Напомним, 29 февраля уроженка Узбекистана Гюльчехра Бобокулова, работавшая няней в семье, убила свою подопечную – четырехлетнюю Настю, после чего подожгла квартиру. Она не попыталась скрыться, а, напротив, с отрезанной головой девочки вышла к станции метро «Октябрьское поле». Размахивая своей страшной ношей, женщина расхаживала возле метро, крича, что она террористка. При задержании Бобокулова не оказала сопротивления.

Позже от источников в Узбекистане стало известно, что Бобокулова страдает тяжелой шизофренией и уже около 15 лет состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Следствие полагает, что женщина могла находиться под воздействием третьих лиц, которые подтолкнули ее к убийству. В частности, в настоящее время разыскивается некий гражданин Таджикистана - сожитель Бобокуловой, который мог внушать ей экстремистские идеи, пишет «Московский комсомолец».

Тем временем старший сын Бобокуловой Рахматилло арестован в Узбекистане в «профилактических и воспитательных целях». Источник в правоохранительных органах сообщил РИА Новости, что 19-летнего Рахматилло агитировали участвовать в боевых действиях в Сирии на стороне так называемого «Исламского государства» (запрещенная террористическая организация «Исламское государство Ирака и Леванта», ИГИЛ, ИГ, ISIS или IS англ., Daesh араб., ДАИШ), поэтому он взят под административный арест на 15 суток.

«Находясь в кругу граждан из Центральной Азии, он подвергся агитации для участия в боях в Сирии на стороне террористов… К нему применены административные меры наказания в профилактических и воспитательных целях. К уголовной ответственности он не привлечен, поскольку установлено, что он с матерью в Москве не встречался», - сказал источник. Он добавил, что сын Бобокуловой был опрошен в связи с происшедшим в Москве, поскольку работал в российской столице в одно время с матерью. Однако после возвращения в Узбекистан в конце 2015 года Рахматилло проживал у отца и во время приезда Бобокуловой на родину в январе 2016 года контакта с ней не имел.

В Московском центре Карнеги прошел семинар, посвященный сегодняшнему турецкому кризису. Доклад «Ближневосточный гамбит Эрдогана: есть ли будущее у «Новой Турции»?» делал Павел Шлыков — доцент кафедры истории стран Ближнего и Среднего Востока Института стран Азии и Африки (ИСАА) МГУ им.Ломоносова. «Фергана» предлагает изложение основных тезисов доклада: чем нынешний кризис отличается от предыдущих, возвращение военной турецкой элиты в политику, обострение курдской проблемы и сирийская ловушка для Анкары.

Новое в турецком кризисе

Нынешний кризис – не первый в Турции. Можно вспомнить семидесятые годы, когда коллапс турецкой экономики, в тот момент очень уязвимой, в условиях нефтяного кризиса наложился на комплекс острых социальных проблем. Это вылилось в рост насилия, массовые акции неповиновения со стороны молодежных организаций, как ультраправых, так и леворадикальных. Есть статистика: 230 человек жертв уличных беспорядков в 1977 году, 1200 – в 1978 году, более 1500 погибших в 1979 году. Итог – военный переворот, и Турция входит в пору жесткой централизованной власти.

Второе сложное десятилетие, из которого Турция тоже вышла, - девяностые, когда инфляция достигала трехзначных цифр, шло обострение курдского конфликта. Но Турция справилась.

И если смотреть на ситуацию сегодняшнего кризиса глазами историка, то можно говорить, что раз Турция преодолела кризисы семидесятых и девяностых, то и нынешний можно преодолеть. Но характер и основные показатели нового кризиса существенно отличаются, и уверенно ответить на вопрос, сможет ли Турция выйти из него столь же стремительно, - нельзя.

Чем отличается кризис, с которым Турция столкнулась сегодня, от того, что можно было наблюдать в семидесятые и девяностые?

Во-первых, многоуровневый характер проблем, которые охватили практически все сферы общественно-политической жизни, начиная от экономики и работы внутриполитических институтов и заканчивая межгосударственными отношениями. Кризис все больше проявляется в функционировании самих государственных институций.

Соцопросы фиксируют растущую неуверенность в будущем у основной массы населения Турции. И все острее ощущается исчерпанность того государственного и общественного проекта, который существует и реализуется в Турции. Причем это касается как «кемалистского проекта», так и проекта консервативно-демократического, с которым плотно ассоциировалась партия Эрдогана и его политика, особенно 2000-х годов.

В этом ключе важно рассмотреть ряд тесно взаимосвязанных вопросов и сюжетов. Во-первых, это проблема наращивания влияния военной элиты и угрозы возможного военного переворота в ближайшей перспективе.

Второй вопрос – новый формат курдской проблемы и турецко-курдского противостояния.

Третий сюжет - ближневосточная политика Анкары, те развилки и тупики, в которых оказалась Турция на сирийском направлении.

И последний вопрос – перспектива самого Эрдогана и «Партии справедливости и развития» в условиях кризиса и фактор Эрдогана как фактор поляризации турецкого общества.

Возвращение военной элиты в политику

Хорошо известно, что активное вмешательство военных – одна из отличительных черт политической истории страны, и при этом Реджеп Тайип Эрдоган в своей политической платформе 2000-х годов заявлял, что Турция будет преодолевать это «закулисное государство военной элиты» и обещал переформатировать военно-гражданские отношения. Тем более это было удобно проводить в контексте европеизации Турции, поскольку Евросоюз требовал от Турции установления новых военно-гражданских отношений: армия должна оставаться в казармах и служить гражданским политикам, а не указывать им, как действовать.

Если говорить об угрозе военного переворота, то этому могут способствовать три фактора: острый внутриполитический кризис; возрастание внешней угрозы и угрозы безопасности страны; обострение курдской проблемы.

В нынешней ситуации все три момента налицо. Можно добавить и напряженный информационный фон: подогреваются ожидания общества, что вот-вот что-то должно произойти.

Нынешнее обострение турецко-курдского противостояния, которое началось после теракта в Суруче, произошло на фоне реализации курдской инициативы примирения, прекращения огня. Есть данные о серии встреч между лидером прокурдской Демократической партии народов Селахаттином Демирташем и председателем правительства Ахметом Давутоглу, которые прошли еще в феврале 2015 года, по итогам были достигнуты какие-то соглашения. Четкой информации, о чем договорились, нет, но, тем не менее, переговорный процесс не прекращался, пока не прошли июньские выборы и не случился взрыв в провинции Шанлыурфа, в городе Суруч, 20 июля.

Теракт в Суруче

Тогда было перечеркнуто все: и достигнутые результаты, и риторика о том, что война с курдами экономически затратна, а турецкий народ уже принес на алтарь турецко-курдского противостояния колоссальное количество жертв. Все это было в одночасье забыто.

И что получается? С одной стороны, в стране открывается «восточный фронт». С другой – Эрдоган фактически предает ценности, которые его партия и правительство отстаивало в течение нескольких лет, продвигая идею несилового решения курдского вопроса.

Можно это расценить не только как действия в условиях изменившейся конъюнктуры: потеря большинства в парламенте после выборов, рост популярности курдских политиков – но и как сдачу части позиций военной элите. И если рассматривать это так, то мы видим, что возникает ситуативный, конъюнктурный союз: коалиция с военной элитой, которая с 2007-2008 года активно вытеснялась из политической сферы и подвергалась репрессиям: количество отставных и действующих высших офицеров, отправленных по разным делам в тюрьму, превысило 300 человек.

Но все это было забыто, и возникла необходимость делиться властью с военной элитой. Произошло это достаточно мягко, и основные СМИ даже не сфокусировались на этом моменте. В сентябре 2015 года стали проводиться массированные спецоперации в городах на юго-востоке Анатолии, охвачено было порядка семи курдских городов: Джизра, Силопи и так далее – это полтора миллиона жителей. Комендантский час, отсечение от электричества, связи, интернета, тотальные зачистки…

Павел Шлыков, доцент Института стран Азии и Африки МГУ, кандидат исторических наук

Означает ли это, что военная элита возвращается в политику? Сложилась парадоксальная ситуация: законы, которые принимались для того, чтобы отобрать политическую субъектность у армии во второй половине 2000-х годов, стали мешать власти повернуть все вспять, вывести военную элиту из-под удара и сделать ее своим тактическим союзником.

Насколько реален военный переворот?

С одной стороны, армия сохраняет за собой статус наиболее влиятельного государственного авторитетного института в Турции, несмотря на акции, порочащие военную элиту, характерные для 2008-11 годов. Армия сохранила то, что десятилетиями нарабатывалось в кемалистской республике.

Но нет ощущения, что армия и военная элита могут осуществить военный переворот, как это было в мае 1960 года, в марте 1971-го или в сентябре 1980-го.

Вспомним 2007 год. Все реально ожидали, что военная элита осуществит госпереворот, поскольку не сможет сдать пост президента политику с исламистскими корнями – Абдулле Гюлю. На ресурсе Генштаба был опубликован меморандум. Но не сложилось. Армия и элита почувствовали, что поддержки общества не достаточно, военный переворот может оказаться неуспешным и будет означать существенные потери для военной элиты.

Сегодня тоже возникает ощущение, что военная элита возвращается и выступает противовесом той политике, иногда авантюрной, особенно внешней, которую демонстрирует Реджеп Тайип Эрдоган. Весной 2015 года шли разговоры о турецком вторжении в Сирию, но военная элита сумела переубедить политиков, и интервенция не была осуществлена. То же мы наблюдаем и в конце зимы 2016 года: политики заявляют, что именно сейчас очень удобный момент для вмешательства, и если его упустить, то Турция никогда не вернет себе субъектность в сирийских делах. Однако военная элита оказывается очень важным противовесом с точки зрения ощущения «красной линии», перейти которую едва ли возможно и вряд ли нужно.

Новый формат курдской проблемы

Более тридцати лет существует курдская проблема. Курдское меньшинство, которое в Турции насчитывает, по разным данным, от 10 до 12 млн человек, т.е. 15% населения, последние годы продемонстрировало способность к политической консолидации. Это новое для турецкой и курдской политики. Тут сыграло множество факторов, в том числе появление «Исламского государства» (террористическая группировка, запрещена в России. – Прим. «Ферганы».) и необходимость консолидации для борьбы с ним. Но в турецком контексте важно, что это произошло в условиях борьбы за власть, и индикатором стали парламентские выборы 2015 года, и июньские регулярные, и ноябрьские досрочные.

Раньше турецких курдов можно было разделить на три политические группы: националистически настроенные, которые были главным ресурсом «Рабочей партии Курдистана», и они могли поддерживать те политические силы, которые выражали лояльность РПК или не демонстрировали неприятие идей РПК под руководством Оджаллана.

Вторая группа – левые курды-алевиты. С шестидесятых годов они составляют достаточно последовательный электорат социально-демократических партий, прежде всего Народно-республиканской партии. Им были близки секулярные ценности Кемалистской республики, которые отстаивала НРП.

И, наконец, религиозно-консервативные курды, которые, по разным подсчетам, составляли примерно половину всех турецких курдов. И в 2000-е годы они встроились в систему ценностей, которую Турции предложила «Партия справедливости и развития», и поддерживали ПСР. Значительная часть турецких курдов как бы выводилась за рамки курдской проблемы: с ними можно было вести диалог.

Но в 2015 году эта схема дала трещину, которая, в том числе, стала следствием разочарования этих религиозно-консервативных курдов в ПСР. Можно выделить несколько факторов, и главный – психологическое чувство солидарности с курдами города Кобани, который находится на сирийской территории возле турецкой границы. Турецкие военные не вмешивались и лишь наблюдали, как боевики ИГИЛ в сентябре 2014 года сжимают в осаде этот курдский город. Тогда турецкие курды, в частности, из города Джизра, шли добровольцами на помощь сирийским курдам.

Это чувство разочарования сыграло злую шутку с ПСР, которая боролась за курдский электорат, и и июле 2015-го курды проголосовали не за ПСР, а за партию Демирташа, которая не пропагандировала радикальных методов (Демократическая партия народов стоит на несиловых методах борьбы, хотя власти часто забывают об этом и ставят ДПН на один уровень с РПК) отвечала той модели всеохватной партии, которую предлагала ПСР все двухтысячные годы.

Внешние угрозы не вызывают консолидации общества

Важный фактор эскалации напряженности в Турции – протяженность турецко-сирийской границы, почти 900 км. Критики Эрдогана твердят о проницаемости этой границы: мол, джихадисты заходят на территорию Турции подлечиться и обновить амуницию. Но ведь эта проницаемость имеет и вторую сторону: граница открыта и для тех, кто идет в Турцию совершать теракты. Фактор проницаемости границ ставит Турцию не только под удар западных союзников, борющихся с ИГИЛ, но и угрожает внутренней безопасности страны.

Однако вопрос угрозы национальной безопасности сегодня не вызывает консолидации в турецком обществе. И это то новое, чем характеризуется ситуация в Турции.

Когда шла борьба с боевиками РПК, местное население иногда даже помогало турецким силовикам. Существовал некий общественный договор: мы вам обеспечиваем безопасность, а вы нам помогаете бороться с радикалами. Курды были разобщены, как и все турецкое общество. Однако теперь угроза национальной безопасности не объединяет, а наоборот – разъединяет на два лагеря: тех, кто поддерживает политику власти и ПСР в отношении курдов, и тех, кто выступает против силового решения курдского вопроса.

Даже турецкие ученые, которые до последнего не стремились оказаться в авангарде политических баталий, - выступили в январе 2016 года с открытым письмом «Мы небудем частью этого преступления», вкотором призвали турецкие власти «прекратить резню ибойню» наюго-востоке страны ивернуться застол переговоров длямирного урегулирования курдской проблемы (письмо подписали более 1100 человек. – Прим. «Ферганы».). Против ученых была начата кампания, часть из них уволили из университетом, все это получило международный резонанс.

Сирийская ловушка для Турции

Прошедший год сирийские дела развивались в крайне нежелательном для Турции ключе. А после 24 ноября, когда Турция сбила российский Су-24, Анкара фактически утратила большинство возможностей как-то влиять на ситуацию в сирийском кризисе.

Турецкие проправительственные СМИ последние недели активно продвигают идею, что сейчас настал удобный момент вмешаться и вернуть себе субъектность в сирийских делах. Решится ли Турция на интервенцию – это вопрос.

Во-первых, войсковая операция требует огневого прикрытия с воздуха, без которого в современных условиях невозможно ведение сколь-нибудь серьезных боевых действий. Артиллерия – а Турция ведет огонь по позициям сирийских курдов – такого прикрытия дать не может.

Кроме огневого прикрытия, с воздуха удобней осуществлять наблюдение и разведку за перемещением сил противника. Отвод и переброску войск также лучше проводить вертолетами, это минимизирует человеческие потери. Позволит ли Россия, фактически контролирующая небо над Сирией, турецким боевым самолетам и вертолетам хозяйничать в сирийском небе? Очевидно, что ответ отрицательный.

Второе. На политико-дипломатическом уровне войсковую операцию откровенно поддерживают Саудовская Аравия и ряд других стран Залива. Если Эрдоган решится на вторжение, то он должен одновременно решиться выступить и против США, и против западных союзников, и против России. Это большой риск, и вряд ли Эрдоган на него пойдет. Кроме того, на земле придется воевать и с джихадистами из ИГИЛ, и с армией Башара Асада, и с сирийскими курдами. Не слишком ли много фронтов?

Третье. Турция, ввязавшись в наземную операцию в Сирии, откроет у себя второй фронт турецко-курдского противостояния. И то, что относительно локализовано сейчас в Юго-Восточных провинциях, может перехлестнуться и на всю территорию, а ресурсов контроля у власти недостаточно, и последние теракты это отчетливо показали.

Таким образом, можно говорить, что все, что происходит в Турции вокруг Сирии, во многом является «продуктом внутреннего потребления», направленным на мобилизацию турецкого общества, прежде всего, в условиях обострения противостояния на Юго-Востоке.

Перспективы Эрдогана и его партии

Сам по себе турецкий эксперимент построения демократии приобретает причудливые формы. С одной стороны, в первые годы нахождения у власти Эрдоган запускает проект амбициозных политических и экономических реформ. Для многих в Турции, как сторонников, так и противников «Партии справедливости и развития», - то, что осуществлялось до 2007 года, было прорывом. Но с 2007 года и особенно после 2010-го, когда была осуществлена последняя конституционная реформа, картина резко изменилась, и вектор общественно-политического развития принял иное направление. Более того, сами реформы и достижения 2000-х подверглись ревизии.

Если говорить только о сценарии дальнейшего политического развития Турции, то страна стоит перед выбором. С одной стороны, модель, которую предлагает Эрдоган: всенародно избранный президент-автократ, который опирается на поддержку электората и подотчетен только своим избирателям. С другой стороны – вариант полноценного парламентаризма, который сопряжен с созданием более конкурентной избирательной среды, конкурентных выборов и более представительного парламента.

От кого зависит, по какому сценарию Турция пойдет? Ответ очевиден – да, от Эрдогана. Но нужно обратить внимание на Ахмета Давутоглу - главу правительства, который по Конституции является главой государства.

Если бы Ахмет Давутоглу мог добиться существенной поддержки среди депутатов партии и вежливо попросил бы Эрдогана заниматься своим делом в рамках конституционных полномочий – вероятность реализации второго сценария была бы существенно выше. Но как действует Давутоглу? После августа 2014 года, когда Эрдоган стал президентом, а месяц спустя Давутоглу – главой правительства, Эрдоган выбрал Давутоглу своим преемником, поскольку тот – человек лояльный. Давутоглу не обладает на сегодняшний день ни необходимой для самостоятельных шагов харизмой, ни поддержкой, ни обширным кругом соратников и сторонников, - чего у Эрдогана в достатке.

Реджеп Тайип Эрдоган, победивший на выборах в июне 2014 года

Более того, сам Давутоглу не стремится бросать вызов власти и влиянию Эрдогана. Эрдоган может инициировать вопрос о смене лидера партии на ежегодном партийном конгрессе, и заменить Давутоглу на более лояльного и удобного человека.

После того, как Эрдоган стал президентом, начало действовать негласное правило приоритетности президента во всех вопросах управления страной, даже в делах правительства. Формально права президента ограничены действующей Конституцией, но фактически он уже действует по модели, которую предлагает: очень ограниченная система сдержек и противовесов и широчайшие полномочия всенародно избранного президента, подотчетного только электорату.

Можно отследить по новостям: за Эрдоганом всегда – первое слово по всем критически важным вопросам, внутри- или внешнеполитическим. И само правительство фактически следует курсу Эрдогана. Более того, турецкие газеты пишут, что министры сначала встречаются с Эрдоганом, а потом уже с Давутоглу.

Судя по всему, сам Ахмет Давутоглу в значительной степени смирился с фактом такого колоссального влияния Эрдогана на партию, лидером которой формально является сам премьер. Но система двойного или дублирующего управления не устраивает Давутоглу, и здесь уже могут быть разные сценарии развития. Премьеру даже задавали вопрос, что он думает насчет президентской формы правления и той модели, которую отстаивает Эрдоган.

И Давутоглу очень аккуратно ответил, что непродуктивно день и ночь обсуждать этот вопрос, и его задача - максимально эффективно сделать все, что возможно, в рамках существующей политической системы.

Записала Мария Яновская