Семейная православная газета НАЧАЛОСЬ СО «СВЕТЛОГО ВОСКРЕСЕНИЯ»
У Никиты Сергеевича Астахова – юбилей. Заслуженный
деятель искусств России, художественный руководитель Русского
государственного духовного театра «Глас» встречает его творчески – новым
спектаклем. Рассказывает о себе:
-Господь даёт силы. Вчера утром в шесть часов я занимался теннисом. В
одиннадцать началась первая репетиция в театре. В час – вторая, в три –
репетиция с другим составом. В пять – прогон спектакля, а в семь часов –
сам спектакль. В десять он закончился. Вот такой рабочий день в
семьдесят лет! И постоянно мысли о новой работе…
-Никита Сергеевич, что главное вы поняли в нашем мире?
-Хорошо быть православным христианином – и для себя, и для
окружающих. У меня первая половина жизни пронеслась в бестолковой суете.
Я стремился зарабатывать деньги, рвался делать карьеру, стать большим,
великим, мировым, народным.
А когда пришёл к вере, плюнул на все эти стремления. Поменялась
система ценностей. Ушла суетливость – и то, что называется карьерой,
стало появляться само собой. Без всяких усилий с моей стороны.
-Как это было?
-Театр «Глас» мы с Татьяной Георгиевной организовали простыми артистами. Правда, солистами Москонцерта.
-Татьяна Георгиевна Белевич – ваша супруга. Заслуженная артистка России, директор театра «Глас».
-Мы с нею воцерковились – и решили сделать спектакль к 1000-летию Крещения Руси. Правда, сыграли его позже – в 1989 году.
-Назывался он «Светлое воскресение». Многозначное название, в
котором, вероятно, выразилось и то, что происходило с вами. Отрывки из
Евангелия, тексты Гоголя звучали в этом спектакле. Кто поставил его?
-Владимир Сергеевич Коровин (Царство ему Небесное!). В Москонцерте он
был парторгом. И обиделся на меня за то, что я вышел из партии.
-Но от работы не отказался?
-Это был героический поступок с его стороны – взяться за такой
материал. А потом мы с Татьяной Георгиевной ушли из Москонцерта. Шагнули
в другую жизнь.
-И вы занялись режиссурой. В «Гласе» идут поставленные вами
спектакли по Гоголю, Островскому, Чехову, Шукшину, современным авторам.
Но ведь режиссёр – это другая профессия.
-Это талант.
-Безусловно, дар Божий. Режиссёры ведь появились относительно недавно?
-Да, но режиссура была в театре всегда. Среди актёров обязательно
находился лидер, который больше видел и мыслил. Например, о Щепкине
Гоголь писал, что он мог сыграть любую роль – и показать другому актёру.
-Какие качества нужны такому лидеру?
-Особое мышление. Станиславский говорил примерно так: самая высокая
точка профессионализма – видеть роль сверху. А у меня так и было: обычно
я вживался в роль, но всегда наступал момент, когда смотрел на неё
сверху.
Так что я всю жизнь занимался режиссурой. Пожалуй, ещё с института. Изучал, например, картины с точки зрения мизансцен.
-Мизансцена – это расположение актёров на сцене во время спектакля?
-Да, и понял: картина, написанная художником в равностороннем
треугольнике, излучает спокойствие. А когда этот треугольник начинаешь
делать острым, возникает острота сцены в целом.
-Интересно!
-Так сказала и педагог по изобразительному искусству, с которой мы об
этом моём открытии разговаривали. Так что я художников перевожу на язык
театра.
-У театра, безусловно, свой язык. И, вероятно, на него приходится переводить не только художников?
-Ещё, например, работы Ивана Ильина.
-Философа?
-Да. Он писал о православном мировоззрении, мироощущении, о России – с
религиозной точки зрения. А в моём переводе это и получается духовный
театр.
-Об этом вы когда-то говорили в интервью нашей газете: «А я в
последние годы тем и занимаюсь, что ищу религиозный смысл в любом
произведении искусства, даже у художников, которые на первый взгляд
кажутся далёкими от Церкви. Это стержень, на котором держится
творчество».
-Верно! Каждый человек всё видит по-своему. Интересно, что верующие
люди воспринимают искусство не так, как атеисты. И от этого даже может
произойти конфликт.
-И происходит. Особенно в семьях, коллективах. Так что же интересного можно найти в произведениях людей неверующих?
-Вот слова Шукшина: «Нравственность есть правда». Если бы он ходил в
церковь, то, вероятно, написал бы иначе. Василий Макарович вёл светскую
жизнь, выступал на съездах. Но его мать, которую он любил, была глубоко
верующая женщина. И это передалось ему.
Шукшин в советское время вырезал из журналов репродукции икон
Рублёва, собирал их. У него есть рисунок – церковь. Об этом никто не
знает. А такие маленькие шажки, на первый взгляд, кажется, очень
наивные, являют собой корневую систему человека. Он этим питается. Не
контролирует, не анализирует.
-Просто живёт?
-Но иногда может вдруг произойти соединение: человек пришёл к
верующим или в храм – и всё, что у него подспудно накопилось, даёт
громадный рывок. Это глубинная встреча с Богом – сретенье.
-У вас так получилось?
-Да, видимо, потому, что бабушка у меня была верующая. В храм ходила,
иконы в доме стояли. А родители – уже чисто светские. Они не были
против, но я ни разу не слышал от матери: «Никита, сходи в церковь!» А
от бабушки слышал: «Пойдём со мной!» На Пасху она всегда стояла ночь в
храме, приносила куличи.
-Потом всё забылось?
-Я даже не думал об этом, может быть, иронизировал, посмеивался, потому что оно ещё не было моим, не выросло.
-И не созрело.
-Но когда у меня произошло соединение, я сразу почувствовал: это моё.
Правда, можно прожить жизнь, а с Богом так и не соединиться.
-Когда становишься режиссёром, на артистов начинаешь смотреть иначе?
-Конечно, но я и сам артист. Не просто режиссёр, а художественный руководитель театра. Мне интересен процесс воспитания.
Театральный институт даёт актёру фундамент, а потом надо сделать
человека художником. Он может многого достичь, если попадёт на своего
режиссёра, с которым мыслит в одном направлении. Потому что к таланту
актёра прибавится талант режиссёра.
-А два таланта – больше!
-Это только кажется, что зритель приходит в театр за информацией.
Нет, он запоминает, как актёр смотрел направо, как провёл рукой по
волосам.
-Интонацию, слово…
-Но, чтобы это запомнилось, оно должно родиться – из опыта его жизни.
Художнику нельзя отрываться от народа и быть очень богатым.
-А очень бедным?
-Можно. Нас сейчас заставляют идти по линии материальной: давай, рви куски! Но это не приносит человеку пользы.
-С годами всё меняется. Как изменилось ваше отношение к Татьяне Георгиевне?
-Вообще я очень счастливый человек. Безумно… нет, умно счастливый.
-Любопытно!
-Можно прожить жизнь без счастья встречи с женщиной. С увлечениями, романами. Или иметь скучную семью.
-У вас – не скучная?
-Нет! Вообще-то я эгоист. Занят своим делом и на людей смотрю
по-своему: чаще запоминаю человеческие характеристики и использую их на
сцене.
-С Татьяной Георгиевной иначе?
-Чем больше мы живём вместе, тем больше я ею восхищаюсь. Это на
полном серьёзе: с каждым днём все больше восхищаюсь. Не буду говорить о
том, что она красивая, талантливая, у неё прекрасный вкус.
-Можно и об этом сказать.
-Я восхищаюсь её жизнью, позицией. Она обо всех беспокоится, успевает
подумать, помочь. Старается вести людей к Богу. И меня привела.
-Благодаря ей произошёл ваш прорыв к Нему?
-Конечно! Но иногда я боюсь создать себе кумира. И, к своему стыду, придумываю жёсткие одергивания, которых она недостойна.
-Строжаете жену, а то распустится?
-Это на уровне мужской интуиции, мелкая ерунда. Татьяна Георгиевна со
мной в режиссуре. Она обсуждает с художником костюмы. Создаёт роли – и
отрабатывает в них каждую мелочь. Она смелая актриса – и спокойно
относится к тому, что зрители над ней смеются, и очень сильно. Женщины
не любят, чтобы над ними смеялись, поэтому так мало комедийных актрис.
А как она серьёзна в ролях Елизаветы Феодоровны Романовой или
Аркадиной! Я смотрю каждый спектакль – и у меня ком в горле, когда она в
чеховской «Чайке» говорит в сцене с сыном: «Я грешная! Прости грешную
мать!»
-Хотя мне кажется, что в пьесе Аркадина играет.
-Да, у актрисы профессия влезает в жизнь – и она начинает подменять
жизнь профессией. Я тянул Татьяну Георгиевну в эту сторону. И она шла.
Но потом в ней проявилась её православная суть: любовь к сыну, ощущение
греховности. И с такой силой, так пронзительно, что не надо этого
убирать.
-Получается, человеческая суть подавляет роль? Для меня это ново.
-Для меня тоже. Мы создаем новую актерскую систему.
-Астахова и Белевич?
-Или нашего коллектива. Поступки героев мы с актёрами разбираем с
точки зрения греховности: какой грех совершает человек? И они этому
научились. Спокойно говорят: «Ну, тут у него зависть и тщеславие…»
Точно!
Это есть и в системе Станиславского. Но время было такое, что он не
мог об этом писать. А мы смотрим с позиции верующего человека – и в роли
сразу проявляются глубина, грандиозность человеческой личности.
Знание религиозного смысла роли – вроде бы маленький плюсик. Но он сильно действует на зрителей.
-Каким образом?
-Верующий человек сразу всё понимает – ему это близко. А далёкий от
Церкви, даже профессиональный критик, старается разгадать эту тайну: что
там такое? Почему зал молчит, даже дети?
А тут, по словам Ильина, у человека в зрительном зале начинает
работать духовный орган, с помощью которого он связывается с Богом.
-Совесть.
-Мне кажется, что человечество, люди могут объединяться, если она в
них пробуждается. А если спит, то людям очень трудно соединиться.
-И сейчас побеждает разъединение: гордыня, одиночество…
-Чем отличается верующий человек? Ответственностью, знанием того,
чего не знает атеист, серьезным отношением к жизни. Что мне нужно
выполнить здесь? Зачем я в этом мире?
-И зачем в нём Никита Астахов?
-Чтобы понял: есть две разные жизни.
-С Богом и без Него?
-Да, и я являюсь их свидетелем, утверждаю и настаиваю: быть верующим – хорошо.