О ЛИЧНОМ СОСТАВЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

Я никого не переплюну на этом сайте по количеству личного состава, служившего под моим началом, да и не в этом вовсе дело. В свое массовое время мой дивизион разведки и РЭБ насчитывал всего лишь 15 человек. Но никогда не забыть того чувства свойскости, когда знаешь в лицо каждого из трехсот девяноста членов экипажа (а 80% их - по имени, фамилии или кличке). В памяти наметанность глаза, отличавшая в коридоре на фоне прочих счастливца, вернувшегося из отпуска не далее трех суток назад (у него лицо светится, как лампочка), а на улице поселка - отличавшая неяркое лицо моряка плавсостава от светящегося жизненной энергией матроса береговой части. Все по той древней арабской пословице: «Есть три типа людей: живые, мертвые и те, кто плавают по морям». Но коснувшись каким-то краем судеб этих молодых (уже не молодых) ребят, нельзя забыть полученные от них уроки.
Мне повезло в службе. Костяк моих матросов всегда был сформирован из ребят шахтерских регионов: Новокузнецка и Караганды. Несмотря на бесшабашный возраст, их всегда отличала честность и ответственность. Но и развеселость сахалинцев не забудешь, даже не развеселость, а через это чувство юмора - какую-то широкую внутреннюю свободу, позволявшую пошутить с офицером матросику, который и на корабле-то третий день.
Были у нас среди ребят и совсем уникальные личности. Например, японец матрос Фурукава, наводчик кормового орудия из батареи универсального калибра. Дед после войны попал в советский плен, да так и остался в России после лагерей. Бабка приехала к нему из Японии. Отец и мать - тоже японцы. Или мой сибиряк Лёлик Кузнецов, отличный рисовальщик, мечтавший в будущем о карьере модельера женской одежды, пошивший из простыней отличные спортивные трусы в экипаже всему своему призыву и старше, и единственный из всех моих матросов сказавший мне, что время службы для него - потерянные годы. Как не вспомнить добрым и благодарным словом командира отделения и рационализатора киевского еврея Женю Кармазина, волжанина Андрюху Фунтикова, Саню Беляева, Влада Власюка, старшину команды карагандинца Михаила Ивановича Евстафьева, внутреннюю силу и сноровку к труду западного украинца и католика Вити Копитько... Нормально было. Где вы ныне, ребята?
Несколько лет назад в московском метро одна встреча состоялась. В вагоне сидел Саня Сошин, «Сан Саныч», один из редких москвичей, попадавших на ТОФ. Татуировка буквы С на его левой кисти осталась неизменной. А он? В кубрике он откровенно говорил, что после службы пойдет грузчиком в Шереметьево-2, как старший брат, потому что там можно здорово воровать.
- Александр? - я подсел к нему.
- Нет, вы ошиблись, - последовал быстрый и немного испуганный ответ. Он встал и вышел на ближайшей станции. Что ж, узнать меня сейчас трудно.

ВАСЯ

Вася, Вася - липчанин, вот фамилии-то не вспомнишь, как дырка в памяти на самой фамилии. Липчанин - сельчанин, из-под города Грязи. Служил трудово. За это и в отпуск ездил не единожды, как большинство, а дважды за три года. И вот во втором отпуске и случилась с Васей такая история.
Послали, значит, в отпуск отличника БП и ПП (боевой и политической подготовки) Василия сроком на десять суток плюс дорога. Некоторые еще говорили: Чего его в отпуск посылать, служить осталось меньше чем полгода. Но для матроса каждый день дорог, поэтому рапорт по команде подаю. Проходит срок - нет Василия, не вернулся. Телефонной связи тогда не знали: тут пароход у пирса, а там село под Грязями - куды звонить? Сидим, ждем. Ждем-пождем, не едет. Пора уголовное дело заводить. Написали командиры в прокуратуру, прокуроры дело завели, пишут бумагу военному комиссару Грязей: так мол и так, просим препроводить военного преступника и дезертира Васю, а в чувство мы его тут уже сами приведем. Ответа нет. Приходит с запозданием ответ, что матрос Василий властью военного комиссара согласно статьи такой-то и такой-то уволен в запас (а это все где-то у меня над головой проходит, я-то всего лишь комдив). Какие на хер статьи? - думают в прокуратуре, - что за бред, они там пьяные, что ли? Как можно преступника и дезертира, которого в военное время рука так и чешется, уволить в запас? Не хотят арестовать, мы его сами арестуем. Дело-то открыто, его уже ничем не закроешь. Ну-ка кто там с корабля, возьмите под расписку наручники и давайте-давайте везите сюда негодяя, а то уже и так заседание суда откладывали из-за того, что не едет, стервец.

Кому ехать - ясно, мне. Получаю у зампрокурора инструктаж, постановление об аресте и лечу на Запад. А лето уже, теплынь, организм млеет от Липецкой области после приравненной к Крайнему Северу Советской Гавани. Надо сказать, что он млел всегда при покидании борта родного эсминца. Но - не до отдыха, да и на душе тягостно, что придется брать на себя роль полицейского и конвойного для своего же матроса. Добираюсь до Грязей и на правах силы закона вхожу к районному военкому в кабинет с бумагой от прокуратуры, думая в этот момент, будет ли следующая сцена похожей на финал гоголевского «Ревизора»?
Прочитав категорическую прокурорскую цидулю, военком просветлел лицом: - Василий? Ну конечно, знаю его. У него во время отпуска мать вторую группу инвалидности получила, Вася у нее один, так что я уволил его в запас по всей форме и данной мне законом властью. Что они там в вашей прокуратуре, законов не знают? Я же все им написал в ответе. Никакого ареста не будет, а будет еще один ответ... - и я вдруг увидел второго по счету за всю мою службу человека в должности, который стоял за подчиненных. Первым был мой командир роты Борис Викторович Кряжев (Царство ему Небесное).
У меня от сердца отлегло. Это был наилучший из всех возможных вариантов.
- Да, у него же свадьба вчера была, - продолжал военком. - Женился твой Вася. Меня вот тоже звал, да дела, понимаешь. Так что он уже дважды в запас может быть уволен. Эх, тут такое бывает. Поехали съездим к нему, тут километров двадцать, недалеко.
- Такое тут бывает, - слушал я, трясясь с военкомом в УАЗике. Надо тут было призывать одного мальчишку, старший сын у матери. А она одна с шестью детьми, и все от разных. Живет на отшибе, понаедут охотники, бутылку на стол поставят, и... Этот старший только-только зарабатывать начал. Я приехал, а у них в избе пол земляной. Ну возьму я его - а они снова в нищету. Освободил я его от призыва своим решением. А мать у Васи всю жизнь дояркой, у нее пальцы уже не гнутся - не то что грабли, чашку взять в руки тяжело. Ей и дали инвалидность...
Под полуденным июльским солнцем Вася разносил со двора по соседям одолженные накануне обеденные столы. Судя по их общей площади, свадьба была по-настоящему широкой, и я пожалел, что не приехал днем раньше.
Увидев военкома, Вася удивился, а увидев меня - испугался, но его тут же успокоили мы оба.
- Ну, Василий, поздравляю, рад за тебя. Где работать-то будешь?
- В колхоз не пойду, тащ. Хочу в ГАИ инспектором, документы оформляю, но там ждать надо. Пока устроился санитаром в психбольницу. Вот жена моя, - и он показал на стоявшую у калитки шестнадцатилетнюю девчушку. При виде этого воробушка - тростиночки - мотылечка у меня вырвалось только: - ну, Вася... Дальше задерживаться мы не стали.

Приняв сидя мое откозыряние и пробежав букашками глаз по военкомовской бумаге, зампрокурора произнес в мой адрес только одну фразу: - Вы зря потратили народные деньги.
- А вот хрен тебе, не зря. Народные - для блага народа и потратил, - думал я, пыля ботинками по обочине в направлении своего парохода. Организм уже перестал млеть и принимал свое обычное военное положение.

ВЖИК

Году этак в девяностом к нам на пароход призвали щуплого паренька небольшого роста, Сережу Бузько. Круглая голова на тонкой шее, большие открытые и добрые глаза, в которых никогда не читался страх, рост под метр пятьдесят делали его не по годам младше. Наверное, так в его годы выглядел бы князь Мышкин, не будь он героем литературным. Старослужащие на этого «ребенка», кажется, и руку не поднимали, а среди матросов он получил кличку Вжик - помните муху из команды спасателей Чипа и Дейла? Они действительно были друг на друга похожи.
А познакомился я с Сережей так.
- Товарищ матрос, ко мне. Смирно! Почему такой маленький? - услышал я как-то из-за двери каюты голос Сереги Нраняна, штурманца и соседа по каюте. - Так, матрос, в каюту номер восемь шагом марш. Вслед за голосом открылась дверь и вошли они оба.
- Садись, матрос. Ну-ка давай, приказываю вам есть варенье с хлебом и пить чай. Что вы делаете в офицерском коридоре?
- Закурить ищу, товарищ (он всегда говорил «товарищ», а не «тащ», как другие) старший лейтенант.
- Ох, он еще и курит?!
- Да нет, я..., - замялся малыш,
- Ясно, годки послали. Ладно, давай заправляйся. Курева дадим.
Постепенно мы узнали, что Сережа круглый сирота, вырос в Сибири у бабушки в деревне. Она его ждет и переживает.
- Ты письма ей пиши чаще. Когда последний раз писал? На вот тебе конверт, завтра принесешь написанное письмо, я проверю. Не принесешь, поймаю и будешь писать прямо здесь, а комбату скажу. - Серега Нранян проявлял о тезке искреннее попечение, и в первую половину своей службы Вжик был в нашей каюте нередким званым гостем, где для него всегда находился стакан чаю и сладкое.
Служил он в батарее МЗА - малой зенитной, или иначе, пульно-бздульной артиллерии. Время шло, Вжик стал старшиной второй статьи, просто снайперски пулял с прицельной колонки комплекса АК-630 по бочкам (упражнение «расстрел плавающей мины»), и однажды был назначен в караул, а как старшина - на ответственный пост к камерам подследственных.
Дальше - кошмарный бред. Какой-то пройдоха-уголовник, быстро «прочитав» эту наивную душу, умолил его: «завтра суд, пойми, братан - там ко мне брат приехал - мне семь лет светит, и я, может, его больше никогда не увижу - последний раз» под честное слово (откуда этому скоту было взять честное слово) отпустить его до утра. Вжик открыл камеру, пошел и договорился с часовым на вышке, и все. Беглеца не нашли. Судили из экипажа троих, и больше всех получил Сережа Бузько - пять лет тюрьмы. Другие - дисбат, два и три года.
Прошло пятнадцать лет, а у меня до сих пор чувство, что у меня на глазах казнили ребенка. Неужели не видели, кто перед ними? Как не пожалели сироту и старуху? Что стало с ним?

БЫТЬ, КАК ВСЕ

Тот же девяностый год, весенний призыв. В дивизион влились аж семь молодых бойцов - половина всего народа. Все, кроме одного, шустрики, трое из Новокузнецка, хорошие ребята. Но один боец попался - сущий тормоз. Соображал он медленно, был медлен на действие, но еще медленней он был на слова. Общаться с ним поначалу было - все равно что с камнем разговаривать. Что ни скажешь - молчит, что ни спросишь, тоже молчит. Звали этого парня Виталий Горщаль, и был он, как и мои шустрики, из Новокузнецка.
По причине своего тяжелого и невосприимчивого устроения Виталька бывал битым кем-то из старослужащих, и битым неоднократно и жестоко. Все мои попытки расследовать такие случаи, чтобы пресечь это зло, ни к чему не приводили. Проще было бы, наверное, склонить к диалогу истуканов с острова Пасхи, чем разговорить этого всегда замкнутого в себе парня.
И вот однажды во время телесного осмотра, а такие регулярно проводили на кораблях «в целях выявления случаев неуставных взаимоотношений», вижу у него новые синяки.
- Опять упал, Горщаль? Ну пошли ко мне в каюту, голубь.
Стоит этот голубь в каюте у самой двери с полной уверенностью, что времени в жизни у него еще очень и очень много, и стоять здесь он готов хоть до увольнения в запас, на слова же мои никак не реагирует, словно они его и не касаются.
- Виталий, - говорю ему тогда, понимая, что слова это мои последние, - я тебя в таком положении оставить не могу - тут и до увечья может дойти. Но и сделать для тебя ничего не могу, т.к. ты мне в этом помочь никак не желаешь. Последнее, что я могу и должен - написать письмо твоим родителям. Пусть они приезжают, видят тебя, закатывают скандал командованию, забирают или переводят тебя в другое место - не знаю. Знаю, что так оставлять тебя нельзя. (В конце концов, главное, чтоб он живым и здоровым домой вернулся).
Молчит.
Пишу при нем письмо. Прочитываю ему вслух эти две страницы текста. Молчит. Беру конверт, подписываю, вкладываю письмо и собираюсь заклеивать конверт, и вдруг мой камень - заговорил.
- Тащ, не пишите.
- ??
- Отец у меня алкаш, мама дворником устроилась, чтобы нам квартиру дали, мы в подвале живем в комнате. Я служить ушел, им там посвободней стало, у меня ж еще сестренка младшая. Я вообще мог в армию не идти по здоровью.
- ?
- Я эпилепсией болел с детства, а с этим служить не берут. Меня врач лечил. Вылечил. У нас есть в городе такой, настоящий. В двенадцать лет он меня взял лечить. А с пятнадцати у меня припадков больше не было, хотя говорят, что такая болезнь уже... Я скрыл в военкомате.
- Как же ты? Да чуть ли не каждый третий спит и видит, как от службы откосить. А ты... для чего?
- ЧТОБЫ БЫТЬ, КАК ВСЕ.

Через год он был лучший специалист в группе радиоразведки. Какими усилиями? Прощаясь, ответил на мой вопрос так:
- В деревню я поеду, к бабке. Пусть сестре целая комната будет (к тому времени его мать получила квартиру), а город не для меня. Я пастухом хочу, моё это. Тихо, хорошо.
Пусть у тебя в жизни все будет хорошо, Виталий.