Он по-прежнему жил на Годдард-стрит. Я закатил его по пандусу на крыльцо, и он достал внушительную связку ключей. А куда деваться? Парадная дверь запиралась как минимум на четыре замка.

     - Арендуете или ваш?

     - Мой, - ответил он. - Пока.

     - Это хорошо. - Раньше он дом арендовал.

     - Вы так и не сказали, откуда знаете мое имя.

     - Сначала давайте выпьем. Мне это не повредит.

     Дверь вела в гостиную, которая занимала переднюю половину дома. Он сказал мне: "Стой!" - словно лошади, и зажег фонарь Коулмана. В его свете я увидел мебель, о какой говорят: "Старая, но пригодная для использования". На полу лежал красивый плетеный ковер. Ни на одной из стен я не заметил ни аттестата об окончании средней школы, ни взятого в рамочку сочинения "День, который изменил мою жизнь", зато хватало католических икон, компанию которым составляло множество фотографий. Неудивительно, что я узнал некоторых запечатленных на них людей. В конце концов, я встречал их всех.

     - Заприте, пожалуйста, дверь, хорошо?

     Я закрыл дверь, отсекая темный и опасный Лисбон-Фоллс, задвинул оба засова.

     - И врезной замок, если не возражаете.

     Я повернул барашек и услышал глухой металлический лязг. Гарри тем временем ездил по гостиной и зажигал керосиновые лампы с высокими стеклянными колпаками. Я смутно помнил, что видел такие в доме моей бабушки Сейри. Они давали куда более приятный свет, чем фонарь Коулмана, и Гарри Даннинг одобрительно кивнул, когда я отключил его жаркое белое сияние.

     - Как вас зовут, сэр? Мое имя вы уже знаете.

     - Джейк Эппинг. Едва ли оно вызывает какие-то воспоминания, верно?

     Он задумался, покачал головой.

     - А должно?

     - Пожалуй, что нет.

     Он протянул руку. Она чуть подрагивала, вероятно, от старческой слабости.

     - Все равно позвольте пожать вашу руку. Вы меня спасли.

     Конечно, я с радостью позволил. Привет, новый друг. Привет, давний друг.

     - Ладно, раз с этим разобрались, теперь можем выпить с чистой совестью. Я принесу односолодовый виски. - И он покатил на кухню, поворачивая колеса чуть трясущимися, но все еще сильными руками. Я видел, что кресло снабжено маленьким электромотором, но то ли он не работал, то ли Гарри экономил заряд аккумулятора. Старик оглянулся на меня.

     - Вы не опасны? Я хочу сказать, для меня?

     - Для вас - нет, Гарри, - улыбнулся я. - Я ваш добрый ангел.

     - Это чертовски необычно, - ответил он. - Но где в эти дни найти обычное?

     Он скрылся на кухне. Скоро там зажегся свет. Уютный, оранжево-желтый свет. В нем все казалось таким домашним. Но за этими стенами... в окружающем мире...

     Да что же я такое натворил?

     - За что пьем? - спросил я, когда мы подняли стаканы.

     - За лучшие времена, чем эти. Такой тост вас устроит, мистер Эппинг?

     - Более чем. И зовите меня Джейк.

     Мы чокнулись. Выпили. Я не мог вспомнить, когда в последний раз пил что-то более крепкое, чем пиво "Одинокая звезда". Виски напоминало горячий мед.

     - Электричества нет? - спросил я, оглядывая лампы. Гарри прикрутил фитили, вероятно, экономя керосин.

     Гарри помрачнел.

     - Ты не местный, да?

     Этот вопрос я уже слышал раньше, от Фрэнка Аничетти во "Фруте", когда впервые отправился в прошлое. Тогда я солгал. Сейчас делать этого не хотелось.

     - Я не знаю, как ответить на этот вопрос, Гарри.

     Он пожал плечами: нет, так нет.

     - Мы должны получать электричество три дня в неделю, и сегодня - один из таких дней, но в шесть вечера его отключили. В "Провинс электрик" я верю не больше, чем в Санта-Клауса.

     После этих слов мне вспомнились наклейки на автомобилях.

     - И как давно Мэн стал частью Канады?

     Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я видел, что разговор ему нравится. Его необычность, а главное, реальность. Мне оставалось только гадать, когда он вот так с кем-то говорил.

     - С две тысячи пятого. Кто-то стукнул тебя по голове, или как?

     - Если на то пошло, да. - Я подошел к его креслу, опустился на колено, которое сгибалось, и показал место на затылке, где больше не росли волосы. - Несколько месяцев тому назад меня сильно избили...

     - Да, я видел, как ты хромал, когда бежал к этим деткам.

     - ...и теперь я многого не помню.

     Внезапно пол под нами затрясся. Задрожали фитили в керосиновых лампах. Рамки фотографий застучали о стены, а двухфутовый гипсовый Иисус с распростертыми руками сделал шаг к краю каминной доски. Он напоминал человека, обдумывающего самоубийство, и, учитывая текущее состояние дел, я не мог его винить.

     - Трясунок, - буднично прокомментировал Гарри, когда земля успокоилась. - Ты их помнишь, верно?

     - Нет. - Я поднялся, подошел к камину, отодвинул Иисуса назад, к Деве Марии.

     - Спасибо. Я уже потерял половину чертовых апостолов, которые попадали с полки в моей спальне, и скорблю по каждому. Они мне достались от матери. Трясунки - колебания земли. Они у нас случаются часто, но самые сильные землетрясения происходят на Среднем Западе и в Калифорнии. Разумеется, в Европе и Китае.

     - Люди уже швартуют корабли в Айдахо? - Я все стоял у камина, разглядывал фотографии в рамках.

     - До этого еще не дошло, но... Ты же знаешь, что четыре японских острова ушли под воду?

     Я в ужасе уставился на него.

     - Нет.

     - Три маленьких, а заодно и здоровый Хоккайдо. Ушли в чертов океан четыре года тому назад, словно спустились на лифте. Ученые говорят, что это как-то связано со смещением земной коры. - И будничным голосом добавил: - Говорят, что Землю разорвет к две тысячи восьмидесятому году, если процесс не остановится. Тогда в Солнечной системе будет два пояса астероидов.

     Остаток виски я выпил одним глотком, и крокодильи слезы, вызванные спиртным, на мгновение раздвоили зрение. Указал на фотографию, запечатлевшую Гарри лет в пятьдесят. Он уже сидел в инвалидном кресле, но выглядел крепким и здоровым, во всяком случае, выше пояса; штанины раздувались вокруг его тонких ног, а рядом с ним стояла женщина в розовом платье, напомнившем мне костюм Джеки Кеннеди, в котором она ехала по Далласу 22 ноября 1963-го. Я помню, как мама говорила, что нельзя называть некрасивую женщину "простушкой". Надо говорить, что у нее "хорошее лицо". У этой женщины было хорошее лицо.

     - Ваша жена?

     - Ага. Эта фотография сделана на двадцать пятую годовщину нашей свадьбы. Через два года она умерла. Тогда многие умирали. Политики утверждают, что виноваты атомные бомбы. После ханойского ада в шестьдесят девятом их взрывали двадцать восемь или двадцать девять раз. Они будут клясться в этом, пока не посинеют, но все знают, что язвы и рак так сильно ударили по нам лишь после того, как "Вермонтский янки" подхватил китайский синдром . А ведь люди много лет требовали остановить реактор. Но им отвечали, что в Вермонте сильного землетрясения быть не может, что это Царство Божье, только трясунки, и ничего больше. Да. И посмотрите, что из этого вышло.

     - Вы говорите, что в Вермонте взорвался реактор?

     - Заразил радиацией всю Новую Англию и Южный Квебек.

     - Когда?

     - Джейк, ты шутишь?

     - Ни в коем разе.

     - Девятнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года.

     - Я сожалею, что так вышло с вашей женой.

     - Спасибо, сынок. Она была хорошая женщина. Чудесная женщина. И не заслуживала того, что с ней сталось. - Он медленно провел рукой по глазам, вытирая слезы. - Давно не говорил о ней, но если на то пошло, я давно уже вообще ни с кем нормально не говорил. Могу я налить тебе еще этого сока счастья?

     Большим и указательным пальцами я показал: чуть-чуть. Я не собирался задерживаться здесь надолго, понимал, что должен как можно быстрее ознакомиться с подробностями этой ложной истории, с трагедией, обрушившейся на этот мир. Мне предстояло многое сделать, и прежде всего оживить мою очаровательную, мою любимую женщину. Возвращение в прошлое привело бы к еще одному разговору с Зеленой Карточкой, а поддатым мне говорить с ним никак не хотелось, но я чувствовал, что капелька виски мне не повредит. Более того, что она мне необходима. Все мои эмоции сковало льдом, и это скорее радовало, потому что в голове царил полный сумбур.

     - Вас парализовало во время Тетского наступления? - спросил я, думая: Разумеется, именно тогда, но могло быть и хуже: до последнего сброса на ноль ты погиб.

     На мгновение его лицо закаменело, потом расслабилось.

     - Наверное, Тетского, если об этом подумать. Мы его называли "Великий сайгонский облом шестьдесят седьмого". Вертолет, на котором я летел, потерпел крушение. Большинство людей, находившихся в той птичке, погибло. Некоторые - дипломаты, некоторые - еще совсем дети.

     - Шестьдесят седьмого? - переспросил я. - Не шестьдесят восьмого?

     - Совершенно верно. Ты тогда еще не родился, но, конечно же, читал об этом в учебниках по истории.

     - Наверное. - Я позволил ему налить чуть больше виски в мой стакан - чтобы закрыть дно - и продолжил: - Я знаю, что президента Кеннеди едва не убили в ноябре тысяча девятьсот шестьдесят третьего. После этого ничего не знаю.

     Он покачал головой.

     - Никогда не слышал о такой странной амнезии.

     - Кеннеди переизбрали?

     - В соперничестве с Голдуотером? Будьте уверены.

     - Он баллотировался в паре с Джонсоном?

     - Конечно. Кеннеди требовалась победа в Техасе. Он ее добился. Губернатор Коннолли в ту избирательную кампанию пахал на него, как раб, хотя его тошнило от программы "Новый рубеж", с которой Кеннеди шел на выборы. Он называл свою поддержку Кеннеди "Долгом позора". Из-за того, что случилось в тот день в Далласе. Ты точно ничего не знаешь о выборах? В школе вас этому не учили?

     - Вы это пережили, Гарри. Вот и расскажите мне.

     - Я не против, - ответил он. - Глотни виски, сынок. И перестань смотреть на эти фотографии. Если ты ничего не знаешь о переизбрании Кеннеди в шестьдесят четвертом, тем более не знаешь членов моей семьи.

     Ах, Гарри, подумал я.

     Когда я был совсем маленьким - года три или четыре, - мой пьяный дядька рассказал мне историю Красной Шапочки. Не ту, которую можно найти в детских книжках, а в версии "Детям до шестнадцати не рекомендуется", полную криков и крови, с финальным ударом топора дровосека. Воспоминания о том, как дядька мне все это рассказывал, по-прежнему очень живые, но от самой истории подробностей в памяти осталось мало: зубы волка, обнаженные в широком оскале, залитая кровью бабушка, заново рождающаяся из вспоротого брюха. Я хочу сказать следующее: если вы ожидаете услышать "Краткую альтернативную историю мира, рассказанную Гарри Даннингом Джейку Эппингу", забудьте об этом. И дело не только в ужасе осознания, до какой степени все пошло не так. Дело и в моем стремлении вернуться в прошлое и все исправить.

     Но что-то, конечно, в памяти зацепилось. К примеру, поиски Джорджа Амберсона по всему миру. Результата они не принесли - Джордж исчез, как судья Крейтер , - но за сорок восемь лет, прошедших после попытки покушения в Далласе, Амберсон превратился в чуть ли не мифическую фигуру. Спаситель или участник заговора? Для обсуждения собирались целые конгрессы, и, слушая рассказ Гарри, я не мог не вспомнить о многочисленных теориях заговора, которыми обросло совершенное Ли убийство. Как вы уже знаете, прошлое стремится к гармонии.

     Ожидалось, что в шестьдесят четвертом Кеннеди одержит сокрушительную победу над Барри Голдуотером, но за него проголосовало лишь на сорок выборщиков больше, и только непоколебимые сторонники демократической партии сочли такой перевес убедительным. В самом начале второго срока Кеннеди разъярил избирателей, придерживавшихся правых взглядов, и военное сообщество, заявив, что Северный Вьетнам "представляет собой меньшую опасность для нашей демократии, чем расовое неравенство в наших школах и городах". Полностью он войска не вывел, но находились они только в Сайгоне и по периметру района, который назывался - сюрприз, сюрприз - Зеленой зоной. Вместо того чтобы наращивать численность военной группировки, вторая администрация Кеннеди закачивала во Вьетнам огромные деньги. Таков уж Американский путь.

     Великих реформ шестидесятых годов в области гражданских прав провести не удалось. Кеннеди в отличие от Линдона Джонсона с этим не справился, а Джонсон, занимая пост вице-президента, ничем не мог ему помочь. Республиканцы и диксикраты сто десять дней флибустьерствовали в конгрессе. Один умер на трибуне, став героем правых. Наконец сдавшись, Кеннеди в сердцах произнес фразу, которая преследовала его до самой смерти в 1983 году: "Белая Америка заполнила свой дом хворостом; теперь он загорится".

     Последовали расовые бунты. Пока Кеннеди занимался ими, северовьетнамская армия взяла Сайгон - и человека, который втянул меня в эту историю, парализовало при падении вертолета на палубу американского авианосца. Общественное мнение все сильнее осуждало ДФК.

     Через месяц после падения Сайгона Мартина Лютера Кинга застрелили в Чикаго. Убийцей оказался агент-стажер ФБР Дуайт Холли. Прежде чем покончить с собой, он заявил, что выполнял приказ Гувера. Чикаго заполыхало. Как и еще дюжина крупнейших американских городов.

     Президентом выбрали Джорджа Уоллеса. К тому времени землетрясения набрали силу. С этим Уоллес ничего поделать не мог, зато зажигательными бомбами восстановил порядок в Чикаго. По словам Гарри, это произошло в июне 1969 года. Месяцем позже президент Уоллес выставил Хо Ши Мину ультиматум: или Сайгон становится свободным городом, как Берлин, или Ханой становится мертвым городом, как Хиросима. Дядюшка Хо ультиматум отверг. Если он думал, что Уоллес блефовал, то ошибся. 9 августа 1969 года Ханой превратился в радиоактивное облако, ровно через двадцать четыре года после того, как Гарри Трумэн сбросил "Толстяка" на Нагасаки. Вице-президент Кертис Лемей лично участвовал в этой операции. Выступая с обращением к нации, Уоллес сказал, что выполнялась воля Божья. Большинство американцев с этим согласились. Рейтинг Уоллеса взлетел до небес, но нашелся по меньшей мере один человек, который не одобрил принятого решения. Звали его Артур Бремер, и 15 мая 1972 года он застрелил Уоллеса, когда тот в рамках предвыборной кампании по переизбранию выступал в торговом центре Лорела, штат Мэриленд.

     - Из какого оружия он стрелял?

     - Кажется, из револьвера тридцать восьмого калибра.

     Само собой. Может, из "Полис спешл", может, из "Виктори", револьвера той модели, из которого убили патрульного Типпита на другой нити реальности.

     Губерт Хамфри стал президентом в 1972 году. Землетрясения все усиливались. Число самоубийств росло в геометрической прогрессии. Процветал фундаментализм всех сортов. Терроризм подпитывался самыми разными религиозными экстремистами. Индия и Пакистан начали войну. Поднялись новые грибовидные облака. Бомбей никогда не стал Мумбаем. Превратился в радиоактивный пепел, который разносит ветер.

     Та же судьба постигла и Карачи. Мир удалось восстановить, лишь когда Россия, Китай и Соединенные Штаты пригрозили, что бомбардировками отправят обе страны в каменный век.

     В 1976 году Хамфри потерпел сокрушительное поражение от Рональда Рейгана. Не смог победить даже в родном штате - Миннесоте.

     Две тысячи человек совершили самоубийство в Джонстауне, Гайана.

     В ноябре 1979 года иранские студенты захватили американское посольство в Тегеране, взяв в заложники не шестьдесят шесть, а более двухсот человек. По иранскому телевидению катились отрубленные головы. Рейган выучил урок ханойского ада, и атомные заряды остались в бомбовых отсеках и ракетных шахтах, но он послал войска. Оставшихся заложников, разумеется, перебили, а вскоре возникла новая террористическая организация, назвавшаяся "Основанием" - или, на арабском, "Аль-Каидой", - которая начала устанавливать придорожные мины здесь, там, повсюду.

     - Этот человек умел выступать, как никто другой, но он понятия не имел, что такое воинствующий ислам, - заметил Гарри.

     "Битлз" воссоединились и сыграли Концерт мира. Террорист-смертник взорвал в толпе пояс шахида и убил триста человек. Пол Маккартни ослеп.

     Вскоре после этого заполыхал весь Ближний Восток.

     Россия развалилась.

     Какая-то группа - вероятно, покинувшие страну русские закоренелые фанатики - начала продавать ядерное оружие террористам, в том числе и "Основанию".

     - К тысяча девятьсот девяносто четвертому году, - рассказывал Гарри, - здешние нефтяные поля очень напоминали черное стекло. Светились в темноте. После этого терроризм начал сходить на нет. Пару лет назад кто-то взорвал портативную атомную бомбу размером с чемодан, но получилось не очень. Я хочу сказать, что должно пройти шестьдесят или восемьдесят лет, прежде чем кто-то сможет устроить гулянку на Южном берегу, и, разумеется, Мексиканский залив превратился в Мертвое море, но от радиоактивного заражения умерло только десять тысяч человек. К тому времени нас это уже не касалось. Мэн проголосовал за присоединение к Канаде, а президент Соединенных Штатов Клинтон возражать не стал. Нам радостно помахали ручкой.

     - Билл Клинтон?

     - Господи, нет. Он стал бы кандидатом от партии в две тысячи четвертом, но умер от сердечного приступа во время партийного съезда. Место Билла заняла его жена. Она президент.

     - Справляется?

     Гарри помахал рукой.

     - Более-менее... но землетрясения законом не запретишь.

     Над головой вновь раздался чавкающе-рвущий звук. Я посмотрел на потолок. Гарри - нет.

     - Что это? - спросил я.

     - Сынок, никто, похоже, не знает, - ответил он. - Ученые спорят, но в этом случае, думаю, ближе всех к истине проповедники. Они говорят, что это Бог готовится стереть с лица земли всю работу Его рук, точно так же, как Самсон стер с лица земли храм филистимлян. - Гарри допил виски. Румянец затеплился на его щеках... на которых я не видел язв, вызванных радиацией. - И в этом они, наверное, правы.

     - Святой Боже, - выдохнул я.

     Он пристально посмотрел на меня.

     - Наслушался истории, сынок?

     Я бы мог ответить: "Хватит до конца жизни".

     - Я должен идти. - Я повернулся к Гарри. - У вас все будет в порядке?

     - Пока не помру. Как и прочие. - Он встретился со мной взглядом. - Джейк, откуда ты взялся? И почему меня не отпускает ощущение, что я тебя знаю?

     - Может, потому, что мы всегда знаем наших добрых ангелов?

     - Чушь собачья.

     Я хотел уйти, в надежде, что моя жизнь после следующего сброса на ноль станет проще. Но сначала, поскольку передо мной сидел хороший человек, которому выпали огромные страдания во всех трех его инкарнациях, вновь подошел к камину и взял одну из фотографий в рамке.

     - Только осторожней, пожалуйста, - нервно воскликнул Гарри. - Это моя семья.

     - Знаю. - Я сунул рамку в его скрюченные артритом, покрытые старческими пятнами руки. В рамке была черно-белая, немного выцветшая фотография, увеличенная с кодаковского негатива. - Фотографировал ваш отец? Я спрашиваю, потому что его на фотографии нет.

     Он с любопытством посмотрел на меня, потом на фотографию.

     - Нет. Нас сфотографировала соседка летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Мои отец и мать тогда уже жили врозь.

     Я задался вопросом, та ли это соседка, которую я однажды видел. Она курила сигарету и попеременно мыла семейный автомобиль и поливала семейную собаку. Почему-то я не сомневался, что та самая. Откуда-то из глубин сознания, словно звук, идущий из колодца, вдруг донеслись голоса девочек со скакалкой: ...И всех вас, конечно, я тоже люблю.

     - Он выпивал. Не такое уж большое дело в те годы, многие выпивали и жили под одной крышей с женами, но он, напившись, становился очень уж злобным.

     - Готов спорить, становился, - кивнул я.

     Он опять посмотрел на меня, более пристально, потом улыбнулся. Большинства зубов уже не было, но улыбка все равно оставалась обаятельной.

     - Сомневаюсь, что вы знаете, о чем говорите. Сколько вам лет, Джейк?

     - Сорок. - Хотя я не сомневался, что в тот вечер выглядел старше.

     - То есть вы родились в семьдесят первом?

     На самом деле я родился в 1976, но не мог сказать ему этого, не объяснив, что пять недостающих лет провалились в "кроличью нору", совсем как Алиса - в Страну чудес.

     - Примерно. - Я указал на фотографию. - Ее сделали в вашем доме на Коссат-стрит?

     Я постучал пальцем по Эллен, стоявшей слева от матери, думая о взрослой Эллен, с которой говорил по телефону, - назовем ее Эллен Два-Ноль. Также думая - а как иначе? - об Эллен Докерти, с которой познакомился в Джоди благодаря гармонии.

     - По фотографии этого не скажешь, но волосы у нее были рыжие, верно? Миниатюрная копия Люсиль Болл.

     Гарри молчал, сидел с отвисшей челюстью.

     - Она стала комической актрисой? Или нашла другую профессию? На радио или телевидении?

     - Она диджей радиостанции Си-би-си провинции Мэн, - едва слышно ответил Гарри. - Но как ты...

     - Это Трой... и Артур, известный также как Тагга... а это вы, вас обнимает мамина рука. - Я улыбнулся. - Как того и хотел Господь Бог.

     Если бы все могло так и остаться. Если бы могло.

     - Я... ты...

     - Вашего отца убили, верно?

     - Да. - Из носа выехала трубочка, и он затолкал ее обратно. Рука чуть дрожала, как у человека, который грезит с открытыми глазами. - Его застрелили на кладбище Лонгвью, когда он клал цветы на могилы своих родителей. Через несколько месяцев после того, как нас сфотографировали. По подозрению в убийстве полиция арестовала одного мужчину, Билла Теркотта...

     Ох. Этого я никак не ожидал.

     - ...но у него нашлось железное алиби, и им ничего не оставалось, как отпустить его. Убийцу так и не нашли. - Он взял меня за руку. - Мистер... сынок... Джейк... это безумие, но... ты убил моего отца?

     - Не говорите глупостей. - Я взял у него фотографию и вернул на каминную доску. - Я родился только в семьдесят первом. Помните?

     Я медленно шел по Главной улице к сгоревшей фабрике и разграбленному магазину "Быстро и дешево". Шел, опустив голову, не высматривая ни Безносого, ни Голожопого, ни остальных членов банды. Я полагал, что они обойдут меня стороной, если увидят. Они наверняка подумали, что я чокнутый. Возможно, не ошиблись.

     Мы все здесь сумасшедшие, сказал Чеширский кот Алисе. А потом исчез. За исключением улыбки. Насколько я помню, улыбка на какое-то время задержалась.

     Теперь я понимал больше, но не все. Сомневаюсь, что даже Люди с карточками понимали все (а проведя какое-то время на посту, они уже практически ничего не понимали), но это никак не помогало мне с решением, которое предстояло принять.

     Когда я нырнул под цепь, вдалеке что-то взорвалось. Я не подпрыгнул. Осознавал, что взрывов теперь много. Когда люди начинают терять надежду, без взрывов никак не обойтись.

     Я вошел в туалетную комнату за магазином и едва не упал, споткнувшись о дубленку. Отбросил ее в сторону - знал, что она не потребуется мне там, куда я направлялся, - и медленно подошел к коробкам, которые выглядели совсем как снайперское гнездо Ли.

     Чертова гармония.

     Отодвинул несколько коробок, чтобы расчистить себе путь, потом аккуратно вернул на прежнее место. Пошел дальше маленькими шажками, вновь представляя себе, что нащупываю верхнюю лестничную ступеньку в кромешной тьме. Но на этот раз все обошлось без ступенек, ограничившись странным раздвоением. Я переставлял ноги, наблюдая, как мерцает нижняя половина тела, потом закрыл глаза.

     Еще шаг. Еще. Теперь я ощущал ногами тепло. Два новых шага, и солнечный свет превратил темноту под веками в красноту. Еще шаг, и хлопок в голове. Тут я услышал шурш-шурш плоскопрядильных станков.

     Открыл глаза. Вонь грязной, заброшенной туалетной комнаты сменилась вонью текстильной фабрики, работающей на полную мощность в тот год, когда агентства по защите окружающей среды еще не существовало. Я стоял на крошащемся бетоне, а не на грязном линолеуме. Слева видел большие металлические контейнеры, наполненные отходами текстильного производства и прикрытые мешковиной. Справа - сушильный сарай. Из "кроличьей норы" я вышел за две минуты до полудня 9 сентября 1958 года. Гарри Даннинг вновь стал маленьким мальчиком. Каролин Пулин была в школе, возможно, слушала учителя, возможно, грезила о каком-нибудь парнишке или о том, как через пару месяцев пойдет с отцом на охоту. Сейди Данхилл еще не вышла замуж за мистера Швабру и жила в Джорджии. Ли Харви Освальд проходил службу в Южно-Китайском море в составе подразделения морской пехоты. И Джон Ф. Кеннеди, второй сенатор от штата Массачусетс, только мечтал о президентстве.

     Я вернулся.

     Я подошел к цепи, нырнул под нее. Постоял на другой стороне, повторяя про себя последовательность ближайших действий. Потом направился к углу сушильного сарая. За ним, привалившись к стене, стоял Зеленая Карточка. Только карточка Зака Ланга больше не была зеленой. Она потускнела и приобрела какой-то промежуточный, охряный оттенок, застряв на полпути от зеленого к желтому. Его теплое не по погоде пальто запылилось, прежде новенькая шляпа выглядела потрепанной и грязной. Щеки, при нашей первой встрече чисто выбритые, покрывала щетина... кое-где седая. Глаза налились кровью. Пить он еще не начал - запаха я не почувствовал, - но все к этому шло. Зеленый дом, в конце концов, находился в пределах того маленького круга, где он мог свободно перемещаться, а все эти нити реальности, которые приходилось держать в голове, вызывали боль. Множество прошлых - уже не подарок, но прибавьте еще и множество будущих. Любой запьет, если есть возможность добраться до спиртного.

     Я провел в 2011 году час. Может, чуть больше. А сколько времени прошло для него? Я не знал. Не хотел знать.

     - Слава Богу, - выдохнул он... совсем как в прошлый раз. Но когда снова протянул руки, чтобы сжать мою, я отшатнулся. Его ногти были длинными и черными от грязи. Пальцы дрожали. Эти руки - и пальто, и шляпа, и карточка под лентой - принадлежали потенциальному алкашу. - Вы знаете, что должны сделать, - сказал он.

     - Я знаю, чего вы от меня хотите.

     - Желания не имеют к этому никакого отношения. Вы должны вернуться в последний раз. Если все хорошо, вы окажетесь в закусочной. Скоро ее должны увезти. И как только это произойдет, пузырь, вызвавший все это безумие, лопнет. Просто чудо, что он продержался так долго. Вы должны замкнуть круг.

     Он вновь потянулся ко мне. На этот раз я не просто отдернул руку, а повернулся и побежал к автомобильной стоянке. Зеленая Карточка бросился следом. Из-за больного колена я не мог оторваться. Слышал, как он нагоняет меня, когда пробегал мимо "Плимута-фьюри", двойника того самого автомобиля, которому я не уделил должного внимания в "Кэндлвуд бунгалос". Я спешил к пересечению Главной улицы и Старой льюистонской дороги. На другой стороне вечный фанат рокабилли стоял, упираясь в деревянную обшивку стены "Фрута" согнутой ногой в черном сапоге.

     Я бежал через железнодорожные пути, опасаясь, что больная нога подведет, зацепится за кусок угля или шлак, но споткнулся и упал Ланг. Я услышал его крик - жалобный и одинокий, - и на мгновение пожалел его. Тяжелая ему досталась работа. Однако жалость не заставила меня притормозить. Любовь предъявляет жесткие требования.

     Автобус "Льюистонский экспресс" подъезжал к остановке. Я метнулся через перекресток, и водитель сердито нажал клаксон. Я подумал о другом автобусе, набитом людьми, которые хотели посмотреть на президента. И на супругу президента, разумеется, в розовом костюме. Между президентом и его супругой, на сиденье лимузина, лежали розы. Не желтые - красные.

     - Джимла, вернись!

     Он все говорил правильно. Я в конце концов превратился в Джимлу, монстра из кошмара Розетты Темплтон. Я прохромал мимо "Кеннебек фрут", теперь уже намного опережая Охряную Карточку. Этот забег я определенно выигрывал. Я - Джейк Эппинг, школьный учитель; я - Джордж Амберсон, честолюбивый писатель; я - Джимла, с каждым шагом подвергающий все большей опасности весь мир.

     Но я бежал.

     Думал о Сейди, высокой, и невозмутимой, и прекрасной, и бежал. О Сейди, с которой всегда случались мелкие происшествия, которой предстояло споткнуться о плохого человека, Джона Клейтона. Он мог причинить ей больший урон, чем синяк на голени. Мир, отданный за любовь - кто это написал, Драйден или Поуп?

     Тяжело дыша, я остановился у "Тит Шеврон". На другой стороне улицы битник, владелец "Веселого белого слона", курил трубку и наблюдал за мной. Охряная Карточка стоял напротив переулка, отделявшего "Кеннебек фрут" от соседнего здания. Дальше, судя по всему, он идти не мог.

     Он протянул руки, и это мне совершенно не понравилось. Потом упал на колени и сцепил пальцы перед собой, от чего стало совсем тошно.

     - Пожалуйста, не делай этого! Ты же знаешь, какова цена!

     Я знал - и все равно продолжил путь. Телефонная будка стояла у перекрестка, за церковью Святого Иосифа. Я закрылся внутри, нашел в телефонном справочнике нужный номер, бросил в щель дайм.

     Когда подъехало такси, водитель курил "Лаки", а радиоприемник работал на волне Дабл-ю-джей-эй-би.

     История повторяется.

     09.30.58

     В "Тамарак мотор корт" я поселился в номере 7.

     Расплатился деньгами из бумажника из страусиной кожи, который подарил мне давний дружище. Деньги, как и мясо, купленное в супермаркете "Ред энд уайт", как и рубашки и нижнее белье из "Мужской одежды Мейсона", остаются. Если каждое новое путешествие в прошлое - действительно сброс на ноль, такого быть не должно. Деньги эти я получил не у Эла, но по крайней мере агент Хости позволил мне сбежать, и этим оказал миру большую услугу.

     А может, и нет. Я не знаю.

     Завтра первое октября. В Дерри дети Даннинга уже ждут Хэллоуина и готовят костюмы. Эллен, рыжеголовая малышка, собирается нарядиться принцессой Летоосень Зимавесенней. Но шанса выйти из дома у нее не будет. Если бы я поехал в Дерри сегодня, то смог бы убить Фрэнка Даннинга и устроить ей праздник на Хэллоуин, только я не поеду. И не поеду в Дарэм, чтобы спасти Каролин Пулин от случайного выстрела Энди Каллема. Вопрос в том, поеду ли я в Джоди? Я не смогу спасти Кеннеди, об этом речи нет, но неужели будущая история мира так хрупка, что не позволит двум школьным учителям встретиться и влюбиться? Пожениться, танцевать под битловские мелодии вроде "Я хочу держать тебя за руку" и жить неприметной жизнью?

     Я не знаю, не знаю.

     Она, возможно, не захочет иметь со мной ничего общего. При нашей первой встрече ей по-прежнему будет двадцать восемь, а мне уже не тридцать пять, а сорок два или сорок три. И выглядеть я буду даже старше. Но, знаете, я верю в любовь; магия любви невероятно сильна. Я не думаю, что все написано на небесах, но верю, что кровь тянется к крови, разум - к разуму, сердце - к сердцу.

     Сейди, танцующая мэдисон, разрумянившаяся, сияющая.

     Сейди, просящая вновь облизать ей губы.

     Сейди, спрашивающая, не хочу ли я прийти и поесть торт.

     Один мужчина и одна женщина. Неужели я прошу слишком многого?

     Я не знаю, не знаю.

     Что я делал здесь, спросите вы, после того, как отложил в сторону крылья ангела? Писал. У меня есть авторучка - помните, подарок Майка и Бобби Джил, - и я прогулялся в расположенный неподалеку продовольственный магазин, где продавались и товары повседневного спроса, и купил десять пузырьков чернил. Черных чернил, под стать моему настроению. Я также купил два десятка толстых линованных блокнотов и исписал их все, кроме одного. Рядом с продовольственным магазином располагался магазин "Вестерн авто". Там я купил лопату и металлический ящик для хранения ценностей, с наборным замком. Покупки обошлись мне в семнадцать долларов девятнадцать центов. Достаточно ли этого, чтобы превратить мир в темное, грязное место? И что теперь будет с продавцом, чей предписанный жизненный курс изменился - благодаря нашему короткому общению, - став не таким, как прежде?

     Этого я не знаю, но знаю другое: однажды благодаря мне школьный футболист получил шанс блеснуть актерским мастерством и его подруге обезобразило лицо. Вы можете сказать, что я не несу за это ответственности, но мы-то знаем правду, ведь так? Бабочка расправляет крылья.

     Три недели я писал каждый день, целый день. Иногда по двенадцать часов. Иногда по четырнадцать. Ручка мчалась по страницам. Руку сводило. Я разминал ее, потом писал вновь. Бывало, по вечерам ходил в Лисбонский автокинотеатр, где пешеходам билет предлагался по льготной цене - тридцать центов. Садился на один из складных стульев перед баром, рядом с детской площадкой. Вновь посмотрел "Долгое жаркое лето". Посмотрел "Мост через реку Квай" и "Юг Тихого океана". Посмотрел программу "СДВОЕННЫЙ УЖАС", состоявшую из "Мухи" и "Капли". И гадал, а что же я изменяю. Убивая комара, задавался вопросом, в каких изменениях проявится это мое действо через десять лет. Или через двадцать. Или через сорок.

     Я не знаю, не знаю.

     Но я знаю кое-что еще. Прошлое упрямо по той самой причине, по которой у черепахи твердый панцирь: живая плоть внутри нежная и беззащитная.

     И еще кое-что. Многочисленные выборы и возможности повседневной жизни - музыка, под которую мы танцуем. Они как гитарные струны. Проведите по ним пальцем - и получите приятный звук. Гармонию. Но начните добавлять струны. Десять струн, сто, тысячу, миллион. Потому что они множатся! Гарри не знал, что это за чавкающе-рвущий звук, но я практически уверен, что знаю: эти наслоение слишком многих гармоний, созданных слишком многими струнами.

     Пропойте высокую си достаточно громко и в правильной тональности - и сможете разрушить кристалл. Воспроизведите достаточно громко нужные гармонические ноты на стереосистеме - и разобьете оконное стекло. Если следовать этой логике (а по мне, она правильная), поставьте достаточно много струн на инструмент времени - и сможете разнести реальность.

     Но сброс на ноль всякий раз почти полный. Конечно, что-то остается. Так говорил Охряная Карточка, и я ему верю. Однако если я не проведу каких-то больших изменений... если не сделаю ничего, кроме как поеду в Джоди и вновь в первый раз встречу Сейди... и мы влюбимся друг в друга...

     Я хочу, чтобы это случилось, и думаю, что так и будет. Кровь тянется к крови, сердце - к сердцу. Она захочет детей. И я, если на то пошло, захочу. Скажу себе, что одним ребенком больше, одним меньше - никакое это не изменение. По крайней мере не слишком большое. Или два ребенка. Или три. Это, в конце концов, эра больших семей. Мы будем жить тихо. Не поднимая волну.

     Только каждый ребенок - это волна.

     Каждый сделанный нами вдох - волна.

     Вы должны вернуться в последний раз, сказал Охряная Карточка. Должны замкнуть круг. Желания не имеют к этому никакого отношения.

     Могу ли я действительно думать о том, чтобы рискнуть судьбой мира - возможно, самой реальности, - ради женщины, которую люблю? Если так, то безумие Ли в сравнении с моим - сущая безделица.

     Человек с карточкой, заткнутой за ленту шляпы, ждет меня рядом с сушильным сараем. Я чувствую его присутствие. Может, он посылает какие-то мысленные волны, но ощущение, что он там ждет, есть. Возвращайся. Тебе не обязательно быть Джимлой. Еще не поздно снова стать Джейком. Хорошим парнем, добрым ангелом. Не тревожься о спасении президента - спасай мир. Сделай это, пока еще есть время.

     Да.

     Я сделаю.

     Вероятно, сделаю.

     Завтра.

     Ведь завтра наступит достаточно скоро, верно?

     10.01.58

     Все еще в "Тамараке", все еще пишу.

     Больше всего меня тревожит Клейтон. О нем я думал, когда заправлял авторучку остатками чернил. Если бы я знал, что он не представляет для нее угрозы, то, думаю, уже бы ушел. Появится ли Джон Клейтон в доме' Сейди на аллее Ульев, если я вычеркну себя из уравнения? Может, он окончательно рехнулся, когда увидел нас вместе? Но он последовал за ней в Техас еще до того, как узнал про нас, и если сделает это снова, на сей раз может перерезать ей горло, а не проткнуть щеку ножом. Мы с Деком точно не сможем его остановить.

     Только, возможно, он знал о нас. Сейди могла написать подруге в Саванну, подруга - сказать другой подруге, и новость о том, что Сейди проводит время с мужчиной - который не отгораживается от нее шваброй, - могла в конце концов дойти и до ее бывшего. Если причина его приезда в Техас во мне, тогда Сейди будет в безопасности.

     Невеста или тигр?

     Я не знаю, не знаю.

     Погода поворачивает на осень.

     10.06.58

     Вчера вечером пошел в автокинотеатр. Для них это последний уик-энд. В понедельник на щите для афиш напишут: "ЗАКРЫТО НА ЗИМУ", - и добавят что-нибудь вроде: "В 59-М ЕЩЕ ЛУЧШИЕ ФИЛЬМЫ". Последняя программа включала мультфильм с кроликом Багсом и пару фильмов ужасов, "Мрак" и "Звоночек". Я сел на привычный складной стул и посмотрел "Мрак", практически ничего не видя. Замерз. Денег, чтобы купить пальто, мне хватало, но теперь я уже боялся что-либо покупать. Думал об изменениях, которые могла вызвать моя покупка.

     Когда первый фильм закончился, я пошел в бар, невзирая на последствия. Хотел выпить горячего кофе (думая: Не может же это что-либо сильно изменить, - и: Откуда ты знаешь?). Когда вышел из бара, на детской площадке увидел только одну девочку, хотя месяцем раньше детишки на ней так и толпились. Девочка прыгала через скакалку. Напомнила мне Розетту Темплтон.

     - По дорожке я иду, а дорожка вся в пыли, наколола пальчик я, и он весь теперь в крови, на дорожку я смотрю, и я бабочку люблю.

     На второй фильм я не остался. Меня трясло.

     Возможно, поэты могут уничтожить мир ради любви - но не обычные люди вроде меня. Завтра, при условии, что "кроличья нора" никуда не делась, я вернусь. Но прежде...

     В баре я купил не только кофе.

     10.07.58

     Металлический ящик из "Уэстерн авто" на кровати, крышка откинута. Лопата в стенном шкафу (уж не знаю, что подумала о ней горничная). Чернила из последней заправки уходят, но это нормально: еще две-три страницы, и я поставлю жирную точку. Потом положу рукопись в металлический ящик и зарою его около пруда, в который однажды забросил мобильник. Глубоко похороню в мягкой черной земле. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь его и найдет. Может, это будете вы. Если, конечно, будут и будущее, и вы. Это я собираюсь выяснить в скором времени.

     Я говорю себе (с надеждой, со страхом), что эти мои три недели в "Тамараке" не могут привести к большим изменениям: Эл прожил в прошлом четыре года и вернулся в прежнее настоящее... Хотя, признаю, меня посещали мысли о возможной связи его пребывания в прошлом с холокостом Всемирного торгового центра или сильным землетрясением в Японии. Я говорю себе, что никакой связи нет... но все-таки задаюсь таким вопросом.

     Мне надо сказать вам, что я более не думаю о 2011 годе как о настоящем. Если Филип Нолан - человек без страны, то я - человек без времени. Подозреваю, навсегда таким и останусь. Даже если 2011 год окажется на месте, я буду там заезжим чужаком.

     На столе передо мной лежит почтовая открытка. С автомобилями на фоне большого экрана. Другие в баре Лисбонского автокинотеатра не продавались. Я уже написал на ней послание и адрес: "Мистеру Дикону Симмонсу, Джодийская средняя школа, город Джоди, Техас". Начал было писать Денхолмская объединенная средняя школа, но вовремя вспомнил, что ДСШ станет ДОСШ только в следующем году или годом позже.

     На открытке я изложил следующее:

     Дорогой Дек! Когда приедет ваш новый библиотекарь, приглядывайте за ней. Ей понадобится добрый ангел, особенно в апреле 1963 года. Пожалуйста, поверьте мне.

     Нет, Джейк, услышал я шепот Охряной Карточки. Если Джон Клейтон должен убить ее и не убьет, могут произойти изменения... и, как ты видел сам, изменения не в лучшую сторону. Независимо от того, какие добрые у тебя намерения.

     Но это Сейди! - возразил я ему и, хотя я не из плаксивых, заплакал. Слезы щипали, слезы жгли. Это Сейди, и я люблю ее! Разве я могу просто стоять рядом и смотреть?

     В ответе слышалось упрямство, свойственное прошлому: Замкни круг.

     Поэтому я разорвал открытку, положил обрывки в пепельницу. Поджег. Датчики пожарной тревоги, которые могли сообщить миру об этом деянии, отсутствовали. Горение сопровождалось лишь хрипом моих рыданий. Я словно убил ее собственными руками. Скоро я зарою металлический ящик с рукописью, а потом отправлюсь в Лисбон-Фоллс, где Охряная Карточка, несомненно, очень обрадуется моему появлению. Я не буду вызывать такси - пройду весь путь пешком, под звездами. Наверное, хочу попрощаться. Сердца на самом деле не разбиваются. Если бы только они могли...

     Сейчас мне идти некуда, только к кровати, на которую я собираюсь лечь, уткнувшись мокрым лицом в подушку, и молить Бога, в которого не очень-то верю, послать моей Сейди доброго ангела, чтобы она могла жить. И любить. И танцевать.

     Прощай, Сейди.

     Ты никогда не знала меня, но я люблю тебя, милая.

     Полагаю, "Дома знаменитого толстобургера" уже нет, его заменил магазин "Л. Л. Бин экспресс", но точно сказать не могу - руки не дошли, чтобы проверить по Интернету. Знаю только одно: из своих странствий я вернулся в "Закусочную Эла". И в мир, который ее окружал.

     Он ни в чем не изменился, во всяком случае, пока.

     Я ничего не знаю о "Бин экспрессе", потому что день возвращения стал моим последним днем в Лисбон-Фоллс. Я поехал в мой дом в Сабаттусе, немного поспал, запаковал два чемодана, положил их в багажник и отправился на юг. Остановился, чтобы заправить бак, в маленьком массачусетском городке Уэстборо, и решил, что он вполне подходит для человека, который не ставит перед собой никаких целей и ничего не ждет от жизни.

     Первую ночь в Уэстборо я провел в гостинице "Хамптон инн", оборудованной вай-фай. Зайдя в Интернет - сердце билось так сильно, что перед глазами мельтешили точки, - я набрал в адресной строке сайт далласской "Морнинг ньюс". Введя номер моей кредитной карточки (потребовалось несколько попыток, так дрожали руки), я получил доступ к архиву. Статью о неизвестном стрелке, покушавшемся на жизнь Эдвина Уокера, я нашел на положенном месте, в номере за 11 апреля 1963 года, однако в следующем номере о Сейди не написали ни слова. Как и неделей позже, как и двумя. Но я продолжал поиски.

     Нужную мне статью я обнаружил в номере за тридцатое апреля.

ПСИХИЧЕСКИ БОЛЬНОЙ НАНОСИТ УДАР НОЖОМ СВОЕЙ БЫВШЕЙ ЖЕНЕ И СОВЕРШАЕТ САМОУБИЙСТВО      Эрни Колверт      (ДЖОДИ.) В воскресенье вечером 77-летний Дикон "Дек" Симмонс и директор Денхолмской объединенной средней школы Эллен Докерти пришли слишком поздно, чтобы спасти Сейди Данхилл от тяжелого ранения, но все могло закончиться гораздо хуже для 28-летней библиотекарши и всеобщей любимицы.      Согласно Дугласу Римсу, городскому констеблю Джоди: "Если бы Дек и Элли не пришли, мисс Данхилл наверняка бы убили".      Двое учителей принесли запеканку с тунцом и хлебный пудинг. Ни один не захотел говорить о своем героическом поступке. Симмонс лишь сказал: "Как жаль, что мы не пришли раньше".      По словам констебля Римса, Симмонс свалил с ног более молодого Джона Клейтона из Саванны, штат Джорджия, после того как мисс Докерти бросила в него кастрюльку с запеканкой, отвлекая его. Симмонс отнял у Клейтона маленький револьвер. Тогда Клейтон выхватил нож, которым нанес ранение своей бывшей жене и полоснул себя по горлу. Симмонс и мисс Докерти пытались остановить кровотечение, но безрезультатно. Клейтон умер на месте.      Мисс Докерти сказала констеблю Римсу, что Клейтон, возможно, выслеживал свою бывшую жену не один месяц. Администрацию Денхолмской объединенной средней школы предупреждали, что Клейтон может быть опасен, и мисс Данхилл предоставила фотографию Клейтона, но директор Докерти сказала, что он изменил внешность.      Мисс Данхилл "скорая" доставила в далласскую больницу "Паркленд мемориал". Врачи оценивают ее состояние как удовлетворительное.

     Я не из плаксивых, никогда таким не был, но в тот вечер расплакался. Заснул в слезах - и впервые за очень долгое время спал крепко и без сновидений.

     Жива.

     Она осталась жива.

     Со шрамом на всю жизнь - да, это неизбежно, - но живая.

     Живая, живая, живая.

     Мир по-прежнему здесь и по-прежнему в гармонии с собой... или, возможно, я обеспечил ему эту гармонию. Когда мы сами создаем гармонию, то, полагаю, называем это привычкой. Я получил место замещающего учителя в школьной системе Уэстборо, потом меня взяли в штат. И я нисколько не удивился, узнав, что директор местной средней школы - ярый футбольный болельщик по фамилии Борман... как один веселый тренер, которого я знал по другой школе. Какое-то время я оставался на связи с моими друзьями в Лисбон-Фоллс, а потом эта связь оборвалась. Се ля ви.

     Я вновь заглянул в архив далласской "Морнинг ньюс" и нашел короткую заметку в номере от 29 мая 1963 года: "БИБЛИОТЕКАРЬ ДЖОДИ ВЫПИСЫВАЕТСЯ ИЗ БОЛЬНИЦЫ". Помимо краткости, заметка не содержала практически никакой информации. Ничего о состоянии Сейди, ничего о дальнейших планах. И никакой фотографии. Заметки, которые публикуются на двадцатой странице, между объявлениями о скидках при продаже мебели и торговле "от двери к двери", фотографиями не иллюстрируются. Одна из величайших истин жизни, равная столь же значимой: телефон всегда звонит, когда ты сидишь на горшке или моешься в душе.

     В год моего возвращения в Страну настоящего я сторонился некоторых сайтов и не забивал в строку поисковика определенные темы. Хотелось ли мне узнать больше? Безусловно. Но на каждый запрос, приносящий радость - скажем, информирующий о том, что женщина, которую ты любил, выжила после встречи с обезумевшим бывшим мужем, - приходятся два, способные причинить боль. Человек, который интересуется кем-то, может выяснить, что этот кто-то погиб в результате несчастного случая. Или умер от рака легких, вызванного курением. Или покончил с собой, в данном конкретном случае - перебрав таблеток со спиртным.

     Сейди осталась одна, и никто не разбудил бы ее, отвесив пару-тройку затрещин, и не поставил бы под холодный душ. Если такое случилось, я не хотел этого знать.

     Я использовал Интернет для подготовки к занятиям, чтобы узнать, какие фильмы идут в тех или иных кинотеатрах, пару раз в неделю просматривал самые популярные видео. Чего я не делал, так это не искал новости о Сейди. Полагаю, если бы в Джоди выпускалась газета, я бы не устоял перед искушением, но она не выпускалась тогда и - я в этом не сомневался - не выпускается теперь, когда Интернет медленно душит печатную прессу. А кроме того, есть давняя поговорка: не подглядывай в замочную скважину - и не будет повода для огорчений. Самая большая замочная скважина в истории человечества - Интернет.

     Она пережила Клейтона. И будет лучше, говорил я себе, если на этом мои сведения о Сейди оборвутся.

     И так бы и вышло, да только в моем классе углубленного изучения английского появилась новая ученица. Она пришла в нашу школу в апреле 2012 года, может, даже 10 апреля, в сорок девятую годовщину попытки покушения на Эдвина Уокера. Звали ее Эрин Толливер, и ее семья переехала в Уэстборо из Кайлина.

     Это название я знал хорошо. Именно в том городе я покупал презервативы у аптекаря, так многозначительно мне подмигнувшего. Только не делай ничего противозаконного, сынок, посоветовал он. Кайлин, где мы с Сейди провели столько сладких ночей в "Кэндлвуд бунгалос".

     Кайлин, где издавался еженедельник "Уикли газет".

     На второй неделе занятий - к тому времени у моей новой ученицы появились подружка, она привлекла внимание нескольких парней и уже неплохо освоилась в новой для себя обстановке - я спросил Эрин, продолжает ли издаваться "Уикли газет". Девушка просияла.

     - Вы бывали в Кайлине, мистер Эппинг?

     - Да, но довольно давно. - От этого моего утверждения стрелка детектора лжи не дрогнула бы.

     - Да, издается. Правда, мама говорила, что она годится только для одного - заворачивать в нее рыбу.

     - И в ней есть колонка "Жизнь Джоди"?

     - В ней есть колонка о жизни каждого маленького городка, расположенного к югу от Далласа. - Эрин рассмеялась. - Готова спорить, вы могли бы найти все в Сети, если бы действительно хотели, мистер Эппинг. В Сети можно найти все.

     Конечно же, она говорила чистую правду, и я продержался ровно неделю. Иногда замочная скважина очень уж притягательна.

     Задачу я перед собой ставил простую: зайти в архив (если таковой имеется) и поискать сведения о Сейди. Я говорил себе, что делать этого не следует, но Эрин Толливер разбередила рану, которая уже начала заживать, и я знал, что мне не будет покоя, пока я все не узнаю. Однако, как выяснилось, копаться в архиве не пришлось. Все, что мне требовалось, я нашел даже не в колонке "Жизнь Джоди", а на первой полосе последнего номера.

     Заголовок гласил: "ДЖОДИ ВЫБИРАЕТ ГОРОЖАНИНА ВЕКА ДЛЯ ИЮЛЬСКОГО ПРАЗДНОВАНИЯ СТОЛЕТИЯ ГОРОДА". А на фотоснимке под заголовком... она готовилась разменять девятый десяток, но некоторые лица не забываются. Фотограф наверняка предлагал ей чуть повернуть голову, чтобы скрыть левую щеку, но Сейди смотрела прямо в объектив. И почему нет? Старый шрам, оставшийся от раны, нанесенной человеком, который давно уже в могиле. Я подумал, что шрам придает значимости ее лицу, но, разумеется, мое мнение пристрастно. Для влюбленного и оспины прекрасны.

     В конце июня, после окончания учебного года, я запаковал чемодан и вновь поехал в Техас.

     Сумерки летнего вечера окутали Джоди. Городок прибавил в размерах в сравнении с 1963 годом, но ненамного. Тарная фабрика появилась в той его части, где Сейди Данхилл когда-то жила на аллее Ульев. Парикмахерской больше не существовало, на месте заправочной станции "Ситис сервис", где я покупал бензин для моего "Санлайнера", построили магазин "С семи до одиннадцати". Ресторан быстрого обслуживания "Сабвэй" заменил закусочную, где Эл Стивенс продавал вилорог-бургеры и мескито-фрайс.

     Речи в честь столетия Джоди уже произнесены. Одна - женщины, выбранной историческим обществом и Городским советом "Горожанином века" - получилась очаровательно короткой; вторая - мэра - долгой и познавательной. Я узнал, что Сейди один срок отработала мэром и четыре - в законодательном собрании Техаса, но этим дело не ограничилось. Она занималась благотворительностью, постоянно стремилась повысить качество образования, получаемого учениками ДОСШ, брала годовой отпуск без сохранения содержания, чтобы в составе отряда добровольцев налаживать жизнь в Новом Орлеане после урагана "Катрина". Она организовала библиотечную программу для слепых учеников в масштабах штата, инициировала программу улучшения медицинского обслуживания для ветеранов, прилагала немало усилий (даже в восемьдесят лет) для повышения уровня заботы о психически больных людях. В 1996 году ей предложили баллотироваться в палату представителей конгресса США, но она отказалась, сказав, что ей хватает дел и на местном уровне.

     Она больше не вышла замуж. Больше не уезжала из Джоди. По-прежнему высокая, остеопороз не согнул ей спину. По-прежнему прекрасная, с длинными седыми волосами, достающими чуть ли не до талии.

     После завершения речей Главную улицу перекрывают с двух сторон. С каждого конца делового центра, занимающего два квартала, висит транспарант:

     УЛИЧНЫЕ ТАНЦЫ, 19.00 - ПОЛНОЧЬ!

     ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ!

     Сейди окружена доброжелателями - некоторых, думаю, я могу узнать, - поэтому я иду к сцене для диджея, сооруженной перед бывшим магазином "Уэстерн авто", где теперь расположен "Уолгринс". Мужчине, который возится с пластинками и компакт-дисками, уже за шестьдесят, у него поредевшие седые волосы и приличных размеров живот, но эти квадратные очки в розовой оправе я бы узнал где угодно.

     - Привет, Дональд, - здороваюсь я. - Вижу, вы по-прежнему с горой звука.

     Дональд Беллингэм поднимает голову и улыбается.

     - Я без нее никуда. Я вас знаю?

     - Нет, - отвечаю я, - вы знали мою маму. В начале шестидесятых она приходила на танцы, где вы были диджеем. Говорила, что вы тайком от отца приносили пластинки больших оркестров из его коллекции.

     Улыбка становится шире.

     - Да, и мне за это крепко доставалось. Как звали вашу мать?

     - Андреа Робертсон. - Имя и фамилия к Джоди отношения не имеют. Андреа - моя лучшая ученица по английской литературе, десятиклассница.

     - Конечно, я ее помню. - Смущенная улыбка говорит об обратном.

     - Наверное, этих старых пластинок у вас уже нет.

     - Конечно же, нет. С давних пор. Все записи больших оркестров у меня теперь на компакт-дисках. Я чувствую, вы о чем-то хотите меня попросить?

     - Если на то пошло, да. Но просьба будет необычная.

     Он смеется:

     - А разве бывают другие?

     Я говорю ему, что мне нужно, и Дональд - всегда радующийся тому, что может помочь - соглашается. Когда я уже направляюсь к концу квартала, где мэр наливает стакан пунша женщине, ради которой я сюда приехал, окликает меня.

     - А как вас зовут?

     - Амберсон, - отвечаю я, оборачиваясь. - Джордж Амберсон.

     - И вы хотите, чтобы эта мелодия зазвучала в четверть девятого?

     - Тютелька в тютельку. Время - это главное, Дональд. Будем надеяться, оно пойдет нам навстречу.

     Пятью минутами позже Дональд Беллингэм обрушивает на Джоди песню "На танцах", и танцоры начинают заполнять улицу под техасским закатным небом.

     В десять минут девятого Дональд ставит медленную песню Алана Джексона, под которую могут танцевать даже взрослые. Сейди одна, впервые с того момента, как отзвучали речи, и я подхожу к ней. Сердце сильно бьется, кажется, сотрясает все тело.

     - Миз Данхилл?

     Она поворачивается, улыбаясь и чуть поднимая голову. Она высокая, но я выше. Как и всегда.

     - Да?

     - Меня зовут Джордж Амберсон. Я хотел сказать вам, что восхищен вами и вашей работой на благо общества.

     В ее улыбке появляется замешательство.

     - Благодарю вас, сэр. Я не узнаю вас, но фамилия определенно мне знакома. Вы из Джоди?

     Я больше не могу путешествовать во времени, мне определенно не под силу читать чужие мысли, но я все равно знаю, о чем она думает. Я слышу эту фамилию в моих снах.

     - Да и нет, - отвечаю я и, прежде чем она успевает продолжить, спрашиваю: - Позвольте полюбопытствовать, что пробудило ваш интерес к общественной деятельности?

     Ее улыбка теперь совсем призрачная, чуть подрагивает в уголках рта.

     - И вы хотите это знать, потому что?..

     - Убийство? Убийство Кеннеди?

     - А знаете... наверное, да, в какой-то степени. Я бы хотела думать, что стремилась принимать больше участия в делах своей страны, но, полагаю, началось с этого. Это убийство оставило шрам... - она непроизвольно поднимает левую руку к левой щеке, потом рука падает, - на этой части Техаса. Мистер Амберсон, откуда я вас знаю? Потому что знаю, я в этом уверена.

     - Могу я задать еще вопрос?

     Она смотрит на меня с все возрастающим недоумением. Я бросаю взгляд на часы. Четырнадцать минут. Почти время. Если только, разумеется, Дональд не забудет... но я так не думаю. Цитируя одну из песен пятидесятых, чему быть, того не миновать.

     - "Танцы Сейди Хокинс" в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Кто помогал вам присматривать за молодежью, когда мать тренера Бормана сломала ногу? Вы помните?

     Ее рот открывается. Потом медленно закрывается. Мэр и его жена подходят, видят, что мы увлечены разговором, и не мешают нам. Мы в нашей собственной маленькой капсуле, Джейк и Сейди. Как и прежде.

     - Дон Хаггарти, - отвечает она. - С тем же успехом я могла приглядывать за танцами в паре с деревенским идиотом. Мистер Амберсон...

     Но прежде чем она успевает закончить фразу, Дональд Беллингэм обращается ко всем через восемь больших динамиков:

     - Итак, Джоди, привет из прошлого, золото, которое действительно блестит, лучшее для лучших!

     Голос сменяет музыка, шедевр давно ушедшего оркестра:

     Ба-да-да... ба-да-да-ди-дам...

     - Господи. "В настроении", - вырывается у Сейди. - Я танцевала линди под эту мелодию.

     Я протягиваю руку.

     - Пойдемте. Потанцуем.

     Она смеется, качает головой.

     - Боюсь, мистер Амберсон, те дни, когда я танцевала свинг, остались в далеком прошлом.

     - Но вы не так уж стары для вальса. Как говорил Дональд в те давние дни: "Все со стульев и на ноги!" И зовите меня Джордж, пожалуйста.

     На улице пары энергично двигаются под быструю музыку. Некоторые даже пытаются танцевать линди-хоп, но никому не удается делать это так слаженно, как танцевали мы с Сейди в стародавние времена. Ничего похожего.

     Она берет мою руку, как женщина, которая грезит. И она грезит, а я вместе с ней. Как и все сладкие грезы, эта будет короткой... но быстротечность прибавляет сладости, верно? Я, во всяком случае, в этом уверен. Потому что если время ушло, его уже не вернуть.

     Разноцветные фонарики горят над улицей, желтые, и красные, и зеленые. Сейди спотыкается о чей-то стул, но я к этому готов и ловлю ее за руку.

     - Извините, я такая неуклюжая, - говорит она.

     - Вы были такой всегда, Сейди. Одна из ваших самых милых особенностей.

     Прежде чем она успевает спросить, откуда мне это известно, я обнимаю ее за талию. Она обнимает меня, по-прежнему глядя снизу вверх. Свет катится по ее щекам и сверкает в глазах. Наши ладони соприкасаются, пальцы естественным образом переплетаются - и годы соскальзывают, как пальто, слишком тяжелое и узкое. В этот момент мне больше всего хочется одного: чтобы мои надежды оправдались и общественные дела не помешали ей найти хотя бы одного хорошего мужчину, который раз и навсегда избавил ее от гребаной швабры Джона Клейтона.

     Она задает вопрос, тихим голосом, едва различимым сквозь музыку, но я ее слышу - всегда слышал:

     - Кто ты, Джордж?

     - Ты знала меня в другой жизни, милая.

     Тут музыка подхватывает нас, музыка уносит годы, и мы танцуем.

2 января 2009 - 18 декабря 2010
Сарасота, Флорида Лоувелл, Мэн

     Почти полвека прошло с того дня, как в Далласе убили Джона Кеннеди, но два вопроса по-прежнему остаются открытыми: действительно ли спусковой крючок нажимал Ли Освальд, а если это так, действовал ли он в одиночку? Ничего из написанного мной в этом романе не позволяет ответить на них, потому что путешествие во времени - всего лишь интересная, но фантазия. Если же вам, как и мне, любопытно, почему эти вопросы витают в воздухе, думаю, я могу дать исчерпывающий ответ, состоящий из двух слов: Карен Карлин. Не просто сноска в истории, а сноска к сноске. И однако...

     В Далласе Джеку Руби принадлежал стриптиз-клуб, который назывался "Карусель". Карлин - сценический псевдоним "Маленькая Линн" - танцевала там. Вечером на следующий день после убийства мисс Карлин позвонила Руби. Ей не хватало двадцати пяти долларов для оплаты декабрьской аренды квартиры и отчаянно требовались деньги, чтобы не оказаться на улице. Может ли он помочь?

     Джек Руби, которого занимало совсем другое, отлаял ее (собственно, разговаривать иначе далласский Взрывной Джек и не умел). Он никак не мог прийти в себя после того, как обожаемого им президента застрелили в его родном городе, и постоянно говорил друзьям и родственникам о том, какие страдания выпадут теперь на долю миссис Кеннеди и ее детей. У Руби разрывалось сердце от мысли, что Джеки придется вернуться в Даллас на суд над Освальдом. "Вдова станет героиней национального спектакля, - говорил он. - Ее горе будет использовано на увеличение тиража таблоидов".

     Если только Ли Освальд доживет до суда и ему не помогут умереть.

     В полицейском управлении Далласа практически все хотя бы раз, но видели Джека. Он и его "жена" - так он называл Шебу, свою маленькую таксу - частенько бывали в полицейском управлении. Он раздавал бесплатные пропуска в свои клубы, а когда копы приходили, угощал их выпивкой за счет заведения. Никто не обратил особого внимания на его приход в управление двадцать третьего ноября. Когда Освальда вывели к прессе - тот заявил о своей невиновности и продемонстрировал фингал, - Руби при этом присутствовал. Он принес револьвер (да, опять тридцать восьмого калибра, правда, другой модели - "Кольт-кобра") и собирался застрелить убийцу Кеннеди, но прежде чем успел протиснуться к нему - репортеров набилось как сельдей в бочке, - Освальда увели.

     И Джек Руби сдался.

     Поздним воскресным утром Руби пошел в отделение "Вестерн юнион", расположенное в квартале от управления полиции, и отправил Маленькой Линн двадцать пять долларов. Потом двинулся к управлению полиции. Он полагал, что Освальда уже перевели в окружную тюрьму Далласа, а потому удивился, увидев толпу перед зданием управления, состоявшую из репортеров и зевак. Тут же стояли автофургоны телевизионщиков. Руби понял, что Освальд все еще находится в управлении.

     Руби по-прежнему имел при себе револьвер, и ему удалось проникнуть в гараж полицейского управления, причем без проблем. Некоторые копы здоровались с Руби, а тот - с ними. Освальд еще находился наверху. В последний момент он спросил конвоиров, не дадут ли ему свитер, потому что не хотел выходить к репортерам в дырявой рубашке. Свитер ему принесли за три минуты, но эта задержка оказалась роковой - жизнь может развернуться на пятачке. Руби выстрелил Освальду в живот. Когда копы набросились на Взрывного Джека, он успел крикнуть: "Эй, парни, это же я, Джек Руби! Вы все меня знаете!"

     Вскоре убийца умер в больнице "Портленд", не дав показаний. Благодаря стриптизерше, которой требовалось двадцать пять баксов, и не к месту проявленному желанию надеть свитер и показаться в лучшем виде Освальд избежал суда и не получил шанса признаться. Последнее его заявление о событиях 22 ноября 1963 года состояло из трех слов: "Я козел отпущения". Споры о том, наврал он или сказал правду, не прекращаются.

     Ранее в романе Эл, друг Джейка Эппинга, говорит, что с вероятностью девяносто пять процентов Ли Освальд - стрелок-одиночка. Прочитав стопку книг и статей на сей предмет, высотой в мой рост, я бы увеличил вероятность до девяноста восьми процентов. Может, даже до девяносто девяти. Потому что все материалы, включая написанные сторонниками заговора, рассказывают одну и ту же простую американскую историю: маленькому, никчемному, жаждущему славы человечку повезло, и он оказался в нужном месте в нужное для него время. Мала ли вероятность того, что все могло случиться именно так? Несомненно. Но так же мала и вероятность выигрыша в лотерею, однако каждый день кто-то выигрывает.

     Вероятно, наиболее информативными материалами среди тех, что я прочитал при подготовке к написанию этого романа, следует назвать "Дело закрыто" Джеральда Поснера, "Легенду" Эдуарда Джея Эпстайна (закручено в стиле Роберта Ладлема, но забавно), "Историю Освальда" Нормана Мейлера и "Гараж миссис Пейн" Томаса Моллона. Последний предлагает блестящий анализ теорий заговора и стремления их авторов найти порядок в этом практически случайном событии. Книга Мейлера тоже говорит о многом. Он пишет, что приступал к проекту (который включает подробные интервью русских, знавших Ли и Марину в Минске) с твердым убеждением, что Освальд - жертва заговора, а в конце - с неохотой - пришел к выводу, что неповоротливая и тяжеловесная комиссия Уоррена права: Освальд действовал в одиночку.

     Трудно, очень трудно для здравомыслящего человека поверить в обратное. Бритва Оккама: самое простое объяснение - обычно правильное.

     На меня также произвело сильное впечатление - и тронуло, и потрясло - повторное чтение книги "Смерть президента" Уильяма Манчестера. В чем-то он ошибался, где-то сбивался на "пурпурную прозу" (к примеру, назвал Марину Освальд рысьеглазой), его анализ мотивов Освальда поверхностен и враждебен - но этот огромный том опубликован лишь через четыре года после того ужасного дня в Далласе, самым первым, и писал его Манчестер, когда все участники этого трагического события были еще живы и сохраняли самые яркие впечатления о случившемся. С учетом постоянной поддержки Жаклин Кеннеди этого проекта никто не отказывался поговорить с Манчестером, и пусть о последствиях он пишет чересчур помпезно, рассказ о событиях двадцать второго ноября получился живой и холодящий кровь, настоящий запрудеровский фильм в словах.

     Что ж... почти все говорили с ним. Марина Освальд - нет, и, возможно, по этой причине Манчестер вывел ее в столь нелицеприятном свете. Марина (здравствовавшая на момент написания мной этого романа) увидела свой шанс в последствиях трусливого деяния своего мужа, и кто может ее за это осуждать? Желающие прочитать ее воспоминания в полном объеме могут найти их в книге Принсиллы Джонсон Макмиллан "Марина и Ли". Я с большим недоверием отношусь ко всему, что она говорит (если другие источники не подтверждают ее слова), но салютую - с определенной неохотой, это правда - ее способности к выживанию.

     Первоначально я пытался написать эту книгу в 1972 году. Отказался от этой идеи, потому что подбор и поиск необходимых материалов оказались непосильными для человека, который работал учителем на ставку. Была и другая причина: прошло только девять лет, рана оставалась слишком свежей. Я рад, что выждал. Когда наконец-то решил вернуться к этой книге, то первым и вполне естественным для меня шагом стало обращение к давнему другу Рассу Дорту с просьбой о подборе необходимых материалов. Он прекрасно справился с обеспечением меня всей необходимой информацией при написании другого большого романа, "Под Куполом"; не подвел и на сей раз. Я пишу это послесловие в окружении гор исследовательских материалов, самые ценные из которых - видеофильмы, отснятые Рассом во время наших долгих (и утомительных) поездок в Даллас, и футовая стопка распечаток электронных писем с ответами на мои вопросы обо всем, от результатов Мировых серий 1958 года до конструкции подслушивающих устройств середины прошлого века. Именно Расс нашел дом Эдвина Уокера, мимо которого проходил маршрут президентского кортежа двадцать второго ноября (прошлое стремится к гармонии), и именно Расс после долгих поисков в архивах Далласа установил вероятный адрес проживания одного необычного человека - Джорджа де Мореншильдта. И между прочим, где был мистер де Мореншильдт вечером 10 апреля 1963 года? Вероятно, не в клубе "Карусель", но если у него и было алиби на момент покушения на генерала, я найти его не смог.

     Мне не хочется утомлять вас своей речью - меня очень раздражают писатели, которые это проделывают, - но я все равно должен выразить признательность некоторым людям. Первый среди них - Гэри Мак, куратор Музея шестого этажа в Далласе. Он ответил на миллиарды вопросов, порой по два или три раза, прежде чем моей тупой голове удавалось все уяснить. Тур по Техасскому хранилищу школьных учебников - тягостная необходимость, но Гэри в немалой степени облегчил его своим остроумием и энциклопедическими знаниями.

     Я также должен поблагодарить Николу Лонгфорд, исполнительного директора Музея шестого этажа, и Меган Брайант, директора отдела коллекций и интеллектуальной собственности. Брайан Коллинс и Рейчел Хоуэлл работают в историческом департаменте публичной библиотеки Далласа, они обеспечили мне доступ к старым фильмам (некоторые из них очень веселые), показывающим, как выглядел Даллас в 1960-1963 годах. Сюзан Ричардс, эксперт Далласского исторического общества, также внесла свою лепту, как и Эми Брамфилд, Дэвид Рейнольдс и сотрудники отеля "Адольф". Старожил Далласа Мартин Ноблс возил нас с Рассом по городу. Он показал нам уже закрытый, но еще не снесенный кинотеатр "Техас", где арестовали Освальда, прежний дом Эдвина Уокера, Гринвилл-авеню (ныне не такое злачное место, как в те времена, когда по ней гуляли проститутки) и Мерседес-стрит, уже без дома 2703. Его действительно уничтожил торнадо... но не в 1963 году. И я премного благодарен Майку (Молчаливому Майку) Макикерну, который пожертвовал свое имя на благотворительные цели.

     Я хочу поблагодарить Дорис Кирнс Гудвин и ее мужа, Дика Гудвина, бывшего помощника Кеннеди, за ответы на мои вопросы о самых худших вариантах развития событий, останься Кеннеди жив. Джордж Уоллес как тридцать седьмой президент США - их идея... но чем больше я об этом думаю, тем более вероятной она мне представляется. Мой сын, писатель Джо Хилл, указал на несколько последствий путешествий во времени, которые я не рассматривал. Он также придумал новую и более интересную концовку. Джо, ты молоток.

     И я хочу поблагодарить свою жену, моего первого читателя и самого строгого и справедливого критика. Верная сторонница Кеннеди, она видела его лично незадолго до смерти и никогда этого не забудет. Спорщица по натуре, Табита (меня это не удивляет, не должно удивлять и вас) - на стороне теоретиков заговора.

     Я что-то изложил не так? Будьте уверены. Что-то изменил, чтобы подстроить под мой сюжет? Естественно. Вот один пример. Ли и Марина действительно побывали на вечеринке, устроенной Джорджем Баухом, на которой присутствовало большинство русских эмигрантов, проживавших в том районе, и Ли ненавидел и презирал этих представителей среднего класса, отвернувшихся от Матери России, но вечеринка имела место быть на три недели позже, чем указано в книге. И хотя Ли, Марина и малышка Джун действительно жили на втором этаже дома 214 по Западной Нили-стрит, я понятия не имею, жил ли кто-нибудь тогда на первом этаже. Но я побывал там (заплатив за экскурсию двадцать баксов) и решил, что грех не использовать описание этой квартиры в романе. Пусть она жалкая и маленькая.

     В основном, однако, я придерживался истины.

     Некоторые люди выразят недовольство тем, что я крайне недоброжелательно описал город Даллас. Я прошу вас с ними не соглашаться. Если на то пошло, рассказ от лица Джейка Эппинга позволил мне многое приукрасить, во всяком случае, в описании Далласа тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. В тот день, когда самолет Кеннеди приземлился в Лав-Филде, Даллас был отвратительным местом. Флаги Конфедерации висели правильно, американские флаги были перевернуты. Некоторые люди в аэропорту держали плакаты "ПОМОЖЕМ ДФК ИСКОРЕНИТЬ ДЕМОКРАТИЮ". Незадолго до того ноябрьского дня Эдлая Стивенсона и супругу Джонсона заплевали далласские избиратели. На миссис Джонсон плевали главным образом домохозяйки, принадлежавшие к среднему классу.

     Сейчас город, конечно, стал лучше, но на Главной улице по-прежнему можно увидеть таблички с надписью "С ОРУЖИЕМ ВХОДИТЬ В БАР ЗАПРЕЩЕНО". Это послесловие - не газетная передовица, но для меня это важный момент, учитывая состояние политической культуры моей страны. Если вы хотите знать, к чему может привести политический экстремизм, посмотрите запрудеровский фильм. Особое внимание уделите кадру 313, на котором разлетается голова Кеннеди.

     Прежде чем закончить, я хочу поблагодарить еще одного человека - ушедшего от нас Джека Финнея, одного из величайших американских фантастов и рассказчиков. Помимо "Похитителей тел", он написал роман "Меж двух времен" - по моему скромному мнению, величайшую историю о путешествии во времени. Первоначально я собирался посвятить эту книгу ему, но в июне родилась моя маленькая очаровательная правнучка Зельда, так что приоритет отдан ей.

     Джек, я уверен, вы бы меня поняли.

Стивен Кинг Бангор, Мэн

Конец.

     Павел Санаев (1969 г. р.) написал в 26 лет повесть о детстве, которой гарантировано место в истории русской литературы. Хотя бы потому, что это гипербола и экстракт состояний, знакомых почти всем, и в особенности советским детям, но никогда еще не представленных в таком концентрированном виде.
     От других сочинений на ту же тему эту повесть решительно отличает лирический характер, в чем, собственно, и состоят загадка и секрет ее обаяния. Это гомерически смешная книга о жутких превращениях и приключениях любви. Поэтому она адресована самому широкому кругу читателей, независимо от возраста, пола и мировоззрения.