако, говоря эти сердитые слова, она покорно идет на его зов. - Вытворяю? - переспрашивает инженер. - Любовь это не глицерин. Любовь это нитроглицерин. Он берет ее за руку и
уводит в беседку. Пусть так. Но тут появляется жирный капитан со своей дамой. Те двое в беседке этого, разумеется, не подозревают, а фру Фалькенберг навряд ли будет рада, если ее застанут в таком уединенном месте с посторонним мужчиной. Я обвожу глазами комнату, ищу, чем бы их предупредить, замечаю пустую бутылку, подхожу к окну и изо всех сил кидаю ее. Слышен звон, бутылка разбилась вдребезги, осколки стекла и черепицы сыплются с крыши, в беседке раздается вопль ужаса и оттуда выбегает фру
Фалькенберг, инженер следует по пятам, все еще держась за ее одежды. Они застывают на месте и оглядываются по сторонам. "Братец! Братец! - восклицает вдруг фру Фалькенберг и мчится сквозь заросли.- Не ходите за мной! - приказывает она на бегу.- Не смейте ходить за мной!" Но инженер прытко скачет за ней. На редкость молодой и несговорчивый субъект. Итак появляется жирный капитан со своей дамой. Они ведут волнующий разговор о том, будто в мире нет ничего, что могло бы сравниться с любовью. Жирному
наверняка лет под шестьдесят, даме не меньше сорока; презабавно наблюдать их нежности. Капитан говорит: - До нынешнего вечера я еще мог как-то терпеть, но сейчас это выше сил человеческих. Вы окончательно свели меня с ума, мадам. - Ах, я не думала, что это так серьезно, - отвечает она и хочет отвлечь его, направить его мысли по другому руслу. - Очень серьезно, - говорит он. - Пора положить этому конец, понимаете? Мы вышли из леса; там я думал, что смогу вытерпеть еще одну
ночь, и поэтому ничего вам не сказал. Но теперь я умоляю вас вернуться со мной в лес. Она качает головой: - Нет, я, конечно, готова помочь вам... сделать все, что вы... - Благодарю! - выпаливает он. Он обхватывает ее руками тут же, посреди дороги и прижимает свой шарообразный живот к ее животу. Издали кажется, будто они рвутся прочь друг от друга. Ну и ловкач этот капитан. - Отпустите меня! - молит она. Он слегка разнимает руки, потом опять стискивает свою
даму. И опять это выглядит издали так, будто они дерутся. - Давайте вернемся в лес, - твердит он. - Ах, это невозможно, - отвечает она. - И к тому же выпала роса. Но слова любви распирают капитана, он открывает шлюзы. - Было время, когда я не обращал внимания на цвет женских глаз. Голубые глаза - подумаешь! Серые глаза - подумаешь! Взгляд любой силы, глаза любого цвета - подумаешь! Но вот явились вы с карими глазами. - Да, глаза у меня карие, - подтверждает и дама. -
Вы опалили меня своими глазами! Ваши глаза сжигают меня. - Не вы первый хвалите мои глаза,- отвечает дама. - Мой муж, к примеру... - Не о нем речь... Могу вам сказать одно: если бы я встретил вас двадцать лет назад, я не поручился бы за свой рассудок. Идем же, в лесу не так уж много росы. - Пошли лучше в дом, - предлагает она. - В дом! Да там нет ни одного уголка, где мы могли бы уединиться. - Уж один-то найдется! - Ладно, но сегодня вечером этому надо положить
конец, - говорит капитан. И они уходят. Я спрашиваю себя, а точно ли я бросил бутылку затем, чтобы кого-то предостеречь.
На рассвете в три часа я слышу, как батрак встает и выходит кормить лошадей. В четыре он стучит мне снизу. Я не хочу огорчать его, пусть себе думает, что встал первым, хотя при желании я мог бы разбудить его в любой час ночи, я совсем не спал. Когда воздух так чист и свеж, ничего не стоит провести без сна ночь, а то и две - воздух разгоняет сон. Сегодня батрак вывел в поле новую упряжку. Он внимательно осмотрел чужих лошадей и выбрал пару, принадлежащую Элисабет. Это добрые крестьянские коняги
с сильными ногами.
