Последний в этой поездке автобус "Грейхаунд" высадил меня на Мино-авеню в Оберне, штат Мэн, чуть позже полудня двадцать шестого ноября. После более восьмидесяти часов, проведенных на колесах практически без сна, я чувствовал себя плодом собственного воображения. Меня встретил холод. Бог откашливался и выхаркивал редкий снежок с грязно-серого неба. Я купил джинсы и пару синих рубашек из шамбре, чтобы заменить кухонную униформу, но для здешней погоды такая одежда не годилась.

     За долгие годы, проведенные в Техасе, я и забыл про ноябрьский холод Мэна, однако мое тело быстро все вспомнило и принялось дрожать. Первой моей остановкой стал магазин "Мужская одежда от Луи". Я подобрал себе дубленку и принес продавцу.

     Тот отложил номер "Льюистон сан", чтобы обслужить меня, и я увидел свою фотографию - да, из ежегодника ДОСШ - на первой странице. "ГДЕ ДЖОРДЖ АМБЕРСОН?" - вопрошал заголовок. Продавец пробил покупку и выдал мне чек. Я постучал ногтем по фотоснимку.

     - Как думаете, что с этим парнем?

     Продавец посмотрел на меня и пожал плечами.

     - Он не хочет шумихи, и я его понимаю. Я очень люблю свою жену, но если она внезапно умрет, мне бы не хотелось, чтобы люди тащили мою фотографию в газету или показывали мою плачущую физиономию по телику. А вам?

     - Согласен с вами, - ответил я. - Мне бы тоже.

     - Окажись я на его месте, не давал бы о себе знать до тысяча девятьсот семидесятого года, пока все не утихнет. Как насчет хорошей кепки к этой дубленке? Только вчера поступили из фланели, с плотными отворотами для ушей.

     Я купил и кепку. Потом прохромал два квартала до автобусной станции, размахивая чемоданом в здоровой руке. Мне хотелось немедленно отправиться в Лисбон-Фоллс, чтобы убедиться, что "кроличья нора" на месте. Но окажись она там, я бы сразу же ею и воспользовался, не смог бы устоять, я понимал, что после пяти лет в Стране прошлого еще не готов к тому, чтобы увидеть, во что могла превратиться Страна настоящего. Прежде всего мне требовался отдых. Настоящий отдых, а не дремота в автобусе под плач маленьких детей и смех пьяных мужиков.

     У тротуара стояли четыре или пять такси, снегопад заметно усилился. Я сел в первое, кабина встретила меня теплым дыханием обогревателя. Таксист повернулся ко мне, толстяк с бейджем "ЛИЦЕНЗИРОВАННЫЙ ПЕРЕВОЗЧИК" на мятой шляпе. Я видел его впервые, но знал, что его радиоприемник будет настроен на волну радиостанции Дабл-ю-джей-эй-би из Портленда, а в кармане у него лежит пачка "Лаки страйкс". Что должно повториться, повторяется.

     - Куда едем, шеф?

     Я попросил отвезти меня в "Тамарак мотор корт" на шоссе 196.

     - Считайте, вы уже там.

     Он включил радио, и "Мираклс" запели "Обезьяну Микки".

     - Эти современные танцы, - пробурчал таксист, доставая сигареты. - Никакой пользы от них нет, только учат детей вихлять бедрами.

     - Танец - это жизнь, - ответил я.

     За стойкой стояла другая девушка, но она дала мне тот же номер. Само собой. Стоимость его чуть поднялась, и прежний телевизор заменили на новый, однако к стоявшей на нем комнатной V-образной антенне была прислонена прежняя табличка: "НЕ ИСПОЛЬЗУЙТЕ ФОЛЬГУ". Качество приема за эти годы не изменилось, осталось таким же паршивым. Показывали только "мыльные оперы" - никаких новостей.

     Я выключил телевизор. Повесил на дверь табличку "НЕ БЕСПОКОИТЬ". Задернул шторы. Потом разделся и забрался в кровать. Проспал двенадцать часов, поднимаясь лишь изредка, чтобы в полусне дойти до ванной и отлить. Проснулся уже далеко за полночь, электричество отключили, дул сильный северо-западный ветер. По небу плыл яркий полумесяц. Я достал из стенного шкафа дополнительное одеяло и проспал еще пять часов.

     Снова проснулся при свете зари. Светлыми тонами и пятнами теней "Тамарак мотор корт" напоминал фотографии в "Нэшнл джиографик". Стекла автомобилей, стоявших перед номерами, покрывала изморозь, и я видел парок собственного дыхания. Позвонил на регистрационную стойку, не ожидая ничего хорошего, но трубку сняли сразу, хотя по голосу молодого человека чувствовалось, что я его разбудил. Он заверил меня, что телефон работает и он с радостью вызовет мне такси... куда я хочу поехать?

     - В Лисбон-Фоллс, - ответил я. - Угол Главной улицы и Старой льюистонской дороги.

     - "Фрут"? - уточнил он.

     Я так долго отсутствовал, что поначалу не понял, о чем это он. Потом все срослось.

     - Совершенно верно. "Кеннебек фрут".

     Еду домой, сказал я себе. Слава Тебе Господи, я еду домой.

     Только я лгал сам себе: 2011 год перестал быть моим домом, и я намеревался провести там очень короткое время, при условии, что вообще смогу туда попасть. Может, несколько минут. Теперь своим домом я считал Джоди. Точнее, ему предстояло превратиться в мой дом после приезда туда Сейди. Сейди-девственницы. Сейди с длинными ногами и длинными волосами и склонностью натыкаться на все, что могло попасться под ноги... вот только в критический момент наткнулся и упал я.

     Сейди, которой не обезобразили лицо.

     Она была моим домом.

     В то утро за рулем сидела плотно сбитая женщина старше пятидесяти, в старой черной куртке с капюшоном и бейсболке "Ред сокс". Бейдж "ЛИЦЕНЗИРОВАННЫЙ ПЕРЕВОЗЧИК" отсутствовал. Когда мы повернули на дорогу 196, налево, в сторону Фоллс, она спросила:

     - Вы слышали новости? Готова спорить, что нет... Здесь ведь отключили электричество?

     - Какие новости? - спросил я, в полной уверенности, что уже знаю ответ: Кеннеди мертв. Не важно, по какой причине - несчастный случай, сердечный приступ или все-таки убийство, - но он мертв. Прошлое упрямо, и Кеннеди мертв.

     - Землетрясение в Лос-Анджелесе. - Она произнесла название города как "Лас-Анджли-ис". - Люди уже много лет говорили, что Калифорния просто опустится в океан, и, похоже, были правы. - Она покачала головой. - Я не собираюсь утверждать, что виноват их образ жизни - эти кинозвезды и все такое, - но я убежденная баптистка и не собираюсь говорить, что дело совсем не в этом.

     Мы как раз проезжали лисбонский автокинотетр. "ЗАКРЫТО НА ЗИМУ, - гласило объявление на щите под афишу. - УВИДИМСЯ В 64-М НА НОВЫХ ФИЛЬМАХ".

     - Сильное?

     - Говорят о семи тысячах погибших, но когда слышишь такие числа, становится понятно, что их больше. Чуть ли не все чертовы мосты рухнули, автострады разнесло, всюду пожары. Похоже, та часть города, где жили негры, выгорела полностью. Уэртс! Так вроде бы называется эта часть города. Та самая, где жили черные. Уэртс! Да!

     Я не ответил. Думал о Лохмаче, щенке, который жил у нас, когда мне было девять лет, еще в Висконсине. Мне разрешали играть с ним во дворе до начала школьных занятий, пока не приедет автобус. Я учил его сидеть, приносить палку, перекатываться по земле, все такое, и учился он быстро - умный щенок! Я очень его любил.

     По прибытии автобуса мне полагалось запирать калитку во двор, а уже потом бежать к автобусу. Лохмач всегда ложился на кухонное крыльцо. Моя мать звала его и кормила завтраком после того, как возвращалась, отвезя отца на местную железнодорожную станцию. Я всегда помнил о том, что надо запирать калитку - во всяком случае, не помню, чтобы когда-нибудь забыл это сделать, - но однажды, когда я вернулся из школы, мама сказала мне, что Лохмач мертв. Он оказался на улице, и его сбил автофургон. Она не упрекнула меня словом, но ее взгляд упрекнул, потому что она тоже любила Лохмача.

     "Я запер его, как всегда", - оправдывался я сквозь слезы, и - как и говорю - я верю, что так и сделал. Возможно, потому, что прежде всегда запирал. В тот вечер мы с отцом похоронили Лохмача в нашем дворе. Наверное, это незаконно, пожал плечами отец, но я никому не скажу, если ты не скажешь.

     Потом я долго лежал без сна, мучаясь тем, что не мог вспомнить, запер я калитку или нет, в ужасе от того, что мог ее не запереть. Не говоря уже о чувстве вины. Оно не покидало меня долго, год, а то и больше. Если бы я смог вспомнить, запер калитку или нет, не сомневаюсь, что оно ушло бы раньше. Но я не мог. Запер я калитку или не запер? Вновь и вновь я перебирал в памяти события последнего утра моего щенка, но отчетливо мог вспомнить, лишь как тянул его за поводок и кричал: "Принеси, Лохмач, принеси!"

     То же самое я ощущал, когда ехал в Фоллс. Поначалу пытался сказать себе, что в конце ноября 1963 года землетрясение произошло и в прежней реальности, которую я не менял. Просто я этого не помнил, как не помнил покушение на Эдвина Уокера. Я же говорил Элу Темплтону, что диплом защищал по английскому языку и литературе, а не по истории.

     Но не складывалось. Если бы такое землетрясение произошло в той Америке, где я жил до моего визита в прошлое через "кроличью нору", я бы о нем знал. Конечно, случались и более крупные природные катастрофы - в 2004 году цунами в Индийском океане унесло жизни двухсот тысяч человек, - но семь тысяч погибших - это для Америки много, в два раза больше, чем число жертв одиннадцатого сентября.

     Потом я спросил себя, как содеянное мной в Далласе могло вызвать упомянутую женщиной-таксистом природную катастрофу в Лос-Анджелесе? Ответ напрашивался только один: "эффект бабочки". Но каким образом он мог проявиться так скоро? Никаким. Причинно-следственная связь между этими двумя событиями определенно отсутствовала.

     И все-таки какая-то глубинная часть моего сознания шептала: Это сделал ты. Ты стал причиной смерти Лохмача, то ли оставив калитку открытой, то ли не заперев ее на задвижку... и это сделал ты. Вы с Элом много рассуждали о спасении тысяч жизней во Вьетнаме, но это твой первый реальный взнос в Новую историю: семь тысяч погибших в Лос-Анджелесе.

     Этого просто не могло быть. А если вина все-таки лежала на мне...

     Проблем быть не может, говорил Эл. Если что-то пойдет не так, ты просто вернешь все на круги своя. Это не сложнее, чем стереть ругательство с классной доски.

     - Мистер, - ворвался в мои размышления голос женщины-таксиста, - мы приехали. - Она с любопытством уставилась на меня. - Стоим уже три минуты. Магазины еще не открылись, слишком рано. Вы действительно хотели приехать сюда?

     Я, может, и не хотел, но знал, что должен. Заплатил по счетчику, добавил щедрые чаевые (деньги, в конце концов, принадлежали ФБР), пожелал ей доброго дня и вылез из кабины.

     В Лисбон-Фоллс воняло, как и прежде, но хотя бы не отключили подачу электроэнергии. Желтая мигалка над перекрестком раскачивалась на северо-западном ветру. В "Кеннебек фрут" не горела ни одна лампа, витрину не украшали ни яблоки, ни апельсины, ни бананы. На двери винного магазина висела табличка: "ОТКРЫВАЕМСЯ В 10.00". По Главной улице проезжали редкие автомобили. Несколько пешеходов, подняв воротники, торопливо шли по тротуару. Зато на другой стороне фабрика Ворамбо работала на полную мощь. Даже с того места, где я стоял, до меня доносилось отчетливое шурщ-шурш огромных плоскопрядильных станков. Потом я услышал кое-что еще: кто-то звал меня, пусть и не по одному из двух моих имен.

     - Джимла! Эй, Джимла!

     Я посмотрел в сторону фабрики, думая: Он вернулся, Желтая Карточка вернулся из страны мертвых. Совсем как президент Кеннеди.

     Только тот, кто меня звал, не был Желтой Карточкой, точно так же, как таксист, отвозивший меня от автобусной станции в "Тамарак мотор корт", не был таксистом, с которым я в 1958 году приехал в "Тамарак мотор корт" из Лисбон-Фоллса. Однако оба таксиста во многом напоминали друг друга, потому что прошлое стремится к гармонии. Соответственно и мужчина на другой стороне улицы напоминал алкаша, который просил у меня бакс по случаю двойной выплаты в зеленом доме. Теперь я видел, что он гораздо моложе Желтой Карточки, а его черное пальто более новое и чистое... но практически то же самое.

     - Джимла! Сюда! - звал он. Ветер раздувал длинные полы, раскачивал висевшую на цепи табличку точно так же, как мигалку. Впрочем, надпись на табличке я все равно мог прочесть: " ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ ".

     Прошло пять лет, подумал я, а эта нехорошая сточная труба все еще не отремонтирована.

     - Джимла! Не заставляй меня переходить улицу, чтобы поговорить с тобой.

     Он, наверное, был в состоянии это сделать. Его покончивший с собой предшественник добирался аж до зеленого дома. Но я точно знал, что оказался бы вне пределов досягаемости этого двойника Желтой Карточки, прохромай я достаточно далеко по Старой льюистонской дороге. Он преследовал бы меня до супермаркета "Ред энд уайт", где Эл покупал мясо, однако если бы я успел дойти до автозаправочной станции "Тит Шеврон" или до "Веселого белого слона", то мог бы обернуться и показать ему нос. "Кроличья нора" держала его на привязи.

     Иначе я бы увидел его в Далласе. Я в этом не сомневался, как не сомневался в том, что именно сила тяжести удерживает людей на поверхности земли.

     И словно в подтверждение моих мыслей, он позвал:

     - Джимла, пожалуйста!

     И отчаяние, которое я видел в его лице, напоминало ветер: неосязаемое, но неумолимое.

     Я посмотрел направо, налево, убедился, что автомобилей нет, и перешел на ту сторону улицы, где стоял он. Приближаясь, увидел два отличия: как и его предшественник, он носил мягкую фетровую шляпу с широкими полями, но только чистую, а не грязную. И как у его предшественника, цветная карточка торчала из-под ленты, словно репортерский пропуск из давних времен. Только не желтая, и не оранжевая, и не черная.

     Зеленая.

     - Слава Богу, - вырвалось у него. Он взял мою руку, сжал. Ладонями, почти такими же холодными, как воздух. Я мягко высвободился. Исходившей от него опасности я не чувствовал - только настойчивое, призрачное отчаяние. Но оно могло быть опасным. Могло быть таким же острым, как нож, которым Джон Клейтон изуродовал лицо Сейди.

     - Кто вы? - спросил я. - И почему вы называете меня Джимлой? Джим Ладью живет далеко отсюда, мистер.

     - Я не знаю, кто такой Джим Ладью, - ответил Зеленая Карточка. - Я держался далеко от вашей нити...

     Он замолчал. Его лицо перекосилось. Он поднял руки к вискам и сдавил голову, словно боялся, что выплеснутся мозги. Но мое внимание привлекла именно карточка, засунутая под ленту. До меня вдруг дошло, что цвет у нее не постоянный. На протяжении нескольких секунд он менялся, напомнив мне заставку, которая появлялась на мониторе моего компьютера, если я отходил от него минут на пятнадцать. Зеленый сменился канареечно-желтым. Потом, когда мужчина медленно опустил руки, снова стал зеленым. Но возможно, не таким ярко-зеленым, как в тот момент, когда я заметил карточку.

     - Я держался далеко от вашей нити, насколько возможно, - продолжил мужчина в черном пальто, - но полностью не получалось. Кроме того, нитей сейчас так много. Благодаря вам и вашему другу-повару так много этого дерьма.

     - Я ничего не понимаю, - ответил я, но кривил душой. Я начал соображать, что это за карточка, которую носили с собой и он, и его спившийся предшественник. Эти карточки напоминали индикаторы, которые носят сотрудники атомных электростанций. Только фиксировали они не полученную дозу радиации, а... что? Здравомыслие? Зеленый - с головой все в порядке. Желтый - крыша начинает ехать. Оранжевый - пора звать людей в белых халатах. А когда твоя карточка становится черной...

     Зеленая Карточка не отрывал от меня глаз. С другой стороны улицы он выглядел не старше тридцати. Вплотную - почти сорокапятилетним. А при взгляде в глаза становилось понятно, что лет ему - не счесть, и он не в себе.

     - Вы кто-то вроде хранителя? Охраняете "кроличью нору"?

     Он улыбнулся... или попытался.

     - Так ее называл ваш друг. - Он достал из кармана пачку сигарет. Без этикетки. Такого я не видел никогда, ни в Стране прошлого, ни в Стране настоящего.

     - Она единственная?

     Он достал зажигалку, сложил руки лодочкой, чтобы ветер не задул огонек, поднес его к сигарете. Запахло сладким, больше похожим на марихуану, чем на табак. Но не марихуаной. И хотя он не говорил, что это за сигарета, я понял, что она лечебная. Что-то вроде "Гудис паудер".

     - Их несколько. Представьте себе имбирный эль, который налили в стакан и оставили.

     - Понятно...

     - Через два или три дня весь углекислый газ уйдет, но несколько пузырьков останутся. То, что вы называете "кроличьей норой", это и не нора вовсе. Это пузырь. Что касается охраны... нет. На самом деле, нет. Это было бы хорошо, но мы так мало можем сделать, чтобы не ухудшить ситуацию. В этом проблема путешествий во времени, Джимла.

     - Меня зовут Джейк.

     - Отлично. Что мы делаем, Джейк, так это наблюдаем. Иногда предупреждаем. Как Кайл пытался предупредить вашего друга-повара.

     Так, значит, звали этого безумца. Совершенно нормальное имя. Кайл, это ж надо. Реальность происходящего только все усугубляла.

     - Он никогда не пытался предупредить Эла! Только просил у него бакс, чтобы купить дешевого вина!

     Зеленая Карточка затянулся сигаретой и уставился на крошащийся бетон, хмурясь, будто что-то на нем читал. Слышалось только шурш-шурш плоскопрядильных станков.

     - Поначалу он пытался. По-своему. Но вашего приятеля так взволновал найденный им новый мир, что он не обращал внимания. И к тому времени Кайл уже разваливался. Это... как это у вас называется? Профессиональная вредность. Мы подвергаемся невероятному психическому стрессу. Знаете почему?

     Я покачал головой.

     - Подумайте. Сколько исследовательских и закупочных путешествий совершил ваш друг-повар, прежде чем пришел к мысли отправиться в Даллас, чтобы остановить Освальда? Пятьдесят? Сто? Двести?

     Я попытался вспомнить, как давно стояла "Закусочная Эла" в фабричном дворе, и не смог.

     - Вероятно, даже больше.

     - И что он вам говорил? Каждое путешествие - первое?

     - Да. Полный сброс на ноль.

     Зеленая Карточка устало рассмеялся.

     - Конечно, говорил. Люди верят тому, что видят. И все же ему следовало знать, что это не так. И вам следовало знать. Каждое путешествие создает свою собственную нить, а когда их становится достаточно много, они всегда запутываются. Ваш друг не задавался вопросом, как он может снова и снова покупать одно и то же мясо? Или почему вещи, которые он приносил из тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, не исчезали, когда он отправлялся в следующее путешествие?

     - Я спрашивал его. Он не знал, поэтому игнорировал это.

     Мужчина начал улыбаться, но улыбка тут же превратилась в гримасу боли. Зеленый цвет начал уходить с карточки, засунутой под ленту шляпы. Зеленая Карточка глубоко затянулся сладко пахнущей сигаретой. Цвет вернулся, набрал густоты.

     - Да, игнорировать - очевидный вариант. Мы все так делаем. Даже после того как психика Кайла начала разваливаться, он, безусловно, знал, что походы в винный магазин только ухудшают его состояние, но все равно ходил туда. Я его не виню. Уверен, вино облегчало боль. Особенно ближе к концу. Возможно, все закончилось бы не так ужасно, если бы он не мог добраться до винного магазина... если бы тот находился вне круга... но он мог. Да и вообще, кто может сказать? Ни о какой вине здесь речь не идет, Джейк. Никто никого не осуждает.

     Меня это порадовало, но только потому, что мы могли говорить на эту безумную тему как более-менее здравомыслящие люди. Впрочем, его чувства не так уж меня и волновали. Я все равно собирался сделать то, что должен.

     - Как вас зовут?

     - Зак Ланг. Родом из Сиэтла.

     - Сиэтла какого года?

     - Этот вопрос не имеет отношения к нашему текущему разговору.

     - Пребывание здесь причиняет вам боль, да?

     - Да. Моя психика долго не выдержит, если я не вернусь назад. И последствия останутся навсегда. Среди таких, как я, высок процент самоубийств, Джейк. Очень высок. Люди - а мы люди, не сверхъестественные существа, если вы вдруг так решили - не способны держать в голове множество нитей реальности. Это тебе не использование собственного воображения. Совсем нет. Нас, конечно, готовят, но мы чувствуем, как все это разъедает разум. Будто кислота.

     - То есть каждое путешествие полностью на ноль не сбрасывается.

     - Да и нет. Оно оставляет налет. Всякий раз, когда ваш друг-повар...

     - Его звали Эл.

     - Да, наверное, я это знал, но моя память начала давать слабину. Как при болезни Альцгеймера, только это не Альцгеймер. Все потому, что мозг пытается увязать эти наслоения реальностей. Нити создают множественные образы будущего. Некоторые - ясные, большинство - смутные. Потому-то Кайл и думал, что вас зовут Джимла. Он, наверное, слышал это имя, продвигаясь вдоль одной из нитей.

     Он его не слышал, подумал я. Видел в каком-то путешествии по нити. На рекламном щите в Техасе. Может, и моими глазами.

     - Вы не знаете, какой вы счастливчик, Джейк. Для вас путешествовать во времени так просто.

     Не так и просто, подумал я. Вслух сказал:

     - Возникают парадоксы. Самые разные. Или нет?

     - Нет, это неправильное слово. Речь о налете. Разве я вам не сказал? - Чувствовалось, что точно он не знает. - Налет засоряет машину. И со временем наступает момент, когда она... останавливается.

     Я подумал о взорвавшемся двигателе "Студебекера", который мы с Сейди украли.

     - Новые и новые покупки мяса в пятьдесят восьмом году - не такая уж беда, - продолжил Зак Ланг. - Да, некоторые проблемы это вызывало, но вполне терпимые. Потом начались большие изменения. И спасение Кеннеди - самое большое из всех.

     Я попытался заговорить, но не смог.

     - Вы начинаете понимать?

     Не совсем, только в общих чертах, но уже чертовски перепугался. Будущее висело на нитях. Как кукла-марионетка. Святой Боже.

     - Землетрясение... его вызвал я. Когда спас Кеннеди, я... что? Разорвал пространственно-временной континуум? - Фраза прозвучала не глупо. Наоборот, прозвучала очень веско. У меня заболела голова.

     - Вам нужно вернуться, Джейк, - мягко сказал он. - Вам нужно вернуться и увидеть своими глазами, что вы наделали. Что принесла ваша тяжелая и, несомненно, обусловленная добрыми намерениями работа.

     Я промолчал. Прежде меня тревожило возвращение, но теперь я начал его бояться. И разве существовала более зловещая фраза, чем вам нужно увидеть своими глазами, что вы наделали ? С ходу я придумать не мог.

     - Идите. Посмотрите. Проведите там немного времени. Но только немного. Если это не поправить сразу, случится катастрофа.

     - Большая?

     Он ответил спокойным, ровным голосом.

     - Она может уничтожить все.

     - Планету? Солнечную систему? - Я оперся рукой о стену сушильного сарая, чтобы устоять на ногах. - Галактику? Вселенную?

     - Больше. - Он выдержал паузу, чтобы убедиться, что я его понимаю. Карточка под лентой начала переливаться, стала желтой, вновь зеленой. - Саму реальность.

     Я подошел к цепи. Табличка с надписью " ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ " поскрипывала, раскачиваясь на ветру. Оглянулся на Зака Ланга, пришельца из неведомо какого времени. Он бесстрастно смотрел на меня, полы длинного пальто бились о голени.

     - Ланг. Эти гармонии... Я вызвал их все. Да?

     Он вроде бы кивнул. Точно я сказать не могу.

     Прошлое боролось с изменением, потому что оно уничтожало будущее. Изменение создавало...

     Я подумал о старом рекламном ролике аудиокассеты "Меморекс". В нем показывался хрустальный бокал, который разрушали звуковые колебания. Гармонические колебания.

     - И с каждым изменением, которое мне удавалось привнести, эти колебаний усиливались. В этом настоящая опасность, так? Эти гребаные гармонические колебания?

     Ответа я не получил. Возможно, он знал, но забыл. Возможно, и не знал.

     Спокойно, сказал я себе... как и пятью годами раньше, когда в моих волосах еще не появились первые нити седины. Спокойно.

     Я нырнул под цепь, и мое левое колено запротестовало. Потом несколько мгновений постоял рядом с высокой зеленой стеной сушильного сарая, поднимавшейся по левую руку. На этот раз кусок бетона не отмечал начала невидимой лестницы. Как далеко от цепи она находилась? Я не мог вспомнить.

     Я двинулся медленно, медленно, скребя подошвами по растрескавшемуся бетону. Шурш, шурш, говорили плоскопрядильные станки... а потом, после шестого шага, и седьмого, слова изменились: Слишком далеко, слишком далеко. Я сделал еще шаг. И еще. Скоро добрался бы до дальнего конца сушильного сарая и снова вышел бы во двор. "Кроличья нора" исчезла. Пузырь лопнул.

     Новый шаг, и я, хоть и не наткнулся на ступеньку, увидел, что моя нога раздвоилась. Она стояла и на бетоне, и одновременно на грязном зеленом линолеуме. Еще шаг, и раздвоился уже весь я. Большая часть моего тела находилась рядом с сушильным сараем фабрики Ворамбо в 1963 году, но остальное оказалось где-то еще, и отнюдь не в кладовке "Закусочной Эла".

     А если я выйду из "кроличьей норы" не в Мэне, даже не на Земле, а в каком-то другом странном измерении? В каком-то месте с немыслимым красным небом и воздухом, который отравит мои легкие и остановит сердце?

     Я оглянулся, увидел Лонга в длинном пальто, полы которого трепал ветер. Его лицо по-прежнему оставалось бесстрастным. Ты предоставлен сам себе, казалось, говорило оно. Я ничего не могу для тебя сделать.

     Оно все говорило правильно, но, не попав в Страну настоящего, я не мог вернуться в Страну прошлого. И Сейди навсегда осталась бы мертвой.

     Я закрыл глаза и продвинулся еще на шаг. Внезапно почувствовал слабый запах аммиака и какой-то другой, более неприятный. После того как ты пересек полстраны, сидя в глубине автобуса "Грейхаунд", этот второй запах узнавался безошибочно. Так пахло в туалетной кабинке, и для избавления от этого запаха требовалось более сильное средство, чем освежитель воздуха "Глейд".

     По-прежнему не открывая глаз, я снова шагнул вперед, и в голове раздался странный хлопок. Я открыл глаза. И оказался в маленьком, грязном туалете. Унитаза не было. Он него осталась лишь черная дыра. В дальнем углу лежала древняя дезодорирующая таблетка, из ярко-синей ставшая тускло-серой. По ней взад-вперед бегали муравьи. Угол, в котором я появился, отгораживали картонные коробки с пустыми бутылками и банками. Они напомнили мне снайперское гнездо Ли.

     Я отодвинул пару коробок и направился к двери. Потом вернулся, поставил коробки на место. Не имело смысла облегчать кому-либо путь к "кроличьей норе". Мало ли кто мог случайно набрести на нее. Позаботившись об этом, я вышел из туалета, обратно в 2011 год.

     В последний раз я уходил через "кроличью нору" в глубоком сумраке, и, само собой, вышел из нее в той же темноте, всего лишь на две минуты позже. За эти две минуты изменилось многое, я это мог разглядеть и без дневного света. За последние сорок восемь лет фабрика сгорела. От нее осталась часть закопченных стен, упавшая дымовая труба (напомнившая мне - естественно - дымовую трубу, которую я видел в Дерри, на месте металлургического завода Китчнера) и несколько груд кирпича. Никаких следов "Уютного уголка Мэна", "Л. Л. Бина" или других магазинов. Только сгоревшие развалины фабрики на берегу Андроскоггина. Ничего больше.

     В пятилетнюю экспедицию по спасению Кеннеди я отправлялся достаточно прохладным июньским вечером. Теперь же меня встретила жуткая жара. Я снял дубленку, купленную в Оберне, и бросил в дурно пахнущую туалетную комнату. Когда закрыл дверь, увидел на ней табличку: "ТУАЛЕТОМ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО!!! ПРОРВАНА СТОЧНАЯ ТРУБА!!!"

     Молодые красавцы президенты умирали, и молодые красавцы президенты жили, красивые молодые женщины жили, а потом умирали, но прорванные сточные трубы под двором старой фабрики Ворамбо существовали, похоже, вечно.

     И цепь я увидел. Пошел к ней вдоль грязной стены из шлакоблоков, которая заменила стену сушильного сарая. Когда нырнул под цепь и вышел к фасаду, выяснилось, что это заброшенный магазинчик товаров повседневного спроса, который назывался "Быстро и дешево". Окна были разбиты, полки вынесены. Остались лишь стены, пол да потолок. У дальней стены тлела лампочка аварийного освещения: аккумулятор находился на последнем издыхании и гудел, как умирающая муха, бьющаяся о стекло. На полу кто-то написал баллончиком с краской одно предложение, и света едва хватило для того, чтобы его прочесть: "УБИРАЙСЯ ИЗ ГОРОДА, ПАКИСТАНСКИЙ УБЛЮДОК".

     Я пересек крошащийся бетон фабричного двора. Автомобильная стоянка для рабочих фабрики исчезла. На ее месте ничего не построили. Она превратилась в прямоугольный пустырь, где валялись разбитые бутылки и куски асфальта и поднимались островки наполовину засохших кустарников. Кое-где с ветвей свисали использованные презервативы, словно ленты, оставшиеся после какой-то давней вечеринки. Я поднял голову, но звезд не увидел. Небо застилали низкие и достаточно тонкие облака, пропускавшие рассеянный лунный свет. Желтую мигалку на пересечении Главной улицы и дороги 196 (когда-то известной как Старая льюистонская дорога) сменил светофор, но он не работал. Значения это не имело: автомобили не ездили ни по улице, ни по дороге.

     "Фрут" канул в Лету. Теперь там зиял котлован. Напротив него, на месте зеленого дома 1958 года и банка 2011 года моей реальности, находилось торговое заведение, которое называлось "Продовольственный кооператив провинции Мэн". Окна, правда, были выбиты, а товаров внутри не осталось. Выглядел кооператив точно так же, как и магазин "Быстро и дешево".

     Пересекая пустынный перекресток, я замер, услышав громкий чавкающе-рвущий звук. Почему-то решил, что такой звук может издавать только самолет изо льда, тающий при прорыве звукового барьера. Земля задрожала. Взвыла и замолкла сирена автомобильной сигнализации. Залаяли собаки. Потом затихли, одна за другой.

     Землетрясение в Лос-Анджели-исе, подумал я. Семь тысяч погибших.

     Огни фар появились на шоссе 196, и я торопливо захромал к дальнему тротуару. Мимо проехал небольшой автобус с надписью "КОЛЬЦЕВОЙ" в освещенном окошечке маршрута. Название что-то мне напомнило, но я не знаю, что именно. Наверное, какую-то гармонию. На крыше вращались какие-то устройства, напоминавшие вентиляторы. Ветровые турбины? Такое возможно? Звуков, характерных для двигателя внутреннего сгорания, я не слышал, только мерное электрическое гудение. Я наблюдал за автобусом, пока широкий полукруг единственного заднего огня не скрылся из виду.

     Ладно, бензиновые двигатели в этой версии будущего - этой нити, по терминологии Зака Ланга - вышли из употребления. Так ведь это хорошо?

     Возможно, но воздух казался тяжелым, даже мертвым, когда я набирал его в легкие, и оставлял после себя какой-то привкус, напомнивший мне о запахе, шедшем от трансформатора моего детского электропоезда, если я очень уж сильно его разгонял.

     Пора выключить его и дать отдохнуть, говорил в таких случаях мой отец.

     Несколько магазинов на Главной улице вроде бы еще работало, но большинство зданий превратилось в руины. Замусоренный тротуар потрескался. У бордюра стояло полдесятка автомобилей, или бензиново-электрические гибриды, или с вращающимися устройствами на крыше: "Хонда-зефир", "Такуро-спирит", "Форд-бриз". Все выглядели старыми, парочка была выпотрошена. У всех на ветровом стекле красовалась розовая наклейка с черными буквами, достаточно большими, чтобы прочитать надпись и в сумраке: "НАКЛЕЙКА "А" ВСЕГДА ПОЗВОЛЯЕТ ПОЛУЧИТЬ НОРМИРОВАННЫЕ ТОВАРЫ".

     Группа подростков шла по другой стороне улицы. Они о чем-то болтали и смеялись.

     - Эй! - крикнул я им. - Библиотека еще открыта?

     Они посмотрели на меня. Я увидел красные светлячки сигарет... только, судя по запаху, курили они марихуану.

     - Да пошел ты, козел! - крикнул один.

     Другой повернулся, стянул штаны, показал мне голый зад.

     - Все книги, которые там найдешь, твои!

     Последовал общий гогот, и они пошли дальше, разговаривая тихими голосами и оглядываясь.

     Голый зад меня не смутил - я такое уже видел, - но эти взгляды мне не понравились. Тихие голоса - еще меньше. Они могли что-то замышлять. Джейк Эппинг в это бы не поверил, в отличие от Джорджа Амберсона. Джорджу пришлось многое пережить, и именно Джордж наклонился, поднял два увесистых куска бетона и сунул в передние карманы, на всякий случай. Джейк счел это глупостью, но возражать не стал.

     Еще через квартал торгово-деловой район (пусть и такой плохонький) резко оборвался. Меня догнала пожилая женщина, нервно поглядывавшая на подростков на другой стороне улицы, которые находились чуть впереди. Голову женщина повязала платком, рот и нос закрывал респиратор вроде тех, что носили люди с ХОБЛ или прогрессирующей эмфиземой.

     - Мэм, вы не знаете, работает ли библио...

     - Отстань! - Она смотрела на меня большими испуганными глазами. Луна на мгновение выплыла из-за облаков, и я увидел, что лицо женщины покрыто язвами. Одна, под правым глазом, проела плоть до кости. - У меня есть бумага, разрешающая находиться на улице, на ней печать Совета, так что отстань от меня! Я иду к моей сестре! Эти мальчишки - уже беда, а скоро они начнут искать жертву. Если прикоснешься ко мне, я включу жужжалку, и придет констебль.

     Почему-то я в этом сомневался.

     - Мэм, я всего лишь хочу узнать, работает ли биб...

     - Ее уже много лет как закрыли, а книги выбросили. Там сейчас проводят Собрания ненависти. Отстань от меня, а не то вызову констебля.

     Она пошла дальше, оглядываясь каждые несколько секунд, чтобы убедиться, что я не иду за ней. Я подождал, пока она удалится на безопасное, по ее мнению, расстояние, и двинулся дальше по Главной улице. Колено чуть оправилось после безумного забега по лестнице далласского книгохранилища, но я все равно хромал и чувствовал, что хромать придется еще не один день. В некоторых домах за задернутыми шторами горел свет, однако "Энергетическая компания центрального Мэна" не имела к этому никакого отношения. Горожане пользовались фонарями Коулмана, а кое-где даже керосиновыми лампами. Но в основном дома стояли темные. Некоторые выгорели. На стене одного такого дома я увидел фашистскую свастику, на стене другого - написанные краской из баллончика слова "ЕВРЕЙСКАЯ КРЫСА".

     Эти мальчишки - уже беда, а скоро они начнут искать жертву.

     И... она действительно сказала: "Собрания ненависти"?

     Перед одним из редких домов, которые находились в пристойном состоянии - этот в сравнении с большинством смотрелся как особняк, - я увидел длинную коновязь, совсем как в фильме-вестерне... и привязанных к ней настоящих лошадей. Когда луна вновь выглянула в просвет между облаками, я смог разглядеть кучки лошадиного навоза, некоторые свежие. Подъездную дорожку перегораживали ворота. Луна спряталась за облаком, так что я не смог прочитать, что написано на железных листах, но о содержании догадался и без чтения: "ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ".

     Я услышал, как впереди кто-то отчетливо произнес одно слово: "Блин!"

     Голос был немолодой, определенно не принадлежавший этим подросткам, и доносился он с моей стороны улицы. Мужчина, который произнес это слово, злился. Более того, злился, похоже, на себя. Я пошел на голос.

     - Твою мать! - в отчаянии воскликнул голос. - Вот говно!

     Мужчина находился примерно в квартале от меня. Прежде чем я добрался туда, громко звякнуло что-то металлическое, и мужчина закричал:

     - Убирайтесь отсюда! Чертовы маленькие сопливые сучата! Убирайтесь отсюда, пока я не достал пистолет!

     Ему ответил издевательский смех. Смеялись, конечно, обкурившиеся подростки, ищущие жертву, потом заговорил тот - в этом я не сомневался, - кто показал мне голый зад:

     - У тебя только один пистолет, который в штанах, и готов спорить, ствол у него давно согнулся!

     Опять смех, потом треснуло что-то металлическое.

     - Говнюки, вы сломали мне спицу! - И тут в голосе мужчины появились нотки страха. - Нет, нет, оставайтесь на своей чертовой стороне!

     Облака разошлись. Выглянула луна. В ее блеклом свете я увидел старика в инвалидном кресле. Он переезжал одну из улиц, выходящих на Главную, - Гаддард-стрит, если названия не изменились. Одно из колес угодило в глубокую рытвину, и потому кресло сильно наклонилось влево. Подростки направлялись к нему. Парень, пославший меня, держал в руке пращу с заложенным в нее камнем. Теперь стало ясно, откуда взялся металлический звон и треск.

     - Есть старые баксы, дедуля? Если уж об этом зашла речь, есть новые баксы или консервы?

     - Нет. Если уж вам не хватает совести вытащить меня из ямы, по крайней мере уйдите и оставьте меня в покое!

     Но они искали беззащитную жертву и, конечно же, уходить не собирались. Решили ограбить его, отнять то малое, что могло быть при нем, возможно, избить и уж точно вытряхнуть из инвалидного кресла.

     Джейк и Джордж слились воедино, и теперь оба жаждали крови.

     Внимание мальчишек сосредоточилось на старике, сидевшем в инвалидном кресле, и они не видели, как я иду к ним по диагонали - точно так же я пересекал шестой этаж Техасского хранилища школьных учебников. Моя левая рука мало на что годилась, но к правой претензий не было, я накачал ее за три месяца занятий лечебной гимнастикой, сначала в "Паркленде", потом в "Эден-Фоллоус". И точность броска я сохранил, не зря же играл третьим бейсменом в средней школе. Первый камень я бросил с тридцати футов, и он угодил Голожопому в грудь. Тот вскрикнул от боли и неожиданности. Подростки - все пятеро - повернулись ко мне. Когда они это сделали, я увидел, что их лица обезображены, как и у перепуганной женщины. Парень с пращой, мистер Да-Пошел-Ты, выглядел хуже остальных. На месте его носа зияла дыра.

     Я переложил второй кусок бетона из левой руки в правую и бросил в самого высокого из подростков, в дылду в большущих мешковатых штанах, которые тот подтянул до самой грудины. Он поднял руку, чтобы защититься. Кусок бетона угодил в нее, вышиб из пальцев косяк. Подросток взглянул на меня и побежал. Голожопый последовал за ним. Трое остались.

     - Врежь им, сынок! - завопил старик в инвалидном кресле. - Давно пора, клянусь Богом!

     Я не сомневался, что пора, но числом они превосходили меня, а все снаряды я расстрелял. Однако имея дело с подростками, взять верх в такой ситуации можно только одним способом - не выказывать страха, демонстрировать истинно взрослую злобу. Продолжать переть на них, что я и делал. Схватил мистера Да-Пошел-Ты за старенькую футболку правой рукой, левой вырвал у него пращу. Он смотрел на меня, широко раскрыв глаза, не сопротивляясь.

     - Бздун! - Я наклонился к нему, чуть ли не ткнулся своим носом в... ткнулся бы в его нос, если бы тот не сгнил. От подростка пахло потом, дымом марихуаны и грязью. - Какой же ты бздун, если готов напасть на старика в инвалидном кресле.

     - Кто вы...

     - Чарли гребаный Чаплин. Ездил во Францию, чтобы посмотреть, как танцуют дамы. А теперь вали отсюда.

     - Отдайте мне мою...

     Я знал, чего он хочет, и звезданул пращей ему по лбу. Раздавил одну из язв, оттуда потек гной с кровью. От боли его глаза наполнились слезами. Меня же наполнили отвращение и жалость, но я постарался не выказать ни первого, ни второй.

     - Ничего не получишь, бздун, кроме шанса убраться отсюда, прежде чем я вырву твои никчемные яйца из твоей, несомненно, гниющей мошонки и засуну в дыру, которая у тебя теперь на месте носа. У тебя один шанс. Воспользуйся им. - Я набрал полную грудь воздуха и выкрикнул ему в лицо, окатив его капельками слюны: - Бегом!

     Затем я наблюдал, как они убегают, испытывая стыд и восторг примерно в равных пропорциях. Прежнему Джейку удавалось угомонить даже особо буйных в классах для выполнения домашнего задания, в том числе и в пятницу перед каникулами, но на большее он не годился. Новый Джейк отчасти стал Джорджем. А Джордж многое пережил.

     За моей спиной раздался хриплый кашель, напомнивший мне об Эле Темплтоне. Когда приступ прошел, старик заговорил:

     - Парень, я бы многое отдал, чтобы увидеть, как эти злобные говнюки улепетывают, сверкая пятками. Я не знаю, кто вы, но у меня в кладовке осталось немного "Гленфиддиша", и если вы вытащите меня из этой чертовой рытвины и откатите домой, я разделю его с вами.

     Луна выглянула снова, и пока она светила в разрыве между облаками, я разглядел его лицо. Он отрастил длинную седую бороду, и из носа торчала трубочка, но даже по прошествии пяти лет я без труда узнал человека, который втянул меня в эту историю.

     - Привет, Гарри, - поздоровался я.

Окончание следует...