«Полония» на Востоке: Об истории польской диаспоры в Центральной Азии
2009-12-25 22:54 Михаил Калишевский

Превратности истории, по большей части трагические, привели к тому, что на бескрайних просторах Центральной Азии свой второй дом нашли представители самых разных народов. «Фергана.Ру» ранее рассказывала о судьбах прибывших сюда корейцев, немцев, греков, татар, турок-месхетинцев.

Сегодня пришел черед рассказать о сформировавшейся в регионе части мировой польской диаспоры «Полония». На протяжении почти двух столетий полякам пришлось жить на этом экзотическом пространстве и в тягучем восточном времени: одни тосковали по «ойчизне», хранили непокорный национальный дух и католическую веру, другие быстро привыкали к новой родине, растворялись в непривычном окружении и забывали язык своих предков.

Переселенцы вольные и невольные

Древние летописи свидетельствуют, что еще в 1246 году вроцлавский монах Бенедикт вместе с итальянцем Джованни Карпини по пути в Монгольскую империю пересек Центральную Азию. По мнению историков, это было первое посещение региона европейцами, причем на 25 лет раньше путешествия Марко Поло. Бенедикт и Карпини оставили много ценных свидетельств о традициях, обычаях и образе жизни народов тогдашней Центральной Азии.

Снова соотечественники Бенедикта появились в регионе лишь через шесть веков, причем оказались они там не по своей воле – это были участники польских восстаний 1830-1831 и 1863-1864 годов, которых царское правительство ссылало на окраины Российской империи, в том числе и в казахские земли. Среди ссыльных было немало талантливых людей, посвятивших этим местам свое творчество. Так, Адольф Янушкевич, друг польского поэта Адама Мицкевича, увековеченный им в поэме «Дзяды», хорошо знал казахский язык и обычаи казахов. В течение 18 лет он собирал казахские легенды и песни и опубликовал их в своих «Дневниках и письмах из путешествий по киргизским степям», вышедших в Париже в 1861 году. Известный поэт Густав Зелинский тоже был очарован казахской степью, он прославил ее в своей знаменитой поэме «Киргиз» (согласно принятой в тогдашней России терминологии, казахи назывались «киргизами» или «киргиз-кайсаками». - Прим. авт.).

Однако более-менее устойчивая польская община появилась в регионе в результате завоевания Туркестана Россией. В этом есть что-то парадоксальное - первыми сюда прибыли поляки, служившие в русской армии, - той самой армии, которая кроваво подавила все попытки восстановить независимость Польши. А теперь поляки на русской службе воевали с «туземцами», чтобы уже их лишить независимости. Наверное, часть поляков были твердо убеждены в своей «цивилизаторской» миссии на Востоке, другие, возможно, верили, что лояльность в отношении России – благо для Польши, но, скорее всего, большинство просто следовало шляхетским понятиям о чести, не допускающим нарушения воинской присяги.

Понятно, что формирование польской диаспоры на первых порах шло почти исключительно за счет лиц, служивших в армии и живших в военных поселениях. После выхода в отставку много польских военных осталось в этом краю, поселившись в городах. Затем к ним присоединились чиновники (уже в 1871 году в расположенной в Ташкенте администрации Туркестанского генерал-губернаторства было 18 поляков) и устремившиеся в Туркестан в поисках работы учителя, врачи, юристы, предприниматели, инженеры, высококвалифицированные рабочие и ремесленники. Продолжали ссылать в Центральную Азию и нелояльных поляков.

Уже в 1897 году, согласно данным первой переписи населения, на территории Туркестана проживали 11.597 поляков. Около 90 процентов из них жили в городах. Больше всего их было в Ташкентском уезде – 2.214 поляка (2.080 мужчин, 134 женщины). Из них в Ташкенте – 2.206 человек (2.074 мужчины, 132 женщины). Образ жизни, юридическое и имущественное положение «туркестанских» поляков в те времена в целом не отличались от образа жизни и положения «туркестанских» русских. Естественно, поляки старались поддерживать собственную религиозную и культурную жизнь – по мере роста диаспоры образовывались католические приходы, на рубеже XIX и ХХ веков в Центральной Азии появились первые костелы, прихожанами которых обычно становились не только поляки, но и немцы-католики. Кстати, в те времена в Туркестане были довольно широко распространены польско-немецкие браки – видимо, в необычной восточной обстановке европейцев западнохристианской традиции особенно сильно «тянуло» друг к другу. Наметился «ручеек» польской экономической колонизации – небольшие группы безземельных польских крестьян из Келецкого и Люблинского воеводств в 1906-1910 годах стали переселяться на земли в Казахстане.

Поляки внесли заметный вклад в просвещение и культурное развитие региона. В начале ХХ века музыкальный критик Александр Затаевич, переехавший жить в Оренбург, познакомился с казахским музыкальным творчеством. Эти мелодии настолько его поразили, что он стал записывать казахские песни. Собрал и издал более 2300 песен и мелодий степных акынов и музыкантов. Уникальная коллекция Затаевича не потеряла значения до сих пор.

Среди поляков, проводивших активную культурную работу в Узбекистане, можно назвать коллекционера С.Борщевского и этнографа A.Писарчика. Большую роль в становлении здравоохранения Узбекистана сыграл врач-невропатолог М.Федорович. В 1910 году он начал работать в Ташкентском уезде, а уже в 1918 году создал городскую физиотерапевтическую клинику, которая позднее была преобразована в Республиканскую физиотерапевтическую больницу-лечебницу и названа его именем.

Во время Первой мировой войны в Туркестан пошли эшелоны с тысячами военнопленных австро-венгерской и германской армий, среди которых было немало поляков. Тяжелые, а для европейцев порой прямо-таки невыносимые климатические условия, а также голод и антисанитария, привели к тому, что многие из них погибли. Особенно тяжелые условия сложились в Троицком лагере (ныне в границах города Чирчика под Ташкентом), где было сосредоточено 18 тысяч пленных, из них - около тысячи поляков. Примерно семь тысяч пленных умерли, среди них - не менее трехсот поляков. Сначала их хоронили на берегу реки Чирчик, а потом на ташкентском христианском кладбище за рекой Салар. Могил умерших военнопленных не сохранилось, но остались записи в книгах об умерших, которые велись в ташкентском костеле. В 1915-1917 годах этим занимались ксендз Пранайтис и его помощники, которые в некоторые месяцы совершали по 8-10 погребений ежедневно.

В разы увеличила численность польской диаспоры в регионе волна беженцев, вывезенных в 1914-1915 годах из западных областей Российской империи. Только в район Ташкента в 1915 году прибыло порядка 10 тысяч поляков. Беженцы обычно селились компактными группами. В Ташкенте польское население проживало на улицах Дачной (в марте 1916 года их насчитывалось здесь 500 человек) и улице Долинского (до 100 человек). Кроме того, в разных частях города жили еще до 60 семейств. В Ташкенте работали специальные приюты для детей польских беженцев, их было тут до 50 человек.

За пределами Ташкента поляков, как правило, размещали в русских поселениях Ташкентского уезда. Довольно крупные польские колонии образовались также в Самарканде, Фергане, Коканде, Андижане, небольшая польская община обосновалась в Бухаре. Помощь польским беженцам и военнопленным оказывали благотворительные общества и землячества. Самое известное из них — «Общество вспомоществования бедным семействам поляков, участвующих в войне, и беднейшему польскому населению, пострадавшему от военных действий». Его филиалы действовали в Ташкенте, Коканде, Самарканде.

Одним из результатов Февральской революции 1917 года стало освобождение сосланных поляков. Большевистский переворот, гражданская война и вызванный ими хаос в полной мере затронули и польскую диаспору региона. Определенная часть «туркестанских» поляков поддержала красных, среди них были даже видные большевистские деятели, например, B.Фигельский - комиссар Туркестанской республики времен гражданской войны. Часть поляков, находившихся в Туркестане, выступила против большевиков, в том числе и с оружием в руках. Правда, в Центральной Азии не появилось отдельных польских «белых» формирований, как это случилось в европейской России, в Сибири и на Дальнем Востоке. Все же основная часть бывших военнопленных, беженцев, а также немало «местных» поляков стремились уехать в ставшую независимой Польшу, воспользовавшись польским декретом об «оптации» (1918).

Сделать это в условиях гражданской войны было очень сложно. К тому же большевики чинили всяческие препятствия - как из «прагматических» соображений, так и из-за подозрительности, а то и прямой враждебности к полякам, особенно усилившейся после начала польско-советской войны (1919-1921). Например, в протоколе заседания Туркестанской Комиссии, занимавшейся вопросом выполнения советского «Декрета о выходе некоторых категорий лиц из Российского гражданства» от 5 октября 1919 года говорилось, в частности, что «с выходом из российского гражданства лиц, принадлежащих к постоянным жителям Польши, Украины и Литвы, в Туркестанской Республике может создаться положение, ставящее ее в затруднительное положение на случай мобилизации, так как в пределах Республики число поляков, украинцев и других народностей, считающих декрет «О выходе из Российского гражданства» к ним применяемым, по имеющимся сведениям, довольно значительно». В этой связи предлагалось «придерживаться до поры до времени выжидательной тактики действий».

Впрочем, «выжидательная тактика» не мешала туркестанским большевикам третировать поляков, регулярно требуя от них срочно «определиться». При этом выставлялись совершенно нереальные сроки, которые потом сами же большевики и продлевали. В 1923 году НКВД Туркестанской Республики издал окончательное постановление, касавшееся военнопленных: «Все военнопленные, не выехавшие своевременно на родину с назначенными к отправке эшелонами и не имеющие национальных паспортов, приравниваются к гражданам РСФСР». Отныне никакие обстоятельства во внимание не принимались. В целом же большинству поляков, заброшенных в Туркестан во время Первой мировой войны, удалось вернуться на родину. Но часть из них все же осталась, главным образом, по причинам личного порядка вроде женитьбы и тому подобного. А вот «местным» полякам, то есть тем, кто родился в Туркестане, уехать было гораздо сложнее. Даже тем из них, кто не принял советского гражданства и смог обеспечить себя польскими документами. Задерживали, прежде всего, «спецов» - например, инженеров, работников железнодорожных служб и других квалифицированных специалистов.

В итоге, согласно первой переписи населения в СССР (1926), в бывшем Туркестане проживало 8.294 лиц польской национальности, что составляло всего 1,1 процента всех поляков Советского Союза. При этом первенство по численности польского населения в регионе перешло от Узбекистана к Казахстану (около 5000 человек). Удивительно, но почти до середины 1930-х годов определенной части «туркестанских» поляков удавалось сохранять польское гражданство, пока ОГПУ окончательно не пресекло это «безобразие» - те, кто упорствовал в своей принадлежности к «буржуазно-помещичьей Польше», просто превратились в «польских шпионов» и отправились «куда надо». Остальные приняли «краснокожую паспортину».

Волны депортации

Вскоре «куда надо» были отправлены тысячи других поляков-обладателей «серпасто-молоткастых», чья вина перед советской властью состояла лишь в том, что их угораздило родиться и жить не в том месте. Им пришлось расплачиваться за причудливость приграничного размежевания по результатам советско-польской войны (Рижский мир 1921 года), когда граница прошла там, где раньше ее никогда не было – главным образом по рекам. Люди, веками жившие сначала в Речи Посполитой, а потом в Российской империи, конечно же, не подозревали, что в будущем здесь пройдет граница, да еще с Советским Союзом. И села вольготно располагались по обоим берегам рек. В результате, когда реки превратились в границу, она рассекла единые прежде села и местечки, разделила целые семьи, ближних и дальних родственников, друзей, деловых партнеров, просто знакомых и так далее.

В 1920-е годы приграничное население полулегально пересекало границу в обоих направлениях. Тогда ликвидировать подобный беспорядок ни СССР, ни Польша просто физически не могли. Но в 1930-е годы советская власть уже достаточно окрепла, чтобы пресечь всю эту вольницу, тем более что через границу просачивались слухи об ужасах коллективизации, о массовом голоде и, конечно же, о возводимых в приграничной зоне укрепрайонах. Было решено очистить приграничные районы от «неблагонадежного» населения. А кто считался крайне «неблагонадежным»? Безусловно, поляки (вместе с немцами, финнами, эстонцами, латышами).

В 1935 году из приграничных зон соответствующих границ «вычистили» финнов, ингерманландцев, эстонцев и латышей. А в 1936 году было принято целых два постановления СНК СССР (Совета Народных Комиссаров, с 1946 года – Совет Министров. - Прим. ред.): «О переселении из УССР в Казахскую АССР» от 23 января 1936 года (№111-01) и «О выселении из УССР и экономическом обеспечении в Карагандинской области Казахской АССР 15.000 польских и немецких хозяйств» от 28 апреля 1936 года (№776-120сс). В результате на Украине были ликвидированы польские национальные районы (несколько позднее то же самое произошло с польским районом имени Дзержинского в Белоруссии), а 800-километровая приграничная полоса Винницкой и Киевской областей была «очищена» от поляков и немцев. В Южно-Казахстанскую область отправили 5500 семей, в Алма-атинскую и Карагандинскую - по 3000 семей, в Восточно-Казахстанскую - 2000, в Актюбинскую - 100 семей. Предполагалось использовать хозяйственные навыки высланных - они должны были развивать свекловодство и табаководство на целинных землях. По различным оценкам, всего было депортировано порядка 70 тысяч человек, из которых поляки составили примерно 80 процентов.

Депортируемым предоставили право взять с собой скот и по 100 килограммов вещей на человека. Везли их, как и полагалось тогда, в товарных вагонах. На месте выделялась земля, создавались колхозы. Высланные на три года освобождались от всех налогов и поставок. В Казахстане под размещение депортированных было заложено 37 новых поселков и создано три новых МТС. Созданием поселков руководили структуры ГУЛАГа.

В тот момент власти не делали особого акцента на этнической принадлежности выселяемых, упирая на их «социальную чуждость» и «неблагонадежность». Тем не менее, высланные поляки, хотя и получили статус, близкий к статусу «трудпоселенцев», то есть «бывших кулаков», поначалу формально в эту категорию зачислены не были. Более того, сохранив за собой, как и «трудпоселенцы», статус полноправных граждан СССР, то есть советские «избирательные права», они имели большую по сравнению с «бывшими кулаками» свободу передвижения внутри области, куда были выселены. А молодежь по достижении 16 лет, согласно постановлению СНК от 22 октября 1938 года, беспрепятственно выезжала в другие области на работу или учебу.

Несомненно, высланные в 1936 году поляки претерпели множество бед и лишений, но если сравнивать их положение с положением раскулаченных в 1930–1931 годах крестьян-«спецпереселенцев», будущих «трудпоселенцев», то у последних ситуация была значительно тяжелее. Высланные в 1936 году поляки были официально причислены к «трудпоселенцам» лишь в 1940 году (приказ НКВД СССР №35/292368 от 30 октября).

Зачастую поляков селили в населенные пункты с преобладанием казахов. Сохранились документы, подтверждающие, что местное население встретило их весьма доброжелательно. Так, заместитель заведующего сельхозотделом ЦК ВКП(б) Ицков с тревогой сообщал секретарю ЦК Андрееву, что в одном из колхозов Кустанайской области «ссыльным устроили такую радушную встречу, что отдали им дневной удой молока с фермы, так что даже дети колхозников в детплощадке остались без молока».

Естественно, были и проблемы, прежде всего языковые. Многие приехавшие говорили по-польски и немного по-русски, а в ряде населенных пунктов, куда они прибывали, все говорили только по-казахски. В результате кое-где, например, в поселке Октябрь (ныне Нура) Алма-атинской области, сложился своеобразный польско-казахский диалект, который лишь по прошествии времени был вытеснен русским.

Обусловленный «пактом Молотова-Риббентропа» раздел Польши (часть историков называет его четвертым, часть – пятым) вызвал сразу несколько «волн» депортации поляков из Западной Белоруссии и Западной Украины, присоединенных в 1939 году к СССР (8 из 16 воеводств «Второй Речи Посполитой» - Станиславовское, Тарнопольское, Львовское, Полесское, Волынское, Виленское, Белостоцкое и Новогродское). По своим масштабам и жестокости эта депортация во много раз превосходила высылку 1936 года.

Слухи о грядущей массовой высылке поляков на Восток стали ходить почти сразу же после расчленения Польши в сентябре 1939 года. Тем более что основные контингенты для депортации были предусмотрительно интернированы советскими войсками, иные даже осуждены: плененные польские офицеры и солдаты (советская сторона не признавала их в качестве военнопленных), все, кто не успел скрыться от советов «социально чуждые», - чиновники, полицейские, помещики, промышленники, торговцы, а также лесники и железнодорожники. Их судили «тройки» и приговаривали к срокам от 8 до 20 лет по 54-й или 58-й статье уголовного кодекса РСФСР.

Но Москве этого было мало. 2 декабря 1939 года Берия представил Сталину проект, а 29 декабря уже последовало постановление СНК №2122-617сс «Положение о спецпоселках и трудовом устройстве осадников, выселяемых из западных областей УССР и БССР», а также инструкция НКВД «О порядке переселения польских осадников из западных областей УССР и БССР».

«Осадники» – бывшие солдаты польской армии, отличившиеся в польско-советской войне 1919-1921 годов и получившие в 1920–1930-е годы землю в Западной Украине и Западной Белоруссии. Это было своего рода польское «казачество», военные поселенцы, наряду с занятиями сельским хозяйством выполнявшие еще и некоторые полицейские функции. 85 процентов «осадников» составляли поляки, но среди них было немало украинцев и белорусов. После прихода советских войск все они были объявлены «злейшими врагами трудового народа».

Выселять собирались, конечно, не только «осадников». Депортации подлежали десятки тысяч других лиц, включая часть беженцев из оккупированной немцами части Польши. Но основной целью, безусловно, стали представители польской элиты – офицеры, полицейские, чиновники, священники, интеллигенция, а также просто социально активные группы населения – члены польских повстанческих организаций, зажиточные крестьяне («кулаки»), политизированные студенты. И, естественно, члены семей всех этих «социально чуждых элементов». Основанием для применения репрессивных мер служил не только сам факт принадлежности к какой-либо категории «врагов», но и всего лишь подозрение в принадлежности к таковой, а то и просто в «неблагонадежности».

«Первая волна» депортации началась 10 февраля 1940 года. Под нее попали не только «осадники» и «легионисты» (ветераны Легионов Пилсудского), но и просто госслужащие, причем очень много работников лесного хозяйства. В советских официальных документах того времени даже появился такой термин – «спецпереселенцы осадники и лесники». Под это дело загребли, как полагается, немало простых крестьян, как поляков, так и украинцев. Высланных в ходе «первой волны» отправляли, в основном, в Сибирь и на европейский север России. Большая часть депортируемых получала по 10 лет «спецпоселения», но наиболее «статусным» полякам обычно давали более продолжительные, причем лагерные сроки. Или расстреливали, как офицеров в Катыни и в других менее знаменитых местах.

Основанием для «второй волны» депортации стало постановление СНК №289–127сс от 2 марта 1940 года о выселении из БССР и УССР членов семей всех уже репрессированных категорий, а также родственников польских военнослужащих, содержавшихся в лагерях для военнопленных. Тем же постановлением предусматривалась «административная высылка беженцев с территории бывшей Польши, отошедшей к Германии, изъявивших желание выехать из СССР на занятую немцами территорию и не принятых германским правительством».

10 апреля 1940 года СНК постановлением № 496–177сс утвердил специальную инструкцию по выселению лиц, подпадавших под постановление от 2 марта. Уже 13 апреля акция началась, при этом наряду с членами семей репрессированных высылалась часть населения приграничной полосы, главным образом опять же зажиточные крестьяне. Основную массу высланных «второй волны» отправляли в северный Казахстан (в Актюбинскую, Кустанайскую, Северо-Казахстанскую, Павлодарскую, Семипалатинскую и Акмолинскую области) и частично в Узбекистан (как правило, на 10 лет).

Согласно постановлению от 5 марта, должны были выслать и беженцев, которых особенно много скопилось в Львове. Это были в основном евреи (85 процентов), бежавшие не только из западной части Польши, но также из Чехословакии и Австрии. Однако их депортация была отложена до 5 июня 1940 года - даты отъезда германской комиссии, принимавшей индивидуальные заявления польских граждан о переселении на территорию, контролируемую Германией. После отказа немцев принять беженцев-евреев, советские власти сначала предложили им «добровольно» ехать в Сибирь или в Казахстан, но так как желающих нашлось мало, всех отправили туда под конвоем. В данном случае, правда, депортация спасла им жизнь.

«Беженцев-спецпереселенцев» рассматривали не как «заклятых врагов», каковыми считались «осадники» и прочие «социально чуждые», а как «интернированных эмигрантов». Отправляли их в основном на север России. В том же июне 1940 года в ссылку была отправлена и «третья волна» поляков – специально нашли и «довыскребли» семьи польских офицеров и резервистов, расстрелянных НКВД в мае 1940 года.

«Четвертая волна» депортации пришлась на май 1941 года, она затронула в основном южные воеводства бывшей Восточной Польши, в частности, Станиславское и Волынское. Соответствующее постановление СНК и ЦК ВКП(б) было издано 14 мая 1941 года. Одновременно оно предусматривало арест и 20-летнее спецпоселение для членов семей «участников контрреволюционных украинских и польских националистических организаций» (в дальнейшем намечалось провести аналогичную операцию и в Западной Белоруссии). Есть основания предполагать, что в этническом отношении в этом потоке преобладали украинцы, но там были, разумеется, и поляки. Наконец, последняя из депортаций имела место в конце июня 1941 года в бывших Белостокском, Новогродском и Полесском воеводствах, а также в Литве, откуда, помимо «социально чуждых» литовцев, «отдельно» высылали и «социально чуждых» поляков. Последние ссыльные эшелоны гнали на восток уже под немецкими бомбами.

Операции по высылке обычно проводились на рассвете, чтобы избежать «ненужной шумихи и паники». Правда, скрыть приготовления было трудно, все-таки привлекались тысячи подвод с кучерами из местных жителей, сотни грузовиков и вагонов. Тем, кто отважился бежать, как правило, везло - не застигнутых облавами на месте часто записывали выбывшими и больше не искали. Высылаемым разрешалось брать с собой лишь одежду, белье, обувь, постельные принадлежности, часть посуды (ножи, вилки, ложки, чайники, ведра), продовольствие на месяц, бытовой инструмент. Каждый эшелон состоял из 55 товарных вагонов по 25-30 человек в каждом.

По прибытии на место беженцы имели заметное преимущество перед «осадниками» (по обустроенности жилищ, в снабжении продовольствием, зимней одеждой и так далее). Это являлось одной из главных причин того, что у «осадников» смертность была в несколько раз выше, чем у беженцев. В отличие от соплеменников, выселенных в 1936 году, депортированные из Западной Белоруссии и Западной Украины были лишены избирательных прав. «Осадники» и беженцы стали первым контингентом, который не был включен в состав «трудпоселенцев» и существовал на спецпоселении как бы параллельно с последними. Именно к ним впервые был применен термин «спецпоселенцы», поглотивший впоследствии термины «спецпереселенцы» и «трудпоселенцы».

Впрочем, сильных отличий в режиме не было, но все же надзор над поляками был строже. «Осадники» и беженцы содержались отдельно друг от друга. Совместное их проживание в одном спецпоселке не допускалось. При этом у «осадников» и беженцев существенно различался национальный состав. Среди «осадников» доля поляков составляла 82,6 процента, а среди беженцев – 11,4 процента, доля евреев – соответственно 0,17 процента и 84,4 процента, украинцев и белорусов – 15,7 процента и 2,3 процента. Эти данные отражают национальный состав только тех, кто находился на спецпоселении, а не всех депортированных польских граждан.

До сих пор существуют сильные расхождения в оценках численности депортированных в 1940-1941 годах, в том числе и в оценках численности депортированных этнических поляков. По некоторым польским оценкам, из довоенной Польши в СССР в 1940-1941 годах было вывезено 1,6-1,8 миллиона поляков. Большинство исследователей считают эти цифры преувеличением и полагают, что число высланных поляков колеблется в пределах 380-400 тысяч при общем количестве депортированных в 470-600 тысяч. Примерно 200 тысяч человек из этого числа оказались в Казахстане, порядка 15-20 тысяч – в Узбекистане. Согласно советским документам, на сентябрь 1941 года арестованных и высланных из Западной Белоруссии и Западной Украины «бывших польских граждан» насчитывалось 389.382, из них в тюрьмах, лагерях находилось 120.962, в спецпоселениях («осадники» и др.) – 243.106, в лагерях военнопленных – 23.543 человека.

«Выковыренные»

После нападения на СССР нацистской Германии ситуация кардинально меняется – Советский Союз и Польша в лице эмигрантского правительства в Лондоне становятся союзниками по антигитлеровской коалиции и устанавливают дипотношения. Подписывается договор («договор Сикорского-Майского»), по которому Москва признает за «бывшими польскими гражданами» право на восстановление польского гражданства. 12 августа 1941 года выходит Указом Президиума Верховного Совета СССР, освобождающий «по амнистии» 389.041 «бывшего польского гражданина» (в заключении официально остался 341 «бывший польский гражданин»). При этом разъясняется, что речь идет об амнистии «польским гражданам, эвакуированным из западных областей Украины и Белоруссии в тыловые районы СССР». «Эвакуированными» же считаются «все бывшие польские граждане, проживавшие на территории Западной Украины, Белоруссии и Польши до 1939 года».

Забавно, но в Кремле не заметили очевидных и весьма неприглядных противоречий, содержащихся в этих формулировках. Ведь в 1940 году, когда происходила депортация, война СССР с Германией еще не началась, стало быть, и не было никаких «тыловых районов СССР». Были лагеря и спецпоселения, куда «эвакуировали» поляков, и где тысячи из них были расстреляны и замучены. Кроме того, начиная со второй половины 1941 года, в официальных документах слово «эвакуированные» употребляется наряду со словом «амнистированные» – так, будто «эвакуированные» в самом деле совершили какое-то преступление и были прощены советской властью. К слову, жители среднеазиатских республик вольно или невольно «разоблачили» всю лживость советской бюрократической стилистики. Возможно, по причине того, что им сложно было выговорить слово «эвакуированные», а, может быть, и не только поэтому, они называли поляков «выковыренными». И попадали в точку, ведь поляков и в самом деле «выковыряли» из родных мест.

Сразу «по амнистии» выйти на свободу смогли далеко не все поляки. В 1941–1942 годах из лагерей ГУЛАГа освободили свыше 43 тысяч польских граждан. Из ссыльных реально были освобождены лишь немногие, находившиеся близко от больших городов. Естественно, «амнистия» не распространялась на «советских» поляков «призыва» 1936 года.

Освободившиеся поляки со всех концов СССР устремились в Казахстан и Среднюю Азию, где с января 1942 года формировалась польская армия под командованием бывшего узника Лубянки, генерала Андерса. Штаб армии находился в Янгиюле под Ташкентом. Север европейской России, Сибирь, Восточный Казахстан, Дальний Восток, затем Ташкент или Джалалабад, Муйнак или Гузар, колхоз имени Ленина или «Путь к коммунизму» - число поляков, прошедших по этому маршруту в то время, неизвестно. Наверняка, речь идет, по меньшей мере, о десятках тысяч человек.

Шла война – очень голодно было всем, но полякам, как «чужакам», выжить было гораздо тяжелее, и они умирали от голода прямо на улицах «хлебных городов» Бухары и Самарканда. Не особо можно было рассчитывать даже на местных поляков? они опасались контактов с теми, кто считался иностранцем, хотя и сочувствовали все прибывавшим и прибывавшим «чужим» полякам, видя в них соплеменников. В общем, местные поляки правильно опасались – именно из-за того, что «чужие» все приезжали и приезжали, власти срочно «закручивали гайки» в отношении «своих» поляков. Если польских граждан направляли из сибирской ссылки в Самарканд и другие города, то советских поляков высылали из городов в пустынные районы.

Из-за разногласий между Москвой и лондонским правительством в сентябре 1942 года армия Андерса (119.855 человек, из них 76.100 военнослужащих и 43.755 членов их семей) была выведена в Иран. Впоследствии она доблестно сражалась в Северной Африке, Италии, Франции и Голландии.

Однако с армией Андерса ушли далеко не все. Многие поляки находились в таких местах, что даже не знали об ее формировании. Большинство ссыльных вообще выбрались из мест ссылки только в 1943-1944 годах, когда примерно 300 тысяч бывших ссыльных были вывезены в более южные (по сравнению с местами ссылки) районы и сосредоточены в Казахстане, Узбекистане, Киргизии, в Алтайском и Красноярском краях, а также в Свердловской и Челябинской областях. Кроме того, некоторые солдаты и офицеры, зачисленные в армию Андерса, скончались от болезней, так и не успев повоевать. В Узбекистане и Казахстане недавно были восстановлены 14 польских кладбищ, на которых похоронены воины армии Андерса.

Сколько всего поляков в то время оказалось в среднеазиатских республиках – сказать невозможно. Многие из них перебирались туда стихийно, и учесть эти перемещения было невозможно. Да и в самой Средней Азии они постоянно мигрировали, работая на хлопке, на заготовке урюка, на пастбищах, в рудниках. В большинстве своем они жили очень тяжело и голодно, даже по сравнению с бедствующим населением других национальностей. Жилищами служили времянки, землянки, кибитки. Некоторые строили или, скорее, лепили их из подручного материала.

Значительная часть поляков рассредоточилась по территории Средней Азии, многие жили в отдаленных и пустынных местах, даже не имеющих почтового адреса, но и там приходилось мучаться в тесноте. Отсутствие элементарной гигиены порождало антисанитарию, болезни и высокую смертность. В качестве иллюстрации можно привести воспоминания Зузанны Браконецкой, депортированной 10 февраля 1941 года из Западной Украины на Урал, где она работала в шахте: «После подписания договора Сикорского с СССР, наступили перемены. Мы покинули Урал. Два месяца ехали поездом… и в конце концов доехали до Фараба на Аму-Дарье… В Фарабе находились 12 тысяч поляков, которые должны были плыть дальше по Аму-Дарье. Голод был страшный… Недалеко от нас, в бараке, умирали от дизентерии три тысячи поляков… Там, под открытым небом, мы провели десять дней; кругом – скорпионы и змеи… В конце концов нашли место в Киргизии, в совхозе, в поселке Кант Фрунзенской области. Здесь условия были лучше» (Цит. по: Ольга Медведева-Нату, «Войны и люди: поляки в Средней Азии», журнал «Диаспоры», 2006, №2.)

Положение усугубляло еще и то обстоятельство, что после выхода из СССР армии Андерса здесь осталось много беспомощных стариков, инвалидов, женщин и детей, в основном - членов семей ушедших солдат. Из-за враждебности советских властей им особенно трудно было рассчитывать на помощь.

При этом следует признать, что советские власти такую помощь, причем довольно значительную, полякам действительно оказывали. В мае 1943 года СНК издал постановление «Об улучшении материальной помощи полякам, эвакуированным из западных областей Украины и Белоруссии в тыловые районы СССР». В соответствии с документом в 11 городах, и в том числе в Самарканде и в Ашхабаде, была учреждена должность Уполномоченного Управления особой торговли Народного Комиссариата Торговли СССР по снабжению эвакуированных поляков. Организацией помощи также занимался созданный в марте 1943 года прокоммунистический Союз Польских Патриотов (СПП) во главе с Вандой Василевской. И вот что характерно: часть поляков, несмотря на бедственное положение, принципиально не пользовались помощью СПП.

Впрочем, официальной помощи все равно не хватало. Как один из примеров можно привести письмо (от 15 декабря 1943 года) председателя исполкома Джамбульской области самаркандскому уполномоченному по снабжению эвакуированных поляков, в котором говорится: «В Джамбульской области очень серьезное дело с поляками. Здесь проживает приблизительно 25.000 поляков, и материальное их состояние катастрофическое».

Однако, несмотря на катастрофическое положение, поляки старались сохранить свою веру, национальное самосознание и культуру, проявляя в то же время интерес к окружающей их национально-культурной и природной среде. В Казахстане известный польский поэт-футурист Александр Ват написал свое знаменитое стихотворение «Ивы в Алма-Ате». Другой польский поэт Ян Гуща создал в Казахстане поэтический цикл, где описывал пейзажи, рассказывал о беседах с казахами у костра, об общих страданиях двух народов. В военные годы в Ташкенте жил и работал репрессированный польский художник, философ, мемуарист и офицер Юзеф Чапский - большой друг Анны Ахматовой.

Местные жители тоже проявляли интерес к полякам – ведь пришельцы, да еще столь своеобразные, всегда вызывают любопытство. Особенно запомнились щеголеватые польские офицеры и солдаты, носившие мундиры с истинно польским изяществом. И, конечно же, польские военные вызывали уважение потому, что горели желанием сразиться с нацистами. Вместе с тем старожилы вспоминают, что присутствие поляков – и военных, и гражданских, - в какой-то степени изменило их быт. Ведь никогда прежде в тамошних городах не звучало столько классической музыки, прежде всего Шопена и Огинского. Кроме того, среди полек было много отличных портних, что тоже определенным образом повлияло на местный «стиль».

С января 1943 года началась паспортизация «бывших польских граждан», оставшихся в СССР после ухода армии Андерса. Для того чтобы понять, как это происходило, вновь обратимся к воспоминаниям Зузанны Браконецкой: «Поляков стали вызывать в НКВД, требуя, чтобы те принимали советское гражданство. Многие поляки из Канта уже сидели за отказ. За нами пришли позже. Мой дядя Антоний получил в зубы… и взял паспорт, а мы с мамой пошли сидеть. Через несколько дней нас перевезли в тюрьму во Фрунзе. В тюрьме мы с мамой просидели восемь месяцев. Суд не состоялся, мы не приняли советское гражданство, и нас освободили. Дядя Антоний и другие пошли в польскую армию Берлинга».

Армия Берлинга – это 1-я польская дивизия имени Тадеуша Костюшко под командованием генерала Зигмунда Берлинга, которая начала формироваться в СССР по постановлению ГКО от 6 мая 1943 года, принятому «по просьбе» прокоммунистического СПП. Осенью 1943 года дивизия прибыла на фронт и впоследствии стала ядром 1-й армии Войска Польского, вошедшей вместе с советскими войсками в Берлин. В дивизию имени Костюшко поступило около 40 тысяч освобожденных из лагерей и спецпоселений поляков. В 1945 году часть из них воспользовалась правом остаться в Польше, но многие вернулись в СССР – забрать семьи. У поляков, освободившихся из ссылки, было довольно противоречивое отношение к этой «новой польской армии», примерно такое же, как и к СПП. Одни записывались в дивизию имени Костюшко, другие скрывались от набора, так же как одни являлись по призыву на «Трудовой фронт», а другие не желали подчиняться советским властям и принимать гражданство СССР. (В 1943 году в Узбекистане 165 тысяч поляков приняли советское гражданство, а 26 тысяч отказались и сохранили польское. В результате многих «отказников» вернули в ГУЛАГ. - Прим. авт.)

Две репатриации и одна реабилитация

6 июля 1945 года было подписано советско-польское соглашение, согласно которому все бывшие польские граждане, имевшие польское гражданство до 17 сентября 1939 года, получили право на возвращение в Польшу. Началась массовая репатриация, сопровождаемая торжественными проводами с музыкой и трогательными прощаниями – ведь многие поляки обзавелись в изгнании друзьями и знакомыми, и в памяти бывших ссыльных на долгие годы сохранились примеры искреннего сочувствия и взаимопомощи, помогавшие им выжить на чужбине.

Репатриация была неплохо организована. Перед отъездом проводился медосмотр всех «бывших польских граждан, возвращающихся в Польшу», были сделаны прививки против брюшного тифа и оспы и произведена санобработка людей и вещей. Репатриантов сопровождали от мест поселения до пограничных приемно-передаточных пунктов. Власти обязывались обеспечить «своевременную продажу остронуждающимся польским гражданам шерстяных и хлопчатобумажных тканей и своевременную их переработку в необходимые швейные изделия, а также бесперебойное снабжение эшелонов продовольственными пайками, топливом, освещением (свечами) и водой, организацию в пути следования один раз в сутки горячего питания (обед из двух блюд по установленной норме), и медико-санитарного обслуживания». В общем, «до Буга» поляки добирались гораздо быстрее и комфортнее, чем в обратном направлении в начале 1940-х.

В итоге, уже на 1 декабря 1945 года, например, в Узбекистане, осталось всего 27.849 «бывших польских граждан», из которых лишь около 10 процентов составляли этнические поляки. Надо сказать, что уехать в Польшу удалось даже многим украинцам и белорусам, хотя на практике их польского гражданства советский режим не признавал. Разрешалось вернуться только в Западную Украину и Западную Белоруссию. В целом же относительно быстрые темпы репатриации привели к тому, что к весне 1946 года основная масса поляков, депортированных в 1940-1941 годах, репатриировалась.

Это, однако, совсем не означает, что всем полякам данной группы удалось уехать в Польшу. Вот, например, секретное письмо председателя исполкома Кокчетавской области Ергебекова, адресованное заместителю председателя Совета Министров СССР Косыгину от 17 августа 1945 года: «На основании советско-польского соглашения на территории Кокчетавской области зарегистрировано 4.368 польских граждан. В специальную комиссию направлено 2.446 заявлений на выезд из СССР. Право на выезд получили 2.420 лиц. Отказано 26 лицам, документы которых будут рассмотрены вторично специальной комиссией». Дальше в письме приводится перечень людей, получивших отказ, и причин такого решения. Самая распространенная причина - отсутствие документов, подтверждающих польское гражданство. Несколько странно выглядит немногочисленность (порядка 50 процентов) желающих репатриироваться. Может быть, это объясняется тем, что многие из поляков, оказавшихся в области, просто не знали о репатриации или были больны.

Очень возможно, что не так уж мало поляков находилось в то время в лагерях, попав туда «по второму заходу» в 1943-45 годах. А на репрессированных в эти годы соглашение о репатриации не распространялось. Оно, понятное дело, не распространялось и на поляков, высланных в 1936 году. Хотя в том же письме Ергебекова есть данные, что поляки этого «призыва» пытались использовать соглашение и тоже подавали заявления на выезд, получая, естественно, отказ.

Таким образом, после репатриации 1945-1946 годов какое-то число граждан «Второй Речи Посполитой» на территории Средней Азии и Казахстана все-таки осталось - как на режиме спецпоселения, так и в лагерях. К ним следует добавить часть военнослужащих 1-й и 2-й армий Войска Польского из числа бывших ссыльных, вернувшихся в СССР за семьями, но права на выезд в Польшу так не получивших. Наконец, на своих местах остались польские «спецпоселенцы», депортированные в 1936 году, которые, видимо, и составили основу послевоенной польской диаспоры в Центральной Азии.

При этом, как и в 1930-е годы, самой «полонизированной» республикой вновь стал Казахстан. Причем положение большей части тамошних поляков, как и «спецпереселенцев» многих других национальностей, еще целое десятилетие определялось постановлением СНК от 8 января 1945 года «О правовом положении спецпереселенцев», которое ограничивало не только свободу передвижения, но и возможности получения образования, работы и так далее.

Режим спецпоселения для поляков был отменен лишь 17 января 1956 года – специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР. Указ отменил спецнадзор за ними (так называемые комендатуры), но поляки не были официально реабилитированы и продолжали находиться под надзором административных органов. Несмотря на то, что бывшие польские «спецпоселенцы» считались полноценными советскими гражданами, большинство поляков до 1959 года не имели паспортов. В некоторых регионах паспорта были им выданы только в 1970-е годы, хотя индивидуальная реабилитация ссыльных завершилась в начале 1960-х.

Интересно, что с 1954 года наметился некоторый приток поляков в Казахстан из других регионов СССР, в основном - из Белоруссии. Это происходило в рамках многотысячной миграции по всесоюзной программе освоения целинных земель. Причем поляки сыграли заметную роль в освоении целины. Например, в Кокчетавской области среди руководителей районного звена (председателей колхозов, работников местных органов власти и так далее) они составляли довольно значительную часть. Тогдашняя миграция поляков в Казахстан тем более занимательна, что она происходила параллельно со «второй репатриацией», начало которой положило соответствующее советско-польское соглашение от 1957 года. По этому соглашению в Польшу «из-за Буга» прибыло довольно значительное число репатриантов. В 1962 году «Управление по репатриации» и пост «Уполномоченного правительства ПНР по вопросам репатриации» были ликвидированы, после чего «народная» Польша фактически забыла о поляках в СССР. Тем не менее, благодаря «целинной» миграции, численность польского населения Казахстана даже выросла – по официальным данным, с 53.102 человек в 1957 году до 61.445 в 1970 году.

«Корректировка» национальности

Правда, к советской статистике необходимо относиться с большой долей условности. В Польше, например, с 1920-х годов существует традиция, по которой советские данные, касающиеся численности поляков в СССР, следует корректировать путем умножения на коэффициент 2-2,5. И в этом есть своя логика. Например, если говорить о 1950-х годах, то следует учитывать, что многие поляки тогда еще находились в лагерях в том же Казахстане. Совершенно непонятно, как «решался» вопрос с их национальностью во время переписи населения. В числе поляков, получивших паспорта, могли оказаться и те, кто по указанию чиновников стали «украинцами» или «русскими», соответственно месту рождения. Да и сами поляки, имея большой и, как правило, печальный опыт существования в СССР именно в качестве поляков, наверное, не так уж редко предпочитали не указывать свою подлинную национальность, а главное, национальность своих детей.

Вот, например, в конце 1950-х годов в Казахстане началась крупномасштабная миграция жителей сельских местностей в города. Тяга в города была характерна и для поляков, живших в основном в сельской местности. Покидая же село, нужно было получить паспорт, и часть поляков предпочитала указывать другую славянскую национальность («украинец», «белорус», «русский»), что позволяло им избавиться от позорного клейма «врага народа» и «изменника родины».

Такая «корректировка» национальности, а также смешанные браки (в подавляющем большинстве с представителями других «европейских» общин, польско-казахских или польско-узбекских браков почти не наблюдалось), общая русификация и, конечно же, естественная убыль, приводили к тому, что с каждой переписью «официальных» поляков становилось все меньше (Казахстан: 1979 год – 61.136, 1989 год – 59.956; Узбекистан: 1979 – 3.654, 1989 – 3.007).

В начале 1980-х годов центральноазиатским полякам пришлось пережить своего рода рецидив враждебности и подозрительности по отношению к ним, связанный с событиями в Польше (В 1980-е годы в Польше независимый профсоюз «Солидарность» объединил оппозицию коммунистическому режиму. - Прим. ред.). Это опять вынудило часть польских семей вписать в документы своих детей другую национальность (в большинстве случаев - «русский»). Лишь в годы перестройки поляки перестали замалчивать свою этническую принадлежность, а многие из них, наоборот, стали демонстративно заявлять о своем польском происхождении.

В начале 1990-х, в первые годы становления независимого Казахстана, полякам, как и всем другим «нетитульным» общинам, пришлось испытать на себе весь негатив, связанный с проявлениями «титульного» национализма. Впрочем, в Казахстане эти проявления носили гораздо более умеренный характер, чем во многих других странах бывшего СССР. К тому же, как отмечает, например, бывший посол Польши в Казахстане М.Гавенцки, в те годы во взаимоотношениях с казахами было даже несколько «предпочтительнее быть поляком, чем русским».

Еще одна особенность - в польско-немецких семьях, которые в Казахстане не редкость из-за конфессиональной и определенной культурной близости двух общин, в большинстве случаев для детей выбиралась «немецкая» национальность. Оно и понятно – учитывалась перспектива будущего отъезда в Германию.

Так что же в итоге получается? Сколько поляков живет в Казахстане сейчас? (Польские общины в других центральноазиатских странах, видимо, составляют неизмеримо малую величину, да и современных данных о них очень немного. - Прим. авт.) Согласно казахстанской переписи населения 1999 года, польская община насчитывает порядка 40 тысяч человек (0,3 процента населения страны). Наиболее компактно поляки проживают в Северном Казахстане (в Северо-Казахстанской, Акмолинской, Кокчетавской, Кустанайской областях), а также в Карагандинской и Алма-атинской областях. Северо-Казахстанская область отличается максимальной концентрацией поляков (17.054 человек - 2,6 процента населения области). Наивысшая в процентном соотношении доля поляков – в Тайыншинском районе, где они составляют 22,82 процента населения (13.783), уступая по численности только казахам (25,4 процента) и обгоняя русских (21,72 процента). При этом во всех других районах области, включая город Петропавловск, доля поляков не достигает и 1 процента. Польская община практически полностью состоит из родившихся на территории республики в советский и постсоветский периоды. 43,9 процента поляков - горожане, 56,1 процента - сельские жители. Для большинства из них родным языком является русский, но в последнее время заметно растет интерес к изучению польского.

Многие поляки убеждены, что их в Казахстане гораздо больше, чем указано в официальной статистике, – называются цифры в 400 тысяч человек и даже в миллион. Впрочем, подобные преувеличения свойственны всем нацменьшинствам. Исследователи же полагают, что, с учетом всех «корректирующих» факторов, реальная численность поляков в Казахстане колеблется на уровне 100 тысяч человек.

Польское гражданство или «Карта поляка»?

В 1990-е годы при проведении всевозможных опросов большинство казахстанских поляков заявляли о желании уехать на историческую родину. Вскоре уних такая возможность появилась - 1 января 2001 года в Польше вступил в силу Закон о репатриации, определяющий порядок получения польского гражданства путем репатриации, а также процедуру предоставления помощи репатриантам и их семьям.

Польские законодатели учли сложные условия «этнической идентификации» поляков при советской власти, а потому установили следующие правила: «Репатриантом является лицо польского происхождения, которое прибыло в Польшу на основании репатриационной визы с целью поселения на ПМЖ. О получении репатриационной визы могут ходатайствовать лица польского происхождения, у которых хотя бы один из родителей или дедушка/бабушка (либо прадедушка и прабабушка) был польской национальности. Такое лицо должно также сохранять знание польского языка, культивировать польские обычаи и традиции. Польского происхождения будет также признано лицо, свидетельствующее связь с польскими корнями и подтверждающее польскую национальность, которое в прошлом имело польское гражданство (или хотя бы один из родителей или дедушка/бабушка либо прадедушка и прабабушка имели польское гражданство)… Путем репатриации польское гражданство приобретает также ребенок репатрианта. В случае если репатриантом является только один из родителей, ребенок может получить польское гражданство при согласии другого из родителей».

Однако никакого массового исхода на историческую родину не произошло. С 2001 по 2005 годы из Казахстана в Польшу репатриировались порядка 1,5 тысячи поляков. По данным исследователя Нуртая Мустафаева, ежегодная репатриация поляков Казахстана в ближайшие годы, вероятно, не будет превышать порядка 500 человек в год. Общий объем польской репатриации за период с 2007 по 2011 год составит от 1,5 до 2,5 тысяч человек. Председатель Союза поляков Казахстана Ян Зинкевич оценивает общий репатриационный потенциал польской общины в 5 тысяч человек.

В качестве сдерживающего фактора эксперты указывают, как правило, ограниченность возможностей Польши по приему репатриантов, прежде всего в плане их трудоустройства. Ведь ежегодно сотни тысяч самих «коренных» поляков покидают родину в поисках работы. Между тем, польское репатриационное законодательство не предусматривает столь широких обязательств по обустройству и обеспечению работой репатриантов, как, например, германское. Так, лицо, желающее репатриироваться в Польшу должно представить доказательства, подтверждающие наличие трех основных условий для поселения: 1) местожительство; 2) источники содержания; 3) возможность устройства на работу. Впрочем, существует точка зрения, что именно непритязательные репатрианты «с Востока» могут в какой-то степени заполнить трудовую нишу, освобождаемую «коренными» поляками, устремившимися за более высокими заработками в другие страны Европейского Союза. Кроме того, предпочтительному трудоустройству казахстанских поляков, возможно, будет способствовать их большая культурная близость Польше по сравнению с «нежелательными» иммигрантами из «третьего мира», хлынувшими в страну.

Как бы там ни было, но все-таки главным фактором, сдерживающим репатриацию, стало динамичное развитие самого Казахстана, сопровождавшееся повышением уровня жизни. Именно степень экономической и политической стабильности в стране и будет определять, сколько поляков захочет уехать в Польшу. К тому же с недавних пор «быть казахстанским поляком» стало престижно – носители польской «этничности» в какой-то степени идентифицируются с родиной их предков, страной-членом ЕС и вообще с «европейскостью».

В общем, ясно, что основная часть польской диаспоры будет оставаться в Казахстане в обозримом будущем. В этих условиях особое значение приобретает сохранение национальной идентичности, прежде всего языка и культуры. Более того, существует необходимость своего рода «ополячивания» казахстанских поляков, в значительной степени эту идентичность утративших.

Сильнейший импульс возрождению национального самосознания польской общины, ее «воцерковлению» дал визит в Казахстан папы Иоанна Павла II в 2001 году. Сегодня в столице и других городах Казахстана построены костелы, а в Астане регулярно проводятся съезды католиков стран Азии. Важнейшим шагом, позволяющим полякам, пребывая в Казахстане, оставаться поляками, стал принятый в 2007 году польским сеймом «Закон о Карте поляка».

«Карта поляка», хотя и не предоставляет польского гражданства и права безвизового пересечения польской границы, в то же время наделяет зарубежных соотечественников, кстати, только граждан бывших союзных республик СССР, целым рядом весьма существенных привилегий. А именно правом на: бесплатную многократную долгосрочную польскую визу; легальную работу в Польше без необходимости получать соответствующее разрешение; предпринимательскую деятельность на таких же основаниях, как польские граждане; бесплатное образование в Польше на основном, среднем и высшем уровнях на таких же началах, как польские граждане; пользование в срочных случаях бесплатной системой здравоохранения Польши на таких же началах, как польские граждане; 37-процентную скидку на железнодорожный проезд на территории Польши; бесплатное посещение государственных музеев; правом в первоочередном порядке претендовать на финансовые средства, предназначенные на поддержку поляков за границей. «Карту поляка» может получить «лицо, которое считает себя принадлежащим к Польскому Народу» и отвечает примерно тем же требованиям, что и потенциальный репатриант.

Надо сказать, что в последние годы связи казахстанских поляков с исторической родиной значительно активизировались. Интенсивно действует Союз поляков Казахстана, другие польские общества, например, общество Polacy в Астане. В северном Казахстане вещает спутниковый телеканал «Полония». По договоренности между министерствами образования Казахстана и Польши, в Казахстане работают польские преподаватели. Ежегодно школьники и студенты, изучающие польский язык, ездят отдыхать в Польшу. Свыше 600 студентов-поляков из Казахстана обучаются в вузах на своей исторической родине.

Наличие многотысячной польской диаспоры в Казахстане вполне может служить дополнительным каналом взаимодействия и развития связей между Казахстаном и Польшей, между Казахстаном и ЕС в целом. И своего рода символом того, что наследие монаха Бенедикта не утрачено.

Михаил Калишевский