Еще в начальной школе психотерапевты пытались направить мою злобность и агрессию в конструктивное русло, поэтому я резала тяжелую дешевую ткань, которую Диана покупала рулонами. Я кромсала тряпку старыми садовыми ножницами, приговаривая: "Ненавижуненавижуненавижуненавижу". Ткань урчала под лезвием, большой палец краснел и раздувался, а плечи болели от напряжения - режешь, режешь, режешь... наконец желанный финиш: свобода, занавес раскрылся. А дальше-то что? Сейчас я себя чувствовала так же: я что-то резала, ткань закончилась - и я снова совершенно одна в убогом домике - без работы, без семьи, держу в руках два конца разрезанной материи и не знаю, что делать дальше.

Бен лжет, и это невозможно отрицать. Но лгать из-за какой-то глупой девчонки из школы? Мысли носились, как птицы, случайно залетевшие на чердак. Вдруг он все-таки не врет и записка от Диондры предназначалась не ему, а была всего-навсего частью того, что наполняет жизнь школьников помимо уроков. Мишель могла вытащить ее из мусорной корзины, после того как ее туда бросил какой-нибудь старшеклассник: для маленькой шантажистки это весьма полезный мусор.

Или все-таки Бен был с Диондрой знаком, любил ее и пытался сохранить это в тайне, потому что ее нет в живых?

Вдруг она стала частью его жертвоприношения Сатане и он убил ее в ту же ночь? Закопал где-нибудь на необъятных просторах сельскохозяйственных угодий штата Канзас. Снова вернулись мысли о том Бене, который наводил на меня ужас, я представила костер, льющееся рекой спиртное, Диондру из школьного альбома: она смеется и от этого подпрыгивают спиральки кудряшек у нее на голове, она закрывает глаза и... или поет - в огне костра лицо становится оранжевым, - а в это время у нее за спиной Бен, глядя на корону ее волос, медленно поднимает лопату...

Да, но где же тогда остальные из этой компании дьяволопоклонников? Если имелся некий круг бледных юнцов с темными миндалевидными глазами, которые завербовали в свою секту Бена, где они? Куда делись? Я успела изучить каждую мелочь из материалов судебного процесса над Беном. Полиция так и не обнаружила никого, кто вместе с Беном поклонялся Сатане. Все эти нечесаные, баловавшиеся марихуаной дети дьявола из Киннаки в считаные дни после ареста Бена вновь превратились в славных деревенских мальчишек. Повезло ребятам, что и говорить. Два "пристрастившихся к наркотикам" двадцатилетних молодых человека дали в суде показания, что в день убийств Бен появился на одном заброшенном складе. По их словам, он завопил нечеловеческим голосом, когда кто-то сыграл рождественскую песню. Согласно их утверждениям, он им говорил о том, что собирается принести жертву. А еще они сказали, что он ушел с парнем по имени Трей Типано, который, кажется, изуверски убивает скотину и поклоняется дьяволу. Но Типано заявил, что Бена знает плохо, а на время убийств у него имелось алиби: его отец Грег Типано под присягой заявил, что Трей находился с ним дома в Уомииго, а это в шестидесяти милях от Киннаки.

Так, может, Бен сумасшедший одиночка? Или он все-таки не виновен? И снова по чердаку заметались птицы, ударяясь о стены и разбрасывая в разные стороны пух и перья. Кажется, я не один час бестолково просидела на диване, соображая, что теперь делать, когда услышала тяжелую поступь почтальона, поднимавшегося на крыльцо. Мама всегда заставляла нас печь рождественское печенье для нашего почтальона. Но здешний (почтальон или почтальонша) менялся каждые несколько недель - какое уж тут печенье!

В трех конвертах содержались предложения завести кредитные карты, в четвертом лежал счет на имя какого-то Мэтта с улицы, которой и близко в нашей округе нет, а пятый как будто вытащили из груды грязного белья - настолько он был сморщенным и мягким. И побывавшим в употреблении. Чьи-то имя и адрес были замазаны черным маркером, а мои - написаны на оставшемся мятом поле внизу. Миссис Либби Дэй.

Письмо от Раннера.

Я поднялась наверх, села на край кровати, чтобы его прочесть, но потом забилась в небольшое пространство, как я делаю всегда, когда нервничаю. На этот раз я села на пол спиной к стене, втиснувшись между кроватью и прикроватной тумбочкой, и извлекла из замусоленного конверта листочек с пошлыми розочками по краям. Почерк у отца мелкий, какой-то неистовый, буквы остренькие, сотнями паучков неаккуратно разбросанные по странице. И как всегда, куча ошибок.

Дорогая Либби! После стольких лет в страных мы оказываемся местах. По крайней мери я. Разви думал я, что когдато состарюсь, так сильно устану и буду один-одинешинек! Рак у меня. Говорят осталось всего несколько месицав. Ну и правильна - я и так уж на этом свети стока, скока и не заслуживаю. Очень я обрадавался твоему писму. Доча, знаю, что мало тобой занимался, но когда ты у нас родилась, я был очень молад и ни стал хорошим отцом хоть и пытался тебя обиспечить и заботица, когда мок. Все из-за матери. Я был незрелым, а она и того хуже. А потом на мне очень сильна сказалась то, что их убили. Вот как. Я должен тебе расказать что знаю. Толька не нада лекцый, что это нада было сделать давно. Сам знаю. Я хоть игрок и алкоголик, а совесть меня мучиит. Я знаю кто настоящий убийца, и это не Бен. Хочу до того как умру расказать тебе правду. Если вышлиш мне немнога дениг, я к тебе приеду и все раскажу. 500 долларов хватит. Жду с нетирпением атвета. Твой папа Раннер Дэй 12 Доннерэн роуд Мужской приют Берта Нолана Лиджервуд (штат Оклахома) P. S. Спроси у когонибуть индекс, а то я не знаю.

Схватив за тонкую шейку настольную лампу у кровати, я отшвырнула ее со злостью; пролетев с метр на длину шнура, она грохнулась на пол. Я выдернула вилку из розетки, снова подхватила лампу и бросила. На этот раз она ударилась о стену, абажур слетел и пьяно покатился по полу, а из цоколя сломанным зубом торчал осколок лампочки.

- Да чтоб тебя! - завопила я.

Мое проклятие в равной степени адресовалось и отцу, и мне. То, что на этом этапе своей жизни я ожидала от него разумных действий, было глупостью на грани идиотизма. Письмо было всего-навсего протянутой через много миль рукой в поисках очередной подачки, вот он меня и обрабатывал. Ну дам я ему эти пятьсот долларов, поклявшись себе никогда больше его не видеть, а потом мне снова понадобится его помощь и он снова попробует обвести меня вокруг пальца. Что и говорить - я достойная дочь своего отца.

Значит, еду в Оклахому? Я дважды с силой пнула стену так, что задребезжали стекла, и уже приготовилась сделать это в третий раз, как внизу раздался звонок. Я невольно выглянула в окно, но со второго этажа увидела лишь верхушку платана да кусок хмурого неба. Я постояла неподвижно в надежде, что посетитель уйдет, но в дверь снова позвонили, причем пять раз подряд: из-за моей вспышки гнева там, на крылечке, поняли, что дома кто-то есть.

Я была одета так же, как дома зимой одевалась мама: огромный бесформенный свитер, теплые пижамные штаны с отвисшей задницей, толстые колючие носки. Я сунулась было в шкаф, но, когда в дверь еще раз позвонили, решила, что мне все равно, как я выгляжу.

Входная дверь у меня без окошка; чтобы понять, кто за ней, пришлось накинуть цепочку. Я приоткрыла дверь и в образовавшуюся щель увидела затылок - копну свалявшихся светло-каштановых волос. Голова повернулась, и я узнала Крисси Кейтс.

- Там у тебя такие грубиянки-старухи, - сказала она, презрительно махнув рукой.

Точно так же я поступала еще неделю назад, заносчиво думая про бабушек: "Имела я вас в виду!" Им кто-нибудь когда-нибудь говорил, что неприлично таращить глаза на человека? Ни грамма вежливости!

Я продолжала смотреть на нее поверх цепочки, ощущая себя такой же невоспитанной старухой.

- Помнишь, в клубе ты мне записала свой адрес, - сказала она, наклоняясь, чтобы заглянуть мне в глаза. - Я, правда, пока не могу отдать долг. Гм... но я хотела с тобой поговорить. Ну почему я тебя не узнала, когда ты приехала! Все-таки многовато я пью. - Последнюю фразу она произнесла без особого чувства, тем же тоном человек может объявить, что у него аллергия на пыльцу пшеницы. - Твой дом очень трудно найти. Я по дороге не пила, просто очень плохо ориентируюсь. Доезжаю, например, до какой-нибудь развилки и непременно поверну не в ту сторону. Типа надо послушать внутренний голос и сделать наоборот. Но я так не делаю. Прям не знаю, почему у меня так получается.

Она продолжала в том же духе, добавляя предложение за предложением и не спрашивая разрешения войти. Наверное, поэтому я ее и впустила.

Она вошла, уважительно сцепив руки, как входит воспитанная девушка, и попыталась в моем запущенном жилище углядеть что-нибудь такое, за что его можно было бы похвалить. Наконец, когда она заметила у телевизора коробку с разноцветными кремами, взор у нее просветлел:

- Тоже просто обожаю всякие кремы, у меня есть один с запахом персика - он мне сейчас особенно нравится. А ты не пробовала крем для вымени? Им когда-то смазывали дойных коров, в смысле вымя. Он такой нежный; в аптеках продается.

Я неопределенно пожала плечами и предложила ей кофе, хотя в банке его оставалось только на донышке.

- Мм, неудобно говорить, но не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить? Дорога долгая: устала за рулем.

Мы обе сделали вид, что два часа за рулем могут измотать настолько, что кому угодно понадобится алкоголь, чтобы снять напряжение. Я отправилась на кухню, надеясь, что где-нибудь в холодильнике затерялась банка спрайта.

- Есть джин, - крикнула я, - но его не с чем смешать.

- Ничего страшного. Так даже лучше, - отозвалась она.

Кубиков льда тоже не нашлось (мне всегда лень заливать форму даже для себя самой), поэтому я наполнила два стакана джином комнатной температуры и вернулась в гостиную. Крисси торчала возле коробки с кремами. Я была почти уверена, что она успела сунуть в карман парочку бутылочек. На ней был черный брючный костюм и бледно-розовая водолазка под пиджаком - для стриптизерши наряд, мягко говоря, неожиданный. Ладно, не буду говорить, чтобы она положила крем на место.

Я протянула ей стакан - надо же, лак на ногтях она подобрала в тон водолазки, - и поняла, что она, в свою очередь, заметила отсутствие пальца у меня на руке.

- Это после той?.. - начала она и впервые закрыла рот.

Я кивнула.

- Итак? - произнесла я как можно любезнее.

Она вздохнула, села на диван, устроилась поудобнее, с грацией и утонченностью гостьи на званом чаепитии. Я села рядом.

- Даже не знаю, с чего начать, - сказала она, делая глоток.

- Начни сначала.

- В общем, когда я поняла, кто ты... ты же в тот день приходила ко мне домой...

- Я никогда не была у тебя дома, - сказала я, не понимая, о чем она говорит.

- Нет-нет, не в тот раз, а тогда - давно. В тот день, когда убили твою семью. Ты приходила к нам со своей мамой.

- Мм, - промычала я и прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться.

Тот день ничем особенным примечателен не был - день как день. Мне было известно, что у Бена неприятности, но я не знала ни причин, ни насколько это серьезно. Мама ни с кем из нас не поделилась растущей тревогой: берегла нас. А в тот день... Я вспомнила, что вместе с мамой и Дианой искала Бена. Мы поехали его искать, я сидела на заднем сиденье одна и была вполне довольна судьбой, потому что мне никто не мешал. Помню, у меня горело лицо после того, как Мишель жарила салями. Помню, мы заезжали в дома, где туда-сюда сновали люди: мама думала, что Бен у кого-то на дне рождения. Помню, ела кекс. Бена в тот день мы так и не нашли.

- Ладно, неважно, - вмешалась в мои мысли Крисси. - Я просто... после всего, что случилось, я забыла... О тебе забыла. Можешь долить?

Она нетерпеливо протянула стакан, как будто он у нее давно пуст. Я налила джина доверху, чтобы она могла продолжить не прерываясь.

Она пригубила джин, вздрогнула:

- Может, надо куда-нибудь пойти?

- Нет-нет, рассказывай.

- Я тебе солгала, - выпалила она.

- Где именно?

- Бен меня не развращал и не растлевал.

- Я в этом не сомневалась, - сказала я, пытаясь придать голосу мягкость.

- И уж конечно не домогался никого из моих подружек.

- Я в курсе: они все это признали. Все, кроме тебя.

Она заерзала на месте, скосила глаза вправо - видимо, вспомнила тот свой дом и свою жизнь.

- Все остальное правда, - сказала она. - В детстве я была очень хорошенькой, и у нашей семьи водились деньги, и в школе я хорошо училась, и бальными танцами занималась, и получалось у меня хорошо... Я часто думаю, что было бы, если бы тогда я не сочинила эту дурацкую историю. Отвратительная ложь... если бы я в первый раз это не брякнула, моя жизнь могла сложиться совершенно иначе. Стала бы домохозяйкой, а может, имела бы собственную танцевальную студию или что-нибудь в этом роде.

Она ткнула себя пальцем в живот в том месте, где в прошлый раз я заметила след от кесарева сечения.

- Но ведь у тебя есть дети?

- Типа да, - сказала она, округлив глаза.

Я не стала углубляться.

- Так что же произошло? С чего все началось? - спросила я, не в силах взять в толк, как ее ложь могла повлиять на судьбу моей семьи. Но за ней, этой ложью, действительно чувствовалось что-то очень весомое и значительное и, говоря словами Лайла, волнами событий распространившееся дальше. Если в тот день полиция хотела побеседовать с Беном в связи с историей, которую рассказала Крисси, значит, у них были на то основания. Не могло не быть.

- В общем, я влюбилась. По уши влюбилась. Знаю, Бену я тоже нравилась. Мы вместе проводили время, но, честно говоря, это, наверное, было неправильно. Конечно, он тоже был тогда ребенком, но все-таки достаточно взрослым, чтобы... чтобы меня не поощрять. Однажды мы поцеловались - и все сразу изменилось...

- Ты его поцеловала?

- Мы поцеловались.

- Как?

- Нехорошо, по-взрослому. Так, как я точно бы не хотела, чтобы мою дочь-пятиклассницу поцеловал мальчишка-подросток.

Я ей не поверила:

- Продолжай.

- А где-то через неделю во время рождественских каникул я отправилась с ночевкой к подружке и рассказала девчонкам о своем мальчике-старшекласснике. С гордостью рассказала. Да еще и присочинила, что у нас все по-взрослому. Одна из них выложила это своей матери, а та позвонила моей. До сих пор помню этот телефонный звонок. Мама говорила по телефону, а я сидела у себя в комнате и ждала, что она сейчас войдет и начнет на меня кричать: она всегда была чем-то недовольна. Но она вошла и заговорила ласково-ласково: "Девочка моя, доченька, солнышко", и руку-то не отпускает, и говорит типа: "Доверься мне, расскажи, мы вместе что-нибудь придумаем", и спрашивает, трогал ли меня Бен там, где трогать нельзя.

- И что же ты рассказала?

- Я рассказала о поцелуе и больше ничего говорить не собиралась. Только правду. Она поднялась, вроде как ничего плохого не произошло, и, помню, сказала: "И это все? Больше ничего не произошло?" Будто мой рассказ ее чуть ли не разочаровал, и я вдруг ни с того ни с сего, когда она уже выходила из комнаты, ляпнула: "Он меня вот здесь трогал. И заставлял делать нехорошее". И мама вернулась.

- Что было дальше?

- А дальше пошло-поехало. Мама рассказала папе, когда он пришел домой, и он повторял: "Моя малышка, моя бедная девочка", они позвонили в школу, оттуда к нам прислали детского психотерапевта. Помню, это был парень из университета, который повел себя так, что было уже невозможно сказать правду. Он хотел услышать, что меня совратили.

Я сердито сдвинула брови.

- Честное слово, я собиралась рассказать ему все, как было, и попросить, чтобы он сказал об этом моим родителям, но... он начал расспрашивать, заставлял ли меня Бен делать то, что дети не делают, я сказала "нет", и он как будто рассердился и стал говорить: "Ты ведь храбрая девочка. Я-то думал, ты мне расскажешь все, как было. Оказывается, ничего не случилось? Жаль. Лично я думал, что ты не трусиха. Я всерьез полагал, что у тебя хватит мужества мне помочь. Может, ты хотя бы помнишь, что он вот так до тебя дотрагивался или вот то тебе говорил? А помнишь, что вы играли вот в такую игру, можешь сказать, что помнишь хотя бы это? Ну, молодец, умница. Я знал, что ты справишься. Какая замечательная, отважная девочка". Не знаю, но когда в этом возрасте куча взрослых что-то говорит, в чем-то ребенка поощряет и к чему-то подталкивает, начинает казаться, что все так и было. Что Бен меня домогался и совращал, потому что, если бы все было не так, разве стали бы взрослые добиваться от меня, чтобы я это сказала? И родители очень серьезно повторяли: дескать, не волнуйся, надо сказать правду, надо сказать правду.

Я вспомнила доктора Брунера - психотерапевта, который вел беседы со мной. На встречу он всегда одевался в мой любимый синий цвет и угощал чем-нибудь вкусненьким, когда я говорила то, что он хотел услышать. "Расскажи о том, как ты видела, что Бен из ружья убивает твою маму. Знаю, Либби, как это трудно, но если ты скажешь это вслух, ты поможешь и маме, и сестричкам, и себе самой - тебе станет легче. Не держи правду внутри себя, Либби, не держи ее в себе. Ты можешь помочь нам как следует наказать Бена за то, что он сделал с ними". И я вела себя как храбрая малышка и говорила, что видела, как Бен бил сестру топором и как убивал маму. После этого я получала хлеб с маслом и любимым абрикосовым желе, которое доктор Брунер всегда приносил с собой. Наверное, он всерьез полагал, что делает доброе дело.

- Они пытаются успокоить, считают, что чем сильнее в тебя верят, тем тебе легче, - сказала я. - Пытаются тебе помочь, и ты тоже начинаешь им помогать.

После того как своим признанием я разоблачила Бена, доктор Брунер даже подарил мне значок в форме звезды со словами на ней "СуперКлассная СуперЗвезда".

- Да-да, именно так! - воскликнула Крисси, распахнув глаза. - Этот психолог еще и помог мне наглядно представить все сцены. Мы их разыгрывали с куклами. А потом он начал беседовать с моими подружками, которые даже не целовались с Беном. И буквально за несколько дней мы придумали целую эпопею с дьяволопоклонником Беном, который убивал кроликов и заставлял нас есть их внутренности, тем временем проделывая с нами всякие развратные манипуляции. Конечно, это было безумием, но нам было... весело. Ужасно, но мы с подружками часто собирались, а однажды снова собрались у кого-то дома, закрылись в ванной, сели в кружок и, подначивая друг друга, придумывали истории, все неприличнее и неприличнее и даже... Ты духов когда-нибудь вызывала?

- В детстве.

- Вот-вот! Всем ужасно хочется, чтобы все происходило на самом деле, поэтому кто-нибудь потихоньку возьмет да подвинет стрелку, и ведь знаешь, что кто-то ее двигает, но какая-то часть внутри думает, а может, это и правда дух. И никто не возмущается, как будто все молчаливо договорились верить в то, что происходит.

- Но ты так и не сказала правду?

- Сказала... родителям. Как раз в тот день, когда вы приходили. У нас была полиция, собрались все девчонки - нас кормили пирожными, просто ужас что творилось. Родители, чтобы меня утешить, даже пообещали купить мне, блин, щенка. А потом копы ушли, и девчонки ушли, и психолог; я поднялась к себе в комнату и начала плакать, и вот тогда до меня наконец начало доходить. Только тогда я начала соображать.

- Но ты же говорила, что твой отец искал Бена.

- He-а, это я придумала, - сказала она и снова уставилась в противоположный угол комнаты. - Когда отец узнал правду, он начал так меня трясти, что у меня чуть голова не оторвалась. А после всех тех убийств девчонки страшно испугались и тоже во всем признались. Мы решили, что сами накликали Сатану: придумали жуткую историю про Бена, вот она отчасти и сбылась.

- Но ведь твоя семья получила приличную компенсацию от школы.

- Не такие уж большие это были деньги. - Она внимательно рассматривала дно своего стакана.

- Даже после того, как ты рассказала правду, родители все равно от них не отказались?

- У папы был бизнес. Он решил, что имеет право хоть на какую-то компенсацию.

- Но он же в тот день точно знал, что Бен тебя не совращал?

- Да, знал, - сказала она и, словно обороняясь, по-цыплячьи втянула голову в плечи. Подошел Бак и потерся о ее ногу. Это ее как будто успокоило, и она запустила длинные пальцы в пушистый кошачий загривок. - В том же году мы переехали. Папа сказал, что это нехорошее место. Но деньги, которые мы получили, пользы не принесли. Отец купил-таки мне щенка, но, как только я пыталась о нем заговаривать, поднимал обе руки вверх, вроде как это уже перебор. Мама? Она меня так и не простила. Я приходила домой и рассказывала ей о том, что случилось в школе, а она лишь повторяла: "Правда?", словно я лгу, что бы ни говорила. Скажу, например, что на обед ела картофельное пюре, а она мне: "Правда?" И замолкает. Когда я приходила из школы, она смотрела на меня, потом выходила на кухню, открывала бутылку вина, а дальше только успевала себе подливать. Молча бродила по дому. И всегда качала головой. Однажды я сказала, что очень жалею, что сделала ее такой грустной, а она мне: "Но ведь сделала же". - Крисси теперь плакала, раскачиваясь и в такт поглаживая кота. - Вот и все. А в конце года мама от нас сбежала. Однажды я пришла из школы и увидела, что ее комната пуста.

Голова Крисси упала на колени - глупый театральный жест, волосы оказались впереди, обнажая затылок. Очевидно, я должна была ее пожалеть, успокоить, но я сидела не двигаясь, пока она наконец не подняла на меня глаза.

- Меня никто никогда ни за что не прощает, - всхлипывала она, по-детски тряся подбородком.

Я хотела было сказать, что простила, но вместо этого снова наполнила ее стакан.

Лу Кейтс теснил Пэтти к двери, но она продолжала лепетать извинения, потом вдруг оказалась на пороге перед закрытой дверью и растерянно заморгала. Прежде чем она смогла что-то из себя выдавить, дверь снова открылась, к ним вышел мужчина лет за пятьдесят, и теперь на тесном крыльце они стояли вчетвером: Пэтти, Диана, Либби и этот человек с темными, как у бассет-хаунда, кругами под слезящимися глазами и седеющими, зачесанными назад волосами. Посверкивая традиционным ирландским кладдахским кольцом в форме рук с увенчанным короной сердцем, он приглаживал напомаженные волосы, оценивающе глядя на Пэтти.

- Миссис Пэтти Дэй? - От него пахло кофе, и на холодном воздухе этот запах сразу не улетучивался.

- Да, я Пэтти Дэй, мать Бена Дэя.

- Мы здесь, чтобы выяснить, что это за истории вокруг его имени, - вставила Диана. - Вокруг столько слухов, но никто даже не потрудился поговорить с нами напрямую.

Он упер руки в боки, посмотрел на Либби, тут же отвел взгляд.

- Я из полиции, меня зовут Джим Коллинз, я расследую это дело. Пришлось сегодня побеседовать с этими людьми, а потом я, естественно, собирался связаться и с вами. По крайней мере, теперь не придется самому к вам ехать. Хотите, поговорим где-нибудь в другом месте? Здесь что-то холодновато.

На двух машинах они поехали в пончиковую у шоссе. По пути Диана вспомнила расхожую шутку о копах, которые отъели на пончиках толстые попы, потом разразилась обвинениями в адрес матери Крисси: "Сука, даже слова не дала сказать!" В другое время Пэтти сказала бы что-нибудь в ее защиту (у них с сестрой были четко распределены роли: Диана режет в глаза все, что думает, - Пэтти выступает в роли защитника). Но семья Кейтсов явно не нуждалась в защите.

Коллинз ждал в кафе с тремя пластиковыми стаканчиками кофе и пакетиком молока для Либби.

- Не знал, разрешаете ли вы ей конфеты, - сказал он, и Пэтти подумала, не посчитает ли он ее плохой матерью, если она купит ребенку пончик. Особенно если учесть, что утром они уже ели блины. "Отныне моя жизнь будет такой всегда: постоянно думать о том, что подумают люди". Переминаясь с ноги на ногу, Либби уткнулась лицом в витрину с выставленными там разноцветными пончиками. Пэтти нашла в кармане мелочь, купила ей пончик, покрытый сверху розовой глазурью. Она не хотела, чтобы дочь чувствовала себя обделенной и скорбно рассматривала веселые пончики, пока они будут вести разговоры о том, действительно ли ее сын - поклоняющийся дьяволу растлитель малолетних. И снова она чуть не рассмеялась. Усадив Либби за стол позади, она велела ей, пока взрослые разговаривают, сидеть тихо и есть.

- Вы все рыжеволосые? - спросил Коллинз. - Откуда этот цвет? Вы ирландцы?

Пэтти тут же вспомнила о своих вечных разговорах с Леном о рыжих волосах у них в семье и вдруг подумала: "Как же я забыла, что теряю ферму?"

- Немцы, - сказала она уже во второй раз за день.

- У вас ведь еще есть малыши?

- У меня четверо детей.

- Отец один?

Рядом на стуле беспокойно зашевелилась Диана:

- Конечно один.

- Но вы ведь мать-одиночка?

- Да, мы в разводе, - сказала Пэтти, стараясь, чтобы голос звучал целомудренно, как у монашки.

- Какое это имеет отношение к тому, что происходит с Беном? - резко бросила Диана, подавшись вперед через стол. - Я, между прочим, сестра Пэтти и забочусь о ее детях почти так же, как она.

Пэтти поморщилась, что не осталось для Коллинза незамеченным.

- Давайте не будем выходить за рамки вежливости, - сказал он, - потому что придется провести вместе немало времени, прежде чем мы все выясним. Обвинения, выдвигаемые в адрес вашего сына, миссис Дэй, вызывают серьезную тревогу. На сегодняшний день четыре маленькие девочки заявляют, что Бен прикасался к их интимным местам и заставлял их так же прикасаться к себе. Что отвозил на какую-то ферму и предпринимал определенные... действия, которые связывают с ритуальным поклонением дьяволу. - Он произнес это "ритуальное поклонение дьяволу" так же старательно, как люди, совершенно не разбирающиеся в автомобилях, повторяют слова автомеханика: "Повреждение бензопровода, подающего топливо в бензобак".

- У Бена и машины-то нет, - произнесла Пэтти еле слышно.

- Разница в возрасте между пятнадцати- и одиннадцатилетними детьми составляет всего четыре года, но это чрезвычайно важные годы, - продолжал Коллинз. - Если обвинения подтвердятся, мы расценим его поведение как представляющее опасность для общества. По правде сказать, мы должны поговорить не только с Беном, но и с его младшими сестрами.

- Бен - хороший мальчик, - сказала Пэтти, понимая, как слабо и неубедительно звучит ее голос, и ненавидя себя за это. - Его все любят.

- Как к нему относятся в школе? - спросил Коллинз.

- Простите, что вы сказали?

- Его любят другие дети?

- У него полно друзей, - пробормотала Пэтти.

- Мне кажется, это не так, мэм. Насколько я понял, с ним мало кто дружит, он скорее одиночка, нелюдим.

- И что же это доказывает? - снова вмешалась Диана.

- Абсолютно ничего, мисс...

- Краузе.

- Абсолютно ничего не доказывает, мисс Краузе. Но сей факт в сочетании с тем, что на него не оказывает благотворного влияния отец, дает основание предполагать, что он, вероятно, подвержен, так сказать, неким негативным внешним воздействиям. Наркотикам, алкоголю, влиянию людей, у которых не все в порядке.

- Он не связан с антисоциальными элементами, если вас беспокоит именно это, - сказала Пэтти.

- Так назовите его друзей, - предложил Коллинз. - Назовите ребят, с которыми он проводит время. С кем он, например, провел прошедшие выходные?

У Пэтти словно язык прирос к нёбу. Помолчав, она покачала головой и положила руки на стол возле жирного пятна, оставшегося от пончика предыдущего клиента, - они здесь были сегодня далеко не первыми. Вот ее и разоблачили, вот оно, ее истинное лицо: женщина, не способная свести концы с концами, которая живет от одного непредвиденного обстоятельства до другого, постоянно берет в долг, вечно не высыпается, занимается попустительством, когда следовало бы уделять Бену больше внимания, помочь выбрать хобби или убедить вступить в какой-нибудь спортивный клуб, а не испытывать тайную благодарность за то, что остается на одного ребенка меньше, когда он закрывается у себя в комнате или исчезает на весь вечер.

- Что ж, налицо некоторые изъяны в родительском воспитании, - вздохнул Коллинз с видом человека, которому известно, чем все закончится.

- Мы хотим связаться с адвокатом до любого следующего шага и до того, как вы начнете разговаривать с кем бы то ни было из детей, - снова вмешалась Диана.

- Откровенно говоря, миссис Дэй, - Коллинз даже не взглянул на Диану, - на вашем месте я бы, более чем кто-либо, хотел узнать правду. Такое даром не проходит. Если все это правда (а лично я, честно говоря, думаю, что это именно так), ваши дочери, вероятно, стали его первыми жертвами.

Пэтти взглянула на Либби, которая сосредоточенно слизывала розовую глазурь со своего пончика, и подумала, как часто Либби когда-то висла на Бене. О тех обязанностях, которые дети выполняли сами, без ее участия и контроля. Иногда после работы с Беном на скотном дворе девочки приходили домой раздраженные, на грани слез. Но... на что он намекает? Они ведь еще маленькие, они сильно устают и поэтому капризничают. Захотелось плеснуть кофе прямо ему в лицо.

- Скажу откровенно, - его голос не отпускал, давил, - невозможно представить, как... как матери, должно быть, страшно слышать такое. Но знаете, что сказал мне психолог, который работает с каждой из девочек по отдельности? Что они рассказывают такое, о чем пятиклассница знать не может, если только подобное с ней действительно не происходило. Он говорит, что это классический сценарий совращения малолетних. Вы, уверен, слышали о деле Макмартинов?

Пэтти смутно припомнила: детский сад в Калифорнии, где всех воспитателей судят за то, что они оказались дьяволопоклонниками, развращавшими детей. В вечерних новостях показывают симпатичный, залитый солнцем домик, а потом через весь экран черные буквы: "Ночной кошмар в дневном детском центре".

- Поклонение Сатане, боюсь, довольно частое явление, - продолжал Коллинз. - Оно проникло во все уголки нашего общества. Дьяволопоклонники предпочитают включать в сферу своих интересов молодежь, они привлекают в свою организацию молодых. Разложение и разрушение детской психики - часть дьяволопоклонства.

- У вас есть доказательства? - заорала на Коллинза Диана. - У вас есть свидетели помимо одиннадцатилетних девчушек? У вас у самого-то дети есть? Разве вы не знаете, с какой легкостью они фантазируют! Да вся их жизнь состоит из сплошных фантазий и небылиц. Кто еще, кроме этих девочек да вашего гарвардского всезнайки, от которого вы в таком восторге, может подтвердить эти лживые истории?

- Теперь что касается улик. Девочки в один голос утверждают, что он забирал у них трусики на странные сувениры или что-то там еще, - сказал Коллинз, обращаясь к Пэтти. - Если вы позволите нам посмотреть у вас дома, мы могли бы уже сейчас начать в этом разбираться.

- Мы должны сначала связаться с адвокатом, - буркнула Диана в сторону Пэтти.

Коллинз одним глотком прикончил свой кофе, проглотил отрыжку, стукнул себя кулаком в грудь и через плечо Пэтти скорбно взглянул на Либби. У него был красный нос пьянчужки.

- Сейчас необходимо прежде всего сохранять спокойствие. Мы поговорим со всеми, кто в той или иной степени причастен к этой истории, - сказал он, по-прежнему игнорируя Диану. - Сегодня, миссис Дэй, мы успели побеседовать с некоторыми педагогами из его школы, и их рассказы оказались неутешительными. Например, с учительницей по фамилии Дарксилвер, знаете такую?

Он посмотрел на Пэтти, она кивнула. Дарксилвер всегда отличала Бена, он ходил у нее в особых любимчиках.

- Сегодня утром она заметила, что ваш сын шныряет у шкафчика Крисси Кейтс. На территории начальной школы. И это во время рождественских каникул. Меня сей факт беспокоит. - Он взглянул на Пэтти. - Миссис Дарксилвер говорит, что он был возбужден.

- И что это означает? - раздраженно бросила Диана.

- У него произошла эрекция. Мы заглянули в ящик Крисси и обнаружили там записку провокационного содержания. Миссис Дэй, люди, с которыми мы беседовали, отзываются о вашем сыне как об изгое, о парии. Они говорят, что он странно себя ведет, и считают его чем-то вроде бомбы замедленного действия. Некоторые учителя его попросту боятся.

- Боятся? - повторила Пэтти. - Как можно бояться пятнадцатилетнего мальчишку!

- Вы еще не знаете, что мы обнаружили у него в шкафчике!

Что же они там обнаружили? Пэтти решила, что Коллинз скажет - наркотики, или журналы с обнаженными девицами, или (дай-то бог) связку запрещенных петард. Если у сына неприятности, пусть бы из-за десятка-двух этих длинных, похожих на свечи картонных трубок. С этим она смогла бы как-то смириться.

Даже когда Коллинз начал издалека ("Это весьма тревожный знак, миссис Дэй, и я хочу, чтобы вы подготовились"), Пэтти решила, что он, возможно, имеет в виду оружие. Бен обожает оружие, всегда его любил; это напоминало стадию его детского увлечения игрушечными самолетами или, скажем, цементовозами, но с той разницей, что любовь к оружию не заканчивалась. Они вместе стреляют и охотятся (то есть когда-то вместе стреляли и охотились). Возможно, чтобы похвастаться, он притащил в школу свой любимый кольт. Он может открывать сейф с оружием только с ее разрешения, но если сделал это самовольно, они с этим как-нибудь справятся. Поэтому пусть это будет оружие.

Коллинз откашлялся, затем тоном заговорщика, отчего им пришлось податься к нему через стол, сказал:

- В шкафчике вашего сына мы обнаружили... фрагменты... плоти. Органы. Сначала мы предположили, что это могут быть останки младенца, но они, кажется, принадлежат какому-то животному. Репродуктивные органы то ли кошки, то ли собаки в пластиковом контейнере. У вас, кстати, не пропадала кошка или собака?

Пэтти никак не могла справиться с подступившей к горлу от этих слов тошнотой. Они всерьез решили, что в шкафчике у Бена могут находиться детские органы?! Раз им первым делом пришла в голову мысль о том, что Бен убил младенца, можно представить, какие страшные психические нарушения они в нем видят. Именно в ту минуту, не отводя взгляда от веера жирных пятен на столе, она поняла, что ему не миновать тюрьмы. Раз его считают настолько извращенным, у него нет другого выбора.

- Нет, у нас ни кошки, ни собаки не пропадали.

- У нас семья охотников. Фермеров, - это снова была Диана. - Мы связаны с животными, с разделкой туш. Неудивительно, что у него могло что-то оказаться.

- Неужели вы держите дома части мертвых животных? - Коллинз впервые прямо посмотрел на Диану и несколько секунд не отводил от нее тяжелый взгляд.

- А что, существует закон, запрещающий это делать? - огрызнулась она.

- Один из ритуалов дьяволопоклонников связан с подобным жертвоприношением, миссис Дэй, - сказал Коллинз. - Вы не могли не слышать о том, что недалеко от Лоуренса в нашем штате кто-то изрубил скот. Мы считаем, что все эти события связаны между собой.

Лицо Пэтти оставалось непроницаемо-холодным. Все кончено, теперь все кончено.

- Чего вы хотите от меня? - спросила она.

- Я поеду с вами к вам домой и поговорю с вашим сыном, хорошо?

На последнем слове в голосе Коллинза появились отеческие нотки, он говорил с ней почти как с маленькой. Пэтти почувствовала, что рядом Диана сжала кулаки.

- Его нет дома. Мы сами пытаемся его отыскать.

- Миссис Дэй, повторяю, нам срочно необходимо побеседовать с вашим сыном. Где, по-вашему, можно его найти?

- Мы не знаем, где он, - вставила Диана. - Мы в таком же положении.

- Вы его арестуете? - спросила Пэтти.

- Мы ничего не можем сделать, пока с ним не поговорим, и чем быстрее это произойдет, тем быстрее все встанет на свои места.

- Это не ответ, - сказала Диана.

- Но это единственное, что я могу вам сказать, мэм.

- Что означает, арестуете, - сказала Диана и впервые за все время разговора опустила глаза.

В это время Коллинз поднялся, подошел к Либби и, присев возле нее на корточки, засюсюкал: "Как дела, солнышко?"

Диана схватила его за руку:

- Оставьте ее в покое!

Коллинз хмуро на нее посмотрел:

- Я просто стараюсь помочь. Разве вы не хотите узнать, все ли в порядке у Либби?

- Мы знаем, что с ней все нормально.

- Тогда почему не хотите, чтобы она мне сама это сказала? Давайте в таком случае прибегнем к помощи организации по правам ребенка...

- Отцепись!

Диана закрыла собой Либби. Пэтти хотелось потерять сознание. Она слышала, как за спиной сцепились Диана и Коллинз, но просто сидела и смотрела, как женщина за прилавком готовит кофе, и изо всех сил старалась больше ничего вокруг не замечать. На секунду ей это почти удалось, но в это время Диана уже тащила ее и перемазанную глазурью от пончика Либби к выходу из кафе.

Когда они ехали домой, Пэтти снова захотелось плакать, но она решила дождаться отъезда Дианы. Диана заставила ее сесть за руль, сказав, что это поможет сосредоточиться. Пэтти находилась в таком отчаянии, что Диане всю дорогу приходилось говорить, какую передачу переключать. "Давай попробуем третью, Пи. А теперь, похоже, нужно переходить на вторую". Либби молча сидела на заднем сиденье, подтянув коленки к подбородку.

- Случится что-то плохое? - наконец спросила она.

- Нет, солнышко.

- А мне кажется, случится.

Пэтти снова охватила паника. Господи, да что же она за человек, если взяла с собой семилетнего ребенка! Как ей могло прийти такое в голову! Мама никогда бы так не поступила. Но мама и не растила бы Бена так, как делала это она, Пэтти, - не заботясь о ребенке как следует и надеясь неизвестно на что - и такого у нее все равно бы не случилось.

До крика хотелось поскорее попасть домой, свернуться там клубочком, почувствовать себя в безопасности. Они решили, что Пэтти будет дожидаться Бена дома (он наверняка скоро объявится), а Диана поедет в город к знакомым, чтобы определить, что говорят люди. Кто что знает, чью сторону принимают и с кем, черт побери, общается Бен.

Они подъехали к дому и рядом с машиной Пэтти увидели еще одну - грязную спортивную машину лет десяти.

- Кто это? - спросила Диана.

- Не представляю. - Пэтти сказала это трагическим голосом, заранее уверенная в том, что, кто бы это ни был, его визит не сулит ничего хорошего.

Они открыли входную дверь, и изнутри на них выкатилась волна горячего воздуха. Первое, что попалось на глаза, - открытая коробка какао-порошка на большом столе, от которой бежала коричневая дорожка в кухню. Пэтти услышала сиплый смех и тут же поняла: Раннер. Он сидел на полу с облепившими его со всех сторон дочерьми и потягивал горячий шоколад. По телевизору показывали какой-то фильм о природе, девочки заверещали и схватились за отца, когда на экране из воды вырвался огромный крокодил и ухватил какое-то животное с рогами.

Раннер лениво поднял глаза, словно она - доставщик пиццы.

- A-а, это ты, Пэтти. Сколько лет, сколько зим!

- Мы должны разобраться с семейными делами, - вставила Диана, - так что отправляйся-ка ты к себе домой.

Во время бесконечно тянувшихся недель прошлым летом, когда Раннер жил с ними, он несколько раз ругался с Дианой. Она на него кричала, а он огрызался: "Диана, ты здесь не муж", после этого уходил в гараж, напивался и часами швырял о стену свою старую бейсболку Нет, Диана явно не сможет отправить его восвояси.

- Не волнуйся, Ди. Езжай и через час мне позвони - расскажешь, что происходит, ладно?

Диана метнула в сторону Раннера гневный взгляд и выскочила на улицу, громко хлопнув дверью.

- Батюшки, что это с ней! - сказала Мишель и посмотрела, маленькая предательница, на отца, скорчив рожицу.

Волосы у нее стояли дыбом в том месте, где Раннер потрепал ее по голове. Он всегда вел себя с детьми довольно странно - ласки были грубыми, но не как у взрослого. Ему нравилось их щипать или вдруг пнуть, чтобы обратить на себя внимание. Они смотрят телевизор - он неожиданно перегнется и сильно шлепнет кого-то из них по руке или по ноге. Любая из дочерей от такого шлепка посмотрит на него глазами, полными слез и возмущения, а он заржет и скажет: "И че-о-о такого!" или "Я ж здороваюсь. Приветик!". А когда он куда-нибудь с ними ходил, всегда шел сбоку на приличном расстоянии и бросал на них косые взгляды. Эта картина всегда напоминала Пэтти старого койота, который, прежде чем напасть, несколько километров следует за жертвой по пятам и действует ей на нервы, прихватывая то за хвост, то за ляжку.

- Папочка приготовил нам макароны, - сообщила Дэбби. - Он останется на обед.

- Вы же знаете: пока меня нет, в дом нельзя никого пускать, - сказала Пэтти, вытирая порошок несвежей тряпкой.

Мишель округлила глаза и привалилась к плечу Раннера:

- Господи, мам, это же па-а-а-па!

Лучше бы он умер. Он так мало общается с детьми, так мало для них значит, что было бы гораздо лучше, если бы он вдруг умер. А сейчас он живет где-то там, не очень далеко от них, время от времени неожиданно появляется на пороге с идиотскими фантазиями, планами и распоряжениями, которые дети имеют обыкновение выполнять.

Она была готова наброситься на него с обвинениями. А еще захотелось рассказать о сыне и о странном содержимом его шкафчика в школе. От мысли, что Бен режет животных и хранит в школьном шкафчике их органы, перехватывало горло. Заявления Крисси Кейтс и ее подружек - это недоразумение, которое может завершиться и благополучно, и печально. А вот фрагментам плоти ни объяснений, ни оправданий не находилось, хотя она была мастерицей придумывать оправдания поступкам людей. Слова Коллинза о том, что Бен, возможно, совратил собственных сестер, ее больше не беспокоили - по пути домой она тщательно обдумала это предположение, досконально изучила, переворачивая с боку на бок, вглядываясь в зубы. После этого сомнений не осталось: Бен никогда бы этого не сделал.

Но она знала, что у сына определенно имеется предрасположенность к тому, чтобы делать больно другим. Из головы не выходил случай с мышатами - обливаясь потом, со звериным оскалом на лице он исступленно вгонял их лопатой в землю и, похоже, получал от этого удовольствие.

Он очень грубо обращается с сестрами. Иногда смех заканчивается криком - приходилось неоднократно вмешиваться: оказывается, Бен заводил руки Мишель за спину и медленно-медленно тянул вверх. Или схватит за руку Дебби и выкручивает кожу - и то, что начиналось как шутка, заканчивается ужасно: им овладевает ярость; сжав зубы, он не отпускает руку, пока кожа не покрывается кровавыми пятнышками. Такой же дикий взгляд, как у Раннера, когда он возится с детьми.

- Папе нужно отсюда уехать.

- Ну же, Пэтти! Вышвырнешь меня из дома, даже не поздоровавшись? Ладно тебе! Давай поговорим, у меня к тебе деловое предложение.

- Мне ли обсуждать с тобой деловые предложения, - сказала она. - У меня ни цента за душой.

- Ты так всегда говоришь, а на самом деле это неправда.

Он посмотрел на нее плотоядно и лихо крутанул бейсболку на засаленных волосах козырьком назад. Он, наверное, хотел пошутить, но в голосе звучала угроза: вроде как ей же лучше, если это неправда.

Он отстранил от себя дочек и подошел, как всегда, очень близко. От выпитого пива он сильно вспотел, и рубашка прилипла к груди.

- А разве ты не продала сеялку? Верн Ивли сказал, что ты только что продала сеялку!

- Все деньги уже ушли, Раннер. Они всегда уходят, едва я их получаю.

Она попробовала сделать вид, что разбирает почту. Он по-прежнему стоял почти вплотную к ней:

- Ты должна мне помочь. Мне очень нужны деньги, чтобы ехать в Техас.

Ну конечно, Раннер хочет уехать туда, где зимой не так холодно, по-цыгански и без детей на руках перебираясь с места на место со сменой времени года, словно насмехаясь над ней и ее привязанностью к ферме, единственному для нее месту на земле. Он устраивался на работу и полученные деньги тратил на дурацкие приобретения: покупал, например, клюшки для гольфа, потому что представлял, что в один прекрасный день займется гольфом, или стереомагнитофон, который так ни разу и не включал. Теперь вот собирается рвануть в Техас. Они с Дианой ездили туда, когда Пэтти еще училась в школе, - больше она нигде никогда не бывала. В памяти остался пропитанный солью воздух: лизнешь прядь волос - и рот наполняется слюной. Раннер все равно всеми правдами и неправдами раздобудет денег и проведет остаток зимы в какой-нибудь дешевой забегаловке на берегу океана, попивая пиво, а его сын в это время отправится в тюрьму. А она не может себе позволить нанять адвоката для сына. В голове беспрестанно крутилась эта мысль.

- Прости, Раннер, но я ничем не могу тебе помочь.

Она попыталась оттеснить его к двери, но он оттолкнул ее в сторону кухни, дыша ей в лицо сладковатой затхлостью, отчего она от него отшатнулась еще больше.

- Хочешь, чтобы я побирался? Да знаешь ли ты, в каком я сейчас дерьме! Это вопрос жизни и смерти. Валить мне отсюда надо! Срочно! Я бы не просил, если бы не такое. Если бабла не найду, меня прямо сегодня могут замочить. Дай восемьсот долларов.

Она чуть не рассмеялась от названной суммы. Неужели он решил, что она запросто может достать из кармана такие деньги? Неужели не видит, что они нищие, что дети в разгар зимы бегают дома в футболках с короткими рукавами, что в холодильнике куски дешевого мяса и на каждом указан год, давно минувший! Вот как они живут - срок годности истек на все.

- Раннер, у меня ничего нет.

Он уперся руками в дверной косяк, преграждая ей путь, и смотрел не мигая:

- У тебя ведь есть ювелирка. Я же дарил тебе кольцо.

- Раннер, пожалуйста, отвяжись. С Беном беда, серьезная беда. Сейчас такой ужас происходит. Приди в другой раз, прошу тебя.

- Ну и что же такое Бен натворил?

- Кругом беда - и в школе, и вообще. Все очень серьезно, ему, наверное, понадобится адвокат, поэтому все деньги, какие только можно найти, пойдут на него, и...

- Значит, деньги все-таки есть!

- Нет, Раннер.

- Отдай хотя бы кольцо.

- У меня его нет.

Девочки старательно делали вид, что смотрят телевизор, но родители разговаривали все громче, и любопытная Мишель, повернув голову, открыто на них уставилась.

- Пэтти, отдай кольцо.

Он протянул руку, как будто она прямо сейчас могла снять с пальца эту дешевую подделку под золото, которую он подарил ей на помолвку. Даже тогда, в семнадцать лет, она знала, что это убогая безвкусица. Он подарил его через три месяца после того, как сделал предложение. Ему потребовалось три месяца, чтобы, наконец оторвав задницу, съездить в самый дешевый магазин и купить там эту жалкую побрякушку, которую он ей вручил за третьей кружкой пива со словами: "Детка, я буду любить тебя вечно". Она тогда сразу же поняла, что он сбежит, что на него нельзя положиться, что она не очень-то его и любит. И все равно забеременела от него еще три раза: презервативы его не устраивали, и просить его ими пользоваться было себе дороже.

- Раннер, неужели ты забыл, что это за кольцо? Оно не принесет никаких денег. Оно стоит долларов десять, не больше.

- Значит, теперь жмотничаешь отдать кольцо! Теперь?!

- Поверь, если бы оно представляло хоть какую-то ценность, я бы его давно заложила.

Они стояли друг против друга, Раннер тяжело дышал, как обозленный осел, руки тряслись. Он вцепился ей в локти, потом с огромным трудом убрал руки. У него даже усы дрожали.

- Ты очень об этом пожалеешь, Пэтти. Очень пожалеешь.

- Уже жалею, Раннер. Причем давно.

Он резко повернулся, из куртки выпал пакетик с коричневым порошком, часть которого просыпалась ему прямо под ноги.

- Прощайте, дети, ваша мать... СУКА!

Он пнул один из высоких табуретов на кухне, и тот покатился в сторону гостиной. Пэтти и дочери застыли, как сказочные лесные существа, пока Раннер бегал вокруг них кругами; Пэтти думала, не бежать ли за ружьем или, может быть, схватить кухонный нож, одновременно моля Бога, чтобы Раннер просто ушел.

- Ну, спасибо! Вот спасибо тебе, вот спасибо! За добро! За ласку!

Он тяжело подошел к двери и распахнул ее с такой силой, что она, стукнувшись о стену, снова захлопнулась. Он пнул дверь ногой, выскочил наружу и снова шваркнул дверью что есть силы.

А потом уехал - машина, взвизгнув тормозами, помчалась прочь от дома, а Пэтти взяла ружье, зарядила и вместе с несколькими патронами положила на камин. На всякий случай.

Крисси в конце концов переночевала на моем диване. Сначала я проводила ее до двери, но поняла, что она не сможет вести машину: она еле переставляла ноги, по щекам паутиной растеклась тушь. Когда мы наконец выползли на крыльцо, она вдруг резко повернулась ко мне и спросила, не знаю ли я, где находится ее мать или как можно ее найти, после чего я вернула ее в дом, сделала для нее бутерброд с плавленым сыром, уложила на диван и прикрыла одеялом. Когда она засыпала, аккуратно пристроив рядом на полу недоеденную четвертинку бутерброда, из кармана ее пиджака выпали три бутылочки с кремом, но, как только она заснула, я вернула их ей в карман.

Когда я проснулась, ее уже не было; на аккуратно сложенном одеяле лежала записка: "Спасибо за все. Прости".

Итак, если верить Крисси, Лу Кейтс не убивал маму и сестер. А я ей верила. По крайней мере, этой части ее рассказа.

Я решила ехать в Оклахому на встречу с Раннером и не обращать внимания на два сообщения на автоответчике от Лайла и на полное их отсутствие от Дианы. Ехать к Раннеру, чтобы получить ответы на некоторые вопросы. Что бы там ни болтала его подружка, я не верила, что он может иметь отношение к убийствам, но надеялась, что с его долгами, пьянками и сомнительными приятелями он что-то знает. Что-нибудь знает, или о чем-то слышал, или, может быть, его долги и привели к ужасной мести. Вдруг я снова поверю в невиновность Бена, чего мне так хотелось. Теперь я точно знала, почему ни разу раньше не навещала его в тюрьме. Слишком велико искушение, ведь так легко перестать замечать тюремные стены и видеть только своего брата, слышать свойственные лишь Бену нотки, это резкое падение голоса в конце каждого предложения, словно он больше ничего в жизни не скажет. Один его вид напоминал мне и о хорошем, и о не очень хорошем в той моей жизни. Я вспоминала что-то обычное и привычное. У меня появлялось ощущение дома. Того дома, в котором все были живы. Как же мне было это нужно!

На выезде из города я остановилась у магазинчика, купила карту и крекеры со вкусом сыра, оказавшиеся, когда я их попробовала, диетическим обезжиренным продуктом. Наверное, по пути стоило остановиться и перекусить, тем более что на шоссе было полно призывно пахнувших кармашков с жаренной соломкой картошкой, аппетитной рыбкой, жареными цыплятами. Но меня всю дорогу терзала необъяснимая паника: я почему-то страшно боялась, что не застану Раннера, если где-то остановлюсь. Поэтому прямо за рулем пришлось жевать диетические крекеры и сморщенное яблоко, которое я нашла у себя на кухне.

Почему эта омерзительная, якобы не предназначавшаяся Бену записка оказалась в коробке с вещами Мишель? Если бы Мишель вдруг прознала, что у Бена завелась подружка, она бы начала его шантажировать, особенно если он пытался сохранить свои отношения в тайне. Бен не выносил Мишель. Меня терпел, от Дебби отмахивался, а вот Мишель ненавидел. Помню, как, почти вывернув ей руку, он вытаскивает ее из своей комнаты, Мишель на цыпочках едва за ним поспевает, иначе бы он тащил ее волоком. Он отшвырнул ее, она упала, ударившись о стену, и он пригрозил ее убить, если она снова сунется к нему в комнату. Он не мог разговаривать с ней спокойно и всегда орал на нее за то, что она вечно вертится под ногами, - но она все равно и днем и ночью околачивалась у его двери и подслушивала. Мишель всегда все про всех знала и никогда просто так разговоры не заводила. Я вспомнила об этом особенно отчетливо, после того как обнаружила ее столь необычные записи. Если у человека нет денег, неплохим подспорьем могут стать сплетни. Даже в собственной семье.

- Бен что-то чересчур много сам с собой разговаривает, - объявила она как-то за завтраком, и Бен, перегнувшись через стол, смел стоявшую перед Мишель тарелку и схватил ее за шиворот.

- Оставь ты меня, блин, в покое! Зараза! - заорал он.

Мама начала его успокаивать, отправила в комнату и, как всегда, принялась нас воспитывать. Потом мы обнаружили остатки яйца из тарелки Мишель на пластмассовом абажуре над столом.

И что это может означать? Ну не стал бы он убивать родных за то, что младшая сестра прознала, что у него имеется подружка.

Я проехала поле, на котором неподвижно застыли коровы, и вспомнила о детстве, о ходивших тогда слухах про изувеченную скотину - люди божились, что это дело рук поклонников дьявола. В нашем городке дьявол незримо присутствовал везде - сила зла, которая воспринималась так же естественно и была столь же реальна, как склон какой-нибудь горы. В нашей церкви не особенно много говорили о муках ада, но пастор определенно носился с мыслью о происках Сатаны: если не проявлять бдительность, душа так же легко, как в руках Иисуса, окажется в лапах козлоокого, кровожадного искусителя. В каком бы городе я ни жила, всегда находились "дети дьявола" и "дома дьявола", точно так же как присутствовали страшилки о клоуне-убийце, разъезжавшем в белом фургоне. Каждый житель доподлинно знал о существовании некоего заброшенного склада где-нибудь на окраине - там на полу лежал пропитанный кровью жертв матрац. У каждого непременно находился друг, двоюродный брат или сестра, на чьих глазах происходило жертвоприношение, но они были слишком напуганы, чтобы сообщать подробности.

Через добрых три часа пути я пересекла границу штата Оклахома и уже через десять минут начала ощущать невероятно сладкий и одновременно тошнотворный запах. Оттого что он лез в глаза, они начали слезиться. Я поежилась: мысли о дьяволе его, похоже, и вызвали. Где-то впереди у горизонта небо приобрело синюшный оттенок, и мне показалось, что я его еще и увидела. Но это был завод по производству бумаги.

Радио пришлось выключить, потому что из динамиков несся противный треск и помехи или рекламные объявления для автомобилистов, а потом снова треск и помехи.

Сразу за придорожным щитом с изображением ковбоя и надписью: "Добро пожаловать в Лиджервуд в штате Оклахома, приятель!" - я свернула с шоссе на дорогу, ведущую в город, оказавшимся дырой, куда когда-то заманивали туристов, - когда-то город хвастливо заявлял о себе как о типичном поселении времен освоения Дикого Запада: дома на центральной улице были сплошь застеклены шероховатым непрозрачным стеклом, здесь было полно мелких лавок и заведений, стилизованных под салуны в духе тех времен. Одно заведение, называвшее себя традиционной фотомастерской, предлагало запечатлеться в соответствующем гардеробчике на фотоснимках светло-коричневых тонов под старину. В витрине висела увеличенная фотография размером с небольшую афишу: отец семейства с лассо в руках и в шляпе явно для него великоватой, приняв грозный вид, пытается его сохранить; на крохотной девочке ситцевое платьице и чепец, но ребенок слишком мал, чтобы оценить шутку; ее мать, одетая как шлюха, стыдливо улыбается и прикрывает руками не в меру укороченную спереди юбку. Рядом с фото объявление: "Продается". Такие же объявления и дальше - на дверях бывшей кафешки, зала игровых автоматов и в стеклянной витрине заведения с довольно странным названием "Прихлебатели Уайетта Эрпа". Кругом все, казалось, покрыто толстым слоем пыли. Грязью была забита даже пластиковая петля нефункционирующего водного аттракциона поодаль.

Мужской приют Берта Нолана находился всего в трех кварталах от скучного центра. Это было низкое квадратное строение с крохотным садиком, поросшим сорняком-лисохвостом. В детстве мне очень нравилась эта трава, потому что ее название было доступно моему буквальному восприятию - длинный тонкий стебель увенчивает пушистая метелка, похожая на лисий хвост, только зеленого цвета. У нас на ферме он рос везде, иногда целыми лугами. Мы с Мишель и Дебби срывали пушистые хвосты и щекотали друг друга под мышками. От мамы мы знали ненаучные - и всегда говорящие - названия всех местных трав: "ухо ягненка" мягкое, как ухо настоящего ягненка, "петушиный гребень" действительно напоминает красный гребешок петуха. Я вышла из машины, провела рукой по верхушкам лисохвостов. Может быть, когда-нибудь я разобью сад с сорняками. "Мельница-трава" на ветру действительно расправляет верхнюю часть, как лопасти мельницы; "тесьма королевы Анны" похожа на белые оборки. Пожалуй, мне больше подойдет "ведьмина трава" с ее шипами, напоминающими когти дьявола.

В приют Берта Нолана вела металлическая дверь, выкрашенная в темно-серый цвет, как на подводной лодке. Сразу вспомнились двери в тюрьме, где сидит Бен. Я позвонила. На другой стороне дороги моей персоной заинтересовались двое подростков, они нарезали на велосипедах большие ленивые круги. Я снова позвонила и даже побарабанила по двери, но металл поглотил звук. А не спросить ли мальчишек, подумала я, есть ли там внутри кто живой, исключительно чтобы нарушить молчание? Круги приближались, в глазах седоков застыл вопрос: "Что вы здесь, дамочка, делаете?" В это время дверь открылась - на пороге возник похожий на эльфа человечек в ослепительно-белых кроссовках, отглаженных джинсах и ковбойской рубахе. Изо рта у него торчала зубочистка, и он языком передвигал ее то вправо, то влево. Человечек листал журнал для любителей кошек и даже на меня не взглянул.

- На ночь открываемся только в... - Он оторвался от журнала и осекся. - Ой, душа моя, простите. У нас заведение для мужчин, и, чтобы сюда попасть, вы должны быть лицом мужского пола старше восемнадцати лет.

- Я ищу отца, - начала я в свойственной мне манере растягивая гласные. - Его зовут Раннер Дэй. Вы здесь директор?

- Ха! Я и директор, и бухгалтер, и священник, и убираю здесь тоже я, - сказал он, распахивая дверь. - Берт Нолан собственной персоной - бывший алкоголик, бывший игрок, бывший лодырь и бездельник. Это мой дом. Проходи, дружок, и напомни-ка мне, как тебя зовут.

Комната за дверью оказалась заставлена раскладушками, а от пола разило хлоркой. Кроха Берт повел меня через ряды спальных мест в кабинет, вполне соответствовавший по размерам своему хозяину (как, впрочем, и мне); здесь стоял крошечный письменный стол, металлический шкафчик для хранения документов да два раскладных стула, на которые мы и сели. Чересчур яркий свет невыгодно подчеркивал его угреватую кожу.

- Не сочти меня за ненормального, - сказал он, помахав журналом перед моим носом. - Я, видишь ли, завел кошку, а раньше котов никогда не держал. Но что-то она пока мне не очень нравится. Вместо того чтобы, как ей положено, поддерживать моральное состояние, она на постелях справляет малую нужду.

- А у меня кот, - проявила я инициативу, удивившись вдруг нахлынувшей на меня нежности к Баку. - Вообще-то если кошки или коты гадят за пределами своего туалета, значит, скорее всего, они чем-то недовольны.

- Правда?

- Да, но в остальном с ними не очень много хлопот.

- Хм, - произнес Берт Нолан, - значит, папу ищешь? Да-да, вспоминаю наш разговор. Дэй его фамилия? Он, как и большинство здешних постояльцев, учитывая, что они вытворяли дома, был бы счастлив, если бы знал, что его разыскивают. Обычно их волнуют деньги. Или их отсутствие. Безденежье, запои - вряд ли такая жизнь для порядочных людей. Раннер, значит?

- Он прислал письмо и указал этот адрес.

- Хочешь забрать его домой и ухаживать за ним? - Черные глаза Берта заблестели, словно он сам себе рассказал анекдот.

- Пожалуй, нет. Я просто хотела его проведать.

- Понятно. Этот вопрос - проверка на вшивость. Люди, которые говорят, что разыскивают кого-то из моих ребят, чтобы о них заботиться, никогда этого не делают. - Нолан понюхал пальцы. - Я бросил курить, но иногда проклятые пальцы пахнут табаком.

- Он сейчас здесь?

- Нет, его снова где-то носит. Мне тут пьяницы не нужны, а у него уже третий запой.

- Он сказал, куда отправился?

- Дорогуша, я не справочное бюро, чтобы раздавать адреса. Никогда этого не делаю, и, как оказалось, это наилучший способ отвечать на любой запрос. Но ты производишь впечатление милой девушки, поэтому вот что я тебе скажу...

- Бе-е-е-р-р-рт! - истошно завопили на улице.

- Не обращай внимания, душа моя, это один из моих ребят хочет пораньше попасть внутрь. Еще одно полезное правило: никогда никого не впускать слишком рано. И слишком поздно тоже.

Он посмотрел на меня вопросительно, похоже потеряв нить разговора.

- Вы обещали мне что-то сказать, - подсказала я.

- Сказать что?

- Что поможете мне отыскать отца.

- Ах да! Можешь оставить для него письмо - я передам.

- Но я уже это делала, поэтому-то я здесь. Мне действительно очень-очень нужно его найти.

Я поймала себя на том, что приняла позу Раннера: как он, уперлась ладонями в край стола, готовая в любую секунду взвиться, если разозлюсь.

Нолан взял в руки гипсовую фигурку лысеющего старика, в отчаянии воздевшего руки к небесам. Я не могла разобрать слов на подставке, но, кажется, эта вещица помогала ему сохранять душевное равновесие. Он глубоко вдохнул и выдохнул.

- Вот что я скажу тебе, милая: хоть он и не здесь, но я точно знаю, что из Лиджервуда не уехал. Один из моих вчера вечером видел его на улице возле бара "У Куни". Он где-то сидит и не высовывается, где-то неподалеку. Только, детка, приготовься к разочарованию.

- Какому разочарованию?

- Ты еще спрашиваешь!

Нолан встал и повернулся ко мне спиной, чтобы проводить меня к выходу. Я тут же схватила фигурку, но заставила себя вернуть ее на стол и вместо нее прихватила пакетик чипсов и карандаш. (Между прочим, достижение.) Эти трофеи, пока я ехала к бару "У Куни", покоились на сиденье рядом.

"Куни" не поддался искушению эксплуатировать тему Дикого Запада, предпочитая горделиво довольствоваться запущенностью настоящего. Когда я открыла дверь, ко мне повернулись три морщинистых лица. Одно из них принадлежало бармену Я попросила пива, но он раздраженно потребовал с меня водительское удостоверение, которое сначала рассматривал на свет, потом прижал к животу и хмыкнул, очевидно, потому что не сумел доказать, что оно фальшивое. Я отхлебнула глоток и присела у стойки, давая им возможность привыкнуть к своему присутствию, а через минуту заговорила. При имени Раннера они оживились.

- Этот мерзавец спер у меня три коробки с пивом, - сказал бармен. - Прямо среди бела дня вытащил из грузовика, подлец. А ведь я ему, поверь, столько раз наливал в долг!

Дядька лет пятидесяти, сидевший от меня на расстоянии вытянутой руки, вдруг крепко ухватил меня за локоть:

- Твой папаша - мать его! - должен мне двести баксов. И пусть вернет мою газонокосилку. Передай ему, что я его из-под земли достану.

- Знаю, где его можно найти, - сказал третий. Это был старик с бородой Хемингуэя и телосложением девчонки.

- Где? - одновременно произнесли три голоса.

- Голову дам на отсечение, живет он сейчас со всеми этими бродягами там, в Отстойниках, на свалке. Видели бы вы, - добавил он больше для бармена, чем для меня, - эти костры и лачуги из подручного материала! Прям как во времена Великой депрессии.

- С чего бы это кому-то жить в этакой дыре? - раздраженно поинтересовался бармен.

- Ну хотя бы с того, что туда не сунется ни один чиновник.

Все трое злобно рассмеялись.

- А туда идти не опасно для жизни? - спросила я, рисуя в воображении ржавые металлические контейнеры с ядовитыми отходами и густой ярко-зеленой жижей.

- Нет, если не пить воду из колодца и если ты не саранча.

Я удивленно вскинула брови.

- Там все насквозь пропитано мышьяком. Это наша старая свалка всяких гадостей, которыми когда-то давно травили саранчу.

- А еще там ошиваются безмозглые отморозки, - подвел итог бармен.

Трей гнал машину в сторону города. Пошел снег. Бен только сейчас вспомнил, что оставил велосипед возле Барака, - но там, наверное, его уже нет.

- Эй! - крикнул он. Трей и Диондра разговаривали, но из-за громкого буханья и визжания металла из динамиков Бен не слышал о чем. - Можно на минутку подъехать к Бараку: я заберу велик?

Трей и Диондра переглянулись.

- Нет, - отрезала Диондра с ухмылкой, и они с Треем расхохотались.

Бен откинулся на сиденье, потом снова подался вперед:

- Я серьезно. Он мне нужен.

- Можешь вычеркнуть его из своей жизни, чувак. Его там точно нет, - сказал Трей. - Там ни хрена оставлять нельзя.

Они въехали на Булхардт-авеню, главную улицу города, где, как всегда, ничего интересного не происходило. Внутри забегаловки с гамбургерами горел ярко-желтый свет - там, как в диораме, сидели какие-то придурки в обнимку со своими пассиями. Витрины магазинов зияли чернотой, и даже бар, казалось, не работал - прямоугольник единственного окошка светился тусклым неверным светом. Выкрашенная в темно-синий цвет дверь была закрыта.

Трей припарковал грузовик прямо у входа. Диондра допивала свое пиво, но Трей выхватил у нее бутылку и опрокинул в себя со словами: "Младенец возражать не станет". На тротуаре сидел старик со сморщенным лицом - казалось, нос и рот у него вылеплены из комка глины - и угрюмо смотрел на них.

- Пошли, - сказал Трей и начал вылезать из машины, но, увидев, что Бен продолжает сидеть, сложив руки на коленях, сунул голову в кабину и деловито улыбнулся: - Не дрейфь, парнишка, ты со мной. Я здесь частенько выпиваю. К тому же, знаешь... хм!.. считай, ты пришел на работу к отцу.

Диондра с отсутствующим видом, как всегда, наматывала на палец концы волос. Они последовали за Треем. Она шла, надув губки, глаза с поволокой, не то зовущие, не то сонные (она почти на всех фотках такая, будто ты ее только что оторвал от сна, в котором она как раз тебя и видела). Рядом с ней еле переставлявший ноги Бен, как всегда, чувствовал себя нескладным идиотом.

Внутри было хоть топор вешай; едва войдя, Бен подавился. Диондра входила уже с зажженной сигаретой, втянув голову в плечи и сгорбившись, будто это делало ее старше. К Трею тут же подбежал похожий на линяющую птицу нервный мужичок с проплешинами на голове и шепнул ему что-то на ухо, Трей кивнул и сосредоточенно сжал губы. Бен решил, что мужик, наверное, управляющий заведением и собирается выставить их вон, потому что Диондра благодаря лишнему слою косметики, может, и сошла за взрослую, а вот он, Бен, - нет. Но Трей потрепал подошедшего по спине, сказав что-то вроде: "Только не заставляй меня бегать за собой", и тот ответил: "Что ты, что ты, не беспокойся, ни в коем случае, честное слово", после чего Трей бросил: "В воскресенье", прошел мимо него к барной стойке и заказал три пива и рюмку чего-то покрепче, которую тут же в себя влил.

Барменом оказался очередной старый, седой, но очень толстый мужик. Анекдот, ей-богу, - все здесь друг на друга так похожи, словно тяжелая жизнь стерла черты, лишила индивидуальности. Бармен понимающим взглядом окинул Бена и Диондру, но пиво им все же отпустил. С пивом в руке Бен повернулся к стойке спиной и небрежно поставил одну ногу на перекладину высокого табурета, потому что видел, что за ним наблюдает Трей, выискивая, к чему бы придраться, чтобы поднять его на смех.

- Я его вижу. Я вижу Раннера, - сказала Диондра, и, не успел Бен спросить, почему она так запросто его называет, Трей крикнул:

- Эй, Раннер, поди-ка сюда!

На лице Раннера тут же отразилась беспомощность, а глаза воровато забегали. Он подошел раскачивающейся походкой, засунув руки в карманы и вытаращив глаза с пожелтевшими белками:

- Слушай, дружище, у меня их просто нет. Нет, хоть тресни. Я пробовал найти, но я... я собирался тебя искать... я сам сюда зашел буквально только что... хочешь, пока отдам тебе последнюю просто так...

- С Диондрой не поздороваешься? - перебил его Трей.

Раннер вздрогнул, потом разулыбался:

- Ой, Диондра, - кхе-кхе - надо же, наверное, я совсем пьяный: не заметил тебя! - Он сделал вид, что прищурился, чтобы лучше видеть, и слегка подпрыгнул на носочках. - Да, сижу выпиваю, никого и ничего вокруг не вижу, потому как переживаю.

- Раннер, не желаешь взглянуть, кто там рядом с Диондрой?

Бен слегка повернулся к Раннеру, пытаясь решить, что сказать, кроме "Привет, пап", но, так ничего и не придумав, остался стоять столбом в ожидании неизбежных гадостей и идиотизма.

Раннер прищурился, чтобы рассмотреть сквозь дымовую завесу, но сына не признал.

- Здрасте... - сказал он и повернулся к Трею. - Твой братан двоюродный? Я вечером плохо вижу, мне нужны контактные линзы, но...

- Ну надо же! - сказал Трей, откидываясь назад, будто готовясь расхохотаться, но, видно, слова Раннера привели его в бешенство. - Глянь еще разок, ты, кретин!

Бен вдруг подумал, не выступить ли вперед, чтобы Раннер его лучше разглядел, но прирос к полу и уставился на темную копну своих торчащих в стороны волос в зеркале на дальней стене, одновременно поглядывая, как Раннер приближается к нему, вытянув перед собой руку. Будто Раннер - тролль из сказки, а Бен - сокровище, к которому он тянется.

- Ой, - сказал Раннер и еще больше разволновался. - Волосы почему-то не рыжие.

- Сына не узнаешь?! Это же твой сын, Раннер, да?

- Да, мой! Здравствуй, Бен. Разве можно меня обвинять в том, что я его не признал, - у него же волосы другого цвета! Я и не знал, что ты знаком с Треем.

Бен пожал плечами, наблюдая за отражением отца в зеркале сзади. Интересно, сколько Раннер должен Трею и почему он, Бен, сейчас чувствует себя заложником, хотя Раннеру наплевать, даже если бы за сына действительно потребовали выкуп. А еще Бен думал, насколько случайно то, что они здесь оказались. В машине было похоже, что это не входило в их планы, но сейчас он предполагал, что они ехали именно сюда.

- Я не понял, Раннер! - продолжал Трей на тон выше гремевшей здесь музыки кантри. - Говоришь, у тебя нет денег, Бен тоже говорит, что у тебя нет денег, а всего пару недель назад у тебя была такая крупная партия травы!

- Трава-то была хреновая.

Он подался к Трею, отрезая Бена от разговора и бросая на него вороватые взгляды через плечо. Придвигаясь к Трею все ближе, он пытался оттеснить его к центру зала, Трей не двигался и в конце концов рявкнул:

- Отлепись ты от меня, урод. - Раннер выпрямился, и Трей продолжил: - Но ты абсолютно прав: трава - дрянь. А денег затребовал как за классную.

- Ничего я с тебя не требовал.

- Да, но только потому, что сам мне должен, говнюк. Я совершенно точно знаю, что за дозу, красная цена которой десять долларов, ты брал двадцать. Так где, я тебя спрашиваю, деньги?! Отдал жене на сохранение?

- Она мне не жена! Она бывшая! - заорал Раннер. - Я пытался взять у нее денег, а не отдать ей. Я точно знаю, что они у нее есть. Она всегда от меня прятала деньги, даже когда мы были женаты. Пачками прятала, сотнями. Получала за зерно и рассовывала деньги в самые неожиданные места. Однажды знаешь, где я обнаружил двести долларов? В ее колготках! Может, надо снова к ней вернуться.

Он глянул на Бена - тот слушал, но, делая вид, что поглощен Диондрой, поигрывал ее локоном. Диондра почти не сопротивлялась.

- Могу я поговорить с тобой об этом без посторонних?

Раннер ткнул пальцем в угол, где три огромных мужика играли в бильярд. Самый высокий, седой старик с бледным лицом и татуировкой, которую делают морские пехотинцы, отложил кий и выпустил в их сторону облако дыма.

- Давай, - согласился Трей.

- Можешь говорить и в моем присутствии. - Бен изобразил безразличие.

- Твоему сыну деньги нужны не меньше, чем мне, - продолжал Трей. - А может, даже больше.

Раннер стоял перед Треем, подобострастно съежившись под сверлящим взглядом его черных глаз, но при этих словах начал поворачиваться, расправляя плечи и выпрямляясь во весь рост. С лета Бен подрос и теперь был на пару сантиметров выше его.

- Ты Трею денег должен? Мать говорит, ты попал в переделку. Трею должен, я спрашиваю?! - прогремел он, обдавая Бена запахом пива, табака и еще, наверное, политого горчичным соусом салата с тунцом. Желудок у Бена тут же отозвался голодным урчанием.

- Нет, что ты! Нет! - Он чувствовал, как испуганно звучит его голос. Диондра придвинулась ближе. - Никому я ничего не должен.

- Тогда с какой стати я должен давать тебе деньги, которые достаются мне потом и кровью! - произнес Раннер с горечью в голосе. - Не понимаю я смысла всех этих подачек: то с тебя алименты требуют, то государство так и норовит залезть в карман. Я на себя-то едва зарабатываю, с чего же люди считают, что я должен еще на несколько работ устроиться, чтобы отдавать деньги жене, у которой собственная ферма. И дом на этой ферме. Да еще четверо детей, которые вполне могут помогать по хозяйству. Когда я рос, я совсем даже не считал, что меня должен обеспечивать отец, типа деньги давать на фирменные кроссовки, на колледж, на одежду, на...

- Еду, - продолжил Бен, глядя вниз на свои дырявые кроссовки с въевшимися пятнами от кетчупа.

- А ну повтори! Ты что сейчас сказал?!

Раннер разошелся не на шутку, голубые глаза метались по желтой орбите, как рыба на поверхности отравленного озера.

- Ничего, - пробормотал Бен.

- Тебе деньги на краску нужны? Чтобы волосы красить? А может, на салон красоты?!

- Ему нужны деньги, потому что его девчонка... - начал было Трей, но Диондра, стуча себя ребром ладони по шее (нет-нет, ни слова больше, заткнись!), заставила его замолчать.

- Его подружку я уж точно не обязан содержать, - сказал Раннер. - Ты, что ли, Диондра, в этой роли? Мир тесен, как говорится. Но меня это совершенно не касается.

Трое за бильярдным столом прекратили играть и некоторое время с презрением смотрели на разыгравшуюся сцену, потом седой вразвалочку подошел ближе и решительно положил руку на плечо Трея.

- У тебя проблемы, Трей? Из-за Раннера? С него станется. Дай ему еще двадцать четыре часа, ладно? Под мою ответственность. Понял?

Он стоял широко расставив ноги, будто сила притяжения тянула его к земле, но руки у него были, как ни странно, цепкие, и он сильно сжимал плечо Трея.

Раннер улыбнулся и, глядя на Бена, задвигал бровями вверх-вниз - смотри, дескать, как удачно:

- Не переживай, приятель! Сейчас все будет нормалек.

Мускулы Трея под рукой старика напряглись, казалось, он сейчас сбросит эту руку, но он уставился куда-то вперед.

- Договорились, Уайти. Двадцать четыре часа под твою ответственность.

- Благодарю, мой краснокожий друг, - сказал тот, подмигнул и издал губами веселый звук, каким подзывают коня, потом вернулся к приятелям, и они расхохотались. Раздался удар кием по шару.

- Дерьмо ты, Раннер, - сказал Трей и добавил: - Здесь, завтра вечером. А иначе, клянусь, я тебя изуродую.

Победный оскал сполз с лица Раннера, он дважды кивнул, но, прежде чем пойти к барной стойке, бросил:

- Ладно, только после этого ко мне больше не обращайся.

- Скорее бы.

Они начали пробираться к выходу, но Бен надеялся, что Раннер скажет ему что-нибудь на прощание - к примеру, прости, до встречи или что-то в этом роде. Но Раннер уже пытался уговорить бармена, чтобы тот налил ему за счет заведения или за счет Уайти - почему нет? - и совершенно забыл о Бене. Как, впрочем, и Трей с Диондрой - они уже выходили на улицу. Бен стоял, засунув руки в карманы. Поворачиваясь в сторону Раннера, он заметил свое отражение в зеркале - оно сильно отличалось от привычного.

- Пап, - сказал он, и Раннер поднял глаза, раздосадованный, что Бен все еще не ушел. Именно из-за этой реакции Бену захотелось заставить Раннера с собой считаться. Ведь тот же Раннер только что, обращаясь к нему, назвал его приятелем. Бен хотел снова услышать из его уст это слово. На какую-то долю секунды он представил себя с отцом вдвоем в баре за кружкой пива. Ему больше ничего не нужно от этого человека - разве что изредка пивка вместе попить, вот и все. - Я тут тебе сказать кое-что хотел. Не знаю, может, тебя это обрадует. - И Бен не сдержал улыбку.

Раннер сидел перед ним с сонными, ничего не выражающими глазами.

- Я... это... в общем, Диондра беременна. Я... мы... у нас с Диондрой будет ребенок.

После этих слов улыбка стала еще шире. Произнеся это вслух, он вдруг впервые почувствовал, что ему хорошо. Он станет отцом. От него целиком и полностью будет зависеть жизнь маленького существа, которое он про себя пока называет это.

Раннер склонил голову набок, осторожно поднял полную кружку:

- Ты уверен, что это твой ребенок? Я что-то сомневаюсь. - И отвернулся.

А на улице Трей с остервенением пинал машину и рычал сквозь зубы:

- Чтоб они сдохли, эти скоты! Своих защищают, мерзавцы! Говоришь, это правильно?! Ничего подобного! Просто старые бледнолицые пердуны пытаются что-то из себя изобразить, а потом наложат в штаны от страха! Уайти! Мразь!

Снежинки падали с неба за шиворот Бену и таяли на шее. Трей ткнул в него пальцем:

- А папаша твой старый кретин, если считает, что я поверил его россказням. Надеюсь, ты к нему не сильно привязан, потому что я закопаю это дерьмо!

- Поехали, Трей, - сказала Диондра, открывая кабину и пропуская Бена на заднее сиденье. - На следующей неделе вернется мой отец, и мне точно не жить.

Бен готов был себя ударить. То, что он должен был держать в тайне, он взял и растрепал Раннеру. Когда он сел сзади, то был так зол, что начал щипать и пинать сиденье, брызгая слюной: "Уродуродурод", стучал в потолок, сбивая костяшки пальцев, и бился головой о стекло, пока рана на лбу снова не открылась. Диондра закричала:

- Что случилось, господи, скажи!

- Диондра, да отвяжись ты!

"Истребление и смерть..."

Он ни за что на свете ей не скажет.

- Убить бы кого-нибудь! - прошипел Бен.

Он обхватил голову руками. Впереди Трей и Диондра о чем-то очень тихо переговаривались, наконец Трей произнес:

- Отец твой, парень, сволочь и мудак.

Машина задним ходом выпрыгнула на проезжую часть и понеслась по улице. Бен еще раз сильно ударился головой о стекло. Диондра просунула назад руку и трепала его по волосам, пока он не сел прямо. Ее лицо в тусклом свете кабины казалось зеленым, и Бен вдруг представил, как она будет выглядеть через двадцать лет: с дряблой, огрубевшей кожей, вся в прыщах и угрях, - точно так же, как, по ее словам, выглядит сейчас ее мать.

- Глянь в бардачке, - сказал Трей. Диондра открыла крышку, порылась внутри и вытащила большую трубку, набитую сушеными листьями, трава сыпалась со всех сторон. - Ты поаккуратнее там.

Диондра раскурила трубку и передала Трею. Бен протянул руку - он почти не соображал, от голода его трясло, а от света бивших в глаза уличных фонарей перед глазами все плыло, - но он не собирался оставаться в стороне. Трей отвел его руку.

- Не знаю, дружище, надо ли это тебе. Эта хреновина для нас с Диондрой. Очень крепкая. На полном серьезе, Диондра, сегодня мне, похоже, понадобится особая сила. Давненько я не испытывал этого чувства. Наверное, пора.

Снег летел в лобовое стекло. Диондра молча смотрела вперед.

- А может, и Бену не будет лишним, - настаивал Трей.

- Ладно, тогда давай. Здесь налево, - сказала она.

Но когда Бен спросил, в чем дело, они молча улыбнулись.

Продолжение следует...