Много было телефонных звонков, много речей в защиту преступника, потом от его матери пришло длинное письмо с прощением, и, наконец, порешили, что Дилл останется. Неделю мы прожили спокойно. После этого мы, кажется, уже не знали покоя. Все стало как в страшном сне.
     Это началось однажды вечером после ужина. Дилл еще был у нас; тетя Александра сидела в своем кресле в углу, Аттикус - в своем; мы с Джимом растянулись на полу и читали. Неделя прошла мирно: я слушалась тетю; Джим, хоть и стал уже слишком большой для нашего домика на платане, помогал нам с Диллом мастерить для него новую веревочную лестницу; Дилл придумал новый верный способ выманить Страшилу Рэдли из дому и самим остаться целыми и невредимыми: надо просто насыпать лимонных леденцов по дорожке от черного хода Рэдли до калитки, и он сам пойдет по ней, как муравей. В дверь постучали. Джим пошел открывать, потом вернулся и сказал, что это мистер Гек Тейт.
     - Так пригласи его войти, - сказал Аттикус.
     - Я уже приглашал. Там во дворе еще какие-то люди, они хотят, чтоб ты вышел к ним.
     В Мейкомбе взрослые остаются за дверью только в двух случаях: если в доме покойник и если замешана политика.
     Я подумала, кто же это умер? Мы с Джимом пошли было к дверям, но Аттикус крикнул:
     - Сидите дома!
     Джим погасил свет в гостиной и прижался носом к стеклу. Тетя Александра запротестовала.
     - Одну секунду, тетя, - сказал он, - я только посмотрю, кто там пришел.
     Мы с Диллом стали смотреть в другое окно. Аттикуса окружили какие-то люди. Кажется, они говорили все разом.
     - ...завтра переведем его в окружную тюрьму, - говорил мистер Тейт. - Я вовсе не хочу никаких неприятностей, но не могу поручиться, что их не будет...
     - Не глупите, Гек, - сказал Аттикус. - Мы не где-нибудь, а в Мейкомбе.
     - ...говорю, мне просто неспокойно.
     - Гек, мы для того и получили отсрочку, чтобы не надо было ни о чем беспокоиться, - сказал Аттикус. - Сегодня суббота. Суд, вероятно, состоится в понедельник. Неужели вы не можете подержать его здесь одну ночь? Навряд ли кто-нибудь в Мейкомбе поставит мне в вину, что я не отказываюсь от клиента, все знают - времена сейчас тяжелые.
     Все вдруг развеселились, но сейчас же затихли, потому что мистер Линк Диз сказал:
     - Из здешних-то никто ничего не затевает, меня беспокоит эта шатия из Старого Сарэма... А вы не можете добиться... как это называется, Гек?
     - Передачи дела в другой округ, - подсказал мистер Тейт. - Сейчас от этого, кажется, толку не будет.
     Аттикус что-то сказал, я не расслышала. Обернулась к Джиму, но он только отмахнулся - молчи, мол.
     - ...и потом, - продолжал Аттикус погромче, - вы ведь не боитесь этой публики, верно?
     - ...знаете, каковы они, когда налакаются.
     - По воскресеньям они обычно не пьют, они полдня проводят в церкви, - сказал Аттикус.
     - Ну, это случай особый, - сказал кто-то.
     Они все гудели и переговаривались, и, наконец, тетя сказала - если Джим не зажжет свет в гостиной, это будет позор для всей семьи. Но Джим не слышал.
     - ...не пойму, во-первых, чего ради вы за это взялись, Аттикус, - говорил мистер Линк Диз. - Вы на этом деле можете все потерять. Все как есть.
     - Вы серьезно так думаете?
     Когда Аттикус задает этот вопрос - берегись! "Ты серьезно думаешь сделать этот ход, Глазастик?" Хлоп, хлоп, хлоп - и на доске не остается ни одной моей шашки. "Ты серьезно так думаешь, сын? Тогда почитай-ка вот это". И целый вечер Джим мается, одолевая речи Генри В.Грейди.
     - Послушайте, Линк, может быть, этот малый и сядет на электрический стул, но сначала все узнают правду, - ровным голосом сказал Аттикус. - А вы ее знаете.
     Поднялся ропот. Аттикус шагнул назад к крыльцу, по все подступили ближе, и шум стал каким-то зловещим.
     - Аттикус! - вдруг крикнул Джим. - Телефон звонит!
     Все вздрогнули от неожиданности и отодвинулись; этих людей мы видели каждый день: тут были лавочники, кое-кто из мейкомбских фермеров; тут были и доктор Рейнолдс и мистер Эйвери.
     - Так ты подойди к телефону, - отозвался Аттикус.
     Все засмеялись и разошлись. Аттикус вошел в гостиную, щелкнул выключателем и увидел, что Джим сидит у окна весь бледный, только кончик носа красный, потому что он был прижат к стеклу.
     - Что это вы тут сидите в темноте? - удивился Аттикус.
     Джим смотрел, как он сел в кресло и взялся за вечернюю газету. Иногда мне кажется, Аттикус все самые важные события своей жизни обдумывает на досуге, укрывшись за страницами "Мобил реджистер", "Бирмингем ньюс" и "Монтгомери эдвертайзер".
     Джим подошел к Аттикусу.
     - Они приходили за тобой, да? Они хотели с тобой расправиться?
     Аттикус опустил газету и поглядел на Джима.
     - Чего это ты начитался? - спросил он. Потом прибавил добрым голосом: - Нет, сын, это наши друзья.
     - Это не... не шайка? - Джим смотрел исподлобья.
     Аттикус хотел сдержать улыбку, но не сумел.
     - Нет, у нас в Мейкомбе не бывает разъяренной толпы и прочих глупостей. Я никогда не слыхал, чтобы у нас свирепствовали банды.
     - Одно время ку-клукс-клан охотился на католиков.
     - Я и про католиков в Мейкомбе никогда не слыхал, - сказал Аттикус. - Ты что-то путаешь. Давно уже, примерно в девятьсот двадцатом году, тут существовал ку-клукс-клан, но это была по преимуществу организация политическая. И никого они тогда не могли испугать. Как-то они устроили демонстрацию у дома мистера Сэма Ливи, по Сэм вышел на крыльцо и сказал, что, видно, плохи их дела, раз они ходят вокруг пего в балахонах, которые из его же полотна и шили. До того их застыдил, что они ушли.
     Семейство Ливи отвечало всем требованиям, которые предъявлялись в Мейкомбе к людям благородным: Ливи употребляли с пользой свой ум и способности, и уже пять поколений жили в нашем городе на одном и том же месте.
     - Ку-клукс-клан умер и никогда не воскреснет, - сказал Аттикус.
     Я пошла проводить Дилла, потом вернулась и из-за двери услышала, как Аттикус говорит тете:
     - ...наравне со всеми готов отдать дань уважения женщинам Юга, но отнюдь не жертвовать человеческой жизнью в угоду мифу, защищая их от опасности, которая им не грозит.
     Голос у него был такой... я подумала - опять они ссорятся.
     Я пошла искать Джима, он был у себя - лежал на кровати и о чем-то думал.
     - Они поругались? - спросила я.
     - Вроде того. Она все донимает его из-за Тома Робинсона. Она почти что сказала Аттикусу, что он позорит всю семью. Я... я боюсь, Глазастик.
     - Чего боишься?
     - Боюсь за Аттикуса. Вдруг с ним что-нибудь случится?
     Я стала его расспрашивать, но Джим напустил на себя таинственность и только и отвечал - отвяжись да не приставай.
     Назавтра было воскресенье. В перерыве между воскресной школой и службой все вышли немножко размяться, и я увидела во дворе Аттикуса, его окружили какие-то люди. Тут был и мистер Гек Тейт, и я подумала, может, он прозрел и поверил в бога. Раньше он никогда не ходил в церковь. Тут был даже мистер Андервуд. Мистер Андервуд никогда нигде не бывал и ничем не занимался, кроме "Мейкомб трибюн" - он один был и владельцем газеты, и редактором, и наборщиком. С утра до ночи он не отходил от своего линотипа и только, чтобы подкрепиться, отпивал по глотку вишневки - у него тут же всегда стоял целый кувшин. Он редко выходил узнавать новости, люди сами к нему приходили и рассказывали. Говорили, он весь номер газеты сам сочиняет и сам печатает на своем линотипе. И это было очень похоже на правду. Уж, наверно, случилось что-то необыкновенное, раз мистер Андервуд вылез на свет божий.
     Я перехватила Аттикуса на пороге, и он сказал - Тома Робинсона перевели в мейкомбскую тюрьму. И сказал еще, пожалуй, не мне, а себе - если б его с самого начала тут держали, ничего бы и не было, все сошло бы спокойно. Он сел на свое место в третьем ряду и запел "Приближусь я к тебе, господь", он немного отставал от всех, и его густой голос звучал совсем отдельно. Он никогда не садился вместе с нами. В церкви он любил быть сам по себе.
     По воскресеньям все в доме делают вид, что все хорошо, а с тех пор, как у нас поселилась тетя Александра, стало еще противнее. Сразу после обеда Аттикус удирал к себе в кабинет, иногда мы заглянем к нему, а он сидит, откинувшись в вертящемся кресле, и читает. Тетя Александра укладывалась на два часа вздремнуть и грозилась - пусть только мы попробуем шуметь во дворе, когда все соседи отдыхают. Джим тоже дожил до такого возраста, что уходил к себе с целой кипой футбольных журналов. Нам с Диллом только и оставалось в воскресенье втихомолку играть на Оленьем лугу.
     Стрелять из духового ружья по воскресеньям не разрешалось, и мы с Диллом погоняли немного по лугу футбольный мяч Джима, но это было скучно. Дилл сказал - пойдем поглядим, может, удастся увидеть Страшилу Рэдли. Я сказала - пожалуй, нехорошо к нему приставать, и начала рассказывать Диллу про все, что случилось за эту зиму. Он слушал и удивлялся.
     К ужину мы разошлись по домам, а после ужина мы с Джимом собирались, как всегда, весь вечер читать, но тут Аттикус нас удивил: он вышел в гостиную, и в руках у него был длинный электрический провод. И на одном конце - лампочка.
     - Я ненадолго уйду, - сказал он. - Когда вернусь, вы все будете уже в постели, так что пожелаю вам спокойной ночи.
     Надел шляпу и вышел из дому с черного хода.
     - Он берет машину, - сказал Джим.
     У нашего отца были свои странности: во-первых, он никогда не ел сладкого, во-вторых, любил ходить пешком. Сколько я себя помню, в гараже всегда стоял чистенький, аккуратный "шевроле", и Аттикус всегда разъезжал на нем по делам, но в самом Мейкомбе в свою контору и обратно он по два раза в день ходил пешком, а это означало около двух миль. Он говорил: ходьба - это его единственный спорт. А в Мейкомбе считают: если человек идет пройтись просто так, без определенной цели, значит, он и вообще такой - ни к чему не стремится и ничего никогда не достигнет.
     Потом я пожелала тете и брату спокойной ночи и давно уже лежала и читала, и тут в комнате Джима начался какой-то непонятный шум. Ко сну он обычно готовился не так, я каждый звук знала наизусть, и я постучалась к нему.
     - Ты почему не ложишься?
     - Сбегаю ненадолго в город. - Он натягивал штаны.
     - А зачем? Уже почти десять часов.
     Это он знал, по все равно собрался уходить.
     - Тогда и я с тобой. И если ты скажешь не ходить, я все равно пойду, слышишь?
     Джим понял, что так просто я дома не останусь, придется со мной драться, а значит, злить тетю, и нехотя сдался.
     Я быстро оделась. Мы подождали, пока у тети погас свет, и тихо вышли с заднего крыльца. Ночь была темная, безлунная.
     - Дилл тоже захотел бы пойти, - прошептала я.
     - Пускай идет, - хмуро ответил Джим.
     Мы перескочили через низенькую ограду, перешли двор мисс Рейчел и стали под окном Дилла. Джим крикнул перепелом.
     За стеклом появилось лицо Дилла, сразу исчезло, а через пять минут он отворил окно и вылез к нам. Как человек бывалый, он не стал ни о чем спрашивать, пока мы не вышли на улицу.
     - Что случилось?
     - У Джима бродячий приступ.
     Кэлпурния говорила - у всех мальчишек в его годы бывает бродячая болезнь.
     - Просто так захотелось, - сказал Джим. - Просто так.
     Миновали дом миссис Дюбоз, он стоял пустой, с закрытыми ставнями, камелии чуть виднелись среди разросшейся крапивы и полыни. До угла - до почты - оставалось пройти еще восемь домов.
     Южная сторона площади была пустынна. На каждом углу щетинились огромные араукарии, между ними, в свете уличных фонарей поблескивала железная коновязь. Свет горел еще в общественной уборной, а больше с этой стороны здания суда не было ни огонька. Площадь перед судом была квадратная, со всех сторон магазины, в них, где-то в глубине, тоже виднелся слабый свет.
     Когда Аттикус только начал работать адвокатом, его контора помещалась в самом здании суда, по через несколько лет он перебрался в здание городского банка, там было тише и спокойнее. Мы завернули за угол и увидели перед банком машину "шевроле".
     - Он здесь, - сказал Джим.
     Но Аттикуса здесь не было. К его конторе вел длинный коридор. Будь за его дверью свет, мы бы увидели табличку с небольшими четкими буквами: АТТИКУС ФИНЧ, АДВОКАТ. Сейчас тут было темно.
     Джим еще раз всмотрелся в темноту за стеклянной дверью банка. Нажал ручку двери. Заперто.
     - Пройдем-ка по улице. Может, он зашел к мистеру Андервуду.
     Мистер Андервуд не только выпускал газету "Мейкомб триб юн", он и жил в редакции. Вернее, над ней. О том, что происходит в суде и в тюрьме, он узнавал, просто-напросто глядя из окна второго этажа. Его дом стоял на северо-западном углу площади, идти к нему надо было мимо тюрьмы.
     Тюрьма была самым почтенным и самым безобразным зданием во всем Мейкомбе. Аттикус говорил, такое мог бы придумать кузен Джошуа Сент-Клер. И правда - это было как в бреду. Все дома в городе простые и обыкновенные, с прямыми широкими фасадами и покатыми крышами, и вдруг ни с того ни с сего торчит крохотный готический храмик - одна камера в ширину, две в высоту, и все это дополняется контрфорсами и зубчатыми башенками. А оттого, что фасад тюрьмы был из красного кирпича и в окнах, какие бывают только в церкви, виднелись толстые стальные решетки, все это выглядело совсем уж неправдоподобно. И добро бы еще эта нелепость стояла на каком-нибудь одиноком холме, но она была втиснута между "Скобяными изделиями" Тиндела и редакцией "Мейкомб трибюн". Тюрьма у нас в Мейкомбе вызывала постоянные споры - хулители говорили - это точь-в-точь уборная времен королевы Виктории; а их противники уверяли - такое здание придает городу почтенный, благородный вид, и заезжему человеку нипочем не догадаться, что там внутри полно черномазых.
     Мы шли по тротуару и вдруг увидели поодаль одинокий огонек.
     - Странно, - сказал Джим, - у тюрьмы снаружи фонаря нет.
     - Вроде это лампочка над дверью, - сказал Дилл.
     Сквозь прутья решетки из окна второго этажа свисал длинный провод. В свете голой, без колпака, лампочки сидел у входа Аттикус. Он, видно, принес из своей конторы стул, приставил его к двери и теперь читал, не обращая никакого внимания на мотыльков и всякую ночную мошкару, которая вилась у него над головой.
     Я хотела побежать, но Джим схватил меня за руку.
     - Не ходи к нему, - сказал он, - еще рассердится. Он здесь - и все в порядке, пошли домой. Я только хотел посмотреть, где он.
     Мы стали наискосок переходить площадь, и тут по Меридианскому шоссе медленно, одна за другой, подъехали четыре запыленные машины. Они обогнули площадь, миновали банк и остановились напротив тюрьмы.
     Из машин никто не вышел. Аттикус поднял голову от газеты. Аккуратно ее сложил, опустил на колени и сдвинул шляпу на затылок. Похоже, он ждал, что они приедут.
     - Пошли, - прошептал Джим.
     Мы кинулись через площадь, потом по улице и спрятались за киоском. Джим осторожно выглянул.
     - Можно еще поближе, - сказал он.
     Мы побежали к магазину Тиндела - отсюда было совсем близко, нам все видно, а нас никто не заметит.
     Приезжие по одному, по двое вылезали из машин. Сначала они были как тени, потом двинулись к тюрьме, и при свете стало видно, что все они большие, плотные. Аттикус не двинулся с места. Широкие спины заслонили его от нас.
     - Он здесь, мистер Финч? - спросил кто-то.
     - Здесь, - отозвался Аттикус. - Он спит, не разбудите его.
     Много позже я поняла, как жутко и смешно это было при тех далеко не забавных обстоятельствах, по отца "послушались: люди стали говорить вполголоса.
     - Вы знаете, зачем мы пришли, - сказал кто-то другой. - Отойдите от двери, мистер Финч.
     - Поезжайте домой, Уолтер, - вежливо сказал Аттикус. - Гек Тейт где-то поблизости.
     - Черта с два! - сказал еще кто-то. - Гек со своими подручными рыщет по лесу, до утра оттуда не вылезет.
     - Вот как? С чего бы это?
     - Ищет ветра в поле, - был краткий ответ. - Вы про это не думали, мистер Финч?
     - Думал, но не верил. - Голос моего отца звучал все так же спокойно. - Что ж, это меняет дело, не так ли?
     - Ну, ясно, - сказал еще чей-то бас. Говорившего было не разглядеть.
     - Вы серьезно так думаете?
     Второй раз за два дня я слышала от Аттикуса этот вопрос - значит, сейчас кому-то достанется на орехи. На это стоит поглядеть! Я вывернулась из-под руки Джима и во весь дух побежала к Аттикусу.
     Джим вскрикнул и бросился за мной, но они с Диллом меня не догнали. Я протолкалась среди темных фигур, от которых шел тяжелый запах, и выбежала в круг света.
     - Аттикус, привет!
     Я думала - вот он обрадуется! - но лицо у него сделалось такое, что все мое веселье пропало. Глаза у него стали просто-напросто испуганные, но это сразу прошло, как только сквозь толпу пробрались Джим и Дилл.
     Пахло спиртным перегаром и хлевом, я огляделась - все кругом были чужие. Не те, которые приходили вчера вечером. Меня бросило в жар от смущения: я так победоносно выскочила, а на меня смотрят совсем незнакомые люди!
     Аттикус поднялся со стула, он двигался медленно, как старик. Он аккуратно разгладил газету по складкам и бережно отложил. Пальцы его слегка дрожали.
     - Иди домой, Джим, - сказал он. - Отведи сестру и Дилла домой.
     Мы привыкли, когда Аттикус что-нибудь велит, слушаться - может, и не всегда охотно, но быстро, - а тут Джим стоял с таким видом, будто и не собирался тронуться с места.
     - Иди домой, я сказал.
     Джим покачал головой. Аттикус уперся кулаками в бока - и Джим тоже, и так они стояли друг против друга, очень разные: у Джима мягкие каштановые волосы, карие глаза, продолговатое лицо, уши плотно прилегают к голове - он весь в маму, а у Аттикуса волосы черные с проседью, черты лица прямые, резкие, и все-таки мне показалось, они похожи. Это потому, что оба смотрели вызывающе.
     - Сын, я сказал: иди домой.
     Джим только головой помотал.
     - Вот я его отправлю домой, - сказал какой-то верзила, сгреб Джима за шиворот и так отшвырнул, что Джим едва удержался на ногах.
     - Не тронь его!
     И я наподдала этому дядьке ногой. Я была босиком и очень удивилась, что он весь сморщился, охнул и отступил. Я хотела стукнуть его по коленке, но попала слишком высоко.
     - Хватит, Глазастик, - Аттикус взял меня за плечо. - Не лягайся и не брыкайся. Тише, - прервал он, когда я хотела что-то сказать в свое оправдание.
     - А пускай они не трогают Джима, - сказала я.
     - Ладно, мистер Финч, заберите их отсюда, - проворчал кто-то. - Даем вам на это дело пятнадцать секунд.
     Аттикус стоял среди этих непонятных людей и старался заставить Джима послушаться. Он грозил, убеждал, наконец даже сказал:
     - Я тебя прошу, Джим, уведи их.
     А Джим в ответ упрямо твердил одно:
     - Не пойду.
     Мне все это стало надоедать, но я чувствовала - Джим не зря упрямится, ведь он знает, как ему Аттикус задаст, когда уж мы все придем домой. Я стала осматриваться. Была теплая летняя ночь, но почти на всех этих людях комбинезоны и грубые бумажные рубашки были застегнуты наглухо, до самого подбородка. Наверно, все они боятся простуды, подумала я, вот и рукава у них не засучены, и даже манжеты застегнуты. Те, кто был в шляпах, нахлобучили их на самые брови. И все они были какие-то мрачные, смотрели сонно, как будто им непривычно в такой поздний час оказаться на ногах. Я еще раз поискала, нет ли тут хоть одного знакомого лица, они стояли полукругом, и того, что стоял посередине, я вдруг узнала.
     - Привет, мистер Канингем!
     Он меня словно и не слышал.
     - Привет, мистер Канингем! Как у вас с ущемлением прав?
     Положение дел Уолтера Канингема-старшего было мне хорошо известно, Аттикус когда-то подробно мне все это растолковал. Рослый, плечистый, он как-то растерянно заморгал и сунул большие пальцы под лямки комбинезона. Казалось, ему не по себе; он откашлялся и посмотрел в сторону. Мое дружеское приветствие осталось без ответа.
     Мистер Канингем был без шляпы, лоб его казался очень белым, а все лицо, обожженное солнцем, особенно темным - наверно, всегда он ходит в шляпе. Он переступил с ноги на ногу - башмаки у него были огромные, грубые.
     - Бы меня не узнаете, мистер Канингем? Я Джин Луиза Финч. Вы нам один раз принесли орехов, помните?
     Кажется, я старалась зря - ужасно неловко, когда случайный знакомый потом тебя не узнает.
     - Я учусь вместе с Уолтером, - сделала я новую попытку. - Ведь это ваш сын, правда? Правда, сэр?
     Мистер Канингем чуть заметно кивнул. Все-таки он меня узнал!
     - Мы с Уолтером в одном классе, - продолжала я, - он очень хорошо учится. И он славный, - прибавила я, - правда, правда, он хороший. Один раз он приходил к нам обедать. Может быть, он вам про меня рассказывал, один раз я его поколотила, а он ничего, он правда славный. Вы ему передайте от меня привет, ладно?
     Аттикус когда-то мне объяснил: если ты человек вежливый, говори с другими не про то, что интересно тебе, а про то, что интересно им. Мистеру Канингему, видно, было совсем не интересно слушать про своего сына, а мне так хотелось, чтоб ему не было скучно, и я с горя сделала последнюю попытку - может, все-таки интереснее поговорить про ущемление.
     - Ущемление - это очень неприятная штука, - стала я ему объяснять.
     И тут, наконец, я заметила, что обращаюсь с речью к целой толпе. Все они смотрели на меня, некоторые даже рот раскрыли. Аттикус уже не приставал к Джиму, они оба стояли рядом с Диллом. И они тоже смотрели и слушали как заколдованные. Аттикус даже рот приоткрыл, а он всегда объяснял, что это не очень-то красиво. Наши взгляды встретились, и он закрыл рот.
     - Знаешь, Аттикус, я вот говорю мистеру Канингему, конечно, когда ущемление прав, это очень плохо, но ты ведь говорил не волноваться, такие дела иногда долго тянутся... и вы уж как-нибудь общими силами выпутаетесь...
     И я окончательно замолчала и только думала, какая я дура. Видно, про ущемление хорошо разговаривать только в гостиной.
     У меня даже голова вспотела: не могу я, когда целая куча народу на меня смотрит. Все стояли и молчали.
     - Что случилось? - спросила я.
     Аттикус не ответил. Я оглянулась на мистера Канингема, у него тоже лицо было невозмутимое. А потом он поступил очень странно. Он присел на корточки и обеими руками взял меня за плечи.
     - Я ему передам от тебя привет, маленькая леди, - сказал он.
     Встал, выпрямился и махнул огромной ручищей.
     - Пошли отсюда! - крикнул он. - Поехали, ребята!
     И так же, как пришли, но двое, по одному они двинулись, волоча йоги, к своим расхлябанным машинам. Захлопали дверцы, зачихали моторы - и все уехали.
     Я обернулась к Аттикусу, а он, оказывается, отошел и прислонился лбом к стене тюрьмы. Я подошла и потянула его за рукав.
     - Теперь мы пойдем домой?
     Он кивнул, достал платок, утер лицо и громко высморкался.
     - Мистер Финч, - позвал из темноты, откуда-то сверху, тихий хриплый голос. - Они ушли?
     Аттикус отошел от стены и поднял голову.
     - Ушли, - сказал он. - Поспи немного, Том. Они не вернутся.
     С другой стороны в темноте раздался еще один голос.
     - Уж будьте уверены, что не вернутся, - сказал он резко. - Я все время был начеку, Аттикус.
     Из окна над редакцией "Мейкомб трибюн" высунулся мистер Андервуд с двустволкой в руках.
     Было поздно, я устала, глаза у меня слипались: казалось, Аттикус и мистер Андервуд проговорят до утра, один - высунувшись из окна, другой - задрав к нему голову. Наконец Аттикус подошел к нам, погасил лампочку над дверью тюрьмы и подхватил стул.
     - Можно, я его понесу, мистер Финч? - попросил Дилл.
     За все время это были его первые слова.
     - Спасибо, дружок.
     И мы пошли к банку - Аттикус с Джимом впереди, я и Дилл за ними. Дилл тащил стул и поэтому шел медленнее. Аттикус с Джимом ушли вперед, и я думала, Аттикус его здорово ругает - почему не пошел домой, - но ошиблась. Они как раз поравнялись с фонарем, и видно было: Аттикус поднял руку и взъерошил Джиму волосы - никаких других нежностей он не признавал.

     Джим услышал меня. Заглянул в дверь. А когда подошел к моей кровати, в комнате у Аттикуса вспыхнул свет. Мы застыли на месте и не шевелились, пока свет не погас; мы слушали, как Аттикус ворочается, и ждали. Наконец опять стало тихо.
     Джим увел меня к себе и уложил.
     - Постарайся заснуть, - сказал он. - Послезавтра, может быть, все уже кончится.
     Нам пришлось возвращаться очень тихо, чтоб не разбудить тетю. Аттикус заглушил мотор еще на дорожке и руками втолкнул машину в гараж; мы вошли с черного хода и молча разошлись по своим комнатам. Я очень устала и уже совсем засыпала, и вдруг мне привиделся Аттикус - он складывает газету и сдвигает шляпу на затылок, а потом - Аттикус посреди пустой, замершей в ожидании улицы сдвигает на лоб очки. Меня точно ударило, только тут я поняла, что произошло в этот вечер, и заплакала. Джим просто молодец, он и слова не сказал, что, когда человеку скоро девять лет, ему реветь не пристало.
     Утром ни у кого не было аппетита, только Джим уплел три яйца подряд. Аттикус посмотрел на него с откровенным восхищением; тетя Александра крохотными глоточками пила кофе, от нее так и веяло холодом. Дети, которые по ночам тайком удирают из дому, - это позор для семьи. Аттикус сказал - он очень рад, что этот позор подоспел вовремя, но тетя сказала:
     - Глупости, мистер Андервуд все время был начеку.
     - А знаешь, это очень забавно, - сказал Аттикус. - Ведь Бракстон терпеть не может негров, даже близко их не подпускает.
     В Мейкомбе мистера Андервуда считали закоренелым нечестивцем; его отец сыграл с ним злую шутку - окрестил сына Бракстоном Брэггом, и он всю жизнь очень старался заставить окружающих про это забыть. Аттикус говорил: кого назвали в честь генералов Южной армии, тот рано или поздно становится горьким пьяницей.
     Кэлпурния подала тете Александре еще кофе, и я поглядела на нее умоляюще и убедительно как могла, но она только головой покачала.
     - Ты еще мала для кофе, - сказала она. - Когда дорастешь, тогда я тебе и так налью.
     Я сказала - может, кофе мне полезно для желудка.
     - Ладно, - сказала Кэлпурния и взяла с буфета чашку. Налила в нее столовую ложку кофе и до краев долила молоком.
     В благодарность я показала чашке язык, подняла глаза и увидела меж бровей тети предостерегающую морщинку. Но это она хмурилась на Аттикуса. Она подождала, чтоб Кэлпурния ушла на кухню, и тогда сказала:
     - Не говори так при них.
     - Как именно и при ком именно? - спросил Аттикус.
     - При Кэлпурнии. Ты сказал при ней, что Бракстон Андервуд терпеть не может негров.
     - Ну, Кэл, разумеется, и сама это знает. Это всему Мейкомбу известно.
     В те дни я стала замечать едва уловимую перемену в отце, она чувствовалась, когда он разговаривал с тетей Александрой. Он не то чтобы злился, а все-таки ее осаживал. Вот и сейчас в голосе его послышалась жесткая нотка.
     - Все, что можно сказать у нас за столом, можно сказать при Кэлпурнии, - отрезал он. - Она знает, что она значит для нашей семьи.
     - Мне кажется, это плохая привычка, Аттикус. Это их поощряет. Ты же знаешь, какие они болтуны. Обо всем, что за день случится в городе, еще до вечера известно всему негритянскому кварталу.
     Отец положил нож.
     - Я не знаю такого закона, который запрещал бы им разговаривать. Может быть, если бы мы не давали им столько поводов для разговора, они бы и не разговаривали. Почему ты не пьешь кофе, Глазастик?
     Я болтала в чашке ложкой.
     - А я думала, мистер Канингем нам друг. Ты мне когда-то, так и сказал.
     - Он и есть наш друг.
     - А вчера вечером он тебя хотел бить.
     Аттикус положил вилку рядом с ножом и отодвинул тарелку.
     - Мистер Канингем в общем-то хороший человек, - сказал он. - Просто у него, как у каждого из нас, есть свои слабости.
     - Да разве это слабость? - вдруг сказал Джим. - Вчера вечером, когда они только приехали, он готов был тебя убить.
     - Пожалуй, мне от него и досталось бы, - согласился Аттикус. - Но видишь ли, сын, когда ты станешь постарше, ты будешь немного лучше понимать людей. Что бы там ни было, а всякая толпа состоит из людей. Вчера вечером мистер Канингем был частью толпы, но все равно он оставался человеком. Всякая толпа во всяком маленьком южном городке состоит из людей, которых мы знаем, из самых обыкновенных людей, и это не очень для них лестно, не так ли?
     - Да уж... - сказал Джим.
     - И потому надо было вмешаться восьмилетнему ребенку, чтобы они опомнились, так? - продолжал Аттикус. - А ведь это что-нибудь да значит, если стадо диких зверей все-таки можно остановить, ибо в последнем счете они все же люди. М-да, может быть, нам нужны полицейские-дети... Вчера вечером вы, дети, заставили Уолтера Канингема на минуту влезть в мою шкуру. И этого было довольно.
     Не знаю, может, Джим, когда станет постарше, и правда будет лучше понимать людей, а я не буду. Это уж я знаю точно.
     - Пускай только Уолтер придет в школу, живым он от меня не уйдет, - пообещала я.
     - Ты его и пальцем не тронешь, - решительно сказал Аттикус. - Что бы ни случилось, а я не желаю, чтобы ты или Джим после вчерашнего случая на кого-нибудь затаили зло.
     - Вот видишь, к чему все это ведет, - сказала тетя Александра. - Помни, я тебя предупреждала.
     Аттикус сказал, что будет помнить, резко отодвинул стул и поднялся.
     - У меня впереди трудный день, так что прошу извинить. Джим, я бы очень хотел, чтобы вы с Глазастиком сегодня в город не ходили.
     Едва Аттикус ушел, к нам в столовую вприпрыжку вбежал Дилл.
     - Сегодня весь город об этом говорит! - объявил он. - Все говорят, как мы голыми руками отбились от целых ста человек...
     Тетя Александра так на него посмотрела - он мигом прикусил язык.
     - Там не было ста человек, - сказала она, - и никто ни от кого не отбивался. Там была просто кучка этих пьяных, разнузданных Канингемов.
     - Не обращайте внимания, тетя, Дилл всегда преувеличивает, - сказал Джим и кивнул, чтоб мы шли за ним.
     - Со двора никуда не ходите, - предупредила она, когда мы вышли на веранду.
     Можно было подумать - сегодня суббота. Мимо нашего дома неторопливым, по беспрерывным потоком двигались люди из южной части округа Мейкомб.
     Сидя мешком на своей породистой лошадке проехал мистер Дольфус Реймонд.
     - Не пойму, как он только держится в седле, - пробормотал Джим. - И как это он может - с утра пораньше, восьми нет, и уже пьяный!
     Проехала тряская повозка, в ней тесно сидели женщины в матерчатых панамах, заслонявших лица от солнца, и в платьях с длинными рукавами. Правил бородатый мужчина в войлочной шапке.
     - Смотри, меннониты, - сказал Диллу Джим. - У них вся одежда без пуговиц.
     Меннониты жили в лесах, все, что им требовалось, продавали и покупали на другом берегу реки и в Мейкомб почти никогда не заглядывали. Дилл смотрел на них с любопытством.
     - У них у всех голубые глаза, - объяснял Джим, - и мужчины после свадьбы не должны бриться. Их женам нравится, когда от бороды щекотно.
     Проехал на муле мистер Икс Биллапс и помахал нам рукой.
     - Он забавный, - сказал Джим. - Икс - это у него не инициал, это его так зовут. Один раз его вызвали в суд свидетелем и спрашивают - как ваше имя? Он говорит - Икс Биллапс. Секретарь просит - скажите полностью, а он опять - Икс. Его опять переспрашивают, а он опять свое. В конце концов он написал на бумаге букву "икс" и поднял, чтоб все видели. Его спрашивают, что это у вас за имя такое, а он говорит, так отец с матерью записали, когда он родился.
     Жители округа все шли и шли мимо нас, и Джим рассказывал Диллу про самых примечательных людей: мистер Тенсоу Джонс голосовал за сухой закон; мисс Эмили Дейвис втихомолку нюхает табак; мистер Байрон Уоллер играет на скрипке; у мистера Джейка Слейда в третий раз режутся зубы.
     Из-за угла появилась еще повозка, все ее пассажиры смотрели как-то очень сурово. Они поравнялись с домом мисс Моди Эткинсон; у нее в саду пылали яркими красками летние цветы, и тут на крыльцо вышла сама мисс Моди. Удивительное дело, когда мисс Моди стоит на крыльце, от нас до нее далеко, лица не разглядеть, и все равно сразу видно, какое у нее настроение. Вот она стоит, немножко подалась вперед, руки в боки, и голову наклонила набок, очки блестят на солнце. И мы уже знаем: улыбка у нее сейчас самая злоехидная.
     Возница придержал мулов, и одна женщина с повозки визгливо закричала:
     - Тщеславному уготована тьма вечная!
     И мисс Моди ответила:
     - Кто сердцем радостен, тот и ликом светел!
     Наверно, эти ногомойщики подумали - сатана и священное писание по-своему толкует, потому что возница скорей погнал мулов. И что им дался сад мисс Моди? Просто понять нельзя - хоть мисс Моди целыми днями и копается в земле, а писание она знает назубок.
     Мы подошли к ее забору.
     - Вы в суд пойдете? - спросил Джим.
     - Нет, - сказала мисс Моди. - В суде мне нынче делать нечего.
     - А поглядеть не хотите? - спросил Дилл.
     - Нет. Жестоко это - смотреть, когда беднягу того и гляди засудят на смерть. А народ съезжается, как на праздник.
     - Так ведь его должны судить при людях, мисс Моди, - сказала я. - Иначе неправильно.
     - Это мне известно, - сказала мисс Моди. - Именно потому, что суд у нас публичный, при людях, мне туда идти уже не обязательно - так?
     Мимо прошла мисс Стивени Кроуфорд. Она была в шляпе и в перчатках.
     - Гм-гм, - сказала она. - Сколько народу, можно подумать, что сам Уильям Дженнингс Брайан будет говорить речь.
     - А ты куда собралась, Стивени? - окликнула мисс Моди.
     - За покупками.
     Мисс Моди сказала: отродясь не видела, чтоб Стивени за покупками ходила в шляпе.
     - Ну, может быть, я и загляну на минутку в суд погляжу, как там наш Аттикус, - сказала мисс Стивени.
     - Берегись, как бы он не вручил и тебе повестку, - сказала мисс Моди.
     Мы не поняли и попросили разъяснений, и мисс Мода сказала - мисс Стивени, видно, столько знает об этом деле, отчего бы ей не дать свидетельские показания.
     Мы терпели до полудня; Аттикус пришел домой поесть и сказал, что все утро отбирали присяжных. После обеда мы зашли за Диллом и отправились в город.
     Поистине это был большой день. У коновязи нельзя было втиснуть больше ни одной лошади, под каждым деревом теснились мулы и повозки. Площадь перед судом была заполнена компаниями и семьями, как на пикнике; рассаживались прямо на земле, подостлав газеты, ели печенье с патокой и запивали теплым молоком из кувшинов. Некоторые грызли холодную курицу или свиную отбивную. А кто побогаче, запивал еду купленной в аптеке кока-колой в стаканчиках из-под содовой. Чумазые ребятишки гонялись в толпе друг за другом, матери кормили младенцев.
     В дальнем конце площади тихо сидели на пригреве негры; у них на обед были сардины, сухое печенье, и пили они душистую нихи-колу. С ними сидел мистер Дольфус Реймонд.
     - Джим, - сказал Дилл, - он пьет из мешка!
     И правда, мистер Дольфус Реймонд держал во рту две желтые соломинки, какие дают в аптеке, а другим концом они уходили в бумажный коричневый пакет.
     - Первый раз такое вижу, - пробормотал Дилл. - Что это у него там? И как оно не прольется?
     Джим фыркнул.
     - У него в пакете бутылка из-под кока-колы, а в бутылке виски. Это чтоб женщины не волновались. Вот увидишь, он весь день будет так тянуть, потом отойдет, дольет бутылку - и опять давай пить.
     - А почему он сидит с цветными?
     - Он всегда так. Наверно, они ему нравятся больше нас. Он живот на отшибе, на самом краю нашего округа. И с ним живет цветная женщина и целая куча ребятишек мулатов. Если они тут будут, я тебе покажу.
     - С виду он не такой, как бывают подонки, - сказал Дилл.
     - Он и не подонок, у него своя земля - большой кусок вдоль берега, и он родом из очень хорошей семьи.
     - А почему же он так живет?
     - Просто ему так больше нравится, - сказал Джим. - Говорят, он никак не опомнится после своей свадьбы. Он должен был жениться на... на какой-то из Спендер, что ли. Хотели очень пышно справить свадьбу, да не вышло... После оглашения невеста поднялась к себе и застрелилась из охотничьего ружья. Нажала собачку босой ногой.
     - А почему, не узнали?
     - Нет, - сказал Джим, - толком никто ничего не знал, кроме мистера Дольфуса. Говорят, она узнала про ту его негритянку, он думал и негритянку себе оставить и жениться. Вот с тех пор он всегда и пьяный. А с этими детишками он добрый...
     - Джим, - спросила я, - а что это - мулат?
     - Наполовину белый, наполовину цветной. Да ты их видела, Глазастик. Знаешь разносчика из аптеки, такой рыжий, курчавый? Вот он наполовину белый. Они все несчастные.
     - А почему?
     - Так ведь они ни рыба ни мясо. Цветные их своими не считают, потому что они наполовину белые, а белые их тоже не признают, потому что они цветные, вот они и выходят неприкаянные, ни в тех, ни в сех. А мистер Дольфус, говорят, двух своих ребят отправил на север. На севере люди не против цветных. Смотрите, вот один такой.
     В нашу сторону шла негритянка, за ее руку цеплялся маленький мальчик. Мне показалось - настоящий негритенок, совсем шоколадный, ноздри широкие, и зубы сверкают. Он каждую минуту начинал весело прыгать, а негритянка его дергала за руку, чтоб перестал.
     Джим подождал, пока они прошли мимо.
     - Этот мальчонок тоже из его мулатов, - сказал он.
     - А почем ты знаешь? - спросил Дилл. - По-моему, он просто черный.
     - Ну, иногда по виду и не скажешь, надо знать, кто он такой. Но только этот наполовину Реймонд, верно говорю.
     - Да почем ты знаешь? - спросила я.
     - Я ж тебе говорю, Глазастик, просто я знаю.
     - Тогда почем ты знаешь, может, мы тоже негры?
     - Дядя Джек Финч говорит, мы и не знаем наверняка. Он говорит, насколько он знает, наши деды и прадеды были белые, а вообще-то, может быть, в незапамятные времена паши предки были выходцы из Эфиопии.
     - Ну, если в незапамятные, это так давно, что не считается.
     - По-моему, тоже - сказал Джим, - а в Мейкомбе думают, раз в тебе есть хоть капля негритянской крови, значит, ты все равно что черный. Эй, смотрите-ка!..
     Будто по какому-то тайному сигналу люди на площади поднялись с места, побросали газеты, бумажные и целлофановые обертки от еды. Ребятишки подбегали к матерям, младенцев брали на руки, мужчины в пропотевших шляпах собирали свои семьи и, точно пастухи, вели их к дверям суда. В дальнем конце площади негры и мистер Дольфус Реймонд тоже поднялись и отряхивали штаны от пыли. Среди них почти не было женщин и детей, и от этого по похоже было, что они собрались на праздник, как другие. Они терпеливо дожидались у дверей, пока пройдут белые со своими семьями.
     - Пойдем туда, - сказал Дилл.
     - Нет уж, подождем, пока все войдут, - сказал Джим. - Аттикус, пожалуй, будет недоволен, если нас увидит.
     Здание мейкомбского окружного суда немножко напоминало Арлингтонскую радиостанцию: колонны, на которые опиралась с южной стороны кровля, были слишком массивны для своей легкой ноши. Только одни колонны и уцелели от старого здания суда, которое сгорело в 1856 году. После пожара к ним пристроили новое здание. Вернее - его построили, несмотря на эти колонны. Не считая южного фасада с порталом, мейкомбский окружной суд был выдержан в ранневикторианском духе и с севера выглядел безобидно. А вот если подойти с юга, греческие колонны просто резали глаз - уж очень плохо они сочетались с башенкой девятнадцатого века, в которой гнездились ржавые, неизменно врущие часы, но все вместе ясно говорило, что жители Мейкомба полны решимости свято хранить каждый осколочек прошлого.
     Чтобы пройти на второй этаж в зал суда, надо было миновать всякие темные закоулки и берлоги: окружной налоговый инспектор, сборщик налогов, секретарь окружного управления, окружной прокурор, разъездной секретарь, судья по наследственным делам - все ютились в холодных клетушках, куда не заглядывало солнце и где пахло прелой бумагой, сыростью и уборной. Тут и днем приходилось зажигать электричество, и дощатые полы всегда покрывал слой пыли. И обитатели этих клетушек были под стать обстановке: серолицые человечки, которых, казалось, никогда в жизни и солнце не согрело и ветер не обдул.
     Мы понимали, что народу будет много, но и не подозревали, какая толпа заполнит коридоры. Меня оттерли от Джима и Дилла, по я все-таки пробралась к лестнице, я знала: здесь меня Джим непременно отыщет. Тут я очутилась среди членов Клуба Бездельников и прижалась к стене, чтоб они меня не заметили. Это были старики в белых рубашках, в штанах цвета хаки с подтяжками; они весь свой век ровно ничего не делали и теперь, на склоне дней, сидя на площади на деревянных скамейках в тени виргинских дубов, предавались тому же занятию. В суде они были завсегдатаями, внимательно слушали и придирчиво критиковали. Аттикус говорил, они столько лет изо дня в день слушали процесс за процессом, что разбираются в законах не хуже главного судьи. Обычно, кроме них, в суде публики не бывало, и теперь им, видно, не правилось, что их привычный покой нарушен. Разговаривали они важно и снисходительно, как знатоки. Разговор шел о моем отце.
     - ...а думает, он знает, что делает, - сказал один.
     - Ну-у, не скажите, - возразил другой. - Аттикус Финч малый ученый, с утра до ночи законы читает.
     - Читать-то он умеет, только на это и способен. - И все захохотали.
     - Вот что я тебе скажу, Билли, - вмешался еще один. - Ведь это судья его назначил защищать черномазого.
     - Ну да, но он и впрямь собирается его защищать. Вот это мне и не правится.
     Это была новость, это все меняло: значит, Аттикуса не спрашивали, хочет он защищать негра или не хочет, он просто должен! Странно, почему он нам этого не говорил, нам было бы что сказать и в свою и в его защиту. Он должен был взяться за это дело, вот и взялся - будь у нас этот довод, нам пришлось бы куда меньше драться и ссориться с ребятами. Но почему же тогда весь город на него зол? Судья назначил Аттикуса защитником негра, Аттикус и правда собирается его защищать. И это им не нравится. Ничего не поймешь.
     Дождавшись, пока все белые поднялись по лестнице, пошли было в зал суда и негры.
     - Эй, обождите-ка, - сказал один из Бездельников и поднял трость. - Еще поспеете.
     Старики начали медленно на негнущихся ногах подниматься по лестнице и столкнулись с Диллом и Джимом - они бежали искать меня. Ребята протискались между стариками, и Джим крикнул:
     - Идем, Глазастик, там уже сесть негде. Придется нам стоять... Эх, поосторожнее! - прибавил он с досадой.
     Наверх по лестнице двинулись негры. Старики, которые их опередили, займут почти все свободное место, где еще можно стоять. Нам не повезло, и это я виновата, сказал Джим. Огорченные, мы стали у стены.
     - Вы не можете пройти?
     Перед нами стоял преподобный Сайкс с черной шляпой в руке.
     - Привет, ваше преподобие, - сказал Джим. - Мы вот из-за нее застряли.
     - Что ж, попробуем помочь делу.
     И преподобный Сайкс пошел наверх. Через несколько минут он вернулся.
     - В зале нет ни одного свободного места. Но, может быть, вы хотите пройти со мной на галерею?
     - Ясно, хотим! - сказал Джим.
     Мы обрадовались и побежали по широкой лестнице наверх, потом по узкой еще выше. Здесь, у входа на галерею, мы остановились. Преподобный Сайкс, отдуваясь, нагнал нас и осторожно повел сквозь толпу негров. Четверо негров поднялись и уступили нам места в первом ряду.
     Галерея для цветных шла по трем стенам зала суда, точно балкон, и отсюда нам было все хорошо видно.
     Присяжные сидели слева, под высокими окнами. Наверно, все это были фермеры - худые, загорелые, но это и понятно: горожане почти никогда не попадают в присяжные, либо им дают отвод, либо они сами просят их освободить. Двое присяжных были немного похожи на принарядившихся Канингемов. Сейчас все они сидели прямо и внимательно слушали.
     Выездной прокурор и еще один человек, Аттикус и Том Робинсон сидели за столиками спиной к нам. На столе у прокурора лежала книга в коричневом переплете и какие-то желтые листы; стол Аттикуса был пустой.
     Сразу за барьером, который отделял суд от публики, на кожаных стульях сидели свидетели, тоже спиной к нам.
     На возвышении сидел судья Тейлор, похожий на сонную старую акулу, а пород ним, пониже, что-то быстро писала его рыба-лоцман. Судья Тейлор был в общем такой же, как все судьи, которых мне приходилось видеть: добродушный, седой и краснолицый, он держался на редкость бесцеремонно - задирал ноги на стол, чистил ногти перочинным ножом. Во время нескончаемых прений сторон, особенно после обеда, могло показаться, будто он клюет носом, но на эту удочку уже никто не попадался, о тех пор как один адвокат нарочно столкнул на пол кипу книг, думая его разбудить. Так и не раскрыв глаз, судья Тейлор пробормотал:
     - Мистер Уитли, в следующий раз подобная выходка обойдется вам в сто долларов.
     Он был большой знаток законов, и хоть со стороны могло показаться, будто он небрежен и невнимателен, но на самом деле он всякий процесс направлял твердой и уверенной рукой. Один только раз судья Тейлор стал в тупик, и запутали его Канингемы. В Старом Сарэме, на их постоянной территории, поселились когда-то разные семьи, но, на беду, фамилия у них была одна и та же. Канингемы и Конингемы женились и выходили замуж друг за друга, и которая фамилия как пишется, уже никого не интересовало. А потом какой-то Канингем стал оспаривать земельный участок у одного из Конингемов и подал в суд. На суде Джимс Канингем показал, что его мать на всех документах подписывалась Канингем, но на самом деле она была Конингем, просто она не сильна была в правописании, да и читала мало, сядет, бывало, вечером на крыльце и просто глядит в одну точку. Девять часов кряду судья Тейлор выслушивал показания о странностях и причудах обитателей Старого Сарэма, а потом объявил: дело прекращается. Его спросили, на каком основании, и он сказал - с обоюдного согласия сторон, и он надеется, что тяжущиеся вполне удовлетворены уже тем, что отвели душу на людях. Так оно и было. Они главным образом того и добивались.
     У судьи Тейлора была одна смешная привычка. Он разрешал курить в зале суда, но сам никогда не курил, зато иной раз, если повезет, удавалось видеть, как он сунет в зубы длиннейшую незажженную сигару и начинает медленно ее жевать. Понемногу сигара вся исчезала у него во рту, а через несколько часов судья Тейлор выплевывал ее в виде жвачки. Один раз я спросила Аттикуса, как только миссис Тейлор может с ним целоваться, но Аттикус сказал - они не так уж часто целуются.
     Возвышение для свидетелей находилось по правую руку от судьи Тейлора, и, когда мы добрались до своих мест и сели, на него уже поднялся мистер Гек Тейт.

     - Джим, - сказала я, - а вон там не Юэлы сидят?
     - Ш-ш, - сказал Джим. - Мистер Тейт дает показания.
     Мистер Тейт для такого случая принарядился. На нем был самый обыкновенный костюм, так что он стал похож на всех людей - ни высоких сапог, ни кожаной куртки, ни пояса с патронами. С этой минуты я перестала его бояться. Он сидел в свидетельском кресле, подавшись вперед, зажав руки между колен, и внимательно слушал выездного прокурора.
     Этого прокурора, мистера Джилмера, мы почти не знали. Он был из Эбботсвила; мы его видели только во время судебных сессий, да и то редко, потому что обычно нас с Джимом суд мало интересовал. Мистер Джилмер был лысый, с гладко выбритым лицом, ему можно было дать и сорок лет и все шестьдесят. Сейчас он стоял к нам спиной, но мы знали - один глаз у него косит, и он ловко этим пользуется: он на тебя и не смотрит, а кажется, так и сверлит взглядом, и от этого присяжные и свидетели его боятся. Присяжные воображают, что он строго за ними следит, и стараются слушать внимательно, и свидетели тоже.
     - ...своими словами, мистер Тейт, - говорил он.
     - Так вот, - сказал мистер Тейт собственным коленкам и потрогал очки. - Меня вызвали...
     - Может быть, вы будете обращаться к присяжным, мистер Тейт? Благодарю вас. Кто именно вас вызвал?
     - Меня позвал Боб... то, бишь, вот он, мистер Боб Юэл, это было вечером...
     - Когда именно, сэр?
     - Вечером двадцать первого ноября, - сказал мистер Тейт. - Я как раз собирался домой, и тут ко мне вошел Во... мистер Юэл, сам не свой, и сказал - идем скорей, один черномазый снасильничал над моей дочкой.
     - И вы пошли?
     - Ну конечно. Вскочил в машину и помчался.
     - И что вы застали на месте происшествия?
     - Она лежала на полу в первой комнате, как войдешь - направо. Она была порядком избита, я помог ей подняться на ноги, и она ополоснула лицо, там в углу стояло ведро, и сказала, что ей уже получше. Я спросил, кто ее обидел, и она сказала - Том Робинсон...
     Судья Тейлор до сих пор внимательно разглядывал свои ногти, а тут поднял голову, будто ожидал возражений, но Аттикус молчал.
     - ...я спросил: это он ее так исколотил? И она сказала - да. Я спросил, одолел ли он ее, и она сказала - да. Тогда я пошел за Робинсоном и привел его к Юэлам. Она признала, что это он самый и есть, я его и забрал. Вот и все.
     - Благодарю вас, - сказал мистер Джилмер.
     Судья Тейлор сказал:
     - Есть вопросы, Аттикус?
     - Да, - сказал мой отец.
     Он сидел за своим столом, не посередине, а сбоку, закинув ногу за ногу, одна рука его лежала на спинке стула.
     - А вы врача вызвали, шериф? - спросил Аттикус. - Или, может быть, кто-нибудь другой вызвал?
     - Нет, сэр, - сказал мистер Тейт.
     - Никто не позвал врача?
     - Нет, сэр, - повторил мистер Тейт.
     - Почему? - спросил Аттикус построже.
     - Ну, очень просто. Это было ни к чему, мистер Финч. Она была порядком избита. Сразу видно было, что дело неладно.
     - Но врача вы не вызвали? И, пока вы там были, никто другой за врачом не посылал, и не привел врача, и ее к врачу не отвел?
     - Нет, сэр...
     Тут вмешался судья Тейлор:
     - Он уже три раза ответил вам на вопрос, Аттикус. Врача он не вызывал.
     - Я только хотел удостовериться, - сказал Аттикус, и судья улыбнулся.
     Рука Джима спокойно лежала на перилах галереи, а тут он вдруг вцепился в них изо всей силы и шумно перевел дух. Я поглядела вниз, в зал, там никто особенно не волновался, и я подумала, чего это он разыгрывает трагедию? Дилл слушает спокойно, и преподобный Сайкс рядом с ним - тоже.
     - Ты чего? - шепотом спросила я, но Джим только сердито на меня зашипел.
     - Шериф, - сказал Аттикус, - вы говорите, она была сильно избита. Как именно?
     - Ну-у...
     - Вы просто опишите, Гек, какие следы побоев вы заметили.
     - Ну, лицо было избито. И на руках повыше локтя видны были синяки, прошло-то уже с полчаса...
     - Откуда вы знаете?
     Мистер Тейт усмехнулся.
     - Виноват, это я с их слов. Во всяком случае, она была порядком избита, когда я туда пришел, и под глазом наливался здоровенный фонарь.
     - Под которым глазом?
     Мистер Тейт мигнул и обеими руками пригладил волосы.
     - Дайте-ка сообразить, - сказал он негромко и поглядел на Аттикуса так, будто думал: о каких пустяках спрашивает!
     - Может быть, вспомните? - сказал Аттикус.
     Мистер Тейт ткнул пальцем в кого-то невидимого прямо перед собой и сказал:
     - Левый глаз.
     - Одну минуту, шериф, - сказал Аттикус. - Левый глаз - это если она перед вами стоит или если она смотрит в ту же сторону, что и вы?
     - А, да, верно, - сказал мистер Тейт, - стало быть, это правый. У нее правый глаз был подбит, мистер Финч. Теперь я припоминаю, и щека и вся эта сторона в ссадинах и распухла...
     Мистер Тейт опять замигал, словно вдруг что-то понял. Повернулся и поглядел на Тома Робинсона. И Том Робинсон поднял голову, будто почувствовал его взгляд.
     Аттикус, видно, тоже что-то понял и порывисто поднялся.
     - Шериф, повторите, пожалуйста, что вы сказали.
     - Я сказал, у нее подбит был правый глаз.
     - Не то...
     Аттикус подошел к столу секретаря, наклонился и стал смотреть, как у того рука быстро бегает по бумаге. Секретарь остановился, перелистал блокнот со стенограммой и прочитал:
     "Мистер Финч, теперь я припоминаю, и щека и вся эта сторона в ссадинах и распухла".
     Аттикус выпрямился и поглядел на мистера Тейта.
     - Повторите, пожалуйста, Гек, какая сторона?
     - Правая сторона, мистер Финч, но были и еще синяки, про них тоже рассказать?
     Аттикус, видно, уже хотел задать новый вопрос, но передумал и сказал:
     - Да, так какие там были синяки?
     И, пока мистер Тейт отвечал, Аттикус повернулся к Тому Робинсону, будто хотел сказать - это еще что за новости?
     - ...руки были в синяках и ссадинах, и шею она мне доказала. У нее на горле пальцы так и отпечатались...
     - На горле, кругом? И сзади на шее тоже?
     - Со всех сторон, мистер Финч, оно и не удивительно.
     - Вот как?
     - Ну да, сэр, у нее шея тоненькая, всякий может ее обхватить и...
     - Пожалуйста, отвечайте на вопрос только "да" или "нет", шериф, - сухо сказал Аттикус, и мистер Тейт умолк.
     Аттикус сел на свое место и кивнул прокурору, тот мотнул головой в сторону судьи, судья кивнул мистеру Тейту, и он неловко поднялся и сошел с возвышения.
     Внизу люди завертели головами, зашаркали ногами, поднимали повыше младенцев, а нескольких малышей чуть не бегом вывели из зала. Негры позади нас тихонько перешептывались; Дилл спрашивал преподобного Сайкса, в чем тут суть, но тот сказал, что не знает. Пока что было очень скучно: никто не кричал и не грозил, юристы не препирались между собою, все шло просто и буднично - кажется, к немалому разочарованию всех собравшихся. Аттикус держался так мирно и доброжелательно, будто тут судились из-за какой-нибудь пустячной недвижимости. У него был особый дар успокаивать разгоравшиеся страсти, так что и дело об изнасиловании оказывалось сухим и скучным, как проповедь. Я уже не вспоминала с ужасом запах водочного перегара и хлева, сонных, угрюмых незнакомцев, хриплый голос, окликнувший в темноте: "Мистер Финч! Они ушли?" При свете дня наш дурной сон рассеялся, все кончится хорошо.
     В публике все почувствовали себя так же непринужденно, как судья Тейлор, - все, кроме Джима. Он многозначительно усмехнулся, поглядел по сторонам и сказал что-то такое про прямые и косвенные улики - ну и задается, подумала я.
     - Роберт Ли Юэл! - громко вызвал секретарь суда.
     Вскочил человечек, похожий на бентамского петуха, и с гордым видом прошествовал на свидетельское место, у него даже шея покраснела, когда он услыхал свое имя. А когда он повернулся и стал присягать да библии, мы увидели, что и лицо у него совсем красное. И ни капельки он не похож на генерала, в честь которого его назвали. Надо лбом торчит клок редких, недавно вымытых волос; нос тонкий, острый и блестит; а подбородка почти не видать - он совсем сливается с тощей морщинистой шеей.
     - ...и да поможет мне бог, - хрипло прокаркал он.
     В каждом небольшом городе вроде Мейкомба найдутся свои юэлы. Никакие экономические приливы и отливы не меняют их положения - такие семьи живут, точно гости в своем округе, все равно, процветает он или переживает глубочайший упадок. Ни один самый строгий школьный инспектор не заставит их многочисленных отпрысков ходить в школу; ни один санитарный инспектор не избавит их от следов вырождения, от всевозможных паразитов и болезней, которые всегда одолевают тех, кто живет в грязи.
     Мейкомбские Юэлы жили за городской свалкой в бывшей негритянской лачуге. Деревянные стены были все в заплатах из рифленого железа, крыша вместо черепицы выложена расплющенными консервными банками, и только по общим очертаниям можно догадаться, какова была эта лачуга вначале - квадратная, в четыре крохотные каморки, которые все выходили в длинный и узкий коридор, она неуклюже стояла на четырех неровных глыбах песчаника. Окна были не окна, а просто дыры в стене, летом их затягивали грязной марлей от мух, которые кишели на грудах отбросов.
     Мухам приходилось туго, потому что Юэлы каждый день перерывали всю свалку и свою добычу (ту, что была несъедобна) стаскивали к лачуге; казалось, тут играл какой-то сумасшедший ребенок: вместо изгороди торчали обломанные сучья, палки от старых метел, швабр и тому подобных орудий, и все это было увенчано ржавыми молотками, кривыми граблями, поломанными лопатами, топорами и мотыгами, прикрученными к палкам обрывками колючей проволоки. За этими заграждениями виднелся грязный двор, где на чурбаках и камнях были расставлены и разложены жалкие останки древнего "фордика", поломанное зубоврачебное кресло, старый-престарый холодильник и еще всякая всячина: рваные башмаки, отжившие свой век радиоприемники, рамы от картин, жестянки из-под консервов, и кругом усердно копались в земле тощие рыжие куры.
     Впрочем, один угол этого двора своим видом приводил весь Мейкомб в недоумение. Вдоль изгороди стояли в ряд шесть облупившихся эмалированных ведер, а в них пышно цвели алые герани, так заботливо ухоженные, как будто они принадлежали самой мисс Моди Эткинсон (если бы только мисс Моди стала терпеть у себя в саду какую-то герань!). Говорили, что их развела Мэйелла Юэл.
     Никто толком не знал, сколько в этом доме детей. Одни говорили - шестеро, другие - девять; когда кто-нибудь шел мимо, в окнах всегда торчали чумазые физиономии. Мимо почти никто и не ходил, разве только на рождество, когда приходский совет раздавал подарки беднякам, а мэр Мейкомба просил нас немножко помочь городскому мусорщику, и мы сами свозили на свалку осыпавшиеся елки и всякий хлам, оставшийся после праздника.
     В минувшее рождество Аттикус и нас взял с собой. Грунтовая дорога бежала от шоссе стороной мимо свалки к небольшому негритянскому поселку, который начинался ярдах в пятистах за домом Юэлов. К свалке можно было попасть по шоссе либо проехать до самого поселка и уже после этого повернуть; почти все выбирали именно этот путь, мимо негритянских домишек. В холодных декабрьских сумерках они казались чистенькими и уютными, синеватый дымок поднимался из труб, двери были отворены и ярко светились от огня, пылавшего в очаге. И пахло в морозном воздухе превкусно - курами, поджаренным до хруста салом. Мы с Джимом различили еще запах жареной белки, а наш отец сумел учуять еще и опоссума и кролика - недаром он вырос вдали от города; однако все эти ароматы развеялись, когда мы поехали обратно мимо владений Юэлов.
     Человек, стоявший сейчас на возвышении для свидетелей, обладал одним лишь преимуществом перед своими ближайшими соседями: если его долго отмывать дегтярным мылом в очень горячей воде, кожа его становилась белой.
     - Вы мистер Роберт Юэл? - спросил мистер Джилмер.
     - Будто сами не знаете, - ответил свидетель.
     Мистер Джилмер настороженно выпрямился, и мне стало его жалко. Наверно, пора кое-что объяснить. Я слышала, дети юристов, глядя, как ожесточенно спорят их родители в суде, начинают думать, будто адвокат противной стороны - личный враг их отца, и тяжело переживают яростные прения сторон, а потом страшно изумляются, когда в первый же перерыв отец выходит из зала суда под руку со своим мучителем. Мы с Джимом на этот счет не заблуждались. Выигрывал наш отец дело или проигрывал, это не было для нас трагедией. К сожалению, я не могу описать никаких наших бурных переживаний на эту тему, а если бы и пыталась, это было бы неправдой. Мы, конечно, сразу замечали, если прения становились более желчными, чем того требовала профессиональная этика, но так бывало, когда выступал не наш отец, а другие адвокаты. В жизни своей я не слышала, чтобы Аттикус повысил голос, разве что свидетель был туг на ухо. Мистер Джилмер делал свое дело, Аттикус - свое. К тому же Юэл был свидетель Джилмера и мог бы отвечать ему повежливее.
     - Вы отец Мэйеллы Юэл? - задал мистер Джилмер следующий вопрос.
     - Может, и нет, только теперь уж этого не узнать, мать-то померла, - был ответ.
     Судья Тейлор зашевелился. Он медленно повернул свое вертящееся кресло и снисходительно посмотрел на свидетеля.
     - Вы отец Мэйеллы Юэл? - повторил он вопрос, но таким голосом, что в зале разом перестали смеяться.
     - Да, сэр, - кротко ответил Юэл.
     - Вы сегодня первый раз в суде? Помнится, я прежде вас не видал. - Юэл кивнул, что да, первый раз, и судья продолжал: - Так вот, давайте условимся. Пока я тут судьей, в этом зале никто больше не произнесет ни одного непристойного слова ни по какому поводу. Понятно?
     Юэл кивнул, но я не уверена, что он и правда понял. Судья вздохнул и сказал:
     - Продолжайте, мистер Джилмер.
     - Благодарю вас, сэр. Мистер Юэл, не будете ли вы так добры рассказать нам своими словами, что произошло вечером двадцать первого ноября?
     Джим усмехнулся и откинул волосы со лба. "Своими словами" - это была вечная присказка мистера Джилмера. Мы часто думали, чьими еще словами, по его мнению, может заговорить свидетель.
     - Стал-быть, вечером двадцать первого иду я из лесу с охапкой хворосту, дошел до забора - и слышу, Мэйелла визжит в доме, как свинья недорезанная...
     Тут судья Тейлор пронзительно глянул на свидетеля, но, видно, решил, что слова эти сказаны без злого умысла, и только спросил сонным голосом:
     - В какое время это было, мистер Юэл?
     - Да перед закатом. Так вот, стал-быть, слышу, Мэйелла визжит так, что чертям тошно... - и мистер Юэл осекся под новым грозным взглядом судьи.
     - Итак, она громко кричала, - подсказал мистер Джилмер.
     Мистер Юэл в растерянности поглядел на судью.
     - Ну, услыхал я, как она орет, бросил хворост и побежал со всех ног, да наскочил на забор, насилу выпутался из проволоки, подбежал к окошку и вижу... - Юэл весь побагровел, выпрямился и ткнул пальцем в Тома Робинсона, - вижу, этот черномазый брюхатит мою Мэйеллу!
     В зале суда у мистера Тейлора всегда царила тишина и спокойствие, и ему не часто приходилось пускать в ход свой молоток, но тут он колотил по столу добрых пять минут. Аттикус подошел к нему и что-то ему говорил, мистер Гек Тейт - первое официальное лицо округа - стоял в проходе и призывал битком набитый зал к порядку. Среди негров позади нас прошел глухой ропот.
     Преподобный Сайкс перегнулся через нас с Диллом и дернул Джима за рукав.
     - Мистер Джим, - сказал он, - вы бы лучше отвели мисс Джин Луизу домой. Мистер Джим, вы меня слышите?
     Джим повернул голову.
     - Иди домой, Глазастик. Дилл, отведи ее домой.
     - Ты меня заставь попробуй, - сказала я, с гордостью вспомнив спасительное разъяснение Аттикуса.
     Джим свирепо посмотрел на меня.
     - Я думаю, это не беда, ваше преподобие, она все равно ничего не понимает.
     Я была смертельно оскорблена.
     - Пожалуйста, но задавайся! Я все понимаю не хуже тебя!
     - Да ладно тебе. Она этого не понимает, ваше преподобие, ей еще и девяти нет.
     В черных глазах преподобного Сайкса была тревога.
     - А мистер Финч знает, что вы все здесь? Неподходящее это дело для мисс Джин Луизы, да и для вас тоже, молодые люди.
     Джим покачал головой.
     - Мы слишком далеко, он нас тут не увидит. Да вы не беспокойтесь, ваше преподобие.
     Я знала: Джим возьмет верх, его сейчас никакими силами не заставишь уйти. До поры до времени мы с Диллом в безопасности, но если Аттикус поднимет голову, он может нас заметить.
     Судья Тейлор отчаянно стучал молотком, а мистер Юэл самодовольно расселся в свидетельском кресле и любовался тем, что натворил. Стоило ему сказать два слова, и беззаботная публика, которая пришла сюда развлечься, обратилась в мрачную, настороженную толпу - она ворчала, медленно затихая, будто загипнотизированная все слабеющими ударами молотка, и, наконец, в зале суда стало слышно только негромкое тук- тук-тук, будто судья легонько постукивал по скамье карандашом.
     Судья Тейлор убедился, что публика опять стала послушная, и откинулся на спинку кресла. Вдруг стало видно, что он устал и что ему уже много лет, недаром Аттикус сказал - они с миссис Тейлор не так уж часто целуются, ему, наверно, уже под семьдесят.
     - Меня просили очистить зал от публики или но крайней мере удалить женщин и детей, - сказал судья Тейлор. - До поры до времени я отклонил эту просьбу. Люди обычно видят и слышат то, что они хотят увидеть и услышать, и если им угодно приводить на подобные спектакли своих детей, это их право. Но одно я вам говорю твердо: вы будете смотреть и слушать молча, иначе придется вам покинуть этот зал, а прежде чем вы его покинете, я призову все это сборище к ответу за оскорбление суда. Мистер Юэл, соблаговолите, по возможности, давать показания, не выходя из рамок благопристойности. Продолжайте, мистер Джилмер.
     Мистер Юэл походил на глухонемого. Я уверена, он никогда раньше не слыхивал таких слов, с какими к нему обратился судья Тейлор, и не мог их повторить, хотя беззвучно шевелил губами, - но суть он, видно, понял. Самодовольное выражение сползло с его лица и сменилось тупой сосредоточенностью, но это не обмануло судью Тейлора: все время, пока Юэл оставался на возвышении для свидетелей, судья не сводил с него глаз, будто бросал вызов - попробуй-ка сделай что-нибудь не так!
     Мистер Джилмер и Аттикус переглянулись. Аттикус уже опять сидел на своем месте, подперев кулаком щеку, и нам не видно было его лица. Мистер Джилмер явно приуныл. Он приободрился, только когда услыхал вопрос судьи Тейлора:
     - Мистер Юэл, видели ли вы, что обвиняемый вступил в половые отношения с вашей дочерью?
     - Видел.
     Публика хранила молчание, но обвиняемый что-то негромко сказал. Аттикус пошептал ему на ухо, и Том Робинсон умолк.
     - Вы сказали, что подошли к окну? - спросил мистер Джилмер.
     - Да, сэр.
     - Насколько высоко оно от земли?
     - Фута три.
     - И вам хорошо видна была комната?
     - Да, сэр.
     - Как же выглядела комната?
     - Ну, стал-быть, все раскидано, как после драки.
     - Как вы поступили, когда увидели обвиняемого?
     - Стал-быть, побежал я кругом, к двери, да не поспел, он вперед меня из дому выскочил. Я его хорошо разглядел. А догонять не стал, уж больно за Мэйеллу расстроился. Вбегаю в дом, а она валяется на полу и ревет белугой...
     - И как вы тогда поступили?
     - Стал-быть, я во всю прыть за Тейтом. Черномазого-то я враз признал, он по ту сторону в осином гнезде живет, мимо нас всякий день ходит. Вот что я вам скажу, судья, я уж пятнадцать лет требую с наших окружных властей: выкурите, мол, оттуда черномазых, с ними по соседству и жить-то опасно, да и моему именью один вред...
     - Благодарю вас, мистер Юэл, - торопливо прервал его мистер Джилмер.
     Свидетель почти сбежал с возвышения и налетел на Аттикуса, который встал со своего места, чтобы задать ему вопрос. Судья Тейлор позволил всем присутствующим немного посмеяться.
     - Одну минуту, сэр, - дружелюбно сказал Аттикус. - Вы разрешите задать вам два- три вопроса?
     Мистер Юэл попятился к свидетельскому креслу, сел и уставился на Аттикуса высокомерным и подозрительным взглядом - в округе Мейкомб свидетели всегда так смотрят на адвоката противной стороны.
     - Мистер Юэл, - начал Аттикус, - в тот вечер, видимо, вы много бегали. Помнится, вы сказали, что бежали к дому, подбежали к окну, вбежали в дом, подбежали к Мэйелле, побежали за мистером Тейтом. А за доктором вы заодно не сбегали?
     - А на что он мне сдался. Я и сам видел, что к чему.
     - Одного я все-таки не понимаю, - сказал Аттикус. - Разве вас не беспокоило состояние Мэйеллы?
     - Еще как, - сказал мистер Юэл. - Я ведь сам видел, кто тут виноватый.
     - Нет, я не о том. Вы не подумали, что характер нанесенных ей увечий требует немедленного медицинского вмешательства?
     - Чего это?
     - Вы не подумали, что к ней сейчас же надо позвать доктора?
     Свидетель отвечал: нет, не подумал, он отродясь не звал в дом докторов, а если их звать, выкладывай пять долларов.
     - Это все? - спросил он.
     - Не совсем, - небрежно заметил Аттикус. - Мистер Юэл, вы ведь слышали показания шерифа, не так ли?
     - Чего это?
     - Вы находились в зале суда, когда мистер Гек Тейт сидел на вашем теперешнем месте, не так ли? И вы слышали все, что он говорил, не так ли?
     Мистер Юэл подумал-подумал и, видно, решил, что ничего опасного в этом вопросе нет.
     - Да, слыхал, - сказал он.
     - Вы согласны, что он правильно описал увечья, нанесенные Мэйелле?
     - Чего еще?
     Аттикус обернулся к мистеру Джилмеру и улыбнулся. Мистер Юэл, видно, решил не баловать защитника вежливым обхождением.
     - Мистер Тейт показал, что правый глаз у Мэйеллы был подбит, и лицо...
     - Ну да, - сказал свидетель, - Тейт правильно говорил, я со всем согласный.
     - Значит, согласны? - мягко сказал Аттикус. - Я только хотел удостовериться.
     Он подошел к секретарю, сказал что-то, и секретарь несколько минут подряд развлекал нас показаниями мистера Тейта, читал он их так выразительно, точно это были цифры из биржевого бюллетеня: "...который глаз... левый... а да верно стало быть это правый... у нее правый глаз был подбит мистер Финч теперь я припоминаю и щека и вся... (секретарь перевернул страницу) вся эта сторона в ссадинах и распухла... шериф повторите пожалуйста что вы сказали... я сказал у нее подбит был правый глаз..."
     - Благодарю вас, Берт, - сказал Аттикус. - Вы слышали это еще раз, мистер Юэл. Имеете вы что-либо к этому добавить? Согласны ли вы с показаниями шерифа?
     - Тейт все верно говорил. У нее под глазом был фонарь, и сама вся избитая.
     Этот человечек, видно, уже позабыл, как его сперва пристыдил судья. Он явно решил, что Аттикус противник не опасный. Он опять раскраснелся, напыжился, выгнул грудь колесом и больше прежнего стал похож на рыжего петуха. Мне показалось, он сейчас лопнет от важности, и тут Аттикус спросил:
     - Мистер Юэл, умеете ли вы читать и писать?
     - Протестую, - прервал мистер Джилмер. - Непонятно, при чем тут грамотность свидетеля, вопрос несущественный и к делу не относится.
     Судья Тейлор хотел что-то сказать, но Аттикус его опередил:
     - Ваша честь, если вы разрешите задать этот вопрос и в дополнение еще один, вы все поймете.
     - Хорошо, попробуем, - сказал судья Тейлор, - но смотрите, чтобы мы действительно поняли, Аттикус. Протест отклоняется.
     Мистер Джилмер, кажется, с таким же любопытством, как и все мы, ждал ответа: при чем тут образование мистера Юэла?
     - Повторяю вопрос, - сказал Аттикус. - Умеете вы читать и писать?
     - Ясно, умею.
     - Не будете ли вы любезны доказать нам это и написать свою фамилию?
     - Ясно, докажу. А как же, по-вашему, я расписываюсь, когда получаю пособие?
     Ответ мистера Юэла пришелся по вкусу его согражданам. Внизу зашептались, захихикали - видно, восхищались его храбростью.
     Я забеспокоилась. Аттикус как будто знает, что делает, а все-таки мне казалось - он дал маху. Никогда, никогда, никогда на перекрестном допросе не задавай свидетелю вопрос, если не знаешь заранее, какой будет ответ, - это правило я усвоила с колыбели. А то ответ может оказаться совсем не такой, как надо, и погубит все дело.
     Аттикус полез во внутренний карман и достал какой-то конверт, потом из жилетного кармана вынул самопишущую ручку. Он двигался медленно, с ленцой и повернулся так, чтобы его хорошо видели все присяжные. Он снял колпачок самописки и аккуратно положил на стол. Легонько встряхнул ручку и вместе с конвертом подал ее свидетелю.
     - Не будете ли вы так любезны расписаться вот здесь? - сказал он. - И, пожалуйста, чтобы все присяжные видели, как вы это делаете.
     Мистер Юэл расписался на обратной стороне конверта, очень довольный собой, поднял голову - и встретил изумленный взгляд судьи Тейлора: судья уставился на него так, будто на свидетельском месте вдруг пышно зацвела гардения; мистер Джилмер тоже смотрел удивленно, даже привстал. И все присяжные смотрели на Юэла, один даже подался вперед и обеими руками ухватился за барьер.
     - Чего не видали? - спросил свидетель.
     - Вы, оказывается, левша, мистер Юэл, - сказал судья Тейлор.
     Мистер Юэл сердито обернулся к нему и сказал: при чем тут левша, он человек богобоязненный, и нечего Аттикусу Финчу над ним измываться. Всякие жулики адвокатишки вроде Аттикуса Финча всегда над ним измывались и его обжуливали. Он уже говорил, как было дело, и еще хоть сорок раз скажет то же самое. Так он и сделал. На новые вопросы Аттикуса он твердил одно: он заглянул в окно, спугнул черномазого, потом подбегал к шерифу. В конце концов Аттикус его отпустил.
     Мистер Джилмер задал ему еще один вопрос:
     - Кстати, насчет того, что вы подписываетесь левой рукой: может быть, вы одинаково пользуетесь обеими руками, мистер Юэл?
     - Ясно, нет. Я и одной левой управляюсь не хуже всякого другого. Не хуже всякого другого, - повторил он, злобно глянув в сторону защиты.
     Джим втихомолку ужасно веселился. Он легонько постукивал кулаком по перилам и один раз прошептал:
     - Теперь мы его приперли к стенке.
     Я вовсе так не думала. По-моему, Аттикус старался доказать, что мистер Юэл мог и сам исколотить Мэйеллу. Это я поняла. Раз у нее подбит правый глаз и разбита правая сторона лица, значит ее исколотил левша. Шерлок Холмс и Джим Финч тоже так подумали бы. Но, может быть, и Том Робинсон тоже левша. Как и мистер Гек Тейт, я представила, что передо мной кто-то стоит, вообразила себе стремительную схватку и решила: наверно, Том Робинсон держал Мэйеллу правой рукой, а колотил левой. Я сверху посмотрела на него. Он сидел к нам спиной, но видно было, какие у него широкие плечи и крепкая шея. Конечно, он без труда бы с ней справился. Напрасно Джим цыплят до осени считает.

Продолжение следует...