Литературное чтиво Выпуск No 45 (470) от 2007-06-14    Борис АКУНИН "ТУРЕЦКИЙ ГАМБИТ" Глава 12,    в которой события принимают неожиданный оборот "Петербургские ведомости", 8(20) января 1878 г.      ТУРКИ ПРОСЯТ МИРА!      После Капитуляции Вессель-паши, после взятия Филиппополя и сдачи древнего Адрианополя, распахнувшего вчера ворота перед казаками Белого Генерала, участь войны окончательно решилась, и сегодня утром в расположение наших доблестных войск прибыл поезд с турецкими парламентерами. Состав задержан в Адрианополе, а паши переправлены в штаб главнокомандующего, квартирующего в местечке Германлы. Когда глава турецкой делегации 76-летний Намык-паша ознакомился с предварительными условиями мира, то в отчаянии воскликнул: "Votre arm. Je est victorieuse, votre ambition est satisfaite et la Turkic est d'Jtruite! {Ваша армия победила, ваше честолюбие удовлетворено, а Турции более не существует! (фр.)}" Что ж, скажем мы, туда ей, Турции, и дорога.      Так толком и не попрощались. На крыльце "походного дворца" Варю подхватил Соболев, околдовал магнетизмом славы и успеха, увез в свой штаб праздновать победу. Эрасту Петровичу она едва успела кивнуть, а наутро его в лагере уже не было. Денщик Трифон сказал: "Уехали. Через месяц заходите".      Но месяц прошел, а титулярного советника все не было. Видимо, найти Маклафлина в Англии оказалось не так-то просто.      Не то чтобы Варя скучала - наоборот. Как снялись с плевненского лагеря, жизнь стала увлекательной. Что ни день - переезды, новые города, умопомрачительные горные пейзажи и бесконечные торжества по поводу чуть ли не ежедневных викторий. Штаб верховного переехал сначала в Казанлык, за Балканский хребет, потом еще южнее, в Германлы. Тут и зимы-то никакой не было. Деревья стояли зеленые, снег виднелся только на вершинах дальних гор.      Без Фандорина заняться было нечем. Варя по-прежнему числилась при штабе, исправно получила жалованье и за декабрь, и за январь, плюс походные, плюс наградные к Рождеству. Денег накопилось изрядно, а тратить не на что. Хотела раз в Софии купить очаровательный медный светильник (ну точь-в-точь лампа Аладдина) - какое там. Эвре и Гриднев сцепились чуть не до драки - кто преподнесет Варе безделушку. Пришлось уступить.      Да, о Гридневе. Восемнадцатилетнего прапорщика к Варе приставил Соболев. Герой Плевны и Шейнова был денно и нощно занят ратными трудами, но про Варю не забывал. Когда удавалось вырваться в штаб, непременно заглядывал, присылал гигантские букеты, приглашал на праздники (Новый Год вот дважды встречали - по западному стилю и по-русски). Но и этого настырному Мишелю было мало. Откомандировал в Варино распоряжение одного из своих ординарцев - "для помощи в дороге и защиты". Прапорщик сначала дулся и смотрел на начальство в юбке волчонком, но довольно быстро приручился и, кажется, даже проникся романтическими чувствами. Смешно, но лестно. Гриднев был некрасив (красивого стратег Соболев не прислал бы), но мил и по-щенячьи пылок. Рядом с ним двадцатидвухлетняя Варя чувствовала себя женщиной взрослой и бывалой.      Положение у нее было довольно странное. В штабе ее, судя по всему, считали Соболевской любовницей. Поскольку отношение к Белому Генералу было восторженно-всепрощающее, никто Варю не осуждал. Напротив, частица Соболевского сияния как бы распространялась и на нее. Пожалуй, многие офицеры даже возмутились бы, узнав, что она смеет отказывать преславному Ахиллесу во взаимности и хранит верность какому-то жалкому шифровальщику.      С Петей, по правде говоря, складывалось не очень. Нет, он не ревновал, сцен не устраивал. Однако после несостоявшегося самоубийства Варе с ним стало трудно. Во-первых, она его почти не видела - Петя "смывал вину" трудом, поскольку смыть вину кровью в шифровальном отделе было невозможно. Дежурил по две смены подряд, спал там же, на складной койке, в клуб к журналистам не ходил, участия в пирушках не принимал. И Рождество, и сочельник пришлось отмечать без него. При виде Вари его лицо загоралось тихой, ласковой радостью. А говорил с ней, словно с иконой Владимирской Богоматери: и светлая она, и единственная надежда, и без нее он совсем пропал бы.      Жалко его было безумно. И в то же время все чаще подступал неприятный вопрос: можно ли выходить замуж из жалости? Получалось, что нельзя. Но еще немыслимей было бы сказать: "Знаешь, Петенька, я передумала и твоей женой не стану". Это все равно что подранка добить. В общем, куда ни кинь, все клин.      В кочевавшем с места на место пресс-клубе по-прежнему собиралась многочисленная компания, но уже не такая шумная, как в незабвенные зуровские времена. В карты играли умеренно, по-маленькой. Шахматные партии с исчезновением Маклафлина вовсе прекратились. Об ирландце журналисты не поминали, во всяком случае при русских, однако двое остальных британских корреспондентов были подвергнуты демонстративному бойкоту и бывать в клубе перестали.      Случались, конечно, и попойки, и скандалы. Дважды чуть не дошло до кровопролития, и оба раза, как на грех, из-за Вари.      Сначала, еще в Казанлыке, один заезжий адъютантик, не вполне разобравшийся в Варином статусе, неудачно пошутил: назвал ее "герцогиней Мальборо", явно намекая на то, что "герцог Мальборо" - Соболев. Д'Эвре потребовал от наглеца извинений, тот спьяну заартачился, и пошли стреляться. Вари тогда в шатре не было, а то она, конечно, прекратила бы этот дурацкий конфликт. Но ничего, обошлось: адъютантик промазал, д'Эвре ответным выстрелом сбил ему с головы фуражку, после чего обидчик протрезвел и признал свою неправоту.      В другой раз к барьеру вызвали уже самого француза, и опять за шутку - но на сей раз, на взгляд Вари, довольно смешную. Это было уже после того, как ее повсюду стал сопровождать юный Гриднев. Д'Эвре опрометчиво заметил вслух, что "мадемуазель Барбара" теперь похожа на Анну Иоанновну с арапчонком, после чего прапорщик, не устрашившись грозной репутации корреспондента, потребовал от него немедленной сатисфакции. Поскольку сцена произошла в Варином присутствии, до пальбы не дошло. Гридневу она велела помалкивать, а д'Эвре - взять свои слова обратно. Корреспондент тут же покаялся, признав, что сравнение неудачно и monsieur sous-lieutenant {Господин младший лейтенант (фр.)} скорее напоминает Геркулеса, захватившего керинейскую лань. На том и помирились.      Временами Варе казалось, что д'Эвре бросает на нее взоры, которые можно растолковать только в одном смысле, однако внешне француз держался сущим Баярдом. Как и другие журналисты, он по нескольку дней пропадал на передовой, и виделись они теперь реже, чем под Плевной. Но однажды произошел у них наедине некий разговор, который Варя впоследствии восстановила по памяти и слово в слово записала в дневнике (после отъезда Эраста Петровича почему-то потянуло писать дневник - должно быть, от безделья).      Сидели в придорожной корчме, на горном перевале. Грелись у огня, пили горячее вино, и журналиста немножко развезло с мороза.      - Ах, мадемуазель Барбара, если бы я был не я, - горько усмехнулся д'Эвре, не ведая, что почти дословно повторяет обожаемого Варей Пьера Безухова. - Если бы я был в ином положении, с иным характером, с иной судьбой... - Он посмотрел на нее так, что сердце у Вари в груди запрыгало, как через скакалку. - Я бы непременно посоперничал с блистательным Мишелем. Как, был бы у меня против него хоть один шанс?      - Конечно, был бы, - честно ответила Варя и спохватилась - это прозвучало как приглашение к флирту. - Я хочу сказать, что у вас, Шарль, было бы шансов не меньше и не больше, чем у Михаила Дмитриевича. То есть никаких. Почти.      А "почти" все-таки прибавила. О ненавистное, неистребимое, женское!      Поскольку д'Эвре казался расслабленным, как никогда, Варя задала вопрос, давно ее интересовавший:      - Шарль, а есть ли у вас семья?      - Вас, конечно, на самом деле интересует, есть ли у меня жена? - улыбнулся журналист.      Варя смутилась:      - Ну, не только. Родители, братья, сестры...      Собственно, зачем лицемерить, одернула себя она. Совершенно нормальный вопрос. И решительно добавила:      - Про жену, конечно, тоже хотелось бы знать. Вот Соболев не скрывает, что женат.      - Увы, мадемуазель Барбара. Ни жены, ни невесты. Нет и никогда не было. Не тот образ жизни. Интрижки, разумеется, случались - говорю вам об этом без стеснения, потому что, вы женщина современная и лишены глупой жеманности. (Варя польщенно улыбнулась). А семья... Только отец, которого я горячо люблю и по которому очень скучаю. Он сейчас во Франции. Когда-нибудь расскажу вам о нем. После войны, ладно? Это целая история.      Итак, выходило, что все-таки неравнодушен, но соперничать с Соболевым не желает. Верно, из гордости.      Однако это обстоятельство не мешало французу поддерживать с Мишелем дружеские отношения. Чаще всего д'Эвре пропадал именно в отряде у Белого Генерала, благо тот постоянно находился в самом авангарде наступающей армии, и корреспондентам там было чем поживиться.      В полдень 8 января Соболев прислал за Варей трофейную карету с казачьим конвоем - пригласил пожаловать в только что занятый Адрианополь. На мягком кожаном сиденье лежала охапка оранжерейных роз. Собирая эту растительность в букет, Митя Гриднев изорвал шипами новенькие перчатки и очень расстроился. По дороге Варя его утешала, из озорства пообещала отдать свои (у прапорщика были маленькие, девичьи руки). Митя насупил белесые брови, обиженно шмыгнул носом и с полчаса дулся, моргая длинными, пушистыми ресницами. Пожалуй, ресницы - вот единственное, с чем заморышу повезло, думала Варя. Такие же, как у Эраста Петровича, только светлые. Далее мысли естественным образом переключились на неведомо где скитающегося Фандорина. Скорей бы уж приезжал! С ним... Спокойней? Интересней? Так сразу и не определишь, но определенно с ним лучше.      Доехали, когда уже смеркалось. Город притих, на улицах ни души, лишь звонко цокали копытами конные разъезды, да грохотала подтягивавшаяся по шоссе артиллерия.      Временный штаб находился в здании вокзала. Еще издали Варя услышала бравурную музыку - духовой оркестр играл "Славься". Все окна в новом, европейского типа здании светились, на привокзальной площади горели костры, деловито дымились трубы походных кухонь. Больше всего Варю поразило то, что у платформы стоял самый что ни на есть обычный пассажирский поезд: аккуратные вагончики, паровоз мирно попыхивает - словно и нет никакой войны.      В зале ожидания, разумеется, праздновали. Вокруг наскоро сдвинутых разномастных столов с нехитрой снедью, но значительным количеством бутылок пировали офицеры. Когда Варя с Гридневым вошли, все как раз грянули "ура", подняв кружки и обернувшись к столу, за которым сидел командир. Знаменитый белый китель генерала резко контрастировал с черными армейскими и серыми казачьими мундирами. Кроме самого Соболева за почетным столом сидели старшие военачальники (из них Варя знала только Перепелкина) и д'Эвре. Лица у всех были веселые, раскрасневшиеся - кажется, праздновали уже давно.      - Варвара Андреевна! - закричал Ахиллес, вскакивая. - Счастлив, что сочли возможным! "Ура", господа, в честь единственной дамы!      Все встали и заорали столь оглушительно, что Варя испугалась. Никогда ее еще не приветствовали таким активным образом. Не зря ли она приняла приглашение? Баронесса Врейская, начальница походного лазарета, с персоналом которого квартировала Варя, предупреждала своих подопечных:      - Mesdames, держитесь подальше от мужчин, когда те разгорячены боем или, того пуще, победой. В них просыпается атавистическая дикость, и любой мужчина, хоть бы даже выпускник Пажеского корпуса, на время превращается в варвара. Дайте им побыть в мужской компании, поостыть, и тогда они снова примут цивилизованный облик, станут контролируемы.      Впрочем, ничего особенно дикого кроме преувеличенной галантности и чрезмерно громких голосов Варя в соседях по столу не заметила. Посадили ее на самое почетное место - справа от Соболева. С другой стороны оказался д'Эвре.      Выпив шампанского и немного успокоившись, она спросила:      - Мишель, скажите, что это там за поезд? Я уже не помню, когда в последний раз видела, чтоб паровоз стоял на рельсах, а не валялся под откосом.      - Так вы ничего не знаете! - вскричал молодой полковник, сидевший с края стола. - Война закончилась! Сегодня из Константинополя прибыли парламентеры! По железной дороге, как в мирное время!      - И сколько их, парламентеров? - удивилась Варя. - Целый состав?      - Нет, Варенька, - пояснил Соболев. - Парламентеров только двое. Но турки так испугались падения Адрианополя, что, не желая терять ни минуты, просто прицепили штабной вагон к обычному поезду. Без пассажиров, разумеется.      - А где парламентеры?      - Отправил в экипажах к великому князю. Дорога-то дальше взорвана.      - Ах, сто лет не ездила по железной дороге, - мечтательно вздохнула она. - Откинуться на мягкое сиденье, раскрыть книжку, попить горячего чаю... За окном мелькают телеграфные столбы, колеса стучат...      - Я бы вас прокатил, - сказал Соболев, - да жаль маршрут ограничен. Отсюда только в Константинополь.      - Господа, господа! - воскликнул д'Эвре. - Пгекасная идея! La guerre est en fait fini {Война фактически окончена (фр.)}, тугки не стгеляют! А на паговозе, между пгочим, тугецкий флаг! Не пгоехаться ли до Сан-Стефано и обгатно? Aller et retour {Туда и обратно (фр.)}, a, Мишель? - Он окончательно перешел на французский, все более распаляясь. - Мадемуазель Барбара прокатится в мягком вагоне, я напишу шикарный репортаж, а с нами съездит кто-нибудь из штабных офицеров и посмотрит на турецкие тылы. Ей-богу, Мишель, пройдет как по маслу! До Сан-Стефано и обратно! Им и в голову не придет! А если и придет, стрелять все равно не посмеют - ведь у вас их парламентеры! Мишель, из Сан-Стефано огни Константинополя, как на ладони! Там загородные виллы турецких везиров! Ах, какой шанс!      - Безответственность и авантюризм, - отрезал подполковник Перепелкин. - Надеюсь, Михаил Дмитриевич, у вас хватит благоразумия не соблазниться.      Сухой, неприятный человек Еремей Перепелкин. По правде говоря, за минувшие месяцы Варя успела проникнуться к нему живейшей неприязнью, хоть и принимала на веру якобы непревзойденные деловые качества Соболевского начальника штаба. Еще бы он не усердствовал! Шутка ли - меньше чем за полгода из капитанов в подполковники скакнул, да еще "Георгия" сорвал, анненскую шашку за боевое ранение. И все благодаря Мишелю. А смотрит волком, как будто Варя у него что-нибудь украла. Впрочем понятно - ревнует, хочет, чтоб Ахиллес ему одному принадлежал. Как там, интересно, у Еремея Ионовича по части казанзакинского греха? Однажды в разговоре с Соболевым она даже позволила себе ехидный намек на эту тематику - Мишель так хохотал, что даже закашлялся.      Однако на сей раз противный Перепелкин был абсолютно прав. "Прекрасная идея" Шарля показалась Варе сущей дикостью. Впрочем, у пирующих вздорный прожект получил полную поддержку: один казачий полковник даже хлопнул француза по спине и назвал "отчаянной башкой". Соболев улыбался, но пока молчал.      - Пустите меня, Михаил Дмитриевич, - попросил бравый кавалерийский генерал (кажется, его фамилия была Струков). - Посажу по вагонам своих казачков, прокатимся с ветерком. Глядишь, еще какого-нибудь пашу в плен захватим. А что, имеем право! Приказа о прекращении военных действий пока не поступало.      Соболев взглянул на Варю, и она заметила, что глаза его засветились каким-то особенным блеском.      - Э нет, Струков. Хватит с вас Адрианополя. - Ахиллес хищно улыбнулся и повысил голос. - Слушайте мой приказ, господа! - В зале тут же стало очень тихо. - Я переношу свой командный пункт в Сан-Стефано! Третий егерский батальон посадить по вагонам. Пусть набьются, как селедки в бочку, но чтоб все до одного влезли. В штабном вагоне поеду сам. Затем поезд немедленно вернется в Адрианополь за подкреплениями и будет курсировать по маршруту безостановочно. Завтра к полудню у меня будет целый полк. Ваша задача, Струков, - прибыть туда же с кавалерией не позднее завтрашнего вечера. Пока же мне хватит батальона. По разведывательным донесениям, боеспособных турецких войск впереди нет - только султанская гвардия в самом Константинополе, а ее дело - охранять Абдул-Гамида.      - Не турок надо опасаться, ваше превосходительство, - скрипучим голосом сказал Перепелкин. - Турки вас, предположим, не тронут - выдохлись. Но вот главнокомандующий по головке не погладит.      - А это еще не факт, Еремей Ионович, - хитро прищурился Соболев. - Все знают, что Ак-паша сумасброд, на сие многое списать можно. В то же время известие о занятии константинопольского пригорода, поступившее в самый разгар переговоров, может оказаться его императорскому высочеству очень даже кстати. Вслух выбранят, а втихую спасибо скажут. Уж не раз бывало. И извольте-ка не дискутировать после отдания приказа.      - Absolument! - восхищенно покачал головой д'Эвре. - Un tour de genie, Michel! {Безусловно! Гениальный ход, Мишель! (фр.)} Получается, что моя идея была не самая пгек'асная. Гепогтаж будет лучше, чем я думал.      Соболев поднялся, церемонно предложил Варе руку:      - Не угодно ли взглянуть на огни Константинополя, Варвара Андреевна?      Состав несся сквозь тьму быстро, Варя едва успевала прочесть названия станций: Бабаэски, Люлебургаз, Чорлу. Станции как станции - такие же, как где-нибудь на Тамбовщине, только не желтые, а белые. Огоньки, стройные силуэты кипарисов, один раз сквозь железное кружево моста блеснула лунная полоса реки.      Вагон был удобный, с плюшевыми диванами, с большим столом красного дерева. Конвойцы и белая соболевская кобыла Гульнора расположились в отсеке для свиты. Оттуда то и дело доносилось ржание - Гульнора все не могла успокоиться после нервного процесса погрузки. В салоне ехали сам генерал, Варя, д'Эвре и несколько офицеров, в том числе и Митя Гриднев, мирно спавший в углу. Офицеры толпились вокруг Перепелкина, отмечавшего по карте продвижение поезда, и курили, корреспондент писал что-то в блокноте, а Варя с Соболевым стояли поодаль, у окна, и вели непростой разговор.      -... Я думал, это любовь, - вполголоса исповедывался Мишель, вроде бы глядя в черноту за окном, но Варя-то знала, что на самом деле он смотрит на ее отражение в стекле. - Впрочем, не стану вам врать. Про любовь не думал. Моя главная страсть - честолюбие, все остальное потом. Так уж устроен. Но честолюбие не грех, если устремлено к высокой цели. Я верю в звезду и судьбу, Варвара Андреевна. Звезда у меня яркая, а судьба особенная. Это я сердцем чувствую. Еще когда юнкером был...      - Вы про жену начали рассказывать, - мягко вернула его Варя к интересному.      - Ах да. Женился из честолюбия, каюсь. Ошибку совершил. Из честолюбия можно под пули лезть, жениться - ни в коем случае. Ведь как сложилось? Вернулся из Туркестана. Первые лучи славы, но все равно - выскочка, парвеню, черная кость. Дед из нижних чинов выслужился. А тут княжна Титова. Род от Рюрика. Прямиком из гарнизона - да в высшее общество. Как не соблазниться?      Соболев говорил отрывисто, горько и, кажется, искренне. Варя искренность оценила. И еще, конечно, догадывалась, к чему дело идет. Могла бы вовремя остановить, увести разговор в сторону, но не хватило характера. А у кого бы хватило?      - Очень скоро я понял, что в высшем обществе мне делать нечего. Климат не для моего организма. Так и жили - я в походах, она в столице. Кончится война, потребую развода. Могу себе позволить, заслужил. И никто не осудит - как-никак герой. - Соболев лукаво улыбнулся. - Так что скажете, Варенька?      - О чем? - с невинным видом спросила она. Проклятая кокетливая натура так и пела. Вроде бы и ни к чему это признание, одни осложнения от него, а все равно - праздник.      - Разводиться мне или нет?      - Это уж вы сами решайте. (Вот сейчас, сейчас скажет те самые слова).      Соболев тяжко вздохнул и - головой в омут:      - Я давно на вас заглядываюсь. Вы умная, искренняя, смелая, с характером. Именно такая спутница мне нужна. С вами я стал бы еще сильнее. Да и вы не пожалели бы, клянусь... В общем, Варвара Андреевна, считайте, что я делаю вам официальное...      - Ваше превосходительство! - крикнул Перепелкин, чтоб ему под землю провалиться. - Сан-Стефано! Выгружаемся?      Операция прошла без сучка без задоринки. Разоружили ошалевшую охрану станции (смешно сказать - шестеро сонных солдат), рассыпались по городку взводными командами.      Пока с улиц доносилась редкая перестрелка, Соболев ждал на станции. Все закончилось в полчаса. Потери - один легко раненный, да и того, похоже, свои по ошибке задели.      Генерал наскоро осмотрел освещенный газовыми фонарями центр городка - чуть дальше начинался темный лабиринт кривых улочек, и туда соваться смысла не было. В качестве резиденции и оплота обороны (на случай неприятностей) Соболев выбрал массивное здание филиала Османо-Османского банка. Одна из рот разместилась непосредственно у стен и внутри, вторая осталась на станции, третья распределилась дозорами по окрестным улицам. Поезд немедленно укатил обратно - за подкреплениями.      Сообщить по телеграфу в штаб верховного о захвате Сан-Стефано не удалось - линия молчала. Видно, турки постарались.      - Второй батальон прибудет не позже полудня, - сказал Соболев. - Пока ничего интересного не предвидится. Будем любоваться огнями Цареграда и коротать время за приятной беседой.      Временный штаб устроили на третьем этаже, в директорском кабинете. Во-первых, из окон, действительно, было видно далекие огоньки турецкой столицы, а во-вторых, прямо из кабинета стальная дверь вела в банковское хранилище. На чугунных полках ровными рядами стояли мешки с сургучными печатями. Д'Эвре прочитал арабскую вязь, сказал, что в каждом мешке по сто тысяч лир.      - А говорят, Турция обанкротилась, - удивился Митя. - Тут же миллионы!      - Именно поэтому обоснуемся в кабинете, - решил Соболев. - Целее будут. Меня один раз уже обвиняли в похищении ханской казны. Хватит.      Дверь в хранилище осталась приоткрытой, и про миллионы никто не вспоминал. Со станции в приемную перенесли телеграфный аппарат, провод протянули прямо через площадь. Раз в пятнадцать минут Варя пробовала связаться хотя бы с Адрианополем,, но аппарат признаков жизни не подавал.      Явилась депутация от местного купечества и духовенства, умоляла дома не грабить и мечети не разорять, а лучше назначить контрибуцию - тысяч этак в пятьдесят, больше бедным горожанам не собрать. Когда глава депутации, толстый горбоносый турок в сюртуке и феске, понял, что перед ним - сам легендарный Ак-паша, сумма предлагаемой контрибуции немедленно возросла вдвое.      Соболев успокоил туземцев, объяснил, что контрибуцию взимать не уполномочен. Горбоносый покосился на незапертую дверь в хранилище, почтительно закатил глаза:      - Понимаю, эфенди. Сто тысяч лир для такого большого человека - сущий пустяк.      Вести тут разносились быстро. Не прошло и двух часов после ухода сан-стефанских просителей, а к Ак-паше уже прибыла депутация греческих торговцев из самого Константинополя. Эти контрибуции не предлагали, но принесли "храбрым христианским воинам" сладостей и вина. Говорили, что в городе много православных, и просили не стрелять из пушек, а если уж очень надо пострелять, то не по Пере, ибо там магазины и склады с товаром, а по Галате, еще лучше - по армянскому и еврейскому кварталам. Попробовали всучить Соболеву золотую шашку с драгоценными камнями, были выставлены за дверь и, кажется, ушли успокоенные.      - Царьград! - взволнованно сказал Соболев, глядя в окно на мерцающий огнями великий город. - Вечная недостижимая мечта русских государей. Отсюда - корень нашей веры и цивилизации. Здесь ключ ко всему Средиземноморью. Как близко! Протяни руку и возьми. Неужто опять уйдем не солоно хлебавши?      - Не может быть, ваше превосходительство! - воскликнул Гриднев. - Государь не допустит!      - Эх, Митя. Поди, торгуются уже тыловые умники, корчаковы да гнатьевы, виляют хвостом перед англичанами. Не хватит у них пороху забрать то, что принадлежит России по древнему праву, ох не хватит! В 29-ом году Дибич остановился в Адрианополе, нынче вот мы дошли до Сан-Стефано. Близок локоть, а не укусишь. Я вижу великую, сильную Россию, объединившую славянские земли от Архангельска до Царьграда и от Триеста до Владивостока! Лишь тогда Романовы выполнят свою историческую миссию и, наконец, смогут от вечных войн перейти к благоустройству своей многострадальной державы. А отступимся - значит, будут наши сыновья и внуки снова проливать свою и чужую кровь, прорываясь к царьградским стенам. Таков уж крестный путь, уготованный народу русскому!      - Представляю, что сейчас творится в Константинополе, - рассеянно произнес д'Эвре по-французски, тоже глядя в окно. - Ак-паша в Сан-Стефано! Во дворце паника, эвакуация гарема, бегают евнухи, трясут жирными задами. Интересно, Абдул-Гамид уже переправился на азиатский берег или нет? И никому в голову не придет, что вы, Мишель, явились сюда всего с одним батальоном. Если б это была игра в покер, отличный мог бы получиться блеф, с полной гарантией, что противник бросит карты и спасует.      - Час от часу не легче? - всполошился Перепелкин. - Михаил Дмитриевич, ваше превосходительство, да не слушайте вы его! Ведь погубите себя! И так уж залезли прямо волку в пасть! Бог с ним, с Абдул-Гамидом!      Соболев и корреспондент посмотрели друг другу в глаза.      - А что я, собственно, теряю? - Генерал с хрустом сжал пальцы в кулак. - Ну, не испугается султанская гвардия, встретит меня огнем - отойду обратно, только и всего. Что, Шарль, сильна ли гвардия у Абдул-Гамида?      - Гвардия хороша, да только Абдул-Гамид ее от себя нипочем не отпустит.      - Значит, преследовать не будут. Войти в город колонной, с развернутым знаменем и барабанным боем, я - впереди, на Гульноре, - распаляясь, заходил по кабинету Соболев. - Пока не рассвело, чтоб не видно было, как нас мало. И к дворцу. Без единого выстрела! Вынесут мне ключи от Константинополя?      - Непременно вынесут! - горячо воскликнул д'Эвре. - И это уже будет полная капитуляция!      - Англичан поставить перед фактом! - рубил рукой воздух генерал. - Пока очухаются, город уже русский, и турки капитулировали. А коли что сорвется - семь бед, один ответ. Сан-Стефано захватывать мне тоже никто не дозволял!      - Это будет беспрецедентный финал! И подумать только, я окажусь непосредственным свидетелем! - взволнованно молвил журналист.      - Не свидетелем, а участником, - хлопнул его по плечу Соболев.      - Не пущу! - встал перед дверью Перепелкин. Вид у него был отчаянный - карие глаза выпучены, на лбу капли пота. - Как начальник штаба заявляю протест! Опомнитесь, ваше превосходительство! Ведь вы генерал свиты его величества, а не башибузук какой-нибудь! Заклинаю!      - Прочь, Перепелкин, надоели! - прикрикнул на рационалиста грозный небожитель. - Когда Осман-паша из Плевны на прорыв пошел, вы тоже "заклинали" без приказа не выступать. Аж на коленки бухнулись! А кто оказался прав? То-то! Вот увидите, будут мне ключи от Царьграда!      - Как здорово! - воскликнул Митя. - Правда, замечательно, Варвара Андреевна?      Варя промолчала, потому что не знала, замечательно это или нет. От Соболевской лихости у нее закружилась голова. И еще возникал вопрос: а ей-то как быть? Маршировать под барабан с егерским батальоном, держась за стремя Гульноры? Или оставаться среди ночи во вражеском городе одной?      - Гриднев, оставляю тебе моих конвойцев, будешь стеречь банк. Не то местные разворуют, а свалят на Соболева, - сказал генерал.      - Ваше превосходительство! Михал Дмитрич! - взвыл прапорщик. - Я тоже в Константинополь хочу!      - А кто будет Вагвагу Андгевну охганять? - укоризненно прокартавил д'Эвре.      Соболев достал из кармана золотые часы, со звоном откинул крышечку.      - Половина шестого. Часа через два - два с половиной начнет светать. Эй, Гукмасов!      - Слушаю, ваше превосходительство! - влетел в кабинет красавец-хорунжий.      - Собирай роты! Строить батальон в походную колонну! Знамя и барабанщиков вперед! И песенников тоже вперед! Пойдем красиво! Гульнору седлать! Живо! В шесть ноль-ноль выступаем!      Ординарец стремглав выбежал, а Соболев сладко потянулся и сказал:      - Ну-с, Варвара Андреевна, или стану героем почище Бонапарта, или сложу, наконец, свою дурную голову.      - Не сложите, - ответила она, глядя на генерала с искренним восхищением - уж до того он сейчас был хорош, истинный Ахиллес.      - Тьфу-тьфу-тьфу, - суеверно поплевал Соболев.      - Еще не поздно одуматься! - встрепенулся Перепелкин. - Позвольте, Михаил Дмитриевич, я верну Гукмасова!      Он уж и шаг к выходу сделал, но в этот миг...      В этот миг с лестницы донесся грохот множества сапог, дверь распахнулась и вошли двое: Лаврентий Аркадьевич Мизинов и Фандорин.      - Эраст Петрович! - взвизгнула Варя и чуть не бросилась ему на шею, да вовремя спохватилась.      Мизинов пробурчал:      - Ага, он здесь! Отлично!      - Ваше высокопревосходительство? - нахмурился Соболев, видя, что за спинами вошедших синеют жандармские мундиры. - Откуда вы здесь? Я, конечно, допустил своеволие, однако арестовывать меня - это уж чересчур.      - Арестовывать вас? - удивился Мизинов. - С какой стати? Еле пробился к вам на дрезинах с жандармской полуротой. Телеграф не работает, дорога перерезана. Трижды был обстрелян, потерял семерых. Шинель вот пулей пробита. - Он показал дырявый рукав.      Вперед шагнул Эраст Петрович. За время отсутствия он совсем не изменился, только одет был по-цивильному, сущим франтом: цилиндр, плащ с пелериной, крахмальный воротничок.      - Здравствуйте, Варвара Андреевна, - приветливо сказал титулярный советник. - К-как у вас волосы отрасли. Пожалуй, так все-таки лучше.      Соболеву слегка поклонился:      - Поздравляю с б-бриллиантовой шпагой, ваше превосходительство. Это высокая честь.      Перепелкину просто кивнул, а напоследок обратился к корреспонденту:      - Салям алейкум, Анвар-эфенди. Глава 13,    в которой Фандорин произносит длинную речь "Винер цайтунг" (Вена), 21(9) января 1878 г.      "... Соотношение сил между враждующими сторонами на заключительном этапе войны таково, что мы не можем более игнорировать опасность панславянской экспансии, угрожающей южным рубежам двуединой империи. Царь Александр и его сателлиты Румыния, Сербия и Черногория сконцентрировали 700-тысячный железный кулак, оснащенный полутора тысячью пушек. И, спрашивается, против кого? Против деморализованной турецкой армии, которая по самым оптимистическим подсчетам насчитывает на сегодняшний день не более 120 тысяч голодных, перепуганных солдат?      Не смешно, господа! Нужно быть страусом, чтобы не видеть нависшую над всей просвещенной Европой опасность. Промедление подобно смерти. Если мы будем, сложа руки, сидеть и смотреть, как скифские орды... "      Фандорин откинул с плеча плащ, и в его правой руке тускло блеснул вороненой сталью маленький красивый револьвер. В ту же секунду Мизинов щелкнул пальцами, в кабинет вошли двое жандармов и наставили на корреспондента карабины.      - Это что за балаган?! - гаркнул Соболев. - Какой еще "салям-алейкум"? Какой еще "эфенди"?      Варя оглянулась на Шарля. Тот стоял у стены, скрестив руки на груди, и смотрел на титулярного советника с недоверчиво-насмешливой улыбкой.      - Эраст Петрович! - пролепетала Варя. - Но ведь вы ездили за Маклафлином!      - Варвара Андреевна, я ездил в Англию, однако вовсе не за Маклафлином. Мне б-было ясно, что его там нет и быть не может.      - Но вы ни словом не возразили, когда его величество... - Варя осеклась, чуть не выболтав государственный секрет.      - Мои д-доводы были бы голословны. А в Европу наведаться все равно следовало.      - И что же вы там обнаружили?      - Как и следовало ожидать, происки английского кабинета не при чем. Это первое. Да, в Лондоне нас не любят. Да, готовятся к большой войне. Но убивать гонцов и устраивать диверсии - это уж слишком. Противоречит британскому спортивному духу. То же мне сказал и граф Шувалов.      П-побывал в редакции "Дейли пост", убедился в полной невиновности Маклафлина. Это второе. Д-друзья и коллеги отзываются о Шеймасе как о человеке прямом и бесхитростном, отрицательно настроенном по отношению к британской политике и, более того, чуть ли не связанном с ирландским национальным движением. Агент коварного Дизраэли из него никак не вырисовывается.      На обратном пути - все равно уж по д-дороге - я заехал в Париж, где на некоторое время задержался. Заглянул в редакцию "Ревю паризьен"...      Д'Эвре шевельнулся, и жандармы вскинули карабины, готовые стрелять. Журналист выразительно покачал головой и спрятал руки назад, под фалды дорожного сюртука.      - Тут-то и выяснилось, - как ни в чем не бывало продолжил Эраст Петрович, - что прославленного Шарля д'Эвре в родной редакции никогда не видели. Это третье. Он присылал свои блестящие статьи, очерки и фельетоны по почте или телеграфом.      - Ну и что с того? - возмутился Соболев. - Шарль не паркетный шаркун, он искатель приключений.      - И даже в б-большей степени, чем предполагает ваше превосходительство. Я порылся в подшивках "Ревю паризьен", и выяснились очень любопытные совпадения. Первые публикации господина д'Эвре присланы из Болгарии десять лет назад - как раз в ту пору в Дунайском вилайете губернаторствовал Мидхат-паша, при котором состоял секретарем молодой чиновник Анвар. В 1868 году д'Эвре присылает из Константинополя ряд блестящих зарисовок о нравах султанского двора. Это период первого взлета Мидхат-паши, когда он приглашен в столицу руководить Государственным Советом. Год спустя реформатора отправляют в почетную ссылку, в далекое Междуречье, и бойкое перо талантливого журналиста, как зачарованное перемещается из Константинополя в Багдад. Три года (а именно столько губернаторствовал в Ираке Мидхат-паша) д'Эвре пишет о раскопках ассирийских городов, арабских шейхах и Суэцком канале.      - Подтасовка! - сердито прервал говорившего Соболев. - Шарль путешествовал по всему Востоку. Он писал и из других мест, которые вы не упоминаете, потому что они выбиваются из вашей гипотезы. В 73-ем году, например, он был со мной в Хиве. Вместе умирали от жажды, вместе плавились от зноя. И никакого Мидхата там не было, господин следователь!      - А откуда он приехал в Среднюю Азию? - спросил генерала Фандорин.      - Кажется, из Ирана.      - Полагаю, что не из Ирана, а из Ирака. В конце 1873 года газета печатает его лиричные этюды об Элладе. Почему вдруг об Элладе? Да потому что патрона нашего Анвара-эфенди в это время переводят в Салоники. Кстати, Варвара Андреевна, помните дивную новеллу про старые сапоги?      Варя кивнула, глядя на Фандорина, как зачарованная. Тот явно нес нечто несусветное, но как уверенно, красиво, властно! И заикаться совсем перестал.      - Там упомянуто кораблекрушение, произошедшее в Термаикосском заливе в ноябре 1873 года. Между прочим, на берегу этого залива расположен город Салоники. Из той же статьи я понял, что в 1867 году автор находился в Софии, а в 1871 году - в Междуречье, ибо именно тогда арабские кочевники вырезали британскую археологическую экспедицию сэра Эндрю Уэйарда. После "Старых сапог" я стал подозревать мсье д'Эвре уже всерьез, но своими ловкими маневрами он не раз сбивал меня с толку... А теперь, - Фандорин убрал револьвер в карман и обернулся к Мизинову, - давайте подсчитаем ущерб, нанесенный нам деятельностью господина Анвара. Мсье д'Эвре присоединился к корпусу военных корреспондентов в конце июня прошлого года. Это был период победоносного наступления нашей армии. Дунай преодолен, турецкая армия деморализована, открыта дорога на Софию, а оттуда и на Константинополь. Отряд генерала Гурко уже захватил Шипкинский перевал, ключ к Большому балканскому хребту. По сути дела война нами уже выиграна. Но что происходит дальше? Из-за роковой путаницы с шифровкой наша армия занимает никому не нужный Никополь, а тем временем корпус Осман-паши беспрепятственно входит в пустую Плевну, сорвав нам все наступление. Вспомним обстоятельства той загадочной истории. Шифровальщик Яблоков совершает тяжкий проступок, оставив на столе секретную депешу. Почему Яблоков это сделал? Потому что его потрясла весть о неожиданном приезде невесты, госпожи Суворовой.      Все взглянули на Варю, и она почувствовала себя чем-то вроде вещественного доказательства.      - А кто сообщил Яблокову о приезда невесты? Журналист д'Эвре. Когда обезумевший от радости шифровальщик умчался прочь, достаточно было переписать шифровку, заменив в ней "Плевну" на "Никополь". Наш армейский шифр, мягко говоря, несложен. О предстоящем маневре русской армии д'Эвре знал, потому что при нем я рассказал вам, Михаил Дмитриевич, об Осман-паше. Припоминаете кашу первую встречу?      - Соболев угрюмо кивнул.      - Далее вспомним историю с мифическим Али-беем, у которого д'Эвре якобы брал интервью. Это "интервью" обошлось нам в две тысячи убитых, и теперь русская армия застряла под Плевной уже всерьез и надолго. Рискованный трюк - Анвар неминуемо навлекал на себя подозрение, но у него не было выхода. Ведь в конце концов русские просто могли оставить против Османа заслон, а главные силы двинуть дальше на юг. Однако разгром первого штурма создал у нашего командования преувеличенное представление об опасности Плевны, и армия развернулась против маленького болгарского городишки всей своей мощью.      - Погодите, Эраст Петрович, но ведь Али-бей действительно существовал! - встрепенулась Варя. - Его видели в Плевне наши лазутчики!      - К этому мы вернемся чуть позже. А сейчас вспомним обстоятельства второй Плевны, вина за которую была возложена нами на предательство румынского полковника Лукана, выдавшего туркам нашу диспозицию. Вы были правы, Лаврентий Аркадьевич, J из записной книжки Лукана - это "журналист", да только не Маклафлин, а д'Эвре. Румынского фата он завербовал без особых трудностей - карточные долги и непомерные амбиции сделали полковника легкой добычей. А в Букареште д'Эвре ловко воспользовался госпожой Суворовой, чтобы избавится от агента, утратившего свою ценность и, наоборот, начавшего представлять опасность. Кроме того, я допускаю, что у Анвара возникла потребность повидаться с Осман-пашой. Изгнание из армии - временное и с заранее запланированной реабилитацией - давало ему такую возможность. Французский корреспондент отсутствовал месяц. И как раз в этот период наша разведка донесла, что у турецкого командующего имеется таинственный советник Али-бей. Этот самый Али-бей нарочно помелькал в людных местах своей приметной бородой. Должно быть, вы здорово потешались над нами, господин шпион.      Д'Эвре не ответил. Он смотрел на титулярного советника внимательно и, казалось, чего-то ждал.      - Появление в Плевне Али-бея понадобилось для того, чтобы снять с журналиста д'Эвре подозрение за то злополучное интервью. Впрочем, я не сомневаюсь, что Анвар провел этот месяц с большой для себя пользой: наверняка договорился с Осман-пашой о совместных действиях на будущее, обзавелся надежной связью. Ведь наша контрразведка не препятствовала корреспондентам иметь в осажденном городе собственных осведомителей. При желании Анвар-эфенди мог даже на несколько дней наведаться в Константинополь, ибо Плевна еще не была отрезана от коммуникаций. Очень просто - добрался до Софии, а там сел на поезд и назавтра в Стамбуле.      Третий штурм для Осман-паши был особенно опасен, и прежде всего неожиданной атакой Михаила Дмитриевича. Тут Анвару повезло, а нам нет. Подвела роковая случайность - по пути в ставку ваш адъютант Зуров проскакал мимо корреспондентов и крикнул, что вы в Плевне. Анвар, разумеется, отлично понял и значение этого сообщения, и то, зачем Зуров послан к командованию. Нужно было выиграть время, дать Осман-паше возможность перегруппироваться и выбить Михаила Дмитриевича с его небольшим отрядом из Плевны, пока не подошли подкрепления. И Анвар снова рискует, импровизирует. Дерзко, виртуозно, талантливо. И, как всегда, безжалостно.      Когда журналисты, узнав об успешном наступлении южного фланга, наперегонки бросились к телеграфным аппаратам, Анвар пустился в погоню за Зуровым и Казанзаки. На своем знаменитом Ятагане он без труда догнал их и, оказавшись в безлюдном месте, застрелил обоих. Очевидно, в момент нападения он скакал между Зуровым и Казанзаки, причем ротмистр был у него справа, а жандарм слева. Анвар стреляет гусару в левый висок - в упор, а в следующий миг посылает пулю в лоб обернувшемуся на выстрел подполковнику. Все это заняло не более секунды. Вокруг движутся войска, но всадники едут по ложбине, их не видно, а выстрелы в разгар канонады вряд ли могли обратить на себя внимание. Труп Зурова убийца оставил на месте, но вонзил ему в лопатку кинжал жандарма. То есть сначала застрелил, потом пронзил клинком уже мертвого, а не наоборот, как мы решили вначале. Цель ясна - бросить подозрение на Казанзаки. Из тех же соображений Анвар перевез тело подполковника в близлежащий кустарник и инсценировал самоубийство.      - А как же письмо? - вспомнила Варя. - От этого, как его, ну Шалунишки?      - Великолепный ход, - признал Фандорин. - Очевидно, турецкой разведке еще с тифлисских времен было известно о противоестественных склонностях Казанзаки. Полагаю, что Анвар-эфенди приглядывался к подполковнику, не исключая возможности в будущем прибегнуть к шантажу. Однако события повернулись иначе, и полезная информация была использована, чтобы сбить нас со следа. Анвар просто взял чистый листок и наскоро сочинил карикатурное гомосексуальное послание. Тут он перестарался, и мне еще тогда письмо показалось подозрительным. Во-первых, трудно поверить, чтобы грузинский князь до такой степени скверно писал по-русски - уж гимназию-то он, поди, закончил. А во-вторых, вы, возможно, помните, как я спросил у Лаврентия Аркадьевича про конверт и выяснилось, что листок лежал в кармане покойного безо всякого конверта. Тогда непонятно, как он мог сохранить такую свежесть. Ведь Казанзаки должен был проносить его при себе целый год!      - Все это прекрасно, - не утерпел Мизинов, - и вы мне излагаете свои соображения уже во второй раз за минувшие сутки, но я опять спрашиваю: почему вы скрытничали? Почему не поделились сомнениями раньше?      - Когда опровергаешь одну версию, нужно выдвинуть другую, а она у меня никак не складывалась, - ответил Эраст Петрович. - Слишком уж разнообразными приемами пользовался оппонент. Стыдно признаться, но какое-то время главным подозреваемым для меня был господин Перепелкин.      - Еремей? - поразился Соболев и только развел руками. - Ну, господа, это уже паранойя.      Перепелкин же несколько раз моргнул и нервно расстегнул тугой воротник.      - Да, глупо, - согласился Фандорин. - Но господин подполковник постоянно путался у нас под ногами. Само его появление выглядело довольно подозрительно: плен и чудодейственное освобождение, неудачный выстрел в упор. Обычно башибузуки стреляют метче. Потом история с шифровкой - телеграмму с приказом идти на Никополь генералу Криденеру передал именно Перепелкин. А кто подбил доверчивого журналиста д'Эвре пробраться к туркам в Плевну? А загадочная буква J? Ведь Еремея Ионовича с легкой руки Зурова стали звать "Жеромом". Это с одной стороны. А с другой, согласитесь, прикрытие у Анвара-эфенди было просто идеальное. Я мог сколько угодно строить логические выкладки, но стоило мне посмотреть на Шарля д'Эвре, и все доводы рассыпались в прах. Ну взгляните на этого человека. - Фандорин показал на журналиста. Все посмотрели на д'Эвре, а тот с преувеличенной скромностью поклонился. - Можно ли поверить, что этот обаятельный, остроумный, насквозь европейский господин и коварный, жестокий шеф турецкой секретной службы - одно лицо?      - Никогда и ни за что! - заявил Соболев. - Я и сейчас в это не верю!      Эраст Петрович удовлетворенно кивнул.      - Теперь история с Маклафлином и несостоявшимся прорывом. Тут все было просто, никакого риска. Подбросить доверчивому Шеймасу "сенсационную" весть труда не составило. Информатор, которого он так от нас скрывал и которым так гордился, наверняка работал на вас, эфенди.      Варя вздрогнула, настолько покоробило ее это обращение, адресованное Шарлю. Нет, что-то здесь не так! Какой же он "эфенди"!      - Вы ловко сыграли на простодушии Маклафлина, а также на его тщеславии. Он так завидовал блестящему Шарлю д'Эвре, так мечтал его обойти! До сих пор ему это удавалось только в шахматах, да и то не всегда, а тут такое фантастическое везение! Exclusive information from most reliable sources {Эксклюзивная информация из достоверных источников (англ.)}! И какая information! За подобные сведения любой репортер душу дьяволу продаст. Если б Маклафлин не встретил по дороге Варвару Андреевну и не проболтался бы ей... Осман опрокинул бы гренадерский корпус, прорвал бы блокаду и отошел к Шипке. Тогда на фронте сложилась бы патовая ситуация.      - Но если Маклафлин не шпион, то куда же он делся? - спросила Варя.      - Вы помните рассказ Ганецкого о том, как башибузуки напали на его штаб и почтенный генерал еле успел унести ноги? Думаю, диверсантам был нужен не Ганецкий, а Маклафлин. Его необходимо было устранить, и он исчез. Бесследно. Скорее всего, обманутый и оклеветанный ирландец лежит сейчас где-нибудь на дне реки Вид с камнем на шее. Или, возможно, башибузуки, следуя своей милой привычке, изрубили его на куски.      Варя содрогнулась, вспомнив, как круглолицый корреспондент уплетал пирожки с вареньем во время их последней встречи. Жить ему оставалось всего пару часов...      - Не жалко вам было бедного Маклафлина? - поинтересовался Фандорин, но д'Эвре (или в самом деле Анвар-эфенди?) изящным жестом предложил ему продолжать, и вновь спрятал руку за спину.      Варя вспомнила, что согласно психологической науке, спрятанные за спиной руки означают скрытность и нежелание говорить правду. Возможно ли? Она подошла к журналисту ближе, пытливо всматриваясь в его лицо и пытаясь обнаружить в знакомых чертах что-то чужое, страшное. Лицо было такое же как всегда, разве что чуть бледнее. На Варю д'Эвре не смотрел.      - Прорыв не удался, но вы снова вышли сухим из воды. Я очень торопился из Парижа сюда, к театру боевых действий. Уже твердо знал, что вы - это вы, и отлично понимал, насколько вы опасны.      - Могли бы отправить телеграмму, - проворчал Мизинов.      - Какую, ваше высокопревосходительство? "Журналист д'Эвре - Анвар-эфенди?" Вы бы решили, что Фандорин сошел с ума. Вспомните, как долго мне пришлось излагать вам доказательства - вы никак не желали расставаться с версией об английских происках. А генерал Соболев, как видите, и после моих пространных объяснений все еще не убежден.      Соболев упрямо покачал головой:      - Мы дослушаем вас, Фандорин, а потом дадим высказаться Шарлю. Разбирательство не может состоять только из речи прокурора.      - Merci, Michel, - коротко улыбнулся д'Эвре. - Comme dit l'autre, a friend in need is a friend indeed {Благодарю, Мишель. Как говорится, друзья познаются в беде (фр. и англ.)}. Один вопгос для monsieur procureur {господина прокурора (фр.)}. Почему вам вообще взбгело в голову меня подозгевать? Au commencement {Первоначально? (фр.)}? Удовлетвогите мое любопытство.      - Ну как же, - удивился Эраст Петрович. - Вы проявили такую неосторожность. Нельзя же до такой степени бравировать и недооценивать противника! Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в "Ревю паризьен" - d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш главный оппонент Анвар-эфенди, по некоторым сведениям, родился в боснийском городке Хевраис. D'Hevrais, "Хевраисский" - это, согласитесь, слишком уж прозрачный псевдоним. Это, конечно, могло оказаться случайным совпадением, но так или иначе выглядело подозрительно. Должно быть, в начале вашей журналистской деятельности вы еще не предполагали, что маска корреспондента может вам понадобится для акций совсем иного рода. Я уверен, что вы стали писать для парижской газеты из вполне невинных соображений: давали выход вашим незаурядным литературным способностям, а заодно пробуждали в европейцах интерес к проблемам турецкой империи и, в особенности, к фигуре великого реформатора Мидхат паши. И вы неплохо справились с задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших публикациях не менее полусотни раз. Можно сказать, именно вы сделали пашу популярной и уважаемой личностью во всей Европе и особенно во Франции, где он, кстати, сейчас и пребывает.      Варя вздрогнула, вспомнив, как д'Эвре говорил о горячо любимом отце, живущем во Франции. Неужели все это правда? Она в ужасе взглянула на корреспондента. Тот по-прежнему сохранял полнейшее хладнокровие, но его улыбка показалась Варе несколько вымученной.      - Кстати говоря, я не верю, что вы предали Мидхат-пашу, - продолжил титулярный советник. - Это какая-то тонкая игра. Сейчас, после поражения Турции, он вернется назад, осененный лаврами страдальца, и снова возглавит правительство. С точки зрения Европы, фигура просто идеальная. В Париже его просто носят на руках. - Фандорин дотронулся рукой до виска, и Варя внезапно заметила, какой у него бледный, усталый вид. - Я очень торопился вернуться, но триста верст от Софии до Германлы у меня заняли больше времени, чем полторы тысячи верст от Парижа до Софии. Тыловые дороги - это неописуемо. Слава Богу, мы с Лаврентием Аркадьевичем успели вовремя. Как только генерал Струков сообщил, что его превосходительство в сопровождении журналиста д'Эвре отбыли в Сан-Стефано, я понял: вот он, смертельный ход Анвара-эфенди. Неслучайно и телеграф перерезан. Я очень испугался, Михаил Дмитриевич, что этот человек сыграет на вашей лихости и честолюбии, уговорит вас войти в Константинополь.      - И что же вы так перепугались, господин прокурор? - иронически спросил Соболев. - Ну, вошли бы русские воины в турецкую столицу, так что с того?      - Как что?! - схватился за сердце Мизинов. - Вы с ума сошли! Это был бы конец всему!      - Чему "всему"? - пожал плечами Ахиллес, но Варя заметила в его глазах беспокойство.      - Нашей армии, нашим завоеваниям, России! - грозно произнес шеф жандармов. - Посол в Англии граф Шувалов передал шифрованное донесение. Он собственными глазами видел секретный меморандум Сент-Джемсского кабинета. Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерской империями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русского солдата, броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, а австро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы. Так-то, Михаил Дмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром намного страшнее крымского. Страна истощена плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна пуста. Это была бы полная катастрофа.      Соболев потерянно молчал.      - Но у вашего превосходительства хватило мудрости и выдержки не идти далее Сан-Стефано, - почтительно сказал Фандорин. - Значит, мы с Лаврентием Аркадьевичем могли так уж не торопиться.      Варя увидела, как лицо Белого Генерала стало красным. Соболев откашлялся и с важным видом кивнул, заинтересованно разглядывая мраморный пол.      Надо же было случиться, чтобы именно в этот миг в дверь протиснулся хорунжий Гукмасов. Он неприязненно покосился на синие мундиры и гаркнул:      - Осмелюсь доложить, ваше превосходительство!      Варе стало жалко бедного Ахиллеса, и она отвернулась, а дубина хорунжий так же зычно отрапортовал:      - Шесть часов ровно! Согласно приказу, батальон построен, Гульнора оседлана! Ждем только вашего превосходительства, и вперед, к цареградским вратам!      - Отставить, болван, - пробурчал багровый герой. - К черту врата...      Гукмасов растерянно попятился за дверь. Едва за ним закрылись створки, произошло неожиданное.      - Et maintenant, mesdames et messieurs, la parole est a la defence! {А теперь, дамы и господа, слово предоставляется защите! (фр.)} - громко объявил д'Эвре.      Он выкинул правую руку из-за спины. В руке оказался пистолет. Пистолет два раза изрыгнул гром и молнию.      Варя увидела, как у обоих жандармов, словно по уговору, прорвало мундиры на левой стороне груди. Карабины полетели на пол с лязгом, жандармы повалились почти бесшумно.      В ушах звенело от выстрелов. Варя не успела ни вскрикнуть, ни испугаться - д'Эвре протянул левую руку, цепко схватил Варю за локоть и притянул к себе, закрывшись ею, как щитом.      Пьеса "Ревизор", немая сцена, тупо подумала Варя, видя, как в дверях вырастает и застывает на месте рослый жандарм. Эраст Петрович и Мизинов выставили вперед револьверы. У генерала лицо было сердитое, у титулярного советника несчастное. Соболев развел руки, да так и замер. Митя Гриднев разинул рот и хлопал своими замечательными ресницами. Перепелкин поднял руку снова застегнуть воротник и забыл опустить.      - Шарль, вы сошли с ума! - крикнул Соболев, делая шаг вперед. - Прятаться за даму!      - Но мсье Фандогин доказал, что я тугок, - насмешливо ответил д'Эвре. Варя ощущала затылком его горячее дыхание. - А у тугок с дамами не цегемонятся.      - У-у-у! - завыл Митя и, по-телячьи наклонив голову, бросился вперед.      Пистолет д'Эвре грянул еще раз, прямо из-под Вариного локтя, и юный прапорщик, ойкнув, упал лицом вниз.      Все снова замерли.      Д'Эвре тянул Варю куда-то назад и в сторону.      - Кто тгонется с места - убью, - негромко предупредил он.      Варе показалось, что сзади расступилась стена - и внезапно они оба оказались в каком-то другом помещении.      Ах да, хранилище!      Д'Эвре захлопнул стальную дверь и задвинул засов.      Они остались вдвоем. Глава 14,    в которой ругают Россию и звучит язык Данте "Правительственный вестник" (Санкт-Петербург), 9(21) января 1878 г.      "... наводит на печальные размышления. Вот выжимки из речи министра финансов статс-секретаря М. Х. Рейтерна, произнесенной в минувший четверг на заседании Всероссийского банковского союза. В 1874 году впервые за долгие годы мы вышли к положительному сальдо доходов над расходами, сказал министр. Роспись 1876 года была исчислена Государственным Казначейством со свободным остатком в 40 миллионов рублей. Однако без малого год военных действий обошелся казне в 1 миллиард 20 миллионов рублей, и для дальнейшего ведения войны средств не остается. Из-за урезания расходов на гражданские нужды в 1877 году на территории империи не проложено ни одной версты железных дорог. Сумма внешнего и внутреннего государственного долга возросла до небывалых размеров и составила, соответственно,... "      Д'Эвре отпустил Варю, и она в ужасе шарахнулась в сторону.      Из-за мощной двери донесся приглушенный шум голосов.      - Назовите ваши условия, Анвар! - это был Эраст Петрович.      - Никаких условий! (Мизинов). Немедленно открывайте, или я прикажу подорвать дверь динамитом!      - Вы командуйте у себя в жандармском корпусе! (Соболев). Если динамитом - она погибнет!      - Господа! - крикнул по-французски д'Эвре, который был никакой не д'Эвре. - Это в конце концов невежливо! Вы мне не даете поговорить с дамой!      - Шарль! Или как там вас! - зычным генеральским басом заорал Соболев. - Если с головы Варвары Андреевны упадет хоть один волос, я вас вздерну на столбе, безо всякого суда и следствия!      - Еще одно слово, и я застрелю сначала ее, а потом себя! - драматически повысил голос д'Эвре и внезапно подмигнул Варе, словно отмочил не вполне пристойную, но ужасно смешную шутку.      За дверью стало тихо.      - Не смотрите на меня так, словно у меня вдруг выросли рога и клыки, мадемуазель Барбара, - вполголоса произнес д'Эвре своим обычным голосом и устало потер глаза. - Разумеется, я не стану вас убивать и ни за что не хотел бы подвергать вашу жизнь опасности.      - Да? - язвительно спросила она. - Зачем же тогда весь этот балаган? Зачем вы убили трех ни в чем не повинных людей? На что вы надеетесь?      Анвар-эфенди (про д'Эвре следовало забыть) достал часы.      - Пять минут седьмого. Мне понадобился "весь этот балаган", чтобы выиграть время. Кстати, за мсье младшего лейтенанта можете быть спокойны. Зная, что вы к нему привязаны, я всего лишь продырявил ему ляжку, ничего страшного. Будет потом хвастаться боевым ранением. А жандармы что ж, такая у них служба.      Варя опасливо спросила:      - Выиграть время? Зачем?      - Видите ли, мадемуазель Барбара, согласно плану, через час и двадцать пять минут, то есть в половине восьмого, в Сан-Стефано должен войти полк анатолийских стрелков. Это одна из лучших частей во всей турецкой гвардии. Предполагалось, что к этому времени отрад Соболева уже проникнет на окраину Стамбула, попадет под огонь английского флота и попятится назад. Гвардейцы нанесли бы по беспорядочно отступающим русским удар с тыла. Красивый план, и до последнего момента все шло как по нотам.      - Какой еще план?      - Я же говорю - красивый. Для начала чуть-чуть подтолкнуть Мишеля к мысли о соблазнительно оставленном пассажирском поезде. Тут вы мне очень помогли, благодарю. "Раскрыть книжку, попить горячего чаю" - это было великолепно. Дальнейшее было просто - мощное честолюбие нашего несравненного Ахиллеса, его неукротимый азарт и вера в свою звезду довершили бы дело. О, Соболев не погиб бы. Я бы этого не допустил. Во-первых, я к нему искренне привязан, а во-вторых, пленение великого Ак-паши послужило бы эффектным началом второго этапа Балканской войны... - Анвар вздохнул. - Жалко, что сорвалось. Ваш юный старичок Фандорин заслужил аплодисменты. Как говорят восточные мудрецы, это карма.      - Что-что они говорят? - удивилась Варя.      - Вот видите, мадемуазель Барбара, вы образованная, интеллигентная барышня, а не знаете элементарных вещей, - укоризненно сказал диковинный собеседник - "Карма" - одно из основополагающих понятий индийской и буддийской философии. Нечто вроде христианского рока, но гораздо интересней. Беда Запада в том, что он пренебрежительно относится к мудрости Востока. А ведь Восток гораздо древнее, благоразумнее и сложнее. Моя Турция как раз расположена на перекрестке Запада и Востока, у этой страны могло бы быть великое будущее.      - Давайте без лекций, - оборвала его рассуждения Варя. - Что вы намерены делать?      - Как что? - удивился Анвар. - Натурально, ждать половины восьмого. Первоначальный план сорвался, но анатолийские стрелки все равно прибудут. Начнется бой. Если одолеют наши гвардейцы - а у них и численное преимущество, и выучка, и фактор внезапности - я спасен. Если же соболевцы удержатся... Но не будем загадывать. Кстати. - Он серьезно посмотрел Варе в глаза.      - Я знаю вашу решительность, но не вздумайте предупреждать ваших друзей о нападении. Едва вы откроете рот, чтобы крикнуть, как я буду вынужден засунуть вам кляп. Я сделаю это, несмотря на уважение и симпатию, которые к вам испытываю.      С этими словами он развязал галстук, сделал из него плотный ком и положил в карман.      - Даме кляп? - усмехнулась Варя. - Французом вы мне нравились больше.      - Уверяю вас, французский шпион поступил бы на моем месте точно так же, если б от его действий зависело столь многое. Я привык не жалеть собственной жизни, много раз ставил ее на кон в интересах дела. И это дает мне право не жалеть жизни других. Тут, мадемуазель Барбара, игра на равных. Жестокая игра, но жизнь вообще жестокая штука. Вы полагаете, мне было не жаль смельчака Зурова или добряка Маклафлина? Еще как жаль, но есть ценности поважнее сантиментов.      - Что же это за ценности такие? - воскликнула Варя.      - Объясните мне, господин интриган, из каких это высоких идей можно убить человека, который относится к тебе как к другу?      - Отличная тема для беседы. - Анвар пододвинул стул. - Садитесь, мадемуазель Барбара, нам нужно скоротать время. И не смотрите на меня волком. Я не чудовище, я всего лишь враг вашей страны. Не хочу, чтобы вы считали меня бездушным монстром, каковым изобразил меня сверхъестественно проницательный мсье Фандорин. Вот кого надо было заблаговременно обезвредить... Да, я убийца. Но мы все тут убийцы - и ваш Фандорин, и покойный Зуров, и Мизинов. А Соболев - тот суперубийца, он просто купается в крови. В наших мужских забавах возможны только две роли: убийца или убитый. Не стройте иллюзий, мадемуазель, все мы живем в джунглях. Постарайтесь отнестись ко мне без предубеждения, забыть о том, что вы русская, а я турок.      Я - человек, выбравший в жизни очень трудный путь. К тому же, человек, которому вы небезразличны. Я даже немножко влюблен в вас.      Варя нахмурилась, покоробленная словом "немножко":      - Премного благодарна.      - Ну вот, я нескладно выразился, - развел руками Анвар. - Я не могу разрешить себе влюбиться всерьез, это было бы непозволительной и опасной роскошью. И не будем об этом. Лучше давайте я отвечу на ваш вопрос. Обмануть или убить друга - тяжкое испытание, но иногда приходится переступать и через это. Мне доводилось... - Он нервно дернул углом рта. - Однако если подчиняешь всего себя великой цели, то приходится жертвовать личными привязанностями. Да что далеко ходить за примерами! Уверен, что, будучи девицей передовой, вы с горячим одобрением относитесь к революционным идеям. Ведь так? Я смотрю, у вас в России революционеры уже начали постреливать. А скоро начнется настоящая тайная война - уж поверьте профессионалу. Идеалистически настроенные юноши и девушки станут взрывать дворцы, поезда и кареты. А там, кроме реакционера-министра или злодея-губернатора, неминуемо окажутся неповинные люди - родственники, помощники, слуги. Но ради идеи ничего, можно. Дайте срок. Будут ваши идеалисты и вкрадываться в доверие, и шпионить, и обманывать, и убивать отступников - и все из-за идеи.      - А в чем ваша-то идея? - резко спросила Варя.      - Извольте, расскажу. - Анвар оперся локтем о стеллаж, на котором лежали мешки с деньгами. - Я вижу спасение не в революции, а в эволюции. Только эволюцию следует выводить на верное направление, ей нужно помогать. Наш девятнадцатый век решает судьбу человечества, в этом я глубоко убежден. Надо помочь силам разума и терпимости взять верх, иначе Землю в скором будущем ждут тяжкие и ненужные потрясения.      - И где же обитают разум и терпимость? Во владениях вашего Абдул-Гамида?      - Нет, конечно. Я имею в виду те страны, где человек понемногу учится уважать себя и других, побеждать не дубиной, а убеждением, поддерживать слабых, терпеть инакомыслящих. Ах, какие многообещающие процессы разворачиваются на западе Европы и в североамериканских Соединенных Штатах! Разумеется, я далек от идеализации. И у них там много грязи, много преступлений, много глупости. Но общий курс верный. Нужно, чтобы мир пошел именно по этому пути, иначе человечество утонет в пучине хаоса и тирании. Светлое пятно на карте планеты пока еще очень мало, но оно быстро расширяется. Надо только уберечь его от натиска тьмы. Идет грандиозная шахматная партия, и в ней я играю за белых.      - А Россия, стало быть, за черных?      - Да. Ваша огромная держава сегодня представляет главную опасность для цивилизации. Своими просторами, своим многочисленным, невежественным населением, своей неповоротливой и агрессивной государственной машиной. Я давно присматриваюсь к России, я выучил язык, я много путешествовал, я читал исторические труды, я изучал ваш государственный механизм, знакомился с вашими вождями. Вы только послушайте душку Мишеля, который метит в новые Бонапарты! Миссия русского народа - взятие Царьграда и объединение славян? Ради чего? Ради того, чтобы Романовы снова диктовали свою волю Европе? Кошмарная перспектива! Вам неприятно это слышать, мадемуазель Барбара, но Россия таит в себе страшную угрозу для цивилизации. В ней бродят дикие, разрушительные силы, которые рано или поздно вырвутся наружу, и тогда миру не поздоровится. Это нестабильная, нелепая страна, впитавшая все худшее от Запада и от Востока. Россию необходимо поставить на место, укоротить ей руки. Это пойдет вам же на пользу, а Европе даст возможность и дальше развиваться в нужном направлении. Знаете, мадемуазель Барбара, - тут голос Анвара неожиданно дрогнул, - я очень люблю мою несчастную Турцию. Это страна великих упущенных возможностей. Но я сознательно готов пожертвовать османским государством, только бы отвести от человечества русскую угрозу. Если уж говорить о шахматах, известно ли вам, что такое гамбит? Нет? По-итальянски gambette значит "подножка". Dare il gambetto - "подставить подножку". Гамбитом называется начало шахматной партии, в котором противнику жертвуют фигуру ради достижения стратегического преимущества. Я сам разработал рисунок этой шахматной партии и в самом ее начале подставил России соблазнительную фигуру - жирную, аппетитную, слабую Турцию. Османская империя погибнет, но царь Александр игры не выиграет. Впрочем, война сложилась так удачно, что, может быть, и для Турции еще не все потеряно. У нее остается Мидхат-паша. Это замечательный человек, мадемуазель Барбара, я нарочно на время вывел его из игры, но теперь я его верну... Если, конечно, у меня будет такая возможность. Мидхат-паша вернется в Стамбул незапятнанным и возьмет власть в свои руки. Может быть, тогда и Турция переместится из зоны тьмы в зону света.      Из-за двери донесся голос Мизинова:      - Господин Анвар, к чему тянуть время? Это же просто малодушие! Выходите, я обещаю вам статус военнопленного.      - И виселицу за Казанзаки и Зурова? - прошептал Анвар.      Варя набрала полную грудь воздуха, но турок был начеку - достал из кармана кляп и выразительно покачал головой. Потом крикнул:      - Мне надо подумать, мсье генерал! Я отвечу вам в половине восьмого!      После этого он надолго замолчал. Метался по хранилищу, несколько раз смотрел на часы.      - Только бы выбраться отсюда! - наконец, пробормотал этот странный человек, ударив кулаком по чугунной полке. - Без меня Абдул-Гамид сожрет благородного Мидхата!      Виновато взглянул на Варю ясными голубыми глазами, пояснил:      - Простите, мадемуазель Барбара, я нервничаю. Моя жизнь значит в этой партии не так уж мало. Моя жизнь - это тоже фигура, но я ценю ее выше, чем Османскую империю. Скажем так: империя - это слон, а я - это ферзь. Однако ради победы можно пожертвовать и ферзем... Во всяком случае, партию я уже не проиграл, ничья-то обеспечена! - Он возбужденно рассмеялся. - Мне удалось продержать вашу армию под Плевной гораздо дольше, чем я надеялся. Вы попусту растратили силы и время. Англия успела подготовиться к конфронтации, Австрия перестала трусить. Если даже второго этапа войны не будет, Россия все равно останется с носом. Двадцать лет она приходила в себя после Крымской кампании, еще двадцать лет она будет зализывать раны нынешней войны. И это сейчас, в конце девятнадцатого столетия, когда каждый год значит так много. За двадцать лет Европа уйдет далеко вперед. России же отныне уготована роль второстепенной державы. Ее разъест язва коррупции и нигилизма, она перестанет представлять угрозу для прогресса.      Тут Варино терпение лопнуло.      - Да кто вы такой, чтобы судить, кто несет цивилизации благо, а кто гибель?! Государственный механизм он изучал, с вождями знакомился! А с графом Толстым, с Федором Михайловичем Достоевским вы познакомились? А русскую литературу вы читали? Что, времени не хватило? Дважды два это всегда четыре, а трижды три всегда девять, да? Две параллельные прямые никогда не пересекаются? Это у вашего Эвклида они не пересекаются, а у нашего Лобачевского пересеклись!      - Я не понимаю вашей метафоры, - пожал плечами Анвар. - А русскую литературу, конечно, читал. Хорошая литература, не хуже английской или французской. Но литература - игрушка, в нормальной стране она не может иметь важного значения. Я ведь и сам в некотором роде литератор. Надо делом заниматься, а не сочинять душещипательные сказки. Вон в Швейцарии великой литературы нет, а жизнь там не в пример достойнее, чем в вашей России. Я провел в Швейцарии почти все детство и отрочество, и можете мне поверить...      Он не договорил - издали раздался треск стрельбы.      - Началось! Ударили раньше времени!      Анвар припал ухом к двери, глаза его лихорадочно заблестели.      - Проклятье, и как назло в этом чертовом хранилище ни одного окна!      Варя тщетно пыталась унять неистово бьющееся сердце. Гром выстрелов приближался. Она услышала, как Соболев отдает какие-то команды, но не разобрала слов. Где-то закричали "алла!", ударил залп.      Вертя барабан револьвера, Анвар бормотал:      - Я мог бы сделать вылазку, но осталось только три патрона... Ненавижу бездействие!      Он встрепенулся - выстрелы звучали в самом здании.      - Если наши победят, я отправлю вас в Адрианополь, - быстро заговорил Анвар. - Теперь, видимо, война закончится. Второго этапа не будет. Жаль. Не все получается, как планируешь. Может быть, мы с вами еще увидимся. Сейчас, конечно, вы меня ненавидите, но пройдет время, и вы поймете мою правоту.      - Я не испытываю к вам ненависти, - сказала Варя. - Просто мне горько, что такой талантливый человек, как вы, занимается всякой грязью. Я вспоминаю, как Мизинов читал историю вашей жизни...      - В самом деле? - рассеянно перебил Анвар, прислушиваясь к перестрелке.      - Да. Сколько интриг, сколько смертей! Тот черкес, который перед казнью пел арии, ведь был вашим другом? Им вы тоже пожертвовали?      - Я не люблю вспоминать эту историю, - строго произнес он. - Знаете, кто я? Я - акушер, я помогаю младенцу появиться на свет, и руки у меня по локоть в крови и слизи...      Залп грянул совсем близко.      - Сейчас я открою дверь, - сказал Анвар, взводя курок, - и помогу своим. Вы оставайтесь здесь и ради Бога не высовывайтесь. Скоро все закончится.      Он потянул засов и вдруг замер - в банке больше не стреляли. Слышалась речь, но непонятно какая, русская или турецкая. Варя затаила дыхание.      - Я тебе харю сворочу! В уголочке отсиживался, мать-мать-мать! - рявкнул унтерский бас, и от этого сладостно-родного голоса внутри все запело.      Выстояли! Отбились!      Выстрелы откатывались все дальше и дальше, отчетливо донеслось протяжное "ура!"      Анвар стоял, закрыв глаза. Его лицо было спокойным и печальным. Когда стрельба совсем прекратилась, он отодвинул засов и приоткрыл дверь.      - Все, мадемуазель Барбара. Ваше заточение окончено. Выходите.      - А вы? - прошептала Варя.      - Ферзь пожертвован без особой выгоды. Жаль. В остальном все остается в силе. Ступайте и желаю вам счастья.      - Нет! - увернулась она от его руки. - Я вас тут не оставлю. Сдайтесь, я буду свидетельствовать на суде в вашу пользу.      - Чтобы мне зашили горло, а потом все-таки повесили? - усмехнулся Анвар. - Нет уж, благодарю покорно. Больше всего на свете не терплю две вещи - унижение и капитуляцию. Прощайте, мне надо побыть одному.      Он все-таки ухватил Варю за рукав и, слегка подтолкнув, спровадил за дверь. Стальная створка тут же захлопнулась.      Варя увидела перед собой бледного Фандорина, а у выбитого окна стоял генерал Мизинов и покрикивал на жандармов, подметавших стеклянные осколки. Снаружи уже рассвело.      - Где Мишель? - испуганно спросила Варя. - Убит? Ранен?      - Жив и здоров, - ответил Эраст Петрович, внимательно ее оглядывая. - Он в своей стихии - преследует неприятеля. А бедного Перепелкина снова ранили - ятаганом полуха отхватили. Видно, опять орден получит. И за прапорщика Гриднева не беспокойтесь, он тоже жив.      - Я знаю, - сказала она, и Фандорин чуть прищурился.      Подошел Мизинов, пожаловался:      - Еще одна дырка в шинели. Ну и денек. Выпустил? Отлично! Теперь можно и динамитом.      Он осторожно приблизился к двери в хранилище, провел рукой по стали.      - Пожалуй, двух шашек в самый раз хватит. Или много? Хорошо бы мерзавца живьем взять.      Из-за двери хранилища донеслось беззаботное и весьма мелодичное насвистывание.      - Он еще свистит! - возмутился Мизинов. - Каков, а? Ну, ты у меня сейчас досвистишься. Новгородцев! Пошлите в саперный взвод за динамитом!      - Д-динамит не понадобится, - тихо сказал Эраст Петрович, прислушиваясь к свисту.      - Вы снова заикаетесь, - сообщила ему Варя. - Это значит, все позади?      Грохоча сапогами вошел Соболев в распахнутой белой шинели с алыми отворотами.      - Отступили! - охрипшим после боя голосом объявил он. - Потери ужасные, но ничего, скоро должен эшелон подойти. Кто это так славно выводит? Это ж "Лючия де Ламермур", обожаю! - и генерал принялся подпевать приятным сипловатым баритоном. Del ciel clemente un riso, la vita a noi sara! - прочувствованно допел он последнюю строфу, и тут за дверью раздался выстрел. Эпилог "Московские губернские ведомости", 19 февраля (3 марта) 1878 г.      МИР ПОДПИСАН!      "Сегодня, в светлую годовщину Высочайшего милосердия, явленного крестьянству 17 лет назад, в летопись царствования Царя-Освободителя вписана новая светлая страница. Русские и турецкие уполномоченные подписали в Сан-Стефано мир, завершивший славную войну за освобождение христианских народов от турецкого владычества. По условиям трактата, Румыния и Сербия обретают полную независимость, образуется обширное Болгарское княжество, а Россия получает в компенсацию военных затрат 1 миллиард 410 миллионов рублей, причем основная часть этой суммы будет внесена территориальными уступками, в число которых входят Бессарабия и Добруджа, а также Ардаган, Каре, Батум, Баязет... "      - Ну вот, мир и подписан, причем очень хороший. А вы каркали, господин пессимист, - сказала Варя, и опять не о том, о чем хотела.      С Петей титулярный советник уже попрощался, и вчерашний подследственный, а ныне вольный человек Петр Яблоков поднялся в вагон - осваивать купе и раскладывать вещи. По случаю победоносного окончания войны вышли Пете и полное помилование, и даже медаль за ревностную службу.      Уехать можно было еще две недели назад, да и Петя торопил, но Варя все тянула, ждала непонятно чего.      Жалко, с Соболевым рассталась плохо, обиделся Соболев. Ну да бог с ним. Такого героя быстро кто-нибудь утешит.      И вот пришел день, когда нужно было прощаться с Эрастом Петровичем. С утра Варя была на нервах, закатила бедному Пете истерику из-за потерявшейся брошки, потом расплакалась.      Фандорин оставался в Сан-Стефано - с подписанием мира дипломатическая возня отнюдь не заканчивалась. На станцию он пришел прямо с какого-то приема - во фраке, цилиндре, белом шелковом галстуке. Подарил Варе букет пармских фиалок, повздыхал, попереминался с ноги на ногу, но красноречием сегодня не блистал.      - Мир ч-чересчур хороший, - ответил он. - Европа его не признает. Анвар отлично п-провел свой гамбит, а я проиграл. Мне дали орден, а надо бы под суд.      - Как вы к себе несправедливы! Ужасно несправедливы! - горячо заговорила Варя, боясь, что выступят слезы. - За что вы все время себя казните? Если бы не вы, я не знаю, что бы со всеми нами было...      - Примерно то же мне сказал Лаврентий Аркадьевич, - усмехнулся Фандорин. - И п-пообещал любую награду, какая в его власти.      Варя обрадовалась:      - Правда?! Ну слава Богу! И чего же вы пожелали?      - Чтобы меня отправили служить куда-нибудь за т-тридевять земель, подальше от всего этого. - Он неопределенно махнул рукой.      - Глупости какие! И что Мизинов?      - Разозлился. Но слово есть слово. К-кончатся переговоры, и поеду из Константинополя в Порт-Саид, а оттуда пароходом в Японию. Назначен вторым секретарем посольства в Токио. Дальше уж не б-бывает.      - В Японию... - Слезы все-таки брызнули, и Варя яростно смахнула их перчаткой.      Зазвенел колокол, паровоз дал гудок. Из окна вагона высунулся Петя:      - Варенька, пора. Сейчас отбываем.      Эраст Петрович замялся, опустил глаза.      - Д-до свидания, Варвара Андреевна. Был очень рад... - И не договорил.      Варя порывисто схватила его за руку, часто-часто заморгала, сбрасывая с ресниц слезинки.      - Эраст... - внезапно вырвалось у нее, но слова застряли, так и не выплеснулись.      Фандорин дернул подбородком и ничего не сказал.      Лязгнули колеса, вагон качнулся.      - Варя! Меня увозят без тебя! - отчаянно крикнул Петя. - Скорей!      Она оглянулась, еще секунду помешкала и вскочила на поплывшую вдоль перрона ступеньку.      -... и первым делом горячую ванну. А потом в Филипповскую и пастилы абрикосовой, которую ты так любишь. И в книжную лавку за новинками, а потом в университет. Представляешь, сколько будет расспросов, сколько...      Варя стояла у окна и кивала в такт счастливому Петиному лепету. Все хотела насмотреться на черную фигуру, что осталась на платформе, но фигура вела себя странно, расплывалась. Или с глазами что-то было не так? "Московские губернские ведомости", 19 февраля (3 марта) 1878 г.      "Таймс" (Лондон),      10 марта (26 февраля) 1878 г.      Правительство ее величества говорит "нет"      "Сегодня лорд Дерби заявил, что британское правительство, поддержанное правительствами большинства европейских стран, категорически отказывается признавать грабительские условия мира, навязанные Турции непомерными аппетитами царя Александра. Сан-Стефанский трактат противоречит интересам европейской безопасности и должен быть пересмотрен на специальном конгрессе, в котором примут участие все великие державы". Конец. С 18 ИЮНЯ Сергей Белошников "Палач"      История женщины, готовой на все ради мести компании насильников. На союз с "крестным отцом" мафиозного клана. На жестокие интриги и циничные преступления.     Но принесет ли счастье такая месть? Месть, которая, идя по нарастающей, с каждым эпизодом уничтожает еще одну частицу ее души?     Остановиться - необходимо. Остановиться - невозможно...     Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения 406