Я так и знала, что дойму Джима, в конце концов ему это надоело, и, к моему великому облегчению, мы забросили игру в Страшилу. Правда, Джим уверял, что Аттикус вовсе ее не запрещал, стало быть, можно продолжать; а если бы Аттикус и запретил, есть выход: возьмем и назовем всех по-другому, и тогда нам никто ничего не сможет сказать.
     Дилл очень обрадовался такому плану действий. Вообще Дилл чересчур воображал, как будто мало было одного Джима. Еще в начале лета он сказал - выходи за меня замуж, но очень скоро про это забыл. Как будто участок застолбил, и я его собственность - сказал, что всю жизнь будет любить одну меня, а потом и внимания не обращает. Я его два раза поколотила, но это не помогло, он только больше подружился с Джимом. Они с утра до вечера торчали в домике на платане, что-то затевали и выдумывали и звали меня, только когда им нужен был третий. Но от самых сумасбродных затей я и без того на время отошла, хоть меня и могли за это обозвать девчонкой, и почти все оставшиеся летние вечера просиживала на крыльце мисс Моди Эткинсон. Нам с Джимом всегда позволяли бегать по двору мисс Моди при одном условии - держаться подальше от ее азалий, но отношения у нас с пей были какие-то неопределенные. Пока Джим с Диплом не начали меня сторониться, она для меня была просто соседка и соседка, только, пожалуй, добрее других.
     По молчаливому уговору с мисс Моди мы имели право играть у нее на лужайке, есть виноград (только не обрывать ветки с подпор) и пускаться в экспедиции по всему участку за домом - условия самые великодушные, и мы даже редко с нею заговаривали, боялись нечаянно нарушить хрупкое равновесие этих отношений; но Джим и Дилл повели себя так, что я поневоле сблизилась с мисс Моди.
     Мисс Моди терпеть не могла свой дом: время, проведенное в четырех стенах, она считала загубленным. Она была вдова и при этом женщина-хамелеон: когда копалась в саду, надевала старую соломенную шляпу и мужской комбинезон, а в пять часов вечера, после ванны, усаживалась на веранде, точно королева нашей улицы, - нарядная, красивая и величественная. Она любила все, что растет на земле, даже сорную траву. Но было одно исключение. Стоило ей обнаружить у себя во дворе хоть один подорожник, и начиналась новая битва на Марне: мисс Моди устремлялась на врага с жестянкой и поливала его корпи какой-то ядовитой жидкостью - мы непременно отравимся насмерть, если не будем держаться подальше, говорила она.
     - А разве нельзя его просто выдернуть? - спросила я один раз, когда у меня на глазах разыгралось целое сражение с жалким росточком дюйма в три.
     - Выдернуть, детка? Ты говоришь, выдернуть? - Мисс Моди подняла обмякший побег и провела по нему большим пальцем снизу вверх. Из него посыпались крохотные зернышки. - Да один такой побег может загубить целый огород. Смотри. Осенью семена подсохнут, и ветер разнесет их по всей округе!
     Лицо у мисс Моди стало такое, словно речь шла по меньшей мере о чуме египетской.
     Не в пример прочим жителям Мейкомба, мисс Моди всегда говорила живо и решительно. Каждого из нас она называла полным именем; когда она улыбалась, во рту у нее возле глазных зубов сверкали два крохотных золотых выступа. Один раз я стала восхищаться ими и сказала - может, когда вырасту, у меня тоже будут такие.
     - Смотри! - сказала мисс Моди и, щелкнув языком, показала мне, как вынимается ее вставная челюсть, чем окончательно скрепила нашу дружбу.
     Доброта мисс Моди распространялась и на Джима и Дилла в редкие минуты, когда они не были заняты своими таинственными делами; мы пожинали плоды талантов мисс Моди, прежде нам неизвестных. Никто во всем нашем квартале не умел печь такие вкусные пироги. С тех пор как между нами установились отношения полного доверия, она всякий раз, кроме большого пирога, пекла еще три маленьких и потом кричала через улицу:
     - Джим Финч, Глазастик Финч, Чарлз Бейкер Харрис, подите сюда!
     Мы тотчас являлись на зов и всегда бывали вознаграждены.
     Летом сумерки долгие и тихие. Чаще всего мы с мисс Моди молча сидели вдвоем у нее на крыльце и смотрели, как заходит солнце и небо становится желтое, потом розовое, и ласточки летают совсем низко и скрываются за крышей школы.
     - Мисс Моди, - сказала я раз в такой вечер, - как вы думаете, Страшила Рэдли еще жив?
     - Его зовут Артур, и он жив, - сказала мисс Моди, медленно покачиваясь в большом дубовом кресле-качалке. - Чувствуешь, как сегодня пахнет моя мимоза? Прямо как в раю.
     - Угу. А откуда вы знаете?
     - Что именно, детка?
     - Что Стр... мистер Артур еще жив?
     - Какой мрачный вопрос! Впрочем, это, наверно, потому, что предмет мрачный. Я знаю, что он жив, Джин Луиза, потому что я пока не видела, чтобы его вынесли из его дома.
     - А может, он умер и его запихнули в каминную трубу.
     - С чего ты взяла?
     - Джим говорил.
     - Гм-гм... Он с каждым днем становится все больше похож на Джека Финча.
     Нашего дядю Джека Финча, брата Аттикуса, мисс Моди знала с детства. Почти ровесники, они вместе росли на "Пристани Финча". Отец мисс Моди, доктор Фрэнк Бьюфорд, был давний сосед Финчей. По профессии врач, по призванию садовод и огородник, он без памяти любил копаться в земле и потому остался бедняком. А дядя Джек этой своей страсти воли не давал, цветы растил только на подоконнике у себя в Нэшвиле и потому остался богатым. Каждый год на рождество дядя Джек приезжал к нам в гости и каждый год во все горло орал через улицу мисс Моди, чтобы она выходила за пего замуж. А мисс Моди орала в ответ:
     - Кричи громче, Джек Финч, чтоб на почте слышали, а то мне тебя не слыхать!
     Нам с Джимом казалось, что это странный способ делать предложение, но дядя Джек вообще был со странностями. Он говорил - это он старается разозлить мисс Моди, сорок лет старается и все никак не разозлит, и мисс Моди нипочем бы за него не вышла, она только всегда его дразнит, и от ее насмешек одна защита - нападать, и все это нам казалось ясно и понятно.
     - Артур Рэдли просто сидит у себя дома, только и всего, - объяснила мне мисс Моди. - Если бы тебе не хотелось выходить на улицу, ты тоже сидела бы дома, верно?
     - Ага, но мне все равно захотелось бы на улицу. А ему почему не хочется?
     Мисс Моди прищурилась.
     - Ты всю эту историю знаешь не хуже меня.
     - Но я все равно не знаю, почему так. Мне никто не говорил.
     Мисс Моди языком поправила вставную челюсть.
     - Ты ведь знаешь, старик Рэдли был из баптистов, которые омывают ноги...
     - Так ведь вы тоже из них?
     - Я не такая твердокаменная, Глазастик. Я просто баптистка.
     - А просто баптисты не моют ноги?
     - Моют. У себя дома в ванне.
     - А молитесь вы не так, как мы...
     Наверно, мисс Моди решила, что проще объяснить приметы баптизма, чем символ веры.
     - Баптисты, которые омывают ноги, всякое удовольствие считают за грех, - объяснила она. - Знаешь, один раз в субботу приехали они из лесу в город и давай кричать мне через забор, что я со своими цветами пойду прямо в ад.
     - И цветы пойдут в ад?
     - Да, мэм. Цветы будут гореть вместе со мной. Эти ногомойщики полагают, что я слишком много времени провожу под божьим небом и слишком мало сижу в четырех стенах над словом божиим.
     Я вдруг увидела, как мисс Моди жарится в аду (а он у каждого протестанта свой), и сразу засомневалась, правду ли говорят в проповедях. Конечно, язык у мисс Моди злой, и она не так усердно занимается добрыми делами, как мисс Стивени Кроуфорд. Но только круглый дурак может доверять мисс Стивени, а мисс Моди человек надежный, это мы с Джимом знаем наверняка. Она никогда на нас не ябедничает, не лицемерит с нами, не сует нос в наши дела. Она нам друг. Понять невозможно, почему такой разумный человек может быть осужден на вечные муки!
     - Это несправедливо, мисс Моди. Вы самая хорошая женщина на свете.
     Мисс Моди широко улыбнулась.
     - Благодарю вас, мэм, - сказала она. - Дело в том, что ногомойщики всякую женщину считают сосудом греха. Они, видишь ли, понимают библию слишком буквально.
     - И мистер Артур для того сидит дома, чтоб не видеть женщин?
     - Понятия не имею.
     - По-моему, это очень глупо. Если уж мистеру Артуру так хочется в рай, он бы хоть на крыльцо выходил. Аттикус говорит, бог велит любить людей, как себя...
     Мисс Моди перестала раскачиваться в качалке.
     - Ты еще слишком мала и не поймешь, - сказала она сурово, - но бывают люди, в руках у которых библия опаснее, чем... чем бутылка виски в руках твоего отца.
     - Аттикус не пьет виски! - возмутилась я. - Он сроду капли в рот не брал... Ой, нет! Он сказал, что один раз попробовал виски и ему не понравилось.
     Мисс Моди рассмеялась.
     - Я не то хотела сказать. Я говорю: если бы Аттикус Финч даже напился пьяным, он все равно не будет таким злым и грубым, как иные люди в самом лучшем своем виде. Просто есть такие люди, они... они чересчур много думают о том свете и потому никак не научатся жить на этом. Погляди на нашу улицу и увидишь, что из этого получается.
     - По-вашему, это правда - все, что говорят про Стра... про мистера Артура?
     - Что именно?
     Я рассказала.
     - Это на три четверти негритянские сказки, а на четверть выдумки мисс Кроуфорд, - хмуро сказала мисс Моди. - Стивени Кроуфорд однажды даже рассказала мне, будто проснулась она среди ночи, а он смотрит на нее в окно. А я спросила: что же ты сделала, Стивени, подвинулась и дала ему место? Тогда она на время прикусила язык.
     Еще бы не прикусить! Мисс Моди кого угодно заставит замолчать.
     - Нет, деточка, это дом печали, - продолжала она. - Артура Рэдли я помню мальчиком. Что бы про него ни говорили, а со мною он всегда был вежлив. Так вежлив, как только умел.
     - Вы думаете, он сумасшедший?
     Мисс Моди покачала головой.
     - Может, и нет, а должен бы за это время сойти с ума. Мы ведь не знаем толком, что делается с людьми. Что делается в чужом доме за закрытыми дверями, какие тайны...
     - Аттикус со мной и с Джимом всегда одинаково обращается что дома, что во дворе!
     Я чувствовала, мой долг - вступиться за отца.
     - О господи, девочка, да разве я о твоем отце! Я просто старалась объяснить, что к чему. Но уж раз о нем зашла речь, я тебе вот что скажу: Аттикус Финч всегда один и тот же, что у себя дома, что на улице... Я пекла торт, хочешь взять кусок с собой?
     Я очень даже хотела.
     ...Назавтра я проснулась и увидела Джима с Диллом на задворках, они о чем-то оживленно разговаривали. Я вышла к ним, а они опять свое - иди отсюда.
     - Не пойду. Двор не твой, Джим Финч, двор и мой тоже. Я тоже имею право тут играть.
     Дилл с Джимом наскоро посовещались.
     - Если останешься, будешь делать все, как мы велим, - предупредил меня Дилл.
     - Ты чего задаешься? Какой командир нашелся!
     - Поклянись, что будешь делать, как велим, а то мы тебе ничего не скажем, - продолжал Дилл.
     - Больно ты стал важный! Ладно уж, рассказывайте.
     - Мы хотим передать Страшиле записку, - глазом не моргнув, заявил Джим.
     - Это как же?
     Я старалась подавить невольный ужас. Мисс Моди хорошо говорить, она старая, и ей уютно сидеть у себя на крылечке. А мы - дело другое.
     Джим собирался насадить записку на удочку и сунуть сквозь ставни в окно Рэдли. Если кто-нибудь пойдет по улице, Дилл зазвонит в колокольчик.
     Дилл поднял руку - в ладони у него был зажат серебряный обеденный колокольчик моей матери.
     - Я подойду с той стороны, - говорил Джим. - Мы вчера с улицы видели, там один ставень болтается. Я хоть на подоконник записку положу.
     - Джим...
     - Нет уж, мисс Придира, сама ввязалась, так нечего теперь на попятный!
     - Да ладно, только я не хочу сторожить... Джим, знаешь, в тот раз кто-то...
     - Нет, будешь сторожить. Ты обойдешь дом с тылу, а Дилл будет смотреть за улицей, если кто пойдет, он зазвонит. Поняла?
     - Ладно уж. А что вы ему написали?
     Дилл сказал:
     - Мы его просим очень вежливо, пускай он иногда выходит из дому и рассказывает нам, что он там делает, и пускай он нас не боится, мы ему купим мороженого.
     - Вы просто спятили, он всех нас убьет!
     Дилл сказал:
     - Это я придумал. По-моему, если он выйдет и посидит с нами немножко, ему станет веселее.
     - А почем ты знаешь, что ему дома скучно?
     - Попробовала бы ты сидеть сто лет взаперти и питаться одними кошками! Спорим, у него борода выросла вот до этих пор.
     - Как у твоего папы?
     - У моего папы нет бороды, он... - Дилл запнулся, словно припоминая.
     - Ага, попался! - сказала я. - Раньше ты говорил - у твоего папы черная борода...
     - А он ее летом сбрил, если хочешь знать! Могу показать тебе письмо. И еще он мне прислал два доллара...
     - Ну да, рассказывай! Может, он тебе еще прислал кавалерийский мундир и саблю? Врунишка ты и больше никто!
     Отродясь я не слыхала, чтоб кто-нибудь так врал, как Дилл Харрис. Среди всего прочего он семнадцать раз летал на почтовом самолете, и побывал в Новой Шотландии, и видел живого слона, и его дедушка был сам бригадный генерал Джо Уилер, и он оставил Диллу в наследство свою шпагу.
     - Молчите вы, - сказал Джим. Он слазил под крыльцо и вытащил желтое бамбуковое удилище. - Пожалуй, этим я достану с тротуара до окна.
     - Если кто такой храбрый, что может пойти и дотронуться до стены, так и удочка ни к чему, - сказала я. - Пошел бы да постучал в парадное, только и всего.
     - Это... другое... дело... - раздельно сказал Джим. - Сколько раз тебе повторять?
     Дилл достал из кармана листок бумаги и подал Джиму. И мы осторожно двинулись к дому Рэдли. Дилл остановился у фонаря, а мы с Джимом завернули за угол. Я прошла вперед и заглянула за следующий угол.
     - Все спокойно, - сказала я. - Никого не видать.
     Джим обернулся к Диллу, тот кивнул.
     Джим привязал записку к удилищу и протянул его через палисадник к окну. Он тянулся изо всех сил, но удилище оказалось коротковато, не хватало нескольких дюймов. Он все тыкал удилищем в сторону окна, наконец мне надоело смотреть издали, и я подошла к нему.
     - Никак не закину записку, - пробормотал Джим. - В окно-то попадаю, а она там не отцепляется. Иди на улицу, Глазастик.
     Я вернулась на свой пост и стала глядеть за угол на пустынную дорогу. Время от времени я оглядывалась на Джима, он терпеливо старался закинуть записку на подоконник. Она слетала наземь, и Джим снова тыкал удилищем в окно, и под конец я подумала, если Страшила Рэдли ее и получит, так прочитать не сможет. Я опять поглядела вдоль улицы, и вдруг зазвонил колокольчик.
     Я круто обернулась - вот сейчас на меня кинется Страшила Рэдли с оскаленными клыками... но это был не Страшила, а Дилл, он тряс колокольчиком перед самым носом Аттикуса. У Джима сделалось такое лицо, прямо смотреть жалко, и я уж ему не сказала "Говорила я тебе..." Нога за ногу он поплелся по тротуару, волоча за собой удилище.
     - Перестань звонить, - сказал Аттикус.
     Дилл зажал язычок колокольчика, стало тихо-тихо, я даже подумала, лучше бы он опять зазвонил. Аттикус сдвинул шляпу на затылок и подбоченился.
     - Джим, - сказал он, - ты что здесь делаешь?
     - Ничего, сэр.
     - Не виляй. Говори.
     - Я... мы только хотели кое-что передать мистеру Рэдли.
     - Что передать?
     - Письмо.
     - Покажи.
     Джим протянул ему грязный клочок бумаги. Аттикус с трудом стал разбирать написанное.
     - Зачем вам, чтобы мистер Рэдли вышел из дому?
     - Мы думали, ему с нами будет весело... - начал Дилл, но Аттикус только взглянул на пего, и он прикусил язык.
     - Сын, - сказал Аттикус Джиму, - слушай, что я тебе скажу, повторять я не намерен: перестань мучить этого человека. И вы оба тоже.
     Как живет мистер Рэдли - его дело, сказал Аттикус. Захочет он выйти на улицу - выйдет. Хочет сидеть дома - имеет на это право, и нечего всяким надоедам (а это еще очень мягкое название для таких, как мы) совать нос в его дела. Кому из нас поправится, если вечером перед сном Аттикус без стука вломится к нам в комнату? А ведь, в сущности, так мы поступаем с мистером Рэдли. Нам кажется, что мистер Рэдли ведет себя странно, а ему самому это вовсе не кажется странным. Далее, не приходило ли нам в голову, что, когда хочешь что-нибудь сказать человеку, вежливее постучать в парадную дверь, а не лезть в окно? И последнее: пока нас по пригласят в дом Рэдли, мы будем держаться от него подальше и не будем играть в дурацкую игру, за которой Аттикус однажды нас застал, и поднимать на смех кого бы то ни было на нашей улице и вообще в нашем городе...
     - Вовсе мы его не поднимали на смех, - сказал Джим. - Мы просто...
     - Ах, значит, этим вы и занимались?
     - Чем? Поднимали на смех?
     - Нет, - сказал Аттикус. - Просто разыгрывали историю его жизни на глазах у всех соседей.
     Джим, кажется, даже возмутился.
     - Не говорил я, что мы разыгрываем его жизнь! Не говорил!
     Аттикус коротко усмехнулся:
     - Вот сейчас и сказал. И чтоб больше вы все трое этими глупостями не занимались.
     Джим посмотрел на отца, разинув рот.
     - Ты ведь, кажется, хочешь быть юристом? - Аттикус как-то подозрительно поджал губы, словно они у него расплывались.
     Джим решил, что выкручиваться бесполезно, и промолчал. Аттикус ушел в дом за какими-то бумагами, которые он с утра забыл захватить с собой, и тогда только Джим сообразил, что попался на старую-престарую юридическую уловку. Он стоял на почтительном расстоянии от крыльца и дожидался, чтобы Аттикус вышел из дому и опять направился в город. И когда Аттикус отошел так далеко, что уже не мог услышать, Джим заорал ему вслед:
     - Хотел быть юристом, а теперь еще подумаю!

     - Хорошо, - сказал Аттикус, когда Джим спросил, можно ли нам посидеть с Диллом у пруда мисс Рейчел, ведь завтра Дилл уезжает. - Попрощайся с ним за меня, на будущий год летом мы его ждем.
     Мы перепрыгнули через низенькую ограду между нашей подъездной дорожкой и двором мисс Рейчел. Джим крикнул перепелом, из темноты отозвался Дилл.
     - До чего тихо, ни ветерка, - сказал Джим. - Глядите.
     Он показал на восток. За садом мисс Моди вставала большущая луна.
     - Даже вроде от нее жарко, - сказал Джим.
     - Что на ней сегодня, крест? - спросил Дилл, не поднимая головы. Он мастерил из бечевки и обрывка газеты папиросу.
     - Нет, просто женщина. Не зажигай эту штуку, Дилл, будет вонь на весь город.
     Когда в Мейкомбе смотришь на луну, видно, что там женщина. Она сидит перед зеркалом и расчесывает волосы.
     - Без тебя нам будет скучно, - сказала я Диллу. - Может, пойдем караулить мистера Эйвери?
     Мистер Эйвери снимал комнату напротив миссис Генри Лафайет Дюбоз. По воскресеньям он с блюдом в руках собирал в церкви пожертвования; кроме этого, он каждый вечер до девяти часов сидел на крыльце и чихал. Однажды вечером нам посчастливилось увидать одно представление - наверно, оно было единственное, сколько мы потом ни караулили, оно не повторилось. Мы спускались с крыльца мисс Рейчел, как вдруг Дилл остановил нас:
     - Ух, поглядите!
     И показал через улицу. Сперва мы только и увидали заросшую глицинией веранду, а потом оказалось - из листвы бьет струя, описывает дугу и, наверно, за добрых десять футов оттуда падает на землю, в круг желтого света от уличного фонаря. Джим сказал - мистер Эйвери не попадает в яблочко, Дилл сказал - он, наверно, выпивает по бочке в день, они заспорили, кто попадет дальше и ловчее, а я в этом состязании не участвовала, потому что не отличалась талантами в этой области, и опять почувствовала себя отверженной.
     Дилл потянулся, зевнул и сказал что-то чересчур небрежно:
     - Придумал. Пошли гулять.
     Так я ему и поверила! В Мейкомбе никто не ходит гулять просто так, без цели.
     - А куда, Дилл?
     Дилл мотнул головой в южном направлении.
     - Ладно, - сказал Джим.
     Я запротестовала было, но он сказал самым сладким голоском:
     - А ты с нами не ходи, ангелочек, тебя никто не просит.
     - И тебя не просят. Забыл, как...
     Но Джим не любил вспоминать прежние неудачи: из всего, что сказал тоща Аттикус, он, видно, только и усвоил, как ловко юристы умеют докапываться до сути.
     - А мы ничего такого и не делаем, Глазастик, мы только дойдем до фонаря и обратно.
     Мы молча брели по тротуару и прислушивались к скрипу качелей на соседских верандах, к тихим по-вечернему голосам взрослых на улице. Время от времени до нас доносился смех мисс Стивени Кроуфорд.
     - Ну? - сказал Дилл.
     - Ладно, - сказал Джим. - Шла бы ты домой, Глазастик.
     - А вы что будете делать?
     Они только собирались заглянуть в окно с оторванным ставнем - вдруг увидят Страшилу Рэдли? - а я, если не хочу идти с ними, могу сейчас же отправляться домой и держать свой длинный язык за зубами, вот и все.
     - А почему это вам взбрело дожидаться нынешнего вечера?
     Потому что вечером их никто не увидит, потому что Аттикус в это время по уши уйдет в книжку, и если настанет конец света, он и то не заметит, и если Страшила Рэдли их убьет, так у них пропадут не каникулы, а ученье, и потому что в темном доме легче что-нибудь разглядеть темным вечером, а не средь бела дня, понятно мне это?
     - Джим, ну, пожалуйста...
     - В последний раз тебе говорю, Глазастик, не трепи языком или убирайся домой. Ей- богу, ты становишься самой настоящей девчонкой!
     После этого у меня уже не оставалось выбора, и я пошла с ними. Мы решили подлезть под проволочную изгородь на задворках Рэдли, там не так опасно, что нас увидят. За изгородью с той стороны был большой сад и узкий деревянный сарайчик.
     Джим приподнял нижнюю проволоку и махнул Диллу: пролезай. Я полезла следом и подержала проволоку, пока пролезал Джим. Он еле протиснулся.
     - Только без шума, - прошептал он. - Да смотрите не наткнитесь на капусту, а то будет такой треск - мертвецы проснутся.
     После таких наставлений я ползла, как черепаха. Потом увидела при свете луны, что- Джим уже далеко и машет нам, и двинулась быстрей. Мы доползли до калитки, ведущей из сада в огород. Джим тронул ее. Калитка заскрипела.
     - Плюньте на нее, - зашептал Дилл.
     - Завел ты нас, Джим, - пробормотала я. - Как мы потом выберемся?
     - Тс-с... Плюй на петли, Глазастик.
     Мы плевали, пока не пересохло во рту, потом Джим осторожно отворил калитку. Мы были на задворках.
     С тыла дом Рэдли выглядел еще неприветливей, чем с фасада: во всю стену тянулась ветхая, полуразвалившаяся веранда, на нее выходили две двери, между ними два темных окна. С одного края крышу веранды подпирал не столб, а неотесанное бревно. В углу стояла приземистая печурка; над нею висела вешалка для шляп, призрачно поблескивало зеркало, и в нем отражался лунный свет.
     Джим тихо охнул и замер на одной йоге, не решаясь ступить второй.
     - Чего ты?
     - Куры... - шепнул он еле слышно.
     Да, со всех сторон нас ждали невидимые препятствия. Дилл впереди тоже на что-то наткнулся и выдохнул: "О господи!" Мы проползли за угол дома, к окну с болтающимся ставнем. Заглянуть в окно Джим не мог - не хватало нескольких дюймов росту.
     - Сейчас я тебя подсажу, - прошептал он Диллу. - Нет, погоди.
     Он взял меня за руку, мы сделали из рук седло и подняли Дилла. Он ухватился за подоконник.
     - Скорей, - прошептал Джим, - долго мы тебя не удержим.
     Дилл стукнул меня по плечу, и мы опустили его на землю.
     - Что видел?
     - Ничего. Шторы. Но где-то там светится огонек.
     - Пошли отсюда, - зашептал Джим. - Поворачиваем назад. Ш-ш, - зашипел он, когда я хотела возразить.
     - Попробуем с той стороны, - сказал Дилл.
     - Не надо, - взмолилась я.
     Дилл приостановился и пропустил Джима вперед. Джим хотел подняться на заднюю веранду, у него под ногой скрипнула ступенька. Он замер, потом осторожно передвинулся. Ступенька молчала. Через две следующие он занес ногу на веранду и чуть не потерял равновесие. Но все-таки не упал и осторожно опустился на колени. Подполз к окну, поднял голову и заглянул внутрь.
     И тут я увидела тень. Тень человека в шляпе. Сперва я подумала - это дерево, но ветра не было, а стволы ходить не умеют. Веранда была залита лунным светом, и тень, четкая, будто вырезанная ножницами, направлялась к Джиму.
     После меня ее увидел Дилл. Он закрыл лицо руками.
     Потом тень упала на Джима, и он увидел ее. Он прикрыл голову руками и замер.
     Тень остановилась в двух шагах от Джима. Подняла руку, потом опустила. Потом повернулась, опять прошла по Джиму, по веранде и скрылась за домом так же неслышно, как появилась.
     Джим спрыгнул с веранды и кинулся к нам. Распахнул калитку, протолкнул в нее нас с Диллом и погнал между грядками скрипящей листьями капусты. На полдороге я споткнулась, и тут грянул выстрел.
     Дилл и Джим растянулись на земле рядом со мной. Джим дышал, как загнанная лошадь.
     - Через школьный двор... скорей, Глазастик!
     Он придержал нижнюю проволоку, мы с Диллом перекатились на ту сторону и уже почти добежали до густой тени одинокого дуба на школьном дворе, хватились, а Джима с нами нет! Побежали назад, а Джим застрял в проволоке и старается вылезть из штанов. Наконец высвободился и в одних трусах побежал к дубу.
     Но вот мы и за дубом. И тут мы совсем оцепенели, один только Джим не потерял способности соображать:
     - Надо скорее домой, а то нас хватятся.
     Мы бежим по школьному двору, проползаем под изгородью на Олений луг, что за нашим домом, потом через вторую изгородь - к нам на задворки, на крыльцо, и тут Джим наконец-то дал нам передохнуть. Отдышавшись, мы с самым невинным видом проходим в палисадник. Выглядываем на улицу и видим - у ворот Рэдли собрались соседи.
     - Пойдем туда, - сказал Джим. - А то они удивятся, где мы.
     У своей калитки стоял мистер Натан Рэдли с дробовиком в руках. Перед ним на тротуаре - Аттикус, мисс Моди и мисс Стивени Кроуфорд, в двух шагах от них мисс Рейчел и мистер Эйвери. Нас никто не заметил.
     Мы тихонько подошли к мисс Моди, она оглянулась.
     - А вы все где были? Разве вы ничего не слыхали?
     - Что случилось? - спросил Джим.
     - В огород к мистеру Рэдли забрался негр, и мистер Рздли в него стрелял.
     - О-о! И попал?
     - Нет, - сказала мисс Стивени, - он стрелял в воздух. Напугал негра так, что он весь побелел. Говорит, если кто увидит белого негра, так это тот самый и есть. Говорит, у него второй ствол заряжен, и если в огороде еще что-нибудь Шелохнется, он будет бить прямо в цель, будь то собака, негр или... Джим Фи-инч!
     - Что, мэм?
     Тут заговорил Аттикус:
     - Где твои штаны?
     - Штаны, сэр?
     - Да, штаны.
     Что тут было говорить. Джим стоял перед всеми в одних трусах. Я тяжело вздохнула.
     - Э-э... мистер Финч!
     В ярком свете уличного фонаря я видела - Дилл готовится соврать: глаза у него расширились, пухлая ангельская рожица стала еще круглее.
     - Что скажешь, Дилл? - спросил Аттикус.
     - Я... я их у него выиграл, - туманно объяснил Дилл.
     - Как так выиграл?
     Дилл почесал в затылке, провел рукой по лбу.
     - Мы там у пруда играли в раздевальный покер.
     Мы с Джимом облегченно вздохнули. Соседям, видно, тоже все стало понятно, они так и застыли. Только что это за покер такой?
     Мы так и не успели это узнать, мисс Рейчел вдруг завопила, как пожарная сирена:
     - О господи, Дилл Харрис! Играть у моего пруда в азартные игры? Вот я тебе покажу раздевальный покер!
     Аттикус спас Дилла от немедленного увечья.
     - Одну минуту, мисс Рейчел, - сказал он. - Я никогда раньше не слыхал, чтобы они занимались чем-либо подобным. Вы что же, играли в карты?
     Джим очертя голову кинулся спасать положение:
     - Нет, сэр, просто в спички.
     Не всякий сумеет так найтись, как мой брат! Спички - штука опасная, но карты - верная погибель.
     - Джим и Глазастик, - сказал Аттикус, - чтоб я больше не слышал ни о каком покере. Джим, поди с Диллом и возьми свои штаны обратно. Разберитесь между собой сами.
     - Не бойся, Дилл, - сказал Джим, когда мы побежали прочь, - ничего она с тобой не сделает, Аттикус ее заговорит. А ты быстро сообразил, молодец. Слушай... слышишь?
     Мы приостановились и услышали голос Аттикуса:
     - ...ничего серьезного... все они проходят через это, мисс Рейчел...
     Дилл успокоился, но нам с Джимом покоя не было. Откуда Джиму утром взять штаны?
     - Я тебе дам какие-нибудь свои, - предложил Дилл, когда мы дошли до дома мисс Рейчел.
     Джим сказал - спасибо, в твои мне не влезть. Мы попрощались, и Дилл ушел в дом. Потом, видно, вспомнил, что мы с ним помолвлены, выбежал опять и тут же при Джиме наскоро меня поцеловал.
     - Пиши мне, ладно? - заорал он нам вдогонку.
    
     Не останься Джим без штанов, мы бы все равно плохо спали в эту ночь. Я свернулась на своей раскладушке на задней веранде, и каждый ночной шорох казался мне оглушительным: зашуршит гравий у кого-то под ногами - это рыщет Страшила Рэдли, подгоняемый жаждой мести; засмеется где-то в темноте прохожий-негр - это гонится за нами Страшила; ночные мотыльки бьются о сетку - это Страшила в бешенстве рвет проволочную изгородь; платаны надвигались на нас, живые, злобные. Долго я томилась между сном и явью, потом услышала шепот Джима:
     - Трехглазка, ты спишь?
     - Ты что, спятил?
     - Тс-с... У Аттикуса уже темно.
     В слабом свете заходящей луны я увидела - Джим спустил ноги с кровати.
     - Я пошел за штанами, - сказал он.
     Я так и села.
     - Не смей! Не пущу!
     Джим торопливо натягивал рубашку.
     - Надо.
     - Только попробуй - и я разбужу Аттикуса.
     - Только попробуй - и я тебя убью.
     Я вцепилась в него и заставила сесть рядом со мной. Надо как-нибудь его отговорить.
     - Мистер Натан утром их найдет. Он знает, что это ты потерял. Конечно, будет плохо, когда он их принесет Аттикусу... ну и все, и ничего тут не сделаешь. Ложись.
     - Это я все и сам знаю, - сказал Джим. - Потому и иду.
     Меня даже затошнило. Вернуться туда одному... Как это сказала мисс Стивени: у мистера Натана второй ствол заряжен, и если в огороде шелохнется негр, собака или... Джим это понимал не хуже меня. Я чуть с ума не сошла от страха.
     - Не надо, Джим, не ходи! Ну, выдерет Аттикус - это больно, но пройдет. А там тебя застрелят. Джим, ну пожалуйста!..
     Джим терпеливо вздохнул.
     - Понимаешь, Глазастик, - тихо сказал он, - сколько я себя помню, Аттикус меня ни разу не ударил. И мне неохота пробовать.
     А ведь и правда. Аттикус только грозил нам чуть не каждый день.
     - Значит, он ни разу тебя ни на чем таком не поймал.
     - Может быть, по... мне неохота пробовать, Глазастик. Зря мы туда сегодня полезли.
     Вот с этого часа, наверно, мы с Джимом и начали отдаляться друг от друга. Случалось, он и раньше ставил меня в тупик, но ненадолго. А этого я понять не могла.
     - Ну, пожалуйста, не ходи! - упрашивала я. - Знаешь, как там будет страшно одному...
     - Да замолчи ты!
     - Ну, выдерет... Ведь это не то, что он никогда больше не будет с тобой разговаривать или... Я его разбужу, Джим, честное слово, я...
     Джим сгреб меня за ворот пижамы и чуть не задушил.
     - Тогда я пойду с тобой... - еле выговорила я.
     - Нет, не пойдешь, ты только наделаешь шуму.
     Ну что с ним делать! Я отодвинула щеколду и держала дверь, пока он тихонько спускался с заднего крыльца. Было, наверно, часа два. Луна уже заходила, и перепутанные на земле тени становились неясными, расплывчатыми. Белый хвостик рубашки Джима то подскакивал, то нырял в темноте, точно маленький призрак, бегущий от наступающего утра. Я вся обливалась потом, но подул ветерок, и стало прохладно.
     Наверно, он пошел в обход, по Оленьему лугу и через школьный двор, по крайней мере он двинулся в ту сторону. Это дальше, и волноваться еще рано. Я ждала - вот сейчас настанет время волноваться, вот грохнет дробовик мистера Рэдли. Потом как будто скрипнула изгородь. Но это только почудилось.
     Потом послышался кашель Аттикуса. Я затаила дыхание. Иной раз, вставая среди ночи, мы видели - он еще читает. Он говорил, что часто просыпается по ночам, заходит поглядеть на нас, а потом читает, пока опять не заснет. Я ждала - вот сейчас он зажжет лампу, и вглядывалась, не просочится ли в коридор струйка света. Но было по-прежнему темно, и я перевела дух.
     Ночные мошки и мотыльки угомонились, по чуть подует ветерок - и по крыше барабанят платановые шишки, а где-то вдалеке лают собаки, и от этого в темноте совсем уж тоскливо и одиноко.
     Вот и Джим возвращается. Белая рубашка перескочила через ограду и становится все больше. Вот он поднялся по ступеням, задвинул щеколду, сел на кровать. Не говоря ни слова, показал найденные штаны. Потом лег, и некоторое время я слышала, как трясется его раскладушка. Скоро он затих. Больше я его не слышала.

     Целую неделю Джим был мрачный и молчаливый. Я попробовала влезть в его шкуру и походить в пей, как посоветовал мне тогда Аттикус: если бы мне пришлось в два часа ночи пойти одной во двор к Рэдли, назавтра бы меня хоронили. Поэтому я оставила Джима в покое и старалась ему не надоедать.
     Начались занятия в школе. Второй класс оказался не лучше первого, даже хуже: у нас перед носом опять махали карточками и не позволяли ни читать, ни писать. По взрывам хохота за стеной можно было судить, как подвигается дело в классе у мисс Кэролайн; впрочем, там осталась целая команда вечных второгодников, и они помогали наводить порядок. Одно хорошо, теперь у меня было столько же уроков, сколько у Джима, и обычно в три часа мы шли домой вместе.
     Один раз возвращаемся мы через школьный двор домой, и вдруг Джим заявляет:
     - Я тебе кое-что еще не рассказал.
     За последние несколько дней он мне и двух слов кряду не сказал, надо было его подбодрять.
     - Про что это? - спросила я.
     - Про ту ночь.
     - Ты мне про ту ночь вообще ничего не говорил.
     Джим отмахнулся, как от комара. Помолчал немного, потом сказал:
     - Я тогда вернулся за штанами... когда я из них вылез, они совсем запутались в проволоке, я никак не мог их отцепить. А когда вернулся... - Джим шумно перевел дух. - Когда вернулся, они висели на изгороди, сложенные... как будто ждали меня.
     - Висели и ждали...
     - И еще... - Джим говорил очень ровным голосом, без всякого выражения. - Вот придем домой, я тебе покажу. Они были зашиты. Не как женщины зашивают, а как я бы сам зашил. Вкривь и вкось. Как будто...
     - ...как будто кто знал, что ты за ними придешь.
     Джим вздрогнул.
     - Как будто кто прочитал мои мысли... и знал, что я буду делать. Ведь никто не может заранее сказать, что я буду делать, для этого надо знать меня самого, правда, Глазастик?
     Он говорил очень жалобно. Я решила его успокоить:
     - Этого никто не может сказать заранее, только свои, домашние. Даже я и то иногда не знаю, что ты будешь делать.
     Мы шли мимо нашего дерева. В дупле от выпавшего сучка лежал клубок бечевки.
     - Не трогай, Джим, - сказала я. - Это чей-то тайник.
     - Не похоже, Глазастик.
     - Нет, похоже. Кто-нибудь вроде Уолтера Канингема приходит сюда в большую перемену и прячет разные вещи, а мы их у него отнимаем. Знаешь, давай не будем ничего трогать и подождем два дня. Если никто не возьмет, тогда возьмем мы, ладно?
     - Ладно, может, ты и права, - сказал Джим. - Может, какой-нибудь малыш прячет тут свои вещи от больших. Ты заметила, в каникулы тут ничего не бывает.
     - Ага, - сказала я, - но летом мы тут и не ходим.
     Мы пошли домой. На другое утро бечевка была на том же месте. На третий день Джим взял ее и сунул в карман. С тех пор все, что появлялось в дупле, мы считали своим.
    
     Во втором классе можно было помереть со скуки, но Джим уверял, что с каждым годом будет лучше - у него сперва было так же, только в шестом классе узнаешь что-то стоящее. Шестой класс ему, видно, с самого начала понравился: он пережил короткий египетский период - старался делаться плоским, как доска, одну руку выставлял торчком перед собой, другую заводил за спину и на ходу ставил одну ступню перед другой, а я смотрела на все это разинув рот. Он уверял, будто все древние египтяне так ходили; я сказала - тогда непонятно, как они ухитрялись еще что-то делать, но Джим сказал - они сделали куда больше американцев, они изобрели туалетную бумагу и вечное бальзамирование, и что бы с нами было, если б не они? Аттикус сказал мне - отбрось прилагательные, и тогда все выйдет правильно.
     В Южной Алабаме времена года не очень определенные: лето постепенно переходит в осень, а за осенью иногда вовсе не бывает зимы - сразу наступают весенние дни, и за ними опять лето. Та осень была долгая и теплая, даже почти не приходилось надевать куртку. Как- то в погожий октябрьский день мы с Джимом быстро шагали знакомой дорогой, и опять пришлось остановиться перед нашим дуплом. На этот раз в нем виднелось что-то белое.
     Джим предоставил мне хозяйничать, и я вытащила находку. Это были две куколки, вырезанные из куска мыла. Одна изображала мальчика, на другой было что-то вроде платья.
     Я даже не успела вспомнить, что колдовство бывает только в сказках, взвизгнула и отшвырнула фигурки.
     Джим мигом их поднял.
     - Ты что, в уме? - прикрикнул он и стал стирать с куколок рыжую пыль. - Смотри, какие хорошие. Я таких никогда не видал.
     И он протянул мне фигурки. Это были точь-в-точь двое детей. Мальчик - в коротких штанах, клок волос падает до самых бровей. Я поглядела на Джима. Прядь каштановых волос свисала от пробора вниз. Прежде я ее не замечала.
     Джим перевел взгляд с куклы-девочки на меня. У куклы была челка. У меня тоже.
     - Это мы, - сказал Джим.
     - По-твоему, кто их сделал?
     - Кто из наших знакомых вырезывает?
     - Мистер Эйвери.
     - Он совсем не то делает. Я говорю... кто умеет вырезывать фигурки?
     Мистер Эйвери изводил по полену в неделю: он выстругивал из полена зубочистку и потом жевал ее.
     - И еще кавалер мисс Стивени Кроуфорд, - подсказала я.
     - Верно, он умеет, но ведь он живет за городом. Ему на нас и смотреть-то некогда.
     - А может, он сидит на веранде и смотрит не на мисс Стивени, а на нас с тобой. Я бы на его месте на нее не смотрела.
     Джим уставился на меня не мигая, и, наконец, я спросила, что это он, но он ответил только - ничего, Глазастик. Дома он спрятал кукол к себе в сундучок.
     Не прошло и двух недель, как мы нашли целый пакетик жевательной резинки и наслаждались ею вовсю: Джим как-то совсем забыл, что вокруг Рэдли все ядовитое.
     Еще через неделю в дупле оказалась потускневшая медаль. Джим отнес ее Аттикусу, и Аттикус сказал - это медаль за грамотность; еще до нашего рожденья в школах округа Мейкомб бывали состязания - кто лучше всех пишет, и победителю давали медаль. Аттикус сказал - наверно, кто-то ее потерял, мы не спрашивали соседей? Я хотела объяснить, где мы ее нашли, но Джим меня лягнул. Потом спросил - а не помнит ли Аттикус, кто получал такие медали? Аттикус не помнил.
     Но лучше всех была находка через четыре дня: карманные часы на цепочке и с алюминиевым ножичком; они не шли.
     - Джим, по-твоему, это такое белое золото?
     - Не знаю. Покажем Аттикусу.
     Аттикус сказал - если бы часы были новые, они вместе с ножиком и цепочкой стоили бы, наверно, долларов десять.
     - Ты поменялся с кем-нибудь в школе? - спросил он.
     - Нет, нет, сэр! - Джим вытащил из кармана дедушкины часы. Аттикус давал их ему поносить раз в неделю, только осторожно, и в эти дни Джим ходил как стеклянный. - Аттикус, если ты не против, я лучше возьму эти. Может, я их починю.
     Когда Джим привык к дедушкиным часам, ему наскучило весь день над ними дрожать и уже незачем было каждую минуту смотреть, который час.
     Он очень ловко разобрал и опять собрал часы, только одна пружинка и два крохотных колесика не влезли обратно, но часы все равно не шли.
     - Уф! - вздохнул он. - Ничего не выходит. Слушай, Глазастик...
     - А?
     - Может, надо написать письмо тому, кто нам все это оставляет?
     - Вот это хорошо, Джим, мы скажем спасибо... чего ты?
     Джим заткнул уши и замотал головой.
     - Не понимаю, ничего не понимаю... Сам не знаю, Глазастик... - Джим покосился в сторону гостиной. - Может, сказать Аттикусу... Нет, не стоит.
     - Давай я скажу.
     - Нет, не надо. Послушай, Глазастик...
     - Ну чего?
     Весь вечер у него язык чесался что-то мне сказать: то вдруг повернется ко мне с блестящими глазами, то опять передумает. Передумал и на этот раз:
     - Да нет, ничего.
     - Давай писать письмо. - Я сунула ему под нос бумагу и карандаш.
     - Ладно. "Дорогой мистер..."
     - А почем ты знаешь, что это мужчина? Спорим, это мисс Моди... Я давно знаю, что это она.
     - Э-э, мисс Моди не жует жвачку! - Джим ухмыльнулся. - Ох, она иногда здорово разговаривает. Один раз я хотел угостить ее жвачкой, а она говорит: нет, спасибо, жвачка приклеивается к небу, и тогда становишься бессло-вес-ной! Красиво звучит, правда?
     - Ага, она иногда очень красиво говорит. Хотя верно, откуда ей было взять часы и цепочку.
     "Дорогой сэр, - стал сочинять Джим. - Мы вам очень признательны за ча... за все, что вы нам положили в дупло. Искренне преданный вам Джереми Аттикус Финч".
     - Если ты так подпишешься, он не поймет, что это ты.
     Джим стер свое имя и подписал просто: Джим Финч. Ниже подписалась я: Джин Луиза Финч (Глазастик). Джим вложил письмо в конверт.
     На другое утро, когда мы шли в школу, он побежал вперед и остановился у нашего дерева. Он стоял ко мне лицом, глядел на дупло, и я увидела - он весь побелел.
     - Глазастик!!
     Я подбежала.
     Кто-то замазал наше дупло цементом.
     - Не плачь, Глазастик, ну, не надо... ну, не плачь, но надо, слышишь... - повторял он мне всю дорогу до школы.
     Когда мы пришли домой завтракать, Джим в два счета все проглотил, выбежал на веранду и остановился на верхней ступеньке. Я вышла за ним.
     - Еще не проходил... - сказал он.
     На другой день Джим опять стал сторожить - и не напрасно.
     - Здравствуйте, мистер Натан, - сказал он.
     - Здравствуйте, Джим и Джин Луиза, - на ходу ответил мистер Рэдли.
     - Мистер Рэдли... - сказал Джим.
     Мистер Рэдли обернулся.
     - Мистер Рэдли... э-э... это вы замазали цементом дырку в том дереве?
     - Да. Я ее запломбировал.
     - А зачем, сэр?
     - Дерево умирает. Когда деревья больны, их лечат цементом. Пора тебе это знать, Джим.
     Весь день Джим больше про это не говорил. Когда мы проходили мимо нашего дерева, он задумчиво похлопал ладонью по цементу и потом тоже все о чем-то думал. Видно, настроение у него становилось час от часу хуже, и я держалась подальше.
     Вечером мы, как всегда, пошли встречать Аттикуса с работы. Уже у нашего крыльца Джим оказал:
     - Аттикус, посмотри, пожалуйста, вон на то дерево.
     - Которое?
     - На участке Рэдли, вон то, поближе к школе.
     - Вижу, а что?
     - Оно умирает?
     - Нет, почему же? Смотри, листья все зеленые, густые, нигде не желтеют...
     - И это дерево не больное?
     - Оно такое же здоровое, как ты, Джим. А в чем дело?
     - Мистер Рэдли сказал, оно умирает.
     - Ну, может быть. Уж наверно мистер Рэдли знает свои деревья лучше, чем мы с тобой.
     Аттикус ушел в дом, а мы остались на веранде. Джим прислонился к столбу и стал тереться о него плечом.
     - Джим, у тебя спина чешется? - спросила я как можно вежливее. Он не ответил. Я сказала: - Пойдем домой?
     - После приду.
     Он стоял на веранде, пока совсем не стемнело, и я его ждала. Когда мы вошли в дом, я увидела - он недавно плакал, на лице, где положено, были грязные разводы, но почему-то я ничего не слыхала.

     По причинам, непостижимым для самых дальновидных пророков округа Мейкомб, в тот год после осени настала зима. Две недели стояли такие холода, каких, сказал Аттикус, не бывало с 1885 года. Мистер Эйвери сказал - на Розеттском камне записано: когда дети не слушаются родителей, курят и дерутся, тогда погода портится; на нас с Джимом лежала тяжкая вина - мы сбили природу с толку и этим доставили неприятности всем соседям и напортили сами себе.
     В ту зиму умерла старая миссис Рэдли, но ее смерть прошла как-то незаметно, ведь соседи видели миссис Рэдли, кажется, только когда она поливала свои канны. Мы с Джимом решили, что это Страшила наконец до нее добрался, но Аттикус ходил в дом Рэдли и потом, к нашему разочарованию, сказал: нет, она умерла естественной смертью.
     - Спроси его, - зашептал мне Джим.
     - Ты спроси, ты старше.
     - Вот поэтому ты и спрашивай.
     - Аттикус, - сказала я, - ты видел мистера Артура?
     Аттикус строго посмотрел на меня поверх газеты.
     - Нет, не видел.
     Джим не дал мне спрашивать дальше. Он сказал - Аттикус все еще не забыл нашего похода на Страшилу, так что лучше давай про это помолчим. И еще Джиму казалось, Аттикус подозревает, что в тот вечер летом дело было не только в раздевальном покере. Джим сказал, у него нет никаких оснований так думать, просто он нюхом чует.
     Наутро я проснулась, поглядела в окно и чуть не умерла от страха. Я так завизжала, что из ванной прибежал Аттикус с намыленной щекой.
     - Конец света! Аттикус, что делать?!
     Я потащила его к окну.
     - Это не конец света, - сказал Аттикус. - Это идет снег.
     Джим спросил, долго ли так будет. Он тоже никогда не видал снега, но знал, какой он бывает. Аттикус сказал - он знает про снег не больше Джима.
     - Но думаю, если он будет такой мокрый, как сейчас, он превратится в дождь.
     Когда мы завтракали, зазвонил телефон, и Аттикус вышел из-за стола. Потом вернулся и сказал:
     - Звонила Юла Мэй. Цитирую: "Поскольку в округе Мейкомб снега не было с тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, в школе сегодня занятий не будет".
     Юла Мэй была главная телефонистка нашего города. Она всегда передавала разные важные новости, приглашения на свадьбы, возвещала о пожаре и в отсутствие доктора Рейнолдса советовала, как подать первую помощь.
     Когда Аттикус, наконец, велел нам успокоиться и смотреть не в окна, а в свои тарелки, Джим спросил:
     - А как лепить снеговика?
     - Понятия не имею, - сказал Аттикус. - Мне жаль вас огорчать, но, боюсь, снега не хватит даже на порядочный снежный ком.
     Вошла Кэлпурния и сказала - вроде не тает. Мы выбежали во двор, он был покрыт тонким слоем мокрого снега.
     - Не надо по нему ходить, - сказал Джим, - от этого он пропадает.
     Я оглянулась. Там, где мы прошли, оставались талые следы. Джим сказал - надо подождать, пусть снегу нападает побольше, мы его весь соберем и слепим снеговика. Я подставила язык под пушистые хлопья. Они обжигали.
     - Джим, снег горячий!
     - Нет, просто он такой холодный, что даже жжется. Не ешь его, Глазастик, не трать зря. Пускай падает.
     - А я хочу по нему походить.
     - Ага, придумал! Пойдем походим у мисс Моди.
     И Джим запрыгал по двору. Я старалась попадать след в след. На тротуаре напротив дома мисс Моди к нам подошел мистер Эйвери. Лицо у него было розовое, из-под ремня выпирал толстый живот.
     - Вот видите, что вы наделали? - сказал он. - В Мейкомбе снега не было с незапамятных времен. Погода меняется, а все из-за непослушных детей.
     Я подумала - может, мистер Эйвери знает, как мы летом ждали, чтоб он повторил свое представление? Что ж, если снег послан нам в наказание, пожалуй, стоит грешить. Откуда мистер Эйвери берет свои метеорологические сведения, я не задумывалась: конечно же, прямо с Розеттского камня.
     - Джим Финч, а Джим Финч!
     - Джим, тебя мисс Моди зовет.
     - Держитесь оба посреди двора! У веранды снегом засыпало левкои, смотрите не наступите на них!
     - Не наступим! - отозвался Джим. - А красиво, правда, мисс Моди?
     - Да провались она, эта красота! Если ночью будет мороз, пропали мои азалии!
     На старой, с широченными полями соломенной шляпе мисс Моди поблескивали снежинки. Она наклонилась над какими-то кустиками и окутывала их пустыми мешками. Джим спросил, для чего это.
     - Чтоб они не озябли, - сказала мисс Моди.
     - Как цветы могут озябнуть? У них же нет кровообращения?
     - Этого я не могу тебе объяснить, Джим Финч. Я знаю одно: если ночью будет мороз, цветы замерзнут, вот я их и укрываю. Понятно?
     - Да, мэм. Мисс Моди...
     - Да, сэр?
     - Можно мы с Глазастиком одолжим у вас снега?
     - О господи, да берите весь! Там под крыльцом есть старая корзинка из-под персиков, наберите в нее и тащите. - Тут мисс Моди прищурилась. - Джим Финч, а что ты собираешься делать с моим снегом?
     - Вот увидите, - сказал Джим, и мы перетащили со двора мисс Моди столько снегу, сколько могли. Это была очень мокрая и слякотная работа.
     - А дальше что, Джим? - спросила я.
     - Вот увидишь, - сказал он. - Бери корзинку и тащи с заднего двора в палисадник весь снег, сколько соберешь. Да смотри зря не топчи, ступай только по своим следам.
     - У нас будет маленький снеговичонок?
     - Нет, настоящий большой снеговик. Ну, давай принимайся, дела много.
     Джим побежал на задворки, достал мотыгу и начал быстро-быстро рыть землю за поленницей, а всех червей откидывал в сторону. Потом сбегал в дом, принес бельевую корзину, насыпал в нее доверху земли и поволок в палисадник.
     Когда мы натащили туда пять корзин земли и две корзины снегу, Джим сказал - можно начинать.
     - Что-то грязь получается, - сказала я.
     - Это сейчас грязь, а после будет хорошо, - ответил Джим.
     Он стал лепить из земли ком, а на нем второй, все больше и больше, и получилось туловище.
     - Джим, разве бывают снеговики-негры? - спросила я.
     - Потом он не будет черный, - буркнул Джим.
     Он принес из-за дома персиковых прутьев, сплел их по нескольку штук и согнул, получились кости, их надо было облепить глиной.
     - Это мисс Стивени Кроуфорд, - сказала я. - Сама толстая, а ручки тоненькие.
     - Сейчас сделаю потолще. - Джим облил грязевика водой и прибавил еще земли. Поглядел, подумал и слепил толстый живот, выпирающий ниже пояса. Потом поглядел на меня, глаза у него блестели. - Мистер Эйвери ведь похож на снеговика, верно?
     Потом он набрал в горсть снега и налепил сверху. Мне он позволил лепить снег только на спину, а все, что будет на виду, делал сам. Понемногу мистер Эйвери побелел.
     Джим воткнул ему сучки на место глаз, носа, рта и пуговиц, и мистер Эйвери стал сердитый. Для полноты картины в руки ему дали полено. Джим отступил на шаг и оглядел свое творение.
     - Прямо как живой! - сказала я. - До чего здорово, Джим!
     - Правда, неплохо? - смущенно сказал Джим.
     Мы не могли дождаться Аттикуса к обеду, а позвонили в суд, что у нас для него сюрприз. Он пришел и, видно, удивился, что мы всю землю из-за дома перетащили в палисадник, но сказал - мы отлично поработали!
     - Я не совсем понимал, из чего ты его вылепишь, - сказал он, - но впредь я могу за тебя не волноваться, сын, ты всегда что-нибудь да придумаешь.
     У Джима даже уши покраснели от такой похвалы, но Аттикус отступил на шаг, и он насторожился. Аттикус разглядывал снеговика. Весело улыбнулся, потом засмеялся.
     - Не знаю, что из тебя выйдет, сын, - инженер, адвокат или художник-портретист. Но сейчас тебя, пожалуй, можно судить за публичное оскорбление. Придется этого малого замаскировать.
     И Аттикус предложил Джиму поубавить брюшко снеговика, дать ему в руки вместо полена метлу и повязать фартук.
     Джим объяснил, что тогда опять будет не снеговик, а грязевик.
     - Ну, сделай по-другому, но что-то сделать надо, - сказал Аттикус. - Ты не имеешь права лепить карикатуры на соседей.
     - Это не карикатура, - сказал Джим. - Он на самом деле такой.
     - Мистер Эйвери может с тобой не согласиться.
     - Придумал! - сказал Джим.
     Он побежал через улицу, скрылся за домом мисс Моди и вернулся гордый и довольный. Нахлобучил на снеговика ее широкополую соломенную шляпу, а в согнутую руку сунул садовые ножницы. Аттикус сказал - вот и прекрасно.
     Из дому вышла мисс Моди и остановилась на крыльце. Поглядела через улицу. И вдруг усмехнулась.
     - Джим Финч, ах ты, чертенок! - крикнула она. - Подайте сюда мою шляпу, сэр!
     Джим поглядел на Аттикуса, Аттикус покачал головой.
     - Она это не серьезно, - сказал он. - Просто она поражена твоими... талантами.
     Аттикус перешел улицу, и они с мисс Моди оживленно заговорили о чем-то, размахивая руками; до меня донеслось только:
     - ...выставить во дворе самого настоящего мофродита! Хорошо же ты их воспитываешь, Аттикус!
     Днем снег перестал, похолодало, и к ночи сбылись худшие предсказания мистера Эйвери. Кэлпурния, не переставая, топила все печи, а мы все равно мерзли. Вечером Аттикус сказал - плохо наше дело, - и спросил Кэлпурнию, может, ей лучше остаться у нас ночевать. Кэлпурния обвела взглядом большие окна и высокие потолки и сказала - у нее дома, наверно, теплее. И Аттикус отвез ее в автомобиле.
     Перед сном Аттикус подбросил угля в печку у меня в комнате. Он сказал - сейчас шестнадцать градусов, он за всю жизнь не запомнит такого холода, а наш снеговик совсем заледенел.
     Мне показалось, прошло совсем мало времени, и вдруг кто-то трясет меня за плечо. Я проснулась и увидела поверх одеяла пальто Аттикуса.
     - Разве уже утро?
     - Вставай, малышка.
     Аттикус протянул мне мой купальный халат и пальто.
     - Сперва надень халат, - сказал он.
     Рядом с Аттикусом стоял Джим, весь встрепанный, ого качало. Одной рукой он придерживал ворот, другую сунул в карман. Он был весь какой-то толстый.
     - Быстрее, дружок, - сказал Аттикус. - Вот твои носки и башмаки.
     Я ничего не поняла, но обулась.
     - Уже утро?
     - Нет еще, второй час. Ну-ка, побыстрее.
     Наконец до меня дошло: что-то не так.
     - А что случилось?
     Но теперь ему уже незачем было объяснять. Как птицы знают, что пора укрыться от дождя, так я знала, когда на нашу улицу приходила беда. Я услышала какое-то шелковистое шуршанье, шорохи, приглушенную суету, в мне стало страшно.
     - У кого это?
     - У мисс Моди, дружок, - сказал Аттикус.
     С веранды мы увидели, что у мисс Моди из окон столовой рвется пламя. И словно затем, чтоб мы скорей поверили своим глазам, взвыла над городом пожарная сирена - все тоньше, визгливее, и никак не умолкала.
     - Все сгорит? - жалобно спросил Джим.
     - Наверно, - сказал Аттикус. - Теперь вот что. Подите оба к дому Рэдли и стойте там. И не вертитесь под ногами, слышите? Видите, с какой стороны ветер?
     - О-о! - сказал Джим. - Аттикус, может, надо уже вытаскивать мебель?
     - Пока еще рано. Делай, что я велю. Ну, бегите! Смотри за сестрой, Джим, слышишь? Не отпускай ее ни на шаг.
     И Аттикус подтолкнул нас к воротам Рэдли. Мы стояли и смотрели - пашу улицу все тесней заполняли люди и автомобили, а тем временем огонь молча пожирал дом мисс Моди.
     - Ну что они так долго, что они так долго... - бормотал Джим.
     Но мы понимали, в чем дело. Старая машина не заводилась на морозе, и целая толпа катила ее но улице, просто подталкивая руками. А когда шланг прикрутили к водоразборной колонке, он лопнул, струя брызнула вверх и окатила мостовую.
     - Ой, Джим!..
     Джим обнял меня за плечи.
     - Тише, Глазастик. Подожди волноваться. Я тебе тогда скажу.
     Жители Мейкомба, более или менее раздетые, через двор выносили мебель мисс Моди на улицу. Аттикус тащил тяжелую дубовую качалку, и я подумала, какой он умный, спас ту самую вещь, которую мисс Моди любит больше всего.
     По временам слышались крики. Потом в окне мансарды появился мистер Эйвери. Он выкинул под окно тюфяк и бросал на него разные вещи, пока все не закричали:
     - Спускайтесь, Дик! Лестница горит! Уходите оттуда, мистер Эйвери!
     Мистер Эйвери стал вылезать в окно.
     - Застрял... - выдохнул Джим. - Ох, Глазастик...
     Мистер Эйвери не мог двинуться ни взад, ни вперед. Я уткнулась Джиму под мышку и зажмурилась. Потом Джим крикнул:
     - Он выбрался, Глазастик! Он живой!
     Я подняла голову. Мистер Эйвери был уже на балконе. Перекинул ноги через перила, стал съезжать по столбу вниз, но не удержался и с воплем свалился в кусты мисс Моди.
     Тут я заметила, что люди пятятся от дома мисс Моди все ближе к нам. Никто уже не таскал мебель. Огонь охватил верхний этаж и дошел до самой крыши, чернели оконные рамы, а внутри все так и светилось оранжевым.
     - Джим, правда, там все рыжее, как тыква?..
     - Смотри, Глазастик!
     От нашего дома и от дома мисс Рейчел повалил дым, будто поднялся туман от реки, и к ним уже тянули шланги. Позади нас завопила сирена, из-за угла выкатилась пожарная машина из Эбботсвила и остановилась напротив нашего дома.
     - Книжка... - сказала я.
     - Какая книжка? - спросил Джим.
     - Про Тома Свифта - она не моя, а Дилла...
     - Подожди волноваться, Глазастик, - сказал Джим. И показал пальцем: - Гляди-ка!
     Среди соседей, сунув руки в карманы пальто, стоял Аттикус. Вид у него был такой, будто он смотрит футбол. Рядом стояла мисс Моди.
     - Видишь, он пока не волнуется, - сказал Джим.
     - А почему он не на крыше?
     - Он слишком старый, он сломает себе шею.
     - Может, скажем ему, что надо вытаскивать вещи?
     - Нечего к нему приставать, он сам знает, когда вытаскивать, - сказал Джим.
     Эбботсвилские пожарные начали поливать водой наш дом; какой-то человек стоял на крыше и показывал, куда первым делом лить. Наш Самый Настоящий Мофродит почернел и развалился, соломенная шляпа мисс Моди так и осталась лежать на куче грязи. Садовых ножниц не было видно. Между домами мисс Моди, мисс Рейчел и нашим было так жарко, что все давно скинули пальто и купальные халаты, работали в пижамах или в ночных рубашках, заправленных в штаны. А я все стояла на одном месте и совсем закоченела. Джим обнял меня за плечи и старался согреть, но это не помогало. Я высвободилась и обхватила себя обеими руками. Начала приплясывать, и ноги понемногу Согрелись.
     Прикатила еще одна пожарная машина и остановилась перед домом мисс Стивени Кроуфорд. Колонка была только одна, не к чему прикрутить второй шланг, и пожарные стали поливать дом мисс Стивени" из огнетушителей.
     Железная крыша мисс Моди преградила путь огню. Дом с грохотом рухнул; пламя брызнуло во все стороны: на соседних крышах люди накинулись с одеялами на летящие искры и головешки.
     Только когда рассвело, все начали понемногу расходиться. Мейкомбскую пожарную машину покатили обратно. Эбботсвилская уехала сама, третья осталась. Днем мы узнали - она приехала из Клерк Ферри, за шестьдесят миль.
     Мы с Джимом тихонько перешли улицу. Мисс Моди стояла и смотрела на черную яму, которая дымилась посреди ее двора, и Аттикус покачал головой - значит, говорить с ней не надо. Он повел нас домой, а сам держался за наши плечи, потому что мостовая была очень скользкая. Он сказал - мисс Моди пока поживет у мисс Стивени. Потом спросил:
     - Кто хочет горячего какао?
     Пока он разводил в кухне огонь, меня трясло от холода.
     Мы принялись за какао, и тут Аттикус посмотрел на меня с удивлением, а потом глаза у пего стали строгие.
     - Я, кажется, велел вам с Джимом стоять на месте и никуда не соваться, - сказал он.
     - А мы не совались. Мы стояли...
     - Тогда чье же это одеяло?
     - Одеяло?!.
     - Да, мэм, одеяло. Это не наше.
     Я оглядела себя. Оказывается, на плечах у меня коричневое шерстяное одеяло, и я завернулась в него, как индианка.
     - Аттикус, я ничего не знаю... я...
     И я обернулась к Джиму. Но Джим удивился еще больше меня. Он сказал - кто его знает, откуда взялось это одеяло, мы все делали, как велел Аттикус, стояли у ворот Рэдли, под ногами ни у кого не вертелись, даже с места не сходили... тут Джим запнулся.
     - Мистер Натан был на пожаре! - торопливо заговорил он. - Я видел, я видел, он тащил тот матрац... Аттикус, честное слово...
     - Ничего, сын, - медленно усмехнулся Аттикус. - Видно, так ли, эдак ли, а весь Мейкомб вышел сегодня на улицу. По-моему, у нас в кладовой есть оберточная бумага, Джим. Достань ее, и мы...
     - Нет, нет, сэр!
     Джим, кажется, сошел с ума. Он начал выбалтывать подряд все наши секреты, он совсем не остерегался ни за себя, ни за меня, выложил все, как было, - и про дупло, и про штаны...
     - ...мистер Натан замазал дупло цементом. Аттикус, это он нарочно, чтобы мы больше ничего не находили... Аттикус, может, он и сумасшедший, только, честное слово, он нам ни разу ничего плохого не сделал, он тогда ночью мог отрезать мне голову напрочь, а он сидел и чинил мои штаны... он нам никогда ничего плохого не сделал!
     - Тише, тише, сын.
     Аттикус сказал это очень ласково, и я приободрилась. Он явно не понял ни слова из всего, что наболтал Джим, потому что сказал только:
     - Ты прав. Оставим и это и одеяло при себе. Может быть, когда-нибудь Глазастик сможет сказать ему спасибо за то, что он не дал ей замерзнуть.
     - Кому спасибо? - спросила я.
     - Страшиле Рэдли. Ты так усердно смотрела на пожар, что и не заметила, как он закутал тебя своим одеялом.
     Все во мне перевернулось, меня чуть не стошнило. Джим поднял одеяло и стал подкрадываться ко мне.
     - Он потихоньку вышел из дому... из-за угла... и подошел вот так, тихо-тихо!
     - Не увлекайся этим представлением, Джереми, - сухо сказал Аттикус.
     Джим насупился.
     - Да я и не собираюсь... - Но я видела, озорная искорка у него в глазах погасла: пришлось отказаться от новой выдумки. - Эх, - сказал он мне, - если б ты оглянулась, ты бы его увидела!
     В полдень нас разбудила Кэлпурния. Аттикус сказал - нечего нам сегодня ходить в школу, все равно ничему не научимся, раз ночь не спали. А Кэлпурния сказала - надо хоть немного прибрать во дворе.
     Шляпа мисс Моди просвечивала сквозь ледяную корку, точно муха в янтаре, а садовые ножницы пришлось выкапывать из кучи замерзшей глины. Мисс Моди мы нашли у нее на задворках, она стояла и смотрела на померзшие, обугленные азалии.
     - Мы принесли ваши вещи, мисс Моди, - сказал Джим. - Нам так жалко...
     Мисс Моди обернулась, и по ее лицу скользнула тень прежней улыбки.
     - Я всегда хотела, чтоб дом у меня был поменьше, Джим Финч. Зато сад будет больше. Подумай, теперь у меня будет больше места для азалий!
     - Вы разве совсем не огорчены, мисс Моди? - удивилась я. Аттикус говорил, у нее, кроме этого дома, и нет ничего.
     - Огорчена? Что ты, детка, да я этот старый хлев терпеть не могла. Сама сколько раз хотела его поджечь, да только тогда меня посадили бы в сумасшедший дом.
     - Но...
     - Не беспокойся обо мне, Джин Луиза Финч. Есть на свете вещи, которых ты еще не понимаешь. Вот теперь я построю себе маленький домик, пущу парочку постояльцев и... ей- богу, у меня будет лучший сад во всем штате! Вот увидите, я утру нос этим Биллингрейсам!
     Мы с Джимом переглянулись.
     - Как это случилось, мисс Моди? - спросил он.
     - Не знаю, Джим. Наверно, на кухне загорелась сажа в трубе. Я там поздно топила, чтоб не померзли мои комнатные цветы. А к тебе, говорят, ночью приходил нежданный гость, мисс Джин Луиза?
     - Откуда вы знаете?
     - Аттикус сказал мне сегодня, когда шел на работу. По правде говоря, мне жаль, что я не стояла там с вами. У меня бы уж хватило ума оглянуться.
     Я слушала мисс Моди и только диву давалась. Почти все у нее сгорело, ее любимый сад выглядел, как после побоища, а ей все равно были интересны наши с Джимом дела!
     Она, видно, поняла, что я совсем сбита с толку.
     - Ночью я беспокоилась только потому, что получился такой переполох и опасность для всех. Весь квартал мог сгореть дотла. Мистеру Эйвери придется неделю пролежать в постели, он изрядно поджарился. Он чересчур стар, чтоб лазить в огонь, я так ему и сказала. Как только отмою руки, а Стивени Кроуфорд отвернется, я испеку для него свой лучший пирог. Эта Стивени тридцать лет старается выведать у меня рецепт, но если она думает, что я ей его скажу, потому что живу сейчас у нее в доме, она сильно ошибается.
     Я подумала, если мисс Моди не выдержит и откроет свой секрет, у мисс Стивени все равно ничего не получится. Один раз я видела, как мисс Моди печет этот пирог: среди прочего надо положить в тесто большую чашку сахару.
     День был тихий. В холодном чистом воздухе далеко разносился каждый звук. Мы даже услыхали, как на здании суда зашипели часы - собрались бить. Нос у мисс Моди был очень странного цвета, я еще никогда такого не видела и спросила, отчего это.
     - Я тут стою с шести утра, - ответила она. - Наверно, отморозила.
     Она подняла руки. Ладони побурели от грязи и запекшейся крови и были все в трещинках.
     - Вы загубили руки, - сказал Джим. - Почему вы не позвали какого-нибудь негра? Или нас с Глазастиком, мы бы вам помогли.
     - Благодарю вас, сэр, - сказала мисс Моди. - У вас и без меня дел по горло. - И она кивнула в сторону нашего двора.
     - Это вы про Мофродита? - спросила я. - Да мы его мигом раскидаем.
     Мисс Моди уставилась на меня во все глаза, ее губы беззвучно шевелились. Вдруг она схватилась за голову да как захохочет! Мы постояли-постояли и пошли, а она все смеялась.
     Джим сказал, не поймешь, что это с ней, - чудачка, и все.

Продолжение следует...