Я ехал на юг по автостраде "Миля-в-минуту" и пытался убедить себя, что мне нет нужды тревожиться о Каролин Пулин. Говорил себе, что она - объект эксперимента Эла Темплтона, не моего, а эксперименты Эла, как и его жизнь, закончились. Напоминал себе, что случай Пулин разительно отличается от случая Дорис, Троя, Тагги и Эллен. Да, Каролин до конца жизни останется с парализованными ногами, да, это ужасно. Но паралич от пули - это одно, а смерть от ударов кувалды - совсем другое. Каролин Пулин все равно ждала долгая и полнокровная жизнь, как в инвалидном кресле, так и без него. Я говорил себе, что это безумие - ставить под удар мою главную миссию, позволяя упрямому прошлому дотянуться до меня, схватить, перемолоть.
     Бесполезно.
     Первую ночь я собирался провести в Бостоне, но вновь и вновь видел Даннинга на отцовской могиле и раздавленную корзинку цветов. Он заслуживал смерти - черт, его требовалось убить, - однако пятого октября он еще не причинил никакого урона своей семье. Во всяком случае, второй семье. Я мог сказать себе (и говорил!), что первой он урон причинил и к тринадцатому октября был уже дважды убийцей, причем одной из его жертв стал маленький мальчик, - но подтверждением тому являлись лишь слова Билла Теркотта.
     В итоге мне захотелось уравновесить причиненное мной зло, пусть обойтись без него не представлялось возможным, каким-то добрым деянием. И вместо того чтобы ехать в Бостон, я свернул с автострады в Оберне и покатил в озерную часть Мэна. Прибыл в пансионат, где останавливался Эл, уже в сумерках. Снял самый большой из четырех домиков с видом на озеро по смехотворным межсезонным расценкам.
     Эти пять недель, возможно, стали лучшими в моей жизни. Я никого не видел, кроме пожилой пары, которая хозяйничала в местном магазинчике, где я дважды в неделю покупал продукты, и мистера Уинчелла, владельца пансионата. Он заезжал по воскресеньям, чтобы убедиться, что я в полном здравии и всем доволен. Всякий раз, когда он задавал эти вопросы, я отвечал утвердительно и не лгал. Он дал мне ключ от ангара, где хранилось разное снаряжение, и каждое утро и вечер я брал каноэ, если видел, что вода спокойна. Помню, как в один из таких вечеров я наблюдал полную луну, бесшумно поднимавшуюся над деревьями, серебряную дорожку, которую она проложила на воде, и отражение моего каноэ подо мной, напоминавшее утонувшего близнеца. Где-то закричала гагара, ей ответила еще одна. Скоро к разговору присоединились другие. Я вытащил из воды весло и просто сидел в трехстах ярдах от берега, смотрел на луну и слушал общение гагар. Помнится, подумал: если небеса все-таки есть и они не такие, как здесь и сейчас, я не хочу туда отправляться.
     Начали набирать силу осенние цвета: сначала скромно-желтые, потом оранжевые, наконец, слепящие огненно-красные, по мере того как осень прогоняла прочь еще одно мэнское лето. В магазине стояли картонные коробки, доверху наполненные книгами карманного формата без обложек , и я прочел не меньше трех десятков: детективы Эда Макбейна, Джона Д. Макдональда, Честера Хаймса и Ричарда С. Пратера, слезливые мелодрамы "Пейтон-плейс" и "Надгробие Дэнни Фишеру", десятки вестернов, один научно-фантастический роман под названием "Охотники на Линкольна", о том, как путешественники во времени пытались записать "забытую" речь Авраама Линкольна.
     Если я не читал и не плавал на каноэ, то гулял по лесу. Обычно во второй, подернутой дымкой, половине теплых долгих осенних дней, когда туманно-золотистый свет просачивался сквозь листву. Вечера выдавались такими спокойными, что воздух, казалось, вибрировал от тишины. По шоссе 114 автомобили проезжали редко, а после десяти вечера - практически никогда. В это время часть мира, куда я приехал отдохнуть, принадлежала только гагарам и ветру в хвойных деревьях. Мало-помалу образ Фрэнка Даннинга, лежащего на могиле отца, начал таять, и я уже не столь часто вспоминал, как в мавзолее Трекера бросил еще дымящуюся сувенирную подушку на изумленные глаза убитого.
     В конце октября, когда последние листья слетали с деревьев, а ночная температура опустилась до тридцати с небольшим градусов , я начал ездить в Дарэм, обследовал территорию в окрестностях Боуи-Хилла, где через пару недель начиналась охота. Молельный дом квакеров, упомянутый Элом, послужил отличным ориентиром. Нашел я и сухое дерево, нависшее над дорогой, вероятно, то самое, которое пытался оттащить Эл, когда подъехал Эндрю Каллем в оранжевом охотничьем жилете. Я также нашел дом стрелка и проследил его вероятный маршрут до Боуи-Хилла.
     Никаких особых планов я не строил. Собирался полностью повторить путь Эла. Приехать в Дарэм пораньше, остановиться у упавшего дерева, начать его оттаскивать, изобразить сердечный приступ. Но, определившись с местоположением дома Каллема, я свернул к стоявшему в полумиле "Магазину Брауни", чтобы выпить чего-нибудь холодного, и увидел в витрине плакат, который подсказал мне новую идею. Безумную, конечно, но интересную.
     Крупная надпись на плакате гласила: "РЕЗУЛЬТАТЫ ТУРНИРА ОКРУГА АНДРОСКОГГИН ПО КРИББИДЖУ". Ниже приводился список из чуть ли не пятидесяти фамилий. Победивший житель Уэст-Минот набрал десять тысяч "колышков", что бы это ни значило. На счету занявшего второе место было девять тысяч пятьсот. А третье место, с восемью тысячами двадцатью двумя "колышками", занял - его имя обвели красным, что и привлекло мое внимание, - Энди Каллем.
     Совпадения случаются, но я все больше склонялся к мысли, что они крайне редки. Что-то срабатывало, понимаете? Где-то во Вселенной (или за ее пределами) пощелкивала огромная машина, проворачивая свои легендарные шестерни.
     На следующий день я подъехал к дому Каллемов около пяти часов вечера. Припарковался позади "Форда"-универсала с панелями под дерево и пошел к двери.
     На мой стук открыла миловидная женщина в фартуке с оборочками и малышкой на сгибе руки, и с первого взгляда я понял, что все делаю правильно. Потому что Каролин Пулин стала бы не единственной жертвой трагедии пятнадцатого ноября, пусть только она и оказалась бы в инвалидном кресле.
     - Да?
     - Меня зовут Джордж Амберсон, мэм. - Я приподнял шляпу. - Я хотел бы узнать, не представится ли мне возможность поговорить с вашим мужем?
     Конечно же, такая возможность представилась. Он уже стоял позади жены, обнимая ее за плечи. Молодой парень, еще не достигший тридцати, смотрел на меня с вопросительной улыбкой. Малышка потянулась к его лицу, а когда он поцеловал ее пальчики, засмеялась. Каллем протянул мне руку, и я пожал ее.
     - Чем я могу вам помочь, мистер Амберсон?
     Я поднял доску для криббиджа.
     - Судя по тому, что я увидел в "Магазине Брауни", вы отменный игрок. Поэтому у меня к вам предложение.
     На лице миссис Каллем отразилась тревога.
     - Мы с мужем методисты, мистер Амберсон. Эти турниры - забава. Он выиграл кубок, и я рада вытирать с него пыль, чтобы он красиво смотрелся на каминной доске, но если вы хотите играть в карты на деньги, то ошиблись адресом. - Она улыбнулась. Я видел, что улыбка далась ей не без усилий, но по-прежнему осталась доброжелательной. Мне она нравилась. Они оба мне нравились.
     - Она права. - Голос Каллема звучал твердо, пусть в нем и слышалось сожаление. - Я играл по центу за колышек, когда валил лес, но это было до того, как я встретил Марни.
     - Я не настолько обезумел, чтобы играть с вами на деньги, - ответил я, - потому что я вообще не умею играть. Но хочу научиться.
     - В таком случае заходите, - предложил он. - Я с радостью вас научу. На это уйдет не больше пятнадцати минут, а обедать мы будем через час. Чего там, если вы умеете складывать до пятнадцати и считать до тридцати одного, то сможете играть в криббидж.
     - Уверен, хороший игрок должен не только считать и складывать, иначе вы не стали бы третьим в первенстве Андроскоггина, - ответил я. - И мне бы хотелось узнать не только правила. Я хочу купить день вашего времени. Если точно, пятнадцатое ноября. Скажем, с десяти утра до четырех дня.
     Теперь на лице жены появился испуг. Она прижала малышку к груди.
     - За шесть часов вашего времени я заплачу вам двести долларов.
     Каллем нахмурился.
     - Что за игру вы ведете, мистер?
     - Я надеюсь, что это криббидж. - Такого объяснения определенно не хватило. Я видел это по их лицам. - Послушайте, я не собираюсь дурить вам головы, утверждая, что за этим ничего не стоит, но если я попытаюсь объяснить, вы примете меня за сумасшедшего.
     - Я уже так думаю, - подала голос Марни Каллем. - Пусть уходит, Энди.
     - В этом нет ничего плохого, ничего противозаконного, ничего опасного, и это не афера, клянусь вам. - Но мне в голову уже закралась мысль, что ничего не выдает, с клятвой или без. Идея оказалась с изъяном. И теперь Каллем отнесется ко мне очень настороженно, встретив пятнадцатого ноября неподалеку от Молельного дома квакеров.
     Но я продолжал гнуть свое, чему научился в Дерри.
     - Это всего лишь криббидж. Вы учите меня играть, мы играем несколько часов, я отдаю вам двести долларов, и мы все расстаемся друзьями. Что вы на это скажете?
     - Откуда вы, мистер Амберсон?
     - Приехал из Дерри, недавно. Занимаюсь коммерческой недвижимостью. Сейчас я в отпуске на Себаго, потом поеду на юг. Вам нужны имена? Рекомендации? - Я улыбнулся. - Люди, которые подтвердят, что я не псих?
     - В сезон охоты он по субботам уходит в лес, - ответила миссис Каллем. - Это его единственный шанс, потому что он работает всю неделю и до дома добирается практически в сумерках, когда уже не имеет смысла заряжать ружье.
     На ее лице по-прежнему читалось недоверие, но я увидел и кое-что еще, вселявшее надежду. Когда ты молода; у тебя ребенок, а у мужа тяжелая физическая работа (об этом говорили его мозолистые, с потрескавшейся кожей руки), две сотни долларов - это много продуктов. Или, в 1958-м, два с половиной месячных взноса по закладной.
     - Я могу пропустить один день в лесу, - вставил Каллем. - Да и дичь около города практически выбили. Только на Боуи-Хилле еще можно подстрелить этого чертова оленя.
     - Следи за тем, что говоришь при ребенке, мистер Каллем, - резко бросила она, но улыбнулась, когда он поцеловал ее в щеку.
     - Мистер Амберсон, мне надо поговорить с женой. - Каллем повернулся ко мне. - Ничего, что вам придется постоять на крыльце минуту или две?
     - У меня есть вариант получше. Я поеду в "Брауни" и куплю шипучку. - Так большинство деррийцев называло любую газировку. - Вам привезти чего-нибудь прохладительного?
     Они вежливо отказались, а потом Марни Каллем закрыла дверь перед моим носом. Я поехал в "Брауни" и купил "Орандж краш" себе и лакричного червяка для малышки, предположив, что ей понравится, если она такое уже ест. "Каллемы мне откажут, - думал я. - Вежливо, но твердо". Незнакомец, да еще с таким странным предложением. Я-то надеялся, что на этот раз изменить прошлое будет проще, раз Эл уже дважды его менял. Выходило, что это не тот случай.
     Но меня ждал сюрприз. Каллем согласился, а его жена позволила мне дать лакричного червяка малышке, которая взяла угощение с радостным смехом, пососала и начала им причесываться. Они пригласили меня остаться на ужин, но я отказался. Предложил Энди Каллему задаток в пятьдесят долларов, от которого он отказался... но потом все-таки взял по настоянию жены.
     Я вернулся на Себаго в превосходном настроении, однако утром пятнадцатого ноября, по пути в Дарэм (поля так заиндевели, что одетые в оранжевое охотники оставляли следы), оно изменилось. Он позвонит в полицию штата или местному констеблю, думал я. И пока меня будут допрашивать в ближайшем полицейском участке, пытаясь выяснить, какая у меня придурь, отправится охотиться в лес у Боуи-Хилла.
     Но на подъездной дорожке стоял только "Форд" Каллема с панелями под дерево. Я взял новую доску для криббиджа и пошел к двери. Энди открыл ее и спросил:
     - Готовы к уроку, мистер Амберсон?
     Я улыбнулся.
     - Да, сэр, готов.
     Он отвел меня на заднее крыльцо: не думаю, что его женушка хотела, чтобы я находился в доме с ней и малышкой. Правила оказались очень простые. Под колышками подразумевались очки. Игра заключалась в том, чтобы дважды пройти вокруг доски. Я узнал, что такое правый валет, последовательность, застрять в грязевой яме и "загадочные девятнадцать" - так называемая невозможная рука. Потом мы начали игру. Сначала я вел счет, но прекратил, как только Каллем вырвался вперед на четыреста очков. Время от времени издалека доносился выстрел, и Каллем обреченно смотрел на лес, который начинался сразу за его небольшим двором.
     - В следующую субботу, - сказал я ему после очередного такого взгляда. - В следующую субботу вы точно отправитесь на охоту.
     - Скорее всего пойдет дождь, - ответил он, потом рассмеялся. - Мне-то чего жаловаться? Я получаю удовольствие и зарабатываю деньги. Вы играете все лучше, Джордж.
     В полдень Марни приготовила нам ленч - большие сандвичи с тунцом и по миске домашнего томатного супа. Мы поели на кухне, а потом она предложила нам продолжить игру за кухонным столом. Все-таки решила, что я неопасен. Меня это очень порадовало. Я давно уже понял, какие они милые люди, эти Каллемы. Прекрасная пара с прекрасным ребенком. Иногда думал о них, слушая, как Марина и Ли Освальды кричат друг на друга в дешевых съемных квартирах... или видя, как они, по крайней мере один раз, вываливаются со своей злобой на улицу. Прошлое стремится к гармонии, а также старается все уравновесить, и у него получается. Каллемы - одна сторона доски-качалки, Освальды - другая.
     А Джейк Эппинг, известный также как Джордж Амберсон? Само собой, перелом.
     Ближе к концу нашего марафона я выиграл первую игру. Тремя играми позже, уже в самом начале пятого, я его разгромил и рассмеялся от счастья. Малышка Дженна рассмеялась вместе со мной, потом наклонилась вперед из своего высокого стульчика и по-свойски дернула меня за волосы.
     - Все! - воскликнул я, продолжая смеяться. Трое Каллемов мне вторили. - На этом ставлю точку! - Я достал бумажник и выложил три купюры по пятьдесят долларов на красно-белую клетчатую клеенку, покрывавшую стол. - Ни один цент не пропал даром.
     Энди пододвинул купюры ко мне.
     - Уберите их обратно в бумажник, где им самое место, Джордж. Я получил слишком много удовольствия, чтобы еще брать ваши деньги.
     Я кивнул, словно соглашаясь, а потом пододвинул купюры к Марни, которая тут же их схватила.
     - Спасибо вам, мистер Амберсон. - Она с упреком посмотрела на мужа, потом вновь на меня. - Мы найдем, на что их потратить.
     - Хорошо. - Я встал и, потянувшись, услышал, как хрустит позвоночник. Где-то - в пяти милях от дома Каллемов, может, в семи - Каролин Пулин и ее отец возвращались к четырехдверному пикапу с надписью на водительской двери "СТРОИТЕЛЬНЫЕ И СТОЛЯРНЫЕ РАБОТЫ ПУЛИНА". Может, подстрелили оленя, может, и нет. В любом случае они - я в этом не сомневался - провели отличный день в лесу, болтая, как умеют отцы с дочерьми, и наслаждаясь компанией друг друга.
     - Оставайтесь на ужин, Джордж, - предложила Марни. - У меня тушеная фасоль и хот-доги.
     Я остался, а потом мы смотрели выпуск новостей по маленькому настольному телевизору Каллемов. Сообщили о несчастном случае на охоте в Нью-Хэмпшире, но не в Мэне. Я позволил уговорить себя на второй кусок яблочного коблера, хотя уже наелся до отвала. Потом встал и поблагодарил их за гостеприимство.
     Энди Каллем протянул руку.
     - В следующий раз сыграем бесплатно, хорошо?
     - Будьте уверены. - Следующего раза быть не могло, и, думаю, он это знал.
     Его жена, как выяснилось, тоже. Она подошла ко мне, когда я уже собирался сесть за руль. Малышку укрыла одеялом и надела ей на голову шапочку, но сама пальто не накинула. Я видел пар ее дыхания, и она дрожала от холода.
     - Миссис Каллем, вы должны вернуться в дом, прежде чем просту...
     - От чего вы его спасли?
     - Простите?
     - Я знаю, почему вы пришли. Я молилась, пока вы играли на крыльце, и получила от Бога ответ, но не полный. От чего вы его спасли?
     Я положил руки на ее трясущиеся плечи и заглянул в глаза.
     - Марни... если бы Бог хотел, чтобы вы это узнали, Он бы вам сказал.
     Внезапно она обхватила меня руками, прижала к себе. От удивления я ответил тем же. Крошка Дженна, зажатая между нами, переводила глаза с нее на меня.
     - Что бы это ни было, спасибо вам, - прошептала Марни мне в ухо. От ее теплого дыхания по коже побежали мурашки.
     - Идите в дом, милая. Пока не закоченели.
     Дверь открылась. На пороге появился Энди с банкой пива в руке.
     - Марни? Марн?
     Она отступила на шаг. Посмотрела на меня широко раскрытыми черными глазами.
     - Бог прислал нам ангела-хранителя. Я не буду об этом говорить, но никогда не забуду. Буду слагать в сердце своем . - И она поспешила к крыльцу, где ее ждал муж.
     Ангел. Второй раз я услышал это слово и слагал его в своем сердце, сначала ночью, когда долго лежал без сна в коттедже, потом утром, когда плавал на каноэ по ровной глади озера под холодно-синим, поворачивающим на зиму небом.
     Ангел-хранитель.
     В понедельник, семнадцатого ноября, я увидел первых белых мух, кружащих в воздухе, и принял их за знак свыше. Собрал вещи. Поехал в Себаго-Виллидж и нашел мистера Уинчелла в ресторане "Лейксайд", где он пил кофе и ел пончики (в 1958 люди съедали множество пончиков). Я отдал ему ключи и сказал, что прекрасно отдохнул и отлично провел время. Он просиял.
     - Это хорошо, мистер Амберсон. Так и должно быть. Вы заплатили до конца месяца. Напишите адрес, куда я смогу отправить деньги за последние две недели, и я вышлю чек по почте.
     - Я не знаю, где буду, пока боссы в головном офисе не примут корпоративного решения, - ответил я, - но обязательно вам напишу. - Путешественники во времени постоянно лгут.
     Он протянул руку.
     - Такие постояльцы мне в радость.
     Я пожал ее.
     - Взаимно.
     Сел в "Санлайнер" и покатил на юг. Снял номер в бостонском отеле "Паркер-хаус", вечером погулял по пользующейся дурной славой Боевой зоне . После недель тишины и покоя Себаго от сияния неона и толп вечерних гуляк - в большинстве своем молодых, в большинстве своем мужчин, преимущественно в военной форме - у меня случился приступ агорафобии, и я затосковал по умиротворенным вечерам западного Мэна, где редкие магазины закрывались в шесть, а после десяти дороги вымирали.
     Следующую ночь я провел в отеле "Харрингтон" в округе Колумбия. А еще через три дня добрался до западного побережья Флориды.

     На юг я ехал по автостраде 1. Часто ел в придорожных ресторанах с "маминой домашней кухней", где "Синяя тарелка" , включая фруктовый салат на закуску и пирог с шариком мороженого на десерт, стоила восемьдесят центов. Не встретил ни одного кафе быстрого обслуживания, если не считать таковым "Говард Джонсон" с его двадцатью восемью вкусами и Простаком Саймоном на логотипе. Видел отряд бойскаутов, жгущих костер из осенних листьев под присмотром командира отряда. Видел женщин в длинных пальто и галошах, пасмурным днем снимавших с веревок выстиранное белье из опасения, что пойдет дождь. Видел пассажирские поезда под названием "Южный экспресс" или "Звезда Тампы", мчавшиеся в те американские края, где зиму не пускали на порог. Видел стариков, куривших трубки на скамейках городских площадей. Видел миллион церквей и кладбище, на котором не меньше сотни прихожан стояли вокруг еще не засыпанной могилы и пели "Старый шершавый крест". Я видел людей, строящих амбары. Я видел людей, помогающих людям. Двое таких, ехавших на пикапе, остановились, чтобы помочь мне, когда у "Санлайнера" выбило крышку радиатора. Произошло это в Виргинии, около четырех часов дня, и один из них спросил, не нужно ли мне место для ночлега. Я могу представить, что такое возможно и в 2011 году, но с большой натяжкой.
     И вот что еще. В Северной Каролине я свернул на заправочную станцию "Хамбл ойл" и, пока в бак заливали бензин, отошел за угол, чтобы воспользоваться туалетом. Увидел две двери и три надписи. "МУЖСКОЙ" - на одной двери. "ЖЕНСКИЙ" - на другой. Третью сделали на дощечке со стрелкой, которая указывала на заросший кустами склон. Надпись гласила: "ДЛЯ ЦВЕТНЫХ". Заинтригованный, я пошел вниз по тропинке. В нескольких местах поворачивался боком, чтобы не коснуться маслянистых, густо-зеленых, с красноватым отливом листьев ядовитого плюща. Я надеялся, что папы и мамы, которые вели детей к той туалетной кабинке, что ждала внизу, могли определить, какую опасность представляет это растение, потому что в конце пятидесятых большинство детей носило короткие штанишки.
     Но никакой кабинки я не нашел. Заканчивался спуск узким ручьем, через который была перекинута доска, установленная на два крошащихся бетонных столбика. Мужчина мог отлить, стоя на берегу: расстегнул ширинку, достал - и вперед. Женщина могла присесть, одной рукой держась за куст (не следовало только хвататься за ядовитый плющ). Доска предназначалась для тех, кто хотел справить большую нужду. Может, и под проливным дождем.
     И если после моего рассказа у вас сложилось впечатление, что 1958 год - это "Энди и Опи" , вспомните об этой тропинке, хорошо? Той самой, обрамленной ядовитым плющом. И о доске над ручьем.

     Я обосновался в шестидесяти милях к югу от Тампы, в городе Сансет-Пойнт. За восемьдесят долларов в месяц арендовал небольшой домик на самом прекрасном (и по большей части пустынном) берегу, какой мне только доводилось видеть. На этой полоске пляжа стояли еще четыре домика, такие же скромные, как мой. Что же касается уродливых макмэншнов , которые позднее расползлись по этой части штата, как бетонные поганки, то я не увидел ни одного. Супермаркет находился на десять миль южнее, в Нокомисе, сонном торговом районе Вениса. Шоссе 41, Тамайами-трейл, мало чем отличалось от сельской дороги. На нем приходилось сбрасывать скорость, особенно ближе к сумеркам, потому что именно в это время крокодилам и броненосцам нравилось переползать на ту сторону. Между Сарасотой и Венисом вдоль дороги располагались лотки с фруктами, маленькие магазинчики, пара баров и танцевальный зал, который назывался "У Блэки". За Венисом дорога пустела, по крайней мере до Форт-Майерса.
     Джордж Амберсон больше не интересовался недвижимостью. К весне 1959 года в Америку пришла рецессия. На флоридском побережье Мексиканского залива все продавали и никто не покупал, поэтому Джордж Амберсон воспользовался предложением Эла: стал начинающим писателем, получившим наследство от относительно богатого дядюшки. На эти деньги он вполне мог прожить, во всяком случае, какое-то время.
     Я действительно писал, причем не одну книгу, а две. По утрам, на пике бодрости, работал над рукописью, которую вы сейчас читаете (если книга найдет своего читателя). По вечерам переключался на роман, который предварительно назвал "Место убийства". Речь шла, разумеется, о Дерри, но в романе я дал городу другое название - Доусон. Начал я его исключительно для того, чтобы пускать пыль в глаза. На случай что у меня появятся друзья и кто-то спросит, над чем я работаю. Тогда я мог предъявить этот роман ("утреннюю рукопись" я хранил в стальном денежном ящике под кроватью). Но со временем "Место убийства" перестало быть камуфляжем. Я начал думать, что роман получается очень ничего, и грезил, что когда-нибудь смогу увидеть его в печати.
     Час на мемуары с утра и второй на роман вечером оставляли много свободного времени, которое требовалось заполнить. Я попробовал рыбалку, благо рыбы для ловли хватало, однако мне не понравилось, и больше я этим не занимался. Прогулки доставляли удовольствие на заре и на закате, но не в разгар дня. Я стал регулярным посетителем единственного книжного магазина в Сарасоте и проводил долгие (и по большей части счастливые) часы в маленьких библиотеках Нокомиса и Оспри.
     Еще я читал и перечитывал материалы по Освальду. Наконец понял, что такое поведение граничит с одержимостью, и убрал тетрадку в сейф, к "утренней рукописи". Я считал заметки Эла исчерпывающими, и тогда они мне таковыми и казались, но по мере того как время - эта конвейерная лента, на которой мы все едем, - подвозило меня к той точке, где моя жизнь могла пересечься с жизнью будущего убийцы, мое мнение начало меняться. Я находил в них дыры.
     Иногда я проклинал Эла за то, что его стараниями мне пришлось втянуться в эту миссию без должной подготовки, но на ясную голову осознавал, что дополнительное время ничего бы не решило. Может, не пошло на пользу. Возможно, Эл это знал. Даже если бы он не покончил с собой, в моем распоряжении осталась бы неделя или две, а сколько книг написано о цепочке событий, которые привели к тем выстрелам в Далласе? Сто? Триста? Думаю, ближе к тысяче. Некоторые соглашались с Элом в том, что Освальд действовал один, другие заявляли, что Освальд - часть тщательно спланированного заговора, третьи пребывали в полной уверенности, что он вовсе и не нажимал спусковой крючок, а оказался, как он себя и назвал после ареста, козлом отпущения. Покончив с собой, Эл избавил меня от ахиллесовой пяты любого ученого - желания проводить все новые и новые исследования, прежде чем сделать решительный шаг.

     Иногда я ездил в Тампу, где осторожные вопросы вывели меня на букмекера по имени Эдуардо Гутиеррес. Убедившись, что я не коп, он с удовольствием начал принимать мои ставки. Сначала я поставил деньги на победу "Миннеаполис лейкерс" над "Селтикс" в чемпионате 1959 года, показав себя полнейшим профаном: "Лейкерс" не выиграли ни одной игры. Я также поставил на победу "Канадиенс" над "Мэйпл лифе" в кубке Стэнли и выиграл... но только отбил свои деньги. "Мелочь, а приятно, браток" - как сказал бы мой друг Чез Фрати.
     Мой единственный крупный выигрыш случился весной шестидесятого, когда на Кентуккийском дерби я поставил на Винишен Уэй, хотя признанным фаворитом считался Болли Эйк. Гутиеррес сказал, что при ставке в тысячу долларов он даст коэффициент четыре к одному, а при двух тысячах - пять к одному. Помявшись для приличия, я поставил две тысячи и стал богаче на десять тысяч долларов. Он заплатил с той же улыбкой, что и Фрати, но его глаза поблескивали сталью, что меня особо не взволновало.
     Гутиеррес, кубинец по рождению, весил не больше ста сорока фунтов в мокрой одежде, однако раньше работал на новоорлеанскую мафию, в те дни возглавляемую плохишом по имени Карлос Марчелло. Этот слушок дошел до меня в бильярдной, которая располагалась рядом с парикмахерской, где Гутиеррес принимал ставки (и где в подсобке сутками напролет шла игра в покер под фотографией скудно одетой Дианы Дорс). Мужчина, с которым я играл в "девятку", наклонился ко мне, огляделся, чтобы убедиться в отсутствии нежелательных ушей, и прошептал: "Ты знаешь, что говорят о мафии, Джордж? Мафиози - это навсегда".
     Я бы хотел поговорить с Гутиерресом о его годах в Новом Орлеане, но полагал, что проявлять любопытство - идея не из лучших, особенно после моего выигрыша на Кентуккийском дерби. Если бы я решился - и если бы нашел благовидный предлог для того, чтобы затронуть этот момент, - спросил бы Гутиерреса, а знаком ли он с другим известным членом семьи Марчелло, бывшим боксером Чарлзом Марретом по прозвищу Страшила. Я почему-то думаю, что он ответил бы положительно, поскольку прошлое находится в гармонии с собой. Жена Страшилы Маррета была сестрой Маргариты Освальд. То есть он приходился Ли Харви Освальду дядей.

     Одним весенним днем 1959 года (весна во Флориде бывает; местные говорили мне, что в иной год она длится целую неделю) я открыл почтовый ящик и нашел пригласительную открытку из публичной библиотеки Нокомиса. Я записался на новый роман Бада Шулберга "Разочарованный", и он поступил в библиотеку. Я тут же прыгнул в "Санлайнер" - лучший автомобиль для места, которое со временем назовут Солнечным берегом - и поехал в библиотеку.
     В вестибюле на обратном пути заметил новый плакат на завешанной всякими бумажками доске объявлений. Плакат очень уж бросался в глаза - ярко-синий, с карикатурно трясущимся человечком, уставившимся на большущий термометр, ртуть в котором опустилась до десяти градусов ниже нуля. "ПРОБЛЕМА С ВЫСШИМ ОБРАЗОВАНИЕМ? - вопрошал плакат. И тут же отвечал: - ВЫ МОЖЕТЕ ПОЛУЧИТЬ ЗАОЧНЫЙ ДИПЛОМ ОБЪЕДИНЕННОГО КОЛЛЕДЖА ОКЛАХОМЫ! НАПИШИТЕ НАМ, ЧТОБЫ УЗНАТЬ ПОДРОБНОСТИ!"
     От Объединенного колледжа Оклахомы дурно пахло, хуже, чем от тушеной макрели, но в моей голове сверкнула мысль. Возможно, потому что я уже совсем закис. Освальд по-прежнему служил в морской пехоте, демобилизация ждала его только в сентябре, после чего он отправится в Россию, где попытается отказаться от американского гражданства. Ему это не удастся, но после показушной - и, вероятно, липовой - попытки самоубийства в московском отеле русские позволят ему остаться в стране. На испытательный срок. Он проведет там около тридцати месяцев, работая на радиозаводе в Минске. На какой-то вечеринке встретит девушку, Марину Прусакову. Красное платье, белые туфельки, написал Эл в своей тетрадке. Красивая. Одета для танцев.
     С ним все понятно, но что в это время делать мне? Объединенный колледж предлагал приемлемый вариант. Я написал, желая узнать подробности, и ответ не заставил себя ждать: пришел каталог, содержавший великое множество дипломов. Меня заворожила возможность получить степень бакалавра английского языка и литературы за триста долларов (наличными или почтовым переводом). От меня требовалось лишь успешно пройти тест из пятидесяти вопросов. На каждый предлагалось несколько ответов, так что оставалось только найти правильный.
     Я отправил деньги почтовым переводом, мысленно распрощавшись с тремя сотнями, и послал заполненный бланк заявления на прохождение теста. Две недели спустя получил из Объединенного колледжа тонкий конверт из плотной бумаги, в котором лежали два отпечатанных на ротаторе листка. Буквы во многих местах расплывались. Вопросы предлагались замечательные. Привожу два, которые произвели на меня самое большое впечатление:
     22. Какая фамилия была у Моби?
     А. Том
     Б. Дик
     В. Гарри
     Г. Джон
     37. Кто написал "Том о 7 карнизах"?
     А. Чарлз Диккенс
     Б. Генри Джеймс
     В. Энн Брэдетрит
     Г. Натаниэль Готорн
     Д. Никто из перечисленных
     Закончив наслаждаться этим замечательным тестом, я выбрал ответы (иногда восклицая: "Да вы надо мной смеетесь!") и отослал тест в Энид, штат Оклахома. Оттуда пришла открытка с поздравлениями: экзамен я сдал. После того как я заплатил еще пятьдесят долларов - "административный сбор", - мне сообщили, что диплом выслан на мой адрес. Так они написали, и да - свершилось. Выглядел диплом гораздо лучше вопросника. Особенно впечатляла золотая печать. Когда я представил диплом администратору школьного совета округа Сарасота, этот достойный человек принял его без единого вопроса и включил меня в список замещающих учителей.
     В результате в учебный год, начавшийся осенью пятьдесят девятого и закончившийся летом шестидесятого, я преподавал один-два дня в неделю. И как же мне это нравилось! Ученики были прекрасны - юноши с короткими стрижками, девушки с конскими хвостами и в юбках с пуделем до середины голени, - хотя я отдавал себе отчет, что в классах вижу исключительно лица разных оттенков ванили. Работа замещающим учителем позволила мне вновь открыть для себя важную личностную особенность: мне нравилось писать, и я обнаружил, что получается у меня достойно, но любил я учить. Меня это вдохновляло, пусть и не могу объяснить, как именно. Или не хочу. Объяснения - это такая дешевая поэзия.
     Мой лучший день в карьере замещающего учителя в Западной сарасотской школе настал, когда я пересказал ученикам класса по американской литературе сюжет романа "Над пропастью во ржи" (в школьной библиотеке книга находилась под запретом, и ее бы незамедлительно конфисковали, принеси ученик роман в эти святые чертоги), а потом предложил поговорить о главной претензии Холдена Колфилда: школа, взрослые, американский образ жизни - все липа. Детки раскачивались медленно, но к тому времени как прозвенел звонок, пытались говорить все сразу, а некоторые едва не опоздали на следующий урок: очень уж им хотелось высказаться о том, что не так в окружающем их обществе и жизни, которую планировали для них родители. Глаза сверкали, лица раскраснелись от волнения. И я не сомневался, что в местных книжных магазинах возникнет спрос на некую книгу в темно-красной обложке. Последним ушел мускулистый парень в свитере футбольной команды. Он напоминал мне Лося Мейсона из комиксов "Арчи".
     - Как бы мне хотелось, чтобы вы все время здесь работали, мистер Амберсон, - сказал он с мягким южным выговором. - Вы мне нравитесь больше других.
     Я не просто понравился ему как учитель. Я понравился ему больше других. Очень приятно слышать такое от семнадцатилетнего парня, который выглядел так, словно впервые проснулся за все свои ученические годы.
     В том же месяце, только чуть позже, меня пригласил в свой кабинет директор, угостил несколькими доброжелательными фразами и кока-колой, а потом спросил: "Сынок, ты ведешь подрывную деятельность?" Я заверил его, что нет. Сказал, что голосовал за Айка. Мои ответы вроде бы его успокоили, но он предложил мне в будущем придерживаться "рекомендованного списка литературы". Меняются прически, и длина юбок, и сленг, но директора старшей школы? Никогда.

     Однажды на лекции в колледже (случилось это в Университете Мэна, в настоящем колледже, где я получил настоящий диплом бакалавра) профессор психологии высказал мнение, что люди действительно обладают шестым чувством. Он называл его интуитивным мышлением и говорил, что чувство это наиболее развито у мистиков и преступников. К мистикам я себя не относил, но понимал, что я беглец из собственного времени и убийца (я, разумеется, мог считать убийство Фрэнка Даннинга оправданным, но полиция определенно со мной бы не согласилась). И если это не превращало меня в преступника, тогда уже ничто не смогло бы превратить.
     "Мой вам совет: если вы оказались в ситуации, когда вам может угрожать опасность, - сказал профессор в тот день 1995 года, - положитесь на интуицию".
     Я решил так и поступить в июле 1960-го. Все больше тревожился из-за Эдуардо Гутиерреса. Мелкая сошка, конечно, но не следовало забывать про его связи с мафией... и холодный блеск глаз, когда он выплачивал мне выигрыш по кентуккийской ставке, неоправданно высокой, теперь я это уже понимал. Почему я так поступил, хотя денег мне вполне хватало? Не от жадности, скорее, ради тех приятных ощущений, которые, наверное, испытывает хороший бэттер, когда перед ним зависает крученый мяч. В некоторых случаях ты просто не можешь не отправить его мощным ударом за пределы стадиона. Вот я и врезал по этому мячу, как любил говорить в радиорепортажах Лео Дюрошер по прозвищу Дерзкий, а теперь сожалел об этом.
     Я сознательно проиграл две последние ставки, сделанные у Гутиерреса, изо всех сил пытаясь показать собственную дурость, доказывая, что мне случайно повезло, а вообще я могу только проигрывать, но интуитивное мышление говорило, что проделал я это не очень убедительно. Моему интуитивному мышлению не понравилось, когда Гутиеррес начал приветствовать меня: "Посмотрите! Вот идет мой янки из Янкиленда". Не просто "янки", а "мой янки".
     Допустим, он попросил одного из игроков в покер проследить за мной до Сансет-Пойнт от Тампы. Может ли Гутиеррес убедить других игроков или парочку громил, которым он ссудил деньги (а процент он брал немалый), чтобы они рассчитались с ним, проехавшись в Сансет-Пойнт и вернув ему то, что осталось от десяти тысяч? Мой здравый смысл утверждал, что это чушь и такой сюжет годится только для детективных телесериалов вроде "Сансет-Стрип, 77", но интуитивное мышление придерживалось иного мнения. Интуитивное мышление говорило, что этот маленький человечек с редеющими волосами может дать добро на вторжение в дом да еще велит избить меня до полусмерти, если я буду возражать. Я не хотел, чтобы меня избили, и не хотел, чтобы меня ограбили. Меньше всего мне хотелось, чтобы в руки связанного с мафией букмекера попали мои записи. Не нравилось мне и то, что приходилось убегать поджав хвост, но, черт побери, рано или поздно моя миссия все равно привела бы меня в Техас, так почему не отправиться туда раньше? Опять же, береженого Бог бережет. И это я впитал с молоком матери.
     В результате, после одной практически бессонной июльской ночи, когда радар интуитивного мышления сигналил очень уж тревожно, я собрал свои вещи (ящик с мемуарами и деньгами спрятал под запаской), оставил записку и последний чек с арендной платой для владельца домика и покатил на север по автостраде 19. Первую ночь провел в унылой гостинице для автомобилистов в Дефуньяк-Спрингс. В сетках от насекомых хватало дыр, и пока я не погасил свет (лампочку без абажура, свисавшую с потолка на шнуре), меня осаждали комары размером с истребитель.
     Однако спал я как младенец. Никаких кошмаров, и встроенный радар интуитивного мышления помалкивал. Этого вполне хватило для крепкого сна.
     Первое августа я провел в Галфпорте, штат Луизиана, хотя в первом отеле, где я хотел остановиться, на окраине города, мне дали от ворот поворот. Портье в "Красной крыше" объяснил, что их отель только для негров, и направил меня в "Гостеприимство Юга", по его словам, лучший отель в Гафф-поуте. Может, и так, но я бы предпочел "Красную крышу". В соседнем с отелем баре-барбекю кто-то потрясающе играл слайдом .

     Новый Орлеан не находился на прямой, соединяющей Тампу и Большой Д, но с молчащим радаром интуиции меня охватили туристические настроения... хотя посетить я хотел не Французский квартал, не улицу Бьенвиль и не Вью-Карре.
     Я купил у уличного торговца карту и нашел дорогу к единственной городской достопримечательности, которая меня интересовала. Припарковался и после пятиминутной прогулки вышел к дому 4905 по Мэгезин-стрит, где Ли с Мариной и их дочь Джун будут жить весной и летом того года, который станет последним для Джона Кеннеди. Дом определенно требовал ремонта, но еще не превратился в развалюху. Железная изгородь высотой по пояс окружала заросший травой двор. Краска первого этажа, когда-то белая, облезла и цветом напоминала мочу. Доски обшивки верхнего этажа покрасить не удосужились, и они посерели от времени и непогоды. Разбитое окно закрывал кусок картона с надписью "СДАЕТСЯ. ЗВОНИТЬ MU3-4192". Ржавая сетка отгораживала крыльцо, на котором в сентябре тысяча девятьсот шестьдесят третьего года после наступления темноты Ли Освальд будет сидеть в нижнем белье, шепча: "Пах! Пах! Пах!" - и стрелять в прохожих из незаряженной винтовки, самой знаменитой в истории Америки.
     Я думал об. этом, когда кто-то похлопал меня по плечу, и чуть не вскрикнул. Но наверняка подпрыгнул, потому что молодой чернокожий мужчина уважительно отступил на шаг и поднял пустые руки, показывая,, что угрозы от него не исходит.
     - Извините, са-а. Извините, не хотел ва-ас пуга-ать.
     - Все нормально, - ответил я. - Моя вина.
     Такое заявление смутило его, но он обратился ко мне по делу и теперь решил довести его до конца... хотя для этого ему пришлось вновь подойти вплотную, потому что об этом деле следовало говорить только шепотом. Он поинтересовался, не хочу ли я купить несколько волшебных палочек. Я подумал, что знаю, о чем он говорит, но полной уверенности не было, пока он не добавил:
     - Болотная трава-а высшего ка-ачества.
     Я ответил, что пас, но готов дать ему полдоллара, если он подскажет мне лучший отель Южного Парижа. Когда юноша заговорил снова, он почти перестал тянуть слова.
     - Кому как, но я бы поставил на "Монтелеоне", - И подробно объяснил, как туда добраться.
     - Благодарю. - Я протянул ему монету, и она тут же исчезла в одном из его многочисленных карманов.
     - Скажите, а чего вы смотрите на эту развалюху? - Он мотнул головой в сторону обветшалого дома. - Хотите купить?
     Старина Джордж Амберсон без труда вернулся в образ риелтора.
     - Вы живете неподалеку? Как по-вашему, выгодное дело?
     - Некоторые дома на этой улице - да, но не этот. Он выглядит так, будто в нем живут привидения.
     - Пока еще нет, - ответил я и направился к своему автомобилю, оставив его в недоумении смотреть мне вслед.

     Я достал сейф из багажника и положил на переднее пассажирское сиденье "Санлайнера", с тем чтобы отнести в мой номер в "Монтелеоне". Но пока швейцар заносил в фойе другие мои чемоданы, я обнаружил кое-что на полу у заднего сиденья и ощутил чувство вины, несоразмерное с проступком. Уроки детства запоминаются лучше всего, и, сидя на коленях матери, я среди прочего узнал, что книги в библиотеку надо всегда возвращать вовремя.
     - Мистер Швейцар, вас не затруднит подать мне вон ту книгу, пожалуйста? - попросил я.
     - Да, са-а! С ра-адостью!
     На полу лежал роман "Записки коробейника", который я взял в публичной библиотеке Нокомиса примерно за неделю до того, как принял решение сделать ноги. Наклейка на пластиковой защитной обложке - "ТОЛЬКО СЕМЬ ДНЕЙ, ПРОЯВИТЕ УВАЖЕНИЕ К СЛЕДУЮЩЕМУ ЧИТАТЕЛЮ" - с упреком смотрела на меня.
     Поднявшись в номер, я взглянул на часы и увидел, что еще шесть вечера. Летом библиотека открывалась в полдень и работала до восьми. Междугородный звонок - одна из немногих услуг, в 1960-м стоивших дороже, чем в 2011-м, но детское чувство вины взяло свое. Я позвонил на коммутатор отеля и продиктовал номер библиотеки Нокомиса, напечатанный на кармашке для библиотечной карточки, приклеенном к чистому листу в конце книги. Под номером телефона была надпись: Пожалуйста, позвоните, если задерживаете книгу дольше, чем на три дня. Конечно же, чувство вины еще усилилось.
     Моя телефонистка уже говорила с другой телефонисткой. Слышались какие-то тихие голоса. Я осознал, что большинство этих людей не доживет до того времени, из которого я пришел. Потом на другом конце провода пошли гудки.
     - Алло, публичная библиотека Нокомиса, - ответила мне Хэтти Уилкерсон, но голос этой милой старушки звучал так, будто она находилась в очень большой стальной бочке.
     - Добрый вечер, миссис Уилкерсон...
     - Алло? Алло? Вы меня слышите? Междугородный звонок, чтоб его!
     - Хэтти? - теперь я кричал. - Это Джордж Амберсон!
     - Джордж Амберсон? Господи! Откуда вы звоните, Джордж?
     Я уже собрался сказать правду, но интуиционный радар громко пикнул, и я прокричал:
     - Из Батон-Руж.
     - В Луизиане?
     - Да! У меня одна ваша книга! Я только сейчас ее нашел! Я ее вам выш...
     - Кричать нет необходимости, Джордж, связь теперь гораздо лучше. Вероятно, телефонистка вставила до упора штекер. Я так рада слышать ваш голос. Слава Богу, что вы уехали. Мы так волновались, хотя начальник пожарной команды и сказал, что дом пустовал.
     - О чем вы говорите, Хэтти? О моем доме на берегу?
     Но о чем еще она могла говорить?
     - Да! Кто-то бросил в окно горящую бутылку с бензином. За считанные минуты пламя охватило весь дом. Чиф Дюран думает, что это подростки, которые выпили и решили позабавиться. Нынче так много паршивых овец. И все потому, что они боятся Бомбы. Так говорит мой муж.
     Бомбы, значит.
     - Джордж? Вы на связи?
     - Да.
     - Какая у вас книга?
     - Что?
     - Какая у вас книга? Не заставляйте меня рыться в картотеке.
     - A-а. "Записки коробейника".
     - Так пришлите ее как можно скорее, хорошо? Ее ждут уже несколько человек. Ирвинг Уоллес очень популярен.
     - Да. Обязательно пришлю.
     - И я очень сожалею, что такое случилось с вашим домом. Вы потеряли все вещи?
     - Самое нужное я забрал с собой.
     - Слава Богу. Вы собираетесь вернуться в ско...
     В трубке так громко щелкнуло, что заболело ухо, потом затрещали помехи. Я положил трубку на рычаг. Собирался ли я вернуться в скором времени? Решил, что нет нужды перезванивать и отвечать на этот вопрос. Но за прошлым мне теперь предстояло следить. Потому что оно чувствует инициаторов перемен и у него есть зубы.
     Утром я первым делом отослал "Записки коробейника" в библиотеку Нокомиса.
     Потом уехал в Даллас.

     Тремя днями позже я сидел на скамье в Дили-плаза и смотрел на кирпичное кубическое здание Техасского хранилища школьных учебников. Обжигающе жаркий день близился к вечеру. Я ослабил узел галстука (в шестидесятом, чтобы не привлекать к себе ненужное внимание, мужчина должен был носить галстук в любую погоду) и расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки, но сильно это не помогло. Как и скудная тень вяза, растущего позади скамьи.
     На регистрационной стойке отеля "Адольф" на Торговой улице мне предложили выбор: номер с кондиционером или без. Я заплатил на пять баксов больше, и благодаря этому установленный на подоконнике кондиционер понижал температуру до семидесяти восьми градусов . И мне следовало вернуться в номер прямо сейчас, пока я не рухнул от теплового удара. Ночью температура воздуха, возможно, упадет. Ненамного.
     Кирпичный куб приковывал мой взгляд, и окна - особенно крайнее правое на шестом этаже - похоже, внимательно рассматривали меня. Очень уж чувствовалось зло, идущее от этого здания. Вы - если у этой книги появится читатель - можете пренебрежительно фыркнуть, сказать, что все это ерунда, следствие моего уникального знания прошлого, но не это держало меня на скамье, несмотря на изнурительную жару. У меня сложилось ощущение, что я уже видел это здание.
     Оно напомнило мне металлургический завод Китчнера в Дерри.
     Хранилище учебников не было разрушено, но вызывало то же ощущение скрытой угрозы. Я помнил, как подошел к частично ушедшей в землю, почерневшей от сажи дымовой трубе, которая лежала в сорняках, словно гигантская доисторическая змея, дремлющая на солнце. Я помнил, как заглянул в черное жерло, такое огромное, что я мог бы в него войти. И я помнил, как почувствовал, что в трубе что-то есть. Что-то живое. Что-то желавшее, чтобы я вошел в трубу. И смог погостить там. Долгое, долгое время.
     Заходи, шептало мне окно шестого этажа. Пройдись по зданию. Оно сейчас пустует. Те несколько человек, что работают летом, уже разошлись по домам, но если ты обойдешь здание и поднимешься на разгрузочную площадку, к которой подходят железнодорожные пути, то найдешь открытую дверь, я в этом уверено. В конце концов, что здесь беречь? Ничего, кроме учебников, а они не нужны даже ученикам. Как ты прекрасно знаешь, Джейк. Так что заходи. Поднимись на шестой этаж. В твое время там музей, люди приезжают со всего мира, и некоторые все еще плачут, скорбя о человеке, которого убили, и обо всем, что он мог сделать, но сейчас тысяча девятьсот шестидесятый год, Кеннеди еще сенатор, а Джейк Эппинг даже не родился. Существует только Джордж Амберсон, мужчина с короткой стрижкой, в мокрой от пота рубашке и галстуке с ослабленным узлом. Человек своего времени, можно сказать. Так что поднимайся сюда. Или ты боишься призраков? Чего их бояться, если преступление еще не совершено?
     Да только призраки там были. Может, не на Мэгезин-стрит в Новом Орлеане, но здесь? Безусловно. Правда, мне не пришлось бы столкнуться с ними, потому что я не собирался входить в Хранилище учебников, точно так же как не вошел в поваленную дымовую трубу в Дерри. Освальд получил работу в Хранилище примерно за месяц до убийства Кеннеди, и ждать так долго в мои планы не входило: слишком рискованно. Нет, я намеревался следовать плану, в общих чертах изложенному Элом в последней части его заметок, озаглавленной "ВЫВОДЫ: КАК ПОСТУПАТЬ".
     Несомненно, придерживаясь версии стрелка-одиночки, Эл также учитывал маленькую, но статистически существенную вероятность того, что ошибся. В своих заметках он называл это "окном неопределенности".
     Аналогично окну шестого этажа.
     Он намеревался закрыть это окно 10 апреля 1963 года, за полгода до поездки Кеннеди в Даллас, и я находил его идею здравой. Возможно, чуть позже, в том же апреле, а может, и вечером десятого - чего ждать? - я убью мужа Марины и отца Джун, как убил Фрэнка Даннинга. И уже безо всякого сожаления. Увидев паука, бегущего по полу к детской колыбельке, еще можно заколебаться. Можно поймать его в банку и вынести во двор, чтобы он мог продолжить свою паучью жизнь. Но если знаешь, что паук ядовитый? Что. это черная вдова? В этом случае - никаких колебаний. Если, конечно, ты в здравом уме.
     Ты поднимаешь ногу и давишь его.

     Я составил для себя план на период с августа 1960 года по апрель 1963-го. Собирался держать Освальда в поле зрения после его возвращения из России, но не вмешиваться. Не мог вмешаться из-за "эффекта бабочки". Если и есть в английском языке более глупая метафора, чем цепочка событий, мне она неизвестна. Цепи (полагаю, за исключением тех, что мы учимся делать из полосок цветной бумаги в. детском саду) - крепкие штуки. Мы используем их, чтобы вытаскивать двигатели из грузовиков и заковывать опасных преступников. Реальности, как я ее понимал, больше не существовало. События могут случиться, а могут и не случиться, они - карточные домики, и, контактируя с Освальдом - не говоря уж о том, чтобы попытаться убедить его отказаться от преступления, о котором он еще и не думал, - я лишался единственного своего преимущества. Бабочка расправила бы крылья, и Освальд пошел бы другим путем.
     Началось бы все с маленьких изменений, но, как поется в песне Брюса Спрингстина, из маленького, крошка, однажды может вырасти и большое. Это могли быть хорошие изменения, те, что спасли бы человека, который сейчас занимал пост второго сенатора от Массачусетса. Однако я в это не верил. Потому что прошлое упрямо. В 1962 году, согласно одной записи Эла, сделанной на полях, Кеннеди собирался выступить в Хьюстоне в Университете Райса, произнести речь о полете на Луну. Открытая аудитория, на трибуне никакой защиты от пуль, написал Эл. Хьюстон и Даллас разделяет менее трехсот миль. А если Освальд решит застрелить президента там?
     Или допустим, что Освальд, как он и говорил, козел отпущения? Вдруг я его спугну, он уедет из Далласа обратно в Новый Орлеан, а Кеннеди все равно умрет, став жертвой безумного заговора ЦРУ или мафии? Хватит ли мне мужества вернуться через "кроличью нору" и пойти на новый круг? Снова спасти семью Даннинга? Снова спасти Каролин Пулин? Я уже отдал этой миссии два года. Захочу ли отдать еще пять, со столь неопределенным исходом?
     Лучше не проверять.
     Лучше все сделать наверняка.
     По пути в Техас из Нового Орлеана я решил, что наилучший способ следить за Освальдом, не попадаясь ему на пути, - жить в Далласе, пока он будет обретаться в соседнем Форт-Уорте, и переехать в Форт-Уорт, когда Освальд перевезет свою семью в Даллас. Идея прельщала своей простотой, но реализовать ее не удалось. Я понял это за несколько недель, прошедших после того, как я впервые увидел Техасское хранилище школьных учебников и явственно почувствовал, что оно - словно бездна Ницше - смотрит на меня.
     Август и сентябрь этого года президентских выборов я провел, кружа по Далласу на "Санлайнере" в поисках квартиры (и очень жалея об отсутствии навигатора: приходилось часто останавливаться, чтобы узнать дорогу). Ничего не подходило. Сначала я решил, что мне не нравятся квартиры, потом, когда начал лучше понимать город, сообразил, что дело в другом.
     Причина заключалась в том, что мне не нравился Даллас, и восьми недель активного поиска хватило, чтобы я поверил: в городе полно мерзости. "Таймс гералд" (которую далласцы прозвали "Грязь гералд") нудно, из номера в номер, восславляла Даллас. "Морнинг ньюс", более склонная к романтике, писала об участии Далласа и Хьюстона "в гонке к небесам", но небоскребы, о которых шла речь в передовицах, напоминали островок архитектурной блажи, окруженный кольцами Великой американской одноэтажности, как я это называл. Газеты игнорировали трущобы, где потихоньку начинали рушиться расовые барьеры. Далее тянулись бесконечные микрорайоны, заселенные средним классом, по большей части ветеранами войн, Второй мировой и корейской. Жены ветеранов коротали дни, протирая мебель политурой "Пледж" и закладывая, а потом вынимая одежду и белье из стиральных машин "Мейтэг". На семью в среднем приходилось по два с половиной ребенка. Подростки выкашивали лужайки, на велосипедах развозили "Грязь гералд", натирали воском "Тертл уэкс" семейный автомобиль и слушали (тайком) Чака Берри по транзисторным приемникам. Может, говорили встревоженным родителям, что он белый.
     За пригородами с вращающимися разбрызгивателями на лужайках лежала пустующая равнина. Кое-где передвижные поливальные установки еще обслуживали засеянные хлопком поля, но Король Хлопок умер, уступив место бескрайним акрам кукурузы и сои. Истинными посевными культурами Далласа стали электроника, текстиль, трепотня и черные деньги - нефтедоллары. В этом регионе буровые вышки попадались не так часто, но если ветер дул с запада, где находился Пермианский бассейн, оба города воняли нефтью и природным газом.
     По центральному деловому району бродило множество прохвостов. Их прикид я через какое-то время начал называть "полный Даллас": клетчатый пиджак спортивного покроя, узкий галстук, прихваченный снизу большим зажимом (эти зажимы в шестидесятых считались украшениями, а потому по центру обычно сверкали бриллианты или стекляшки), белые брюки "Сансабелт" и кричаще расшитые сапоги. Прохвосты работали в банках и инвестиционных компаниях. Продавали соевые фьючерсы, права на разработку нефтяных участков, землю к западу от города, где ничего не росло, кроме дурмана и перекати-поля. Прохвосты хлопали друг друга по плечу руками со сверкающими перстнями и обращались к себе подобным "сынок". На поясе, там, где бизнесмены 2011 года носят мобильник, многие носили револьвер или пистолет в кобуре ручной работы.
     Развешанные по городу рекламные щиты требовали инициировать процесс импичмента председателя Верховного суда Эрла Уоррена, изображали скалящегося Никиту Хрущева ("NYET, ТОВАРИЩ ХРУЩЕВ, - сообщала надпись, - ЭТО МЫ ТЕБЯ ПОХОРОНИМ!" ). На одном рекламном щите на Западной торговой улице я прочитал: "АМЕРИКАНСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ВЫСТУПАЕТ ЗА ДЕСЕГРЕГАЦИЮ. ПОДУМАЙТЕ ОБ ЭТОМ!" Этот щит оплатило некое Общество чаепития. Дважды на стенах заведений, которые, судя по фамилиям, принадлежали евреям, я видел замытые свастики.
     Мне не нравился Даллас. Нет, сэр, нет, мэм, совершенно не нравился. С того самого момента, когда я снял номер в "Адольфе" и увидел, как метрдотель в ресторане схватил за руку молодого официанта и что-то кричал ему в лицо. Тем не менее я приехал сюда по делу, и здесь мне предстояло остаться. Так, во всяком случае, я думал.

     Двадцать второго сентября я наконец-то нашел вроде бы приличное жилье. На Блэкуэлл-стрит в северном Далласе, отдельно стоящий гараж, перестроенный в симпатичную двухэтажную квартиру. Огромное преимущество: кондиционирование. Огромный недостаток: владелец, Рэй Мак Джонсон, оказался расистом, сразу же порекомендовавшим мне, если я сниму эту квартиру, держаться подальше от расположенной поблизости Гринвилл-авеню, где много забегаловок с музыкальными автоматами, где отираются белые и черные и где полно ниггеров с ножами, которые он называл "выкидухами".
     - Я ничего не имею против ниггеров, - заверил он меня. - Нет, сэр. Это Бог проклял их, определив им такое положение, не я. Вы это знаете, верно?
     - Боюсь, пропустил этот момент в Библии;
     Он подозрительно сощурился.
     - Вы кто, методист?
     - Да, - кивнул я, решив, что назваться методистом безопаснее, чем признаваться в атеизме.
     - Вам надо заглянуть в баптистскую церковь, сынок. Мы встречаем новичков с распростертыми объятиями. Если вы снимете эту квартиру, думаю, в какое-нибудь воскресенье сможете пойти туда со мной и моей женой.
     - Возможно, - согласился я, сказав себе, что в то конкретное воскресенье придется впасть в кому. Или даже умереть.
     Мистер Джонсон тем временем вернулся к упущенному мной моменту из Библии.
     - Видите ли, однажды в Ковчеге Ной напился и лежал на кровати совершенно голый. Двое его сыновей на него не посмотрели, просто отвернулись и накрыли одеялом. Или простыней. Но Хам - он был в семье черной овцой - посмотрел на отца в его наготе, и Бог проклял Хама и его потомков, повелев им рубить дрова и таскать воду. Так повелось с тех давних пор. Бытие, глава девятая. Откройте Библию и посмотрите, мистер Амберсон.
     - Да-да, - ответил я, напоминая себе, что должен где-то поселиться, что не могу жить в "Адольфе" вечно. Напоминая себе, что смогу ужиться с ложкой расизма, от меня не убудет. Напоминая себе, что такой уж менталитет у этого времени и везде я увижу одно и то же. Только я сам себе не верил. - Я подумаю и дам вам знать через день-другой, мистер Джонсон.
     - Только не затягивайте, сынок. Эта квартира уйдет быстро. Сегодня у вас благословенный день.

     Благословенный день выдался не менее жарким, чем предыдущие, а охота за квартирами вызывала жажду. Расставшись с эрудитом Рэем Маком Джонсоном, я почувствовал, что надо выпить пива. Решил, что для этого подойдет Гринвилл-авеню. Подумал, что неплохо там побывать, раз уж мистер Джонсон так от этого отговаривал.
     По двум позициям он оказался прав: улица оказалась интегрированной (более или менее) и опасной. А еще на ней бурлила жизнь. Я припарковался и неспешно зашагал по тротуару, наслаждаясь карнавальной атмосферой. Миновал два десятка баров, несколько кинотеатров, где показывали старые фильмы ("ЗАХОДИТЕ, ВНУТРИ ПРОХЛАДНО" - зазывали транспаранты, полощущиеся под козырьками на горячем, пропахшем нефтью техасском ветру), и стрип-бар, у двери которого кричал зазывала: "Девушки, девушки, девушки, лучшее представление во всем чертовом мире! Лучшее представление, какое можно увидеть! Эти дамы бритые, если вы понимаете, о чем я!" Я также прошел три или четыре конторы, где чеки меняли на наличные и выдавали ссуды. Перед одной - она называлась "Честный платеж, где ответственность - наш девиз" - дерзко, у всех на виду стояла грифельная доска с надписью "СЕГОДНЯШНИЕ СТАВКИ" вверху и "ВСЕГО ЛИШЬ ДЛЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯ" внизу. Около доски толпились мужчины в соломенных шляпах и подтяжках (выглядеть так могли только заядлые игроки), обсуждая предложенные коэффициенты. Некоторые держали в руках программки скачек, другие - спортивный раздел "Морнинг ньюс".
     Всего лишь для развлечения, повторил я про себя. Подумал о моем домике на берегу, горящем в ночи, о языках пламени, взметаемых ветром с Залива к самому небу. И у развлечений имелись недостатки, особенно если речь шла о ставках.
     Музыка и запах пива вырывались из открытых дверей. В одном баре музыкальный автомат гремел песней Джерри Ли Льюиса "Мы напрыгаемся вволю". Из другого доносились "Крылья голубя" Ферлина Хаски. Меня удостоили вниманием четыре уличные шлюхи и один лоточник, продававший колпаки для автомобильных колес, опасные бритвы с ручками, поблескивавшими горным хрусталем, и флаги штата Одинокой звезды с надписью "НЕ СВЯЗЫВАЙТЕСЬ С ТЕХАСОМ". Попробуйте перевести это на латынь.
     Тревожащее ощущение дежа-вю все усиливалось, чувство, что здесь творится что-то неправильное, что оно творилось здесь и прежде. Абсурд, конечно - я впервые в жизни попал на Гринвилл-авеню, - но во мне говорило скорее сердце, чем рассудок. Я тут же решил, что не хочу никакого пива и не хочу арендовать перестроенный гараж мистера Джонсона, как бы хорошо ни работал там кондиционер.
     Я как раз проходил мимо очередного кабака, именуемого "Роза пустыни", в котором "Рок-Ола" радовала посетителей виртуозным Мадди Уотерсом. И когда уже развернулся, чтобы направиться к своему автомобилю, из двери вылетел мужчина. Споткнулся, повалился на тротуар. Из темноты бара донесся хохот.
     - И не возвращайся, импотент сраный! - крикнула какая-то женщина.
     Снова хохот, еще более громкий.
     У вышвырнутого из бара мужчины кровь текла из носа - свернутого набок - и длинной царапины на левой стороне лица, от виска до нижней челюсти. В округлившихся глазах читалось изумление. Рубашка, вылезшая из брюк, доставала почти до колен. Ухватившись рукой за фонарный столб, он поднялся. Едва оказавшись на ногах, огляделся, но, судя по всему, ничего не видел.
     Я уже шагнул к нему, однако меня опередила одна из женщин, прежде интересовавшихся, не нужна ли мне компания. Она подошла к мужчине, покачиваясь на каблуках-шпильках. Не женщина, конечно, нет. Девушка лет шестнадцати, не старше, с огромными черными глазами и гладкой кожей кофейного цвета. Она улыбалась, совсем не злобно. А когда мужчина с окровавленным лицом покачнулся, взяла его за руку.
     - Осторожно, сладенький, - улыбнулась она ему. - Тебе надо присесть, а не то ты...
     Он задрал рубашку. Отделанная перламутром рукоятка пистолета - гораздо меньше револьвера, купленного мной в "Спортивных товарах Мейкена", и выглядевшего игрушечным - выделялась на бледном жирном животе, нависшем над поясом его габардиновых брюк. В расстегнутой ширинке виднелись трусы с красными автомобильчиками. Мужчина вытащил пистолет, вдавил ствол в бок проститутки и нажал спусковой крючок. Послышался глухой хлопок, словно маленькая шутиха взорвалась в консервной банке. Женщина вскрикнула и опустилась на тротуар, прижав руки к животу.
     - Ты в меня стрельнул! - В ее голосе звучала скорее ярость, чем боль, хотя кровь уже сочилась сквозь стиснутые пальцы. - Ты в меня стрельнул, козел, зачем ты в меня стрельнул?
     Он ее словно и не слышал, только распахнул настежь дверь в "Розу пустыни". Я стоял на том же месте, где застыл, когда мужчина выстрелил в симпатичную юную проститутку, отчасти потому, что окаменел от шока, но в основном потому, что произошло все в считанные секунды. Возможно, Освальду потребовалось меньше времени, чтобы убить президента Соединенных Штатов, но ненамного.
     - Ты этого хочешь, Линда? - прокричал мужчина. - Если ты хочешь этого, я дам тебе то, что ты хочешь!
     Он поднес пистолет к уху и нажал курок.

     Я сложил носовой платок и мягко прижал его к дыре в красном платье юной девушки. Я не знал, насколько серьезна рана, но у проститутки оставалось достаточно сил, чтобы одну за другой произносить звонкие фразы, которым она научилась явно не от матери (с другой стороны, как знать?). А когда один мужчина из собравшейся толпы подошел слишком близко, девица рявкнула:
     - Нечего смотреть мне под платье, любопытный ублюдок! За это надо платить!
     - Этот несчастный сукин сын мертв как бревно, - заметил человек, стоявший на коленях рядом с мужчиной, которого вышвырнули из "Розы пустыни". Какая-то женщина завизжала.
     Приближались сирены: они тоже визжали. Я заметил еще одну женщину, которая подходила ко мне во время моей прогулки по Гринвилл-авеню. Рыжеволосую, в капри. Махнул ей рукой. Она коснулась груди, как бы спрашивая: "Кто, я?" - и я кивнул: "Да, ты".
     - Прижимайте носовой платок к ране, - попросил я ее. - Попытайтесь остановить кровь. Мне надо идти.
     Она понимающе улыбнулась.
     - Не хочешь дожидаться копов?
     - Не в этом дело. Я не знаю этих людей. Просто проходил мимо.
     Рыжеволосая присела рядом с сыплющей ругательствами девушкой, прижала к ране уже мокрый от крови носовой платок.
     - Сладенький, мы тут все такие.

     В ту ночь я не смог уснуть. Только начинал засыпать, как видел лоснящееся от пота, самодовольное лицо Рэя Мака Джонсона, сваливающего вину за две тысячи лет рабства, убийств и эксплуатации на подростка, который с интересом разглядывал причиндалы отца. Я просыпался, как от удара, устраивался поудобнее, начинал засыпать... и видел коротышку с расстегнутой ширинкой, сующего в ухо дуло спрятанного под рубашкой пистолета. Ты этого хочешь, Линда? Последний выброс раздражения перед долгим сном. И я просыпался снова. В следующий раз меня будили мужчины, приехавшие на черном седане, которые бросали бензиновую бомбу в окно моего дома в Сансет-Пойнт: таким нехитрым способом Эдуардо Гутиеррес пытался избавиться от янки из Янкиленда. Почему? Потому что не любил проигрывать по-крупному, вот и все. Для него такой повод казался более чем достаточным.
     Наконец я сдался и сел у окна рядом с гудящим кондиционером. В Мэне ночная температура уже опускалась достаточно низко, чтобы зеленый цвет листьев начал меняться, но здесь, в Далласе, она составляла семьдесят пять градусов в половине третьего ночи. Плюс влажность.
     - Даллас, Дерри, - произнес я, глядя на молчаливо-пустынную Торговую улицу. Кирпичного куба Хранилища учебников я из окна не видел, но здание находилось неподалеку. Дойти не составляло труда.
     - Дерри, Даллас.
     Каждое название состояло из двух слогов с удвоенной буквой посередине, словно сухая палка, переломленная о колено. Я не мог оставаться здесь. Еще тридцать месяцев в Большом Д свели бы меня с ума. Сколько пройдет времени, прежде чем я начну видеть на стенах граффити на манер "Я СКОРО УБЬЮ СВОЮ МАТЬ"? Или замечу вуду-Иисуса, плывущего по реке Тринити? Форт-Уорт, возможно, подошел бы мне больше, но Форт-Уорт находился слишком близко к Далласу.
     Почему я должен обосноваться в одном из этих городов?
     Мысль эта пришла ко мне в начале четвертого утра и показалась откровением. Я ездил на прекрасном автомобиле - в который, если по-честному, влюбился, - а в центральном Техасе хватало отличных дорог, и многие из них только недавно построили. В начале двадцать первого столетия здесь наверняка были пробки, однако в шестидесятом году шоссе выглядели на удивление пустынными. Ограничения скорости существовали, но их не навязывали. В Техасе даже дорожные полицейские верили, что надо вдавливать педаль в пол, чтобы двигатель заревел во всю мощь.
     Я мог выбраться из-под удушающей тени, которая - я это чувствовал - накрывала город. Я мог найти городок поменьше и не такой пугающий, не дышащий ненавистью и насилием. Под ярким дневным светом можно было сказать себе, что все это выдумка, - но не в предрассветные часы. В Далласе, несомненно, жили хорошие люди, тысячи и тысячи, и они составляли подавляющее большинство, однако зла здесь тоже хватало, и иногда оно прорывалось наружу. Как у "Розы пустыни".
     Я думаю, для Дерри плохие времена закончились. Так сказала Бевви-На-Ели, но я полагал, что к Далласу фраза эта не относится, потому что до худшего дня этого города оставалось еще более трех лет.
     "Я буду сюда приезжать, - решил я. - Джорджу нужно тихое место для работы над книгой, однако раз уж это книга о большом городе - городе с призраками, - ему просто необходимо сюда приезжать, правда? Чтобы набирать материал".
     Неудивительно, что мне потребовалось два месяца, чтобы дойти до этого: самые простые ответы зачастую легче всего упустить. Я вернулся в постель и тут же уснул.

     На следующий день я катил на юг по автостраде 77. Через полтора часа уже въехал в округ Денхолм. Повернул на запад, на шоссе 109, потому что мне понравился рекламный щит на перекрестке. На нем красовался геройского вида молодой футболист в золотистом шлеме, черном свитере и золотистых рейтузах. "ЛЬВЫ ДЕНХОЛМА - ТРЕХКРАТНЫЕ ЧЕМПИОНЫ ОКРУГА! - прочитал я на щите. - ДАЕШЬ ПЕРВЕНСТВО ШТАТА В 1960! С НАМИ ДЖИМ СИЛА!"
     И что это означает? - подумал я. Но разумеется, у каждой школы есть секретные знаки и сигналы. Благодаря им детки чувствуют себя единым целым.
     Проехав пять миль по шоссе 109, я добрался до города Джоди. "НАСЕЛЕНИЕ 1280, - гласил щит при въезде. - ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, НЕЗНАКОМЕЦ!" На широкой, обсаженной деревьями Главной улице я заметил небольшой ресторан. На табличке в витрине прочитал: "ЛУЧШИЕ МОЛОЧНЫЕ КОКТЕЙЛИ, ЖАРЕНЫЙ КАРТОФЕЛЬ И БУРГЕРЫ ВО ВСЕМ ТЕХАСЕ!" Назывался ресторанчик "Закусочная Эла".
     Само собой.
     Я оставил "Санлайнер" перед рестораном на одной из парковочных клеток, вошел и заказал "Вилорог-бургер". Выяснилось, что это двойной чизбургер с соусом барбекю. К нему полагались мескито-фрайс и родео-шейк, с клубничным, шоколадным или ванильным мороженым на выбор. Вилорог уступал толстобургеру, но ненамного, зато картофель оказался какой я люблю: хрустящий, солоноватый и чуть пережаренный.
     Эл, точнее, Эл Стивенс, худощавый мужчина средних лет, внешне ничем не напоминал Эла Темплтона. Прическа в стиле рокабилли, тронутые сединой бандитские усы, густой техасский выговор, шляпа из газеты, сдвинутая на один глаз. Когда я спросил его, сколько стоит аренда в Джоди, он рассмеялся и ответил: "Цену будете назначать вы. Но если речь зайдет о работе, с этим у нас туго. По большей части ее можно найти только на ранчо, а вы, уж простите, на ковбоя не похожи".
     - Я точно не ковбой, - подтвердил я. - Если на то пошло, больше тяну на писателя.
     - Да вы что! Я мог что-то читать?
     - Еще нет, - ответил я. - Я в самом начале пути. Написал примерно половину романа, и пара издателей проявила интерес. Я ищу тихое место, чтобы закончить его.
     - Что ж, Джоди - тихий городок, это точно. - Эл закатил глаза. - Если речь о тишине, думаю, мы могли бы получить патент. Шумят здесь только по пятницам.
     - Футбол?
     - Да, сэр. Ходит весь город. В перерыве между таймами они все ревут, как львы, потом приветствуют Джима. Слышно за две мили. Довольно забавно.
     - Кто такой Джим?
     - Ладью, куотербек. Иногда у нас подбирался хороший состав, но никогда в команде Денхолма не бывало такого куотербека, как Ладью. И он еще в одиннадцатом классе. Люди уже говорят о первенстве штата. По мне, это чрезмерный оптимизм, учитывая большие школы Далласа, но чуточка надежды никому не повредит, так я, во всяком случае, думаю.
     - Помимо футбола, какая у вас школа?
     - Очень хорошая. Многие поначалу сомневались в целесообразности объединения, и я в том числе, но все обернулось как нельзя лучше. В этом году у нас больше семисот учеников. Некоторым ехать на автобусе час, а то и больше, но они не возражают. Возможно, потому что удается меньше работать дома. Ваша книга о старшеклассниках? Вроде "Школьных джунглей"? Потому что в нашей нет никаких банд. Наши дети все еще ведут себя как положено.
     - Ничего такого. У меня есть сбережения, но я бы не возражал против дополнительного заработка и мог бы пойти в школу замещающим учителем. Учить, работая на полную ставку, и одновременно писать у меня не получится.
     - Разумеется, нет, - уважительно согласился Эл.
     - Диплом у меня из Оклахомы, но... - Я пожал плечами, как бы признавая, что Техас и Оклахома в разных весовых категориях, однако человек не должен терять надежду.
     - Знаете, вам надо поговорить с Деком Симмонсом. Он директор школы. Чуть ли не каждый вечер приходит сюда обедать. Его жена уже пару лет как умерла.
     - Очень жаль.
     - Нам тоже. Он хороший человек. Как и большинство в этих краях, мистер?..
     - Амберсон. Джордж Амберсон.
     - Что ж, Джордж, мы тут сонные, за исключением пятничных вечеров, но можно найти местечко и похуже. Возможно, вы научитесь реветь, как лев, в перерыве между таймами.
     - Может, и научусь, - согласился я.
     - Возвращайтесь около шести. Дек обычно приходит в это время. - Он положил руки на стойку, наклонился ко мне. - Хотите подсказку?
     - Само собой.
     - Он скорее всего придет с подругой. Мисс Коркорэн, школьным библиотекарем. Ухаживает за ней с последнего Рождества. Я слышал, что именно Мими Коркорэн руководит Денхолмской объединенной школой, поскольку он у нее под каблуком. Если произведете на нее впечатление, считайте, что работа у вас в кармане.
     - Я это запомню, - кивнул я.

     Недели квартирной охоты в Далласе вылились в единственный приемлемый вариант, но хозяином той квартиры оказался человек, у которого мне ничего арендовать не хотелось. В Джоди мне потребовались три часа, чтобы отыскать подходящее местечко. Не квартиру, а аккуратный пятикомнатный дом. Он был выставлен на продажу, но риелтор сказал мне, что семейная пара, которой принадлежал дом, готова сдать его в аренду достойному человеку. Задний двор затеняли вязы, имелся гараж для "Санлайнера" и... система кондиционирования. Арендную плату я счел вполне разумной, учитывая удобства.
     Риелтора звали Фредди Куинлэн. Ему, конечно, хотелось узнать обо мне больше - номерные знаки штата Мэн выглядели весьма экзотично, - но излишнего любопытства он не проявлял. И что самое главное, здесь я не чувствовал тени, которая накрывала меня в Далласе, в Дерри и в Сансет-Пойнт, где мой последний арендованный дом превратился в пепелище.
     - Ну? - спросил Куинлэн. - Что думаете?
     - Я хочу его взять, но пока не могу сказать вам ни да, ни нет. Сначала должен повидаться с одним человеком. Только завтра вы, наверное, не работаете?
     - Нет, сэр, работаю. По субботам я работаю до полудня. Потом еду домой и смотрю по телевизору "Игру недели". Чувствую, в этом году Серии будут чертовски захватывающими.
     - Да, - кивнул я. - Несомненно.
     Куинлэн протянул руку:
     - Приятно познакомиться с вами, мистер Амберсон. Готов спорить, Джоди вам понравится. Мы люди хорошие. Надеюсь, все сложится удачно.
     Я пожал его руку.
     - Я тоже.
     Как и говорил Эл Стивенс, чуточка надежды никому не повредит.

     Вечером я вернулся в "Закусочную Эла" и представился директору Денхолмской объединенной школы и его подруге-библиотекарю. Они пригласили меня за свой столик. Деку Симмонсу, высокому и лысому перевалило за шестьдесят. Загорелая Мими носила очки. Синие глаза за бифокальными стеклами пристально меня разглядывали. Их обладательница определенно пыталась разобраться, с кем имеет дело. Ходила она, опираясь на трость, однако управлялась с ней легко и непринужденно (даже пренебрежительно). Меня позабавило, что на обоих красовались вымпелы школы и золотистые значки-пуговицы с надписью "С НАМИ ДЖИМ СИЛА!". По пятницам в Техасе играли в футбол.
     Симмонс спросил меня, нравится ли мне Джоди (очень), давно ли я в Далласе (с августа) и получаю ли удовольствие от школьного футбола (само собой). Ближе всего к интересующей меня теме он подошел, спросив, уверен ли я в своей способности убедить детей "заниматься делом". Потому что, по его словам, у многих замещающих учителей с этим возникали проблемы.
     - Я про школьников, которых учителя отправляют в администрацию школы. Будто у нас нет других дел, кроме как возиться с ними. - И он откусил кусок вилорог-бургера.
     - Соус, Дек, - заметила Мими, и он послушно вытер уголок рта бумажной салфеткой, которую взял с подставки.
     Она тем временем продолжала осмотр: пиджак спортивного покроя, галстук. Стрижка. Туфли библиотекарь успела изучить, пока я шел к их кабинке.
     - У вас есть рекомендации, мистер Амберсон?
     - Да, мэм. Я достаточно долго проработал замещающим учителем в округе Сарасота.
     - А в Мэне?
     - Там - чуть-чуть, но я три года проработал на ставку в Висконсине, прежде чем решил полностью посвятить свое время книге. Вернее, не совсем полностью, насколько позволяют финансовые возможности. - Я действительно мог предъявить рекомендательное письмо из Сент-Винсентской школы в округе Мэдисон. Хорошее письмо - я написал его сам. Разумеется, если бы кто-то решил его проверить, меня уличили бы во лжи. Дек Симмонс этого бы делать не стал, а вот проницательная Мими с дубленой ковбойской кожей вполне могла.
     - И о чем ваш роман?
     Тут я тоже мог пролететь, но решил ответить честно. Насколько, разумеется, позволяло мое деликатное положение.
     - Несколько убийств и их воздействие на город, где они случились.
     - Господи, - выдохнул Дек.
     Она похлопала его по руке.
     - Помолчи. Продолжайте, мистер Амберсон.
     - Поначалу местом действия я выбрал вымышленный город в штате Мэн... я назвал его Доусон... но потом решил, что роман получится более реалистичным, если действие будет разворачиваться в настоящем городе. Большом городе. Остановил свой выбор на Тампе, но понял, что ошибся, как только...
     Она отмела Тампу взмахом руки.
     - Слишком спокойный. Очень много туристов. Подозреваю, вы искали что-то более враждебное людям.
     Проницательная дама. Знала о моей книге больше, чем я.
     - Совершенно верно. Решил попробовать Даллас. Думаю, это правильный выбор, но...
     - Но вы не захотели там жить?
     - Именно.
     - Понимаю. - Она поковыряла вилкой обжаренную во фритюре рыбу. Дек восторженно смотрел на нее. Мими, похоже, обладала всем, что он хотел найти в женщине, когда жизненный пик пройден и остается лишь не спеша скатываться к естественному финишу. Ничего удивительного. Каждый когда-то в кого-то влюбляется, как мудро заметит Дин Мартин. Но лишь через несколько лет.
     - А что вы читаете, когда не пишете, мистер Амберсон?
     - Всего понемногу.
     - Вы читали "Над пропастью во ржи"?
     Приплыли, подумал я.
     - Да, мэм.
     Она вновь отмахнулась.
     - Зовите меня Мими. Даже дети зовут меня Мими, хотя я настаиваю, чтобы они прибавляли "миз", из уважения к моему возрасту. И что вы думаете о cri de coeur мистера Сэлинджера?
     Солгать или сказать правду? Несерьезный вопрос. Эта женщина могла распознать ложь с той же легкостью, с какой я мог... ну... прочитать на рекламном щите "ИМПИЧМЕНТ ЭРЛУ УОРРЕНУ".
     - Я думаю, эта книга о том, какими ужасными были пятидесятые и какими хорошими могут стать шестидесятые. При условии, что Холдены Колфилды не растеряют свою ярость. И свою храбрость.
     - Ммм. Гмм. - Она возила рыбу по тарелке, но не ела. Неудивительно, что из нее получился бы отличный воздушный змей, если прицепить нитку к платью со спины. - Вы считаете, что ей место в школьной библиотеке?
     Я вздохнул, думая о том, как бы мне понравилась жизнь в городе Джоди, штат Техас, и работа замещающим учителем в местной школе.
     - Если на то пошло, мэм... Мими, да. Хотя я уверен, что выдавать ее можно только определенным ученикам, на усмотрение библиотекаря.
     - Библиотекаря? Не родителей?
     - Нет, мэм. Это уже тонкий момент.
     Мими Коркорэн широко улыбнулась и посмотрела на своего кавалера.
     - Дек, этому парню не место в списке замещающих учителей. Он должен получить полную ставку.
     - Мими...
     - Я знаю, вакансий на кафедре английского языка и литературы нет. Но если он пробудет здесь достаточно долго, мы сможем зачислить его в штат, когда этот идиот Фил Бейтман выйдет на пенсию.
     - Мимс, это так бестактно.
     - Да. - Тут она мне подмигнула. - Зато чистая правда. Отправьте Деку ваше рекомендательное письмо из Флориды, мистер Амберсон. Этого вполне хватит. А еще лучше, принесите его сами, на следующей неделе. Учебный год уже начался. Незачем терять время.
     - Зовите меня Джордж.
     - Да, действительно. - Она отодвинула тарелку. - Дек, это ужасно. Почему мы тут едим?
     - Потому что я люблю бургеры, а тебе нравится песочный кекс с клубникой.
     - Да, - кивнула она. - Песочный кекс с клубникой. Принеси его. Мистер Амберсон, вы сможете сегодня остаться на игру?
     - Сегодня нет, - ответил я. - Мне нужно вернуться в Даллас. Может, приду на следующую игру, если вы сочтете возможным взять меня на работу.
     - Если вы нравитесь Мими, то нравитесь и мне, - заверил меня Дек Симмонс. - Я не могу гарантировать вам день каждую неделю, но в некоторые недели у вас будут и два, и три дня. Так что в среднем день в неделю обязательно получится.
     - Я уверен, что получится.
     - Жалованье замещающего учителя, боюсь, невысокое...
     - Это я знаю, сэр. Я просто ищу способ чуть увеличить свой доход.
     - "Над пропастью во ржи" никогда не появится в нашей библиотеке. - Дек бросил полный сожаления взгляд на свою поджавшую губки даму. - Школьный совет не пропустит. Мими это знает. - И он откусил очередной кусок бургера.
     - Времена меняются. - Мими Коркорэн указала сначала на подставку с салфетками, потом на уголок его рта. - Дек. Соус.

     На следующей неделе я допустил ошибку. Мне следовало осознавать, что после случившегося о крупных ставках надо забыть. Вы скажете, что осторожность мне бы не помешала.
     Я осознавал риск, но тревожился из-за денег. В Техас я привез чуть меньше шестнадцати тысяч долларов. Остатки заначки Эла, а по большей части - мои выигрыши по двум крупным ставкам, одной в Дерри, другой в Тампе. Однако семь недель проживания в "Адольфе" обошлись мне более чем в тысячу долларов, и на обустройство в новом городе предстояло выложить не меньше четырех-пяти сотен. Помимо еды, оплаты аренды и коммунальных услуг мне требовалась одежда - и хорошая, чтобы выглядеть в классе респектабельным. Я намеревался прожить в Джоди два с половиной года, прежде чем поставить точку в этой истории с Ли Харви Освальдом. Четырнадцати тысяч долларов определенно не хватило бы. Жалованье замещающего учителя? Пятнадцать долларов и пятьдесят центов в день? Не смешите.
     Ладно, может, я протянул бы на четырнадцать тысяч плюс тридцать, а иной раз и пятьдесят баксов в неделю, которые получал бы в школе. Но при условии, что не заболею и не стану жертвой несчастного случая, а на это я рассчитывать не мог. Потому что прошлое хитро - не только упрямо. Оно сражается. И да, возможно, сработала жадность. Если так, то шла она не от любви к деньгам, а от будоражащего осознания, что я могу побить обычно непобедимого букмекера, когда захочу.
     Теперь я думаю: Если бы Эл приглядывался к фондовой бирже так же внимательно, как к бейсбольным и футбольным матчам и скачкам...
     Но он не приглядывался.
     Теперь я думаю: Если бы Фредди Куинлэн не упомянул, что Мировые серии будут чертовски захватывающими...
     Но он упомянул.
     И я вновь поехал на Гринвилл-авеню.
     Говорил себе, что все эти заядлые игроки в соломенных шляпах и подтяжках, которых я видел перед "Честным платежом" (где доверие - наш девиз), будут делать ставки на Серии и некоторые поставят на кон большие деньги. Я говорил себе, что стану одним из многих и ставка средней величины мистера Джорджа Амберсона - живущего, по его словам, в переделанном в двухэтажную квартиру гараже на Блэкуэлл-стрит здесь, в Далласе, - не привлечет внимания. Черт, я говорил себе, что те, кто держит "Честный платеж", знать не знают сеньора Эдуардо Гутиерреса из Тампы со времен Адама. Или, точнее, со времен Хама, сына Ноева.
     Да, я говорил себе много чего, а сводилось все к двум утверждениям: во-первых, такая ставка совершенно безопасна, во-вторых, запастись деньгами - решение здравое, пусть на текущий момент мне их хватало. Я поступал глупо. Но глупость - одна из двух особенностей человеческой натуры, которые хорошо видны, когда оглядываешься назад. Вторая особенность - упущенные шансы.

     Двадцать восьмого сентября, за неделю до начала Серий, я вошел в "Честный платеж" и - немного пожавшись для приличия - поставил шестьсот долларов на то, что "Питсбургские пираты" побьют "Янкиз" в семи играх. Согласился на коэффициент два к одному, хотя полагал, что это слишком мало, учитывая, сколь многие ставили на "Янкиз". Через день после того, как Билл Мазероски совершил умопомрачительную круговую пробежку в девятом иннинге, принеся победу "Букасам" , я приехал в Даллас на Гринвилл-авеню. Думаю, если бы увидел, что "Честный платеж" пустует, развернулся бы и тут же покатил в Джоди... или, возможно, это я говорю себе сейчас. Точно не знаю.
     Зато знаю другое: перед букмекерской конторой стояла очередь желающих получить выигрыши, и я к ней присоединился. Очередь эта показывала, что мечта Мартина Лютера Кинга может обернуться явью: половина черных, половина белых, и все счастливы. Большинство уходило с несколькими пятерками или с парой двадцаток, но я видел нескольких, пересчитывавших сотенные. Вооруженный грабитель, решившийся в тот день напасть на "Честный платеж", мог бы хорошенько подзаработать.
     Деньги выдавал крепкий мужчина с зеленым козырьком на лбу для защиты глаз от яркого света. Он задал мне стандартный первый вопрос ("Вы коп? Если да, покажите свое удостоверение"), а после отрицательного ответа спросил, как меня зовут, и взглянул на мое водительское удостоверение. Новенькое, которое я получил заказным письмом неделю тому назад: первый официальный техасский документ, добавленный к моей коллекции. И я закрывал большим пальцем мой адрес в Джоди.
     Он заплатил мне тысячу двести долларов. Я засунул их в карман и быстро зашагал к моему автомобилю. Когда выехал на шоссе 77 - Даллас быстро таял вдали, Джоди приближался с каждым оборотом колес, - наконец-то расслабился.
     Глупыш.

     Мы собираемся совершить очередной прыжок во времени (в повествованиях тоже бывают "кроличьи норы"), но сначала я должен рассказать еще об одном событии.
     Форт-Уорт. 16 ноября 1960 года. Прошло чуть больше недели после избрания Кеннеди президентом. Угол Боллинджер-стрит и Западной Седьмой улицы. День холодный и сумрачный. Из выхлопных труб автомобилей тянется белый дымок. Метеоролог радиостанции Кей-эл-ай-эф ("Только хиты, все время") предупреждает, что к полуночи дождь может стать ледяным, так что, рокеры и роллеры, будьте осторожны на автострадах.
     Я - в толстой кожаной куртке и кепке с отворотом, натянутой на уши - сидел на скамейке перед зданием Ассоциации техасских скотоводов, лицом к Западной Седьмой. Провел здесь почти час, поскольку не думал, что некий молодой человек так надолго задержится у своей матери. Согласно записям Эла Темплтона, все трое сыновей уехали от нее при первой же возможности. Я надеялся, что она выйдет с ним из многоквартирного дома, в котором жила. Она недавно вернулась в этот город из Уэйко, где провела несколько месяцев, работая компаньонкой в женском доме престарелых.
     Ждал я не зря. Дверь "Ротари эпатментс" открылась, и на улицу вышел худощавый молодой человек, очень похожий на Ли Харви Освальда. Он придержал дверь, пропуская женщину в пальто из шотландки и белых туфлях с закругленными мысками, какие носят медсестры. Крепкого телосложения, она едва доставала молодому человеку до плеча. Седеющие волосы зачесаны назад, лицо испещряют преждевременные морщины. Голова повязана красным платкам. Помада такого же цвета подчеркивала маленький рот, недовольный и сварливый, рот. женщины, верящей, что весь мир настроен против нее, и за годы собравшей немала тому доказательств. Старший брат Ли Освальда быстро пошел по тротуару. Его мать поспешила следом, схватила его сзади за пальто. Он повернулся к ней. Они ссорились, но говорила главным образом женщина. Трясла пальцем перед его лицом. Я не мог расслышать слов - нас разделяли добрых полтора квартала. Потом он двинулся к углу Западной Седьмой и Саммит-авеню, как я и ожидал. Он приехал на автобусе, а ближайшая остановка находилась там.
     Женщина какое-то время постояла, словно в нерешительности. Давай, Мама, подумал я. Ты же не собираешься так легко его отпустить, правда? Он всего лишь в половине квартала. Ли пришлось уехать в Россию, чтобы не видеть твой мотающийся перед лицом палец.
     Она последовала за ним, а когда они приблизились к углу, возвысила голос, и до меня донеслись ее слова:
     - Остановись, Роберт, не иди так быстро, я еще с тобой не закончила!
     Он оглянулся, но продолжал идти. Она догнала его у автобусной остановки и дергала за рукав, пока он не посмотрел на нее. Палец тут же закачался, как маятник. Я слышал только обрывки фраз: ты обещал, и отдала тебе все, и - думаю - кто ты такой, чтобы судить меня. Я не мог видеть лицо Освальда, потому что он стоял спиной ко мне, но его поникшие плечи говорили о многом. Я сомневался, что Мама впервые выскакивала следом за ним на улицу, непрерывно тараторя, никого не замечая вокруг. Она прижала руку к груди вечным материнским жестом: Смотри на меня, ты, неблагодарное дитя.
     Освальд сунул руку в задний карман, достал бумажник, дал ей купюру. Она бросила деньги в сумочку, не взглянув на номинал, и пошла к "Ротари эпатментс". Потом что-то вспомнила и вновь повернулась к нему. Я услышал ее ясно и отчетливо. Их разделяли пятнадцать или двадцать ярдов, так что она возвысила скрипучий голос. Казалось, чьи-то ногти скребут по классной доске.
     - И позвони мне, когда Ли даст о себе знать, хорошо? У меня по-прежнему спаренный телефон, это все, что я могу себе позволить, пока не найду работу получше, и эта Сайкс, которая живет внизу, постоянно висит на телефоне, но я с ней уже поговорила, высказала все, что думаю. "Миссис Сайкс", - сказала я...
     Мимо проходил какой-то мужчина. Он демонстративно заткнул пальцем ухо, улыбаясь. Если Мама заметила, то не подала и виду. Она не желала замечать и смущения на лице сына.
     - "Миссис Сайкс, - сказала я, - вы не единственная, кому нужен телефон, и я буду вам очень признательна, если говорить вы будете коротко. Если вы сами этого не сделаете, то мне придется обратиться к представителю телефонной компании, чтобы он вас заставил". Вот что я сказала. Так что звони мне, Роб. Ты знаешь, мне нужно быть на связи с Ли.
     Показался автобус. Когда он подъезжал к остановке, Роберт возвысил голос, чтобы перекрыть шипение пневматических тормозов.
     - Он чертов комми, мама, и домой он не вернется. Свыкнись с этим.
     - Ты мне звони! - завопила она. Ее маленькое суровое лицо окаменело. Она стояла, расставив ноги, будто боксер, готовый принять удар. Любой удар. Все удары. Ее глаза сверкали за очками "кошачий глаз" в черной оправе. Я обратил внимание на двойной узел платка под подбородком. Начался дождь, но она ничего не замечала. Набрала полную грудь воздуха и возвысила голос чуть ли не до крика:
     - Мне нужно быть на связи с моим хорошим мальчиком, слышишь меня?
     Роберт Освальд поднялся по ступенькам в салон, ничего не ответив. Автобус отъехал, оставив облако сизого дыма. И в этот самый момент улыбка осветила ее лицо. Произошло, казалось бы, невозможное: от этой улыбки она и помолодела, и стала более уродливой.
     Мимо проходил рабочий. Он не толкнул ее, насколько я видел, даже не задел, но она рявкнула на него:
     - Смотри, куда идешь! Тротуар тебе не принадлежит!
     И, по-прежнему улыбаясь, Маргарита Освальд направилась к дому, в котором жила.
     Во второй половине дня я поехал в Джоди, потрясенный и задумчивый. Увидеть Освальда мне предстояло еще через полтора года, и я по-прежнему хотел остановить его, но уже сочувствовал ему куда больше, чем Фрэнку Даннингу.

Продолжение следует...