Сколько прозы - будничной суеты и ежедневных усилий - ради того, чтобы получилось хоть немножко поэзии, всего два часа поэзии в том самом помещении с тремя стенами. Но в это утро ее волновало другое. На затянутом непроглядной мглой горизонте появился крошечный просвет. Просвет, или надежда на просвет, или даже иллюзия, что появится просвет, все равно она уже не могла подавить внезапно охватившую ее дрожь радостного предчувствия. - Виолетта, что с вами сегодня? - строгий окрик педагога заставил
ее вздрогнуть.- Вы за минуту три раза соврали.
***
К строгому тону и резким замечаниям их педагога - бывшей балерины - все давно привыкли. Правда, некоторые, вроде Мими, недолюбливали ее за это. - Что ты на нее злишься? - спросила как-то Таня.- Не видишь, что у женщины критический возраст? - У нее всю жизнь критический возраст,- ответила Мими. И, взглянув на Виолетту, добавила: - А все-таки мы с тобой, Фиалочка, лучше всех в труппе. Это ясно, как божий день. - Из чего это, спрашивается, ясно?
- спросила Таня. - Хотя бы из того, что она только нам двоим не делает замечаний. Действительно, педагог никогда не делала Мими замечаний. Конечно, она видела погрешности Мими, но не желала замечать ее присутствия. Это началось года два назад. Она отчитала Мими за какую-то ошибку. Мими на резкость ответила грубостью. Та, показывая всем своим видом, что отвечать - ниже ее достоинства, замолчала. И по сей день не разговаривала с Мими. Виолетте она избегала делать замечания по другой
причине. Виолетта выполняла все, как положено. Или, во всяком случае, было видно, что это предел ее возможностей. Она вся выкладывалась, чтобы достичь его. Но не сегодня утром. Урок кончился, девушки вернулись в артистическую, когда уборщица, просунув голову в дверь, объявила: - Виолетта, вас к телефону! "Предчувствие". Она выбежала, как была, в купальнике, уборщица кивнула в сторону кабинета администратора. Человек, сидевший в кабинете, в свою очередь кивнул в сторону лежавшей на
столе телефонной трубки. - Алло... Виолетта, ты меня слышишь? Это я, твоя тетя,- раздался в трубке знакомый голос. Ничего не оставалось, как подтвердить, что слышит. - Твой отец плохо себя чувствует... У него было предынфарктное состояние... Он уже вернулся из больницы домой, но если б ты могла приехать хоть на недельку... Она собиралась дать односложный ответ, но тут разговор на секунду прервался, словно кто-то вырвал трубку из рук тетки, и послышался голос отца: -
Виолетта? Твоя тетя, как всегда, преувеличивает. Я уже почти поправился. Конечно, я буду очень рад, если ты приедешь, но смотри, как там твои дела. - Приеду... Сегодня же вечером выеду... если только... - Она покосилась на человека, который, уткнувшись в бумаги, ждал, когда же наконец его оставят в покое. - Если что? - спросил отец. - Если не что-нибудь серьезное...- ответила Виолетта неопределенно, снова бросая взгляд на человека, сидевшего за столом. - Роль? -
снова спросил отец, потому что они понимали друг друга с полуслова. - Да. - Тогда не вздумай приезжать. - Нет, нет, я приеду. Непременно хочу... приехать. Сразу же после этого... если это вообще случится. - Да, да, но только потом. И как только получишь роль, сейчас же позвони. Ты же знаешь, как это важно для меня. Знает, естественно. Но сейчас она предпочитала роль встрече с отцом не только ради самой себя, но и ради него. Хорошая новость была ему нужней любого
лекарства. Уже потом, вернувшись в уборную, она задним числом сообразила, что если тетка подняла ложную тревогу, то ее известие могло оказаться в еще большей степени ложным. Она ждет, что ей дадут роль. С чего она взяла? Как всегда, одни мечты. А в результате, вероятнее всего, она в очередной раз огорчит отца. Прекрасная забота о больном человеке, нечего сказать. * * * Отец все еще занимал много места в ее раздумьях, в том числе и об искусстве. Они с матерью тоже принадлежали к людям
искусства и вместе вступили на этот нелегкий путь еще в те годы, когда учились в Музыкальной академии. Правда, матери по всяким житейским соображениям пришлось устроиться учительницей пения в гимназию, конечно, только на время, но это время все тянулось и тянулось, и она так и осталась на всю жизнь учительницей, между тем как отец упорно шагал дорогой искусства и, пройдя довольно большое расстояние, достиг звания солиста в оркестре оперного театра. Сначала в детском мире Виолетты почти безраздельно
царила мать, потому что она была добрее и неизменно каждый день присутствовала в ее жизни, отец же был вечно занят на репетициях, а если не был на репетиции, то играл, закрывшись в спальне, а если не играл, то сидел в кафе оперного театра с другими оркестрантами. Тогда, в детстве, Виолетта ничего не имела против того, чтобы отец торчал в кафе и вообще находился где-нибудь подальше, потому что, когда он оставался с ней, то или не обращал на нее внимания, или читал ей нотации. Стал ли он педантом оттого,
что с утра до вечера всматривался в диезы и бемоли, или был таким от природы, трудно сказать, но он любил порядок, а для любителей порядка общение с окружающими сводится в основном к надоедливым замечаниям, вроде "не клади туда", "убери это", "положи на место тетради", "зачем ты включила радио, если идешь на кухню". Худой, чуть сутуловатый и хмурый, он казался человеком суровым. А может быть, это впечатление создавалось двумя морщинами, перерезавшими его лоб, которые пролегли оттого, что он слишком
напряженно всматривался в диезы и бемоли, но в те годы Виолетте он запомнился больше всего своей неприветливостью, молчаливостью и тяжелым запахом табака. Вначале она любила только мать, но начало продолжалось недолго; ей исполнилось всего девять лет, когда матери не стало,- она умерла словно нечаянно от обыкновенного гриппа, перешедшего в воспаление легких, и оставила их обоих управляться, как сумеют. - Тетя хочет взять тебя к себе,- сказал отец через несколько дней после похорон.- Будешь
ходить в школу вместе с Росицей и вообще не будешь одна. Но Виолетта не испытывала никаких симпатий к тетке, а тем более к двоюродной сестре. - Не хочу к тете... Хочу остаться с тобой... Тронуло ли его это выражение привязанности, или он только теперь по-настоящему осознал присутствие Виолетты в своей жизни, но отец взял на себя трудную миссию заботиться, кроме скрипки, и еще об одном существе, не менее хрупком, чем скрипка. Со свойственным ему педантизмом он разделил
между ними поровну домашние обязанности - уборку квартиры, готовку, мытье посуды, вообще все, вплоть до вынесения мусора. И будущему Виолетты в этой старой квартире, куда редко заглядывало солнце, грозила опасность оказаться таким же безрадостным, как и в мещанском уюте теткиного дома. Но отец, вероятно, почувствовал, что девочке нужно хоть немного тепла, да и сам он ощущал потребность перенести на кого-то свою любовь к умершей жене - так или иначе педантичное выполнение отцовского долга незаметно перешло в
привязанность, а привязанность - в любовь, в которой со временем появилось даже что-то болезненное. Когда он был свободен, то помогал Виолетте делать уроки, а когда ей не задавали ничего на дом, брал ее с собой на репетиции, таскал в кафе и уходил вечером в театр, только исчерпав весь запас своих наставлений и предостережений, вроде советов не открывать, если кто-то позвонит в дверь, и делать то-то и то-то, если в доме начнется пожар. Он таскал дочь с собой, чтобы она не чувствовала себя одинокой,
но таким образом чувство одиночества вытеснялось скукой, хотя постепенно она привыкла дремать на репетициях в самом дальнем и темном углу или, не спеша, есть мороженое, пока отец обсуждал со своими коллегами-оркестрантами не столько достоинства, сколько недостатки нового дирижера. В общем, она привыкла к скуке, превратившейся в часть ее повседневной жизни. И, наконец, если бы не скука, не наступило бы озарения. Оно наступило на генеральной репетиции. До этого дня отец не водил ее на генеральные, и,
когда они выходили из дома, он предупредил ее, что она увидит настоящий, почти настоящий спектакль, с декорациями, костюмами, освещением. - А какая опера идет? - спросила Виолетта, так как отец упустил эту подробность. - Не опера, а балет. "Лебединое озеро". И вот она сидела в полутемном зале, но не в дальнем углу, как обычно, а в одной из лож, куда отец ее посадил, чтобы ей было лучше видно, и, когда под замирающие звуки торжественного и какого-то скорбного вступления занавес поплыл
вверх, девочка ощутила что-то похожее на головокружение. Занавес поднялся подобно тому, как расходятся темные тучи, за которыми вдруг блеснет небесная лазурь. Словно ты случайно заглянул в иной мир, о котором еще миг назад и не подозревал. И этот мир пробуждает и в тебе какой-то иной мир, существования которого в себе ты вообще не предполагал. Это и было озарение. Странный неземной свет, льющийся из мира прекрасного, чтобы согреть и оживить то зернышко красоты, которое скрыто в каждом
из нас. Забившаяся в темную ложу, не сводящая глаз со сцены девочка почувствовала в своем детском сердечке какую-то боль. Ведь когда сердце, так долго бывшее глухим к красоте, пробуждается для нее, его щемит, как от боли. Но должно было пройти какое-то время, и лишь ко второму акту, когда красота все длилась, ошеломление сменилось влечением к ней. А там, на сцене, в бледно-зеленом сиянии, на фоне печально поникших деревьев, кружились, сходились и расходились, словно подхваченные дуновением музыки,
легкие белые фигурки - такие легкие и такие белые, точно лучики света, точно прозрачные хрупкие бабочки, порхающие в зеленоватом свете невидимых прожекторов. И девочка испытала пронзительное желание быть не тут, в темноте ложи, а там, среди тех, таких белых и таких легких существ, быть одним из этих существ и вольно скользить в зеленоватом свете, подхваченной нежным дуновением музыки. Да, это и было озарение. - Папа, а ты можешь меня взять на премьеру? - спросила уже дома Виолетта. - Но между
премьерой и репетицией разница только в зале, девочка. Сейчас он - пустой, а тогда в нем будет полно зрителей. Нет, на премьеру он не смог ее взять. Но зато он повел ее на следующий спектакль, потом - на следующий. Словом, приходилось водить ее в театр всякий раз, когда шло "Лебединое озеро", и если он хотел оставить ее дома под предлогом, что завтра ей в школу и надо выспаться, то начиналась целая история, хотя в общем Виолетта была послушным ребенком. Наконец однажды, когда они доедали свой
обычный обед: салат из помидоров и сосиски - что может быть проще, чем сварить сосиски и приготовить салат,- девочка набралась храбрости и произнесла тихо и робко, как поверяют сокровенное желание: - Папа, я хочу быть балериной.
- Ну, я уже давно ждал такого заявления,- пробормотал отец. И прибавил, без возражений: - Раз хочешь, будь! - А как стать балериной? - Как кем угодно другим: учиться, заниматься... Попотеешь, наберешься умения. Ты же знаешь, где балетное училище. - А каждая девочка может поступить в балетное училище? - Нет, не каждая. Нужно сдать экзамен. Если понравишься, возьмут, если нет - "следующая". До этих пор она жила словно бы в полусне, занимаясь чем-то не слишком
приятным или просто неприятным - готовила уроки, мыла посуду, ела мороженое в кафе и скучала, дожидаясь, когда отец кончит разговор и они пойдут домой. - Зачем ты вечно таскаешь девчонку с собой и заставляешь ее умирать от скуки?- упрекнул отца один из его приятелей. - С чего ты взял, что она скучает? - Как будто не видно...- ответил приятель. И для вящей убедительности спросил: - Виолетта, очень тебе, девочка, скучно? Она несмело подняла свои большие глаза
и прошептала: - Не очень... За столом неожиданно раздался смех. - Нашел над чем смеяться! - рассердился отец.- Конфузишь ребенка каверзными вопросами, а потом смеешься. Но теперь она уже не скучала. Теперь ей уже нигде не было скучно. Даже в кафе. Теперь у нее появилась своя цель и своя мечта, и она могла фантазировать до бесконечности, и, оставаясь все той же, мечта непрерывно менялась, обретала новые формы, новые краски и новую привлекательность. Ей навсегда запомнилась
эта осень, осень первого счастья. Часто лили дожди, в театре часто шло "Лебединое озеро",- спектакль был новый,- и она с отцом под вечер в дождь спешила к оперному театру. Правой рукой отец бережно, как младенца, прижимал под плащом футляр со скрипкой, а левой держал за руку Виолетту, и ей казалось, что он ведет ее по этой улице тумана и дождей в ту ясную и светлую страну, где каждое движение - гармония, а каждое дуновение - музыка. Другой приятель отца почему-то назвал однажды в кафе эту светлую
страну "царством красивых иллюзий". - Почему "иллюзий", папа? - спросила она потом, когда они выходили из кафе. - Потому что настолько у него хватает ума,- ответил ей отец.- Вернее, не ума, а способностей. Воспринимаешь ли ты искусство как иллюзию или как истину, зависит только от тебя, девочка. И если для тебя искусство - иллюзия, то вини не его, а себя. Это был их первый разговор об искусстве. Несколько фраз в толпе людей, снующих по магазинам под моросящим осенним дождем. Первый,
за которым последовало столько других. И может, потому, что он был первый, она не поняла смысла этих слов, но не сомневалась, что он прав, и радовалась, что искусство - не иллюзия, а истина. Он всегда бывал прав. К счастью или к несчастью. А счастье часто улыбалось ей в ту пору. Сначала - та генеральная репетиция. Потом сюрприз в новогодний вечер. Они решили встретить Новый год вдвоем, поскольку им обоим не хотелось идти к тетке, а больше идти им было некуда. Они застелили стол чистой скатертью и даже
позаботились о том, чтобы вместо обычных сосисок приготовить курицу в духовке. И когда Виолетта вышла на кухню, чтобы принести курицу, послышалась музыка. Она решила, что отец включил радио, но, вернувшись в комнату, увидела, что шкала приемника не светится. Звуки долетали из приоткрытой двери в спальню, и девочка поспешила туда с противнем в руках и уже с порога увидела проигрыватель, из массивного пластмассового ящика которого вырывались первые тихие такты вступления. - Ой, папочка... Третьего
счастья пришлось ждать дольше. Оно улыбнулось ей летом и было для нее величайшим праздником. Ее приняли в балетное училище. После стольких волнений. И стольких бессонных ночей. Они пошли с отцом смотреть списки, и он ждал ее, стоя поодаль, чтобы не толкаться среди других и не показывать, как он ужасно волнуется, но он, конечно же, волновался, и когда она бросилась к нему с просветлевшим лицом, на котором достаточно ясно читалась радостная новость, отец обнял ее и поднял на руки - хотя ей
исполнилось уже десять, она была еще совсем крошечная,- и поцеловал ее в щеку. Он волновался не так, как она, а по-своему, и ее мечта незаметно превратилась в его мечту, но она поняла это гораздо позже. Ее мечта, в сущности, была продолжением его юношеской мечты о большом искусстве, и хотя ему было удобнее делать вид, что он доволен достигнутым, в душе он совсем не был доволен и прекрасно сознавал, что стал всего лишь средней руки музыкантом. И вот теперь у него появилась возможность продолжить свой
путь к великой цели и приблизиться к ней на расстояние другой жизни, ее жизни, и увидеть, хотя бы издали, свое дитя поднявшимся к тем высотам, которые остались недостижимыми для него самого. Он назвал ее Виолеттой из любви, которую с юных лет питал к "Травиате", но тогда ему, вероятно, и в голову не приходило, что у его дочери будут какие-то другие точки соприкосновения с искусством, кроме имени оперной героини. И вдруг дело приняло серьезный оборот. - Так, значит, мы уже готовы к балету?-
спросил он ее вечером того же дня. Она кивнула. - А также к славе, успехам, аплодисментам? Она только опустила глаза. Никому, даже ему, не решалась она говорить о своих мечтах. Задумчиво поглядев на нее, он произнес: - Но готова ли ты к испытаниям, мукам и подвигу? Это патетическое восклицание показалось ей почти смешным. - Но, папа, я же не воевать собираюсь... - Да, конечно. Но ты думаешь, что тебя ждет более легкое дело? Бой
кончается, один гибнет, другой побеждает. А тебе предстоит долгий путь к далекой цели. Ты решила посвятить себя искусству... А как прийти в него? Нельзя прийти в искусство, не совершив подвига. Путь в искусство - это подвиг. До той минуты она вовсе не была готова к такому героическому походу, какой, по словам отца, ей предстоял. Она воображала, что у нее впереди не испытания, а волшебное царство красоты. Но она привыкла верить отцу и решила готовиться к подвигу. Он помогал ей, сколько мог, и постарался
за летние месяцы в меру своих сил повысить ее музыкальную культуру. Скрипач, привыкший воспринимать спектакль из оркестровой ямы, он, бедняга, считал, что балет - это та же музыка, только в движении, и что главное - хорошо чувствовать музыку, а остальное приложится. - В конце концов, балет тоже музыка,- повторял он.- Транскрипция музыки движениями, и ничего больше. Виолетта не знала точного значения слова "транскрипция", но с первых же дней в училище поняла, что оно означает невероятные трудности.
Хорошо, что она уже приготовилась к подвигу, так как муки и разочарования начались с первых же уроков. Она представляла себе, что они сразу же начнут танцевать. А вместо этого пришлось разучивать позиции. Позиции - это мучение и скука. Особенно, когда у тебя такой придирчивый педагог. Делать нечего, думала она, позиции - это подвиг. Придется освоить позиции, чтобы прийти в искусство. Но за позициями не открывались светлые дали искусства. Напротив, вставали новые неприветливые и каменистые
уступы, по которым приходилось карабкаться, изнемогая от усталости,- уступы новых упражнений, за которыми ее ждало опять-таки не искусство, а другие упражнения, за которыми, естественно, снова следовали упражнения. Но она продолжала карабкаться, закаленная не только упражнениями, но и напутствиями отца, который объяснил ей, что подвиг - это не один шаг и миг, а будни, и он останется буднями, даже когда она преодолеет труднопроходимую местность упражнений или плац самостоятельной тренировки, как он
выражался, забывая, что говорит с девочкой. Да, самая тяжелая часть подвига только тогда и начнется, когда с учебного плаца ты пойдешь на фронт, то есть, хочу сказать, на сцену... - И будет продолжаться, пока я не стану примой,- подсказывала она. - Нет. Пока не уйдешь на пенсию. А после пенсии наступит черед нового подвига. Подвига отхода и смирения. И чтобы перспектива не казалась такой уж мрачной, отец прибавлял: - Ну, конечно, когда ты приобретешь опыт и мастерство, тебе
будет уже не так тяжело. Хотя чем больше можешь, тем трудней. Новичку тяжело брать низкие барьеры, но чемпиону не легче, потому что его барьеры выше. И все же здесь уже не только муки, но и наслаждение, не только подвиги, но и победы. И с верой в грядущие победы она продолжала идти по каменистым уступам и старательно проходить все этапы обучения, покорно принимая на каждом этапе усталость как часть великого подвига. Гран батман жете - это была часть великого подвига, гран сиссонн уверт - тоже,
и гран фуэтте эффасе - тоже. Чтобы легче было сносить трудности, она приучилась понимать под подвигом не только занятия в классе, но и упражнения дома после обеда, соперничество и сплетни в училище, одиночество долгих вечеров, когда отец уходил в театр, очереди в магазине, надоевшую процедуру готовки обеда и другие будничные заботы. Жизнь состоит не из одного только балета и музыки, и мир так уж устроен, что приходится не только танцевать, но и мыть посуду и выносить мусор. Она не спрашивала отца,
что принес ему подвиг. Это было бы слишком жестоко: своим подвигом он явно ничего не достиг. Жестоко и бесполезно, поскольку ответ она знала и так. Беда заключалась в том, что отец начал чересчур поздно. Толчком оказалась случайная встреча с искусством, из которой родилась страстная юношеская мечта. Подобно ее встрече с "Лебединым озером" и ее мечте. Только у него было не "Лебединое озеро", а "Пер Гюнт" Грига, звучавший в каком-то сентиментальном фильме. Впрочем, не все ли равно, что стало первым побуждением.
Важно то, что из сотен людей в зрительном зале один ощутил рыдание скрипок и альтов как свою боль и радость, ощутил с такой силой, что принялся копить деньги на покупку скрипки. Вся эта история была ей известна до мельчайших подробностей. К сожалению, отец начал играть упражнения Байера в том возрасте, в каком вундеркинды уже играют концерты Вивальди. Конечно, и он добился каких-то, хотя и небольших, успехов. Тот факт, что его приняли в Музыкальную академию, уже был достижением, если учесть, как и
когда он начинал. И то, что он поступил в большой оркестр, тоже было успехом. Как и то, что он стал солистом. Столько людей мечтают стать солистами оркестра.
