«XX век глазами женщин Узбекистана». Фрагменты из книги
2008-08-16 18:10 Алексей Волосевич

Фрагмент фотографии Макса Пенсона с веб-сайта Maxpenson.com

Появление новых интересных книг об Узбекистане всегда становится событием. В московском издательстве «Наталис» вышла книга «XX век глазами женщин Узбекистана», составленная из устных рассказов, писем и дневниковых записей пятнадцати женщин, повествующих о своей жизни и судьбе. Их воспоминания охватывают более чем 80-летний период - от первых послереволюционных годов до наших дней. Открыв эту книгу, вскоре обнаруживаешь, что через все эти бесхитростные истории вдруг непосредственным образом начинает проступать портрет грозного XX века, отраженный женским взглядом, женским сознанием.

«Каждая из наших героинь несла в себе мир чувств и знаний, которые формировались под влиянием эпохи. XX век стал для Узбекистана знаком смены эпох, когда все менялось очень быстро, - пишет составитель книги, известный ташкентский публицист и исследователь Марфуа Тохтаходжаева. - Лозунг 30-х годов «Время – вперед!» как нельзя лучше характеризует описанный в книге период. То, что было для людей недавнего прошлого повседневностью, сегодня обретает историческую ценность. Каждая из наших героинь наполняет события деталями своей жизни, которые позволяют это прошлое прочувствовать: быт, отношения между людьми, события, их влияние на отдельного человека, преодоление трудностей, сохранение личности, ощущение собственной значимости и даже предназначения. Чувства героинь – юмор, радость и удовлетворение, огорчение и страдание, их мечты, размышления и действия – трогают меня, и я проникаюсь уважением и горячей симпатией к каждой из них».

В беседе с корреспондентом «Ферганы.Ру» Марфуа Тохтаходжаева рассказала о том, как у нее возникла идея создания книги, коллективным автором которой были бы сами женщины, и о том как эта книга создавалась.

Марфуа Тохтаходжаева родилась в Ташкенте, архитектор по образованию, проработала в этой области 30 лет, кандидат наук. Была основателем и председателем Женского ресурсного центра в Ташкенте, одной из первых неправительственных организаций в суверенном Узбекистане. В настоящее время – независимый исследователь и журналист.

Является автором следующих книг: The Daughters of Amazons. Voices from Central Asia. Shirkat Gah, 1996; Между лозунгами коммунизма и законами ислама // Office of Regional programs. Vienna, 1999; Утомленные прошлым. Реисламизация общества и положение женщин в Узбекистане // Office of Regional programs. Vienna, 2001; XX век глазами женщин Узбекистана // Издательство «Наталис». Москва, 2008.

- Идея книги появилась у меня в конце 90-х годов. У Фонда Сороса была такая программа - сбор устных историй. Такие истории собирала Марианн Камп, это были истории женщин, которые когда-то участвовали в худжуме. Худжум – это сжигание паранджи. Марианн Камп собирала истории, записанные в советское время, записанные в перестроечное время, и те, что были у нас зафиксированы в период независимости. И одни и те же женщины говорили о разных вещах и по-разному. И в советское, и в перестроечное время они, главным образом, говорили о том, что от них ожидают, и только где-то после 90-х годов они стали рассказывать истории, может быть, более приближенные к тому, что было на самом деле. Вот мы всегда представляли, что узбекские женщины – они обязательно в парандже, они обязательно такие забитые и так далее. Но уже в начале XX века, в десятых и в двадцатых годах были женщины, которые никогда не носили паранджи. Это были дочери, жены просветителей, и их истории особенно интересны тем, что многие из них участвовали в худжуме уже в качестве организаторов. Так вот Марианн Камп собрала истории этих женщин, скажем так, узбекских барышень, которые адаптировались к советской реальности, как бы меняя свою идентификацию. В историях, которые они рассказывали в советское время, все они представали дочерьми бедных крестьян или происходили из рабочей семьи, а на самом деле всё это было не так.

XX век очень неоднозначен, и очень интересен для историков. Меня удивляет, почему до сих пор нет книг по истории нашей страны в XX-м веке. Советская историография описывала одни стороны жизни и с идеологическим уклоном, после независимости идеология стала другой, она стала описывать всё это уже в другом свете, и то, что в советское время было белым, вдруг стало черным. А на самом деле и белое было, и черное было.

Так вот, меня это заинтересовало, потому что я хотела услышать правдивые истории. Когда я работала в Женском ресурсном центре, просуществовавшем почти 12 лет (был закрыт в конце 2005 года, когда власти запретили деятельность большинства узбекистанских НПО. – прим. ред.), я встречалась со многими женщинами по роду своей работы. Однако проблема заключалась в том, что собрать правдивые истории очень трудно (я уже не говорю о мужчинах, поскольку я сама работала журналисткой, и мне давали такие интервью, где правды, может быть, было процентов на пять - не больше). Работая с женщинами, я поняла, что можно добиться – не скажу полной правды – но, во всяком случае, достаточной открытости. Я выбирала героинь, которые не были знамениты своими постами, своим положением. Потому что с такими женщинами я тоже имела дело, но все их истории были очень однообразны: женщины говорили, какие они были хорошие, какие они были бескорыстные, и что их зря обидели, убрав с той или иной должности. Поэтому я решила, что это должна быть совершенно другая группа женщин. В процессе работы я встречалась с ними много раз, с некоторыми до десяти раз, чтобы проверить то, что было ими сказано или еще что-то добавить.

«На улицах Ташкента». Фото Макса Пенсона с веб-сайта Maxpenson.com

Фергана.Ру: - Бросается в глаза, что в Вашей книге многие женщины достаточно жестко, нелицеприятно отзываются о своем окружении, о сложившихся формах быта, семейных отношениях…

- Естественно, что после обретения независимости мы обращаемся к нашим традициям, к нашим обычаям, к нашей культуре. Но та интеллигенция, которая пишет об этих традициях, в советское время говорила одно, а сегодня уже совсем другое. На самом деле есть традиции, которые стоит сохранять, и есть традиции, которые изжили себя. Надо сохранять те традиции, которые являются общечеловеческими ценностями, а те, которые связаны с патриархальным бытом, со средневековыми установками, и с взглядом на женщину, как на существо второстепенное, конечно, нужно изживать. Тем не менее, за эти 17 лет мы видим, что пропаганда, культивирование нашей особости, обычаев, ритуалов, сегодня дает свои плоды, и наряду с образованными женщинами появился большой слой узбекских женщин, которые считают, что они полностью должны посвятить себя семье и детям. В этом нет ничего плохого, если это их собственный выбор. Если не отказываться при этом от участия в общественной жизни, от образования и вообще стремления к развитию... С одной стороны рекламируется, что молодое поколение выбирает «кока-колу», с другой работает реклама, что молодое поколение выбирает хиджаб. Причем выбирают и женщины и мужчины, потому что мужчины часто принуждают своих жен и дочерей одевать такую одежду.

«В школе». Фото Макса Пенсона с веб-сайта Maxpenson.com

Фергана.Ру: - Пришлось ли Вам сглаживать в Вашей книге острые углы, исходя из этических соображений?

- Это было связано с тем, как к написанному рассказу относились сами рассказчицы. Были ситуации, когда женщины говорили: «Ну, может быть, вот про это не стоит писать, пожалуйста, вот это исключите, потому что это кого-то может обидеть, может задеть». Таким образом, самоцензуру участников моего проекта я всё же испытала.

Фергана.Ру: - В Вашей книге описывается жизнь женщин Узбекистана, но издана она в России. Возможно ли сегодня издать подобную книгу в Узбекистане?

- Конечно, моим читателем должен быть, прежде всего, узбекский читатель. И я показывала эту книгу в Узбекистане, но, к сожалению, некоторые «товарищи», используя старую терминологию, сказали: «Вы знаете, вот это не пойдет, вот это надо сделать по-другому». А еще в Узбекистане издавать дорого, потому что здесь нет конкуренции, и издавать в Москве получается дешевле. Половину расходов оплатило издательство, которое заинтересовалось книгой. Они выставили ее на книжной ярмарке, и книгу купили – весь тираж был распродан.

Должна сказать, что я очень благодарна женщинам, которые рассказали мне свои истории. Для меня открылся совершенно другой мир этих женщин, и мои читатели, когда уже книга была издана, сказали мне (это молодые люди, которые не помнят советское время): «То, что они рассказывают, - там есть много ужасного. Но мы завидуем им, потому что у них была уверенность в завтрашнем дне». Это еще одна тема, о которой стоит задуматься. Потому что для всех героинь моей книги главным было собственное развитие через образование. Сейчас стремление к развитию идет только через деньги, через добывание денег. А добывание денег часто приходит в противоречие с развитием через образование. Мне очень нравится история Гульнары Гафуровой: девушка из сельской местности, из далекого сурхандарьинского кишлака приехала в Ташкент, училась абсолютно бесплатно, стала доктором наук, - это, конечно, было нашим слоганом в советское время. И сегодня я задумываюсь о том, что возможности женщин в получении образования ограничиваются в связи с ростом вот этого патриархального сознания в семье, и качество образования, конечно, несравнимо с тем, которое имели возможность получить мы. Как бы мы ни относились к нашей советской истории, видя все её черные стороны, я сожалею о том, что мы не сохранили то, что следовало сохранить, а сохранили то, от чего следовало бы отказаться, – коррупцию, страх, и неуважение к человеку. От этого следовало бы отказаться, а оставить то, что служит развитию человеческой личности.

Записал Алексей Волосевич

Отрывки из нового издания публикуются с любезного разрешения составителя книги

«В 1926 году весной, когда начались аресты участников Кокандской автономии, был арестован и мой отец, который тогда бежал в Туркестан. Он был арестован в поезде сотрудниками ГПУ и привезен в Ташкент, где оказался в тюрьме. Бабушка, мама, сестры и я остались одни. Два раза в неделю мы носили в тюрьму продукты для него. Мы все были озабочены судьбой отца. У ворот мы по очереди часами ждали, пока от нас примут передачу. Продукты и одежда просматривались чекистами, но как бы они ни были бдительны, нам удавалось передать в широких швах одежды папиросы и записки, написанные мелким почерком.

Камера, где содержали отца, находилась в полуподвале, окно которого частично выходило на улицу. Здесь прохаживался часовой с ружьем, но нам удавалось, когда он шел в противоположную сторону, подойти к окну. Мы не могли видеть отца, но могли слышать его голос и успевали поговорить с ним. В камере отца сидел еще один узник – Шахобиддин-ишан, сын известного суфийского наставника. Он оказался в заключении за попытку незаконно перейти турецкую границу где-то на Кавказе. Как только я подбегала к окну, я слышала его звучный голос. Как-то он сказал: «Слепой только один раз теряет свой посох».

Только через год я поняла значение этой поговорки. После освобождения он совершил успешный побег из страны».

Из рассказа Зарифы Саидносыровой. 1920-е годы

«Вместе с братом по утрам мы разносили молоко, было мне тогда лет семь. Мы шли мимо учреждений, к которым приходили бедняки и ждали их открытия. Однажды я увидела, как милиционеры и другие люди без формы баграми собирали умерших от холода, а может быть, и от голода. Одного как сейчас вижу: совсем молодой, в чапане в заплатах застыл с открытыми глазами, прислонившись к стене. Лицо светлое, и волосы светлые, и глаза светлые и узкие, а руки сжатые. Наверное, казах. Уже взрослой я слышала, что в Казахстане, когда у людей забрали скот, был такой страшный голод. И люди пешком шли в Ташкент. Чтобы власть помогла и дала хлеб. Я сначала даже не поняла, что он мёртв. Увидела, как милиционер тронул его багром, и он упал. Я закричала так громко, что брат бросил ведро. Даже не помню, как он привел меня домой.

Дома долго не могла прийти в себя. Жалко – не то слово, которым можно назвать щемящее чувство, которое я тогда испытала, словно родного потеряла. Это была первая смерть, и страшная смерть, которую я видела, страшная, потому что несправедливая. Почему такой молодой в чужом городе, одинокий и брошенный? Смерти отца я не помню, была слишком маленькая, а этот неоплаканный родными человек у меня перед глазами».

Страницы дневника Махсуды М. 1920-е годы

«Это был последний год войны. Народ совсем обнищал. Дети в школу приходили в одежде латаной-перелатаной, а один мальчик-первоклассник приходил совсем голый. У мамы была швейная машинка «Зингер» (кстати, именно благодаря ей, а не учительской зарплате, мы выжили в войну). Хоть мы питались и плохо, но не голодали. Другие ели лебеду и жмых. У нас был чехол от чемодана из сурового материала, болотного цвета. Тогда такие чехлы надевали на старые чемоданы. Мама из него сшила трусы для голого мальчика, они получились типа шорт, премиленькие. На следующий день на перемене она завела мальчика к нам, надела эти трусы и застегнула на пуговицы. Надо было видеть радость мальчугана! В школе это событие долго обсуждали, а мальчику все завидовали. Кто-то назвал его «Комсомол», так это имя за ним и осталось».

Из рассказа Гульнары Гафуровой. 1940-е годы

«Мы были предоставлены сами себе: играли, ходили в кино, учились как все. Однажды у меня перед киносеансом кто-то почти вырвал из рук наши билеты и сунул деньги. Так мы нашли источник денег: закупали перед сеансом билеты и перепродавали их с наценкой, и эти деньги тратили на сладости. Ребята из нашей компании навещали раненых, которые лечились в Ташкентском госпитале. Мы для готовили концерты, я всегда пела для них песню «Тёмная ночь». Однажды сзади кто-то подошёл, сжал мои плечи и стал петь вместе со мной. Это был Марк Бернес, тогда уже очень известный».

Из рассказа Рафоат Кучликовой. 1940-е годы

«Летом была запись новых ребят в 1-й класс. Мы с мамой ходим по домам и записываем детей.

- Сколько лет ребенку?

Молчат.

- У него зуб выпал?

- Да.

Это был критерий: если выпал зуб – значит, можно записать в 1-й класс.

- Как зовут отца ребенка? – Фамилия записывалась по имени отца.

Мать молчит, она не имеет права назвать имя мужа. Для молодой женщины имя мужа – табу. Если есть кто-то еще, тот называет, но если дома других членов семьи нет. Вызывается соседка или сосед и называет имя отца ребенка. Мама проводит беседу о том, что ребенка нужно мыть, одевать в чистое, что в школу нельзя приходить в его нынешнем виде. Молодая женщина, у которой после первенца еще несколько детей; усталая, замотанная, замученная домашней работой, воспринимает это как ещё один тяжелый груз, но учить детей надо – и она молча кивает головой».

Из рассказа Гульнары Гафуровой. 1950-е годы

«Отец хотел, чтобы все мы учились; я поступила в политехнический институт, занималась с упорством и интересом на геологическом факультете. На каникулах летом меня выдали замуж, сосватали и быстро сделали свадьбу. Так решили мои родители, потому что вслед за мной подрастали сестры. Надо было, чтобы я поскорее вышла замуж и чтобы у меня была крепкая семья. Только в этом случае моих сестёр могли бы сосватать за парней из хороших семей. Через год- ребёнок. Я справлялась и с учёбой, и с ребёнком. Только после того, как вышли замуж сёстры, я развелась. Тогда я уже работала и могла претендовать на получение квартиры».

Из рассказа Мухтабар Ахмедовой. 1960-е годы

«Мы учились в русской школе и говорили по-русски между собой. Только в быту и с мамой говорили по-каракалпакски. Тогда дети интеллигенции уже все говорили по-русски, а если кто-то заговаривал на каракалпакском, то на него смотрели с удивлением или спрашивали: не из села ли он приехал?»

Из рассказа Зульфии Шомуратовой. 1960-е годы

«Мы сюда вернулись (из Восточного Туркестана – ред.) потому, что здесь наша родина, всё родное. Но очень тяжело приживались. Мы с большим трудом достигли того, чего ожидали. Атмосфера здесь и там отличалась. И интеллект людей, их образ жизни, культура общения совершенно разные. Меня особенно очень огорчило то, что люди стали лицемерными: говорят не то, что думают. А мы были людьми простыми и доверчивыми и удивлялись, как люди могут говорить неправду. Не могу забыть один случай. Когда я только приступила к работе, нужно было сделать прививку, и главный врач поликлиники Рахим-ака, который взял меня на работу, сказал: «Нужно сделать прививки 240 жителям. Дочка, помоги». Хорошо, сказала, и за три дня всех привила. А врач инфекционного кабинета не поверила: мол, не может быть, чтоб 240 человек привила за три дня. Проверим, говорит. И проверила всех до одного 240 человек.

Как я позже узнала, они столько человек прививали за один месяц. Каждый день рапортовали за 10-15. Потом главврач сказал мне: «Ладно уж, сделала – так сделала. Другие целый месяц будут этим заниматься. А ты в рапорте тоже пиши по 15 за день». Я была ошеломлена: ведь можно же сделать это за три дня и написать так же. Потом, когда участковый врач выезжала на вызов, я тоже ездила с ней. Однажды главврач вызвал к себе и говорит: «Какая же ты простодушная? Зачем тебе нужны эти вызовы? Скажи, что занята, и занимайся своим делом. Или выезжай на вызов и иди домой, к детям». Но я не умела врать. Все вокруг меня то и дело врали, и каждый раз я из-за этого чувствовала неловкость. И мне говорили: «Здесь, в Ташкенте, очень скоро тебя научат этому». Нет. Вплоть до пенсии я не смогла приучиться к этому, и всё».

Из рассказа Муборак Гафаровой. 1960-е годы

«Капиталовложения в республику в 60-е годы позволили освоить Голодную степь и месторождения золота, проложить газопроводы. Экономический рост ощущал каждый через рост личных доходов, и это всё связывалось с личной заслугой Рашидова. К 70-м годам он был в зените славы. Слава помешала ему осознать, что начался новый сложный этап развития республики, когда не хватает воды и земли, падает плодородие наших оазисов, и надо думать об интенсификации производства. Вместо этого пошли клятвенные обещания с высоких трибун о наращивании темпов роста хлопководства.

Вокруг Рашидова сплотились чиновники, ставшие двигателями всех махинаций, регулирующие в нужном русле «темпы и объемы» заготовок хлопка. Хлопка не было, но как по волшебству план выполнялся. Зияющие дыры в экономике закрывались за счет разовых отчислений союзного правительства и за счет пополнения оборотных средств Министерства хлопководства из бюджета республики. Многомиллионные средства для обогащения и расчета за «услуги в приписках» появлялись за счет фиктивных ведомостей по сбору и сдаче хлопка и за счет присвоения средств, получаемых за сбор хлопка городским населением, студентами и школьниками, труд которых не оплачивался».

Из тюремных тетрадей Рано Абдуллаевой. 1980-е годы

«Поговорим о досужем нашем лозунге «Без прошлого нет будущего». Он работает и на тех, кто хочет развития своей страны, и на тех, кто хочет погрузить страну в прошлое. Для одних великое прошлое – великие ученые, просветители. Для других – всё то, что держало нас в невежестве, в страхе, сковывало наш разум. Живущие сегодня – люди, которые живут в среде, созданной в XX веке – ведь это уже наше прошлое, о котором мы не должны забывать. В XX веке мы жили в европейской культуре, и нас можно считать причастными к ней. Не помнить это – опасно для молодежи. Современное образование – вот ключ к будущему; каким оно будет – будет новое поколение. Коррупция в образовании – путь вниз».

Из рассказа Шахнозы Ганиевой. 2000-е годы

«Умер отец в 2003 г., я приезжала в Ташкент всего на несколько дней. Это было тяжелое время. Мне показалось, что жизнь в Ташкенте как-то затормозилась не только по сравнению с Москвой, но и по сравнению с 90-ми. Город был чист и ухожен в центральных районах, но на периферии, где живет моя семья, дороги разбиты, грязно и какое-то запустение. Мне даже показалось, что и народу меньше стало в городе. Мама говорила, что все на базаре. Действительно, даже в центре города по вечерам пусто, небольшие кучки молодежи толпятся в подозрительных местах, где ночные бары. Ташкент мне показался каким-то провинциальным. Все напоминало советское время – витрины магазинов, плакаты на улицах, устаревшие моды, медленный темп и убожество уличной жизни. Только супермаркеты как-то свидетельствовали, что город все-таки живет в новом веке, однако отсутствие товарного разнообразия по сравнению с Москвой и даже с Воронежем или Челябинском (где я часто бываю в командировках) бросается в глаза.

Но я наслаждалась жизнью в Ташкенте, отдыхала душой. Домашняя еда, вечерняя прохлада политого двора, сон под открытым небом, собственный сад и фрукты. С сожалением смотрела на постаревшую маму. Тогда мне так хотелось вернуться, наверное, нашла бы какую-нибудь работу, пусть не такую, какую имею, но с моим опытом что-то найдется. Но как вспоминала, как банкротили СП, в котором я работала, сразу такая мысль уходила.

Каждый день приходили гости, или меня звали. Все мои родные интересовались, нравится ли мне в Москве, нельзя ли устроить там их детей, жаловались на жизнь и спрашивали, когда это всё кончится. Приговаривали: «А помнишь, в советское время было…» - как будто не понимали, что прошлое безвозвратно ушло…».

Из рассказа Хамиды Ишановой. 2000-е годы

«Я всю жизнь работаю и думаю, почему я до сих пор не имею квартиры. Ведь я проработала уже 27 лет, и почему же я до сих пор себе не создала условия? Мои коллеги-мужчины имеют и дома, и коттеджи, хотя работали на тех же должностях, что и я. Теперь они заняли и руководящие посты.

Я всегда хотела создать семью и более-менее нормальные условия для жизни, иметь хотя бы кров над головой и заниматься тем, что люблю. Слушать прекрасную музыку, читать книги, общаться с интересными людьми, но, к своему стыду, я сейчас ничего этого не имею. И нет перспективы, что когда-нибудь я своим трудом заработаю всё это».

Из рассказа Зульфии Шомуратовой. 2000-е годы