Мой босс отправляет меня домой из-за пятен засохшей крови на моих штанах, и я очень рад.
     Пробитая в моей щеке дыра не зажила до сих пор. Я иду на работу, и мои подбитые глазницы похожи на пару темных мешков с маленькими прорехами для того, чтобы смотреть. До недавнего времени меня очень злило, что никто вокруг не замечает, как я становлюсь мудрым сконцентрированным учителем школы дзен. Как бы то ни было, я делаю маленькие штучки с ФАКСОМ. Я сочиняю короткие стихотворения ХОКУ и отправляю их по ФАКСУ всем сотрудникам вокруг. Когда я иду мимо работающих в холле людей, - смотрю как истинный ДЗЕН в их враждебные маленькие ЛИЦА.
     Рабочие пчелы летают свободно,
     И трутни улей покинуть вольны:
     Их королева - их рабыня.
     Отказаться от всего нажитого в мире, даже от машины, - и поселиться в арендованном доме в самом загрязненном районе города, чтобы поздно ночью слушать, как Марла и Тайлер в его комнате называют друг друга "людьми-подтирашками".
     "Держи, человек-подтирашка!"
     "Давай, подтирашка!"
     "Подавись! Проглоти, крошка!"
     Это делает меня маленьким тихим центром вселенной, просто по контрасту.
     Меня, с подбитыми глазами и кровью, большими черными шероховатыми пятнами присохшей к штанам. Я говорю ПРИВЕТ всем на работе. ПРИВЕТ! Взгляните на меня. Я - настоящий ДЗЕН. Это КРОВЬ. Это НИЧТО. Привет. Все вокруг ничто, и так здорово быть ПРОСВЕТЛ_ННЫМ. Как я.
     Вздыхаю.
     Смотрите. Вон, за окном. Птица.
     Мой босс спросил, моя ли кровь на штанинах.
     Птица летит по ветру. Я сочиняю в уме маленькое хоку.
     Лишь одно гнездо оставив,
     Птица может домом звать весь мир:
     Жизнь - вот твоя карьера.
     Я считаю ударения: пять, семь, пять . Кровь на штанинах - моя? "Да", - говорю, - "И моя тут есть". Ответ неверный.
     Как будто это так уж жизненно важно. У меня две пары черных брюк. Шесть белых рубашек. Шесть пар нижнего белья. Прожиточный минимум. Я хожу в бойцовский клуб. Всякое бывает.
     - Иди домой, - говорит мой босс. - Переоденься.
     Мне начинает казаться, что Марла и Тайлер - один человек. Когда не трахаются в комнате Тайлера по ночам.
     Трахаются.
     Трахаются.
     Трахаются.
     В остальное время Тайлер и Марла не бывают в одной комнате. Я никогда не вижу их вместе.
     Хотя - вы же не видели меня вместе с За За Гейбром, и это не значит, что мы с ним одно лицо. Тайлер просто не объявляется в присутствие Марлы.
     Так что я могу постирать штаны, - Тайлер обещал показать мне, как готовить мыло. Тайлер наверху, а в кухне стоит запах жженых волос и гвоздики. Марла сидит за столом, жжет свою руку гвоздичной сигаретой и называет себя "человеком-подтирашкой".
     - Я обнимаю свое собственное гноящееся болезненное разрушение, - говорит Марла ожогу под кончиком сигареты. Затем сминает сигарету о свою мягкую белую руку. - Гори, ведьма, гори!
     Тайлер в моей спальне наверху, разглядывает свои зубы в зеркало и говорит, что у него есть для меня работа по совместительству, официантом на банкетах.
     - В Прессмен-Отеле, если ты сможешь работать по вечерам, - говорит Тайлер. - Такая работа подстегнет твою классовую ненависть.
     "Да", - говорю, - "Без проблем".
     - Тебе выдадут черный галстук-бабочку для ношения, - говорит Тайлер. - Все, что тебе нужно для работы - это белая рубашка и черные брюки.
     "Мыло, Тайлер", - отвечаю, - "Нам нужно мыло". Нам нужно приготовить немного мыла, мне надо постирать свои брюки.
     Я держу ноги Тайлера, пока он двести раз прокачивает пресс.
     - Чтобы сварить мыло, сначала нужно растопить немного жира, - Тайлер просто полон полезной информации.
     За исключением того времени, когда они трахались, - Марла и Тайлер никогда не были в одной комнате. Если Тайлер объявлялся - Марла игнорировала его. Все по-семейному. Точно так же мои родители были невидимы друг для друга. А потом мой отец убрался, чтобы начать новое самоутверждение.
     Мой отец всегда говорил:
     - Женись прежде, чем секс тебе надоест, потому что иначе не женишься никогда.
     Моя мать говорила:
     - Никогда не покупай ничего с пластиковыми змейками.
     Мои родители ни разу не сказали ничего такого, что хотелось бы вышить на шелковой подушечке.
     Тайлер качает пресс сто девяносто восемь раз. Сто девяносто девять. Двести.
     На Тайлере подобие засаленного купального халата и трусы.
     - Отправь Марлу из дому, - говорит Тайлер. - Пошли ее в магазин за канистрой щелока. Щелока в хлопьях. Не кристаллического. В общем, избавься от нее.
     Мне снова шесть лет, и я передаю сообщения туда-сюда между отчужденными родителями. Я ненавидел такое, когда мне было шесть. Я ненавижу такое и сейчас.
     Тайлер начинает поднимать ноги, а я иду вниз и говорю Марле - "щелок в хлопьях", даю ей банкноту в десять долларов и свой проездной. Марла по-прежнему сидит за кухонным столом, я вынимаю гвоздичную сигарету из ее пальцев. Просто и мило. Кухонным полотенцем вытираю ржавые пятна с ее руки, где следы ожогов потрескались и начали кровоточить. Потом я всовываю каждую ее ногу в туфлю на высоком каблуке.
     Марла смотрит сверху на мою деятельность прекрасного принца с ее туфлями и говорит:
     - Я решила зайти. Я думала, никого нет дома. У тебя парадная дверь не закрывается.
     Я молчу.
     - Знаешь, презерватив - хрустальная туфелька нашего поколения. Ее надевают, когда встречают Прекрасного Незнакомца. Потом танцуют всю ночь, а потом выбрасывают. Презерватив, конечно, не человека.
     Я не разговариваю с Марлой. Она может лезть в группы поддержки и к Тайлеру, но ни за что не станет подругой мне.
     - Я тебя ждала здесь все утро.
     Цветы ли распускаются или умирают, Ветер ли приносит бабочек или снег:
     Скале все равно.
     Марла встает из-за кухонного стола; она одета в голубое платье без рукавов из какого-то материала с блестками. Марла хватает край платья и выворачивает его мне, чтобы я рассмотрел маленькие точки швов с изнанки. Марла не носит нижнего белья. И подмигивает мне.
     - Хотела показать тебе мое новое платье, - говорит Марла. - Это платье подружки невесты, все ручного шитья. Нравится? В лавке Гудвилла мне его отдали за один доллар. И кто-то же делал все эти крошечные стежки, чтобы в итоге получилось это жуткое-жуткое платье! - рассказывает Марла. - Представляешь?
     Юбка с одной стороны длиннее, чем с другой, а талия платья низко охватывает бедра Марлы.
     Прежде, чем выйти в магазин, Марла приподнимает юбку в кончиках пальцев и изображает что-то вроде танца вокруг меня и кухонного стола, - ее задница летает туда-сюда внутри юбки. Марла говорит, что любит всякие вещи, которые люди когда-то обожали, а потом выкинули на свалку через час или на следующий день. Вроде рождественской елки, которая сегодня в центре внимания, а завтра, после Рождества, видишь все эти елки, по-прежнему в мишуре, валяющимися вдоль шоссе. Видишь и думаешь о животных, которые сбила машина, или о жертвах сексуального маньяка с вывернутым нижним бельем, обмотанных черной изолентой.
     Я хочу одного - чтобы она убралась отсюда.
     - Отделение контроля животных - лучшее место, куда можно пойти, - рассказывает Марла. - Там всякие звери, маленькие котята и щеночки, которых люди любили, а потом выбросили; есть даже старые животные, которые танцуют и прыгают вокруг тебя, привлекают твое внимание, потому что через три дня им вколют повышенную дозу фенобарбитала соды и отправят в большую печь.
     "Великая спячка", в стиле "Долины псов".
     - Где тебя кастрируют даже те, кто любит тебя и спасает тебе жизнь, - Марла смотрит на меня так, будто это я ее трахаю, и говорит:
     - Мне до тебя не достучаться, да?
     Марла выходит через черный ход, напевая эту мерзкую песню из "Долины кукол" .
     Сижу и смотрю, как она удаляется.
     Одно, два, три мгновения тишины после ухода всей Марлы из помещения.
     Я оборачиваюсь - объявился Тайлер.
     Тайлер спрашивает:
     - Ты избавился от нее?
     Ни звука, ни запаха. Тайлер просто возник ниоткуда.
     - Первым делом, - говорит Тайлер, пересекая кухню и роясь в холодильнике, - Первым делом нужно растопить немного жира.
     Насчет моего босса, рассказывает мне Тайлер, если я действительно зол, - я могу пойти в почтовое отделение, заполнить карточку смены адреса и перенаправить всю его почту в Регби, Северная Дакота.
     Тайлер вытаскивает из холодильника целлофановые пакеты замороженной белой массы и бросает их в раковину. Мне говорит поставить большую кастрюлю на газ и до краев наполнить ее водой. Слишком мало воды - и жир потемнеет, когда отделится сало.
     - В этом жире, - говорит Тайлер. - Очень много соли. Поэтому чем больше воды - тем лучше.
     Кладешь жир в воду и кипятишь ее.
     Тайлер выжимает белую массу из каждого пакета в воду, потом выбрасывает все пустые пакеты в мусорное ведро.
     Тайлер говорит:
     - Используй чуть-чуть воображения. Припомни все это первопроходческое дерьмо, которому тебя учили в бойскаутах. Вспомни школьные уроки химии.
     Трудно представить Тайлера бойскаутом.
     Еще я мог, рассказывал Тайлер, подъехать к дому моего босса однажды ночью и прикрутить шланг к крану во дворе. Потом воткнуть шланг в ручной насос, - и можно закачать в водопровод дома заряд строительного красителя. Красного, или синего, или зеленого, - потом подождать и увидеть, как будет смотреться мой босс на следующий день. Или я могу засесть на полночи в кустах и качать насосом воздух, пока избыточное давление в трубах не дойдет до 110 пси. Тогда, если кто-то захочет слить воду в туалете, - бачок разорвет. На 150 пси, если кто-нибудь откроет душ, давление воды оторвет металлическую насадку, сорвет резьбу, бам, - насадка душа превращается в орудийный снаряд.
     Тайлер говорит это мне только затем, чтобы утешить. На самом деле я люблю своего босса. Кроме того, я достиг просветления. Веду себя, знаете ли, как настоящий буддист. Изящные хризантемы. Бриллиантовая сутра и Писание о голубом утесе. Харе Рама, знаете, Кришна, Кришна. Я просветленный, ясно?
     - Сколько перья в зад не тыкай, - говорит Тайлер. - Цыпленком не станешь.
     Когда жир растопится, - сало всплывет на поверхность кипящей воды.
     "Ах так", - говорю, - "Значит, я втыкаю перья в зад!" Можно подумать, Тайлер здесь, со следами сигаретных ожогов, взбирающихся по рукам, - сам больно эволюционировавшая душа! Мистер и Миссюс Человек-Подтирашка. Я разглаживаю лицо и превращаюсь в одного из тех людей-индийских коров, отправляющихся на бойню на картинках в инструкции безопасности авиалинии.
     Сбавляешь огонь под кастрюлей.
     Я помешиваю кипящую воду.
     Всплывет больше и больше сала, пока вода не подернется перламутровой радужной пленкой. Ложкой побольше собираешь этот слой и помещаешь в отдельную емкость.
     "Ну", - спрашиваю, - "А Марла как же?" Тайлер отвечает:
     - Она, по крайней мере, пытается достичь крайней черты.
     Я помешиваю кипящую воду.
     Собираешь слой, пока ничего больше не всплывет. Так мы отделили и собрали с воды сало. Хорошее чистое сало.
     Тайлер говорит, я еще и подавно далек от достижения крайней черты. И если я не потеряю все на свете - мне не спастись. Иисус для этого пошел на свое распятие. Просто бросить деньги, имущество и знания - ничего не значит. Это не праздничная экскурсия. Мне нужно бросить самосовершенствование и попасть в бедствие. Нельзя все время быть в безопасности.
     Это не воскресный семинар.
     - Если ты сдашь прежде, чем достигнешь крайней черты, - говорит Тайлер. - Тебе никогда не преуспеть в этом по-настоящему.
     Только пройдя бедствие, мы можем переродиться вновь.
     - Только утратив все, - говорит Тайлер. - Ты можешь обрести свободу.
     А сейчас я чувствую всего лишь преждевременное просветление.
     - И продолжай помешивать, - говорит Тайлер.
     Когда жир растопится настолько, что сало перестанет всплывать - выливаешь кипящую воду, моешь кастрюлю и наполняешь ее чистой водой.
     Я спрашиваю - далеко ли я от крайней черты.
     - С того места, где ты сейчас, - отвечает Тайлер. - Ты даже представить не можешь, как эта черта будет выглядеть.
     Повторяешь процесс сбора всплывающего сала. Кипятишь сало в воде. Продолжаешь собирать верхний слой.
     - В этом нашем жире очень много соли, - говорит Тайлер. - Если будет много соли - мыло не загустеет.
     Кипятишь и собираешь.
     Вернулась Марла.
     Только Марла отодвинула ширму - Тайлера уже нет: он растворился, испарился из комнаты, исчез.
     Поднялся по ступенькам наверх или спустился в подвал.
     Алле-оп.
     Марла входит с черного хода, в руке канистра с хлопьями щелока.
     - В магазине была стопроцентно переработанная туалетная бумага, - рассказывает Марла. - Перерабатывать туалетную бумагу - это, наверное, самая ужасная в мире работа.
     Я забираю канистру щелока и ставлю ее на стол. Молчу.
     - Можно остаться на ночь? - спрашивает Марла.
     Не отвечаю. Молча считаю в уме: пять ударений, семь, пять.
     И тигр может улыбнуться,
     Даже змея скажет, что любит тебя:
     Ложь делает нас злыми.
     Марла спрашивает:
     - Что ты готовишь?
     Я - Точка Кипения Джека.
     Я говорю: "Иди, просто иди, просто убирайся. Ладно? Разве недостаточно ты еще урвала из моей жизни?" Марла хватает меня за рукав и на секунду удерживает, чтобы поцеловать в щеку.
     - Пожалуйста, позвони мне, - говорит она. - Пожалуйста. Нам нужно поговорить.
     Я говорю - "Да, да, да, да, да".
     Только Марла вышла за дверь - Тайлер снова объявляется в комнате.
     Быстро, как в волшебном фокусе. Мои родители развлекались таким волшебством в течение пяти лет.
     Я кипячу воду и собираю сало, пока Тайлер освобождает место в холодильнике. Воздух насыщается паром, и с потолка начинает капать вода. Сорокаваттная лампочка светит в морозилке, как что-то скрытое от меня за бутылками из-под кетчупа, банками с рассолом или майонезом, - тусклое свечение из морозных недр, четко очерчивающее профиль Тайлера.
     Кипятишь, собираешь слой. Кипятишь, собираешь слой. Кладешь все собранное сало в пакеты из-под молока со срезанным верхом.
     Придвинув стул, Тайлер стоит на коленях у открытой морозилки, наблюдая за остывающим салом. В кухонной жаре из-под морозильной камеры валят клубы ледяного пара, собираясь у ног Тайлера.
     Я наполняю салом новые молочные пакеты, Тайлер ставит их в морозилку.
     Я становлюсь на колени напротив холодильника, рядом с Тайлером; он берет мои руки в свои и показывает мне ладони. Линия жизни. Линия любви. Холмы Венеры и Марса. Вокруг нас собирается холодный пар, лампочка морозилки тускло освещает наши лица.
     - Нужно, чтобы ты оказал мне еще одну услугу, - говорит Тайлер.
     "Это насчет Марлы, да?"
     - Никогда не говори с ней обо мне. Не обсуждай меня за глаза. Обещаешь? - спрашивает Тайлер.
     "Да, обещаю".
     Тайлер говорит:
     - Если хоть раз упомянешь в разговоре с ней меня - больше меня не увидишь.
     "Да, обещаю!"
     - Обещаешь?
     "Да, обещаю!!"
     Тайлер говорит:
     - Помни. Ты трижды пообещал.
     Тонкий прозрачный слой собирается сверху стоящего в морозилке сала.
     "Сало", - говорю я, - "Оно распадается".
     - Не волнуйся, - отвечает Тайлер. - Прозрачный слой - это глицерин. Можно снова перемешать его, когда будешь готовить мыло. Или можно отделить и собрать его.
     Тайлер облизывает губы и переворачивает мою кисть ладонью вниз над своим коленом, обтянутым засаленной полой фланелевого купального халата.
     - Можно смешать глицерин с азотной кислотой и получить нитроглицерин, - говорит Тайлер.
     Я с открытым ртом перевожу дыхание и говорю: "Нитроглицерин:" Тайлер облизывает губы до влажного блеска и целует тыльную сторону моей кисти.
     - Можно смешать нитроглицерин с нитратом соды и опилками и получить динамит, - говорит Тайлер.
     "Динамит:", - говорю я и опускаюсь на корточки.
     Поцелуй влажно блестит на моей руке.
     Тайлер вытаскивает пробку из канистры со щелоком.
     - Можно взрывать мосты, - говорит Тайлер.
     - Можно смешать нитроглицерин с добавкой азотной кислоты и парафином и получить пластиковую взрывчатку, - говорит Тайлер.
     - Можно запросто взорвать здание, - говорит Тайлер.
     Тайлер наклоняет канистру на дюйм над влажно блестящим следом губ на тыльной стороне моей кисти.
     - Это - химический ожог, - говорит Тайлер. - Доставляет массу неописуемых мучений. Хуже сотни сигаретных.
     Поцелуй блестит на тыльной стороне моей руки.
     - У тебя останется шрам, - говорит Тайлер.
     - Имея мыла в избытке, - говорит Тайлер. - Можно взорвать все, что угодно. Только помни, что ты обещал.
     И Тайлер опрокидывает канистру со щелоком.

     Слюна Тайлера сделала две вещи. На влажный след поцелуя на тыльной стороне моей кисти налипли горящие хлопья щелока. Это первое. А второе - щелок горит, только если его смешать с водой. Или слюной.
     - Это - химический ожог, - сказал Тайлер. - Доставляет массу неописуемых мучений.
     Щелок можно использовать для прочистки забившейся канализации.
     Закрой глаза.
     Паста из воды и щелока может прожечь алюминиевую сковороду.
     В смеси воды и щелока растворится деревянная ложка.
     В соединении с водой щелок разогревается до двухста градусов, и при нагреве прожигает мне руку, а Тайлер прижимает мои пальцы своими к моей испачканной кровью штанине, - и Тайлер требует моего внимания, потому что, как он говорит, это лучший момент в моей жизни.
     - Потому что все, что было до этого, - лишь история, - говорит Тайлер. - И все, что будет после, - лишь история.
     Это лучший момент в нашей жизни.
     Пятно щелока, в точности принявшее форму отпечатка губ Тайлера, - это огромный костер, или каленое железо, или атомная плавка на моей руке в конце длинной, длинной воображаемой дороги, - я далеко на много миль. Тайлер приказывает мне вернуться и быть рядом. Моя кисть все отдаляется, уменьшается, уходит к концу дороги у горизонта.
     В воображении огонь еще горит, но он уже лишь отблеск за горизонтом. Просто закат.
     - Вернись к боли, - говорит Тайлер.
     Это вроде направленной медитации, такой, как в группах психологической поддержки.
     Даже не думай о слове "боль".
     Направленная медитация помогает больным раком, - поможет и мне.
     - Посмотри на руку, - говорит Тайлер.
     Не смотри на руку.
     Не думай о словах "жечь", "плоть", "ткань" или "обугливаться".
     Не слушай собственный плач.
     Ты в Ирландии. Закрой глаза.
     Ты в Ирландии тем летом после окончания колледжа, и ты выпиваешь в пабе возле того замка, к которому каждый день прибывают полные автобусы американских и английских туристов поцеловать Камень Бларни .
     - Не блокируй это, - говорит Тайлер. - Мыло и человеческие жертвоприношения идут рука об руку.
     Ты покидаешь паб в потоке людей и идешь сквозь капающую, влажную, гудящую автомобилями тишину улиц, только что омытых дождем. Ночь. Ты добираешься до замка Бларнистоун.
     Полы в замке съедены гнилью, и ты взбираешься по каменным ступенькам, и темнота с каждым твоим шагом вверх сгущается по сторонам. Все тихо поднимаются для утверждения традиции своего маленького акта возмездия.
     - Слушай меня, - говорит Тайлер. - Открой глаза.
     - В древние времена, - рассказывает Тайлер. - Человеческие жертвоприношения совершались на холме над рекой. Тысячи людей. Слушай меня. Совершался обряд, и тела сжигали в пламени.
     - Можешь рыдать, - говорит Тайлер. - Можешь побежать к раковине и подставить руку под воду, но сначала ты должен признать, что ты глуп и ты умрешь. Посмотри на меня.
     - Однажды, - говорит Тайлер. - Ты умрешь, - и пока ты не признаешь это, ты бесполезен для меня.
     Ты в Ирландии.
     - Можешь рыдать, - говорит Тайлер. - Но каждая слеза, падающая в хлопья щелока на твоей коже, вызовет ожог, как от сигареты.
     Ты в Ирландии, тем летом, когда окончил колледж, и, наверное, именно тогда тебе впервые захотелось анархии. За годы до того, как встретил Тайлера Дердена, за годы до того, как полил свой первый "крем англез", - ты уже узнал про маленькие акты возмездия.
     В Ирландии.
     Ты стоишь на платформе у верхних ступеней лестницы.
     - Мы можем взять уксус, - говорит Тайлер. - И нейтрализовать ожог, но сначала ты должен сдаться.
     "После жертвоприношений и сожжений сотен людей", - рассказал Тайлер, - "Тонкие белые струйки сползали с алтаря и стекали по склону в реку".
     Прежде всего, нужно достичь крайней черты.
     Ты на платформе ирландского замка, всюду по ее краям - бездонная темнота; и впереди тебя, на расстоянии вытянутой руки - каменная стена.
     - Дождь, - рассказывает Тайлер. - Вымывал пепел погребального костра год за годом, - и год за годом сжигали людей, и дождевая вода, просачиваясь сквозь уголь, становилась раствором щелока, а щелок смешивался с растопленным жиром от жертвоприношений, и тонкие белые потоки жидкого мыла стекали по стенкам алтаря и, затем, по склону холма к реке.
     И ирландцы в окружающей тебя темноте вершат свой маленький акт возмездия, - они подходят к краю платформы, становятся у края непроницаемой тьмы и мочатся.
     И эти люди говорят: "Вперед, отливай, пижон-америкашка, мочись густой желтой струей с избытком витаминов". Густой, дорогостоящей и никому не нужной.
     - Это лучший момент твоей жизни, - говорит Тайлер. - А ты витаешь неизвестно где.
     Ты в Ирландии. О, и ты делаешь это. О, да. Да. И ты чувствуешь запах аммиака и дневной нормы витамина B.
     "И после тысячелетия убийств и дождей", - рассказывал Тайлер, - "Древние обнаружили, что в том месте, где в реку попадало мыло, вещи легче отстирываются".
     Я мочусь на камень Бларни.
     - Боже, - говорит Тайлер.
     Я мочусь в свои черные брюки с пятнами засохшей крови, которые не переваривает мой босс.
     Ты в арендованном доме на Пэйпер-Стрит.
     - Это что-нибудь да значит, - говорит Тайлер.
     - Это знак, - говорит Тайлер. Тайлер просто полон полезной информации. "В культурах без мыла", - рассказывает Тайлер, - "Люди использовали свою мочу и мочу своих собак, чтобы отстирать белье и вымыть волосы, - из-за содержащихся в ней мочевины и аммиака".
     Запах уксуса, и огонь на твоей руке в конце длинной дороги угасает.
     Запах щелока и больничный блевотный запах мочи и уксуса обжигает твои раздутые ноздри.
     - Все эти люди были убиты не зря, - говорит Тайлер.
     Тыльная сторона твоей кисти набухает красным и блестящим, точно повторяя форму губ Тайлера, сложенных в поцелуе. Вокруг поцелуя разбросаны пятна маленьких сигаретных ожогов от чьих-то слез.
     - Открой глаза, - говорит Тайлер, и слезы блестят на его лице. - Прими поздравления, - говорит Тайлер. - Ты на шаг приблизился к достижению крайней черты.
     - Ты должен понять, - говорит Тайлер. - Первое мыло было приготовлено из праха героев.
     "Подумай о животных, на которых испытывают продукцию".
     "Подумай об обезьянах, запущенных в космос".
     - Без их смерти, без их боли, без их жертв, - говорит Тайлер. - Мы остались бы ни с чем.

     Я останавливаю лифт между этажами, а Тайлер расстегивает ремень. С остановкой кабины перестают дрожать супницы на столовой тележке, и пар грибовидным облаком поднимается к потолку лифта, когда Тайлер снимает крышку с суповой кастрюли. Тайлер начинает разогреваться и говорит:
     - Отвернись. Мне никак, когда смотрят.
     Вкусный томатный суп-пюре с силантро и моллюсками. Между вкусом того и другого, никто не учует что угодно из всего, что мы туда захотим добавить.
     Я говорю "быстрее", и через плечо смотрю на Тайлера, опустившего свой конец в суп. Это смотрится очень смешно, - вроде как высокий слоненок в рубашке официанта и галстуке-бабочке хлебает суп своим маленьким хоботом.
     Тайлер говорит:
     - Я же сказал - отвернись.
     В двери лифта есть окошко размером с лицо, через которое я могу обозревать коридор банкетного обслуживания. Кабина стоит между этажами, поэтому я вижу мир с высоты тараканьих глаз над зеленым линолеумом; и отсюда, с тараканьего уровня, зеленый коридор тянется до горизонта и обрывается вдали, заканчиваясь приоткрытыми дверями, за которыми титаны огромными бочками пьют шампанское со своими гигантскими женами, и утробно ревут друг на друга, украшенные бриллиантами невообразимых размеров.
     "На прошлой неделе, - рассказываю я Тайлеру, - "Когда здесь со своей рождественской вечеринкой были Эмпайр Стейт Лойерс, я поднапрягся и выдал им все в их апельсиновый мусс".
     На прошлой неделе, - рассказывает Тайлер мне, - он остановил лифт и спустил газы на полную тележку "бокконе дольче" на чаепитии Юношеской Лиги.
     Понятно, Тайлеру ведь известно, что меренга вберет в себя душок.
     С тараканьего уровня мы слышим, как плененный певец с лирой исполняет музыку титанам, поднимающим вилки с кусками порезанной баранины, - каждый кусок размером с кабана, и в каждом жующем рту - Стоунхендж из слоновой кости.
     Я говорю - "Давай уже!"
     Тайлер отвечает:
     - Не могу.
     Если суп остынет - его отошлют обратно.
     Эти великаны отсылают на кухню что угодно без малейшего повода. Им просто хочется посмотреть, как ты носишься туда-сюда за их деньги. На ужинах вроде этого, на всех этих вечеринках с банкетами, - они знают, что чаевые уже включены в счет, поэтому обращаются с тобой, как с грязью. На самом деле мы не отвозим ничего на кухню. Потаскай "помм паризьен" или "аспержес голландез" вокруг да около, потом предложи их кому-то другому, и в конце концов окажется, что все в порядке.
     Я говорю - "Ниагарский водопад. Река Нил". В школе мы все считали, что если руку спящего опустить в посудину с теплой водой, - он обмочится в постель.
     Тайлер говорит:
     - О! - голос Тайлера за моей спиной. - О, да! О, получается! О, да! Да!
     Из-за приоткрытых дверей бального зала в конце служебного коридора слышен шелест золотых, черных, красных юбок высотой, наверное, как золотой вельветовый занавес в Старом Бродвейском театре. Снова и снова мелькают седаны-Кадиллаки из черной кожи со шнурками на месте ветрового стекла. Над машинами шевелится город офисных небоскребов, увенчанных красными поясами.
     "Не переборщи", - говорю я.
     Мы с Тайлером стали настоящими партизанами-террористами сферы обслуживания. Диверсантами праздничных ужинов. Отель обеспечивает такие мероприятия, и если кто-то хочет есть - он получает еду, вино, фарфор, хрусталь и официантов. Он получает все нужное, внесенное в общий счет. И, поскольку он понимает, что его деньги тебе не грозят, то для него ты - всего лишь таракан.
     Тайлер участвовал один раз в проведении такого праздничного ужина. Именно тогда он превратился в официанта-ренегата. На этой вечеринке с ужином Тайлер подавал рыбные блюда в эдаком белостеклянном доме-облаке, который, казалось, парил над городом на стальных ногах, вкопанных в откос холма. В тот момент службы, когда Тайлер мыл посуду от блюд под соусом, на кухню вошла хозяйка, сжимающая обрывок бумаги, который трепетал как флаг, - настолько тряслись ее руки. Мадам прошипела сквозь стиснутые зубы, что хотела бы знать - не видел ли кто-нибудь из официантов, как какой-нибудь гость проходил по коридору в спальную часть дома? Особенно женщина. Или, может, хозяин.
     На кухне были Тайлер, Альберт, Лен и Джерри, мывшие и складывавшие посуду, и помощник повара Лесли, поливавший чесночным маслом сердечки из артишоков, приправленные креветками и эскаротами.
     - Нам не положено ходить в эту часть дома, - говорит Тайлер. - Мы входим через гараж. Все, что нам положено видеть - это гараж, кухня и столовая.
     Хозяин входит в дверь кухни вслед за хозяйкой и берет клочок бумаги из ее трясущейся руки.
     - Все будет в порядке, - говорит он.
     - Как я могу выйти к этим людям, - возражает Мадам. - Когда я не знаю - кто это сделал?
     Хозяин гладит ее по спине, обтянутой белым вечерним платьем, прекрасно гармонирующим с обстановкой ее дома, - и Мадам выпрямляется, расправляет плечи, внезапно успокоившись.
     - Это твои гости, - говорит он. - И этот праздничный вечер очень важен.
     Это смотрится действительно смешно, - вроде как чревовещатель рукой приводит в движение свою куклу. Мадам смотрит на мужа, и легким толчком он направляет ее обратно в столовую. Записка падает на пол, и двухсторонняя кухонная дверь метлой выметает ее к ногам Тайлера.
     - Что там написано? - спрашивает Альберт.
     Лен выходит убрать со стола остатки рыбных блюд.
     Лесли отправляет противень с артишоками обратно в духовку и спрашивает:
     - Да что там, в конце концов?
     Тайлер смотрит Лесли в лицо и говорит, даже не нагибаясь за запиской:
     - "Я поместил некоторое количество мочи как минимум в одно из ваших изысканных благовоний".
     Альберт улыбается:
     - Ты помочился в ее парфюмы?
     "Нет", - говорит Тайлер. Он просто оставил записку торчать между флаконов. - "У нее этих флаконов под зеркалом в ванной стоит штук сто".
     Лесли улыбается:
     - Так ты этого не делал, точно?
     - Нет, - отвечает Тайлер. - Но она-то этого не знает.
     Все остальное время этой ночной вечеринки в стеклянно-белом поднебесье Тайлер убирал из-под носа хозяйки тарелки с остывшими артишоками, потом остывшую телятину с остывшими "помм дюшес", потом остывшее "суфле а ля полонез", не забыв при этом дюжину раз наполнить вином бокал хозяйки. Мадам сидела и наблюдала за тем, как ест каждая ее гостья, пока, - в промежутке между блюдом шербета и подачей к столу абрикосового торта, - место Мадам во главе стола внезапно не опустело.
     Они мыли посуду после ухода гостей, отправляя охладители и фарфор обратно в фургон отеля, когда на кухню заглянул хозяин и попросил Альберта пройтись и, пожалуйста, помочь ему перетащить что-то тяжелое.
     Лесли сказал: "Может быть, Тайлер перестарался".
     Резко и быстро Тайлер рассказывает, что они убивают китов, как он говорит, - чтобы изготовить эти парфюмы, унция которых стоит больше унции золота. Многие люди даже и не видели живого кита. У Лесли двое детей в квартире через дорогу, а у хозяйки-Мадам, в бутылочках на полке в ванной, - больше баксов, чем мы можем заработать за год.
     Альберт возвращается от хозяина и звонит 9-1-1. Зажимает трубку рукой и говорит - черт, зря Тайлер подбросил записку.
     Тайлер отвечает:
     - Так скажи менеджеру по банкетам. Пусть меня уволят. Я не обручен с этой дерьмовой работенкой.
     Все дружно уставились в пол.
     - Увольнение, - говорит Тайлер. - Это лучшее, что может произойти с любым из нас. Тогда мы бросили бы гулять по воде и всерьез занялись бы своими жизнями.
     Альберт говорит в трубку, что нам нужна скорая, и называет адрес. Ожидая на линии, Альберт рассказывает, что сейчас хозяйка в настоящей истерике. Альберту пришлось поднимать ее с пола около двери туалета. Хозяин не мог поднять ее, потому что Мадам орет, что это он помочился в ее парфюмы, и это он так пытается довести ее до сумасшествия по сговору с одной из посетительниц сегодняшней вечеринки, и она устала, устала, устала от всех этих людей, которых они называют своими друзьями.
     Хозяин не может поднять ее, потому что Мадам в своем белом платье грохнулась на пол около двери туалета и размахивает полуразбитым флаконом из-под духов. Мадам кричит, что перережет себе глотку, если он попробует дотронуться до нее.
     Тайлер говорит:
     - Круто.
     И от Альберта несет духами. Лесли говорит:
     - Альберт, дорогуша, от тебя воняет.
     "Нельзя не провоняться, побыв в этой ванной", - отвечает Альберт. - "Каждая бутылочка парфюм разбита, и осколки валяются на полу ванной, и в туалете, в унитазе, тоже гора битых флаконов". "Похоже на лед", - говорит Альберт. - "Как когда на вечеринках в самых шикарных отелях нам приходилось наполнять писсуары колотым льдом". В ванной стоит вонь и пол усыпан серебрящейся крупой нетающего льда; и когда Альберт поднимает Мадам на ноги, ее платье все заляпано желтыми пятнами; Мадам замахивается на хозяина разбитым флаконом, поскальзывается на битом стекле в луже духов и падает, приземлившись на руки.
     Она скрючилась посреди туалета, у нее текут слезы и кровь. "О", - говорит она, - "Жжется".
     - О, Уолтер, жжет! Жжется!
     Парфюмы, все эти убитые киты, жгут ее сквозь порезы на руках.
     Хозяин поднимает ее на ноги опять, ставит перед собой, Мадам стоит со сложенными руками, как в молитве, только руки разведены на дюйм в стороны, и кровь стекает с ладоней, вниз по рукам, просачиваясь сквозь бриллиантовый браслет, и капает с локтей.
     А хозяин говорит:
     - Все будет в порядке, Нина.
     - Мои руки, Уолтер, - отзывается Мадам.
     - Все будет в порядке.
     Мадам говорит:
     - Кто мог так обойтись со мной? Кто мог возненавидеть меня настолько?
     Хозяин спрашивает Альберта:
     - Ты вызвал скорую?
     Это была первая миссия Тайлера в роли террориста сферы обслуживания. Партизана-официанта. Низкобюджетного мстителя. Тайлер занимался этим годами, но любил повторять, что все хорошо в разнообразии.
     Выслушав рассказ Альберта, Тайлер улыбнулся и сказал:
     - Круто.
     Вернемся в отель, к моменту, когда лифт остановлен между этажами, и я рассказываю Тайлеру, как я чихал на "форель на осиновом пруте" на собрании дерматологов, и три человека сказали мне, что она пересолена, - а один сказал, что было очень вкусно.
     Тайлер стряхивает все до остатка в супницу и говорит, что иссяк.
     Легче всего провернуть такое с холодным супом, "викхисуиз", или когда повара приготовят по-настоящему свежий "гаспачо". Это невозможно сделать с каким-нибудь луковым супом вроде того, у которого по краям корка расплавленного сыра. Если бы я здесь ел - то заказал бы именно его.
     У нас с Тайлером заканчиваются идеи. Все, что мы творим с блюдами, начинает надоедать, - это уже как часть трудовой повинности. Потом я услышал, как один из докторов, адвокатов, или кого-то еще, - рассказывал, что возбудитель гепатита может выжить на нержавеющей стали в течение шести месяцев. Представьте себе, сколько этот жучок может прожить в ромовом креме "шарлотта рюсс".
     Или в "лососе тимбаль"
     Я спросил доктора, - где бы нам раздобыть немного этих гепатитовых жучков, - и он был достаточно пьян, чтобы засмеяться.
     "Все уходит на свалку медицинских отходов", - ответил он.
     И засмеялся.
     "Все подряд".
     Свалка медицинских отходов похожа на достижение крайней черты.
     Положив одну руку на кнопку пуска лифта, я спрашиваю Тайлера, готов ли он. Шрам на тыльной стороне моей кисти припух красным и блестит как пара губ, точно копирующих поцелуй Тайлера.
     Томатный суп, наверное, еще не остыл, потому что согнутая штука, которую Тайлер запихивает в штаны, ошпаренно-красная, как большая креветка.

     В Южной Америке, в Зачарованной Земле, мы могли бы переправляться вплавь через реку, и в мочеточник Тайлера заплыли бы маленькие рыбки. У них острые цепкие плавники, которые выталкивают назад воду, поэтому рыбки взобрались бы вглубь по Тайлеру, оборудовали бы себе гнездо и приготовились бы метать икру. Бывает много вещей хуже того, как мы проводим эту субботнюю ночь.
     - Нет ничего хуже того, - заметил Тайлер. - Что мы сделали с мамой Марлы.
     Я говорю: "Заткнись!"
     Тайлер говорит - французское правительство могло бы отправить нас в подземный комплекс за пределами Парижа, где даже не хирурги, а техники-недоучки отрезали бы нам веки для испытания токсичности дубильного аэрозоля.
     - Бывает и такое, - говорит Тайлер. - Почитай газеты.
     Самое худшее, - я-то знаю, что Тайлер учинил с мамой Марлы, но ведь в первый раз с момента нашего знакомства у Тайлера появились живые оборотные средства. Тайлер урвал настоящие деньги. Позвонили из Нордсторма и оставили заказ на две сотни кусков дорогостоящего туалетного мыла сроком до рождества. Если они заберут его по договорной цене в двадцать баксов за кусок, - у нас будут деньги, чтобы погулять субботней ночью. Деньги, чтобы починить утечку в газопроводе. Пойти на танцы. Если в дальнейшем не надо будет заботиться о деньгах - я смогу уйти с работы.
     Тайлер называет себя Мыловаренной Компанией на Пэйпер-Стрит. Люди говорят, что его мыло - самое лучшее.
     - Хотя могло быть и хуже, - замечает Тайлер. - Ты бы по ошибке съел маму Марлы.
     Со ртом, набитым "цыпленком Кунга Пао", я могу выговорить только - "Заткнись к чертям!" Эту субботнюю ночь мы проводим на переднем сиденье "импалы", модели 1968-го года, сидим в двух креслах в первом ряду стоянки подержанных машин. Мы с Тайлером разговариваем, пьем пиво из банок, и переднее сиденье этой "импалы" побольше, чем диваны у некоторых. Эта часть бульвара вся уставлена машинами, в бизнесе такую стоянку называют "стоянкой движков", машины здесь стоят до двухста долларов, и целый день ребята-цыгане, которые держат эти стоянки, торчат по своим оклеенным фанерой офисам неподалеку и курят длинные тонкие сигары.
     Все машины здесь - те драндулеты, на которых катались ребята во время учебы в колледже: "гремлины" и "пэйсеры", "мэйверики" и "хорнеты", "пинто", грузовички-пикапы "интернешнл харвестер", "камаро" и "дастеры" с пониженной подвеской, "импалы". Машины, которые хозяева сначала любили, а потом выбросили на свалку. Животные в загоне. Платья подружки невесты в секонд-хенде Гудвилла. Со вмятинами, следами серой, красной, черной грунтовки на боках, с кусками замазки на корпусе, который никто уже не придет полировать. Пластик под дерево, кожзаменитель, хромированный пластик салонов. Ребята-цыгане даже не запирают двери автомобилей на ночь. Фары машин, проезжающих по бульвару, освещают цену, выведенную краской на большом выгнутом ветровом стекле "импалы" марки "Кинемаскоп". Написано - "США". Цена - девяносто восемь долларов. Изнутри она читается как "восемьдесят девять центов". Ноль, ноль, точка, восемь, девять. Америка просит вас позвонить.
     Большинство машин здесь продаются по цене около ста долларов, у каждой на лобовом стекле, у места водителя, прикреплено торговое соглашение - "КАК ЕСТЬ".
     Мы выбрали "импалу", потому что, если уж нам придется провести ночь в машине, это должна быть машина с самыми большими сиденьями.
     Мы давимся китайской дрянью, потому что не можем вернуться домой. Было два выбора - либо переночевать здесь, либо проторчать всю ночь в ночном дэнс-клубе. Мы не пошли в ночной клуб. Тайлер говорит - музыка там настолько громкая, - особенно ритм-секция, - что она насилует его биоритмы. В последний раз, как мы туда ходили, Тайлер сказал, что громкая музыка его укатала. Плюс ко всему - в шуме невозможно разговаривать, - поэтому после пары стаканов любой посетитель начинает чувствовать себя центром внимания, - правда, полностью отрезанным от общения с окружающими.
     Ты - труп из таинственного английского детектива.
     Сегодня мы ночуем в машине, потому что Марла вломилась в дом и грозилась вызвать полицию, чтобы меня арестовали за то, что я приготовил ее мать, потом с грохотом понеслась по комнатам, подняв крик, что я - вампир и каннибал, пиная стопки "Ридерс Дайджест" и "Нейшнл Джеогрефик", - и я оставил ее там, в скорлупе дома.
     Сейчас, после инцидента с ее умышленным самоубийством при помощи снотворного "Ксенекс" в Отеле Риджент, трудновато мне представить, как Марла будет звонить в полицию, но Тайлер сказал, что неплохо будет переночевать снаружи. Просто на всякий случай.
     На случай, если Марла сожжет дом.
     На случай, если Марла выберется и вернется с пушкой.
     На случай, если Марла осталась в доме.
     Просто на всякий случай.
     Я пытаюсь сосредоточиться:
     Глядя на белый лик луны,
     Звезды никогда не злятся:
     Ля-ля-ля, конец.
     Сейчас, когда по бульвару проезжают машины, когда я сижу с пивом в руке в "импале", перед тяжелым, холодным рулем марки "Бэйклайт", диаметром где-то в три фута, и потрескавшееся виниловое сиденье колет мне задницу сквозь ткань джинсов, Тайлер говорит:
     - Еще разок. В точности расскажи мне, что произошло.
     Неделями я не обращал внимания, чем занимается Тайлер. Однажды я пошел с ним в офис Вестерн Юнион и увидел, как Тайлер отправляет телеграмму матери Марлы.
     "УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ ТЧК".
     Тайлер показал клерку читательский билет Марлы и подписался Марлой на телеграфном бланке, потом прикрикнул на клерка: мол, да, Марлой могут иногда звать и парня, а клерку следует заниматься своим делом.
     Когда мы выходили из Вестерн Юнион, Тайлер сказал, что если я ему друг - то должен ему доверять. Мне незачем знать, для чего все это, сказал Тайлер и потащил меня в "Гарбонзо" на порцию горохового супа.
     На самом деле меня насторожила вовсе не телеграмма, а то, как это не клеилось с обычной манерой поведения Тайлера. Никогда и ни за что Тайлер не платил. Чтобы достать одежду, он просто шел в тренажерные залы и отели и забирал вещи из бюро находок, выдавая за свои. Это лучше, чем поступать как Марла, которая ходила в прачечную "Лаундромэтс" воровать джинсы из сушилок, и продавала их по двенадцать долларов за пару в пунктах скупки подержанного белья. Тайлер никогда не ел в ресторанах, - а у Марлы никогда не было морщин.
     Без всякой видимой причины Тайлер отослал матери Марлы пятнадцатифунтовую коробку шоколада.
     "Еще одна вещь похуже сегодняшней субботней ночи", - рассказывает мне в "импале" Тайлер. - "Это бурый паук-крестоносец. При укусе он вводит не просто животный яд, а энзим или кислоту, которая растворяет ткань в области укуса, буквально растапливает тебе руку или лицо". Тайлер прятался с начала вечера, с начала всех этих происшествий. Марла показалась у дома. Даже не постучавшись, склоняется у парадного входа и кричит:
     - Тук-тук!
     Я читаю "Ридерс Дайджест" на кухне. Я полностью отчужден.
     Марла орет:
     - Тайлер, ты дома?
     Я кричу: "Тайлера дома нет".
     Марла орет:
     - Не будь уродом!
     Тут я подхожу к парадной двери. Марла стоит в фойе с пакетом срочной почты "Федерал Экспресс" и говорит:
     - Мне нужно положить кое-что в твою морозилку.
     Я преграждаю ей дорогу на кухню и говорю: "Нет".
     "Нет".
     "Нет".
     "Нет".
     Не хватало еще, чтобы она начала складировать в доме свое барахло.
     - Но, тыковка, - возражает Марла, - У меня же нет холодильника в отеле, а ты говорил - можно!
     Нет, не говорил. Еще чего - чтобы Марла начала вселяться в дом, втаскивая по куску дерьма в каждый свой визит.
     Марла распечатывает пакет "Федерал Экспресс" на кухонном столе и вытаскивает что-то белое в упаковках вроде тех, в которые Стирофоум пакует арахис, и трясет этой белой дрянью перед моим носом.
     - Это - не дерьмо, - заявляет она. - Так ты говоришь о моей матери, - поэтому пошел ты!
     То, что Марла вытащила из пакета, похоже на те целлофановые кульки с белым веществом, из которого Тайлер вытапливал сало для приготовления мыла.
     - Могло быть и хуже, - говорит Тайлер. - Ты бы случайно съел то, что было в одном из этих кульков. Проснулся бы раз среди ночи, выдавил бы белую массу, добавил бы сухой смеси лукового супа "Калифорния", - и съел бы это все одним духом, с картофельными чипсами. Или брокколями.
     Больше всего на свете, когда я и Марла стояли на кухне, мне не хотелось, чтобы Марла лезла в морозилку.
     Я спросил ее - зачем ей эта белая дрянь?
     - Для парижских губ, - ответила Марла. - Когда стареешь - губы втягиваются в рот. Я сохраняю их при помощи коллагеновых инъекций. В твоей морозилке у меня будет почти тридцать фунтов коллагена.
     Я спрашиваю - ей нужны настолько большие губы?
     Марла отвечает, что ее больше волнует сама операция.
     "Та вещь в пакете "Федерал Экспресс", - рассказываю я Тайлеру в "импале". - "Это то же самое, из чего мы делали мыло. С того времени, как силикон был признан опасным, коллаген стал самым насущным препаратом, инъекцию которого можно сделать, чтобы разгладить морщины или подкачать тонкие губы и впалые щеки. Как объяснила Марла, самый дешевый коллаген можно получить из стерилизованного и обработанного говяжьего жира, но такой дешевый коллаген не задерживается в теле надолго. Когда тебе делают инъекцию, к примеру, в губы, - твой организм отторгает его и начинает выводить из тканей. И через шесть месяцев у тебя снова будут тонкие губы".
     "Самый лучший коллаген", - рассказала Марла. - "Это твой собственный жир, откачанный из бедер, обработанный и очищенный, и потом закачанный обратно в губы или куда нужно. Такой коллаген сохранится".
     Эта гадость в морозилке у меня дома была коллагеновым фондом доверия Марлы. Каждый раз, когда у ее мамочки наростал лишний жир, она его высасывала и упаковывала. Марла сказала, что этот процесс называют "подборкой". Если мамочке самой этот коллаген не был нужен - она отправляла пакеты Марле. У самой Марлы жира никогда не было, и ее мама считала, что родственный коллаген для Марлы будет лучше дешевого коровьего.
     Свет фонарей с бульвара падает на Тайлера сквозь торговое соглашение на стекле и отпечатывает на его щеке слова "КАК ЕСТЬ".
     - Пауки, - говорит Тайлер. - Могут отложить яйца, а их личинки пророют ходы у тебя под кожей. Вот такой паршивой может стать твоя жизнь.
     Теперь мой "цыпленок Элмонда" в горячем жирном соусе кажется на вкус чем-то откачанным из бедер матери Марлы.
     Именно тогда, стоя на кухне с Марлой, я понял, что делал Тайлер.
     "УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ".
     Я говорю: "Марла, тебе не стоит заглядывать в морозилку".
     Марла спрашивает:
     - Чего-чего не стоит?
     - Мы же не ели красное мясо, - говорит мне Тайлер в "импале", и он не мог приготовить мыло из куриного жира, оно бы не загустело в кусок.
     - Эта вещь, - говорит Тайлер. - Принесла нам удачу. Этим коллагеном мы оплатили аренду дома.
     Я говорю - тебе нужно было предупредить Марлу. Теперь она считает, что это сделал я.
     - Омыление, - говорит Тайлер - Это химическая реакция, благодаря которой получается хорошее мыло. Куриный жир не поможет, как и любой другой жир с избытком соли.
     - Послушай, - говорит Тайлер. - Нам нужно оплатить большой счет. Нам бы снова послать мамочке Марлы шоколада, - и можно даже немного пирожных.
     "Не думаю, что теперь это сработает".
     В конце концов, Марла все-таки заглянула в морозилку. Ну ладно, сначала-то была маленькая потасовка. Я пытаюсь ее остановить, и пакет, который она держала в руках, выскальзывает на пол, расплескивается по линолеуму, и мы вместе поскальзываемся в белой жирной массе, и с отвращением поднимаемся с пола. Я обхватил Марлу за пояс сзади, ее темные волосы хлещут меня по лицу, ее руки прижаты к бокам, а я повторяю снова и снова: "Это не я". "Это не я".
     "Я этого не делал".
     - Моя мама! Ты всю ее разлил!
     "Нам нужно было приготовить мыло", - говорю я, уткнувшись лицом в ее ухо. - "Нам нужно было постирать мои штаны, оплатить аренду, починить утечку в газопроводе. Это не я".
     "Это Тайлер".
     Марла кричит:
     - О чем ты говоришь? - и рвется из своей юбки. Я на четвереньках пытаюсь выбраться из жирного пятна на полу, сжимая в руке юбку Марлы из индийского хлопка с тиснением, а Марла в трусиках, остроносых туфлях "Филз" и крестьянской блузе рвется к холодильнику, открывает его морозилку - и внутри нет коллагенового фонда доверия.
     Внутри только две старых батарейки для фонарика - и все.
     - Где она?
     Я уже ползу от Марлы и холодильника, пятясь назад спиной, мои руки соскальзывают, туфли скользят по линолеуму, и моя задница оставляет чисто вытертую полосу на грязном полу. Я заслоняюсь юбкой, потому что не осмеливаюсь взглянуть ей в лицо, когда рассказываю.
     Правду.
     Мы сварили мыло из этого. Из нее. Из матери Марлы.
     - Мыло?!
     "Мыло. Кипятишь жир. Смешиваешь со щелоком. Получаешь мыло".
     Когда Марла начинает кричать, я бросаю ей в лицо юбку и бегу. Поскальзываюсь. Бегу.
     Марла гоняется за мной туда и сюда по первому этажу, мы притормаживаем на поворотах коридоров, врезаемся по инерции в оконные рамы. Поскальзываемся.
     Оставляем жирные, грязные от половой пыли отпечатки рук на цветочных обоях, падаем и скользим на руках, снова встаем, бежим дальше.
     Марла кричит:
     - Ты сварил мою маму!
     Тайлер сварил ее маму.
     Марла кричит, постоянно цепляясь ногтями за мою спину.
     Тайлер сварил ее маму.
     - Ты сварил мою маму!
     Входная дверь все еще нараспашку.
     И вот я вылетел сквозь эту дверь, а Марла орала в проем позади меня. На бетонном тротуаре мои ноги перестали скользить, так что я просто бежал и бежал. Пока, наконец, я не разыскал Тайлера, - или он разыскал меня, - и не рассказал ему, что произошло.
     У каждого по банке пива, Тайлер и я раскинулись на сиденьях машины, - я на переднем. Марла, наверное, до сих пор в доме, бросается журналами в стены и орет, какой я мудак и чудовище, двуличный капиталист, вонючий ублюдок. Мили ночи между мной и Марлой грозят насекомыми, меланомой и плотоядными вирусами. А тут, где я, - не так уж и плохо.
     - Когда в человека попадает молния, - рассказывает Тайлер. - Его голова превращается в тлеющий бейсбольный мяч, а змейка на ширинке намертво заваривается.
     Я интересуюсь: "Сегодня вечером мы уже достигли крайней черты?" Тайлер откидывается назад и спрашивает:
     - Если бы Мэрилин Монро сейчас была жива - что бы она делала?
     Я говорю: "Спокойной ночи".
     С потолка свисает светильник, и Тайлер говорит:
     - Царапалась бы в крышку гроба.

     Мой босс подошел прямо к моему столу со своей легкой улыбочкой, - губы сжаты и вытянуты, - его пах на уровне моего локтя. Я поднимаю взгляд от накладной, которую составлял для процедуры возврата. Такие бумаги всегда начинаются одинаково:
     "Это извещение прислано вам в соответствии с Национальным актом о безопасности моторных транспортных средств. Мы установили наличие дефекта:" На этой неделе я применил формулу подсчета задолженности, и A умножить на B умножить на C получилось большим, чем стоимость возврата.
     На этой неделе виновата маленькая пластиковая защелка на дворниках, удерживающая резиновую полоску. Хламовая штучка. Только две сотни машин пострадало. Ничто, если говорить о стоимости производства.
     На прошлой неделе был более характерный случай. На прошлой неделе дело было в какой-то кожаной обивке, обработанной небезызвестным тератогенным веществом, - синтетикой "Ниррет" или чем-то вроде, настолько нелегальным, что такие дубильные вещества используют сейчас только в странах третьего мира. Нечто настолько сильное, что может вызвать врожденные дефекты в зародыше любой беременной женщины, которая прикоснется к нему. На прошлой неделе никто не звонил в транспортный отдел. Никто не устраивал возвратов.
     Новая кожа помножить на оплату труда помножить на административные расходы равнялось больше, чем доходы в нашем первом квартале. Если даже кто-то и обнаружит наш брак, мы все равно сможем выплатить компенсации множеству обиженных семей, пока приблизимся к сумме стоимости замены кожаной обивки в шести сотнях салонов.
     Но на этой неделе у нас кампания по возврату. И на этой неделе ко мне вернулась бессонница. Бессонница, - и снова весь мир как будто замер, могилой навалившись на меня.
     Мой босс надел свой серый галстук, так что сегодня, наверное, вторник.
     Мой босс принес листок бумаги к моему столу и спрашивает, не терял ли я чего-нибудь. Этот листок остался в копировальном автомате, говорит он, и начинает читать:
     - Первое правило бойцовского клуба - не упоминать о бойцовском клубе.
     Его глаза пробегают туда-сюда по бумаге, и он хихикает.
     - Второе правило бойцовского клуба - нигде не упоминать о бойцовском клубе.
     Я слышу слова Тайлера из уст моего босса, Мистера Босса средних лет, с семейным фото на рабочем столе и мечтами о раннем выходе на пенсию, мечтами о зимах, проведенных в трейлерном доме-прицепе где-нибудь в пустынях Аризоны. Мой босс, с экстра-крахмальными рубашками и прическами по записи на каждый вторник после ланча, - он смотрит на меня и говорит:
     - Надеюсь, это не твое?
     Я - Кипящая В Крови Ярость Джека.
     Тайлер просил меня отпечатать правила бойцовского клуба и сделать для него десять экземпляров. Не девять, не одиннадцать. Тайлер сказал - десять. А у меня бессонница и я не спал трое суток. Это, наверное, отпечатанный мной оригинал. Я снял десять копий и забыл забрать его. Копировальный автомат вспышкой папарацци освещает мне лицо. Бессонница ложится расстоянием между тобой и всем остальным, копия копии копии. Ты не можешь ничего коснуться, и ничто не может коснуться тебя.
     Мой босс читает:
     - Третье правило бойцовского клуба - в бою участвуют только двое.
     Никто из нас двоих и глазом не моргнет.
     Мой босс читает:
     - Бои идут один за другим.
     Я не спал три дня и сейчас засыпаю. Мой босс трясет бумажкой под моим носом. "Так что?", - спрашивает он. Это - та самая игра, на которую я трачу время компании? Мне платят за мое абсолютное внимание к работе, а не за трату времени на военные игрушки. И мне платят не за осквернение копировальных автоматов.
     Так что? Он трясет бумажкой под моим носом. Что, по моему мнению, спрашивает он, - что должен делать он, если его сотрудник тратит время компании на какой-то мирок своей фантазии? Как бы поступил я на его месте?
     Как бы поступил я?
     Дыра у меня в щеке, темно-синие мешки под глазами, и припухший красный шрам от поцелуя Тайлера на тыльной стороне моей ладони, копия копии копии.
     Предположим.
     Зачем Тайлеру понадобилось десять копий правил бойцовского клуба?
     Корова в Индии.
     "На вашем месте", - говорю я, - "Я не стал бы лезть с этой бумагой к кому ни попадя".
     Я говорю - "Похоже, человек, написавший это, очень опасен, - и этот скрытый шизофреник в любой момент рабочего дня может сорваться, и начнет бродить, - из офиса в офис, - с помповым полуавтоматическим карабином "Армалит AR-180".
     Мой босс только смотрит на меня.
     "Этот парень", - говорю я. - "Должно быть, сидит каждую ночь с маленьким напильничком, выпиливая крестики на кончике каждой пули в своем заряде. Ведь тогда, если одним прекрасным утром он придет на работу и всадит заряд в своего ворчливого, бесполезного, мягкотелого, ноющего, вонючего, слащавого босса, - пуля из этого заряда треснет по пропиленным канавкам и раскроется в вас, как цветок пули дум-дум, выбросив здоровенную связку ваших вонючих потрохов сквозь вашу спину. Представьте, как ваша кишечная чакра раскрывается, подобно цветку, с замедленным взрывом из колбасок тонкого кишечника".
     Мой босс убирает бумагу из-под моего носа.
     "Давайте", - говорю, - "Почитайте дальше".
     "Нет, правда", - говорю я, - "Звучит потрясающе. Работа по-настоящему больного разума".
     И улыбаюсь. Маленькие сморщенные края дыры в моей щеке такого же темно-синего цвета, как десны собаки. Кожа, туго натянувшаяся на синяках у меня под глазами, кажется лакированной.
     Мой босс только смотрит на меня.
     "Давайте помогу", - говорю я.
     Потом говорю - "Четвертое правило бойцовского клуба - бои идут один за другим".
     Мой босс смотрит в правила, потом опять на меня.
     Я говорю - "Пятое правило - перед боем снимать рубашки и обувь".
     Мой босс смотрит в правила, потом на меня.
     "Может быть", - говорю, - "Этот абсолютно больной ублюдок возьмет карабин "Игл Апач", потому что в "Апаче" тридцатизарядный магазин при весе всего в девять фунтов. А в "Армалите" - только пятизарядный. Тридцатью выстрелами наш совершенно двинутый герой сможет пройти весь коридор красного дерева и пришить каждого вице-президента, при этом сохранив по патрону для каждого директора".
     Слова Тайлера вылетают из моего рта. А раньше я был таким милым и славным.
     Я просто смотрю на своего босса. У моего босса голубые, голубые, бледно-васильковые голубые глаза.
     "В полуавтоматическом карабине "Джей-энд-Эр-68" тоже тридцатизарядный магазин, а весит он всего семь фунтов".
     Мой босс только смотрит на меня.
     "Это страшно", - говорю я. Возможно, это кто-то, кого он знал годы. Возможно, этот парень знает все о нем, - где он живет, где работает его жена, и куда ходят в школу его дети.
     Все это лишает сил и вдруг становится очень-очень скучным.
     И зачем Тайлеру понадобилось десять копий правил бойцовского клуба?
     Мне не нужно упоминать, что я знаю о кожаной обивке, вызывающей дефекты рождаемости. Я знаю о бракованных прокладках тормозов, которые показали себя хорошо и прошли через агента по закупке, но сдали после двух тысяч миль пробега.
     Я знаю о реостате кондиционера воздуха, который разогревается настолько, что воспламеняет дорожные карты, лежащие в ящике для перчаток. Я знаю, как многие люди сгорают заживо из-за вспышки в топливном инжекторе. Я видел людей, которым отрезало ноги до колена, когда турбонагнетатели рвались и их лопасти пробивали заслонку, вылетая в пассажирский салон. Я был на выездах и видел сгоревшие машины и отчеты, в которых в графе "ПРИЧИНА АВАРИИ" было помечено "неизв." "Нет", - говорю, - "Бумага не моя". Я беру лист двумя пальцами и выдергиваю его из руки босса. Край бумаги, должно быть, порезал ему палец, потому что его рука взлетает ко рту, и он начинает усердно сосать его с широко открытыми глазами. Я комкаю лист в бумажный шарик и бросаю его в корзину около стола.
     "Может", - говорю я, - "Вам не стоит тащить ко мне каждый кусок мусора, который вы подобрали?" Воскресным вечером я иду в "Останемся мужчинами вместе", - а подвал Церкви Святой Троицы почти пуст. Здесь только Большой Боб и я, - вваливаюсь сюда, каждый мускул моего тела измучен внутри и снаружи, но сердце по-прежнему колотится, и мысли ураганом вьются в голове. Такова бессонница. Всю ночь твои мысли витают в эфире.
     Ночь напролет ты думаешь: "Я сплю? Я спал?" Словно в насмешку над травмами, руки Большого Боба, обтянутые рукавами его футболки, вздуты мышцами и сияют мощью. Большой Боб улыбается, он так рад меня видеть.
     Он думал - я умер.
     "Ага", - говорю, - "Я тоже думал".
     - Ну, - говорит Большой Боб. - У меня хорошие новости.
     "Где все?"
     - Это и есть хорошая новость, - говорит Большой Боб. - Группу распустили. Только я заглядываю сюда, чтобы рассказать об этом парням, которые могут тут показаться.
     Я валюсь с закрытыми глазами на одну из клетчатых кушеток из магазина недорогой мебели.
     - Хорошая новость в том, - рассказывает Большой Боб. - Что открылась новая группа, но первое ее правило - не упоминать о ней.
     Ох.
     Большой Боб продолжает:
     - И второе ее правило - не упоминать о ней.
     Вот черт. Я открываю глаза.
     Дерьмо.
     - Группа называется бойцовский клуб, - говорит Большой Боб. - И она собирается в ночь каждой пятницы в закрытом гараже за городом. По ночам в четверг есть еще один бойцовский клуб, который собирается в гараже неподалеку.
     Мне незнакомы оба эти места.
     - Первое правило бойцовского клуба, - говорит Большой Боб. - Не упоминать о бойцовском клубе.
     По ночам в среду, четверг и пятницу Тайлер работает киномехаником. Я видел его выручку за прошлую неделю.
     - Второе правило бойцовского клуба, - говорит Большой Боб. - Не упоминать нигде о бойцовском клубе.
     В ночь субботы Тайлер ходит в бойцовский клуб со мной.
     - В бою участвуют только двое.
     Воскресным утром мы приходим побитыми и спим весь день.
     - Бои идут один за другим, - говорит Большой Боб. По ночам в воскресенье и понедельник Тайлер обслуживает столы.
     - Драться без обуви и рубашек, - ночью в четверг Тайлер дома, готовит мыло, оборачивает его в бумагу с тиснением и отправляет заказчикам. Мыловаренная Компания на Пэйпер-Стрит.
     - Бой продолжается столько, сколько нужно. Эти правила придумал парень, который изобрел бойцовский клуб.
     Большой Боб спрашивает:
     - Ты его знаешь? Я сам никогда его не видел, - говорит Большой Боб. - А зовут его - Тайлер Дерден.
     Мыловаренная Компания на Пэйпер-Стрит.
     Знаю ли я его. "Черти:", - говорю, - "Может и знаю".

     Когда я добрался до Отеля Риджент, Марла стояла в вестибюле, одетая в халат. Марла позвонила мне на работу и спросила, не пропущу ли я тренажерный зал и библиотеку, или прачечную, или куда я там собирался после работы, - и вместо этого наведаюсь к ней.
     Марла позвонила потому, что ненавидит меня.
     Она не сказала ни слова о своем коллагеновом фонде доверия.
     А сказала она - не сделаю ли я ей услугу? Марла лежала в постели этим днем. Марла жила на продуктах, которые служба "Еда на колесах" привозила для ее умерших соседей, - Марла забирала их продукты и говорила, что сейчас они спят. Так вот, сегодня Марла валялась в кровати в ожидание доставки "Еды на колесах" между полуднем и двумя часами дня. У Марлы пару лет не было медицинской страховки, поэтому она забросила осмотры, но сегодня утром она проверялась и обнаружила что-то похожее на гниль и узелки у себя в груди, около руки, и сгусток какой-то одновременно твердый и мягкий, и она не может рассказать об этом никому из тех, кого любит, чтобы не напугать их, и она не может позволить себе пойти по врачам, а вдруг это ничего страшного, но ей нужно рассказать об этом кому-то, и кто-то другой должен посмотреть и проверить.
     Карие глаза Марлы цветом напоминают животное, которое нагрели в печи и потом бросили в холодную воду. Такой цвет называют вулканическим, гальваническим или каленым.
     Марла говорит, что простит мне выходку с коллагеном, если я помогу ей проверить.
     Мне ясно, что она не позвонила Тайлеру, потому что не хочет пугать его. А я с ее точки зрения не мужчина, и я ее должник.
     Мы поднимаемся в ее комнату, и Марла рассказывает мне, что в дикой природе не найдешь старых животных, потому что они не доживают до старости. Стоит им заболеть или утратить быстроту рефлексов - их убивает более сильное. Животным не положено стареть.
     Марла укладывается на кровать, развязывает пояс халата и говорит, что наша культура сделала из смерти что-то неправильное. Старые животные - неестественное исключение.
     Уроды.
     Марла дрожит и потеет, а я рассказываю ей, как однажды в колледже у меня вскочила бородавка. На пенисе, - правда, я сказал - "на члене". Я пошел в медпункт, чтобы ее убрали. Эту бородавку. Уже потом я рассказал об этом отцу. Это было годы спустя, и мой папа посмеялся и сказал мне, что я был дураком, потому что такие бородавки - как природный презерватив с рифлением. Женщины их любят, и Бог оказал мне услугу.
     Я на коленях у кровати Марлы, мои ладони по-прежнему холодны, я прощупываю ее холодную кожу понемногу за раз, протирая немного Марлы в пальцах на каждом дюйме, и Марла говорит, что эти бородавки, которые как природный презерватив с рифлением, вызывают у женщин рак матки.
     Так вот, я сидел с бумажным поясом в комнате обследования в медпункте, пока студент-медик опрыскивал мой член из канистры с жидким азотом, и еще восемь студентов-медиков пялились на это. Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки. Правда, они не называют его "член", - они говорят - "пенис"; но как ты его не называй, - когда обрабатываешь его жидким азотом, можно с тем же успехом прижечь его щелоком, - это настолько больно.
     Марла смеется над рассказом, пока не замечает, что мои пальцы застыли. Будто я что-то нащупал.
     Дыхание Марлы замирает, ее живот напрягается как барабан, и ее сердце колотит кулаком в этот барабан из-под тонкой кожи. Нет-нет, я остановился, потому что рассказываю, и потому, что на минуту мы оба исчезли из спальни Марлы. Мы оказались в медпункте, за много лет в прошлом, где я сидел на липнущей бумаге с горящим от жидкого азота членом, когда один из студентов-медиков увидел мою голую ступню и вылетел из комнаты в два больших шага. Он вернулся следом за тремя вошедшими в комнату настоящими врачами, и доктора оттеснили человека с канистрой жидкого азота в сторону.
     Настоящий врач схватил мою голую правую ступню и поднял ее к глазам остальных настоящих врачей. Те трое повертели ее в руках, установили на месте и нащелкали "поляроидом" снимков ступни, как будто остальной моей личности, полуодетой с полузамороженным Божьим даром, просто не существовало. Только ступня, - и остальные студенты медики протиснулись посмотреть.
     - Как давно, - спросил врач. - Это красное пятно появилось у вас на ступне?
     Доктор имел в виду мое родимое пятно. На моей правой ступне есть родимое пятно, которое, как шутил мой отец, напоминает темно-красный силуэт Австралии с маленькой Новой Зеландией прямо рядом. Я сказал это им, и все резко выпустили пар. Мой член оттаивал. Все, кроме студента с азотом, ушли, - да и ему был смысл уйти; он был настолько расстроен, что не решался глянуть мне в глаза, когда брал мой член за головку и вытягивал его на себя. Из канистры вырывалась тоненькая струя, попадая на то, что осталось от моей бородавки. Настолько острое ощущение, что даже если закрыть глаза и представить свой член длиной в милю, все равно больно.
     Марла смотрит на мою руку и шрам от поцелуя Тайлера.
     Я говорю студенту-медику - "Вы что тут - родимых пятен никогда не видели?" Это не так. Студент сказал, что все приняли мое родимое пятно за рак. Была такая новая разновидность рака, поражавшая молодой организм. Молодые люди просыпались с красным пятнышком на ступне или голени. Пятна не сходили, - они распространялись по всему телу и приводили к смерти.
     Студент сказал, что доктора и все остальные были в таком восторге, потому что думали, что у тебя этот новый рак. Пока им болеют очень мало, но число заболеваний растет.
     Это было годы и годы назад.
     "Рак будет вроде того", - говорю я Марле, - "Могут быть ошибочные диагнозы, и, возможно, смысл в том, чтобы не забывать обо всем остальном себе, когда испортился лишь маленький кусочек".
     Марла отвечает:
     - Может.
     Студент с азотом завершил операцию и сказал, что бородавка окончательно сойдет через несколько дней. На липкой бумаге возле моей голой задницы лежал невостребованный поляроидный снимок моей ступни. Я спросил - можно забрать фото?
     Этот снимок по-прежнему висит у меня в комнате, приклеенный в углу зеркала. Каждое утро я расчесываю волосы перед тем, как пойти на работу, и вспоминаю, как однажды у меня был рак на десять минут, - даже что-то пострашнее рака.
     Я рассказываю Марле, что в День благодарения в том году мы впервые не пошли с дедом кататься на коньках, хотя лед был почти в шесть дюймов толщиной. Моя бабушка носила повязки на лбу и на руках, где у нее были родинки, которые портили ей всю жизнь. Родинки вдруг разрастались неровными краями, или из коричневых становились синими или черными.
     Когда моя бабушка в последний раз вернулась из больницы, дедушка нес ее чемодан, и тот был таким тяжелым, что дед пожаловался и сказал, что его перекосило. Моя французско-канадская бабушка была настолько скромной, что никогда не носила купальник на публике, а в ванной всегда открывала воду в раковине, чтобы скрыть любой произведенный в ванне звук. Возвращаясь из больницы Богоматери Лурдес после частичной мастэктомии, она переспросила в ответ:
     - Это тебя перекосило?
     Для моего деда эта история была суммой всех вещей: бабушки, рака, их свадьбы и дальнейшей жизни. Он смеялся всякий раз, когда рассказывал ее.
     Марла не смеется. Я пытаюсь развеселить ее, чтобы разогреть. Чтобы она простила меня за коллаген, - я хочу сказать ей, что ничего не нашел. Если она обнаружила что-то этим утром - то это была ошибка. Родимое пятно.
     У Марлы на руке шрам от поцелуя Тайлера.
     Я хочу рассмешить Марлу, поэтому я рассказываю ей о том, как я в последний раз обнимал Клоуи, - безволосую Клоуи, скелет, облитый желтым воском, с шелковым шарфом, повязанным на лысой голове. Я обнимал Клоуи в последний раз перед тем, как она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она похожа на пирата, и она засмеялась. Я сам, когда сижу на пляже, подгибаю правую ногу под себя. Австралия и Новая Зеландия, - или я зарываю ее в песок. Я боюсь, что люди увидят мою ступню, и я начну умирать в их разумах. Рак, которого у меня нет, теперь повсюду. Этого я Марле не рассказываю.
     Есть многие вещи, которые мы не хотим узнать о тех, кого любим.
     Чтобы разогреть Марлу, чтобы заставить ее рассмеяться, я рассказываю ей о даме из рубрики "Дорогая Эбби", которая вышла замуж за молодого привлекательного преуспевающего гробовщика, и потом, в первую брачную ночь, он продержал ее в бадье с ледяной водой, пока ее кожа не стала окоченевшей наощупь, потом заставил лечь на кровать абсолютно неподвижно и занимался любовью с ее холодным застывшим телом.
     Что самое смешное - дама выполнила это как свой супружеский долг, потом продолжала делать то же самое в течение десяти лет их брака, и только теперь написала Дорогой Эбби и спрашивает, не знает ли Эбби, что это может значить?

     Я потому так любил группы психологической поддержки, что когда люди думают, что ты умираешь, они относятся к тебе с полным вниманием.
     Когда они, возможно, видят тебя в последний раз - они действительно видят тебя. А все, что касается их счетов на чековой книжке, песен по радио и непричесанных волос, - вылетает в трубу.
     Ты получаешь от них максимум внимания.
     Люди тебя слушают, а не просто ждут своей очереди заговорить.
     И когда они говорят - они не рассказывают тебе сказки. Когда двое из вас общаются, - вы создаете что-то вместе, и потом каждый из вас чувствует себя немного изменившимся.
     Марла начала ходить в группы поддержки после того, как нашла у себя первый узелок.
     Наутро после того, как мы нашли у нее второй узелок, Марла припрыгала на кухню с обеими ногами в одном чулке и сказала:
     - Смотри. Я русалка.
     Марла сказала:
     - Это вовсе не похоже на то, как мальчики садятся задом наперед на унитаз и изображают мотоцикл. Тут все искренне.
     Незадолго до нашей с Марлой встречи в "Останемся мужчинами вместе" был первый узелок, а теперь второй.
     Кстати, следует заметить, - Марла еще жива. По жизненной философии Марлы, как она сказала, она могла умереть в любой момент. Трагедия ее жизни в том, что этого не происходит.
     Когда Марла нашла первый узелок, она пошла в клинику, где у трех стен зала ожидания на пластиковых стульях сидели облезлые чучела-матери с мокрыми кукольными детьми, которых они укачивали в руках или клали у ног. У детей были впалые темные глазницы, как пятна на побитых подгнивших яблоках или бананах, и матери чесались на предмет перхоти от грибковой инфекции кожи головы, вышедшей из-под контроля. На тощем лице каждого посетителя клиники зубы выдавались так, что было видно: каждый зуб - лишь нужный для жевания кончик длинной кости, проросшей сквозь кожу.
     Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки.
     В лучшие времена, в прошлом, множество веселых ребят хотело завести детей, - а теперь дети больны, матери умирают, а отцы уже умерли; и, сидя в блевотном больничном запахе мочи и уксуса, пока медсестра опрашивала каждую из матерей, - сколько та уже болеет, и какой вес она потеряла, и есть ли у ее ребенка живые родственники или опекуны, - Марла решила - нет.
     Если Марле и суждено умереть - она не хочет знать об этом.
     Марла свернула за угол клиники к городской прачечной и стащила все джинсы из сушилок, потом пошла к скупщику, который взял их по пятнадцать баксов за пару. Потом Марла купила себе несколько пар по-настоящему хороших чулок, - таких, которые не побегут.
     - Даже те, хорошие, которые не побегут, - говорит Марла. - Все равно кошлатятся.
     Марла ходила в группы психологической поддержки вплоть с того момента, когда выяснилось, что это легче, чем быть чьим-то человеком-подтирашкой. У всех что-то не так. И на какое-то время ее сердце будто бы успокоилось.
     Марла начинала работать в похоронной конторе, разрабатывала планы похорон. Иногда из демонстрационного зала принадлежностей к ней заходили толстенные мужчины, - но чаще толстенные женщины, - с кремационной урной размером с чашечку для яйца в руках, - и Марла сидела за столом в фойе со связанными в узел темными волосами, в кошлатящихся чулках и с судьбоносным узелком в груди, и произносила:
     - Мадам, не льстите себе. В эту штучку не поместится даже ваша сожженная голова. Вернитесь и принесите урну размером с шар для боулинга.
     Сердце Марлы выглядело как мое лицо. Хлам и отбросы всего мира. Использованная человекоподтирашка, которую никто даже не потрудится отправить в переработку.
     Между клиникой и группами поддержки, рассказала Марла, она встретила множество людей, которые были уже мертвы. Все эти люди были мертвы и по ту сторону, и звонили по телефону среди ночи. Марла могла пойти в бар и услышать, как бармен упоминает ее имя; а когда она отвечала на звонок - на линии никого не было.
     В то время она думала, что достигла крайней черты.
     - Когда тебе двадцать четыре, - говорит Марла. - Ты и вообразить не можешь, как действительно низко можно пасть, но я быстро все схватывала.
     Когда Марла впервые наполняла кремационную урну, она не надела лицевую маску, потом продула нос, и среди всего прочего в нем оказалась черная грязь из праха Мистера Какого-то-там.
     В доме на Пэйпер-Стрит, если ты снял трубку после первого звонка - а линия свободна, это значит, что кто-то пытается добраться до Марлы. Такое происходит чаще, чем можно подумать.
     В доме на Пэйпер-Стрит раздался звонок от полицейского детектива, который звонил по поводу взрыва в моем кондоминиуме, а Тайлер стоял около моего плеча лицом ко мне и шептал мне в ухо, - к другому уху я в это время поднес трубку, - и детектив спросил, не знаю ли я кого-то, имеющего доступ к кустарной взрывчатке.
     - Бедствие - естественная часть моей эволюции, - прошептал Тайлер. - Сквозь трагедию и растворение.
     Я сказал детективу, что моя квартира взорвалась из-за холодильника.
     - Я рву связи с властью вещей и имущества, - прошептал Тайлер. - Потому что, только уничтожив себя, я смогу раскрыть высшие силы своего духа.
     "От динамита", - сказал детектив, - "Остались примеси, - следы аммония щавелевокислого и перхлорида калия, - это говорит о том, что он был изготовлен кустарно; к тому же задвижка в дверном замке была расшатана".
     Я сказал, что в ту ночь был в Вашингтоне, округ Колумбия.
     Детектив объяснил по телефону, что кто-то впрыснул струю фреона в задвижку, а потом, орудуя стамеской, расшатал цилиндр. Так преступники воруют мотоциклы из гаражей.
     - Освободитель, уничтожающий мое имущество, - сказал Тайлер. - Борется за спасение моего духа. Учитель, убирающий с моего пути все привязанности, освобождает меня.
     Детектив сказал, что тот, кто установил кустарную бомбу, должно быть, открыл газ и задул фитилек плиты за много дней до того, как имел место взрыв. Газ послужил лишь детонатором. Нужно много дней, чтобы газ, заполнив кондоминиум, достиг компрессора у основания холодильника, и чтобы электромотор компрессора задействовал взрывчатку.
     - Скажи ему, - прошептал Тайлер, - Что это сделал ты. Ты сам все взорвал. Он хочет это услышать.
     Я отвечаю детективу - "Нет, я не оставлял газ открытым перед тем, как уехать. Мне нравилась моя жизнь. Мне нравилась каждая планочка моей мебели".
     Это была вся моя жизнь. Все вещи: лампы, стулья, ковры, - были мной самим. Посуда в шкафах была мной. Домашние растения были мной. Телевизор был мной. Взрыв уничтожил часть меня. Разве он не понимает?
     Детектив попросил не покидать город.

Продолжение следует...