Три не издававшихся ранее главы "На ленточки", "Скорост" и "Сбылась мечта идиотика" были написаны одновременно с основным текстом повести, но не вошли в окончательную редакцию. Сейчас, когда у повести "Похороните меня за плинтусом" появилось много поклонников, эти главы публикуются в подарочном издании книги в качестве дополнительных материалов.

     Некоторые люди украшают свои письменные столы фотографиями близких, открытками или красивыми календарями. Они кладут все это на стол и накрывают сверху стеклом. Подобным способом бабушка украсила свою тумбочку около кровати. Только вместо открыток и фотографий она держала под стеклом результаты моих анализов. Не все, конечно. Только самые худшие. Для всех моих анализов, собранных бабушкой, не хватило бы не то что тумбочки, а даже бильярдного стола. Бабушкина тумбочка была значимым предметом мебели в нашей квартире. Ее нутро заполняло множество интересных предметов, но открывать ее, как и все остальные ящики в доме, бабушка мне категорически запрещала. Я помнил, что вещи в ящиках чужие и оставлены на хранение загадочными людьми вроде генерала Фкаима Бабаева, но иногда любопытство брало верх, и с азартом исследователя египетских гробниц я тайком открывал какой-нибудь шкафчик, чтобы обнаружить там то стопку старых журналов, то съеденные молью обрезки меха (наверное, их оставила на хранение генеральская жена), а то диковину вроде костяных слоников или деревянного автомобиля "Победа" с часами на месте запаски. Деревянная "Победа" понравилась мне настолько, что, забыв осторожность, я спросил у бабушки, можно ли мне с ней поиграть.

     - С какой "Победой"? - не поняла бабушка.

     - А у тебя там, в ящике лежит, деревянная.

     - Сволочь! Чтоб ты уже с гробом играл деревянным. Рылся, сука, в буфете?

     Я стал рассказывать бабушке легенду про то, как буфет сам открылся и из него выкатилась машина, но бабушка не поверила.

     - Чтоб у тебя глаза выкатились! Еще раз откроешь какой-нибудь ящик, останешься там навечно. Понял?

     Я понял и дал себе клятву прекратить запретные раскопки. Хватило меня на неделю.

     Время от времени бабушка уходила в магазин или в сберкассу, и тогда наша небольшая, захламленная квартира превращалась в мир приключений. Иногда я воображал себя скалолазом и перелезал с одного шкафа на другой, проходя вдоль стены по изголовью кровати и представляя, что внизу подо мной разверзается гигантская пропасть. Иногда заползал под кровать с фонариком, фантазируя, что исследую тайную пещеру. А иногда... не мог победить тягу к раскопкам.

     Бабушка отправилась в ломбард продлевать заложенную два года назад шубу, и я бросился к тумбочке, едва захлопнулась входная дверь. В этот раз я вообразил себя грабителем сейфов и даже положил рядом носовой платок, чтобы стереть потом отпечатки пальцев, как делали в одном фильме. Несколько минут я водил по поверхности тумбочки кончиками пальцев, исследуя трещинки в полировке и представляя, что подбираю код, а потом аккуратно приоткрыл дверцу. Она скрипнула, и я испуганно глянул через плечо - не сработает ли сигнализация. Сигнализация в виде пестрого календаря безразлично глядела на меня со стены цифрами прошлого месяца. Я открыл дверцу настежь и углубился в изучение содержимого тумбочки. Там лежали: бронзовый будильник с римскими цифрами на циферблате и окаменевшей батарейкой внутри, несколько глиняных кругляшей со знаками зодиака, большая картонная коробка с моими анализами, старые магнитные шахматы и загадочная шкатулка, придавленная в дальнем углу тумбочки кипой журналов "Наука и жизнь". К слову, это был любимый журнал бабушки, и на поверхности тумбочки тоже высилась внушительная стопка номеров, которую венчала сверху железная настольная лампа. Изучив будильник и зодиакальные кругляши, я бегло просмотрел свои анализы. Напротив загадочных слов "лейкоциты", "тромбоциты", "изенофилы" стояли какие-то цифры, но понять по ним, сгнию я в самом деле к шестнадцати или все-таки позже, я не мог, а просто играть с анализами, допустим, в шпиона-дешифровщика было бы святотатством. Я знал, как трепетно относится бабушка к этим листочкам бумаги, поэтому от греха подальше торопливо убрал анализы обратно в коробку. Оставалась шкатулка. Я потянулся за ней, забравшись в тумбочку чуть ли не с головой, приподнял прижимавшие ее журналы и, пошарив вокруг себя рукой в поисках опоры, задел какой-то провод. Над моей головой что-то стукнуло, звякнуло, вокруг мелким градом посыпались какие-то предметы, и в ту же секунду раздался самый жуткий звук, который я мог услышать, - щелкнул замок входной двери. Думаю, грабители, застигнутые милицией возле вскрытого сейфа в фильме, который я накануне смотрел, испугались меньше - у них хотя бы было оружие.

     - Сашуля, бабонька пришла, - крикнула из коридора бабушка, - купила в булочной зефирку с пастилкой. Будешь чаек пить?

     Я поспешно убрал в тумбочку преступно извлеченные из нее предметы, тихо закрыл дверцу и оценил масштаб катастрофы. С первого взгляда было понятно, что зефирки с пастилкой мне теперь не видать. С высокой стопки журналов на тумбочку упала железная лампа. Она вдребезги расколотила стекло, накрывавшее анализы, и раскидала по полу почти все, что лежало на тумбочке. А лежало там многое: пипетка, чтобы капать мне в нос стоявшие там же колларгол, альбуцид и оливковое масло; стаканчик для прополиса, баночка с соком алоэ и каланхоэ, несколько коробочек с гомеопатией и мой последний анализ. Его надо было показать специалистам из Института переливания крови и решить, относится ли он к худшим, и тогда положить его под стекло или к обыкновенно плохим, и тогда убрать в коробку. Все это валялось теперь на полу вперемешку с осколками, но самое ужасное было другое. Сок каланхоэ разлился! Разлился по разбитому стеклу!! Пролился на лежавшие под стеклом анализы!!! Глядя, как священные слова "лейкоциты" и "тромбоциты" расплываются чернильными пятнами, я цепенел от жути, а бабушка уже шагала по коридору, шурша каким-то пакетом.

     - Зефирка в шоколаде, как ты больше всего любишь. Тебе нельзя шоколад, но одну съешь, супрастином заешь потом, спать хорошо будешь. Он же снотворный - супрастин. Уснешь пораньше - меня доводить не будешь. Сашульчик?

     Бабушка вошла в комнату, разворачивая на ходу коробку с зефиром, и замерла на пороге.

     - Я хотел журнал достать... почитать про науку... про новые лекарства... - залепетал я, но верный способ избежать бабушкиного гнева, изобразив толкового мальчика, действовал только в случае мелких шалостей.

     - Нена-а-а-ви-и-стна-а-а-я-я мра-а-а-а-а-а-а-а-а-азь!!! - возопила бабушка и угостила меня целой коробкой зефира разом, запустив ее с размаху в стену над моей головой. - Чтоб ты про последний свой вздох почитал!

     - Я случайно, баба. Я хотел журнал достать, а лампа упала.

     - Чтоб ты упал и не встал! Когда руки не оттуда выросли, нечего лезть. Подождал бы меня, я бы достала. Что это... Ты разбил стекло?

     Бабушка подбежала к тумбочке. Я сжался на полу и закрыл голову руками.

     - А-а-а-а-а! Чтоб тебя били головой об землю и разбили на сто кусков, как это стекло! Чтоб у тебя жизнь была разбита, как это стекло! Чтоб ты иссох и стал прозрачным, как это стекло, хотя ты и так уже высыхаешь, сволочь. Рассыпал всю гомеопатию, подлец! Чтоб тебя рассыпали и не собрали. Весь каланхоэ разлил! А-а-а-а! Залил все анализы!!! Господи, убери от меня эту падаль или меня забери к себе, Господи. Дай мне силы не убить его, не покромсать его в кровь осколками. Уйти, мразь, не искушай, а то убью, правда!

     Я прошмыгнул у бабушки под рукой и, вжимая голову в плечи, поторопился на кухню. Из комнаты доносились проклятия. Я был проклят всем. И стеклом, которое разбил, и каланхоэ, которое разлил, и гомеопатией, которую рассыпал, и даже своими анализами. Вскоре проклятия стихли. В комнате воцарилась тишина. Вернуться туда я решился, когда тишина стала слишком подозрительной и даже пугающей.

     Выглянув из-за двери, я увидел, что бабушка сидит на кровати и сосредоточенно пересчитывает осколки стекла. Она складывала их вместе, двигала, как детали головоломки, снова складывала и снова считала.

     - Баба, ты чего? - спросил я.

     - Уйди, сволочь, не мешай, - ответила она и снова переложила осколки.

     "Уж не сошла ли она с ума от горя?" - подумал я.

     - Бабонька, не огорчайся так, - стал я ее успокаивать. - Зачем ты их складываешь? Хочешь склеить?

     - Чтоб тебе голову с ногами склеили. Тридцать пять, тридцать шесть... Треугольного нет, - озабоченно сказала бабушка и полезла смотреть под кровать.

     Под кроватью осколков не было. Лоб бабушки покрыла испарина.

     - Где еще один осколок? - четко выговаривая слова, спросила она у меня.

     - Я не знаю.

     Бабушка помолчала и вдруг с непоколебимой уверенностью сказала:

     - Ты его проглотил.

     Я перепугался: "Ей не хватает осколка и она думает, что я его проглотил. Что теперь будет?"

     - Проглотил, - с ужасом повторяла бабушка, глядя на меня. - Проглотил.

     - Я не глотал, баба, честное слово!

     - Проглотил, проглотил, - забормотала она и заметалась по комнате. - Проглотил... Крокодил красно солнце проглотил... Сашенька, - бросилась она ко мне. - У тебя где-нибудь колет?

     - Нет, баба, не колет. Я ничего не глотал.

     - Здесь колет? - Она надавила мне на живот.

     - Не колет.

     - Ну да, он сюда еще не дошел. А здесь? - и она надавила мне на горло.

     Я закашлялся.

     - Матерь Божья, заступница, спаси, сохрани и помилуй! Не дай помереть этому кретину раньше времени, пусть еще потянет немного! - заголосила бабушка. - Ну конечно, он застрял у него в горле. Сашуля, родненький, колет тебе здесь?

     - Не колет.

     - Ну, может, покалывает немного, скажи. - Бабушка плакала, с ужасом осматривая мое горло.

     - Баба, успокойся. Я ничего не глотал.

     - Проглотил, проглотил, - настаивала бабушка. - Осколки легко глотаются. Стекло гладкое, скользкое. Прошло - он и не заметил. А в горле застряло. Сашуля, - заплакала она, - ты прислушайся к себе, может, покалывает слегка, царапает в горле, а?

     Мне становилось не по себе. Может, я, правда, проглотил осколок? Он отскочил и прямо в рот, а я не заметил. Ведь стекло гладкое, скользкое... проскочило - я и не почувствовал. Ну, конечно! Я даже вспомнил момент, когда я мог проглотить.

     Я прислушался к себе.

     - Ну что, Сашенька?

     - Баба, колет!!! - закричал я и снова закашлялся от резкого укола в горле.

     Меня затрясла дрожь. Ноги стали ватными, а во рту резко пересохло, от чего в горле закололо еще сильнее.

     - Бабонька, колет, ох колет, - заныл я дрожащим, прерывающимся голосом. Осколок, наверное, повредил связки.

     - Ой, сделай что-нибудь, бабонька, колет, колет!

     Бабушка вытащила из ящика тумбочки длинный пинцет.

     - Открой рот!

     Я открыл.

     Бабушка долго смотрела мне в горло, после чего обреченно плюхнулась на табурет и запричитала.

     - Не достать... Уже и не видно его. Глубоко прошел... Не перекрыл бы трахею, а то и до больницы не довезешь - сдохнет на месте. Будь проклят тот день и час, когда я положила это стекло! Будь я проклята за это! Будь прокляты эти проклятые заводы, которые делают такие сраные стекла, что бьются от малейшего удара. Сашенька, где тебе сейчас колет?

     - Вот здесь, - показал я.

     Кололо уже ниже.

     - Спускается... Что же делать? Не дыши! - крикнула бабушка и потащила меня к кровати. - Иди сюда, Сашуля, иди. Встань на кровать на четвереньки попкой кверху, может, выйдет.

     Я встал.

     - Ох, тебе же нельзя вниз головой с твоим внутричерепным давлением. Ляг, ляг и лежи, не дыши.

     - Что теперь будет, баба?

     - Не дыши.

     - Что будет?!

     - Что будет? Осколок идет по пищеводу и разрезает его на ленточки. На ленточки! Пищевод - это как трубка, а он разрежет его на ленточки. Пища попадет не в желудок, а вывалится в брюшную полость. Загниет, и ты заживо будешь гнить вместе с ней. Это в лучшем случае. Если не пойдет дальше пищевода.

     - А если ничего не есть? - прохрипел я, чувствуя близкий конец.

     - Не дыши! Все равно будет внутреннее кровоизлияние. А если пойдет дальше, порежет на куски все внутри: сердце, почки, печень - все! Где тебе сейчас колет?

     Кололо еще ниже.

     - Продвигается, - всхлипнула бабушка.

     - Режет на ленточки, - прохрипел я.

     Бабушка вскочила.

     - Что я, туша старая, жду?! Надо резать! Ах, как же тебя, сволочь, резать, когда тебе нельзя никакого наркоза?!

     Бабушка побежала в другую комнату звонить в "скорую". Я остался лежать наедине со своими страданиями. Кололо нестерпимо. Я чувствовал, как осколок движется у меня внутри и, переворачиваясь, режет внутренности на кусочки и ленточки. Вот он царапнул одним своим концом, вот другим... Бабушка вернулась.

     - Ты позвонила? - страдальчески спросил я, держась за живот. - Он продвинулся еще дальше.

     - Кретин и сволочь! Если ты будешь морочить мне голову я тебя сама напихаю осколками.

     Бабушка держала в руке треугольный кусок стекла. Оказалось, недостающий осколок прилип на соке каланхоэ к ее тапочку, а когда она пошла звонить, отвалился.

     - Какого ляда ты морочил мне голову?

     - Но мне колет, баба!

     - Чтоб тебе кололо всю жизнь, негодяй! Я извелась до кровавой пены, а ты измываешься. Пусть тебе мама купит собачку, и ты будешь ее дрочить, а меня не надо! Это же надо, над чужим страхом, над чужой болью так издеваться жестоко... - заплакала бабушка, доставая нитроглицерин. - Ну, ничего, садист, тебе все это горючими слезами выльется, горше моих. По-настоящему страдать будешь, не притворно.

     - Но мне вправду колет, - жалобно возразил я.

     - Поколет и перестанет! - отрезала бабушка.

     Когда бабушкины знакомые спрашивали меня, кем я хочу быть, то обычно удивлялись моим ответам. Я не хотел быть ни космонавтом, ни актером, ни пожарником. Я хотел быть инженером-конструктором и строить космические ракеты.

     - Сто двадцать рублей в месяц получать будешь, - предостерегали знакомые. - Кто тебя только надоумил на это?

     Я с достоинством отвечал, что к выбору жизненного пути меня подтолкнули два тома детской энциклопедии, которые подарила мне мама. Вообще-то мама собиралась подарить все десять томов, но бабушка сказала, что у нее и так загажен весь дом и она не позволит тащить в него книги размером с бетонные плиты. Она разрешила оставить только два тома, которые я выберу, а из остальных посоветовала маме построить склеп для себя и для карлика. Из десяти книг я выбрал том второй, посвященный астрономии и геологии, и том пятый, посвященный технике. Астрономический том пробудил во мне тягу к звездным мирам, но становиться космонавтом я даже не мечтал, помня про свое внутричерепное давление. Оставалось отправлять к звездам других счастливчиков, и так я решил стать инженером-конструктором. Знаний, собранных в пятом томе, было, на мой взгляд, достаточно, и к постройке космического корабля я приступил немедленно.

     Вооружившись бумагой, линейкой и циркулем, я нарисовал схему ракеты в разрезе. Отсеки располагались один над другим и соединялись вертикальной винтовой лестницей. Верхний отсек занимала кабина управления, под ним располагался отсек со скафандрами и спускаемыми аппаратами, ниже был отсек столовой и кают-компании, далее - спальни с туалетами и душевой, потом топливный бак и, наконец, двигатели. Для каждого отсека в отдельности тоже были сделаны чертежи. На чертеже спальни я старательно вычертил кровати с подушками, в пищевом блоке нарисовал плиту и кастрюли, в туалете долго пытался изобразить унитаз.

     "И кто только придумал для этого устройства такую сложную форму?" - думал я, в пятый раз стирая неполучившийся унитаз ластиком.

     Когда унитаз не получился в восьмой раз, я решил, на правах конструктора, изменить его форму по своему усмотрению и нарисовал в туалете ракеты что-то вроде гриба. После этого можно было переходить к технической части. Здесь меня ждал титанический труд.

     Я чертил в кабине управления рычаги и педали, связывал их тягами со стабилизаторами, рисовал разрез пульта и обозначал в нем множество ящичков-блоков, которые соединялись между собой паутинами проводов плюс и минус. На ящичках было написано ПРУ, СМУ, ГЗУ, СММК и так далее. Что это были за блоки, я не мог объяснить, но ведь пульт управления - вещь сложная, там много блоков - пусть разбираются потом те, кто будет строить ракету. Отдельных чертежей в разрезе требовали и спускаемые аппараты, которых было два, и пульты этих аппаратов, и двигатели, и даже скафандры. На рукавах скафандров тоже были свои пульты. У них внутри были блоки ГЗУ и СМУ, но не помещался СММК. А потом я подумал, что если во всех пультах есть блоки ГЗУ и СМУ, то для них тоже нужно сделать чертежи в разрезе. Я нарисовал их, и так появились блоки ЗММ, ППВ и КБС. Рисуя на пятый день чертеж разреза блока ПРК блока ЗММ блока СМУ пульта управления скафандром, я понял, что пора останавливаться, и показал свои чертежи бабушке. Она сказала, что я идиот, и рассказала про Королева, который принес свои чертежи академикам, и те объяснили ему, что чертежи талантливы, но безграмотны.

     - Королев - гениальный конструктор, - говорила бабушка, подняв к потолку палец, - пока не выучился, чертил безграмотные чертежи. А ты мало того что клинический идиот, так еще и не учишься.

     - Но сейчас каникулы!

     - Все равно. Нормальный ребенок взял бы учебник за второй класс, повторил упражнения. А ты который день пособия для психиатров чертишь.

     Непросто было не потерять в тот день веру в себя, но меня поддержал Борька. Он сказал, что чертежи отличные, но такую сложную ракету мы в ближайшее время все равно не построим и надо сделать корабль попроще - не для дальних полетов, со спальнями и туалетами, а хотя бы для пары витков вокруг Земли. Такой корабль можно построить безо всяких чертежей, и он даже знает как. На этом Борька повел меня в соседний двор, где валялись несколько старых ванн.

     - Если соединить их вместе, получится прочный обтекаемый корпус! - сразу понял я Борькину мысль, и так родился новый проект.

     Идея была проста. Ванны складывались вместе и скреплялись по кругу струбцинами, которые Борька обещал стащить из кабинета труда. Сверху вырезался люк. Внутреннее пространство разделялось перегородкой надвое. В передней части располагалась кабина с креслом, в задней части прорезалось сопло. Через сопло корабль предполагалось набить газетами - их оставалось поджечь, и огонь, вырываясь из сопла, поднял бы корабль в космос.

     Мы позвали пятерых ребят и одну девочку и попросили их помочь нам перевернуть одну ванну и поставить ее на другую. На вопросы, зачем это, мы отвечали туманно, но обещали, что со временем все на этих ваннах прокатятся. Девочка сбежала, испугавшись во время катания испачкаться или ушибиться, но мы обошлись без нее и всемером сложили ванны вместе. Я взял кусок мела, вывел на борту будущего корабля название "СКОРОСТ" и чуть не прижался к нему щекой, поняв счастье конструктора, увидевшего свое творение в металле. Оставалось скрепить ванны струбцинами, прорезать сопло и люк и набрать достаточное количество газет для топлива. Борька притащил два пионерских галстука и предложил повязать их, чтобы пройтись по квартирам, спрашивая макулатуру. Надевать пионерский галстук, не будучи пионером, показалось мне кощунством. Мы и так всегда ссорились с Борькой, когда он рассказывал анекдоты про Брежнева, а теперь я и вовсе готов был сказать ему: "Не понимаешь, что делать можно, а что нельзя, нашей дружбе конец!" К счастью, Борька сам сообразил, что предложил гадость, и мы пошли по квартирам без галстуков. Старые газеты нам давали охотно, и вскоре мы набрали огромный ворох, которого хватило бы, чтобы набить наш корабль наполовину.

     - Полбака, - сказал Борька.

     - На сколько их, по-твоему, хватит? - поинтересовался я.

     - Проверим, - решил Борька и достал спички.

     Убегать от дворника мы начали, когда газеты сгорели наполовину, но было уже ясно, что на таком топливе далеко не улетишь. Требовалось что-то химическое. И я начал думать. Дома я перебрал все подручные вещества, но бабушка всегда была против химии и даже вещи стирала только хозяйственным мылом. Мыло, сода и соль для ракетного топлива не годились, а спички, с которых можно было соскрести взрывчатые головки и подмешать их к газетам, находились на строгом учете, и стащить из коробка больше пяти штук, не нарвавшись потом на скандал, было решительно невозможно.

     - Уголовная морда! - кричала бабушка каждый раз, когда ей случалось недосчитаться спичек, стянутых мной, чтобы взорвать в костре подобранный на помойке аэрозольный баллон. - Хоть бы ты сдох лет в десять! А то ведь дотянешь до шестнадцати - загремишь в тюрьму для несовершеннолетних!

     Называть меня уголовной мордой бабушка стала после того, как я повторил занятную штуку, показанную мне пятиклассником Димой Чугуновым в обмен на бабушкино "тыц-пиздыц". Дима вбил в асфальт десятисантиметровый гвоздь, потом вытащил его, натолкал в получившееся отверстие несколько спичечных головок, снова вставил гвоздь и бросил на него сверху кирпич. На весь двор прогремел самый настоящий выстрел! Когда на следующий день бабушка подкалывала мне под одежду носовые платки для прогулки, гвоздь и коробок спичек уже лежали в тайнике на лестнице. Дима учил, что сила выстрела зависит от размера гвоздя, но приготовив исполинский дюбель размером с железнодорожный костыль, я даже не предполагал, насколько превзойду своего учителя. Я потерял счет времени, набивая спичечными головками отверстие толщиной с большой палец, и закончил ровно тогда, когда бабушка вынесла мне гомеопатию.

     - Саша! - позвала она, и в этот момент я бросил на шляпку гвоздя кирпич.

     Дальше все было как в замедленной съемке. Я видел, как взметнулись в небо дремавшие на карнизах голуби; видел, как коробок с гомеопатией вылетел из рук бабушки и, описав дугу, упал в небольшую лужу; видел, как раскололся кирпич и как по асфальту разбежались черные трещины. Я видел круглые от испуга глаза лифтерш; видел, как покатился кубарем под лавку белый пудель Мутон бабушкиной знакомой Зинаиды Васильевны; видел, как прибило капотом старой "Победы" руку нашего домоуправа с пугающей фамилией Стрелин. Я видел, как шевелятся губы бабушки, волоком тащившей меня домой, но ничего, ничего не слышал, кроме оглушительного звона в ушах.

     - ...вистная, ...клятая ...лочь! Уголовная морда! - были первые слова бабушки, которые пробились через этот звон спустя некоторое время. - Стрелин тебя уже на заметку взял! Будешь стоять на учете в дет... ком... ...лиции. Патруль за тобой приставят! Найдут спички, отправишься на нары, ...клятая... нючая... мразь!

     С тех пор спички были на строжайшем учете, и я не мог таскать больше пяти-шести штук в день. А для заправки космического корабля требовалось страшно подумать сколько. Оставалось уповать на случайное озарение, которое случилось, когда мне на глаза попались акварельные краски.

     - Мосбытхим! - прочитал я на упаковке.

     Растворив в бутылке воды кубик синей краски, я добавил туда для верности пять спичечных головок и наклеил на бутылку бумажку с аккуратной надписью "ХИМИЧИСКИЙ ВЗРЫВЧ - дабавка для ракетного топлева".

     Уверенность, что стоит облить "взрывчем" газеты и они унесут мой корабль из ванн в космос, была так крепка, что я целый час стоял с бутылкой перед воображаемыми телекамерами и давал многочисленные интервью.

     - Мы разработали состав в тесном контакте с ракетными институтами и химической промышленностью, - говорил я, копируя ученых из любимой передачи "Очевидное - невероятное". - Испытания показали, что полбутылки "Взрывча" достаточно для вывода корабля на околоземную орбиту. Мы изготовили уже целую бутылку состава и в ближайшее время произведем еще несколько.

     Еще несколько бутылок я произвел из черной, зеленой и коричневой краски, но чудо-состав так и не был испытан - в соседний двор приехали два грузовика и небольшой кран, и мой корабль отправился вместо космоса в неизвестном направлении вместе с другими ваннами. В тот же вечер бабушка обнаружила под буфетом мой химический арсенал.

     - Сволочь, - приговаривала она, - извлекая на свет бутылки, на каждой из которых были наклеены этикетки с черепом и костями и надписями "Взрывч", "Опасно", "Не кантавать". - Я тебе твои смеси залью в уши, в нос и в горло. Довзрываешься когда-нибудь, уголовник. Увезут без глаз на "скорой" - повеселишься.

     Бутылки бабушка вынесла на кухню по одной, держа их на вытянутой руке и прикрывая другой рукой глаза от случайного взрыва. Это был первый и единственный случай, когда она по-настоящему верила в то, что я сделал.

     После краха моего космического проекта я еще некоторое время увлекался астрономией, поражая лифтерш во дворе названиями звезд Антарес и Бетельгейзе и пытаясь собрать из старых бабушкиных очков телескоп. Но стекла, вставленные в скрученную из картона трубку, не позволили мне разглядеть на Луне Море Спокойствия, а восторженные лифтерши после пяти минут общения с бабушкой стали называть меня сраным Галилеем и потеряли к звездам всяческий интерес. Нужно было искать другой жизненный путь, и я снова обратился к любимым томам детской энциклопедии. Будь у меня под рукой все десять книг, я бы мог стать историком, физиком или биологом, но два тома ограничивали мой выбор звездным небом, земными недрами и машиностроением, поэтому, отбросив навсегда мир небесных тел, я решил стать геологом и построить вездеход для дальних путешествий. Снова закипела работа над чертежами.

     Проект гусеничного электровездехода, в кузове которого был жилой дом с кроватью и раковиной, я осуществлял половину лета. Мы с Борькой устроили во дворе за гаражами тайник и притащили туда из МАДИ множество разных деталей. По мере того как возвышалась их груда, росла наша уверенность в будущем вездехода и крепла наша дружба. В МАДИ мы лазали теперь не просто так, а чтобы набрать деталей и приблизиться к цели; по телефону болтали не о ерунде, а о том, что приключится с нами в пути, когда мы поедем к тянь-шаньским ущельям добывать драгоценные камни.

     Мы тащили из МАДИ гигантские болты, обода от мотоциклетных колес, разбитые аккумуляторы, бублики старых воздушных фильтров, спидометры, шестеренки, и нам казалось, что чем больше мы притащим, тем реальнее станет наш вездеход. Он словно соберется сам собой, когда количество принесенных деталей превысит некую массу. Когда до этой массы оставалось совсем немного, Борька меня предал.

     - Знаешь, все это фигня, - сказал он, пиная ногой мотоциклетные обода. - Я рассказал про все маме, чтобы она меня с тобой отпустила в Тянь-Шань. Она сказала, что настоящий вездеход мы сейчас не построим. Только действующую модель, если пойдем в кружок юных техников. Я во Дворец пионеров записался на "Белорусской". Пойдешь?

     Такого коварства я от Борьки не ждал! Бросить меня, когда до исполнения мечты оставалось собрать сотню-другую железок?! Мы вдребезги разругались, и я заявил, что построю настоящий вездеход назло ему, его маме и своей бабушке. А еще построю действующую модель, которую у всех троих разломаю на голове. Борька обиделся и перестал со мной разговаривать. Через несколько дней мы помирились, но проект вездехода был забыт навсегда. После истории с цементом лазать в МАДИ без Борьки я очень боялся.

     Забросив идею вездехода, я не оставил увлечения геологией. Да и как было его оставлять, когда других томов энциклопедии у меня все равно не было? Я полистал страницы и нашел таблички, с помощью которых по блеску, твердости, излому и другим свойствам можно было определить, какой камень попал в руки.

     "А почему не узнать, что за минералы валяются у нас во дворе?" - подумал я. Набрав в песочнице два десятка разных камней, я принес их домой и стал определять по таблице. Твердость, излом и цвет первого минерала указывали, что передо мной нефелин. Сомнение вызывало лишь то, что камень не имел присущего нефелину жирного блеска. Но название мне нравилось, и недостающий блеск я придал камешку с помощью сливочного масла. Потом я смастерил подставку, обклеив спичечный коробок белой бумагой, и сделал аккуратную этикетку. В графе "Предполагаемое название" было красиво написано "Нефелин", а в графе "Место взятия образца" еще красивее выведено "г. Москва, песочница во дворе у забора". С этой этикеткой на белой прямоугольной подставочке мой нефелин смотрелся настоящим геологическим экспонатом. Я полюбовался на него и принялся определять другие камни.

     Вторым номером в моей коллекции оказался гранат. Я не мог поверить, что в дворовой песочнице запросто лежат такие дорогие самоцветы, но снова и снова, подставляя свойства маленького красного камешка в таблицу, убеждался, что передо мной именно гранат и ничто иное. Потом я обнаружил среди набранных камней горный хрусталь, пиролюзит, базальт, киноварь, карналлит, самородную серу и торф, который после более детального рассмотрения был с уверенностью переименован мной в асбест. Остальные камни оказались никчемными кусками безродных булыжников, которые я без сожаления выбросил. Остаток дня я мастерил новые подставки, и к вечеру моя небольшая коллекция выстроилась на книжной полке, сверкая гранями образцов и ослепляя белизной этикеток. Единственное, что не нравилось мне в ней, так это однообразие графы "Место взятия образца". На каждой этикетке значилось "г. Москва, песочница во дворе у забора". Я стал думать, как разнообразить это, снова полистал страницы энциклопедии и увидел картинку "Как правильно прикреплять геологический молоток к поясу". Меня тут же осенило. Вырезав из клеенчатой обложки учебника специальную лямку, как было показано на рисунке, я прикрепил с ее помощью к поясу обычный дедушкин молоток и бросился во двор, точно зная, где мне теперь добывать образцы минералов и как. Борькина мама увидела меня около лифта и в тот вечер не выпустила Борьку на улицу. Наверное, вспомнила нашу недавнюю ссору, увидела у меня в глазах блеск, на поясе молоток и решила не рисковать.

     Выскочив во двор, я отцепил молоток и принялся яростно колотить им по тротуарному бордюру. Как я ожидал, под верхним гладким слоем обнаружилось много вкрапленных в серый монолит цветных камешков. Минералы! Я стал отбивать их молотком и складывать в большой пакет. Из двух метров разбитого бордюра я добыл андрадит, маггемит, торианит и галотрихит, который непонятно чем отличался от галлуазита. Хотя названия новых камней звучали как названия каких-то ужасных болезней, я радостно добавил их в коллекцию и таким образом довел количество экспонатов до двенадцати.

     "Как же красиво получилось, - думал я, вырезая из бумаги последнюю этикетку для гуллуазита-галотрихита. - Увидит кто-нибудь такую коллекцию, сразу поймет, что перед ним серьезный знающий коллекционер, геолог".

     Мою коллекцию увидел не кто-нибудь, а бабушка. Она не поняла, что перед ней серьезный коллекционер, и спросила, что это за дрянь и где я ее набрал.

     - Баба, это не дрянь. Это нефелин - масляный камень. Видишь, жирный, он всегда такой, - стал объяснять я, забыв, что сам намазал свой экспонат маслом.

     - Выбрось немедленно! - потребовала бабушка. - У тебя аллергия на нафталин. Стой, сама выкину! Не трогай его.

     - Баба, - это не нафталин, это - минерал! На минералы нет аллергии! - закричал я, загораживая свою коллекцию.

     Прежний опыт посвящения бабушки в свои увлечения ничему не научил меня. Я с жаром рассказал ей про свою мечту стать геологом и в подкрепление слов показал, как правильно прикреплять к поясу молоток.

     - Кретин ты, а не геолог, - разозлилась бабушка. - Геологи все здоровые мужики, а ты - дистрофик. Тебя любой геолог засунет за пояс так, как ты этот молоток засунул. Отцепи сейчас же, а то отцеплю сама и наколю от твоей головы минералов на две коллекции. Зачем ты его присобачил?

     - Я им галотрихит в бордюре добыл.

     - Ненавистный проклятый кретин, сволочь! - завопила бабушка. - Там можно добыть и галотрихит, и столбняк, и синегнойную палочку! Сколько раз говорила, не смей ковыряться в земле! В бордюрах крысы роют норы! Они разносят чуму и оспу.

     - Там не было нор, баба. Бордюр очень твердый. Как в нем рыть? - возразил я.

     - Болван! У крыс такие зубы, что они грызут камень, как бумагу. Это счастье, что не было нор, а то бы высунулась и полруки отхватила.

     - У меня молоток, она бы испугалась.

     - Отхватила бы вместе с молотком! Крысы ничего не боятся. У дяди Юры Саруханова собаку на даче сожрали вместе с ошейником и с цепью. И конуру бы сгрызли, если бы он не выскочил с ружьем.

     В моем воображении возникли страшные твари с огромной пастью и неизвестный мне дядя Юра. Крысы разбегались от его ружья, гремя животами, в которых были куски цепи от съеденной собаки.

     - Иди в ванную, мой руки с мылом, с содой, три пемзой. Мало ли, что нор не было. Могли засыпаться, а инфекция осталась.

     Я вымыл руки, но пемзы и соды бабушке показалось мало, и она протерла мне каждый палец спиртом. Потом она выбросила всю мою коллекцию в мусоропровод вместе с подставками, этикетками и молотком и стала дезинфицировать руки сама.

     - Вот же кретина Бог послал в наказание! - приговаривала она, протирая спиртом ладони. - То ракеты, то взрывы, то бульники... Когда это кончится, Господи? Что он еще выдумает? Гиперболоид?

     Бабушка почти угадала. Фильм "Крах инженера Гарина", который как раз показывали тогда по телевизору, произвел на меня огромное впечатление. Одержимый жаждой мести за погибшую коллекцию минералов, я и в самом деле пытался сделать гиперболоид из картонной трубки от несостоявшегося телескопа, двух осколков зеркала, лупы и батарейки с лампочкой, но быстро понял, что в лучшем случае у меня получится не самый надежный фонарь. А вот другую вещь, поразившую меня в этом фильме, я начал мастерить с фанатичным упорством, и в конце концов вожделенный предмет действительно оказался у меня в руках, точнее на лице. Этим предметом стал противогаз.

     Почти все герои фильма про гиперболоид погибали в конце от газовой атаки. Это было очень красиво: смертоносный дым, ползущий по берегу моря, люди, хватающиеся за горло и падающие с предсмертным хрипом... Но красивее всего были два человека, которые спокойно шагали в ядовитом облаке, скрыв свои лица под серыми масками противогазов, и забирали себе все то, что не досталось отравленным газом неудачникам. Неуязвимость персонажей, похожих на круглоглазых слоников, так восхитила меня, что противогаз в одночасье стал моей самой заветной мечтой. Я фантазировал, как однажды на кухне прорвет газовую трубу. Я брошусь к своим вещам, быстро надену собственноручно сделанный противогаз и подойду к предсмертно хрипящей бабушке, которая будет корчиться на полу и умоляюще протягивать ко мне руки.

     - Са...шень...ка-а... - прохрипит бабушка и схватится за горло.

     Я посмотрю на нее из-под круглых очков внимательным мудрым взглядом, вернусь к себе и принесу ей второй противогаз, точно такой же. Она наденет его и станет медленно приходить в себя. Потом газ рассеется, противогазы можно будет снять, и бабушка пристыженно спросит:

     - Откуда у тебя это?

     - Не видишь? Сам сделал, - небрежно отвечу я.

     Фантазия была такой красочной и манящей, что я не сомневался - однажды она осуществится в реальности. Ведь противогазы я сделаю непременно, а газ всегда можно будет открыть самому, не дожидаясь прорыва трубы.

     В пятом томе детской энциклопедии про противогазы не было написано ни слова, зато в большом медицинском справочнике, который регулярно штудировала бабушка, отыскивая в нем симптомы болезней, обнаружилась большая статья. Я узнал, что противогазы бывают изолирующие и фильтрующие, выяснил, что фильтры содержат активированный уголь, и понял, что сделать самому противогаз гораздо проще, чем построить космический корабль. Тем более что черных таблеток от живота, на пачках с которыми было написано "Уголь активированный", у нас дома всегда валялось достаточно.

     Две картонные маски с круглыми прорезями для глаз я смастерил за полдня. Стекол у меня не было, и сначала я затянул прорези целлофаном от продуктовых пакетов. Через мутный целлофан почти ничего не было видно, и в таком противогазе я не только не смог бы смотреть на бабушку внимательным мудрым взглядом, но и не ушел бы дальше дверного косяка. Я порыскал по кухне и нашел отличные крышки от плавленого сыра "Виола". Они были почти прозрачными и к тому же круглыми.

     - Что ты опять лепишь, идиотик? - спросила бабушка, когда я прилаживал к готовым маскам лямки из бельевых резинок.

     - Скоро узнаешь, - загадочно ответил я.

     Для противогазных фильтров идеально подошли банки от растворимого кофе. Я пробил в них гвоздем отверстия, всыпал в каждую по пачке активированного угля, а оставшееся пространство плотно забил ватой. Для противогазных шлангов сгодилась кишка от старого пылесоса. Пришлось повозиться, прикрепляя ее одним концом к фильтру, а другим к маске, но эту задачу я решил с помощью изоленты из дедушкиного рыбацкого ящика. Противогазы были готовы! Я спрятал один из них под зеркальное трюмо, где лежали мои игрушки, а второй надел и посмотрел на себя в зеркало. Это было здорово! Я видел в отражении такого же неуязвимого слоника, как в фильме про гиперболоид, и мне не терпелось проверить противогаз в деле. Оставалось дождаться, когда бабушка уйдет не на десять минут за хлебом, а часа на два, и тогда испытать его. И я дождался.

     - Чудик, я в "Детский мир" съезжу, посмотрю к зиме пальто на мощи твои, а то второй год в рубище ходишь, - сказала бабушка, собираясь в прихожей.

     - Ты надолго?

     - А что?

     - Ну так... Вдруг одному скучно станет.

     - Я тебе что, собачка, развлекать? Книгу почитай - возьми Чехова. Мозги развивать надо, сколько можно дебилом быть, шизофренические чертежи калякать? Часов в шесть приду - придется на метро переться. Дедушка твой - деятель, Джавахарлал Неру. Десятилетие монумента Родина-мать в Волгограде ему важнее жены и внука. Чтоб она ему своим мечом башку с плеч снесла, эта Родина-мать.

     Продолжая осыпать проклятиями улетевшего в Волгоград дедушку, бабушка захлопнула входную дверь и заперла меня снаружи на ключ. Стрелки часов показывали половину третьего. Я достал свой противогаз, надел его, крепко обхватил губами под маской пылесосную трубку и пошел на кухню. Фильтр с активированным углем приятно посвистывал на боку. Я взялся за ручку газовой конфорки и уже собирался открыть ее, как вдруг подумал - кухонный газ ведь совсем прозрачный. Какой смысл наполнять квартиру ядовитым облаком, которое я все равно не увижу? С таким же успехом я могу просто походить в противогазе из комнаты в комнату, не включая плиту. Другое дело, когда вокруг колышется смертоносный дым... Как бы его устроить?

     Мой дедушка всегда сжигал после себя в туалете клочок газеты. Я не очень понимал, зачем он делает это, но помнил, что туалет после него всегда был заполнен некоторое время дымом, очень похожим на смертоносный. Эврика! Не снимая противогаза, я заперся в туалете, скомкал большой лист газеты и поджег его в унитазе. Тесная кабинка заполнилась дымом в считанные секунды. Я глубоко вдохнул через шланг, ожидая ощутить в горле чистейший воздух, и моментально закашлялся от едкой гари. Из глаз потекли слезы, а круглые очки из крышечек от сыра "Виола" тут же сделались непрозрачными. Я на ощупь нажал ручку смыва, и огненный шар полыхающей газеты исчез в пучине воды, оставив после себя еще более густое и едкое облако. Обливаясь слезами и не переставая кашлять, я нашарил дверную ручку и стал отчаянно ее дергать, забыв в растерянности, что прежде, чем дергать, ее нужно чуть повернуть. Дым пробрался под маску, застлал залитые слезами очки, и я перестал видеть даже смутные очертания предметов. Мне хотелось снять противогаз, чтобы как-то сориентироваться, но я верил, что он хоть немного, но защищает, и продолжал борьбу за собственное спасение вслепую. Я дергал дверь снова и снова и вдруг почувствовал, что ручка сама повернулась у меня в руке.

     - Курва, скучно ему одному станет! Уголовная морда! Так и знала, что задумал что-то, - услышал я голос бабушки.

     - Ба...бонь...ка-а... - прокашлял я, падая ей на руки.

     Не буду описывать, что последовало после этого и как бабушка называла меня до тех самых шести часов, в которые обещала прийти. Противогаз, конечно, отправился в мусоропровод, вслед за геологической коллекцией, "взрывчем" и многими другими увлечениями, которые захватывали меня раньше и не соответствовали представлениям бабушки о "нормальных человеческих занятиях". Я не сильно жалел об утрате. В конце концов, под зеркалом был припрятан второй противогаз, точно такой же. Огорчало другое: моя мечта сбылась, я сделал то, что так страстно желал, но предмет моих желаний оказался оскорбительно бесполезным. На следующий день я сам выбросил второй противогаз в мусоропровод и не увлекался больше ничем до тех пор, пока не решил написать рассказ. Но это уже совсем другая история.

Конец.

     "Все в этой книге - правда. Когда я рассказывал эпизоды этой истории разным людям, все в один голос утверждали, что я должен написать книгу. Но я ее давно пишу. Первый вариант, можно сказать, написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал и знал о Бабьем Яре. Понятия не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно. Чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась "Бабий Яр", и я прятал ее от посторонних глаз. После войны в Советском Союзе был разгул антисемитизма: кампания против так называемого "космополитизма", арестовывали еврейских врачей "отравителей", а название "Бабий Яр" стало чуть ли не запретным. Однажды мою тетрадь нашла во время уборки мать, прочла, плакала над ней и посоветовала хранить. Она первая сказала, что когда нибудь я должен написать книгу. Чем больше я жил на свете, тем больше убеждался, что обязан это сделать. Много раз я принимался писать обычный документальный роман, не имея, однако, никакой надежды, что он будет опубликован."

А.Кузнецов