10.10.06.Выпуск 153

«Из всех низменных недостатков страх – самый проклятый»

Глава XXI Власть духа над телом.
Из книги Орисон Свет Марден
"СТРОИТЕЛИ СУДЬБЫ ИЛИ ПУТЬ К УСПЕХУ И МОГУЩЕСТВУ
Материал по Е. Евстигнееву из той же книги Ф.Раззакова, что и материалы о других артистах. Этот материал по объему годится для двух выпусков. Но тут совпадения, которые не позволяют это сделать. Во-первых, только что прошел 80-и летний юбилей великого артиста, во-вторых его кончина вызвана причиной, которая давно на повестке дня, но которая замалчивается и о которой хочется выкрикнуть еще до того, как выйдет самоучитель. О самой причине в конце выпуска. А в-третьих, у меня должок за сентябрь.

Евгений Евстигнеев
Евгений Александрович Евстигнеев родился 9 октября 1926 года в Нижнем Новгороде. Для своей матери — Марии Ивановны — он был поздним ребенком: когда он появился на свет, ей было 32 года. Для отца — Александра Михайловича — он не был первенцем: от первого брака тот уже имел сына-школьника.
Все свое детство и отрочество Евстигнеев провел в городе, в котором родился. Здесь он окончил школу, начал свою трудовую биографию, устроившись слесарем на завод «Красная Этна» (на этом же заводе всю свою жизнь проработала его мать). Сильного желания стать актером у него в те годы не было, так как его мать была категорически против этой профессии. Дело в том, что сын ее мужа от первого брака работал актером в провинциальном театре, и она знала, каких мук стоила ему эта профессия. В конце концов, парень умер в молодом возрасте, и эта смерть сильно напугала Марию Ивановну. Поэтому, когда в 1942 году Евгений решил подавать документы в Горьковское театральное училище, мать приняла все меры, чтобы сорвать его планы. Она пришла на прием к начальнику кадров завода «Красная Этна» и буквально упросила его не отдавать сыну документов. И тот пошел навстречу матери.
Но судьбе все-таки было угодно, чтобы Евстигнеев стал актером. Причем произошло это совершенно случайно. В 1946 году Евгений, в свободное от работы на заводе время, играл в кинотеатре на ударной установке в оркестре. Играл так виртуозно и самозабвенно, что этой своей игрой заслонял всех остальных оркестрантов и приводил публику в восторг. Во время одного из таких выступлений его приметил ректор Горьковского театрального училища Виталий Ленский. После очередной композиции он подошел к музыканту и спросил его: «Молодой человек, не хотите ли вы стать драматическим актером?» На что Евстигнеев простодушно ответил: «Я не знаю». «Тогда вот вам мои координаты, и я жду вас у себя», — продолжил Ленский и вручил парню бумажку с адресом училища.
Когда через два дня после этого Евстигнеев пришел по указанному адресу, Ленский встретил его очень радушно, предложил выучить какую-нибудь басню и сдать ему экзамен. Через несколько дней Евгений был зачислен на первый курс училища. На этот раз серьезных возражений со стороны матери не последовало.
Окончив театральное училище в 1951 году, Евстигнеев был распределен во Владимирский областной драматический театр имени А. Луначарского. Как вспоминает актер Владимир Кашпур (в этом театре он уже проработал сезон), «среди вновь прибывших студентов Евстигнеев был самым талантливым. При знакомстве он показался мне совсем мальчишкой: 25 лет, а выглядел моложе. Поселили его со мной в одну комнату в общежитии. Там у нас только и помещалось, что две кровати, стол, да на треугольной полочке стоял радиоприемник, и мы ночами подолгу слушали музыку.
В этом старом доме (в общежитие переоборудовали бывшее картофелехранилище) комнатушка была полуподвальная, в два зарешеченных окна видны только ноги прохожих...
Он любил жизнь, хотя всегда критически, с улыбкой отно¬сился к ней, болезненно ненавидел любую несправедливость и всякое предательство. Был влюбчивым до бессонницы, до голодных обмороков... «Я ее страшно люблю, я без нее жить не могу!» — бывало, говорил он мне в порыве своего юношеского увлечения.
В театре Женя сразу завоевал признание не только зрителей, но, что еще труднее, признание труппы (а в нашей труппе было 32 человека)...»
Во Владимирском театре драмы Евстигнеев играл разные роли. Назову лишь некоторые из них: 1951 год: «Разлом» Б. Лавренева — третий матрос, «Снежок» В. Любимова — Джон; 1952 год: «Ревизор» Н. Гоголя — почтмейстер Шпекин; 1953 год: «Варвары» М. Горького — Притыкин, «Ромео и Джульетта» — Меркуцио; 1954 год: «Порт-Артур» И. Попова, А. Степанова — Иван Терешкин; 1955 год: «Соперники» Р. Шеридана — Энтони Эпсолют.
Каким Евстигнеев был в те годы? Приведу его воспомина¬ния: «Я запомнил — 5 марта 1953 года. Смерть Сталина. Я помню, когда мы работали во Владимире с Кашпуром, то в общежитии слушали радио, по которому выступал Берия... И я наивно думал: вот преемник настоящий... И грузинская его интонация завораживала, прямая ассоциация со Сталиным. Вот его надо бы нам, думали мы все вместе. А потом вдруг едем на гастроли в Курск летом 1953 года, слышим сообщение — Берию арестовали, такой-сякой, ну, в общем, вся эта заваруха. А разочарованные люди кончали жизнь самоубийством... Сталин — величайший авантюрист после Макиавелли. Для меня Макиавелли — синоним изворотливости...»
Между тем, несмотря на такое обилие ролей, своим положением во Владимире Евстигнеев был не очень доволен. Как и всякий провинциал, в глубине души он мечтал о столичной сцене. Однако руководство владимирского театра и слышать ничего не хотело об этом. И тогда он пришел за помощью к своей матери. Как это ни странно, но на этот раз мать поняла своего сына буквально с полуслова. В результате на свет родился хитроумный план: Евстигнеев сказал в театре, что ему нужно срочно съездить к матери, а та,- когда ей пришел запрос из Владимира, подтвердила слова сына. А тот вырвался на свободу. И тут же отправился в Москву. На дворе был 1954 год.
Как вспоминал позднее Евстигнеев: «Когда я впервые увидел Москву, я наивно подумал: этот город будет моим. И что удивительно — все возможно, оказывается. Надо только один раз сказать себе, и все...»
Буквально с первого же захода поступил в Школу-студию МХАТ, причем сразу на второй курс. По этому поводу М. Козаков вспоминает:
«Я учился на втором курсе, когда к нам неожиданно поступил уже состоявшийся, поигравший в провинции актер... И сразу стало ясно, что перед нами нечто удивительное, чудо какое-то. Никогда не забуду, как Женя читал монолог Антония из «Юлия Цезаря». «...А Брут великолепный человек!» Неподражаемая интонация — ирония и уверенность вместе. И еще чеховский рассказ, по-моему, «Разговор человека с собакой».
Конечно, он был принят, и сразу к нам на второй курс. Это стало нашим везением. Семнадцать человек, среди них Баси¬лашвили, Доронина, Сергачев, Галя Волчек, я... И вот к нам до¬бавился этот «пожилой» — ведь под тридцать! — лысый человек. Эта его знаменитая лысина, по-моему, он родился лысым — так она ему шла! Тогда еще худой!..
Однажды мы собрались у меня, на Пятницкой. Еще был жив мой отец, Михаил Эммануилович, он обожал наши сборища.
Женя взял в руки гитару и запел: «Улица, улица, улица широкая, отчего ты, улица, стала кривобокая!» Играл он замечательно, пел хорошо, гитара у него звучала удивительно...
Когда все разошлись, папа сказал: «Знаешь, Миша, этот Женька самый талантливый из вас!»
А вот что вспоминает о Евстигнееве еще один студент Шко¬лы-студии МХАТ — Валентин Гафт:
«Женя был гений. На сцене глаза у него были в пол-лица. Красивые формы почти лысой, ужасно обаятельной головы. Лысина существовала сама по себе, никогда не отвлекала. В зависимости от того, кого Женя играл, он мог быть любым: красивым, мужественным, и наоборот. Спортивный. Пластичный. Он прекрасно фехтовал, делал стойки, кульбиты. Я обращал внимание на его замечательные мышцы, мышцы настоящего спортсмена. Руки, ноги, кисти были выразительные, порой являлись самыми важными элементами характеров, которые он создавал. Как он менял походку, как держал стакан, как пил, как выпивал, закручивая стакан от подбородка ко рту. А как носил костюм! Любой костюм! Любой эпохи! От суперсовременного до средневекового. Они на нем сидели как влитые...»
Стоит отметить, что вскоре Евстигнеев стал старостой курса, причем получил эту должность при весьма любопытных обстоятельствах. Рассказывает О. Басилашвили, который был старостой до него:
«Вдруг разнесся слух, что в клубе МГБ будет показан фильм Чарли Чаплина... Упустить такую возможность было бы преступно, и я, как староста курса, обратился к ребятам с пламен¬ной речью, главной мыслью которой было обогащение внутрен¬него мира посредством просмотра чаплинского фильма.
Положение несколько осложнилось тем, что начало просмотра фильма было назначено на 2 часа дня, что совпадало с началом лекции Виленкина по истории МХАТа. Но, помня слова Виталия Яковлевича — «не считаясь ни с чем, обогащать внутренний мир», — я пообещал все уладить, и мы, проглотив пирожки в «Артистическом», радостные и счастливые, повалили вниз по проезду Художественного театра, потом вверх по Кузнецкому мосту, мимо холодящего душу гигантского застенка — зданий МГБ...
По телефону я радостно сообщил Виталию Яковлевичу, чтоб он не ждал нас на лекцию, ибо мы обогащаем свой внутренний мир в клубе МГБ.
Виталий Яковлевич сказал: «Спасибо, Олег. Вы очень любез¬ны». И повесил трубку.
На следующий день я был с треском снят с поста старосты, им назначили Женьку — единственного, кто честно остался на лекции».
В середине 1955 года студенты 4-го курса Школы-студии МХАТ создали «Студию молодых актеров», которая через год стала базой для нового столичного театра — «Современник». Сре¬ди этих студентов был и Евстигнеев. Все сборы и репетиции про¬ходили сначала на квартире В. Виленкина в Курсовом переулке, затем переместились на сцену филиала МХАТа на улице Москвина. Первым творением нового театра стал спектакль «Вечно живые» по пьесе В. Розова. Было это в апреле 1956 года. Евстигнеев играл в нем небольшую роль — администратора Чернова.
Стоит отметить, что после окончания Школы-студии творческая судьба актера могла сложиться совсем иначе: его взяли в труппу МХАТа, и он уже репетировал роль адвоката Уоткинса в спектакле «Ученик дьявола». Однако, отработав несколько репетиций, Евстигнеев предпочел уйти в «Студию молодых актеров», которую возглавил Олег Ефремов. И, как показало время, не ошибся в своем выборе.
В 1957 году изменилась и личная жизнь Евгения: он наконец-то женился. Его избранницей стала его однокурсница по Школе-студии МХАТ, дочь известного кинооператора Б. Волчека Галина Волчек. Вот что она вспоминает о тех днях:
«Вдруг в моей жизни появился великовозрастный выпускник Школы-студии МХАТ: старше меня на семь лет и деревенского происхождения. Он разговаривал так, что некоторые обороты его речи можно было понять только с помощью специального словаря (например, «метеный пол» в его понимании — пол, который подмели, «беленый суп» — суп со сметаной, «духовое мыло» — туалетное мыло и т. д.). Внешне мой избранник выглядел тоже странно: лысый, с длинным ногтем на мизинце, одет в бостоновый костюм лилового цвета на вырост (а вдруг лысеющий жених вытянется), с жилеткой поверх «бобочки» — летней трикотажной рубашки с коротким рукавом, у воротника поверх «молнии» величаво прикреплялся крепдешиновый галстук-бабочка. Таким явился Женя в мой дом.
Поначалу папа пребывал в смятении, потому что поддался влиянию няни, которая прокомментировала внешность моего избранника словами: «Не стыдно ему лысым ходить, хоть бы какую-нибудь шапчонку надел...»
Я же вела себя независимо и по-юношески радовалась своему внутреннему протесту против родительского стереотипного мышления. Но мной двигал не только протест, я хотела быть рядом с Женей еще и потому, что испытывала к нему целый комплекс чувств. Меня привлекала его внутренняя незащищенность. Я испытывала в некотором роде и что-то материнское, потому что он был оторван от родительского дома, от мамы, которую любил, но которая в силу обстоятельств дала ему только то, что могла дать, а Женин интеллектуальный и духовный потенциал был гораздо богаче. И самым важным было для меня то, что я сразу увидела в нем большого артиста, а потому личность...
Несмотря на всякие разговоры, мы поженились. Сначала был психологически сложный период в отношениях с моим отцом, его новой женой и моей няней (а жили мы все вместе в одной квартире). В какой-то момент, когда обстановка уже накалилась до предела, я заявила со свойственным мне максимализмом: «Мы уходим и будем жить отдельно!»
И мы ушли практически на улицу. Какое-то время нам приходилось ночевать даже на вокзале. Мы восемь раз переезжали, потому что снимали то одну, то другую комнату, пока не получили отдельную однокомнатную квартиру. Из-за такой бездомной жизни у нас не было ни мебели, ни скарба.
Со временем папа полюбил Женю, уважал его и снимал во всех своих фильмах, хотя бы в маленьком эпизоде. Да и няне Женя оказался близким по духу и восприятию жизни. Позже она так и не смогла полюбить моего второго мужа, для нее Женя все¬гда оставался «своим», а тот «чужим».
Отмечу, что в браке Е. Евстигнеева с Г. Волчек в 1961 году на свет появился мальчик, которого назвали Денисом (молодые тогда снимали комнатку в коммунальной квартире в доме на улице Горького).
Первую свою значительную роль в «Современнике» Евстигнеев сыграл в 1960 году в спектакле «Голый король» по пьесе Е. Шварца. До этого он вполне мог прославиться ролью Абрама Ильича Шварца в спектакле «Матросская тишина» А. Галича, однако спектакль был показан всего лишь один раз в клубе газеты «Правда», после чего цензура его сняла с репертуара.
Видимо, учитывая печальный опыт «Матросской тишины», «современниковцы» выпускали своего «Голого короля» в Ленинграде. На эту премьеру люди буквально ломились. Километровые очереди к кассам театра выстраивались с вечера, люди при¬носили с собой раскладушки и на них коротали ночь. После этого спектакля исполнитель главной роли — короля — Евстигнеев проснулся знаменитым. Правда, эта слава распространялась пока только среди заядлых театралов.
В том же году Евстигнеев вступил в ряды КПСС.
В конце 50-х годов на него обратил внимание и кинематограф. Свою первую роль в кино он сыграл в фильме режиссера Владимира Петрова «Поединок» (1957): это была роль Петерсона. Затем последовали небольшие роли в фильмах: «Анюта», «Баллада о солдате» (оба — 1959), «Любушка», «Девять дней одного года», «В трудный час» (все — 1961), «Никогда», «Молодо-зелено» (1962), «Им покоряется небо», «Сотрудник ЧК» (1963).
Из неосуществленных киноработ Евстигнеева в тот период назову фильм В. Ускова и В. Краснопольского «Самый медленный поезд». Картина запускалась в производство в 1962 году, и актеру была предложена в нем главная роль. Он согласился. Однако занятость в театре так и не позволила ему сыграть в этом фильме. Роль досталась Павлу Кадочникову.
Настоящая всесоюзная слава пришла к Евстигнееву в 1964 году — после роли Дынина в фильме режиссера Э. Климова «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Причем эта роль могла вообще не состояться. (Год назад именно такая судьба постигла его, когда тот же Климов захотел снять его в своей дипломной работе «Все на карнавал».) Рассказывает Э. Климов: «Сценарий фильма «Добро пожаловать...» мне сразу «показался», и я в него с ходу вцепился. В Комитете сценарий, похоже, не совсем раскусили. Посчитали, вероятно, что это будет этакая глуповато-облегченная комедийная история про детишек. Что-то на уровне Одесской киностудии, где процветал тогда подобный репертуар. С тем нас и запустили...
Хотя нас и запустили, небо над нами не было безоблачным. Произошла острейшая схватка за Евстигнеева. Его ни в какую не хотели утверждать на главную роль. Говорили: «Берите Пуговкина. Его зритель любит». И действительно, Пуговкин актер яркий, в народе очень популярный. Но когда его стали навязывать, мне стало ясно, что доброхоты заботятся не столько об успехе нашей картины, сколько, на всякий случай, хотят перестраховаться и соломку подстелить. Евстигнеев — актер острый, современный, с подтекстом. А с утверждением Пуговкина все в фильме неизбежно бы упростилось и оглупилось. И какие уж тут подтексты...
Я уперся: «Не хотите утверждать Евстигнеева, тогда снимайте сами». Студийных начальников тогда просто передернуло: «Ничего себе мальчик к нам пришел работать! Его, можно сказать, осчастливили: дали без диплома снять полнометражный фильм на главной студии страны, а он нам такие ультиматумы лепит...»
Фильм «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» был закончен летом 1964 года. Наверное, его никогда бы не выпустили на экран (запрещение снимать его появилось еще в самый разгар съемок), если бы в октябре того года не сняли Н. С. Хрущева. В картине были явные намеки на сатиру в его адрес. Это и спасло фильм. И хотя в прокате он собрал всего 13,4 млн. зрителей, однако в среде кинематографистов был встречен с восторгом. После этого многие режиссеры стали наперебой приглашать Евстигнеева. (Отмечу, что до этого существовал негласный приказ среди кинематографистов не снимать таких актеров, как Е. Евстигнеев, Р. Быков, так как они некино-геничны.) В результате в течение 1965—1966 годов артист снялся сразу в девяти фильмах. Назову лучшие из них: «Верность» (1965), «Скверный анекдот», «Берегись автомобиля», «Старшая сестра» (все — 1966).
Между тем летом 1964 года круто изменилась личная жизнь Евстигнеева: он расстался с женой. Причем инициатива этого разрыва исходила от нее. Что же произошло тогда? Рассказывает Г. Волчек:
«Когда мы разошлись, многие не понимали, зачем и почему это произошло, уговаривали меня и Женю отказаться от подобного решения. Но это случилось. Женя вел себя достаточно тактично, чтобы сохранить наши отношения. Но я сама их разорвала. Собрала его вещи, еду, позвала в наш гостиничный номер («Современник» был тогда на гастролях в Саратове) женщину, с которой, как мне казалось, Женя встречался, и сказала: «Теперь вам не придется никого обманывать». Только через двадцать пять лет он проговорился однажды, что я не должна была так поступать».
Стоит отметить, что, в отличие от Евстигнеева, Волчек в повторном браке связала свою жизнь с человеком, далеким от мира искусства — с профессором строительного института Марком Раделевым. А новой его избранницей стала молодая актриса того же «Современника» Лилия Журкина. Первое время они ютились по разным углам (например, снимали комнатку у своих друзей В. Сошальского и А. Покровской в Марьиной Роще), затем, в конце 60-х, получили квартиру на Сиреневом бульваре. В 1968 году у них родилась дочь Маша. Ее крестным стал все тот же Сошальский. Вот его рассказ об этом событии:
«Женя позвонил мне рано утром и сказал: «Дорогой, я все понимаю, в девять часов утра мы пойдем в цирк (я не разобрал слово «церковь»), так надо черный костюм, ведь у тебя есть, так что давай, чтоб все было «интеллигантиссимо». Я подумал, что мы идем на какой-то утренний просмотр к Юре Никулину, но меня смутило то, что надо надеть черный костюм с утра, и то, что я должен ехать к Жене домой, когда он живет совсем в другой стороне от цирка, рядом с которым живу я. Об этом я ему и сказал. Женя стал дико хохотать в трубку: «Дурачок, не в цирк, а в церковь»... Я, конечно, надел черный костюм и поехал крестить Машу. Сам Женя в церковь не вошел, а сказал, что он коммунист, что ему лучше не мелькать, что пока я здесь буду крес¬тить его дочь, он обязан съездить на партсобрание...»
А вот рассказ С. Зельцера:
«В доме шумно, дымно и очень интересно. С Лилией Дмитриевной — женой Евгения Александровича — всегда легко и просто. Красивая, кокетливая и подкупающе бескорыстная, готовая отдать все, что ни попросишь. Рассказывает втихаря, чтобы Женя не слышал: «Сегодня звонит в дверь такой весь из себя: высокий, стройный, элегантный. Говорит: «Простите, Лилия Дмитриевна, я ваш сосед, въезжаю в квартиру на третьем этаже, вот незадача: привез мебель, а жена на работе, не могу рассчитаться с грузчиками — денег с собой нет. Не ссудите ли до вечера ста рублями, а вечерком прошу вас, не откажите с Евгением Александровичем, пожалуйте к нам, чайку попьем, побеседуем...» Отдала... Вот так... А там, на третьем этаже, такие не живут...»
В конце 60-х годов творческая жизнь Евстигнеева была насыщена до предела. В период с 1967-го по 1970 год в театре у него появилось шесть новых ролей (от Александра II в «Народовольцах» до Луначарского в «Большевиках»). В кино ролей было еще больше: семнадцать. Назову самые известные из них: «Золотой теленок» (Корейко), «Зигзаг удачи» (Иван Степанович, оба — 1968), «Странные люди» (брат), «Чайковский» (Герман Ларош, оба — 1969), «Бег» (Корзухин), «Старики-разбойники» (Воробьев, все — 1970).
О съемках в этих картинах осталось много различных воспоминаний. Я приведу лишь те, что относятся к фильмам «Зигзаг удачи», «Золотой теленок», «Старики-разбойники» и «Бег».
В. Талызина: «Был первый день съемок «Зигзага...». Должен был прийти Евстигнеев, уже известный актер. Я нервничала, робела, ведь партнер — это все... Наконец приходит Женя. Рязанов нас знакомит. И вот тут, не знаю, почувствовал он мое волнение или не почувствовал, но, протягивая мне руку, он тихонько, как-то по-свойски сказал: «Слушай, я купил тут четвертинку, посидим потом». Я радостно с восторгом закивала, и весь первый съемочный день ждала этого момента...
Через день к нам присоединился Бурков, и мы не расставались уже до окончания картины. Мы так сильно сдружились, что вся съемочная группа называла нас: «Полупанов, Фирсов и Харламов» — по аналогии с неразлучными хоккеистами... Мы принимали каждый день свою дозу и прекрасно снимались до конца смены. На следующий день все повторялось...
Однажды на площадку в ярости приехал Рязанов и собрал всю группу вокруг автобуса. Он начал тихо и зловеще: «Значит, так, я никогда не думал, что вы так плохо ко мне относитесь. И я не потерплю к себе хамского отношения. Я вам всем в театры напишу телеги, чтоб там знали, как вы себя ведете. Я уверен, что в театре вы бы себе не позволили того, что позволяете в моей картине. Это надо не иметь совести, не иметь порядочности, я не ожидал от вас, это просто ужас! Женя, мне пришлось выбрать пьяный дубль. Это стыдно, Женя! А ты, Талызина, вообще монстр!» —и ушел. В группе повисло молчание...
Мы разбрелись молча одеваться, гримироваться, опять эти полторы смены, опять так же холодно. Все идет нормально, приближаются пять часов. Я подхожу к Буркову и Евстигнееву и говорю: «Ну, что?» Они молчат. Я говорю: «Ну так как же?» И Бурков, пряча глаза, отвечает: «Ну, ты действительно, Валька, выпьешь на копейку, а показываешь на рубль». Я говорю: «Так вы что, не дадите мне, что ли? Вы меня что, выкидываете?» И Евстигнеев сказал: «Да налей ты ей». Мы быстро приняли, и снова стало хорошо. Не помню, о чем мы говорили, но говорили много и долго. Жора философствовал. Женя что-то показывал, а я от восторга хохотала и была счастлива».
С. Юрский: «Я замечал у Жени такую привычку: свободная минута-две во время репетиции или съемки — раз! — он уже растянулся в углу... на ящиках, на досках, на чем попало. Если работа в павильоне на несколько дней, заранее просит реквизиторов раскладушку в углу поставить... просто так, на всякий случай пусть стоит...
На «Золотом теленке» недели две мы жили в одной комнате гостиницы. Дело было в Небит-Даге. Середина Каракумов. Середина шестидесятых. У нас было по верблюду. Постепенно мы научились объясняться и управляться с ними. Бендер и Корейко ехали на верблюдах по пустыне. Укачивало с непривычки, Женя умудрялся иногда подремать и на высоте трех метров при всесторонней качке».
Э. Рязанов: «Евстигнеев приезжал на съемку «Стариков» усталым. Он много играл в театре, репетировал, снимался. В перерывах между съемками актеры вели себя по-разному, например, Бурков шутил, «травил» смешные байки, Никулин рассказывал анекдоты, а Евстигнеев находил где-нибудь укромное место и спал... Он мог спать где угодно и на чем угодно — такой он был всегда усталый. Я его жалел и не будил, пока готовился кадр».
М. Ульянов: «Мне привелось только раз встретиться с Женей как с партнером, на съемках фильма «Бег» по М. А. Булгакову. Всего одна общая сцена, но какая! Карточная игра Парамона Корзухина (его и играл Евстигнеев) и запорожца по происхождению генерала Чарноты. Блестяще, фантасмагорично написана она. Пришел генерал к Парамону в одних кальсонах, а к утру выиграл в карты тысячу.
Страшновато было начинать эту сцену. Нужны были какие-то новые приемы. Тут даже и детальный разбор по задачам ничего бы не дал. Тогда режиссеры А. Алов и В. Наумов, поразительно чувствующие актера, предложили нам снять ее импровизационно. И мы ее действительно за ночь сняли. (Было сделано 22 дубля этого эпизода. — Ф. Р.). Вот где я увидел, что Евгений неистощим на неожиданные повороты, озорные и в то же время точные приспособления, на бесконечные варианты оценок и отыгрышей. Притом все его актерские штуки рождались тут же, во время съемок, по-моему, неожиданно и для него самого».
Много курьезных случаев происходило с Евстигнеевым и на театральной сцене. Например, вот какой случай произошел с ним в конце 60-х во время демонстрации спектакля «Большевики» в «Современнике» (его премьера состоялась осенью 1967 года). В этом спектакле Евстигнеев играл роль А. Луначарского. В эпизоде, когда его герой выходил из кабинета, где лежал раненый Ленин, он должен был произнести короткую фразу: «У Ленина лоб желтый, восковой...» Вместо этого он неожиданно громко произнес: «У Ленина жоп желтый!..» Все, кто в тот момент находился на сцене, буквально расползлись по ней от приступа дикого хохота. Почти то же самое происходило и в зале со зрителями. К счастью, эта оговорка не повлекла за собой строгих административных мер в отношении актера.
Последней ролью Евстигнеева в «Современнике» был Дорн в «Чайке» А. Чехова. Это был 1970 год. Через год он, вслед за О. Ефремовым, перешел в труппу МХАТа. Первой его ролью на новой сцене стал Володя в спектакле «Валентин и Валентина» по пьесе М. Рощина. Как он вспоминал позднее: «Когда я пришел во МХАТ, тоска по «Современнику», по любимым ролям, которые уже не сыграешь, осталась. Но это — ностальгия, а реальность — в другом...
Поначалу я испытывал чувство растерянности. Вот оно, думал, свершилось, ступил на академическую сцену, а что дальше? В «Современнике» у нас возникали противоречия, разногласия, но мы понимали друг друга, говорили на одном языке. А здесь, несмотря на общее воспитание (ведь все — мхатовцы, из Школы-студии), разнобой в характере сценического общения бросался в глаза. Да и в репертуаре — перепады. Единой платформы, единой театральной веры не хватает.
Но я знал, на что решался. И поэтому не имел права ни отчаиваться, ни увиливать от того, что казалось мне черновой работой. Надо было запастись терпением, много играть и не ссылаться, чуть что, на обстоятельства».
В 70-е годы на сцене МХАТа Евстигнеевым были сыграны 11 ролей. Среди них: Иван Адамыч в «Старом Новом годе» (1973), Федор Карлыч в «Эшелоне» (1975) М. Рощина, Чебутыкин в «Трех сестрах» (эту роль ему передал уже тяжело больной Алексей Грибов), Шабельский в «Иванове» (1976) А. Чехова и др.
За то же десятилетие в кино им было сыграно 33 роли. Самые известные: Хромой — «Невероятные приключения итальянцев в России», профессор Плейшнер — «Семнадцать мгновений весны» (оба — 1973), Навроцкий — «Последнее лето детства» (1974), Горячев — «Повесть о неизвестном актере» (1976), сторож — «Подранки», художник Николай — «По семейным обстоятельствам» (оба — 1977), вор Ручечников — «Место встречи изменить нельзя» (1979).
Каким был в обычной жизни Евстигнеев в те годы? Об этом рассказывает С. Зельцер:
«Из массовых зрелищ Евгений Александрович выделял футбол. Внимательно следил за матчами чемпионата мира и Европы, Олимпиады. «А не сходить ли нам на «Спартак» с кем-нибудь?»
Ложе прессы предпочитал обычную трибуну. Народ одобрительным гулом сопровождал его появление на трибуне. Стихал матерок, люди подтягивались, заговаривали, без назойливого любопытства, достойно, со знанием дела отпускали замечания по ходу игры, спорили о ситуациях, возникающих на поле. Угощали семечками и всем, чем Бог послал, благо «Закон» (сухой) еще не подоспел. Окружала атмосфера всеобщего футбольного братства.
С интересом он знакомился со Старостиным, Леонтьевым, Яшиным, Логофетом. Изредка бывал с ним на хоккее. Зажигался азартом ледовых схваток, игра импонировала темпераментом, динамикой. Но футбол оставался первой и единственной любовью...
Еще одной любовью был джаз. Часами он слушал Дюка Эллингтона, Луи Армстронга, Тома Джонса, Фрэнка Синатру. Ему нравилась элегантная манера Рея Кониффа».
В 1976 году Евстигнеев занялся преподавательской деятельностью — его назначили в Школу-студию МХАТа старшим преподавателем. Свою педагогическую деятельность он начал с «Вассы Железновой» Горького, затем поставил «Провинциальные анекдоты» А. Вампилова.
Между тем 80-е годы были сложным периодом в жизни нашего героя. Началось то десятилетие с неприятности: в декабре 1980 года у Евстигнеева случился инфаркт. Рассказывает В. Давыдов:
«Женя поехал в Архангельск играть там в местном театре как гастролер в спектакле «Заседание парткома», и вдруг на аэродроме в Москве ему стало как-то тяжело на сердце. Когда же прилетел в Архангельск, то еще пытался репетировать, но с трудом. Вызвали врача, тут же уложили на носилки и на «неотложке» увезли в больницу...
В то же время и я попал в Боткинскую больницу после гипертонического криза. Узнав о том, что у Жени инфаркт и он лежит в больнице, я написал ему в Архангельск письмо. А потом Женю с врачом привезли в Москву и долечивали в Боткинской больнице, где мы оказались вместе. Позже мы еще месяц находились вдвоем на реабилитации в санатории в Переделкине».
В 1983 году дочь Евстигнеева и Л. Журкиной Маша решила подавать документы в Школу-студию МХАТа. По ее словам: «Папа не хотел, чтобы я шла в артистки, он безумно боялся, что я не потяну, а сознание этого его бы убило. И я стала готовиться в медицинский. Папа очень радовался и вскоре уехал с театром на гастроли. А я тем временем, как шпион, завернула в Школу-студию и к его возвращению уже сдала мастерство артиста. Какой ужас испытал папа, передать невозможно. В тайне от меня он пошел к нашему будущему руководителю курса, Монюкову Виктору Карловичу, и стал уговаривать его, чтобы меня не брали на курс, так как может случиться, что недостанет способностей. Можете себе представить удивление Виктора Карловича этим обстоятельством, ведь обычно бывает наоборот, а тут, оказывается, весьма странный родитель, который пытается препятствовать поступлению дочери. Монюков (я к тому времени уже сдала экзамены) стал уговаривать папу отпустить меня учиться, уверяя его, что все в порядке и незачем так волноваться. Ситуация, ко¬нечно, анекдотична, но очень показательна. В этом весь папа. Его любовь не могла допустить, чтобы дочь мучилась не в своей профессии. Он успокоился только тогда, когда увидел меня в Школе-студии в спектаклях. Видимо, ему понравилось. Я, в свою очередь, очень стеснялась фамилии папы и вскоре ее изменила. Наверное, ему это было не очень приятно, но он меня понял».
В 1983 году Евстигнееву было присвоено звание народного артиста СССР. Больше всего этой награде радовалась его мать — Мария Иванова Евстигнеева-Чернышова. Однако когда в дом сына пришли друзья, чтобы поздравить его с этим событием, она их попросила: «Только не хвалите его, не надо: он этого не любит». К сожалению, это была одна из последних ее больших ра¬достей в жизни: через год Мария Ивановна умерла. Причем судьбе было угодно, чтобы в последний день матери ее сын был рядом с ней.
В тот холодный февральский вечер он приехал к ней домой в Горький и застал сидящей в комнате. «Мама, уже поздно, ложись спать», — обратился он к ней. «Ничего, сынок, я еще посижу, — ответила Мария Ивановна. — Я знала, что ты приедешь. Теперь мне можно умереть». Сын не придал значения последним словам матери, поцеловал ее и ушел спать в другую комнату. Когда утром следующего дня он проснулся и вновь вошел в комнату матери, он увидел, что та сидит в той же позе, на том же месте. И лишь седая голова свесилась на грудь. Мария Ивановна была мертва.
Между тем это было не последнее несчастье. В 1986 году умерла и его жена — Лилия.
Стоит отметить, что в последние годы отношения Евстигнеева с женой были не слишком теплыми. Как вспоминает В. Талызина:
«Я наблюдала их отношения со стороны, и мне казалось, что Лилия серьезно больна. Для нее было очень неприятно (по-моему, это вылилось в какой-то комплекс), что Женя имел уже фантастическую славу, а она, красивейшая женщина (она действительно была необыкновенно хороша в молодости, такая американка, Дина Дурбин), оставалась как бы в стороне. Тем более что с возрастом и болезнью она утрачивала шарм и очень резко реагировала, что к Жене все тянулись, хотели с ним общаться. Когда он приходил на съемочную площадку (в 1984 году снимался фильм «Еще люблю, еще надеюсь». — Ф. Р.), то все улыбались и радовались ему, а не ей. Лиля его все время подкалывала, задевала. Но он терпеливо все сносил, старался не замечать ее подковырок».
После стольких несчастий, обрушившихся на него за короткое время, Евстигнеев все-таки не сломался и, даже более того, нашел в себе силы для дальнейшей активной как творческой, так и личной жизни. В 80-е годы он снялся в 24 картинах, среди которых: «Мы из джаза», «Демидовы» (оба — 1983), «И жизнь, и слезы, и любовь...» (1984), «Зимний вечер в Гаграх» (1985), «Гардемарины, вперед!» (1987), «Город Зеро», «Собачье сердце» (оба- 1988) и др.
Правда, в отличие от кино, в театре дела обстояли не слишком хорошо. В период 1980—1988 годов у него на сцене МХАТа состоялись только пять новых ролей. По словам В. Гафта: «Самое странное и удивительное: не складывалось у него в театре — во МХАТе. Выражаясь футбольным языком, МХАТ недооценивал возможности центрального форварда, ставя его в полузащиту или просто не заявляя его на игру. И пошли инфаркты один за другим».
После второго инфаркта, который случился у Евстигнеева в 1988 году, он попросил главного режиссера МХАТа Ефремова оставить его на год доигрывать только старые спектакли, не репетировать ничего нового. Однако Ефремов повел себя неожи¬данно. «У нас же театр, производство — если тебе трудно, то надо уходить на пенсию», — сказал он Евстигнееву. Вполне вероятно, что сказал он это, не слишком задумываясь над смыслом сказанного. Однако артиста это сильно задело. И он на самом деле ушел на пенсию. Он продолжал играть старые роли на сцене МХАТа, однако ни одной новой, после того разговора с Ефремовым, больше не сыграл.
Однако конец 80-х запомнился Евстигнееву не только грустными событиями. В тот период изменилась и его личная жизнь: он женился в третий раз. Причем его избранница оказалась на 40 лет моложе его. Ее имя — Ирина Цивина, актриса театра Константина Райкина «Сатирикон». Сама она так вспоминает о тех днях:
«В детстве я, как многие девочки, собирала портреты арти¬тов. Когда я в начале 80-х приехала из Минска в Москву поступать в театральное училище, в моем дневнике была закладка — фотография Евстигнеева из «Невероятных приключений итальянцев в России», кадр, где он со сломанной ногой — веселый, озорной, но больной. Я не особенно берегла эту открытку и даже записала на ней какой-то телефон. Со странным чувством я вспоминаю теперь о ней — как о случайном знаке своей судьбы.
Я училась в Школе-студии МХАТа у Василия Петровича Маркова. В конце второго курса он собрал нас и объявил, что с нами будет работать Евгений Александрович Евстигнеев — ставить «Женитьбу Белугина» Островского. Для Евстигнеева был устроен специальный показ, но он ушел молча, ничего нам не сказав. Мы гадали, кого он выберет: всем хотелось работать с ним, но он был не просто знаменитость, звезда — любимый, обожаемый нами артист. Я, суеверная трусиха, нарочно не стала читать пьесу и потихоньку выспрашивала у однокурсников, о чем она, какие в ней роли. В начале третьего курса пришел Евгений Александрович и прочитал свое распределение. Мне досталась главная героиня, Елена Кармина, чего я никак не ожидала, ведь я считалась характерной актрисой. Так мы встретились впервые — как учитель и ученица...»
Буквально через год после первого знакомства Евстигнеев и Цивина поженились. Этот брак вдохнул в него новые жизненные силы, он буквально преобразился. Ему вновь захотелось жить, работать. На рубеже 90-х годов он сыграл в Театре Антона Чехова Фирса в «Вишневом саде», в 1991 году — в АРТеле АРТи-стов Сергея Юрского — Глова в спектакле «Игроки-ХХ1» (премьера — в октябре). Много работы было и в кинематографе. В те годы на его счету были роли в фильмах: «Канувшее время», «10 лет без права переписки» (оба — 1990), «Шапка», «Яма», «Сукины дети» (все — 1991), «Ночные забавы» (здесь он снимался со своей молодой женой), «Лавка Рубинчика» (1992).
Последней ролью Евстигнеева в кино был царь Иван Грозный в фильме В. Ускова и В. Краснопольского «Ермак». В. Краснопольский вспоминает:
«Первоначально мы приглашали Евстигнеева на роль купца Строганова. Но он сказал, что уже играл в «Демидовых» аналогичную роль и теперь хочет сыграть Грозного. При этом он так посмотрел, у него так блеснули глаза! И мы увидели в них столько силы и столько «неевстигнеевского», что решили дать ему по-пробоваться. Я помню только одно: когда нам разрешили снимать в Кремле и он, уже загримированный, вошел в царские палаты, было такое ощущение, что появился настоящий хозяин Кремля: как он вошел, огляделся, как сел... Было ощущение, что он действительно из того рода. Работать с ним было одно удовольствие. Очень большой был жизнелюб. Выходя на площадку, обычно спрашивал: «А где положенные мне 50 граммов коньячку?», хотя в основном все это заканчивалось у него на словах. Иногда, если, допустим, мимо проходила интересная девушка, он мог продолжать говорить словами Грозного, но при этом смотреть ей вслед так выразительно, что мы понимали: Грозный и таким был...»
Играя роль великого царя — собирателя земель русских, Евстигнеев в то же время тяжело переживал творимый на его глазах распад СССР. В феврале 1992 года в одном из интервью он сказал: «Жалко страну. Из истории известно, как князья пытались собрать русские земли, чтобы сделать единое мощное государство. И вдруг настали времена, когда мы сами развалили все... У меня какое-то непонятное чувство. С одной стороны, уважаю суверенитет любого народа, любой республики, естественное стремление к свободе, а с другой — распад такой огромной державы вызывает чувство боли. Не берусь предугадать, что из этого получится, но думаю, что ничего хорошего. Страна погружается в разруху».
К сожалению, это было последнее интервью в жизни Евстигнеева. Через несколько дней его не стало. Какими были последние дни нашего героя? Слово его близким и друзьям.
В. Краснопольский: «В фильме «Ермак» есть слова: «Купцам Строгановым велеть новое войско царево для похода в Сибирь подготовить». Это последний его кадр. После этих съемок он подошел ко мне и сказал, что должен уехать в Англию на операцию. А буквально через 10 дней нам сообщили, что его больше нет. Если бы оставшиеся четыре сцены с ним вошли в картину, то роль Ивана Грозного была бы очень многоемкой и гораздо более многоликой...»
И. Цивина: «Он говорил: «У меня столько сил и энергии, я столько еще могу сделать, а сердце, как двигатель в старой машине, не тянет. Надо только двигатель отремонтировать, и все будет в порядке». Один из его знакомых незадолго до этого сделал в Лондоне, у знаменитого врача Тэрри Льюиса, операцию на сердце. «Ты знаешь, Жень, я на четвертый день после операции бегал по лестнице и пил коньяк». (Этим «знакомым» был композитор Микаэл Таривердиев, который после того, что случится в Лондоне, на долгое время потеряет покой. — Ф. Р.). От многих людей он знал, что эта операция почти безопасна и что она необходима для его хорошего состояния. Он хотел привести себя в форму и решился ехать в Лондон. Николай Николаевич Губенко, тогда министр культуры Союза, дал деньги. Евгений Александрович нашел паузу в своем расписании. 5 марта 1992 года должна была пройти операция, ему обещали, что к 10-му числу он будет в порядке, на 17 марта был назначен «Вишневый сад», на 21-е — «Игроки», потом досъемки «Ивана Грозного» (два последних эпизода с его участием). Он относился к операции легко и, казалось, не беспокоился за ее исход».
Д. Евстигнеев: «Последний раз я видел отца вечером 1 марта у меня дома. Сидели после спектакля «Игроки», он пришел вместе с Г. Хазановым. Когда я привез его домой, он, выходя из машины, на мои слова: «Ты хоть позвони оттуда, или Ира пусть позвонит, как там все...» — ответил: «Да ладно, приеду — позвоню, все нормально...»
И. Цивина: «Мы прилетели в Лондон вечером 2 марта. Нас поселили в роскошной посольской квартире. 3 марта был свободный день. У Евгения Александровича была привычка отдыхать дома, он не любил никуда ездить, гулять по улицам. Он очень много был за границей, но почти не выходил из гостиничного номера. Бродить по городу ему было неинтересно, его хватало только на первые полдня...
В Лондоне он уже был два раза, на съемках и на гастролях, тоже, конечно, просидел свободное время в номере, но ему этого было довольно. Мы сидели дома. Он немного волновался, но к вечеру и это прошло. Мы поехали на машине смотреть вечерний Лондон, зашли в какую-то таверну, выпили пива. У него было роскошное настроение — никакого страха, никаких дурных предчувствий. Он, казалось, сгорал от любопытства — как ему будут делать операцию; — рассказывал, как он себе все это представляет. Ночью я проснулась от того, что увидела во сне, как он курит. Я включила свет: он сидел и курил. Такого никогда прежде не бывало. Я рассердилась, заставила его выбросить сигарету и лечь спать, и только мельком подумала, что, должно быть, он все же очень волнуется. Через некоторое время он опять проснулся и включил свет. Он был в холодном поту и дрожал, как маленький ребенок. «Я сейчас умру». Я стала успокаивать его: «Ты вспомни свою маму. Ведь могла же она продлить свою жизнь ради тебя, потому что очень этого захотела. Зачем ты себя раньше времени хоронишь?»
Он уснул. Утром 4 марта мы поехали в клинику. Ему должны были сделать обследование, маленькую предварительную операцию — коронарографию — и оставить в клинике до утра, чтобы оперировать. Ночные страхи были забыты, он шутил и снова был в прекрасном настроении. Пока ему делали анализы, я пошла погулять, а часа через два вернулась к нему в палату и села около его кровати. Евгений Александрович сказал: «Езжай-ка ты домой. Что здесь сидеть? Приедешь завтра утром, перед операцией, а чтобы тебе не было скучно, я тебе позвоню сегодня вечером». Я решила дождаться Тэрри Льюиса и врача из нашего посольства, который должен был переводить. Полчаса мы сидели вместе, шутили, разговаривали. Евгений Александрович с утра ничего не ел перед обследованием и послал меня сказать медсестре, что он голоден. Я сходила, вернулась к нему: «Через пять минут они тебя покормят».
За эти пять минут он умер...
Все происходило так быстро, что теперь эти события прокручиваются в моем мозгу, как ускоренная съемка в кино. Только я это сказала, вошли Тэрри Льюис и посольский врач. У Льюиса в руках был лист бумаги, он стал говорить и рисовать, а посольский врач переводил, очень быстро, без пауз: «Я ознакомился с вашей историей болезни, завтра мы будем вас оперировать, но у нас принято предупреждать пациента о возможных последствиях операции. Вот ваше сердце, — он нарисовал, — в нем четыре сосуда. Три из них забиты, а четвертый забит на девяносто процентов. Ваше сердце работает только потому, что в одном сосуде есть десять процентов отверстия. Вы умрете в любом случае «сделаете операцию или нет!» В переводе слова звучали буквально так.
Евгений Александрович весь похолодел. Я держала его за руку. Я увидела, как он покрылся испариной и стал тяжело дышать носом. Когда ему становилось плохо, я всегда заставляла его дышать носом, по Бутейко. Я поняла, что с ним что-то случилось. Что-то стало происходить в его сознании, он испугался этого нарисованного сердца. Я заговорила с ним, стала его утешать, и в это время какие-то люди, которых я не успела рассмотреть, оторвали меня от его руки и быстро куда-то повели. Я успела заметить на экране, где шла кардиограмма, прямую линию, но ничего еще не понимала и испугалась по-настоящему только тогда, когда меня стала утешать медсестра.
Пришел посольский врач: «Наступила клиническая смерть. Но вы не волнуйтесь, его из клинической смерти вывели, он очнулся». Господи, если бы рядом стояла я, кто-нибудь, кого он знал, он бы очнулся навсегда... Я представила: он пришел в себя — кругом все чужое, английского языка он не знает... Я слышала суету в коридоре, это Евгения Александровича срочно повезли на операцию...
Четыре часа я просидела в этой комнате. Посольский врач прибегал с новостями: «Он умирает...», «Он жив». Я уже истерически смеялась над ним: все это походило на дикий розыгрыш. Я сидела у окна и смотрела через внутренний двор на окна реанимационной, куда Евгения Александровича должны были привезти после операции. Сто раз открывалась там дверь, приходили и уходили какие-то люди, но его так и не привезли. Вместо этого опять появился посольский врач:
— Операция закончена, ваш муж умирает. Операцию провели блестяще, но нужна пересадка сердца.
— Ну, так сделайте!
Я была потрясена тем, как холодно он говорил:
— Нельзя, это обговаривается заранее. Поэтому мы отклю¬чили его от всех аппаратов.
— Кто вам дал право?! Я позвоню нашим друзьям в Австралию, мы найдем донора... Не могли бы вы продержать его хотя бы несколько дней?
— Нет, это надо было обговорить заранее.
Вошел Тэрри Льюис: «Я вынужден вам сообщить, что ваш муж скончался...»
Через полчаса мне разрешили войти к нему...
Он лежал удивительно красивый. Я обняла его и почувствовала, что он теплый... Не может быть человек теплый и мертвый... Я умоляла его не оставлять меня — это длилось, кажется, долго-долго...
Могли ли мы представить, каким окажется наше возвращение из Лондона... Мне вернули оставшиеся от операции деньги, за которые был выбран по каталогу самый красивый гроб ручной работы из красного дерева, одежда-саван, расшитый серебром и золотом. Кто-то из посольских сказал, что гроб слишком тяжелый, что за такой вес можно перевезти пять тел. Я орала на него: он вам не тело, он великий русский артист! Атташе по культуре собирался устроить «светский раут» с гостями и прессой — отпевание Евгения Александровича в лондонской часовне; слава Богу, без этого обошлось...
Когда я садилась в самолет, господа из посольства, перестав называть Евгения Александровича «телом», были ласковы и предупредительны: «Не волнуйтесь, Евгений Александрович с вами, все в порядке, все замечательно...» Мы возвращались в Москву...
Я не перестаю искать объяснений его смерти. Она была абсолютно нелогична, абсурдна. Ведь я видела это своими глазами — спокойный, веселый человек умер сразу после того, как ему нарисовали его сердце и сказали: вот так вы можете умереть.
И я нахожу единственный ответ: его гениальное воображение. Так же как он мог представить себе любую страну, выйдя на полчаса на улицу, так же он представил себе свою смерть... Он вошел в нее, как в очередную роль...»
Похоронили Евстигнеева на Новодевичьем кладбище.
За всю свою долгую творческую жизнь Евстигнеев сыграл 55 ролей в театре и 104 роли в кино.
P. S. После смерти мужа И. Цивина прожила в России еще около года, после чего уехала в США — вместе с мужем-режиссёром. В 1994 году у них родился сын, которого они назвали в честь Евгения Александровича Евстигнеева Юджином (так американцы произносят русское имя Евгений).
Сын Е. Евстигнеева и Г. Волчек Денис окончил ВГИК и почти десять лет работал оператором. Он снял фильмы: «Слуга» (1988), «Армавир» (1991), «Луна-парк» (1992). Затем ушел в режиссуру. Его фильм «Лимита» (1994) собрал целый букет призов: «Ника-94», «Кинотавр-94», «Сан-Рафаэль-94», «Кинофорум-95», «Анже-95».
В 1992 году он женился на дочери 3. Гердта Екатерине, которая сейчас работает в документальном кино (до этого она была замужем за известным кинорежиссером Валерием Фокиным, родила от него сына Ореста).
Дочь Е. Евстигнеева и Л. Журкиной Маша работает в театре «Современник». Ее первый брак — со звукорежиссером Андреем Селянским — оказался неудачным, и молодые вскоре разошлись. В 1993 году она вышла замуж во второй раз — за актера Максима Разуваева. Через год на свет появилась дочь Соня.
Маленький комментарий.
Материал по Е. Евстигнееву из той же книги Ф.Раззакова, что и материалы о других артистах. Опубликовал его, как говорится, на злобу дня. Во- первых 80-и летний юбилей великого артиста, а во-вторых его кончина вызвана причиной, которая давно на повестке дня, но которая замалчивается и о которой я говорю в самоучителе. Это проблема ятрогении. Не все знают о значении этого медицинского термина, но от этого незнания проблема более и более дает о себе знать не только в самых чудовищных своих проявлениях, но и буквально на каждом шагу.

Далее цитирую себя по самоучителю в завершающем разделе посвященном главному секрету бельканто – малому дыханию.

В заключение о психотерапевтических аспектах проблемы голосовых связок.
О существовании их лучше вообще не знать. Также как не надо знать, где находится сердце, желудок и остальные внутренние органы. Мой отчим говорил, что до 30 лет он не знал, на какой стороне находится сердце. В феврале 2007 ему будет 90лет, и стариком его не назовешь. Нет ничего более вредного для голоса певца, чем знание, что есть голосовые связки и где они находятся. В следующем разделе об этом особый разговор. А здесь, как медицинский психолог сообщу, что вокальные педагоги, не ведая того, вырабатывают своеобразный логоневроз у всех занимающихся голосом, как речевым, так и певческим. Они, сначала объясняя механизм голосообразования, убеждают ученика, что звук образуется связками, а затем приказывают, чтобы во время речи или пения о связках ученик не думал. Но это все равно, что человеку сказать, что он болен раком, а затем приказать, чтобы он не думал об этом. На научном языке это называется ятрогения (внушенная болезнь), которая может иметь такие же последствия, как и болезнь реальная. Если такое случается и об этом становится известно, то такого врача выгоняют с работы, а могут и отдать под суд.
Внушение и самовнушение это обоюдоострое оружие. В устах умного, доброго человека (неважно о каком виде деятельности может идти речь: медицина, спорт, искусство и др.) это средство, воскрешающее человека, и напротив, недалекий или злой человек может своим словом убить.

Возможно, что Евгений Евстигнеев пережил бы операцию на сердце, которую ему проводили в Англии. Однако врач решил посвятить его в тайну его болезни и подробно, образно нарисовал ему реальную картину. Великий артист, обладавший шаляпинской способностью к перевоплощению своим воображением многократно усилил диагноз и умер на операционном столе. Вот что такое сила воображения и к чему она приводит при знании физиологических тонкостей, о которых простому человеку не то что не нужно, а нельзя знать.
Будь моя воля, этого врача я бы на пушечный выстрел не подпустил бы к пациентам. Кстати, вреднейшая привычка врачей называть своих пациентов больными. Это тоже форма ятрогении. Пора термин «больной» убрать из врачебного лексикона.

Письма, которые греют.
09.10.06. Владимир Павлович, добрый день!

С большим интересом открыл для себя Вашу методику развития голоса.
Совет обратиться к Вашей методике получил из материалов Р.Гандапаса.

Занимаюсь пять дней. Удивлен и восхищен результатами. Поголовно все прошедшие обучение пишут о появлении низких тонов в голосе, у меня это тоже произошло.
Также для меня стало открытием расширение диапазона голоса при пении. И это после 4 (!!!) дней самостоятельных занятий...
Что-же ждет меня впереди... Даже не верится... Буду старательно заниматься дальше.
Мы часто не замечаем элементарных вещей вокруг нас, которые творят чудеса. Большое спасибо Вам за гениальное открытие - Вашу методику, творящую чудеса!
…Я очень хотел бы попасть на Ваш тренинг, но, к сожалению, пока в Екатеринбурге по Вашей методике никто не преподает... Возможно, мне удастся попасть на тренинг в Москве...

С уважением, Максим Мезенин г. Екатеринбург
Мой ответ: «… Постарайтесь сейчас попасть на тренинг в Москве. После
выхода 2-го издания не ясно, как и что будет».

О насущном

Москва. 28-29 октября 2006. Начало в 12.00.Речевой тренинг.

Цена 10500 руб. Скидка 3000 руб. при предоплате до 18 октября. Предоплата в центр "Разумный путь" или на счет указанный на сайте www.bagratid.com в разделе заочное обучение. При себе иметь копию квитанции. Телефоны Центра"Разумный путь" (495) 350-30-90, 995-203, менеджер Лена 8 903 1695255-понедельник, среда, четверг. Запись и предоплата ул. Ставропольская д.14 (М.Волжская)

Москва. 25-26 ноября 2006. Начало в 12.00.Певческий тренинг в КАРАОКЕ-БУМ

Цена 10500 руб. Скидка 3000 руб. при предоплате до 18 ноября. Запись по тел. (812) 713-78-47, или 8-911-973-05-25 или voice@bagratid.com или bageon@yandex.ru Предоплата в КАРАОКЕ-БУМ (Ирина: 8 910 420 8215) или на счет указанный на сайте www.bagratid.com в разделе заочное обучение.

БУДЬТЕ В ГОЛОСЕ! Владимир Багрунов