Книги оЗона: Рекомендации / Нечеловеческий ужас и бессвязные звуки Андрея Левкина (Анна Левина)
Анна Левина
"Андрей Левкин родился в Риге в 1954 году, окончил механико-математический факультет МГУ. Во второй половине восьмидесятых-начале девяностых заведовал литературой (многим запомнилось, что был главным редактором) рижского "Родника", где впервые или почти впервые появлялись в легальной печати сочинения И. Клеха и Л. Рубинштейна, Э. Гера и В. Кальпиди, Т. Щербины и О. Хрусталевой, А. Драгомощенко и В. Кривулина, П. Вайля и А. Гениса, В. Сорокина и А. Ровнера, А. Башлачева и Я. Персикова; именно там увидели свет "Митьки" Владимира Шинкарева и - после известного перерыва - появился Солженицын, там было опубликовано первое исследование творчества Тимура Кибирова и обсуждались проблемы от "коты и культура" до "почему я не интеллигент?". Там первыми стали к почти любому слову добавлять спереди "как бы". Всякий номер был событием, открывал новые способы думать и писать, - и едва не в первую очередь эти слова относятся к сочинениям самого Левкина. Начиная с 1986 года он выпустил несколько книжек прозы. В конце девяностых переехал в Москву и стал заниматься политической интернет-журналистикой: снова очень успешно. Сначала его обзоры составили славу сайту Полит.Ру, теперь Андрей редактирует сайт СМИ.Ру. Немногословен, спокоен, доброжелателен, коренаст".
Вячеслав Курицын, из предисловия к книге "Цыганский роман"
 |
- Андрей, как вам удается совмещать писательство с редакторской работой в СМИ.ру? Она же наверняка у вас много времени и сил занимает.
- Плохо удается. Но делать нечего, приходится совмещать. На самом деле, все ужасно. Провожу на работе часов по десять в день. До сих пор так получалось, что в какой-то момент просто отключаешься и пишешь, а потом на работе расхлебываешь. Только так и мыкаешься. Тут не во времени даже, не в силах, в их отсутствии, проблема, а в инерции – начал думать о чем-то, и думаешь, и думаешь. Мозги настолько зашлепываются… Надо изобретать какие-то штуки, чтобы мозги работали иначе. Но несмотря ни на что, все более-менее получается, за последние два года многое было написано, кое-что вышло.
- А как вам нравится идея, что так и должно быть: в последний момент, из последних сил, когда не можешь не написать – только тогда и будет гениально?
- Да, пока это работает, все нормально, просто не очень понимаешь, сколько еще продержишься. Хотя, может, так и лучше, жизнь становится плотнее. - Мне здесь хорошо было после почти безвылазного сидения в Риге. А потом, я же учился в Москве, тогда еще привык к здешнему пространству: оно со мной совпадает, во что-то ложится. Я жил и в Петербурге, там все по-другому. - Петербург – очень долгий город, в него трудно въехать. Он абсолютно замкнут. Все знают друг друга, все друг друга оценивают, рассказывают бесконечные истории друг о друге. Жизнь в Питере – это отдельная профессия, о которой надо знать все. В Москве ты свой там, где ты свой, невозможно что-то построить, и это не нужно совсем. В Питере нужно строить постоянно. У питерцев очень много своих внутренних правил, ритуалов, хотя они сами этого зачастую не понимают. Все у них очень сложно и медленно, человек не торопясь вползает в город, в общение. В Москве нельзя сложно и медленно, потому что ты понимаешь: этих людей ты можешь не увидеть уже никогда. В Питере – встретишь неизбежно.
- Вы так красиво всегда писали и пишете о Москве, московской магии.
- Как – по-другому?
"Глядя на этот шершавый и густой шум внизу, захочется выйти на улицу и узнать, в чем же дело, а сырая птица уже заляпала, залепила собой небо, так что придется включить свет в прихожей и, оставив подружку в комнате, выйти за табаком, едва удержавшись, покачнувшись в дверях, от желания поцеловать ее стоящие у порога кроссовки, и выйти на угол, чтобы узнать – что же там кулдычет, и каркает, и свистит в ключ.
По мосту горбатится сияющая коробочка трамвая, кренящаяся, грозящая треснуть на повороте; ветер царапает крыши; обозначая высоту, вниз падает окурок; среди тяжелых, до черноты зеленых листьев горит электрическая лампочка, возвращая ближайшие к себе листья в зелень и делая их покорно-восковыми, а подружка в доме составила на пол маленькую лампу, мягко – того не замечая – поглаживает себя, и свет лежит на ее ногах от щиколоток до колен и, несомненно, ее обжигает".
- Что, на ваш взгляд, актуально в современной литературе?
- Не знаю, честно говоря. У меня есть своя личная мания: я против идеи, что проще надо быть. Я считаю, если можно делать сложнее, то нужно делать сложнее. Зачем иначе такая возможность существует? Простые схемы избиты. У сложности есть, конечно, свои проблемы: она делает вид, что она неизменно хороша, что в ней глубины и подводные течения, а это далеко не всегда обоснованно, но все-таки... А в целом, есть ощущение, что существующие формы уже устарели и должно появиться что-то новое. Но пройдет еще года три-четыре, прежде чем будет ясно, что именно: будут опубликованы конкретные тексты, публика их как-то воспримет.
- - Мало, да.
- Я в конце восьмидесятых журналом "Родник" занимался, года четыре, и мне никто не мешал печатать в нем то, что мне хотелось. По-моему, через "Родник" прошли все люди, которые что-то писали. Половину мы публиковали, половину – нет. Обе половины сейчас более-менее известны. То есть совсем немного народу пишет. Писателей мало.
- Нет, ну все очень просто. У той же "Амфоры" есть десяток авторов, которые пишут очень прилично. Они бы и писали: раз в год, раз в полтора года выдавали бы по книге, если бы не получали за свои труды гонорары размером 250 у.е. Писателям остается выжидать, пока издатели поймут: авторы – главное. Пока они, видимо, в процессе понимания. А мы совершенствуемся в боковых отраслях. Питерские издательства – это вообще отдельная песня. Они же организуются по принципу: открыться, напечатать участников, закрыться. И затеять новое издательство, чтобы опять напечатать участников. Смешно, да.
- На ваш взгляд, если появляется какой-нибудь необычайно талантливый автор из провинции – есть у него шансы напечататься?
- Возьмут с удовольствием. Хороший текст нормального человека примут безусловно. Другое дело, у авторов из провинции могут возникнуть проблемы с ориентацией в литературном пространстве: журналов нет, что актуально – непонятно. Человек решит, что принято писать так-то, и будет писать именно так, и промахнется. - Если человек сидит совсем в отрыве – может повлиять. Хотя свои своих как-то находят в конце концов. Вопрос в другом: важно понять, действительно ли ты хочешь этим заниматься. Писательство у нас всегда на грани сумасшествия. И если ты хочешь заниматься этим делом, готовься к тому, что у тебя будут проблемы, тебе придется еще где-то работать или у тебя не будет денег. Ты можешь найти более денежный формат писательства – но тогда это скорее всего станет такой же работой, как что-либо еще. Ты свободен сделать свой выбор. - В основном. Нельзя же ничего хорошего в сети написать-то. Бумага нужна. Когда распечатываешь с компьютера, поражаешься, сколько оказывается лишних слов. Читаешь с монитора – нормально, а на бумаге сразу видно. И потом, интернет - страшное место: ты пишешь туда, пишешь, но нет ощущения, что это кем-то читается, а потом это вообще куда-то уходит. В небытие. Бумажный формат чисто психологически приятней: вышло – значит, есть, хранится.
- Окружение настолько влияет?
- На ваш взгляд, это правильно?
- По-моему, да. Лишнее отсекается.
- И графомания не цветет?
- Для графоманов есть теперь прекрасное место – интернет. Печатай что угодно. Прелесть. Все счастливы.
- Интернет для графоманов?
"Когда бы жил в полуподвале, я б спал до полудня. На службу не ходил бы, пил бы железную воду из-под латунного крана, писал бы знакомым письма из-под полуметра земли. Слова, которых потом не вспомнишь, там, верно, и живут – в полуметре под землей, под асфальтом, пахнут сыростью. Все время растут, растут, вылезая наружу какими-то скользкими, незаметными пятаками.
Лезут из-под асфальта, камней, выпирают из убитой земли, раздвигая ее с треском: и тут их оставит то, что заставляло их продираться наверх. Они станут отдельными, забудут про соседей и превратятся в моль, в бабочек, в пыль, в камешки, в бессвязные звуки: исчезнут, будто и не было: раз уж их не заметили за эти секунд двадцать, за которые к ним не успели привыкнуть".
- Кто из писателей вам близок?
- Возраст уже не тот, чтобы подобную близость чувствовать. И потом, если бы был кто-то близкий – зачем нужно было бы самому ломаться, взял и прочитал.
- Есть, конечно. Но их же все равно кусками читаешь. Не могу представить, как это: сидишь и бесконечно читаешь горячо любимого автора. Где ж их взять-то, горячо любимых.
- Что вы, с интересом огромным. Все, казалось бы, известно, все понятно, все написано, и надо же, появляется нечто новое и становится интересней существовать.
- Возможности оказаться в месте, в котором никогда не был. Это кайф. Как во сне – ты попадаешь в города, которые кажутся реальными, носят какие-то названия, но ты понимаешь, что на самом деле их не существует.
- - А что о них говорить. Они сами по себе.
- Видимо, ощущение нечеловеческого ужаса, которое я испытал в тот момент, когда писал, пытаясь от него избавиться. Поэтому я ничего не помню о том, что писал в предыдущем абзаце, потому как дописав, попал в ситуацию следующего ужаса. И поскольку жизнь течет последовательно, абзацы последовательно сложились в текст.
- - Любимого писателя нет. Читать нечего. Приходится писать самому себе. Чтобы было, что читать.
- Нет. Потому что возникает новый ужас, который тоже никем не описан и который тоже необходимо записать. Потому что иначе с ним не справиться. Как с любовью к животным. Представьте: идешь по улице – видишь, песик – погладил, дальше пошел – а там кошечка – и ее погладил, дальше пошел – а там опять песик – и опять кошечка.
- Зачем? Они же самостоятельные. Суть в том, что они есть, и они никем не описаны, и ты чувствуешь, что должен их описать, ты от этого кайф получишь. Потому что ты сумеешь их описать, а ты хочешь делать то, что умеешь.
"В этот момент (я шел по 1-му Хвостову переулку) меня ударил в лоб криво взлетевший воробей, отчего я утерял ход этой мысли, решив при этом, что они, мысли, были несомненно правильными – раз уж были пресечены таким образом. После чего свернул в продуктовый магазин "Кураре" в Бродниковом переулке, где купил сухой суп Ramen в теплоизоляционном стаканчике, с сухими креветками, который далее съел".
С полным текстом статьи Вы можете ознакомиться в Интернет-магазине "о3он"
Цыганский роман / Андрей Левкин / 2000
Интернет-магазин "оЗон" - мощная спpавочно-инфоpмационная система, посвященная литературе, кино, музыке и программному обеспечению.
Оплата заказов почтовым переводом, наложенным платежом, через Сбербанк, по кредитной карте, наличными курьеру.
Доставка заказов почтой по всему миру, экспресс-почтой (DHL), курьерская доставка (Санкт-Петербург и область, Москва и область, Калиниград).
Добро пожаловать за покупками!
| http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru | Отписаться | Рейтингуется SpyLog |
| В избранное | ||
