ЧТО ТАКОЕ ВОЕНТОРГ?

Незадолго до Нового года станция Мирная сошла с ума.
Мутные телевизоры урывками доносили до станции сообщения о происходящих в стране политических и экономических переменах. В суть перемен никто особо не вникал, уверяя, что «нас не достанут», но кое-какие выводы мирненское население все же сделало. Самый главный из них был: «все подорожает». И мирненцы кинулись запасаться.
Конечно, стратегические товары вроде спичек и сахара и раньше на прилавках не залеживались. Но теперь в разряд стратегического товара попало все. Одеколоны и трехлитровые банки с соком, покрытые слоем пыли в палец толщиной, сухари и мука, солдатские ремни и плечики для одежды, кошелки, колготки, мышеловки, мясорубки - все! В универмаге Ольги Петровны Маковкиной в мрачном молчаливом ажиотаже мирненцы раскупили игрушечные рояли, которые десять лет не ели даже крысы. Из хозяйственного магазина в три дня разошлось несколько сотен дверных щеколд и два центнера масляной краски. Сметались даже книги.
Перед военторгом грозно и осязаемо замаячил тот день, когда за неимением другого товара придется пустить в продажу витрины и прилавки. Чтобы не довести мирненские магазины, и в лучшие времена не блещущие изобилием, до полного истощения, осунувшийся и постаревший Черняев бросал в прорыв все новые партии НЗ - дефицитного и не очень, и сутками названивал в Читу, требуя подкреплений из Центра.
Для меня это время было кошмарным сном. Дневную выручку, которая раньше умещалась в варежке, заведующие магазинами тащили мне теперь в обувных коробках. Деньги с бешеной скоростью крутились между Полевым отделением Госбанка и моей кассой, и многие купюры я уже знала в лицо. Деньги снились мне ночами. Их было много. Их были горы, которые валились на меня с пыльным шорохом. Когда у Ольги Петровны выставили в свободную продажу штук двадцать телевизоров, я плакала. Двадцать телевизоров раскупили за пять дней, и Ольга Петровна принесла мне выручку в коробке из-под одного из них. Коробку волок солдат из части полковника Маковкина.
Я тихо скулила, считая эти деньги перед электрообогревателем, стоящим на столе, сучила окоченевшими ногами в валенках и пригибалась, вздрагивая, когда пухлый иней с потолка шлепался тяжелой каплей на целлофановый пакет, надетый на голову. В отличие от валенок пакет был не для тепла. Я его надевала, чтобы капли тающего инея не стекали за шиворот.
Не успевая рассортировывать деньги в пачки по сто штук, я брала работу на дом. Глядя, как я утром волоком тащу за собой старый Лехин «оккупационный» чемодан с деньгами, Толян качал головой и вдохновенно пророчил, что добром это не кончится.
Но все обошлось.



Тотальное безумие не миновало и моих соседей. Первые тревожные симптомы появились в тот день, когда Толян, вопреки своему застарелому конфликту с начальником военторга, явился ко мне на работу. Он влетел в помещение кассы, опережая грохот собственных сапог, и с разбегу вонзился по плечи в мое окошко.
- Ленка, деньги есть? Твои личные, я имею в виду. Дай до вечера, сколько можешь.
- Есть полтинник. Но последний.
- Хрен с ним, давай последний.
Пока я, напуганная необычным поведением своего соседа, дрожащими руками шарила по карманам, он сбивчиво излагал суть дела:
- Я сейчас на точке был. Там в лавке такое, такое...
Ближайшую «точку» отделяло от Мирной часа полтора езды на машине, но вид у Толяна был такой, будто он проделал этот путь на своих двоих, причем галопом.
- А что там? - я протянула ему найденный наконец последний полтинник, - Толик! Толь! Ты куда? На мою долю тоже!!!
Но он, цирковым жестом выхватив из моих рук деньги, уже исчез. Мне даже показалось, что его ушанка на мгновение задержалась в воздухе, отстав от своего хозяина.

Для меня в Мирной существовало две загадки - овечьи стада и точки. По преданию, миллионноголовые стада овец паслись где-то в степи под присмотром пастухов-бурятов. Кому принадлежали эти стада, никто, включая самих пастухов, не знал, но их существование считалось неоспоримым фактом. И хотя никто в Мирной никогда не видел этих мифических овец, пастухи появлялись регулярно. Приблизительно раз в полгода. Они приезжали из-за горизонта на пузатеньких мохнатых лошадках, одетые в засаленные лиловые халаты и войлочные шапки - пополнять запасы соли и спичек. Никто никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них разговаривал, но самим своим наличием они подтверждали, что где-то за горизонтом какая-то пастушья жизнь все же есть.
На точках же, по слухам, жили военные, но в Мирной они никогда не появлялись. Раз в месяц под благие пожелания всего военторга в степь отправлялась автолавка - кое-как переоборудованный мебельный фургон, забитый под завязку мылом, мышеловками, керосиновыми лампами и прочим необходимым в хозяйстве товаром. Начальник автолавки, он же продавец, кассир и водитель Мишаня Шестаков был единственным звеном, связующим действительность с легендой.
А теперь вот выяснилось, что мой сосед Толян тоже запросто бывает в потустороннем мире. Но нахлынувшая было волна мистического уважения к Толяну быстро отступила перед тревожной мыслью - что за дефицит там дают, и догадается ли он купить и на мою долю тоже.

Вообще в тот день с самого утра все шло наперекосяк. Для начала меня чуть не застрелил новый часовой в полевом отделении банка. Обычно часовые хлопот никаких не доставляли - вербовались они преимущественно из киргизов-срочников, сидели в тамбуре банка за решеткой в темном углу и на меня реагировали слабо. Вот и в этот раз я, кинув на ходу обычное «Привет! Военторг», вознамерилась пробежать мимо него. Как вдруг вместо привычного «Пажалста!» он лязгнул затвором и на ломаном русском потребовал документ. Мое требование позвать начальника отделения привело часового в замешательство - для этого ему пришлось бы выйти из-за решетки, чего он сделать, судя по всему, не отваживался. После бурного, скандального и никому не понятного обсуждения начальника вызвали простым способом - боец просунул автомат между прутьями решетки и прикладом постучал в дверь. Потом потребовались объединенные усилия мои, начальника и его зама, чтобы убедить часового, что меня они знают, как родную, что документа у меня нет, а даже если бы и был, то ему, часовому, от него никакого прока, потому что русских букв он все равно не знает, и что вообще «Военторг» - это не фамилия. Недоразумение было улажено, но внимательный круглый взгляд автомата вот уже полдня стоял у меня перед глазами.
Теперь вот меня выбил из колеи неожиданный набег Толяна.

Не успела я подумать, что, пожалуй, он не догадается купить на мою долю загадочный дефицит, и пожалеть о бездарно загубленном последнем полтиннике, появился Юрка. Он вошел в кассу тихонько, робко заглянул в окошко и несколько минут смотрел на меня молча, с тихой мольбой в добрых голубых глазах.
- Лен, - смущенно сказал он наконец, - Выручи, а?
- Последние деньги только что забрал Толян.
- Не, не в этом дело, - мольба в Юркиных глазах стала вселенской, - Мне в батальоне талон дали на шампанское к Новому году... А в магазине без пустой бутылки не дают. А где ж я ее возьму-то? Пойдем, попроси их, а?
Признаться, в Юркином шампанском я была заинтересована не меньше, чем он сам, поэтому только чертыхнулась, взяла тулуп и заперла дверь кассы.
- Пошли, горюшко, - покровительственно сказала я, и мы пошли к Машке Скрытниковой.
Мое поручительство сыграло свою роль - Юрке выдали его шампанское под честное слово, что пустую бутылку он принесет сразу же, как только выпьет.
- Ой, да хоть щас! - обрадовался Юрка и заскреб ногтем фольгу на пробке...
Из Машкиного магазина я вышла через полтора часа в великолепном расположении духа. Юрка распрощался до вечера и побежал в свой батальон, а я двинулась в контору, размышляя, впрочем, без особой опаски, заметил ли кто-нибудь мое длительное отсутствие.
Я еще шарила в кармане в поисках ключей, когда вошла в контору, подошла к своей двери, и мои валенки остановились. То есть я еще пыталась идти вперед, но они встали на месте, словно прибитые к полу, и я почувствовала, как их медленно наполняет ухнувшая вниз моя душа.
Дверь кассы была открыта.
Вторая дверь, с окошком, тоже была распахнута, а за ней, позади моего стола и кучи денег на нем, развалившись на стуле и выразительно постукивая пальцами, сидел Черняев. Перед ним лежали те самые ключи, которыми я запирала кассу, уходя на помощь Юрке.
- Ну? - сказал Черняев, не меняя позы.
- Ээээээээ, - я попыталась оправдаться, хотя прекрасно понимала, что оправдания мне нет и быть не может.
- Хорошо, это я мимо первым прошел, а не кто другой, - равнодушно сказал майор. Кажется, ему на самом деле было безразлично, кто прошел первым.
- Ты уж и от сейфа ключ тоже в двери оставляла бы, что ли? Чего там мелочиться?! - Черняев был страшно усталым, под его белесыми глазами лежали темные бессонные круги, и от этого его спокойная ирония показалась еще страшнее.
- Я уже час тут сижу, - добавил майор, и у меня в голове поплыли круги не столько от мысли, что теперь будет со мной, сколько от представления, что могло бы быть с кассой, в запертой двери которой я оставила полный комплект ключей.
Не дожидаясь от меня никаких объяснений, начальник военторга подвинул ко мне кучку железа, вздохнул и поднялся.
- Запомни - еще хоть раз..., - и ушел, не договаривая, хотя в этом не было необходимости. Я знала, что будет, если еще хоть раз, и даже почувствовала на затылке дыхание толпы безработных офицерских жен. Остаться без работы - страшнее этого я ничего не могла себе представить, но лишь спустя много времени поняла истинную меру Черняевской гуманности.
- Деньги можешь не пересчитывать, все в порядке, - крикнул майор уже из коридора.
Страшно конфузясь и тысячу раз мысленно извинившись перед Черняевым, я все же пересчитала деньги. Все было в порядке, но я дала себе слово, что впредь буду сдерживать свою неуемную благотворительность. Для убедительности я даже перекрестилась на вентиляционную решетку.
До конца дня я вела себя образцово. Я ничего не путала, не трепалась с посетителями и даже составила кассовый отчет в положенное время, не откладывая на утро, что вообще было впервые. Я даже проигнорировала злобное ворчание водителя Вити Рогулькина, которому пришлось дожидаться, пока я трижды пересчитаю деньги, предназначенные к сдаче под охрану в комендатуру. И только когда была заперта касса (я даже провела ладонью по замочной скважине, чтобы убедиться, не забыла ли я в ней что-нибудь), заперт сейф в дежурке комендатуры (его я тоже обшарила со всех сторон), и Витя высадил меня перед моим подъездом, я смогла позволить себе долгий облегченный вздох.
Юрка, как обычно, сидел на ступеньке перед моей дверью.
- Толяна где-то черти носят, - объяснил он, - А у меня ключа нет. И жрать охота.

Часа три спустя, когда Юрка уже доедал ужин, и все недавние события стали казаться мне не заслуживающей внимания чепухой, в военном городке погас свет. Обычное дело, поэтому мы не стали его даже комментировать. Я привычно нашарила в темноте керосиновую лампу и зашуршала в поисках спичек. На обычном месте их не оказалось. Безошибочно, месяцами отработанным чутьем, я прошла между двумя косяками кухонной двери и нащупала на вешалке свой тулуп. Мне было известно, что там, в правом кармане, лежит резервный коробок, который я иногда использовала для отогрева замерзшего замка военторговской конторы. Коробок действительно был там, но что-то в тулупе показалось мне неладным. Что-то было не так. На всякий случай я сунула руку в другой карман и поняла, что именно... Ни в одном из карманов не было ключей от обеих кассовых дверей и обоих сейфов. Мне почему-то сразу вспомнилось усталое лицо Черняева, сидящего за моим столом. Еще хоть раз, - сказал он тогда...
- Юрка, мне хана, - только и смогла я сказать.
Грохот опрокидываемой табуретки, звон посуды на столе и тихая ругань в районе дверного косяка показали, что Юрка где-то на подходе. В темноте мы нашарили друг друга, потом, ориентируясь по моей руке, Юрка нашарил спички и все-таки зажег керосинку.
- Ключи...
- Да вон же они, - Юрка махнул лампой в сторону двери, и керосинка выплюнула в потолок струйку копоти.
- Не те, Юр, эти - от конторы... А от кассы...
Я затрясла тулуп за шиворот в надежде услышать где-нибудь знакомое тяжелое бряканье, но проклятая овчина молчала.
- Ты как хочешь, а я пошла искать...
- Куда ты пойдешь?! Ночь на дворе... И я не доел еще...
Перед глазами снова всплыло укоризненное лицо Черняева, и я едва не впала в истерику.
- Если хочешь - сиди и жри. А я пойду...
- Да ладно, ладно, - примирительно сказал Юрка и полез в сапоги, - Пошли. Только не с керосинкой же. Щас я у майора фонарь стрельну.
Майор жил в нашем подъезде на втором этаже. У него было имя и фамилия, но его все звали просто майором. Видимо, потому что в нашем подъезде он был единственным. Он открыл нам дверь, не спросив, кто там. Он был по уши завернут в ватное одеяло и в глазах явственно читались кадры досматриваемого сна.
- Привет! - коротко сказал Юрка, - Дай фонарь.
Майор кивнул, скрылся в квартире и через минуту, так и не проснувшись, вручил Юрке огромный, невиданной формы прибор, похожий на глаз мухи под электронным микроскопом. На мой взгляд, человек, принимающий как должное, когда к нему в первом часу ночи являются посторонние люди за фонарем, заслуживал восхищения. И я поспешила этим восхищением поделиться с Хорошевским.
- Да ну! - Юрка пожал плечами, - Он сейчас небось рад до смерти, что это всего лишь я за фонарем, а не посыльный из штаба по его душу.
- А я, Юр, на его месте от радости тебе непременно бы накостыляла...
Но мой сосед не видел в ситуации ничего необычного.
- Подумаешь! Он вообще у меня однажды в три часа ночи топор попросил.
- Ззза-зачем?
- Не знаю. Я не спрашивал.

Поиски мы начали с конторы. Чтобы попасть внутрь, надо было сначала открыть замок на наружной двери, потом - замок на следующей за ней решетке, потом нажать кнопку и отключить сигнализацию. По идее, сигнализация должна была срабатывать на открывание наружной двери. Однако долгими зимними ночами ей было скучно, и сирена включалась произвольно, когда хотела, иногда ночью, и почти всегда, как только вставлялся ключ в замок. До кнопки ее отключения я обычно добиралась, уже оглохнув от ее воплей. В этот раз она была на удивление вдохновенна. Была ночь, и внимание всего военного городка было к ее услугам. Она включилась одновременно с фонарем, круглосуточно горевшим над входом в контору - на станцию вернулось электричество.
- Уйдииии... Уйдиии ..., - протяжным басом голосила сирена, пугая шакалов за дальними сопками.
- Дрянь! Дрянь! Дрянь! - верещала решетка и больно кусалась раскаленным от мороза замком.
Поодаль, на крыльце комендатуры появилась фигура дежурного. Он постоял, с любопытством посмотрел на нас, закурил и позвал еще кого-то посмотреть.
Как и следовало ожидать, в двери кассы забытых ключей не оказалось. Не оказалось их и на полу, каждую половицу которого мы с Хорошевским едва ли не обнюхали.
Дальнейшие события этой ночи я помню плохо.
Дежурный в комендатуре, хоть и удивился нашему визиту, но с удовольствием дал обыскать дежурку, оружейную комнату и себя, и даже услужливо принес мне швабру, когда я, улегшись на пол и прижавшись к нему щекой, пыталась заглянуть под сейф.
Витя, в поселок к которому мы шли полтора километра по ночной степи, напротив, нам не обрадовался и даже, не поняв, кто мы и чего нам надо, пообещал шмальнуть через дверь из ружья. Немного проснувшись и разобравшись, что к чему, он согласился проводить нас в гараж на очную ставку с машиной, и всю дорогу бурчал, что замерз и что сейчас вернется домой и будет согреваться. Было ясно, что как минимум на неделю я останусь без водителя.
Сторожа в гараже мы разбудить так и не смогли, поэтому просто открыли ворота и вошли. Разобрав кабину чуть ли не на щепки, мы нашли массу интересных и полезных вещей, но только не то, что искали.
Почти до четырех утра свет нашего невероятного фонаря метался по степи вокруг военного городка, блуждал между спящими домами и тщательно обшаривал мусорные баки. Все было безрезультатно.
Домой мы вернулись врагами. Живи мы не на четвертом этаже, а на пятом, мы успели бы еще и подраться. Началось с того, что Хорошевский обозвал меня каким-то безобидным словом типа «растяпа», а я опять вспомнила недоговоренное, но определенное обещание Черняева и обрушила на Юрку все свои многочисленные эмоции. Он в долгу не остался.
Толян был уже дома, стоял на площадке и с любопытством прислушивался к нашей беседе, пока мы поднимались по лестнице.
- Иди на фиг, - попрощался со мной Хорошевский.
- Сам туда же, - ответила я и захлопнула дверь перед носом растерявшегося Толяна.

Реветь было уже бесполезно. И бесполезно было надеяться, что тот, кто найдет эти ключи, не догадается, от чего они - ведь к ним так любезно была привязана печать с надписью «Военторг». Оставалось уповать только на порядочность нашедшего аборигена. Конечно, большинство местных жителей не гнушалось время от времени свистнуть где-нибудь что-нибудь по мелочи... Но пойти на преступление - вряд ли. На гуманность же Черняева во второй раз уповать не приходилось.
Это огромное счастье, что Юрка Хорошевский не умел долго и всерьез сердиться. Обидеть его было практически невозможно. Не прошло и получаса, как они с Толяном уже стучали в мою дверь.
Одной рукой Юрка держал за шиворот свой тулуп, в котором сопровождал меня в ночных странствиях по гарнизону. Тулуп стоял, опираясь полами на пол и льстиво изгибался в пояснице, словно просил у меня прощения за своего хозяина. Он был такой же, как мой - черный, неповоротливый, с серыми буквами «ВС» на спине. Другой рукой Юрка протягивал мне горсть до боли знакомых ключей.
- Это твое?
- Мое!!! Юрка, где ты их нашел?
- В кармане. Значит, это тоже твое, - Юрка тряхнул тулуп и подтолкнул его ко мне.
До меня понемногу начало доходить...
- Хорошевский, так ты что, мой тулуп напялил?
- Нет, это ты мой напялила. А я уже - что осталось. То-то смотрю - вроде рукава длинноваты стали, и дерьмом каким-то воняет.
- Сам ты дерьмо! Это духи. Хорошие, между прочим... И ты полночи шлялся по гарнизону и даже не удосужился посмотреть, что у тебя в карманах?!!
- А чего смотреть? Я и так знаю, что ничего. К тому же в рукавице рука в карман не влезает...
- Хорошевский, - начала было я, но тут Толян отважно встал между нами и отпихнул нас друг от друга. В руках он держал увесистый пакет, в котором что-то позвякивало.
- Фигней какой-то маетесь, - сказал он, - Нашли - и нашли, чего теперь-то. Дай мне поесть лучше, да я чего покажу...
Только тут я вспомнила об утраченном последнем полтиннике и о таинственном дефиците на точке. Юрка сразу же был прощен и забыт.
- Вот, - нежно выдохнул Толик и высыпал из пакета на кухонный стол огромную гору значков. Там были октябрятские звездочки, значки ГТО, медальки с надписью ЗабВО и много чего еще. Там даже были ярко-зеленые знамена размером со спичечный коробок с золотыми буквами «Военторг».
- Толь, ты сошел с ума? - спросила я.
- Толян, ты офигел? - менее деликатно поинтересовался Юрка.
- Вы не понимаете! - и Толик любовно оглядел блестящую груду, - Они ж там по копейке за штуку продавались!!! Я все и скупил. На твой полтинник, да своих еще сколько-то было... Они ж вот-вот раритетом станут!
- А на фига тебе столько раритетов? - Юрка сунул руку в кучу значков, но укололся и тут же ее отдернул.
- Балда! Продавать будем! Ты прикинь - их же, небось, по доллару можно продать!
- Кому? - я начала перебирать в памяти мирненское население, но не смогла вспомнить никого, кто мог бы заплатить доллар за октябрятскую звездочку. Да и долларов в Мирной тогда еще не было.
Толян вздохнул, разочарованный нашим непониманием, и принялся сгребать значки обратно в пакет.
- Кому-нибудь. Я чего так поздно-то... В Краснокаменск ездил - думал, там китаезам всучу. Не берут, гады...
- И что теперь?
- Теперь... В отпуск в Москву поедешь - возьмешь с собой. На Арбате инострани будешь продавать.
Толик еще раз призывно побренчал мешком со своими разноцветными сокровищами.
- Ну как? Что скажешь?
- Ну... Звездочки и ГТО - еще туда-сюда... А как я инострани объясню, что такое «военторг»?
Толик с ног до головы смерил меня изучающим взглядом - валенки, ватные штаны, руки, в кровь искусанные отмороженным замком, прическу, хранящую квадратную форму ушанки, - и обнадежил:
- Тебя увидят - сами поймут.