До тех пор, пока армии Гота не выйдут из окружения, не имелось надежды на восстановление ситуации в полосе группы армий "Центр". Если 3-я и 4-я танковые армии останутся в Москве, они погибнут. В ходе любой операции по деблокированию войск необходимо пробить дорогу для выхода из окружения, но не для того, чтобы восстановить линию снабжения. Наверняка, убеждал себя Гудериан, со временем у Гитлера прояснится в голове и он позволит группе Гота отступить.      Александер Бевин. "10 фатальных ошибок Гитлера". Оксфорд, 2000

     Первая танковая армия разгружалась прямо в Можайске. Каким чудом, какими усилиями удалось дотащить эшелоны по взрывающейся на каждом километре, почти буквально горящей под ногами магистрали до самого русского фронта - знал, пожалуй, только Тодт собственной персоной. Один эшелон с бесценными "роликами" пустили под откос партизаны. Танки, конечно, поднимут, подремонтируют, если надо - но время, время... а нужны они были сейчас. Еще один состав разнесли бомбами и ракетами "Железные Густавы". Однако даже сто двадцать танков вместо ста шестидесяти в ситуации, когда обе стороны считали машины едва ли не поштучно, были отнюдь не соломинкой, скорее бревном, готовым обрушиться на спину медведю и переломать ему, наконец, хребет. Гудериан встречал Клейста лично. Дыхание оседало иголками льда на красных отворотах генеральских шинелей. Они прошли вдоль перрона. Быстроногий Хайнц смотрел на сползающие с платформ машины как голодающий на чашку супа.
     - Семьдесят пять километров.
     - Что?
     - Сто двадцать ваших танков и тридцать моих. Этого достаточно, чтобы пройти семьдесят пять километров. За последние дни в среднем я терял два танка на один километр продвижения.
     - А сколько осталось до Гота?
     - Шестьдесят. Шестьдесят километров. К сожалению, фюрер прямо запретил Готу пробиваться к нам навстречу.
     - Я не могу комментировать решения фюрера.
     - Я тоже не хочу. Если бы войска в котле нанесли встречный удар сразу... Тогда шансы были бы. А теперь - я боюсь, они неспособны помочь нам даже при желании. Снабжение по воздуху явно недостаточно. Вместо тысячи тонн - это минимально необходимая цифра - мальчики Геринга сбрасывают едва триста.
     - Почему?
     - Морозы. В морозы очень трудно летать. И большевики.
     - Они летают? Их Дед Мороз делает им поблажку?
     - Нет. Просто у них больше опыта жизни в таком климате. Этот фактор стоил нам почти двухсот "Тетушек". Мы вынуждены были ограбить Роммеля, но даже с африканскими машинами самолетов не хватает.
     - И?
     - Танки Гота сейчас годятся только на роль неподвижных огневых точек. Впрочем, их у него осталось всего шестьдесят.
     - Вторым эшелоном мы пустим машины с топливом, боеприпасами и продовольствием.
     - Да, это будет кстати. Но увы, боюсь, такими простыми мерами восстановить боеспособность войск не удастся. Русская артиллерия лупит по ним день и ночь. А вести контрбатарейную борьбу им нечем. К тому же наша артиллерия в кольце понесла тяжелые потери от огня "Форта Сталин".
     - "Форт Сталин"?
     - На месте какого-то русского храма иваны хотели построить очередной пролетарский дворец. И частично успели построить. А с началом войны превратили стройку в гнездо артиллерии.
     - Вот как... Судя по названию, это что-то впечатляющее.
     - Ну что вы. Русские называют этот узел просто "Опорным пунктом номер три". "Фортом Сталин" его окрестили наши солдаты.
     - Тогда еще хуже. Русские склонны к бахвальству. А если форт назвали так мы сами... - Фон Клейст покачал головой.
     - Не переживайте, Эвальд. К счастью, русские не успели приделать к "Сталину" гусеницы, - командующего первой танковой армией передернуло от такой перспективы, - так что, пока мы снова не войдем в Москву, он нам не опасен.
     - Ну что ж. Эту проблему будем решать, когда она действительно станет проблемой. Как у русских с танками?
     - Похоже, они на последнем издыхании, как и мы. В основном в последние дни мы жгли старые модели. Никаких особенных проблем они не доставляют. А вот кончились у них новые танки или же они их где-то спрятали... Во втором случае нас ждет неприятный сюрприз.
     - Надеюсь, этого не случится. На юге нам пришлось столкнуться с плодами "русской смекалки" - тяжелые пушки на шасси "Т-34". Нам не понравилось.
     - Тогда готовьтесь, генерал. Эти твари появились уже и здесь. К счастью, их пока мало.
     - Думаю, это наши старые знакомые. Железнодорожные коммуникации у русских короче. Видимо, они отследили нашу переброску и смогли нас опередить.
     - Хорошо если так. Тогда хотя бы не стоит ждать неожиданностей на юге.
     - Очень надеюсь на это.
     За светской беседой генералы зашли в здание вокзала, где царил благодатный армейский Ordnung, который случайный человек принял бы за апофеоз хаоса. Ну на то он и случайный. Беготня офицеров с разноцветными выпушками, трезвон телефонных аппаратов - людской муравейник, как и его природный собрат, жил по четкому, хотя и непонятному посторонним распорядку. В огромном зале ожидания на собранном из разнокалиберных столов подиуме раскинулась грандиозная склейка карт. Штабные умники обеих армий голова к голове согласовывали районы сосредоточения, маршруты выдвижения, направления ударов. Деловое мельтешение мундиров успокаивало нервы, укрепляло веру в победу. Внезапно стекла в фигурных рамах дрогнули. Сопровождаемый разрывами зенитных снарядов, в занавешенные окна ворвался рев моторов, яркий свет осветительных бомб подсветил плотные шторы снаружи. Все, включая обоих командующих, рухнули на щербатые плитки пола, закрыв голову руками. Однако взрывов бомб не последовало.
     - Поздравляю, герр генерал, - Гудериан отряхивал цементную пыль с шинели. - Это был русский разведчик. Теперь они знают о вашем прибытии. И подготовятся к встрече.

     - Ого! - В неверном свете САБов танки на платформах казались больше, чем на самом деле. Конечно, аналитики генштаба анализировали снимки с холодной головой, но Сталин мог позволить себе ненадолго впечатлиться. Или сделать вид, что впечатлился. - Вот теперь они, похоже, действительно собрали все, что у них было. И это... весомо, да. Ваше мнение, товарищ Василевский?
     - С учетом ранее понесенных потерь мы предполагаем, что объединенная танковая группа Гудериана будет насчитывать до двухсот танков. Кроме того, хотя немецкие пехотные дивизии и понесли серьезные потери, их потенциал в прорыве нашей обороны далеко не исчерпан. Прошу также отметить большое количество разгружаемой полевой артиллерии. С аэродромов в районе Смоленска их смогут поддерживать до четырехсот бомбардировщиков под прикрытием истребителей.
     - Серьезно. Вы в состоянии остановить их, товарищ Рокоссовский?
     - Полагаю, да, товарищ Сталин. Хотя и с трудом. Это - весомая гиря на их чашу весов. Двести танков - это очень много. Конечно, у нас достаточно много противотанковой артиллерии, но ее маневренность по такому снегу крайне ограничена. К счастью, на снегу маневренность немецких танков также оставляет желать лучшего. Мы перекроем наиболее явные направления, в частности дороги, но в случае если им все-таки удастся осуществить маневр танковыми частями вне дорог, они будут выигрывать темп. Конечно, мы оттянем часть танков ударами на смежных участках фронта - но для отражения действительно опасных прорывов сил у нас пока не хватит.
     - Значит, тогда у нас останутся только?..
     - Так точно, товарищ Сталин. Танки против танков. Это плохо, это неправильно - но это так. И тут уж кто кого переманеврирует.
     - Плохо. Насколько я помню, у границы они пе-ре-ма-неврировали нас, - Сталин произнес это слово почти по складам, - вчистую.
     - Мы уже не те, - заметил приглашенный на совещание Федоренко.
     - Вы - да, - Сталин был согласен, танкисты действительно многому научились. В том числе и у незваных "учителей", - но танковые операции - это не только лихие атаки. Это прежде всего снабжение. Кому страшны танки без снарядов и без горючего? Как у наших танкистов со снабжением, товарищ Василевский?
     - Хорошо, товарищ Сталин.
     - Вы уверены? Товарищ Рокоссовский, ваше мнение, вам воевать.
     - Мы потеряли очень много машин, товарищ Сталин. И автотранспорта не хватает всегда.
     - Значит, и сейчас не хватает. Товарищ Василевский, что можно сделать? Запчасти, бензин, масло?

***

Весьма показательно, что в общей массе первых американских поставок преобладали нефтепродукты: из всего количества грузов (186 144 тыс. т), отправленных в СССР с 22 июня 1941 г. по 30 сентября 1941 г., они составляли 78, 4 % (145 996 тыс. т).      В. Н. Косторниченко. "Нефть в системе ленд-лиза: нефтяной союз СССР и США в годы Второй мировой войны"

     - Тихо! Идут!
     Андрей вжался в снежную толщу, невидимый под выменянной у медсестрички в госпитале белоснежной простыней. Вот и пригодилась. А хотел на тряпки пустить. Две черных хохочущих над чем-то непонятным фигуры прошли в пяти метрах. Чиркнула зажигалка, ветер донес запах немецких сигарет. Затем скрип шагов под сапогами затих вдали.
     - Вперед!
     Они перескочили через тропку, занырнули за ощерившийся голыми прутьями кустарник и снова плюхнулись в снег. В ста метрах левее застыли черные туши танков, ходил часовой. Оба медленно и осторожно поползли к невысокому штабелю бочек, из-за которого доносилось тихое посапывание.
     - Дрыхнет, скотина.
     - Тихо! - Посвистывание прекратилось, бесконечно долгую минуту Андрей обливался холодным потом. Затем на смену посвистыванию пришел богатырский храп. Теперь ак-ку-рат-но!
     Они закатились под самую стену бочек. Остро воняло горючим.
     - Здесь!
     Отогнув угол брезента, Андрей нащупал ряд квадратных жестянок. Оно! Теперь главное не загреметь.
     - Взял?
     - Ага. Я тоже. Уходим.
     Ползти с двумя пятикилограммовыми банками было неудобно, но другого выхода не было. Пропахав метров двести снежной целины, Андрей ухватил ползущего впереди напарника за пятку.
     - А?
     - Все, вставай. Тут уже наши.
     Оба оглянулись, затем медленно поднялись. Тут же из-за елок раздалось грозное: "Стой! Кто идет?"
     - Чеботарев, Синицын!
     - Ага. Достали?
     - А то! Американское! - продемонстрировал Андрей надпись "Shell" на боку тяжелой жестянки.
     - С ума сойти. Ладно, как договаривались - две нам, две вам. Да, мужик, ты силен. Ну, давай пять. Пассатижи - с меня.
     - Пассатижи и набор напильников. Уговор дороже денег.
     - Вот же черт памятливый. Присылай Рустама.

     - В пехоту спишу! Грязь месить! - В гневе комбат был страшен, Давид вместе со всеми благодарил судьбу, что не попал в злосчастный караул.
     - Раззвиздяи! - продолжал разоряться Жилин, размахивая пустой жестянкой из-под американского масла.
     - Какие-то шоферюги задроченные обвели лучший танковый батальон Красной Армии вокруг пальца! И посмеялись еще - пустые банки аккурат вдоль дорожки вывесили. С благодарственной, мать ее, запиской! И-лю-стри-ро-ван-ной! Ни в грош не ставят, засранцы. И поделом! Грош за вас только на ярмарке в базарный день предложат. И то с перепою. В общем, так, - Жилин бросил банку на снег, смял в кулаке листочек с "благодарственной запиской", рассерженным медведем прошелся взад-вперед.
     - Будь у меня возможность - лично бы заставил тебя, Ляховский, у каждой каракатицы автобата щупом масло проверять. И тех орлов, у кого наше масло обнаружил бы, взял бы вместо вас. Потому что мне лихие ребята нужны во как! А вас, долбодятлов - вместо них, за баранку! Но поскольку, на ваше счастье, завертелось - по машинам! И если воевать будете так же, как караулы нести, - похоронки на себя можете писать заранее. Немцы - не я, раздолбайства не прощают. Все всё поняли? Р-разойдись!
     Пробегая мимо комбата, Давид испытал сильнейшее желание хоть краем глаза взглянуть на записку с карандашным рисунком. Но попасть под раздачу находящегося в дурном расположении духа майора было не лучше, чем под фланговый огонь батареи "восемь-восемь".
     Жаль.
     Давид пробежал мимо полуторки, которую заводил "кривым стартером" водитель в относительно чистом по меркам шоферской братии ватнике. От спины шел пар. Вспомнился Андрей - тот тоже умудрялся сохранять вид даже посреди грязюки. Но времени остановиться и поговорить, естественно, не было, а водителю, ясно дело, было не до "мазуты" - поди-ка заведись ручками на морозе. Разве что на американской смазке...

     - Нашли?
     - Нашли, товарищ Сталин. Жив-здоров. После выхода из окружения был направлен в 232-й отдельный автобат Западного фронта.
     - Почему сразу не сообщили?
     - Ошибка писаря, товарищ Сталин. Записан как Неботаев вместо Чеботарева.
     - Все равно должны были сообщить, - сварливо заметил Сталин. - Развели, понимаешь, горе типографию. Эдак возьмут Гудериана в плен - и с перепою Губерманом запишут. И что тогда? Разберись с этим. Ладно. Докладывай. Как он там поживает?
     - Нормально, товарищ Сталин. При выходе из окружения он и еще один боец, через него мы его и нашли, кстати, уничтожили команду немецких связистов, захватили одну единицу автоматического оружия, - Берия явно цитировал донесение. - Проверку прошел успешно, направлен на переформирование. Выступил с рядом предложений по облегчению зимней эксплуатации техники. Командованием характеризуется положительно, в настоящее время назначен командиром отделения. Представлен к медали, - со стороны могло показаться, что один грузин нахваливает другому грузину успехи сына. Не иначе, с целью сватовства.
     - Смотри-ка. Собачий парикмахер - и с медалью. Ну что ж. С медалью пусть там внизу разберутся. Достоин - дадут. Им виднее. Вмешиваться не будем. Ни туда ни сюда. Вот что. Как думаешь, пора его вытаскивать?
     - Давно пора, товарищ Сталин.
     - И куда его?
     - Думаю, к Ляпунову. Пока лаборантом.
     - Согласен. Самое место - досконально он ничего не знает, но если вспомнит что интересное - будет удобный случай, как ты там сказал - "выступить с рядом предложений". Да. Кстати, о лаборантах. Какого там лаборанта ты из Ленинграда бронепоездом вывозил? Еще до того, как немцы зубы обломали?
     - Не совсем лаборант. Некто Лосев. Помните такие маленькие цветные лампочки на приборе? Товарищ Термен называет их "светодиодами". Оказывается, этот Лосев уже разработал подобные устройства. Еще до войны. И до других элементов схем на том же принципе, на котором приборчики сделаны, он тоже додумался. И даже лабораторные образцы у него были.
     - И опять размером со шкаф?
     - Намного меньше. С ноготь примерно.
     - Смотри-ка. А то я уже привык - как что похожее, так обязательно со шкаф размером. Создай ему все условия. Уж очень хочется пластинки без шума и треска послушать, - Сталин усмехнулся. - Только эту... "Чугунную бабу" не ставь, очень тебя прошу.
     - Насчет условий - плохо, товарищ Сталин, - Берия шутку проигнорировал, - и Королев, и Курчатов требуют станков, лабораторного оборудования, инженеров. А вы ж все отобрали. Я понимаю - не до того было.
     - Понимаешь - не возражай. И так еле отмахались. И то не до конца. И пока обратно на границу не выйдем - будут твои номерные ученые-моченые сидеть на голодном пайке. Кроме разве что Курчатова. Ему - с нового года подкинем мощностей. Кстати, что там у американцев?
     - Пока ничего, товарищ Сталин. По нашим сведениям, документ по финансированию проекта "Трубные сплавы" поступит Рузвельту на подпись со дня на день. Шестого-восьмого декабря.
     - Задержать бумагу на недельку твой человечек не сможет? Глядишь, японцы ударят - а они ударят, да. Флот они уже вывели. Ты не знал?
     - Это, видимо, информация ГРУ, товарищ Сталин? - Берия поджал губы.
     - Обиделся? Обиделся, вижу. Обскакали тебя военные. А ты ушами не хлопай. И войну разведок мне тут затевать не смей. Лучше своим сотрудникам хвосты накрути, чтобы у меня на столе всегда два документа были - твой и их, ноздря в ноздрю, да. Так вот. Постарайся по возможности документ задержать. Нападут японцы раньше, чем Рузвельт документ по бомбе подпишет - американцам может не до того стать.
     - Задержать документ... Не уверен, товарищ Сталин. Времени в обрез. И риск. Но попробуем.
     - Не зарывайся. Если есть вероятность засветиться и испортить отношения - лучше не рискуй. Американское оборудование и материалы для нас важнее. Лучше пусть у нас появится своя корова, чем у соседа сдохнет. И еще... - Сталин не договорил, требовательно затрещал телефон.
     - Да. У аппарата. Что? Как допустили? Понятно. Товарищ Константинов. Вы понимаете, что вы должны предотвратить прорыв любой ценой? Понимаете? Действуйте.
     И, уже обращаясь, к Берии, сухо проинформировал:
     - Прорвались, гады. Нашли проходимый участок вне дорог и прорвались. Еще двадцать километров - и все пойдет к чертям собачьим.

***

Застигнутая на марше артиллерия является законной добычей танков.      X. Винцель. "Стальные кошки", Бонн, 1958

     - Та-а-анки! - ничего страшнее этого вопля для застигнутой на марше артиллерии быть не может, тем более - для реактивной. Даже тяжелую гаубицу, если достанет времени, можно успеть развернуть и при особой благосклонности фортуны влепить тяжелый "чемодан" в лоб вражине. А "Катюша", пусть даже она трижды на гусеничном шасси, для огня прямой наводкой не приспособлена в принципе. И лежащие прямо на направляющих ракеты в такой ситуации - никакой не боекомплект, а всего лишь лишний шанс сдохнуть быстро, в огненном шаре взрыва. Танки стреляли с предельной дистанции - брони у лакомой цели не было вообще - ну не считать же броней тоненькие щитки, чья задача - предохранять хрупкие стекла от залпа... Хотя пулю из "МГ" с большой дистанции, может, и удержат...
     Воронка! Большая - от двухсот пятидесяти кило, а то и от пятисотки! Решение созрело мгновенно. Дверь - выбить ударом ноги. Взгляд на немцев - на остающуюся сзади воронку, на немцев - на воронку... Стоп, доворот, задний ход. На дне воронки - лед, проходим его на разгоне. Задние катки карабкаются вверх по склону, еще чуть выше, черт, даже ствола нет и в дырку, как тогда, в деревеньке, не посмотришь. Вроде нормально - стоп! Двигатель стукнул и стих, мертвой хваткой застопорив гусеницы на склоне.
     Командир установки, девятнадцатилетний пацан, смотрел на Василия белыми от шока глазами. Открыл рот - и, видимо, от этого усилия его расколодило - понял. Вывалились из кабины, схватились за тент. Тянуть было трудно - "Сталинец" стоял носом вниз, рельсы направляющих смотрели почти в горизонт.
     На дороге по обе стороны от тягача творился настоящий ад - взрывались ракеты на направляющих, трассы шальных пусков чертили небо косыми крестами. С борта одного из трофейных "ганомагов" (переименованных солдатами несколько неприличным образом, а зря - знатная машинка) работала крупнокалиберная счетверенка, в надежде дотянуться до чего-то не сильно бронированного в надвигающейся цепи. Тент, почти уже сдернутый, потяжелел - командир повис, вцепившись мертвыми пальцами в брезент. Еще немного. В плечо тупо стукнуло, рука повисла плетью. Ничего, тент уже на земле. Теперь назад.
     Цепляясь одной рукой, Фофанов вскарабкался обратно в кабину, плюхнулся животом на сиденье, потянулся к "адской машинке". Лихорадочно, с третьей попытки, воткнул штекер в гнездо динамки. Пробитый строчкой пуль радиатор травил прямо в кабину пар, мгновенно оседающий на холодном железе, стекле и дереве кабины инеем. Видимость - ноль. Рука нащупала рукоятку вертушки, ага, крутим! Импульсы высокого напряжения прошли по проводам, один за другим воспламеняя запалы. Пороховые заряды швыряли ракеты вперед, почти параллельно земле.

     - Achtung! Stalinorgel! - Сквозь узкие перископы танков летящие в лоб ракеты смотрелись... страшно. Железный строй смешался - ненадолго, на минуту всего. Но этой минуты хватило, чтобы уцелевшие русские машины сориентировались и начали отползать. Бешеный русский пулеметчик в захваченном полугусеничнике сменил диски и теперь коротко, но плотно работал трассирующими, прикрывая отход.
     Генерал Хубе потер заледеневший на ветру нос. Половина русских ушла, черт. Правда, его потери были небольшими. Не повезло приданной танкам мотопехоте - шальной снаряд "Сталинского органа" попал прямо в открытый сверху кузов БТРа. Смотреть в выжженное нутро не хотелось. И еще одному "Pz-IV" одна из крупнокалиберных пуль пробила ствол пушки. В другое время - ерунда, три часа работы ремонтникам. Но сейчас ремонтники отстали, а каждый танк был на счету.
     Помощи от других двух дивизий группы ждать не приходилось - русские беспрерывно атаковали на смежных участках фронта, и командование волей-неволей было вынуждено реагировать, раздергивая последний оставшийся танковый кулак вермахта по частям.
     Но он, Хубе, справился. До окруженных армий Гота оставалось пройти еще десяток километров, и он пройдет эти километры. Лично.

     Давид вел машину задним ходом, ориентируясь лишь по командам башнера. Танк пятился осторожно, почти вслепую лавируя между берез. Рощица обещала хоть какую-то передышку, а при неудачном раскладе - возможность пойти в последнюю атаку рывком, с короткой дистанции. Командир висел в люке без движения, и затаскивать его под броню было некогда. Сначала выжить самим, потом - почести мертвым. По полу, перебивая звоном мотор и канонаду, катались снарядные гильзы - много. Немцы почему-то тоже не спешили развивать успех, добивать отползающие почти без снарядов русские танки. Устали, бедняжки. Ничего, отдохните. Это вы здорово придумали. Сейчас подбросят снаряды - отдохнете окончательно. В могиле. Кое-кто, кстати, уже - на широком поле между "тридцатьчетверок" и недавно подброшенных в бригаду двух похожих на них танков поменьше, с сорокапятками, бледным бензиновым пламенем горела серая угловатая броня.

***

Танки, лишенные снабжения - то есть горючего и снарядов, представляют собой очень дорогой металлолом.      Д. Пелед. "Красная броня". Латрун, 1960

     Лучи прожекторов пронизывали белесые клубы, подсвечивали крутой бок паровозного котла, башню броневика-трехоски на выезде с разъезда. По живой цепочке из черного провала двери вагона плыли из рук в руки ящики со снарядами. Горизонт на востоке отливал перламутром, на западе - мерцал багровым. Из-за линии вагонов, где стоял еще один состав, доносился рев моторов и лязг - разгружались танки. Тяжелые "KB" и, что было до крайности странно, "Т-50". Редкая птица, а под Москвой, как помнил Андрей, в его истории и вовсе не встречавшаяся. Значит - что? Блокады Ленинграда нет, получается?!
     - Давай, давай! Быстро, славяне, быстро! Немец ждать не будет! - Рустама Файзуллина славянином можно было назвать весьма условно, однако шестидесятикилограммовые ящики он подавал как из пулемета, Андрей едва успевал принимать. Вообще, шоферня, хоть штатская, хоть фронтовая - народ с понятием и со своими принципами. Загнать военного водителя на погрузку-разгрузку можно только начальственным окриком (не ниже комбата, и с постоянным присутствием непосредственного начальства для сколько-нибудь продолжительного эффекта) или возможностью сныкать под ветошь что-нибудь полезное в хозяйстве, типа "случайно выпавшей" из ящика банки сгущенки. И то сказать - профессиональная болезнь шофера - радикулит, что в мирное время, что в военное, какая уж тут погрузка. Однако сейчас пахали все, включая "аксакала" из московских таксистов Петренко, который, по слухам, с радикулитом из мамки выпал. До рассвета оставалось всего ничего, и чем раньше стартуешь, тем меньше придется пилить днем, привлекая внимание "лаптежников" и прочей летающей шушеры.
     Немец, конечно, стал уже сильно не тот, но тем, кто попадал под раздачу, было не легче. А уж с таким грузом... Сто двадцать снарядов в кузове, близкий разрыв, а то и вовсе одна зажигательная пулька - и прощай, Родина, сержант Чеботарев полетел передавать привет Жукову. Закидались минут за пятнадцать. Пока Андрей грелся, заводя полуторку "кривым стартером", Рустам сбегал куда-то к палаткам и вернулся с котелком каши и трофейной канистрой, кои тут же оприходовали. Кашу - в желудки, бензин - в бак. Мелочь - а приятно. Лишних полста километров. Канистру, кстати, Рустам зажал - невесть откуда взявшейся проволочкой прикрутил к раме. Глядишь, не вспомнят потом. Татары - народ хозяйственный.
     Мотор взрыкнул и заработал, ровно и уверенно. Ремонтники давно уже просили комбата отпустить Андрея к ним, но комроты устроил дикий скандал - отдать одного из лучших водителей в такое время он согласился бы только под угрозой трибунала Впрочем, обязанности "зампомпотеха", как шутил тот же Рустам, на него навалили и так. Во всяком случае, в Андреевом взводе простоев по поломкам матчасти было раза в два меньше, чем по батальону в целом. Комроты клялся и божился, что выбьет Андрею "За боевые заслуги", но верилось с трудом - чай, не сорок третий год, с которого, как помнил Андрей, медали, а то и ордена, стали раздавать горстями. Торопливо проскрипели валенки, и со стороны станционной будки к Андреевой полуторке, широко отмахивая рукой с планшеткой, подбежал комроты собственной персоной.
     - Чеботарев, ко мне! - Пацан, двадцать два или двадцать три, на фоне сорокалетних в массе мужиков всячески старался казаться солиднее. На сапогах даже каблуки себе нарастил, отчего переход на валенки, где подобная операция затруднительна, воспринял как личную трагедию. Так что пытался брать нарочитой строгостью, поминая трибунал в каждом втором предложении.
     - Товарищ лейтенант!..
     - Вольно! Значит так, сержант Чеботарев! Пойдешь сразу за "БА-10", - указал он на броневик у выезда, твой взвод - за тобой. Я на "шестидесятом" пойду замыкающим, вытаскивать заглохших. Встанет кто-то из твоих - отдам под трибунал. Дойдешь без остановок - будет тебе медаль, обещаю. Если броня встанет - его не жди, со своим взводом двигайся вот сюда, - синий от холода палец ткнул на перекресток дорог километрах в пятидесяти к северо-западу. Андрей достал очередную свою "карту-самопалку", отметил место и маршрут, - там танкисты загорают без снарядов. Маскировку с фар не снимать, спать запрещаю, обоим. Расчетное время прибытия - десять двадцать. Часы есть?
     - Так точно! - Часы Андрей снял с замерзшего насмерть немца где-то под Наро-Фоминском, причем никаких угрызений совести вследствие данного факта биографии, естественно, не испытывал. - Будем вовремя, товарищ лейтенант! Дорога как?
     - Дорога нормальная, вчера туда прошли два заправщика с парой танков пополнения, так что замести еще не успело. Ладно, собирай своих, ставь задачу. Выступаем через пятнадцать минут.
     - Да, вот еще что, - обернулся он через три шага, - запрос на тебя пришел из дивизии. Как, что - не знаю, то ли в училище, то ли еще куда, после ходки сам выяснишь.

     Подполковник Шестаков взмахнул рукой и задвинул фонарь. Мотор ровно гудел, нагоняя тепло к затянутым в унты ногам. Скоро будет жарко, несмотря на минус семнадцать за бортом. Ладно, зима - а как при такой печке летом воевать? Впрочем, до лета надо дожить. А там, может, что и придумают. Истребитель вырулил на бетонку, за ним пристраивалась первая эскадрилья. На рулежке, рядом с неубранными тушами подавленных танками немецких пикировщиков, выстраивались вторая и третья, за ними - угловатые "Илы", ощетинившиеся крупнокалиберными пулеметами стрелков. Низкое оранжевое солнце светило в спину, это было хорошо - больше шансов будет слету атаковать немцев в его лучах. От посеченного осколками здания КП взлетела красная ракета. Двигатель взревел, разгоняя новый, только что с завода, "ЛаГГ-5" навстречу бою.

     "Во-оздух!!!" - изломанные силуэты "Юнкерсов" черным клином подходили с запада, доворачивая на остатки деревни. Похоже, это все. Машин тридцать, не меньше. А после налета опять заработает артиллерия, опять двинутся танки. Впрочем, с них и одних танков хватит. Оставшийся от воздушно-десантной бригады неполный батальон, дважды пополненный и дважды сгоревший почти до основания, просто зароют в заледенелую землю - и пишите письма. Хотя какие письма, в самом-то деле? В лучшем случае - придет треугольник с коротким и горьким "Смертью храбрых", а скорее - с еще горшим "Без вести". Да и кому придет? Родителей бывший беспризорник, воспитанник самого Макаренко, а ныне вновь лейтенант Лемехов не помнил. Жена с дочкой накануне войны уехали по путевке в Сочи. Должны были вернуться двадцать пятого, но вернулись или нет, а если вернулись - то успели ли эвакуироваться, отдыхавший в то время в "лубянском санатории" Лемехов не знал. И родители жены, жившие до войны в Барановичах, по понятным причинам, не отзывались. Так и потерял семью в военных завихрениях.
     Ну и ладно. Не придет никому похоронка - меньше горя будет в тылу. А в остальном... В роте порядок. Бойцы забились по щелям. Орлы Анчара с двумя "ДП" и двумя "МГ" готовы косить пехоту. Зубоскал даже эрзац-дот оборудовал в кулацком подвале. Бутылки с "жидкостью КС" розданы. Две оставшиеся противотанковые пушки с шестью снарядами на ствол раскиданы по флангам. Что-то уцелеет, при удаче спалит еще пару танков. Из двух-то десятков. А за ними уже никого. Километров пять чиста поля, а потом - еще деревенька, на которую уже прут с востока озверевшие в котле немцы. Эти, к счастью, пехом. И на танки, как в прошлый раз, надежды никакой - десяток "тридцатьчетверок" парой километров южнее (тоже бывшая бригада, что характерно), загорает без снарядов. "Юнкерсы" уже близко, вот-вот врубят сирены. Ладно, что сможем - то и сделаем. Закроем дыру в очередной раз, последний - так последний. А обо всем остальном пусть уже думают другие. После нас.

     "Achtung! Super-Rata!" - предупреждение запоздало. Из-под рыжего солнца, подстегиваемые воем собственных тысячетрехсотсильных моторов, "ЛаГГ" и Шестакова валились на черные силуэты пикировщиков. Двадцать четыре самолета, сорок восемь пушек. Строй "Юнкерсов" сломался сразу, кто не задымил и не ушел в последнее пике - бросал бомбы куда придется. Проморгавшие русских "мессеры" дернулись было спасать своих... Зря.

     В двух километрах ниже карусели идущие строем фронта угловатые штурмовики жались к самым верхушкам берез. Завинченные струи от винтов срывали с черных веток снег и иней, за строем "Илов" тянулся метельный шлейф. Какая уж тут маскировка - но обратить на это внимание было некому. "Мессершмитты", втянутые в гигантское "чертово колесо" воздушного боя, были заняты собственными проблемами.
     Расчеты гаубиц, готовящиеся открыть огонь по русским заслонам, просто не успели ничего понять. Новая нота в какофонии воздушного боя - и почти сразу перевалившие через верхушки деревьев черные тени выпустили огненные хвосты ракет, на основании консолей замигали яростные огоньки пушек, на стальные каски, на задравшие к небу стволы гаубиц, на уложенные в спешке рядом с позициями снаряды посыпались стокилограммовые бомбы.

     Командир 16-й танковой дивизии выругался. Русские штурмовики обошли его позиции стороной. Ни один из восемнадцати оставшихся панцеров не был даже задет - но наступать на усиленную танками неподавленную оборону было опасно. Зверски опасно. Левую, потерянную четверть века назад, руку скрутило фантомной болью. Дурной знак. Их было мало, очень мало - фактически от всей первой танковой армии осталась только его дивизия, а от его дивизии - полторы роты. Остальные, кто уцелел, работали пожарными командами на севере и на юге, истаивая под русскими ударами, как сахар в кипятке. Одна надежда - что у большевиков здесь и сейчас не осталось боеприпасов. По крайней мере, рассветную атаку они отражали крайне экономно, он шестым чувством ощутил, с какой бережливостью засевшие на другой стороне поля иваны выпускают каждый снаряд. Конечно, он принял меры, чтобы так оставалось и впредь - разведбатальон его дивизии, единственная маневренная группа, которую он мог выделить, уже сообщил о блокировании дороги. А кому страшны русские танки, уже неделю кусавшие его дивизию за бока, когда они без снарядов?

***

Эх, дороги... Пыль да туман, Холода, тревоги Да степной бурьян. Знать не можешь Доли своей, Может, крылья сложишь Посреди степей. Вьется пыль под сапогами - Степями, полями. А кругом бушует пламя Да пули свистят. Л. Ошанин, музыка А. Новикова

     Сколько километров намотал Андрей по военным дорогам - уже не сосчитать. И почти всегда в колонне, то есть впереди маячит чья-то железная задница, да лес или поле сбоку уплывает за обрез окна. Рустам привалился к дверце, изо всех сил старается не спать. Зряшный труд, двое суток на ногах да за баранкой без перерыва. Всю ночь держался, а тут как рассвело - организм, подлюка, норовит взять свое. Броневик в двух десятках метров впереди уминает свежевыпавший снег надетыми поверх задних скатов гусеницами, башня чуть довернута на левый борт. Лес по обе стороны дороги снизу темный, поверху - в белом кружеве. Красиво, прямо не хуже, чем тогда, в сентябре... Как тогда...
     Резкая вспышка из кустов, росчерк снаряда в борт. Броневик дернулся, съезжая в кювет. "Как тогда..." Руль влево, вторая, педаль газа в пол. Из кустов выламывается что-то длинно-серое. Лес взорвался очередями и хлопками гранат-"колотушек", где-то сзади грохнуло, осыпая снег с деревьев метров на сто в округе. Спасибо, ребята, простите и спасибо - немцы пару секунд ничего не видят из-за вызванных взрывом снежных потоков, вывози, родная! Мотор ревел, задок ощутимо водило по снегу, но рефлексы не давали перегруженной машине уйти в занос. Рустам уже стоял на подножке, целясь поверх распахнутой дверцы в серые фигуры, выскакивающие на дорогу. Наверное, у них было одно боевое вдохновение на двоих - два немца осели, третий не успевает поднять винтовку, ее вырывает ударом капота. Харя с расширенными глазами проносится за боковым окном, угол кузова бьет прямо по каске. Рустам развернулся на пятке, винтовка на борту кузова, в магазине "СВТ" еще шесть патронов, выстрел, выстрел, выстрел!
     В зеркальце видно выползающий на дорогу сквозь потоки снега "ганомаг", пулеметчик ворочает свою бандуру. Ходу, милая! Я ль тебя не обихаживал, я ль тебе масло у танкистов не тырил? Очередь! Рустама на подножке уже нет, лишь красные брызги изнутри лобового стекла. Прости, товарищ, и спасибо. Очередь! Тяжело ударило в бок, но мы живы, мотор молотит ровно, руки пока крутят баранку. Еще немножко - и поворот. Осталось километров пять, там наши, там танки, им нужны снаряды. Очередь! Левая нога немеет, плевать, вторая передача - она для такой дороги в самый раз. Солнце? Глаза слепит, лес по сторонам уходит в дымку, остается только дорога. Чтобы поглядеть в треснутое зеркало, приходится ворочать легкой-легкой головой, все, немец за поворотом. Металлический звон в ушах, металлический привкус на языке. "В этих деревянных кабинах сидели железные люди". Прорвусь! Сзади глухо ухает, рвутся снаряды в кузовах. Кто-то жив - отстреливаются, во втором взводе кто-то таскает с собой "ДП", ага... Нет, это не солнце. В глазах темнеет, держись, Андрюха, держись! Глухой стук пулемета сзади - немец тоже прошел поворот, слава богу, дорога с осени в ухабах, пули идут выше. Еще поворот, левой ноги уже как нет, да и не надо. Из всех трех педалей сейчас нужен только газ. Скорость - километров двадцать, больше не дать, лишь бы дойти, еще километра три, ааа... черт, руль вправо, вправо руль! Чуть не унесло, руль тяжелеет, но мотор тянет. Лес уже багровый, это закат? "И едва не зашло на востоке", дорога все уже, сейчас она сомкнётся, еще поворот, пла-авненько, как учили... Батя, извини, я в столб врезался, крыло помял - нет, нельзя, на ремонт нет денег, зарплату на "Полюсе" не платят полгода. Железный гроб сзади поотстал, хорошо! Опять несет влево... Так точно, товарищ старшина, водовоз! Темнеет, ночь. Это плохо, это нельзя! Ночью меня не найдут танкисты. Танкисты... Танкисты. Вспышка справа!

     - Гольдман! - Давид резко обернулся, оторвав взгляд от леса, за которым что-то застрочило-заухало. - У тебя снарядов сколько?
     - Два бронебойных, три ОФ.
     - Запасливый. Так, прошвырнись по дороге. Не дай бог там нашу колонну потрошат. Только осторожнее, на рожон не лезь. Мухой!
     Давид нырнул вниз, захлопнув широкую крышку башенного люка, щелкнул тангентой ТПУ.
     - Леша! Давай вдоль дороги, по левой опушке. Саня, башню на правый борт градусов тридцать, заряжаю бронебойный.
     Все оставшиеся снаряды были под рукой, Давид закинул в казенник девятикилограммовую чушку и опять вынырнул из башни, выглядывая из-за тяжелой крышки. Да, риск поймать пулю, но танк в лесу слеп, нужно использовать каждый шанс.
     Мехвод - безлошадный из второй роты, сидящий за бывшими Давидовыми рычагами, плавно стронул махину танка с места и повел ее вдоль дороги. Впереди ухнуло еще несколько раз, взрывы перемежались треском. Точно, колонна. Ладно, комбат сам все слышит, сориентируется, что и как.
     "Леша, наддай!" - Танк заревел громче, снег двумя фонтанами летел вперед из-под надгусеничных полок. Наводчик, судя по всему, тоже насторожился, башня плавно ходила вправо-влево, нащупывая угрозу. Рев дизеля перебили две пулеметные очереди, близко, километр-два. Затем комариным звоном прорезался вой насилуемого автомобильного мотора. "К бою! - Давид захлопнул люк, приник к перископу. - Наводить на поворот дороги, без команды не стрелять!"
     Водитель сбавил ход, чтобы на ухабах не сбить прицел, танк буквально крался, если это слово вообще применимо к лишенной глушителя пятисотсильной машине.
     Первой из-за поворота выскочила вымазанная известкой полуторка с выбитыми стеклами и рвущимся на ветру из кузова брезентом. Машину водило вправо-влево, как она держалась на дороге, было совершенно непонятно. За ней, всего метрах в двухстах, если считать вдоль колеи, показался серый сплюснутый нос. Немецкий полугусеничник поднимал снежные волны, прорезаемые очередями "МГ". "Ог-гонь!" - болванка вошла четко в двигатель, фрица развернуло боком, с бортов посыпались и прыснули в лес мышастые фигуры. Давид закинул в казенник последний оставшийся бронебойный, но стрелять не стал. Радист и наводчик поливали отползающих от загоревшегося гробика немцев в два "ДТ". Как будто сбитая выстрелом с траектории, полуторка вильнула и уткнулась носом в сугроб. Светлое пятно в черной на свету кабине качнулось вперед и пропало - водитель ткнулся лицом в руль.
     "Давай к нему! На буксир!" - в два разворота мехвод подвел танк кормой к зарывшемуся в снег грузовику. Башня крутанулась на погоне, не упуская из поля зрения прицела подбитый БТР и поворот дороги.
     "Следи!" - Давид ссыпался с башни, подхватил закрепленный на броне трос и по колено в снегу побежал к полуторке. Дизель постукивал на холостом, башенный пулемет посылал редкие очереди в сторону немцев, которые, впрочем, подавать признаки жизни отказывались напрочь. Давид зацепил один конец троса за серьгу на кормовом листе, с другим ринулся сквозь сугробы к грузовику. Что-то знакомое было в упавшем на руль лице водилы. Потом. Руками Давид расшвырял снег, накинув петлю на клыки. Подергал - нормально. Запрыгнул на руках в люк, не соединив еще ТПУ, извернулся и ткнул каблуком в плечо мехвода. Тот плавно потянул грузовик к своим. Башня продолжала смотреть назад, следя за поворотом - вряд ли немцы рассекали здесь в одиночестве.

     Сто двадцать снарядов - по дюжине на каждый оставшийся танк. Величайшее, невообразимое сокровище - здесь и сейчас. Скидывая с борта в подставленные руки драгоценные ящики, Давид мельком бросил взгляд на лежащего на плащ-палатке водилу полуторки. Заостренное лицо было белым, оскаленный рот безобразил его черным провалом, особенно страшным на фоне покрытого копотью снега. "Кто-то знакомый, до боли знакомый - кто?!" - Мысль пришла и ушла, за явной несвоевременностью.
     Давид с натугой потянул через борт очередной ящик. Радист с наводчиком подхватили его и потащили на опушку рощицы, где их ждал Лешка. Комбат уже стоял по пояс в башне. Встретился глазами с Давидом, махнул флажком, поторапливая, указывая на северо-запад, в сторону опушки, где в километре с небольшим, разворачиваясь по направлению к сгоревшей, но огрызающейся пока деревне, нежным, лакомым бортом к изголодавшимся пушкам "тридцатьчетверок", выползали немецкие танки.

     ... Генерал Хубе поднял руку. Одну. Оставалось надеяться, что иваны правильно поймут его жест. Русские танкисты и русские десантники обнималисъ среди закопченной брони. Он не смог проломить позиции большевиков и потерял почти все свои машины в результате внезапного флангового удара. Все было напрасно... Зря вермахт пошел в Россию, зря фюрер рвался к Москве, невзирая на осторожность, зря он, Хубе, лично возглавил атаку. Все было зря.

     ... Тяжелый паровоз стронул звякнувший буферами состав. Закрытые тентом самоходки поплыли мимо платформ, мимо водозаборной башни, мимо семафора. Зеленая улица открыта, к утру они будут в Конотопе. Маршрут, что называется, наезженный - сколько таких вот составов перетаскала лучшая паровозная бригада Харьковского депо за две недели - шесть или семь? Машинист сбился со счета, да это и неважно. Пускай начальство считает.

     ... Капитан Мунтяну докурил сигару и бросил окурок в снег. Поднял воротник шинели и зашагал в землянку, ежась на холодном влажном днепровском ветру. В двух километрах северо-восточнее матерящиеся саперы на руках тащили к свинцовой незамерзающей воде лодки и понтоны. Декабрьская ночь длинна, но времени было в обрез. Надо было успеть. Успеть во что бы то ни стало.

     ... Первый торпедоносец оторвался от палубы и начал тяжело карабкаться в декабрьское небо. Адмирал Нагумо провожал взглядом взлетающие самолеты. Он был уверен в успехе. Точный расчет и самурайский дух сломят сопротивление гайдзинов и обеспечат великое будущее народам Азии под мудрым руководством сынов Аматерасу. Тэнно хэика банзай!

     ... Стоявший на коленях перед лежащим в подмосковной рощице телом фельдшер снял шапку и вытер рукавом ватника закопченный лоб.

***

Город Москва, 12 июля 1948 года      Тридцать первого марта отец был весел, много шутил. Из Тюратама приехал Яков, с Дальнего Востока - Артем. Сидели весь вечер, немного ели, немного пили. Засиделись за полночь. Когда пробило двенадцать, отец совсем развеселился, ущипнул меня за щеку, как в детстве. "А ведь сегодня - день дурака! Сегодня все дураки! А я умный! Обманул! Всех обманул! Даже ее обманул!" - Я так и не поняла, что и кого он имел в виду. Ночью я вышла в коридор и увидела свет под дверью его комнаты. Заглянула внутрь. Отец сидел перед камином и, листочек за листочком, кидал в огонь бумаги из какой-то папки. Я испугалась - отец не любил, когда за ним подсматривали. Но он заметил меня и сказал непривычно-ласково: "Иди спать, Светик. Это тебе знать не нужно. Это никому знать не нужно". Я тихо закрыла дверь и ушла. Утром первого апреля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года я переборола себя и вошла к отцу в комнату. Он лежал на постели, спокойный, со скрещенными на груди руками.      Светлана Мартынова-Сталина. "Двадцать писем внуку". Красноярск, 1973 г.

     Должно быть, слухи о том, что русские умеют и не стесняются управлять погодой, не лишены оснований. Еще вчера с полудня моросил противный мелкий дождь, а сегодня с утра небо сияло первозданной голубизной, которую накрест пересекали инверсионные следы.
     Гостиницы иностранным журналистам, видимо, специально отвели на юго-западе Москвы, чтобы, проезжая до центра города, они могли оценить масштаб строек - и что уже было сделано, и что делалось прямо сейчас. Краны вонзались в торжествующую синеву, колонны грузовиков, подобно муравьям, сновали туда-сюда с поддонами кирпича, оконными рамами, панелями перекрытий. Конечно, до пробок Лондона или Нью-Йорка русским было далеко - но Джереми Херц из "Вашингтон Пост" предлагал пари всем и каждому, что через каких-нибудь двадцать лет в Москве будет не протолкнуться.
     Такси выскочило на Октябрьскую площадь (всезнающий Херц утверждал, что раньше площадь именовалась Калужской) и покатило по улице Димитрова (Якиманка - опять-таки по сведениям американца). Здесь, в центре, раны войны были уже залечены. На месте разрушенных до основания купеческих особняков высились монументальные здания - попроще, чем довоенный ампир улицы Горького, но вполне достойные не самых окраинных районов Большого Яблока, по мнению Майкла Коэна из "Ньюсуика".
     Пролетев мимо серой громады "Дома на набережной", такси влетело на Большой Каменный мост.
     - Тут было наше посольство, - Артур Дженнингс, пожилой джентльмен из "Таймс", славился в сообществе иностранных журналистов Москвы как своей сонливостью (следствие полученной во время бомбежки Лондона контузии), так и способностью просыпаться в самый, по мнению коллег, неподходящий момент. По крайней мере, ни одна сенсация в радиусе досягаемости его фотоаппарата еще не уходила незафиксированной.
     - Иногда я думаю, что вовсе не немцы разнесли его на клочки. Знаете, Сталина всегда злило гнездо "проклятых империалистов" прямо напротив его кабинета. Так что я не удивлюсь, если русские не пожалели пару грузовиков динамита, чтобы под шумок подарить своему премьеру маленькую радость. Я жалею, что в момент, когда посольство взлетело на воздух, находился в Мурманске.
     Все засмеялись, кроме водителя. Возможно, он и был агентом ГеПеУ, знающим английский по должности, но виду не подал.
     Стены Кремля, освобожденные от земляных насыпей, больше не напоминали своей беззубостью рот нищей старухи. Разве что треть зубцов немного отличалась по тону от остальной стены, впрочем, со временем разница обещала сойти на нет. Правда, башни, лишенные островерхих шатров, потеряли свою восточную экзотику и почти не отличались от башен обычных европейских замков. Именно поэтому никто не хотел заключать с Херцем пари на то, что русские, дай им время, восстановят башни в прежнем виде - все были уверены в этом и так.
     Слева от моста буравила небо целая пачка кранов. Что русские собирались строить на месте знаменитого "Форта Сталин", пока не знал никто, то ли восстанавливали собор, то ли возобновили стройку "Palace of Soviets". Вот тут основание для пари было - Коэн ставил на собор, упирая на символизм, Херц - на дворец, упирая на символизм же. Дело явно шло к тому, что кто-то из них в ближайшее время станет на десяток долларов богаче, а кто-то беднее на ту же сумму.
     Около сверкающего новой крышей и свежей краской Манежа такси остановилось - движение по площади было закрыто. Таксист выписал квитанцию, несмотря на дежурные возражения, отсчитал сдачу. Всю мелочь у Херца выкупил Коэн - его сын коллекционировал экзотические монетки. Дженнингс выбрался из машины последним, стремительная "Победа" с прогазовочкой рванула с места и влилась в поток.
     Через площадь к мосту Кутафьей башни шел народ - мужчины в пиджаках и военной форме, женщины в ситцевых платьях и военной форме же. Коэн заметил, что снимки русских женщин "in uniform" - а кое-кто из них имел на погонах по два просвета, Коэн клялся, что видел даже женщину-генерала, - будут настоящей красной тряпкой для американских феминисток. Херц пошутил, что говорить о красных тряпках в самом логове коммунистов небезопасно.
     Дженнингс смотрел на стоящие рядами танки - те самые, со вчерашнего парада. Он помнил и берлинский парад сорок четвертого, где приземистые стремительные "Forty-Three" - русские танкисты, как ему сказали, называли их "крокодилами", произвели фурор среди военных миссий союзников. Рядом стояли довершившие тогда моральный разгром тяжелые "Сталины" - впрочем, союзникам пришлось легче, чем немцам до того - для них разгром был только моральным.
     На этот раз русские выставили кое-что новенькое - помимо шести- и восьмидюймовых гаубиц на тяжелых шасси, чуть поодаль стояли зенитные спарки и меньшего калибра счетверенки, тяжелые бронетранспортеры, из распахнутых и на всякий случай зафиксированных люков которых доносился детский гомон: "По фашистским гадам - ого-о-онь!" Чуть дальше, уже за легкими заграждениями, на дощатых постаментах, расположились прошедшие вчера косяком над Красной площадью ноздрястые реактивные "МиГи" и тяжелые "Ильюшины"
     Он поднял прошедший с ним (в буквальном смысле) и Крым, и Рим "Кодак" с мощным телеобъективом - перед Кремлем пленку стоило дощелкать. Стоящий рядом с тяжелой артиллерийской установкой в качестве гида военный с погонами лейтенанта нахмурил было брови, но, увидев карточки "Пресса", развернулся обратно к машине, с беспокойством наблюдая за оседлавшими самоходку детишками. Дженнингс его отлично понимал - десяток отпущенных на каникулы школьников вполне сравнимы по разрушительной силе со стокилограммовым немецким фугасом.

     Майор Давид Пелед (прежнюю фамилию он уже и не вспоминал, да и сталь здесь и сейчас была важнее золота) внимательно оглядывал оливковую рощу в пятистах метрах к югу. Появившиеся на ее краю "Тетрархи" с черными пальмами в белом круге явно напрашивались на гостинец в бочину. Слишком явно напрашивались. Значит, подождем. "Без команды не стрелять. Урою!" - в бою наскоро выученный иврит мгновенно забывался, впрочем, даже командир второго танка его бригады, сабра, уже перестал кривить физиономию и даже русский язык выучил незаметно для себя и вопреки своим принципам - признал авторитет "шель харуси".
     Ага. Вон они, родимые. Две "четверы" в глубине рощицы. Что-то слишком грамотно замаскировались для арабов-то. Немцы недобитые? Похоже, да. Плевать. "Валлентайн" с "ЗиС-Ф", конечно, далеко не "Т-43", но и тут ни разу не Кёльн. Ничего. Вмазали вам под Москвой - вмажем и под Иерусалимом: "Бронебойный!"

     Здание Дворца Советов снаружи напоминало терема еще Ивана Грозного - белые стены, узкие, забранные затейливыми решетками, переходы, крытый золотом купол. Внутри же делегатов съезда и зарубежных гостей встречали высокие просторные залы, широкие лестницы и эскалаторы. Впрочем, до эскалаторов еще надо было добраться. Дольше всех мурыжили Коэна - тот никак не хотел расставаться со своей гордостью - портативным магнитофоном.
     Впрочем, русские полицейские были максимально корректными и при том совершенно непрошибаемыми. "К сожалению, мистер Коэн, мы вынуждены настаивать, чтобы вы сдали вашу технику в камеру хранения. Мистер Дженнингс, ваш фотоаппарат можете положить сюда, вы получите его после проверки. Это займет не более пяти минут. Надеюсь, пленки в аппарате нет? Спасибо. Что же касается стенограмм заседаний - то все открытые материалы съезда будут раздаваться по предъявлению аккредитационного удостоверения в отделе прессы оргкомитета, второй этаж, комната двести пять. Будьте добры".
     Красный от возмущения Коэн догнал Херца и Дженнингса уже перед входом в ложу для корреспондентов, ругая русскую паранойю на чем свет стоит, на что Дженнингс резонно заметил, что сама по себе открытость большевиков беспрецедентна - до того коммунисты допускали на свои съезды только репортеров коммунистических же газет. Немедленно возник жаркий спор - с чем это может быть связано. Сошлись на том, что русские планируют какую-то сенсацию, но вот какую - было неясно.
     Свои места нашли быстро - организаторы были предусмотрительны, на каждой карточке был отпечатан ряд и номер кресла. Так что обычный журналистский бардак длился каких-нибудь пятнадцать минут, не больше.
     Внизу уже волновался громадный зал, сверкали ордена - и на военной форме, и на гражданских пиджаках. Внезапно гомон стих, зал взорвался аплодисментами - на сцену выходили члены президиума. Херц сразу начал записывать порядок шествия: гадание на таких вот вторичных признаках - кто и в каком порядке поднялся на трибуну и кто где сидел, считалось важным подспорьем в определении раскладов внутри русского руководства. Дженнингс такой ерундой не занимался, но про себя заметил любопытную деталь - "старая гвардия" и молодые, выросшие за время войны и послевоенного постановления - Устинов, Громыко, Косыгин, самый молодой, но, похоже, самый зубастый из них Андропов, сидели по разным сторонам трибуны. Внутри этих групп головы склонялись друг к другу, метались шепотки, усмешки - особенно в "молодой" части. Но вот между групп общение ограничивалось настороженными взглядами. А в центре с видом рефери на ринге царил поблескивающий пенсне Берия. Почему-то в мозгу Дженнингса само собой всплыла фраза - "Хранитель печатей". Н-да. Очень интересно. Дженнингс задумался и не заметил, как уснул. Разбудила его очередная буря оваций - свое место в президиуме занял Сталин, но буря сошла на нет и старая контузия взяла свое, тем более что тягомотные доклады мандатной и прочих комиссий действовали не хуже патентованного снотворного.

     "Иван-виллис" подскочил к золотящемуся свежим деревом зданию правления и скрипнул тормозами. Василий заглушил мотор, оставив машину на передаче. Засунутый за широкий ремень рукав гимнастерки колыхало ветерком. Распахнул дверь, пошаркал сапогами по тряпке.
     - А, председатель! Давай быстрее, сейчас начнется! Танюха твоя побежала народ собирать! - Колька Гостев склонился к немецкой танковой рации, ловя волну. Убегающий за ворот тельняшки шрам пылал алым - не иначе успел принять "наркомовскую норму". Ладно, хрен с тобой, морячок - сегодня разноса не будет. В репродукторе, подключенном на живую нитку, заскрежетало, потом густой, сочный голос Левитана заполнил все помещение: "Внимание, внимание! Говорит Москва..."

     Очередной взрыв оваций, перешедший в аналог знаменитой русской артиллерийской подготовки, снова вырвал Дженнингса из объятий сна. Сталин шел к трибуне сквозь грохот аплодисментов, как танк его имени через метель. Поднялся на возвышение, полминуты стоял, подняв руку, улыбаясь в усы. Потом нахмурился, махнул рукой - дескать, хватит. Зал продолжал неистовствовать, крики и овации не стихали. Вождь опустил руку, перевернул несколько бумажек, откашлялся. Это помогло, хотя и не сразу. Рев стих - сначала до простого шума, потом совсем.
     - Дорогие товарищи! Сегодняшний съезд - итоговый. Итоговый потому что на нем мы можем подвести итоги самой страшной войны, в которой наш советский народ вышел победителем.
     Зал снова взорвался было, но Сталин продолжал:
     - Почему мы считаем эту войну самой страшной? Казалось бы, тридцать лет назад, в разгар Гражданской войны, речь также шла о существовании Советского государства. Почему же мы считаем Великую Отечественную войну и Великой, и Отечественной, а Гражданскую ни Великой, ни Отечественной - не называем? Потому что на этот раз речь шла не о том, какой строй будет установлен в нашей стране, а о том, будет ли существовать наша страна дальше. Материалы Нюрнбергского процесса, документы из архивов гитлеровской Германии прямо свидетельствуют о том, что, согласно планам Германии, планам Гитлера, наша страна должна была перестать существовать, наш народ должен был перестать существовать.
     Сталин обвел взглядом зал и продолжил:
     - Однако наш народ, советский народ, не согласился с такой перспективой. Наш народ знал, что за его спиной - многие века истории русского народа и других народов, строивших наше государство, формировавших его границы, защищавших наше государство от иноземных захватчиков. И наш народ не мог согласиться с тем, чтобы на нас, на нашем поколении эта великая история закончилась.
     Зал слушал.
     - Однако одного желания было бы недостаточно против той силы, которую собрала гитлеровская Германия для нападения на нашу страну. Для того чтобы остановить агрессию, одного несогласия с планами агрессора - недостаточно. Нужны веские аргументы - танки, самолеты, снаряды, бомбы и, главное, подготовленные люди, ведь без смелых и умелых людей танки, самолеты и все прочее - всего-навсего груда железа. Многие помнят, что в Первую мировую войну царская Россия не смогла подготовить ни техники, ни людей, количеством и качеством достаточным, чтобы победить кайзеровскую Германию. Даже несмотря на то, что кайзеровская Германия вела войну на два фронта. Советский Союз и Коммунистическая партия подготовили людей, которые смогли сломать хребет гитлеровской Германии. Советский Союз и Коммунистическая партия дали этим людям оружие, которое дало им возможность сломать хребет гитлеровской Германии.
     Коэн хмыкнул. Строго говоря, Германия и в этот раз вела войну на два фронта, сначала в Средиземноморье, последние полгода, полгода агонии - во Франции. Если уж на то пошло - на один фронт Германия воевала как раз в сороковом, и этот фронт был на западе. Но доля правды в словах Сталина была - безжалостная статистика показывала, что восемьдесят процентов вермахта и больше пятидесяти процентов люфтваффе были перемолоты на востоке.
     - Мы считаем, - продолжал Сталин, - что это не является случайным. Мы считаем, что причиной победы Советского Союза, наряду с героизмом и самопожертвованием советских людей, является социализм. Мы, коммунисты, считаем социализм и коммунизм прогрессивным строем не потому, что так написано у Маркса. Мы, коммунисты, считаем, что социализм является прогрессивным строем потому, что этот строй, наш строй, наилучшим образом позволяет обеспечить нашему народу безопасность, возможность трудиться, возможность учиться, развиваться и строить свою жизнь, лучшую жизнь. Социализм доказал это в предвоенные годы, когда позволил, несмотря на разруху, отсталость страны и ошибки - да, ошибки, заложить фундамент нашей Победы. Социализм доказал это в годы войны, когда позволил превратить страну в единый военный лагерь и уничтожить Гитлера и его приспешников, которые пользовались ресурсами всей Европы.
     Неугомонный Коэн опять пробурчал под нос, что в распоряжении Советского Союза были совсем немаленькие ресурсы США и Англии - но опять-таки, даже без учета встречного ленд-лиза, русские обошлись своими ресурсами процентов на девяносто.
     - Социализм доказал свою прогрессивность и при восстановлении страны. За четыре года мы достигли довоенного уровня гражданского производства, за четыре года мы залечили самые тяжелые раны.
     Таким образом, перед войной, во время войны и после войны социализм оказался именно тем строем, который позволил нашему народу выжить, выстоять и снова начать строить новую жизнь, строить лучшую жизнь. Теперь перед нами стоит новая задача - пользуясь преимуществами социализма, развернуть широкое мирное строительство.
     Сталин начал приводить примеры, цифры, сопоставления. Зал встречал отчет с энтузиазмом, но корреспондентам на галерке было скучно. Так и есть - старина Дженнингс уже клевал носом. Прерывающие изредка Сталина аплодисменты не набирали силы, достаточной, чтобы разбудить соню-британца. Впрочем, подумал Коэн, видимо, это все неважно. Наверняка Дженнингс проснется в самый кульминационный момент и схватит мгновение репортерской удачи за хвост. По крайней мере, так обычно и бывало.
     - Отмечу еще раз - мы считаем социализм лучшим строем. Мы считаем, что именно социализм позволит обеспечить развитие страны. Это наше мнение, мнение нашего народа. И мы не намерены навязывать свое мнение другим народам. И если, скажем, народы Польши, Чехословакии, Северного Китая, освобожденной от гитлеровского режима Германии или, скажем, граждане борющегося против британского колониализма и реакционного арабского феодализма Израиля решат, что социализм является наиболее подходящим для них строем, - мы поделимся с ними нашим опытом. Потому что наш опыт - это успешный опыт, несмотря на все ошибки, в которые мы, будучи первопроходцами в деле построения социализма, вляпались.
     Слово "вляпались" Сталин произнес смачно, вызвав оживление. Зал больше отреагировал на форму, на слово - а не на ту суть, которая за ним стояла. Возможно, на это расчет и был.
     - И те ошибки, в которые мы вляпались, - это тоже часть нашего опыта. Если товарищи из других стран захотят последовать нашему пути - мы поможем им уберечься от этих ошибок, от наших ошибок Но если граждане этих стран предпочтут другой строй - мы не будем навязывать им наше мнение. Единственное, что нам нужно от наших соседей - это уважение к нашему выбору и отсутствие угрозы Советскому Союзу со стороны этих стран, с территории этих стран.
     Сталин отпил из стакана, слегка подался вперед.
     - Но у нашего подхода есть и другая сторона. Мы не намерены навязывать свой строй другим, но мы никому не позволим вмешиваться в наши дела. - Коэн и Херц навострили уши, Дженнингс спал. - Советская армия доказала, что она в состоянии разгромить любого противника. Но задача не в том, чтобы разгромить противника, мало иметь возможность разгромить противника. Цена разгрома противника может быть высока, очень высока. Мы были этому свидетелями. Задача в том, чтобы ни у одного противника, которого не устраивает существование Советского Союза, который хотел бы разрушить, уничтожить нашу страну, не возникло бы даже мысли об этом. Чтобы цена стала неприемлемой уже для него. Есть мнение, основу решения этой задачи мы обеспечили.
     Напряжение в зале и в ложе прессы достигло предела. Неужели...
     - Центральный Комитет Коммунистической партии и Советское Правительство официально заявляют, что вчера, одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок восьмого года, в девять часов тридцать минут по Московскому времени, на одном из военных полигонов Советского Союза был испытан первый советский ядерный боеприпас. Испытание прошло успешно, мощность взрыва, по данным наших ученых, составила двадцать килотонн. Теперь мы со всей ответственностью можем сказать...
     Окончание фразы потонуло в реве оваций. Журналисты повскакали со своих мест, добрых две дюжины корреспондентов столпились в дверях, стремясь проскочить перед носом конкурентов. По коленям клюющего носом Дженнингса как будто пронеслись все четыре немецких танковых группы образца сорок первого года разом. Он вскинул голову и увидел торжествующий взгляд обернувшегося Херца: "На этот раз, старина, ты проспал главную сенсацию". Через тридцать секунд в ложе остались только сам Дженнингс и невозмутимый китаец, внимательно конспектирующий речь. Тридцатью метрами ниже Герой Социалистического Труда (по секретному списку) Игорь Васильевич Курчатов усмехнулся про себя: "Как же, первый. Третий уже, слава богу. Первый серийный - это да. Впрочем, товарищу Сталину виднее".

     Генерал-майор Джугашвили прильнул к перископу.
     - Предварительная!
     - Есть предварительная!
     - Главная... Подъем!
     Тяжелый рев ворвался в бункер, яростное пламя слепило даже сквозь узкие щели.
     - Есть контакт подъема!
     - Пять секунд полет нормальный!
     - Десять секунд...
     Сначала ослепительная вспышка резанула генерала и всех в бункере по глазам, потом накатился, слава богу, ослабленный расстоянием звук взрыва.
     - Ч-черт. Как знал, что опозоримся. И как раз во время съезда.
     - Не нервничайте, товарищ Глушко. Телеметрия прошла?
     - Прошла.
     - Значит, проанализируем и попытаемся еще раз. И еще столько раз, сколько будет нужно. А что до съезда... Знаете, я подумываю о том, чтобы прямо запретить запуски во время праздников и прочих... значимых политических событий. Чтобы не было соблазна "преподнести подарок".
     - Это тут ни при чем. Никто никого не торопил. Просто - не выходит пока.
     - Выйдет, товарищ Королев. Обязательно выйдет.

     Председатель звонил в колокольчик, но зал не умолкал. Наконец, ураган стих.
     - ... Теперь мы с уверенностью можем сказать любому агрессору: "Суньтесь к нам - и в течение считаных часов вы получите такой ответ, что никогда, ничего и никуда вы, господа, сунуть уже не сможете!"
     Зал снова бушевал. Дженнингс сидел спокойно. Смысла срываться с места и бежать к ближайшему телефону он не видел. Во-первых, ему не угнаться за более молодыми и полными сил конкурентами. Во-вторых, он готов был поставить любимую фотокамеру против пары пенсов, что прежде, чем первый из быстроногих олухов добежит до комнаты прессы, где их уже дожидаются телефоны, сообщение ТАСС с заявлением Сталина и подробным (насколько это, конечно, возможно) отчетом об испытаниях заставит раскалиться все телетайпы мира. Ну и, в-третьих, он был уверен, что раз уж его угораздило проснуться - главная сенсация еще впереди.
     - Это - большая победа наших ученых и инженеров, рабочих и военных. Это - большая победа всех трудящихся страны. Смысл этой победы не только в том, что теперь мы можем спокойно заниматься мирным трудом, но и в том, что мы сможем облегчить этот труд. В ближайшее время в Советском Союзе начнется сооружение первой в мире атомной электростанции. Мы предпочитаем строить атомные электростанции, а не атомные бомбы. Хотя атомные бомбы мы тоже вынуждены строить. Однако мне хотелось бы особо подчеркнуть роль теории - передовой физической теории - в овладении ядерной энергией. Несколько веков весь мир использовал так называемую классическую физику. Эта физика, эта теория успешно работала, позволив обществу развиться почти до нашего современного состояния. Но с развитием техники, с развитием практики стало ясно, что теория уже не объясняет всей сложности мира. Некоторые попытались закрыть глаза на эти несоответствия, целые разделы современной физики были волюнтаристски объявлены неправильными, "неарийскими". Думается, все поняли, о ком я говорю и как этот "кто-то" кончил.
     Смех в зале.
     - Значит ли это, что классическая физика неверна? Нет, не значит. Классическая теория описывает простые системы, классическая теория подтверждена всей практикой до конца прошлого века. Поэтому классическая теория в условиях до конца девятнадцатого века является верной. Но классическая физика является неверной в новых условиях, в условиях, когда мы в состоянии использовать энергию атомных ядер, когда мы в состоянии разгонять ядра и атомы почти до скорости света. В этих условиях классическая физика не может служить фундаментом для новой, сложной техники, такой, как атомная бомба. Старая теория служит основой для новой, но старая теория не работает в новых условиях. Мы, творчески используя диалектический материализм, можем уверенно заявить, что это - общий закон познания, который относится не только к физической теории, но и к теории общества. Мы, коммунисты, должны учитывать этот закон.
     По залу пробежала волна ропота. "Старая гвардия" в президиуме смотрела... в общем, мрачновато. Молодые волки приоскалили клыки.
     - Но кроме теории, есть еще и житейский опыт. Этот опыт говорит нам, что старые теории уступают новым, только когда уходят приверженцы этих старых теорий. Тогда их место занимают их молодые наследники, приверженцы более совершенных теорий. Причем мудрые приверженцы старых теорий уступают дорогу молодым, не дожидаясь, пока их вынесут из их кресел вперед ногами. Наша страна изменилась. Наша страна победила в страшной войне, наша страна создала передовую науку, передовое общество. Мы добились этого. У нас была слабая промышленность - теперь у нас сильная промышленность. Наш рабочий класс был слабо образован - теперь у нас образованный рабочий класс. Нашу техническую интеллигенцию можно было пересчитать по пальцам - теперь наша советская техническая интеллигенция становится важной производительной силой. Теперь перед страной стоят новые задачи, более сложные задачи. Мне бы хотелось, - Сталин запнулся, он не привык говорить "я", "мне", - мне бы хотелось участвовать в решении этих задач. Но я уверен - мы подготовили отличную смену. Наши дети, дети нашего поколения вынесли на плечах войну и готовы двигать страну дальше.
     Зал замер.
     - Поэтому я прошу партию принять мою отставку с поста Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии. Я обращаюсь к нашим сыновьям и нашим дочерям. Теперь судьба Советского Союза - в ваших руках. Держите ее крепко. Передайте ее внукам - могучей и процветающей. И воспитайте ваших внуков такими, чтобы они могли сберечь и преумножить уже ваши труды.
     Зал не дышал. Дженнингс оторвался от фотоаппарата. Он знал, что его снимок будет включен в летопись находящегося в своем расцвете века. Один из титанов, старый, седой человек, стоял на трибуне, склонив голову. Мыслей человека Дженнингс не слышал. А если бы слышал - не понял бы все одно. "Ты - сделал что мог, собачий парикмахер. Теперь - была моя очередь. А потом - снова будет ваша".

     Памятник стоял в стороне от шоссе, на пересечении двух грунтовых дорог, что называется - местного значения. Бетонная глыба безо всякой облицовки, бетонные, грубо обозначенные бревна у подножия. Наверху, на трехметровой высоте, рвалась в небо полуторка. Военного выпуска - угловатые крылья, единственная фара. Деревянная (правда, покрытая лаком - для сохранности) кабина. Стекла - целы, отливают синевой, но пробоины в бортах и в кабине обведены красным. Из-под кузова вылетали и ныряли обратно стрижи, жаворонки в полях звенели с высоты.
     Наташа стояла и смотрела на машину. Долго. Потом наклонилась, положила на бетонную "лежневку" букет полевых цветов. Выпрямилась. Задумчиво погладила рукой выбитую в бетоне звезду. Повернулась и пошла по дороге. Небо было голубым и безоблачным.

Москва - Томск - Смоленск - Москва 2002-2008 гг.

Конец.