Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Литературное чтиво

  Все выпуски  

Борис АКУНИН "ТУРЕЦКИЙ ГАМБИТ"


Литературное чтиво

Выпуск No 43 (468) от 2007-06-08


Рассылка 'Литературное чтиво'

   Борис АКУНИН "ТУРЕЦКИЙ ГАМБИТ"


Глава
4,
   в которой враг наносит первый удар

"Дейли пост" (Лондон),
15(3) июля 1877 г.

     "... Передовой отряд стремительного генерала Гурко взял древнюю столицу болгарского царства город Тырново и рвется к Шипкинскому перевалу, за которым лежат беззащитные равнины, простирающиеся до самого Константинополя. Военный везир Редиф-паша и главнокомандующий Абдул Керим-паша сняты со своих постов и отданы под суд. Теперь Турцию может спасти только чудо".

     У крыльца остановились. Надо было как-то объясниться.
     Фандорин, кашлянув, сказал:
     - Мне очень жаль, Варвара Андреевна, что т-так вышло. Разумеется, вы совершенно свободны и ни к какому сотрудничеству я вас принуждать не собираюсь.
     - Благодарю вас, - сухо ответила она. - Очень благородно. А то я, признаться, подумала, что вы нарочно все это устроили. Вы-то ведь меня отлично видели и наверняка предполагали, чем все закончится. Что, очень нужна секретарша?
     В глазах Эраста Петровича вновь промелькнула искорка, которую у нормального человека можно было бы счесть признаком веселости.
     - Вы с-сообразительны. Но несправедливы. Я действительно поступил так не без задней мысли, но исключительно в ваших интересах. Лаврентий Аркадьевич непременно спровадил бы вас из д-действующей армии. А господин Казанзаки еще и жандарма бы приставил. Теперь же вы остаетесь здесь на совершенно з-законных основаниях.
     На это Варе возразить было нечего, - но благодарить жалкого шпиона не хотелось.
     - Я вижу, вы и в самом деле ловки в своей малопочтенной профессии, - язвительно сказала она. - Главного людоеда, и того перехитрили.
     - Людоед - это Лаврентий Аркадьевич? - удивился Фандорин. - По-моему, не похож. И п-потом, что же непочтенного в том, чтобы охранять государственные интересы?
     Ну что с таким разговаривать?
     Варя демонстративно отвернулась, окинула взглядом лагерь: белостенные домики, ровные ряды палаток, новехонькие телеграфные столбы. По улице бежал солдат, очень знакомо размахивая длинными нескладными руками.
     - Варя, Варенька! - издали закричал солдат, сдернул с головы кепи с длинным козырьком и замахал. - Все-таки приехала!
     - Петя! - ахнула она и, сразу забыв о Фандорине, кинулась навстречу тому, ради кого преодолела путь в полторы тысячи верст.
     Обнялись и поцеловались совершенно естественно, без неловкости, как никогда раньше. Видеть некрасивое, но милое, сияющее счастьем лицо Пети было радостно. Он похудел, загорел, сутулился больше прежнего. Черный с красными погонами мундир сидел мешком, но улыбка была все та же - широкая, обожающая.
     - Значит, согласна? - спросил он.
     - Да, - просто сказала Варя, хотя собиралась согласиться не сразу, а лишь после долгого и серьезного разговора, выдвинув некоторые принципиальные условия.
     Петя несолидно взвизгнул и снова полез обниматься, но Варя уже опомнилась.
     - Однако нам нужно подробно все обсудить. Во-первых...
     - Обсудим, обязательно обсудим. Только не сейчас, вечером. Встретимся у журналистов в палатке, ладно? У них там вроде клуба. Ты ведь знаешь француза? Ну, д'Эвре? Он славный. Он мне и сказал, что ты приехала. Я сейчас ужасно занят, отлучился на минуту. Хватятся - не сносить головы. Вечером, вечером!
     И побежал обратно, пыля тяжелыми сапогами и ежесекундно оглядываясь.
     Но вечером свидеться не довелось. Вестовой принес из штаба записку: "Всю ночь служба. Завтра. Люблю. П. ".
     Что ж, служба так служба. И Варя занялась обустройством. Жить ее взяли к себе сестры милосердия - женщины славные и отзывчивые, но пожилые, лет по тридцать пять, и скучноватые. Они же собрали все необходимое взамен багажа, доставшегося предприимчивому Митко, - одежду, обувь, флакон кельнской воды (а были-то чудесные парижские духи), чулки, белье, гребешок, заколки, душистое мыло, пудру, мазь от солнца, кольдкрем, смягчающее молочко от ветра, ромашковую эссенцию для мытья волос и прочие нужные вещи. Платья, конечно, были ужасные, за исключением разве что одного - голубого, с белым кружевным воротничком. Варя убрала вышедшие из моды манжеты, и получилось довольно мило.
     Но с утра ей стало скучно. Сестры ушли в лазарет - из-под Ловчи привезли двоих раненых. Варя попила кофе в одиночестве, сходила отправить родителям телеграмму: во-первых, чтоб не сходили с ума, а во-вторых, чтоб выслали денег (исключительно взаймы - пусть не надеются, что она вернулась в клетку). Погуляла по лагерю, поглазела на диковинный поезд без рельсов: с того берега прибыл обоз на механической тяге. Пыхающие паром железные локомобили с огромными колесами волокли за собой тяжелые пушки и фуры с боеприпасами. Зрелище было впечатляющее, настоящий триумф прогресса.
     Потом от нечего делать зашла проведать Фандорина, которому выделили отдельную палатку в штабном секторе. Эраст Петрович тоже бездельничал: валялся в походной койке с турецкой книжкой, выписывал оттуда какие-то слова.
     - Охраняете государственные интересы, господин полицейский? - спросила Варя, решив, что уместнее всего будет разговаривать с агентом в тоне насмешливо-небрежном.
     Фандорин встал и накинул на плечи военный, без погон, сюртук (тоже, видно, где-то обмундировался). Через расстегнутый ворот рубашки Варя разглядела серебряную цепочку. Крестик? Нет, кажется, медальон. Любопытно бы заглянуть, что там у него. Так господин филер склонен к романтике?
     Титулярный советник застегнул ворот, ответил серьезно:
     - Если живешь в г-государстве, надобно либо его беречь, либо уж уезжать - иначе получается паразитизм и лакейские пересуды.
     - Есть и третья возможность, - парировала Варя, уязвленная "лакейскими пересудами". - Несправедливое государство можно разрушить и построить взамен него другое.
     - К сожалению, Варвара Андреевна, государство - это не д-дом, а скорее дерево. Его не строят, оно растет само, подчиняясь закону природы, и дело это долгое. Тут не каменщик, т-тут садовник нужен.
     Забыв об уместном тоне, Варя горячо воскликнула:
     - Мы живем в такое тяжелое, сложное время! Честные люди стонут под бременем тупости и произвола, а вы рассуждаете как старик, про какого-то садовника толкуете!
     Эраст Петрович пожал плечами:
     - Милая Варвара Андреевна, я устал слушать нытье п-про "наше тяжелое время". Во времена царя Николая, когда время было потяжелей нынешнего, ваши "честные люди" по с-струнке ходили да неустанно свою счастливую жизнь нахваливали. Если стало можно сетовать на тупость и произвол, значит, время на п-поправку пошло.
     - Да вы просто... Вы просто - слуга престола!. - процедила Варя худшее из оскорблений, а когда Фандорин не содрогнулся, пояснила на доступном ему языке. - Верноподданный раб без ума и совести!
     Брякнула - и испугалась собственной грубости, однако Эраст Петрович ничуть не рассердился, а, вздохнув, сказал:
     - Вы не знаете, как со мной д-держаться. Это раз. Благодарной быть не хотите и оттого сердитесь. Это два. Забудьте к черту про благодарность, и мы отлично п-поладим. Это три.
     От такой снисходительности Варя разозлилась еще больше, тем более что агент, рабья кровь, был совершенно прав.
     - Я еще давеча заметила, что вы, как учитель танцев: раз-два-три, раз-два-три. Кто вас научил этой глупой манере?
     - Были учителя, - туманно ответил Фандорин и невежливо уткнулся в свою турецкую книжку.
     Шатер, где собирались аккредитованные при главной квартире журналисты, был виден издалека. У входа на длинном шнуре висели флажки разных стран, вымпелы журналов и газет, а также почему-то красные подтяжки с белыми звездочками.
     - Видимо, вчера отмечали успех дела под Ловчей, - предположил Петя. - Кто-то наотмечался до потери подтяжек.
     Он отдернул полотняный полог, и Варя заглянула внутрь.
     В клубе было неряшливо, но по-своему уютно: деревянные столы, холщовые стулья, стойка с шеренгами бутылок. Пахло табачным дымом, свечным воском и мужским одеколоном. На отдельном длинном столе лежали стопки русских и иностранных газет. Газеты были необычные, сплошь склеенные из телеграфных ленточек. Варя присмотрелась к лондонской "Дейли пост" и удивилась - сегодняшний утренний выпуск. Видимо, присылают из редакции по телеграфу. Здорово!
     С особым удовлетворением Варя отметила, что женщин всего две, причем обе в пенсне и не первой молодости. Зато мужчин было множество, меж ними обнаружились и знакомые.
     Прежде всего Фандорин, и опять с книжкой. Довольно глупо - читать можно и у себя в палатке.
     А в противоположном углу шел сеанс одновременной игры в шахматы. С одной стороны стола прохаживался, дымя сигаркой, снисходительно-благодушный Маклафлин, с другой сидели сосредоточенные Соболев, д'Эвре и еще двое.
     - Ба, наш маленький болгарин! - воскликнул генерал Мишель, облегченно поднявшись из-за доски. - Да вас не узнать! Ладно, Шеймас, будем считать, что ничья.
     Д'Эвре приветливо улыбнулся вошедшим и (это было приятно) задержал взгляд на Варе, однако продолжил игру. Зато к Соболеву подлетел смуглый офицер в невиданно ослепительном мундире и, тронув нафабренный сверх всякой меры ус, воскликнул по-французски:
     - Генерал, умоляю, представьте меня вашей очаровательной знакомой! Гасите свечи, господа! Они больше не понадобятся - взошло солнце!
     Обе пожилые дамы взглянули на Варю с крайним неодобрением, да она и сама несколько опешила от такого натиска.
     - Это полковник Лукан, личный представитель нашего драгоценного союзника его высочества князя румынского Карла, - усмехнулся Соболев. - Предупреждаю, Варвара Андреевна, полковник для дамских сердец смертоносней анчара.
     По его тону стало ясно, что привечать румына не следует, и Варя чопорно ответила, нарочно опершись на Петин локоть:
     - Очень рада. Мой жених, вольноопределяющийся Петр Яблоков.
     Лукан галантно взял Варю за запястье двумя пальцами (сверкнул перстень с нешуточным бриллиантом) и хотел припасть поцелуем, но получил должный отпор:
     - В Петербурге у современных женщин рук не целуют.
     А впрочем, публика была любопытная, и Варе в корреспондентском клубе понравилось. Только досадно было, что д'Эвре все играет в свои дурацкие шахматы. Но, видно, дело шло к концу - все прочие соперники Маклафлина уже капитулировали, и француз был явно обречен. Однако это, похоже, его не печалило, он частенько поглядывал на Варю, беззаботно улыбался и мелодично насвистывал модную шансонетку.
     Соболев встал рядом, взглянул на доску, рассеянно подхватил припев:
     - Фолишон-фолишонет... Сдавайтесь, д'Эвре, это же чистое Ватерлоо.
     - Гвардия умирает, но не сдается. - Француз дернул себя за узкую острую бородку и сделал ход, от которого ирландец нахмурился и засопел.
     Варя вышла наружу полюбоваться закатом и насладиться прохладой, а когда снова вернулась в шатер, шахматы были уже убраны, и разговор шел не более и не менее, как о взаимоотношениях человека с Богом.
     - Здесь не может быть никакого взаимоуважения, - горячо говорил Маклафлин, очевидно отвечая на реплику д'Эвре. - Отношения человека со Всевышним построены на заведомом признании неравенства. Не приходит же в голову детям претендовать на равенство с родителями! Ребенок безоговорочно признает превосходство родителя, свою зависимость от него, чувствует к нему благоговение и потому послушен - для своего же блага.
     - Позволю себе воспользоваться вашей же метафорой, - улыбнулся француз, затянувшись из турецкого чубука. - Все это справедливо лишь для маленьких детей. Когда же ребенок подрастает, он неминуемо ставит под сомнение авторитет родителя, хотя тот все равно еще неизмеримо мудрее и могущественнее. Это естественно, здорово, без этого человек навсегда останется малюткой. Тот же период сейчас переживает и подросшее человечество. Потом, когда человечество повзрослеет еще больше, между ним и Богом непременно установятся новые отношения, основанные на равенстве и взаимоуважении. А когда-нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель ему станет и вовсе не нужен.
     - Браво, д'Эвре, вы говорите так же гладко, как пишете, - воскликнул Петя. - Да только все дело в том, что никакого Бога нет, а есть материя и еще элементарные принципы порядочности. Вам же советую из вашей концепции сделать фельетон для "Ревю паризьен" - отличная тема.
     - Чтобы написать хороший фельетон, тема не нужна, - заявил француз. - Надо просто уметь хорошо писать.
     - Ну уж тут вы загнули, - возмутился Маклафлин.
     - Без темы даже у такого словесного эквилибриста, как вы, ничего путного не выйдет.
     - Назовите любой предмет, хоть бы даже самый тривиальный, и я напишу про него статью, которую моя газета с удовольствием напечатает, - протянул руку д'Эвре. - Пари? Мое испанское седло против вашего цейсовского бинокля.
     Все необычайно оживились.
     - Ставлю двести рублей на д'Эвре! - объявил Соболев.
     - На любую тему? - медленно повторил ирландец.
     - Так-таки на любую?
     - Абсолютно. Хоть вон про ту муху, что сидит на усе у полковника Лукана.
     Румын поспешно отряхнул усы и сказал:
     - Ставлю триста за мсье Маклафлина. Но какой взять предмет?
     - Да вот хотя бы ваши старые сапоги. - Маклафлин ткнул пальцем на запыленные юфтевые сапоги француза. - Попробуйте-ка написать про них так, чтобы парижская публика читала и восторгалась.
     Соболев вскинул ладони:
     - Пока не ударили по рукам, я пас. Старые сапоги - это уж чересчур.
     В результате на ирландца поставили тысячу, а желающих поставить на француза не отыскалось. Варе стало жаль бедного д'Эвре, но денег ни у нее, ни у Пети не было. Подойдя к Фандорину, все листавшему страницы с турецкими каракулями, она сердито прошептала:
     - Ну что же вы! Поставьте на него. Что вам стоит! Наверняка ведь получили от своего сатрапа какие-нибудь серебреники. Я вам потом отдам.
     Эраст Петрович поморщился и скучным голосом сказал:
     - Сто рублей на м-мсье д'Эвре. - И снова углубился в чтение.
     - Итого, десять к одному, - резюмировал Лукан. - Господа, выигрыш небольшой, но верный.
     В этот миг в шатер стремительно вошел Варин знакомец - капитан Перепелкин. Его было не узнать: мундир с иголочки, сапоги сияют, на глазу импозантная черная повязка (видно, синяк еще не прошел), голова обвязана белым бинтом.
     - Ваше превосходительство, господа, я только что от барона Криденера! - солидно объявил капитан. - Имею важное сообщение для прессы. Можете записать - генерального штаба капитан Перепелкин, оперативный отдел. Пе-ре-пел-кин. Никополь взят штурмом! Мы захватили в плен двух пашей и шесть тысяч солдат! Наши потери - сущий пустяк. Победа, господа!
     - Черт! Опять без меня! - простонал Соболев и бросился вон, даже не попрощавшись.
     Капитан проводил генерала несколько растерянным взглядом, но вестника уже со всех сторон обступили журналисты. Перепелкин с видимым удовольствием стал отвечать на их вопросы, щеголяя знанием французского, английского и немецкого.
     Варю удивило поведение Эраста Петровича.
     Он бросил книгу на стол, решительно растолкал корреспондентов и негромко спросил:
     - П-позвольте, капитан, вы не ошиблись? Ведь Криденер получил приказ занять Плевну. Никополь в совершенно п-противоположном направлении.
     Было в его голосе что-то такое, отчего капитан насторожился и на журналистов обращать внимание перестал.
     - Вовсе нет, милостивый государь. Я лично принял телеграмму из штаба верховного, присутствовал при расшифровке и сам отнес ее господину барону. Отлично помню текст: "Начальнику Западного отряда генерал-лейтенанту барону Криденеру. Приказываю занять Никополь и укрепиться там силами не менее дивизии. Николай".
     Фандорин побледнел.
     - Никополь? - еще тише спросил он. - А что Плевна?
     Капитан пожал плечами:
     - Понятия не имею.
     У входа раздался стук шагов и звон оружия. Полог резко распахнулся, и в шатер заглянул подполковник Казанзаки, век бы его не видеть. За спиной подполковника блестели штыки конвоя. Жандарм на миг задержал взгляд на Фандорине, посмотрел сквозь Варю, а Пете радостно улыбнулся.
     - Ага, вот он, голубчик! Так я и думал. Вольноопределяющийся Яблоков, вы арестованы. Взять его, - приказал он, обернувшись к конвойным. В клуб проворно вошли двое в синих мундирах и подхватили парализованного ужасом Петю под локти.
     - Да вы сумасшедший! - крикнула Варя. - Немедленно оставьте его в покое!
     Казанзаки не удостоил ее ответом. Он щелкнул пальцами, и арестованного быстро выволокли наружу, а подполковник задержался, поглядывая вокруг с неопределенной улыбкой.
     - Эраст Петрович, что же это! - звенящим голосом воззвала Варя к Фандорину. - Скажите же ему!
     - Основание? - хмуро спросил Фандорин, глядя жандарму в воротник.
     - В шифровке, составленной Яблоновым, заменено одно слово. Вместо Плевны - Никополь, только и всего. А между тем три часа назад авангард Осман-паши занял пустую Плевну и навис над нашим флангом. Так-то, господин наблюдатель.
     - Вот и ваше чудо, Маклафлин, которое может спасти Тугцию, - донесся до Вари голос д'Эвре, говорившего по-русски довольно чисто, но с очаровательным грассированием.
     - Не чудо, мсье корреспондент, а самая обычная измена, - усмехнулся подполковник, но смотрел при этом на Фандорина. - Просто не представляю, господин волонтер, как вы станете объясняться с его высокопревосходительством.
     - Много б-болтаете, подполковник. - Взгляд Эраста Петровича опустился еще ниже, к верхней пуговице жандармского мундира. - Честолюбие не д-должно быть во вред делу.
     - Что-с?! - Смуглое лицо Казанзаки задергалось мелким тиком. - Мораль читать? Вы - мне? Однако! Я ведь о вас, господин вундеркинд, успел кое-какие справочки навести. По роду службы-с. Физиогномия у вас получается не больно нравственная. Шустры не по летам-с. Кажется, выгодно жениться изволили, а? Причем с двойной выгодой - и жирное приданое приобрели, и свободу соблюли. Тонко сработано! Поздрав...
     Он не договорил, потому что Эраст Петрович очень ловко, как кот лапой, смазал ему ладонью по пухлым губам. Варя ахнула, а кто-то из офицеров схватил Фандорина за руку, но тут же отпустил, потому что никаких признаков буйства ударивший не проявлял.
     - Стреляться, - буднично произнес Эраст Петрович и теперь уже глядел подполковнику прямо в глаза. - Сразу, прямо сейчас, пока командование не вмешалось.
     Казанзаки был багров. Черные, как сливы, глаза налились кровью. После паузы, сглотнув, сказал:
     - Приказом его императорского величества дуэли на период войны строжайше запрещены. И вы, Фандорин, отлично это знаете.
     Подполковник вышел, за ним порывисто качнулся полотняный полог. Варя спросила:
     - Эраст Петрович, что же делать?

Глава
5,
   в которой описывается устройство гарема

"Ревю паризьен" (Париж),
18(6) июля 1877 г.

     Шарль д'Эвре
     СТАРЫЕ САПОГИ
     Фронтовая зарисовка
     Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных губ. В приличном обществе в таких сапогах не появишься. Я этого и не делаю - сапоги предназначены для иного.
     Мне сшил их старый софийский еврей десять лет назад. Он содрал с меня десять лир и сказал: "Господин, из меня уже давно репей вырастет, а ты все еще будешь носить эти сапоги и вспоминать Исаака добрым словом".
     Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города в Междуречье у левого сапога отлетел каблук. Мне пришлось вернуться в лагерь одному. Я хромал по раскаленному песку, ругал старого софийского мошенника последними словами и клялся, что сожгу сапоги на костре.
     Мои коллеги, британские археологи, не добрались до раскопок - на них напали всадники Рифат-бека, который считает гяуров детьми Шайтана, и вырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и заказал серебряные подковки.
     В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводник Асаф решил завладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцем Ятаганом. Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапог эфу, чей укус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню. Утром Асаф сам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся руку Аллаха.
     Полгода спустя пароход "Адрианополь" напоролся на скалу в Термаикосском заливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули меня ко дну, но я их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно капитуляции, и тогда мне не доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До берега добрался я один, все остальные утонули.
     Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами витает смерть. Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черных рыжими, и чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете.
     Я никогда не позволяю коню топтать репейник - вдруг он растет из старого Исаака?

     Третий день Варя работала с Фандориным. Надо было вызволять Петю, а по словам Эраста Петровича, сделать это можно было одним-единственным способом: найти истинного виновника случившегося. И Варя сама умолила титулярного советника, чтобы он взял ее в помощницы.
     Петины дела были плохи. Видеться с ним Варе не позволяли, но от Фандорина она знала: все улики против шифровальщика. Получив от подполковника Казанзаки приказ главнокомандующего, Яблоков немедленно занялся шифровкой, а потом, согласно инструкции, лично отнес депешу на телеграфный пункт. Варя подозревала, что рассеянный Петя вполне мог перепутать города, тем более что про Никопольскую крепость знали все, а про городишко Плевну ранее мало кто слышал. Однако Казанзаки в рассеянность не верил, да и сам Петя упрямился и говорил, что отлично помнит, как кодировал именно Плевну, такое смешное название. Хуже всего было то, что, по словам присутствовавшего на одном из допросов Эраста Петровича, Яблоков явно что-то скрывал и делал это крайне неумело. Врать Петя совсем не умеет - это Варя отлично знала. А между тем все шло к трибуналу.
     Истинного виновника Фандорин искал как-то странно. По утрам, вырядившись в дурацкое полосатое трико, подолгу делал английскую гимнастику. Целыми днями лежал на походной кровати, изредка наведывался в оперативный отдел штаба, а вечером непременно сидел в клубе у журналистов. Курил сигары, читал книгу, не пьянея пил вино, в разговоры вступал неохотно. Никаких поручений не давал. Перед тем как пожелать спокойной ночи, говорил только: "3-завтра вечером увидимся в клубе".
     Варя бесилась от сознания своей беспомощности. Днем ходила по лагерю, смотрела в оба - не обнаружится ли что-нибудь подозрительное. Подозрительное не обнаруживалось, и, устав, Варя шла в палатку к Эрасту Петровичу, чтобы расшевелить его и побудить к действию. В берлоге титулярного советника царил поистине ужасающий беспорядок: повсюду валялись книги, трехверстные карты, плетеные бутылки из-под болгарского вина, одежда, пушечные ядра, очевидно, использовавшиеся в качестве гирь. Однажды Варя, не заметив, села на тарелку с холодным пловом, которая почему-то оказалась на стуле, страшно рассердилась и потом никак не могла застирать жирное пятно на своем единственном приличном платье.
     Вечером 7 июля полковник Лукан устроил в пресс-клубе (так на английский манер стали называть журналистский шатер) вечеринку по поводу дня своего рождения. По этому случаю из Букарешта доставили три ящика шампанского, причем именинник утверждал, что заплатил по тридцать франков за бутылку. Деньги были потрачены впустую - про виновника торжества очень быстро забыли, потому что истинным героем дня нынче был д'Эвре.
     Утром, вооружившись выигранным у посрамленного Маклафлина цейсовским биноклем (Фандорин, между прочим, за свою несчастную сотню получил целую тысячу - и все благодаря Варе), француз совершил дерзкую экспедицию: в одиночку съездил в Плевну, под прикрытием корреспондентской повязки проник на передовой рубеж противника и даже умудрился взять интервью у турецкого полковника.
     - Мсье Перепелкин любезно объяснил мне, как лучше всего подобраться к городу, не угодив под пулю, - рассказывал окруженный восторженными слушателями д'Эвре. - Это и в самом деле оказалось совсем несложно - турки и дозоров-то толком выставить не удосужились. Первого аскера я повстречал только на окраине. "Что вылупился? - кричу. - Веди меня скорей к самому главному начальнику". На Востоке, господа, самое главное - держаться падишахом. Если орешь и ругаешься, стало быть, имеешь на это право. Приводят меня к полковнику. Звать Али-бей - красная феска, черная бородища, на груди значок Сен-Сира. Отлично, думаю, прекрасная Франция меня выручит. Так и так, говорю. Парижская пресса. Волей судеб заброшен в русский лагерь, а там скучища смертная, никакой экзотики - одно пьянство. Не откажет ли почтенный Али-бей дать интервью для парижской публики? Не отказал. Сидим, пьем прохладный шербет. Мой Али-бей спрашивает: "Сохранилось ли то чудесное кафе на углу бульвара Распай и рю-де-Севр?" Я, честно говоря, понятия не имею, сохранилось оно или нет, ибо давно не был в Париже, однако говорю: "Как же, и процветает лучше прежнего". Поговорили о бульварах, о канкане, о кокотках. Полковник совсем растрогался, борода распушилась - а бородища знатная, просто маршал де Ре - и вздыхает: "Нет, вот закончится эта проклятая война, и в Париж, в Париж". "Скоро ль она закончится, эфенди?" "Скоро, - говорит Али-бей. - Очень скоро. Вот вышибут русские меня с моими несчастными тремя таборами из Плевны, и можно будет ставить точку. Дорога откроется до самой Софии". "Ай-я-яй, - сокрушаюсь я. - Вы смелый человек, Али-бей. С тремя батальонами против всей русской армии! Я непременно напишу об этом в свою газету. Но где же славный Осман Нури-паша со своим корпусом?" Полковник феску снял, рукой махнул: "Обещал завтра быть. Только не поспеет - дороги плохи. Послезавтра к вечеру - самое раннее". В общем, посидели славно. И про Константинополь поговорили, и про Александрию. Насилу вырвался - полковник уж приказал барана резать. По совету monsieur Perepyolkin я ознакомил со своим интервью штаб великого князя. Там мою беседу с почтенным Али-беем сочли интересной, - скромно закончил корреспондент. - Полагаю, завтра же турецкого полковника ожидает небольшой сюрприз.
     - Ох, Эвре, отчаянная голова! - налетел на француза Соболев, раскрыв генеральские объятья. - Истинный галл! Дай поцелую!
     Лицо д'Эвре скрылось за пышной бородой, а Маклафлин, игравший в шахматы с Перепелкиным (капитан уже снял черную повязку и взирал на доску обоими сосредоточенно прищуренными глазами), сухо заметил:
     - Капитан не должен был использовать вас в качестве лазутчика. Не уверен, дорогой Шарль, что ваша выходка вполне безупречна с точки зрения журналистского этоса. Корреспондент нейтрального государства не имеет права принимать в конфликте чью-либо сторону и тем более брать на себя роль шпиона, поскольку...
     Однако все, включая и Варю, столь дружно набросились на нудного кельта, что он был вынужден умолкнуть.
     - Ого, да здесь весело! - вдруг раздался звучный, уверенный голос.
     Обернувшись, Варя увидела у входа статного гусарского офицера, черноволосого, с лихими усами, бесшабашными, чуть навыкате глазами и новеньким "георгием" на ментике. Вошедшего всеобщее внимание нисколько не смутило - напротив, гусар воспринял его как нечто само собой разумеющееся.
     - Гродненского гусарского полка ротмистр граф Зуров, - отрекомендовался офицер и отсалютовал Соболеву. - He припоминаете, ваше превосходительство? Вместе на Коканд ходили, я в штабе у Константина Петровича служил.
     - Как же, помню, - кивнул генерал. - Вас, кажется, под суд отдали за картежную игру в походе и дуэль с каким-то интендантом.
     - Бог милостив, обошлось, - легкомысленно ответил гусар. - Мне сказали, здесь бывает мой давний приятель Эразм Фандорин. Надеюсь, не соврали?
     Варя быстро взглянула на сидевшего в дальнем углу Эраста Петровича. Тот встал, страдальчески вздохнул и уныло произнес:
     - Ипполит? К-какими судьбами?
     - Вот он, чтоб мне провалиться! - ринулся на Фандорина гусар и стал трясти его за плечи, да так усердно, что голова у Эраста Петровича замоталась взад-вперед. - А говорили, тебя в Сербии турки на кол посадили! Ох, подурнел ты, братец, не узнать. Виски для импозантности подкрашиваешь?
     Любопытный, однако, круг знакомств обрисовывался у титулярного советника: видинский паша, шеф жандармов, а теперь еще этот лубочный красавец с бретерскими замашками. Варя как бы ненароком подобралась поближе, чтобы не упустить ни одного слова.
     - Побросала нас с тобой судьба, побросала. - Зуров перестал трясти собеседника и вместо этого принялся хлопать его по спине. - Про свои приключения расскажу особо, тет-а-тет, ибо не для дамских ушей. - Он игриво покосился на Варю. - Ну а финал известный: остался без гроша, один-одинешенек и с вдребезги разбитым сердцем (снова взгляд в Варину сторону).
     - Кто бы мог п-подумать, - прокомментировал Фандорин, отодвигаясь.
     - Заикаешься? Контузия? Ерунда, пройдет. Меня под Кокандом взрывной волной так об угол мечети приложило - месяц зубами клацал, веришь ли - стаканом в рот не попадал. А потом ничего, отпустило.
     - А с-сюда откуда?
     - Это, брат Эразм, долгая история.
     Гусар обвел взглядом завсегдатаев клуба, посматривавших на него с явным любопытством, и сказал:
     - Не тушуйтесь, господа, подходите. Я тут Эразму свою шахерезаду рассказываю.
     - Одиссею, - вполголоса поправил Эраст Петрович, ретируясь за спину полковника Лукана.
     - Одиссея - это когда в Греции, а у меня была именно что шахерезада. - Зуров выдержал аппетитную паузу и приступил к повествованию. - Итак, господа, в результате некоторых обстоятельств, про которые известно только мне и Фандорину, я оказался в Неаполе, на совершеннейшей мели. Занял у русского консула пятьсот рублей - больше, сквалыга, не дал - и поплыл морем в Одессу. Но по дороге бес меня попутал соорудить банчок с капитаном и штурманом. Обчистили, шельмы, до копейки. Я, натурально, заявил протест, нанес некоторый ущерб корабельному имуществу и в Константинополе был выкинут... то есть я хочу сказать, высажен на берег - без денег, без вещей и даже без шляпы. А зима, господа. Хоть и турецкая, но все равно холодно. Делать нечего, отправился в наше посольство. Прорвался через все препоны к самому послу, Николаю Павловичу Гнатьеву. Душевный человек. Денег, говорит, одолжить не могу, ибо принципиальный противник всяческих одалживаний, но если угодно, граф, могу взять к себе адъютантом - мне храбрые офицеры нужны. В этом случае получите подъемные и все прочее. Ну я и стал адъютантом.
     - У самого Гнатьева? - покачал головой Соболев. - Видно, хитрая лиса усмотрела в вас что-то особенное.
     Зуров скромно развел руками и продолжил:
     - В первый же день новой службы я вызвал международный конфликт и обмен дипломатическими нотами. Николай Павлович отправил меня с запросом к известному русоненавистнику и святоше Расану Хайрулле - это главный турецкий поп, вроде папы римского.
     - Шейх-уль-ислам, - уточнил строчивший в блокноте Маклафлин. - Болше похож на ваш обер-прокурор Синод.
     - Вот-вот, - кивнул Зуров. - Я и говорю. Мы с этим Хайруллой сразу друг другу не понравились. Я ему честь по чести, через переводчика: "Ваше преосвященство, срочный пакет от генерал-адъютанта Гнатьева". А он, пес, глазами зырк и отвечает на французском - нарочно, чтоб драгоман не смягчил: "Сейчас время молитвы. Жди". Сел на корточки, лицом к Мекке, и давай приговаривать: "О великий и всемогущий Аллах, окажи милость Твоему верному рабу, дай ему увидеть при жизни, как горят в аду подлые гяуры, недостойные топтать Твою священную землю". Хорошие дела. С каких это пор Аллаху по-французски молятся? Ладно, думаю, я тоже сейчас новое в православный канон введу. Хайрулла поворачивается ко мне, рожа довольная - как же, гяура на место поставил. "Давай письмо твоего генерала", - говорит. "Pardonnez-moi, eminence {Прошу извинить, ваше преосвященство (фр.)}, - отвечаю. - У нас, русских, сейчас как раз время обедни. Вы уж потерпите минутку". Бух на коленки и молюсь на языке Корнеля и Рокамболя: "Господь всеблагий, порадуй грешного раба твоего болярина, то бишь шевалье Ипполита, дай ему полюбоваться, как жарятся на сковородке мусульманские собаки". В общем, осложнил и без того непростые российско-турецкие отношения. Хайрулла пакета не взял, громко заругался по-своему и выставил нас с драгоманом за дверь. Ну, Николай Павлович меня для вида пожурил, а сам, по-моему, остался доволен. Видно, знал, кого, к кому и зачем посылать.
     - Лихо, по-туркестански, - одобрил Соболев.
     - Но не слишком дипломатично, - вставил капитан Перепелкин, неодобрительно глядя на развязного гусара.
     - А я недолго продержался в дипломатах, - вздохнул Зуров и задумчиво добавил. - Видно, не моя стезя.
     Эраст Петрович довольно громко хмыкнул.
     - Иду я как-то по Галатскому мосту, демонстрирую русский мундир и на красоток поглядываю. Они хоть и в чадрах, но ткань, чертовки, подбирают наипрозрачнейшую, так что еще соблазнительней получается. Вдруг вижу - едет в коляске нечто божественное, бархатные глазищи поверх вуалетки так и сверкают. Рядом - жирный евнух-абиссинец, кабан кабаном, сзади еще коляска с прислужницами. Я остановился, поклонился - с достоинством, как подобает дипломату, а она перчаточку сняла и белой ручкой мне (Зуров сложил губы дудочкой) - воздушный поцелуй.
     - Сняла пегчатку? - с видом эксперта переспросил д'Эвре. - Да это не шутки, господа. Пгогок считал хогошенькие гучки самой соблазнительной частью женского тела и стгого-настгого запгетил благогодным мусульманкам ходить без пегчаток, чтобы не подвеггать соблазну мужские сегдца. Так что снятие пегчатки - c'est un grand signe {это великий знак (фр.)}, как если бы евгопейская женщина сняла... Впгочем, воздегжусь от пагаллелей, - замялся он, искоса взглянув на Варю.
     - Ну вот видите, - подхватил гусар. - Мог ли я после этого обидеть даму невниманием? Беру коренную под уздцы, останавливаю, хочу отрекомендоваться. Тут евнух, сапог смазной, ка-ак хлестнет меня плеткой по щеке. Что прикажете делать? Вынул саблю, проткнул невежу насквозь, вытер клинок об его шелковый кафтан и грустный пошел домой. Не до красотки стало. Чувствовал, добром не кончится. И как в воду смотрел - вышло препаршиво.
     - А что такое? - полюбопытствовал Лукан. - Оказалась жена паши?
     - Хуже, - вздохнул Зуров. - Самого басурманского величества, Абдул-Гамида II. И евнух, натурально, тоже султанский. Николай Павлович отбивал меня как мог. Самому падишаху сказал: "Если б мой адъютант стерпел от раба удар плеткой, я б с него самолично погоны сорвал за позор званию русского офицера". Но разве они понимают, что такое офицерский мундир? Турнули, в двадцать четыре часа. На пакетбот - и в Одессу.
     Хорошо хоть вскоре война началась. Николай Павлович на прощанье говорил: "Благодари Бога, Зуров, что не старшая жена, а всего лишь "маленькая госпожа", "кучум-кадинэ".
     - Не "к-кучум", а "кучук", - поправил Фандорин и вдруг покраснел, что показалось Варе странным.
     Зуров присвистнул:
     - Ого! А ты-то откуда знаешь?
     Эраст Петрович молчал, причем вид имел крайне недовольный.
     - Господин Фандорин жил в гостях у турецкого паши, - вкрадчиво сообщила Варя.
     - И тебя там опекал весь гарем? - оживился граф. - Ну расскажи, не будь скотиной.
     - Не весь г-гарем, а только кучук-ханум, - пробурчал титулярный советник, явно не желая углубляться в подробности. - Очень славная, отзывчивая д-девушка. И вполне современная. Знает французский и английский, любит Байрона. Медициной интересуется.
     Агент открывался с новой, неожиданной стороны, которая Варе отчего-то совсем не понравилась.
     - Современная женщина не станет жить в гареме пятнадцатой женой, - отрезала она. - Это унизительно и вообще варварство.
     - Пгошу пгощения, мадемуазель, но это не совсем справедливое замечание, - снова заграссировал по-русски д'Эвре, однако сразу же перешел на французский. - Видите ли, за годы странствий по Востоку я неплохо изучил мусульманский быт.
     - Да-да, Шарль, расскажите, - попросил Маклафлин. - Я помню вашу серию очерков о гаремной жизни. Она была превосходной. - И ирландец расцвел от собственного великодушия.
     - Любой общественный институт, в том числе и многоженство, следует воспринимать в историческом контексте, - профессорским тоном начал д'Эвре, но Зуров скорчил такую физиономию, что француз образумился и заговорил по-человечески. - На самом деле в условиях Востока гарем для женщины - единственно возможный способ выжить. Судите сами: мусульмане с самого начала были народом воинов и пророков. Мужчины жили войной, гибли, и огромное количество женщин оставались вдовами или же вовсе не могли найти себе мужа. Кто бы стал кормить их и их детей? У Магомета было пятнадцать жен, но вовсе не из-за его непомерного сластолюбия, а из человечности. Он брал на себя заботу о вдовах погибших соратников, и в западном смысле эти женщины даже не могли называться его женами. Ведь что такое гарем, господа? Вы представляете себе журчание фонтана, полуголых одалисок, лениво поедающих рахат-лукум, звон монист, пряный аромат духов, и все окутано этакой развратно-пресыщенной дымкой.
     - А посредине властелин всего этого курятника, в халате, с кальяном и блаженной улыбкой на красных устах, - мечтательно вставил гусар.
     - Должен вас огорчить, мсье ротмистр. Гарем - это кроме жен всякие бедные родственницы, куча детей, в том числе и чужих, многочисленные служанки, доживающие свой век старые рабыни и еще бог знает кто. Всю эту орду должен кормить и содержать кормилец, мужчина. Чем он богаче и могущественней, тем больше у него иждивенцев, тем тяжелей возложенный на него груз ответственности. Система гарема не только гуманна, но и единственно возможна в условиях Востока - иначе многие женщины просто умерли бы от голода.
     - Вы прямо описываете какой-то фаланстер, а турецкий муж у вас получается вроде Шарля Фурье, - не выдержала Варя. - Не лучше ли дать женщине возможность самой зарабатывать на жизнь, чем держать ее на положении рабыни?
     - Восточное общество медлительно и не склонно к переменам, мадемуазель Барбара, - почтительно ответил француз, так мило произнеся ее имя, что сердиться на него стало совершенно невозможно. - В нем очень мало рабочих мест, за каждое приходится сражаться, и женщине конкуренции с мужчинами не выдержать. К тому же жена вовсе не рабыня. Если муж ей не по нраву, она всегда может вернуть себе свободу. Для этого достаточно создать своему благоверному такую невыносимую жизнь, чтобы он в сердцах воскликнул при свидетелях: "Ты мне больше не жена!" Согласитесь, что довести мужа до такого состояния совсем нетрудно. После этого можно забирать свои, вещи и уходить. Развод на Востоке прост, не то что на Западе. К тому же получается, что муж одинок, а женщины представляют собой целый коллектив. Стоит ли удивляться, что истинная власть принадлежит гарему, а вовсе не его владельцу? Главные лица в Османской империи не султан и великий везир, а мать и любимая жена падишаха. Ну и, разумеется, кизляр-агази - главный евнух гарема.
     - А сколько все-таки султану дозволено иметь жен? - спросил Перепелкин и виновато покосился на Соболева. - Я только так, для познавательности спрашиваю.
     - Как и любому правоверному, четыре. Однако кроме полноправных жен у падишаха есть еще икбал - нечто вроде фавориток - и совсем юные гедикли, "девы, приятные глазу", претендентки на роль икбал.
     - Ну, так-то лучше, - удовлетворенно кивнул Лукан и подкрутил ус, когда Варя смерила его презрительным взглядом.
     Соболев (тоже хорош) плотоядно спросил:
     - Но ведь кроме жен и наложниц есть еще рабыни?
     - Все женщины султана - рабыни, но лишь до тех пор, пока не родился ребенок. Тогда мать сразу получает титул принцессы и начинает пользоваться всеми подобающими привилегиями. Например, всесильная султанша Бесма, мать покойного Абдул-Азиса, в свое время была простой банщицей, но так успешно мылила Мехмеда II, что он сначала взял ее в наложницы, а потом сделал любимой женой. У женщин в Турции возможности для карьеры поистине неограниченны.
     - Однако, должно быть, чертовски утомительно, когда у тебя на шее висит такой обоз, - задумчиво произнес один из журналистов. - Пожалуй, это уж чересчур.
     - Некоторые султаны тоже приходили к такому заключению, - улыбнулся д'Эвре. - Ибрагиму I, например, ужасно надоели все его жены. Ивану Грозному или Генриху VIII в такой ситуации было проще - старую жену на плаху или в монастырь, и можно брать новую. Но как быть, если у тебя целый гарем?
     - Да, в самом деле, - заинтересовались слушатели.
     - Турки, господа, перед трудностями не пасуют. Падишах велел запихать всех женщин в мешки и утопить в Босфоре. Наутро его величество оказался холостяком и мог обзавестись новым гаремом.
     Мужчины захохотали, а Варя воскликнула:
     - Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое!
     - Но вот уже без малого сто лет, мадемуазель Варя, как нравы при султанском дворе смягчились, - утешил ее д'Эвре. - И все благодаря одной незаурядной женщине, кстати моей соотечественнице.
     - Расскажите, - попросила Варя.
     - Дело было так. По Средиземному морю плыл французский корабль, а среди пассажиров была семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Звали ее Эме Дюбюк де Ривери, и родилась она на волшебном острове Мартиника, подарившем миру немало легендарных красавиц, среди которых были мадам де Ментенон и Жозефина Богарне. С последней, которую тогда еще звали просто Жозефиной де Ташери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже дружна. История умалчивает, зачем прелестной креолке понадобилось пускаться в плавание по кишащим пиратами морям. Известно лишь, что у берегов Сардинии судно захватили корсары, и француженка попала в Алжир, на невольничий рынок, где ее купил сам алжирский дей - тот самый, у кого по утверждению monsieur Popristchine {Мсье Поприщина} под носом шишка. Дей был стар, и женская красота его уже не интересовала, зато его очень интересовали хорошие отношения с Блистательной Портой, и бедняжка Эме поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка султану Абдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-Гамида II. Падишах отнесся к пленнице бережно, как к бесценному сокровищу: ни к чему не принуждал и даже не заставил обратиться в магометанство. Мудрый владыка проявил терпение, и за это Эме вознаградила его любовью. В Турции ее знают под именем Нашедил-султан. Она родила принца Мехмеда, который впоследствии стал монархом и вошел в историю как великий реформатор. Мать научила его французскому языку, пристрастила к французской литературе и к французскому вольнодумству. С тех пор Турция повернулась лицом к Западу.
     - Вы просто сказочник, д'Эвре, - сварливо произнес Маклафлин. - Должно быть, как всегда, приврали и приукрасили.
     Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с некоторых пор начавший проявлять явственные признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением воскликнул:
     - А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко? Что же мы все разговоры да разговоры. Право слово, как-то не по-людски.
     Варя услышала, как глухо застонал Фандорин.
     - Эразм, тебя не приглашаю, - поспешно сказал граф. - Тебе черт ворожит.
     - Ваше превосходительство, - возмутился Перепелкин. - Надеюсь, вы не допустите, чтобы в вашем присутствии шла азартная игра?
     Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой мухи:
     - Бросьте, капитан. Не будьте занудой. Хорошо вам, вы в своем оперативном отделе какой-никакой работой занимаетесь, а я весь заржавел от безделья. Я, граф, сам не играю - больно натура неуемная, - а посмотреть посмотрю.
     Варя увидела, что Перепелкин смотрит на красавца-генерала глазами прибитой собаки.
     - Разве что по маленькой? - неуверенно протянул Лукан. - Для укрепления боевого товарищества.
     - Конечно, для укрепления и исключительно по маленькой, - кивнул Зуров, высыпая из ташки на стол запечатанные колоды. - Заход по сотенке. Кто еще, господа?
     Банк составился в минуту, и вскоре в палатке зазвучало волшебное:
     - Шелехвосточка пошла.
     - А мы ее султанчиком, господа!
     - L'as de carreau {Туз бубей (фр.)}.
     - Ха-ха, бито!
     Варя подошла к Эрасту Петровичу, спросила:
     - А что это он вас Эразмом называет?
     - Так уж п-повелось, - уклонился от ответа скрытный Фандорин.
     - Эхе-хе, - шумно вздохнул Соболев. - Криденер, поди, к Плевне подходит, а я все сижу, как фоска в сносе.
     Перепелкин торчал рядом со своим кумиром, делая вид, что тоже заинтересован игрой.
     Сердитый Маклафлин, сиротливо стоя с шахматной доской под мышкой, пробурчал что-то по-английски и сам себя перевел на русский:
     - Был пресс-клаб, а стал какой-то прытон.
     - Эй, человечек, шустовский есть? Неси! - крикнул гусар, обернувшись к буфетчику. - Веселиться так веселиться.
     Вечер и вправду складывался весело.
     Зато назавтра пресс-клуб было не узнать: русские сидели мрачные и подавленные, корреспонденты же были взвинченны, переговаривались вполголоса, и время от времени то один, то другой, узнав новые подробности, бежал на телеграфный пункт - произошла большущая сенсация.
     Еще в обед по лагерю поползли какие-то нехорошие слухи, а в шестом часу, когда Варя и Фандорин шли со стрельбища (титулярный советник учил помощницу обращаться с револьвером системы "кольт"), им встретился хмуро-возбужденный Соболев.
     - Хорошенькое дело, - сказал он, нервно потирая руки. - Слыхали?
     - Плевна? - обреченно спросил Фандорин.
     - Полный разгром. Генерал Шильдер-Шульднер шел напролом, без разведки, хотел опередить Осман-пашу. Наших было семь тысяч, турок - много больше. Колонны атаковали в лоб и угодили под перекрестный огонь. Убит командир Архангелогородского полка Розенбом, смертельно ранен командир Костромского полка Клейнгауз, генерал-майора Кнорринга принесли на носилках. Треть наших полегла. Прямо мясорубка. Вот вам и три табора. И турки какие-то другие, не те, что раньше. Дрались как черти.
     - Что д'Эвре? - быстро спросил Эраст Петрович.
     - А ничего. Весь зеленый, лепечет оправдания. Казанзаки его, допрашивать увел... Ну, теперь начнется. Может, наконец и мне назначение дадут. Перепелкин намекал, что есть шанс. - И генерал пружинистой походкой зашагал в сторону штаба.
     До вечера Варя пробыла в госпитале, помогала стерилизовать хирургические инструменты. Раненых навезли столько, что пришлось поставить еще две временные палатки. Сестры сбивались с ног. Пахло кровью и страданием, раненые кричали и молились.
     Лишь к ночи удалось выбраться в корреспондентский шатер, где, как уже было сказано, атмосфера разительно отличалась от вчерашней.
     Жизнь кипела лишь за карточным столом, где вторые сутки не прекращаясь шла игра. Бледный Зуров, дымя сигарой, быстро сдавал карты. Он ничего не ел, зато не переставая пил и при этом нисколько не пьянел. Возле его локтя выросла гора банкнот, золотых монет и долговых расписок. Напротив, ероша волосы, сидел обезумевший полковник Лукан. Рядом спал какой-то офицер, его светло-русая голова лежала на скрещенных руках. Поблизости жирным мотыльком порхал буфетчик, ловя на лету пожелания везучего гусара.
     Фандорина в клубе не было, д'Эвре тоже, Маклафлин играл в шахматы, а Соболев, окруженный офицерами, колдовал над трехверсткой и на Варю даже не взглянул.
     Уже жалея, что пришла, она сказала:
     - Граф, вам не стыдно? Столько людей погибло.
     - Но мы-то еще живы, мадемуазель, - рассеянно откликнулся Зуров, постукивая по колоде. - Что ж хоронить себя раньше времени? Ой блефуешь, Лука. Поднимаю на две.
     Лукан рванул с пальца бриллиантовый перстень:
     - Вскрываю. - И дрожащей рукой медленно-медленно потянулся к картам Зурова, небрежно лежавшим на столе рубашкой кверху.
     В этот миг Варя увидела, как в шатер бесшумно вплывает подполковник Казанзаки, ужасно похожий на черного ворона, унюхавшего сладкий трупный запах. Она вспомнила, чем закончилось предыдущее появление жандарма, и передернулась.
     - Господин Кэзанзаки, где д'Эвре? - обернулся к вошедшему Маклафлин.
     Подполковник многозначительно помолчал, выждав, чтобы в клубе стало тихо. Ответил коротко:
     - У меня. Пишет объяснение. - Откашлялся, зловеще добавил. - А там будем решать.
     Повисшую паузу нарушил развязный басок Зурова:
     - Это и есть знаменитый жандарм Козинаки? Приветствую вас, господин битая морда. - И, блестя наглыми глазами, выжидательно посмотрел на залившегося краской подполковника.
     - И я про вас наслышан, господин бретер, - неторопливо произнес Казанзаки, тоже глядя на гусара в упор. - Личность известная. Извольте-ка прикусить язык, не то кликну часового да отправлю вас на гауптвахту за азартные игры в лагере. А банк арестую.
     - Сразу видать серьезного человека, - ухмыльнулся граф. - Все понял и нем, как могила.
     Лукан наконец вскрыл зуровские карты, протяжно застонал и схватился за голову. Граф скептически разглядывал выигранный перстень.
     - Да нет, майор, какая к черту измена! - услышала Варя раздраженный голос Соболева. - Прав Перепелкин, штабная голова, - просто Осман прошел форсированным маршем, а наши шапкозакидатели такой прыти от турок не ждали. Теперь шутки кончены. У нас появился грозный противник, и война пойдет всерьез.

Глава
6,
   в которой Плевна и Варя выдерживают осаду

"Винер Цайтунг" (Вена),
30(18) июля 1877 г.

     "Наш корреспондент сообщает из Шумена, где находится штаб-квартира турецкой Балканской армии.
     После конфуза под Плевной русские оказались в преглупом положении. Их колонны вытянуты на десятки и даже сотни километров с юга на север, коммуникации беззащитны, тылы открыты. Гениальный фланговый маневр Осман-паши позволил туркам выиграть время для перегруппировки, а маленький болгарский город стал для русского медведя славной занозой в мохнатом боку. В кругах, близких к константинопольскому двору, царит атмосфера сдержанного оптимизма".

     С одной стороны, дела обстояли скверно, даже, можно сказать, хуже некуда. Бедный Петя все томился за семью замками - после плевненского кровопролития зловредному Казанзаки стало не до шифровальщика, но угроза трибунала никуда не делась. Да и военная фортуна оказалась переменчива - из золотой рыбки обратилась в колючего ерша и ушла в пучину, до крови ободрав ладони.
     С другой стороны (Варя стыдилась себе в этом признаться), никогда еще ей не жилось настолько... интересно. Вот именно: интересно, самое точное слово.
     А причина, если честно, была непристойно проста. Впервые в жизни за Варей ухаживало сразу столько поклонников, да каких поклонников! Не чета давешним железнодорожным попутчикам или золотушным петербургским студентам. Пошлая бабья натура, сколько ее в себе ни дави, пролезала из глупого, тщеславного сердца сорной травой. Нехорошо.
     Вот и утром 18 июля, в день важный и примечательный, о чем позже, Варя проснулась с улыбкой. Даже еще не проснулась - только ощутила сквозь зажмуренные веки солнечный свет, только сладко потянулась, и сразу стало радостно, празднично, весело. Это уже потом, когда вслед за телом проснулся разум, вспомнилось про Петю и про войну. Варя усилием воли заставила себя нахмуриться и не думать о грустном, но в непослушную спросонья голову лезло совсем другое, в духе Агафьи Тихоновны: если б к Петиной преданности прибавить соболевскую славу, да зуровскую бесшабашность, да таланты Шарля, да фандоринский прищуренный взгляд... Хотя нет, Эраст Петрович сюда не подходил, ибо к поклонникам, даже с натяжкой, причислить его было нельзя.
     С титулярным советником выходило как-то неясно. Помощницей Варя по-прежнему числилась у него чисто номинально. В свои секреты Фандорин ее не посвящал, а между тем какие-то дела у него были и, похоже, что не пустяковые. Он то надолго исчезал, то, наоборот, безвылазно сидел в палатке, и к нему наведывались какие-то болгарские мужики в пахучих бараньих шапках. Верно, из Плевны, догадывалась Варя, но из гордости ни о чем не спрашивала. Эка невидаль - плевненские жители в русском лагере появлялись не так уж редко. Даже у Маклафлина был собственный информант, сообщавший корреспонденту уникальные сведения о жизни турецкого гарнизона. Правда, с русским командованием ирландец этими знаниями не делился, напирая на "журналистский этос", зато читатели "Дейли ньюс" знали и про распорядок дня Осман-паши, и про мощные редуты, которыми не по дням, а по часам обрастал осажденный город.
     Но и в Западном отряде русской армии на сей раз к битве готовились основательно. Штурм был назначен на сегодня, и все говорили, что теперь "плевненское недоразумение" непременно будет разрешено. Вчера Эраст Петрович начертил для Вари прутиком на земле все турецкие укрепления и объяснил, что по имеющимся у него совершенно достоверным данным, Осман-паша имеет 20 000 аскеров и 58 орудий, а генерал-лейтенант Криденер стянул к городу 32 000 солдат и 176 пушек, да еще румыны должны подойти. Диспозиция разработана хитрая, строго секретная, со скрытным обходным маневром и ложной атакой. Фандорин так хорошо объяснял, что Варя сразу поверила в победу русского оружия и даже не очень слушала - больше смотрела на титулярного советника и гадала, кем ему приходится та блондинка из медальона. Казанзаки что-то странное говорил про женитьбу. Уж не благоверная ли? Больно молода для благоверной, совсем девчонка.
     А вышло так. Три дня назад Варя после завтрака заглянула к Эрасту Петровичу в палатку и увидела, что он лежит на кровати одетый, в грязных сапогах и спит беспробудным сном. Весь предыдущий день он отсутствовал и, видно, вернулся только под утро. Она хотела было потихоньку удалиться, но вдруг заметила, что из расстегнутого ворота на грудь спящего свисает серебряный медальон. Искушение было слишком велико. Варя на цыпочках подкралась к кровати, не отрывая взгляда от лица Фандорина. Тот дышал ровно, рот приоткрылся, и похож титулярный советник сейчас был на мальчишку, который из озорства вымазал виски пудрой.
     Варя осторожненько, двумя пальцами, приподняла медальон, отщелкнула крышечку и увидела крошечный портрет. Этакая куколка, медхен-гретхен: золотые кудряшки, глазки, ротик, щечки. Ничего особенного. Варя с осуждением покосилась на спящего и залилась краской - из-под длинных ресниц на нее глядели серьезные глаза, ярко-голубые и с очень черными зрачками.
     Объясняться было глупо, и Варя просто сбежала, что тоже получилось не очень умно, но, по крайней мере обошлось без неприятной сцены. Как ни странно, впоследствии Фандорин вел себя так, будто этот эпизод вообще места не имел.
     Холодный, неприятный человек, в посторонние разговоры вступает редко, а если вступает, то непременно скажет что-нибудь такое, от чего Варю просто на дыбы кидает. Взять хотя бы спор о парламенте и народовластии, разгоревшийся во время пикника (ездили большой компанией на холмы, и Фандорина с собой утянули, хоть он и рвался залечь в свою берлогу).
     Д'Эвре стал рассказывать про конституцию, которую в прошлом году ввел в Турции бывший великий везир Мидхат-паша. Было интересно. Вот поди ж ты - дикая, азиатская страна, а при парламенте, не то что Россия.
     Потом заспорили, какая парламентская система лучше. Маклафлин был за британскую, д'Эвре, хоть и француз, за американскую, Соболев напирал на какую-то особенную, исконно русскую, дворянско-крестьянскую.
     Когда Варя потребовала избирательного права для женщин, ее дружно подняли на смех. Солдафон Соболев стал насмехаться:
     - Ох, Варвара Андреевна, вам, женщинам, только дай суфражировать, ведь одних красавчиков, дусек-пусек в парламент навыбираете. Доведись вашей сестре выбирать между Федором Михайловичем Достоевским и нашим ротмистром Зуровым - за кого голоса отдадите, а? То-то.
     - Господа, разве в парламент принудительно выбирают? - встревожился гусар, и все развеселились еще пуще.
     Тщетно Варя толковала про равные права и американскую территорию Вайоминг, где женщинам дозволено голосовать, и ничего ужасного с Вайомингом от этого не произошло. Никто ее слова всерьез не воспринимал.
     - А что же вы-то молчите? - воззвала Варя к Фандорину, и тот отличился, сказал такое, что лучше бы уж помалкивал:
     - Я, Варвара Андреевна, вообще противник д-демократии. - (Сказал и покраснел). - Один человек изначально не равен другому, и тут уж ничего не поделаешь.
     Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умнее, т-талантливее, работоспособнее, ставит их в зависимость от тупой воли глупых, бездарных и ленивых, п-потому что таковых в обществе всегда больше. Пусть наши с вами соотечественники сначала отучатся от свинства и заслужат право носить звание г-гражданина, а уж тогда можно будет и о парламенте подумать.
     От такого неслыханного заявления Варя растерялась, но на выручку пришел д'Эвре.
     - И все же, если в стране избирательное право уже введено, - мягко сказал он (разговор, конечно же, шел по-французски), - несправедливо обижать целую половину человечества, да к тому же еще и лучшую.
     Вспомнив эти замечательные слова, Варя улыбнулась, повернулась на бок и стала думать про д'Эвре.
     Слава богу, Казанзаки наконец оставил человека в покое. Вольно ж было генералу Криденеру на основании какого-то интервью принимать стратегическое решение! Бедняжка д'Эвре весь извелся, приставал к каждому встречному-поперечному с объяснениями и оправданиями. Таким, виноватым и несчастным, он нравился Варе еще больше. Если раньше он казался ей немножко самовлюбленным, слишком уж привыкшим к всеобщему восхищению, и она нарочно держала дистанцию, то теперь нужда в этом отпала, и Варя стала вести себя с французом просто и ласково. Легкий он был человек, веселый, не то что Эраст Петрович, и ужасно много знал - и про Турцию, и про Древний Восток, и про французскую историю. А куда только не бросала его жажда приключений! И как мило рассказывал он свои recits droles {анекдоты (фр.)} - остроумно, живо, без малейшей рисовки. Варя обожала, когда д'Эвре в ответ на какой-нибудь ее вопрос делал особенную паузу, интригующе улыбался и с таинственным видом говорил: "Oh, c'est toute une histoire, mademoiselle". {Ну, это целая история, мадемуазель (фр.)} И, в отличие от темнилы Фандорина, тут же эту историю рассказывал.
     Чаще всего истории были смешные, иногда страшные.
     Одну Варя запомнила особенно хорошо.
     "Вот вы, мадемуазель Варя, ругаете азиатов за пренебрежение к человеческой жизни, и правильно делаете (речь зашла о зверствах башибузуков). Но ведь это дикари, варвары, в своем развитии очень недалеко ушедшие от каких-нибудь тигров или крокодилов. А я опишу вам сцену, которую наблюдал в самой цивилизованной из стран, Англии. О, это целая история... Британцы настолько ценят человеческую жизнь, что худшим из грехов почитают самоубийство - и за попытку наложить на себя руки карают смертной казнью. На Востоке до такого пока не додумались. Несколько лет назад, когда я находился в Лондоне, в тамошней тюрьме должны были повесить заключенного. Он совершил страшное преступление - каким-то образом раздобыл бритву, попытался перерезать себе горло и даже частично в этом преуспел, но был вовремя спасен тюремным врачом. Меня потрясла логика судьи, и я решил, что непременно должен видеть экзекуцию собственными глазами. Использовал свои связи, раздобыл пропуск на казнь и не был разочарован.
     Осужденный повредил себе голосовые связки и мог только сипеть, поэтому обошлись без последнего слова. Довольно долго препирались с врачом, который заявил, что вешать этого человека нельзя - разрез разойдется, и повешенный сможет дышать прямо через трахею. Прокурор и начальник тюрьмы посовещались и велели палачу приступать. Но врач оказался прав: под давлением петли рана немедленно раскрылась, и болтающийся на веревке начал со страшным свистом всасывать воздух. Он висел пять, десять, пятнадцать минут и не умирал - только лицо наливалось синим.
     Решили вызвать судью, вынесшего приговор. Поскольку казнь происходила на рассвете, судью долго будили. Он приехал через час и принял соломоново решение: снять осужденного с виселицы и повесить снова, но теперь перетянув петлей не выше, а ниже разреза. Так и сделали. На сей раз все прошло успешно. Вот вам плоды цивилизации".
     Повешенный со смеющимся горлом потом приснился Варе ночью. "Никакой смерти нет, - сказало горло голосом д'Эвре и засочилось кровью. - Есть только возвращение на старт".
     Но про возвращение на старт - это уже от Соболева.
     - Ах, Варвара Андреевна, вся моя жизнь - скачки с барьерами, - говорил ей молодой генерал, горько качая коротко стриженной головой. - Только судья без конца снимает меня с дистанции и возвращает к старту. Судите сами. Начинал кавалергардом, отличился в войне с поляками, но попал в глупую историю с паненкой - и назад, на старт. Окончил академию генштаба, получил назначение в Туркестан - а там идиотская дуэль со смертельным исходом, и снова изволь на старт. Женился на княжне, думал, буду счастлив - какое там... Опять один, у разбитого корыта. Снова отпросился в пустыню, не жалел ни себя, ни людей, чудом остался жив - и вот снова ни с чем. Прозябаю в нахлебниках и жду нового старта. Только дождусь ли?
     Соболева, в отличие от д'Эвре, было не жалко. Во-первых, насчет старта Мишель прибеднялся, кокетничал - все-таки в тридцать три года свитский генерал, два "Георгия" и золотая шпага. А во-вторых, слишком уж явно давил на жалость. Видно, еще в бытность юнкером объяснили ему старшие товарищи, что любовная виктория достигается двумя путями: либо кавалерийской атакой, либо рытьем апрошей к падкому на сострадание женскому сердцу.
     Апроши Соболев рыл довольно неумело, но его ухаживания Варе льстили - все-таки настоящий герой, хоть и с дурацким веником на лице. На деликатные советы изменить форму бороды генерал начинал торговаться: мол, готов принести эту жертву, но лишь взамен на предоставление определенных гарантий. Предоставлять гарантии в Варины намерения не входило.
     Пять дней назад Соболев пришел счастливый - наконец получил собственный отряд, два казачьих полка, и будет участвовать в штурме Плевны, прикрывая южный фланг корпуса. Варя пожелала ему удачного старта. Начальником штаба Мишель взял к себе Перепелкина, отозвавшись о скучном капитане следующим образом:
     - Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. И что вы думаете, Варвара Андреевна? Еремей Ионович хоть и нуден, но толков. Как-никак генерального штаба. В оперативном отделе его знают, полезными сведениями снабжают. Да и потом, вижу, что он мне лично предан - не забыл про спасение от башибузуков. А я, грешный человек, в подчиненных преданность исключительно ценю.
     Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня его ординарец Сережа Верещагин доставил от его превосходительства пышный букет алых роз. Розы стояли, как бородинские богатыри, и опадать не собирались. Вся палатка пропахла густым, маслянистым ароматом.
     В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремился Зуров, убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, как лихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку.
     - Экое бельвю, мадемуазель. Природа! - сказал он как-то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которой вздумалось полюбоваться закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. - Славный человек Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ, хоть, конечно, и бука.
     Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышню красивыми, нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше.
     - Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский мундир - и был бы совсем молодец, - решительно вел свою линию Зуров. - Это он сейчас ходит мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним! Пламень! Аравийский ураган!
     Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить титулярного советника "аравийским ураганом" было совершенно невозможно.
     - Отчего же такая перемена? - спросила она в надежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича.
     Но Зуров лишь пожал плечами:
     - А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а душа у нас пылкая, легко ранимая. - Он горько потупился. - С разбитым сердцем можно и в двадцать лет стариком стать.
     Варя фыркнула:
     - Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.
     - Я не про себя, про Фандорина, - объяснил гусар. - Ему ведь двадцать один год всего.
     - Кому, Эрасту Петровичу!? - ахнула Варя. - Бросьте, мне и то двадцать два.
     - Вот и я о том же, - оживился Зуров. - Вам бы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.
     Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину только двадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его "вундеркиндом" обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, но манера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, вас этак приморозило-то?
     Гусар истолковал ее растерянность по-своему и, приосанившись, заявил:
     - Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил, я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров - человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу.
     - Это вы про меня? - дошло до Вари. - Если я - "то, что принадлежит" Фандорину, вы на меня не посягнете, а если "не то", - посягнете? Я правильно вас поняла?
     Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, не смутившись.
     - Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самой себе, но у меня есть жених, - строго сказала нахалу Варя.
     - Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не принадлежит, - повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой было покончено.
     Далее последовала собственно атака.
     - Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первым выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю - обриваю голову наголо, как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный - там в шатре человек двадцать.
     У Вари против воли губы расползлись в улыбку.
     - И кто же выйдет?
     Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой:
     - Эх, прощай мои кудри... Полковник Саблин. Нет. Маклафлин. Нет... Буфетчик Семен, вот кто!
     Он громко откашлялся, и через секунду из клуба, вытирая руки о край шелковой поддевки, выкатился буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо, пробормотал: "Ох, не было бы дождя", - и убрался обратно, даже не посмотрев на Зурова.
     - Это чудо, знак свыше! - воскликнул граф и, тронув усы, наклонился к хохочущей Варе.
     Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда делал Петя, но Зуров целил в губы, и поцелуй получился долгим, необычным, с головокружением.
     Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя оттолкнула кавалериста и схватилась за сердце.
     - Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, - пригрозила она слабым голосом. - Предупреждали ведь добрые люди, что вы играете нечисто.
     - За пощечину вызову на поединок. И, несомненно, буду сражен, - тараща глаза, промурлыкал граф.
     Сердиться на него было положительно невозможно...
     В палатку сунулась круглая физиономия Лушки, заполошной и бестолковой девчонки, исполнявшей при сестрах обязанности горничной, кухарки, а при большом наплыве раненых - и санитарки.
     - Барышня, вас военный дожидаются, - выпалила Лушка. - Черный, с усами и при букете. Чего сказать-то?
     Легок на помине, бес, подумала Варя и снова улыбнулась. Зуровские методы осады ее изрядно забавляли.
     - Пусть ждет. Скоро выйду, - сказала она, отбрасывая одеяло.
     Но возле госпитальных палат, где все было готово для приема новых раненых, прогуливался вовсе не гусар, а благоухающий духами полковник Лукан, еще один соискатель.
     Варя тяжело вздохнула, но отступать было поздно.
     - Ravissante comme l'Aurore {Обворожительная, как утренняя заря! (фр.)}! - кинулся было к ручке полковник, но отпрянул, вспомнив о современных женщинах.
     Варя качнула головой, отказываясь от букета, взглянула на сверкающий золотыми позументами мундир союзника и сухо спросила:
     - Что это вы с утра при таком параде?
     - Отбываю в Букарешт, на военный совет к его высочеству, - важно сообщил полковник. - Зашел попрощаться и заодно угостить вас завтраком.
     Он хлопнул в ладоши, и из-за угла выехала щегольская коляска. На козлах сидел денщик в застиранной форме, но в белых перчатках.
     - Прошу, - поклонился Лукан, и Варя, поневоле заинтригованная, села на пружинящее сиденье.
     - Куда это мы? - спросила она. - В офицерскую кантину?
     Румын лишь таинственно улыбнулся, словно собирался умчать спутницу по меньшей мере в тридевятое царство.
     Полковник вообще в последнее время вел себя загадочно. Он по-прежнему ночи напролет просиживал за картами, но если в первые дни злополучного знакомства с Зуровым вид имел затравленный и несчастный, то теперь совершенно оправился и, хотя продолжал спускать немалые суммы, ничуть не падал духом.
     - Что вчерашняя игра? - спросила Варя, приглядываясь к коричневым кругам под глазами Лукана.
     - Фортуна ко мне наконец повернулась, - просиял он. - Везенью вашего Зурова конец. Известно ли вам о законе больших чисел? Если день за днем ставить крупные суммы, то рано или поздно непременно отыграешься.
     Насколько помнила Варя, Петя излагал ей эту теорию несколько иначе, но не спорить же.
     - На стороне графа слепая удача, а за мной - математический расчет и огромное состояние. Вот, взгляните-ка. - Он оттопырил мизинец. - Отыграл свой фамильный перстень. Индийский алмаз, одиннадцать каратов. Вывезен предком из крестового похода.
     - Разве румыны участвовали в крестовых походах? - опрометчиво удивилась Варя и прослушала целую лекцию о родословной полковника, которая, оказывается, восходила к римскому легату Лукану Маврицию Туллу.
     Тем временем коляска выехала за пределы лагеря и остановилась в тенистой роще. Под старым дубом белел накрытый крахмальной скатертью стол, а на нем стояло столько всякого вкусного, что Варя моментально проголодалась. Здесь были и французские сыры, и фрукты, и копченая лососина, и розовая ветчина, и пурпурные раки, а в серебряном ведерке уютно пристроилась бутылка лафита.
     Все-таки и за Луканом следовало признать определенные достоинства.
     Когда подняли первый бокал, вдали глухо зарокотало, и у Вари сжалось сердце. Как она могла до такой степени отвлечься! Это начался штурм. Там сейчас падают убитые, стонут раненые, а она...
     Виновато отодвинув вазу с ранним изумрудным виноградом, Варя сказала:
     - Господи, хоть бы все у них прошло по плану.
     Полковник выпил залпом, сразу же налил еще. Заметил, жуя:
     - План, конечно, хорош. Как личный представитель его высочества ознакомлен и даже в некотором роде участвовал в составлении. Особенно остроумен обходной маневр под прикрытием гряды холмов. Колонны Шаховского и Вельяминова выходят на Плевну с востока. Небольшой отряд Соболева с юга отвлекает на себя внимание Осман-паши. На бумаге выглядит красиво. - Лукан осушил бокал. - Но война, мадемуазель Варвара, это не бумага. И ничегошеньки у ваших компатриотов не выйдет.
     - Но почему? - ахнула Варя.
     Усмехнувшись, полковник постучал себя пальцем по виску.
     - Я стратег, мадемуазель, и гляжу дальше ваших генштабистов. Здесь (он кивнул на свой планшет) копия моего рапорта, еще вчера отправленного князю Карлу. Я предсказываю русским полное фиаско и уверен, что его высочество оценит мою прозорливость по достоинству. Ваши полководцы слишком спесивы и самоуверенны, они переоценивают своих солдат и недооценивают турок. А также и нас, румынских союзников. Ничего, после сегодняшнего урока царь сам попросит нас о помощи, вот увидите.
     Полковник отломил изрядный кусок рокфора, а у Вари вконец испортилось настроение.

     Черные предсказания Лукана оказались верны.
     Вечером Варя и Фандорин стояли у обочины Плевненской дороги, а мимо нескончаемой вереницей следовали повозки с ранеными. Подсчет потерь еще не закончился, но в госпитале сказали, что из строя убыло никак не менее семи тысяч. Говорили, что отличился Соболев, оттянувший на себя турецкую контратаку - если б не его казаки, разгром был бы во сто крат горше. Еще поражались турецким артиллеристам, которые продемонстрировали сатанинскую меткость и расстреляли колонны еще на подходе, прежде чем батальоны успели развернуться для атаки.
     Варя все это пересказывала Эрасту Петровичу, а тот молчал - то ли и сам все знал, то ли пребывал в потрясении - не поймешь.
     Колонна застряла - у одной из повозок отлетело колесо. Варя, старавшаяся поменьше смотреть на покалеченных, взглянула на охромевшую телегу попристальней и ойкнула - лицо раненого офицера, смутно белевшее в светлых летних сумерках, показалось знакомым. Она подошла поближе - и точно: это был полковник Саблин, один из клубных завсегдатаев. Он лежал без сознания, закрытый окровавленной шинелью. Его тело выглядело странно коротким.
     - Знакомый? - спросил сопровождавший полковника фельдшер. - Ноги снарядом по самое никуда оторвало. Не повезло-с.
     Варя попятилась назад, к Фандорину, и судорожно завсхлипывала.
     Плакала долго, потом слезы высохли, потом стало прохладно, а раненых все везли и везли.
     - Вот в клубе Лукана за дурака держат, а он поумнее Криденера оказался, - сказала Варя, потому что молчать больше не было сил.
     Фандорин посмотрел вопросительно, и она пояснила:
     - Он мне еще утром сказал, что из штурма ничего не выйдет. Мол, диспозиция хороша, а полководцы плохи. И солдаты тоже не очень...
     - Он так сказал? - переспросил Эраст Петрович. - Ах, вот оно что. Это меняет...
     И не договорил, сдвинул брови.
     - Что меняет?
     Молчание.
     - Что меняет? А?
     Варя начала злиться.
     - Дурацкая манера! Сказать "а" и не говорить "б"! Что это такое, в конце концов?
     Ей ужасно хотелось схватить титулярного советника за плечи и как следует потрясти. Надутый, невоспитанный молокосос! Изображает из себя индейского вождя Чингачгука.
     - Это, Варвара Андреевна, измена, - внезапно разомкнул уста Эраст Петрович.
     - Измена? Какая измена?
     - А вот это мы выясним. Итак. - Фандорин потер лоб, - Полковник Лукан, не самого большого ума мужчина, один из всех предсказывает русской армии поражение. Это раз. С диспозицией он был ознакомлен и даже как представитель князя Карла получил копию. Это два. Успех операции зависел от скрытного маневра под прикрытием холмов. Это три. Наши колонны были расстреляны турецкой артиллерией по квадратам, вне прямой видимости. Это четыре. Вывод?
     - Турки заранее знали, когда и куда стрелять, - прошептала Варя.
     - А Лукан заранее знал, что приступ окажется неудачным. Кстати, опять в последние дни у этого человека откуда-то появилось много денег.
     - Он богат. Какие-то родовые сокровища, имения. Он рассказывал, но я не очень слушала.
     - Варвара Андреевна, не так давно полковник пытался занять у меня триста рублей, а затем в считанные дни, если верить Зурову, спустил до пятнадцати тысяч. Конечно, Ипполит мог и приврать...
     - Еще как мог, - согласилась Варя. - Но Лукан и в самом деле проиграл очень много. Он сам мне сегодня говорил, перед тем как уехать в Букарешт.
     - Он уехал?
     Эраст Петрович отвернулся и задумался, время от времени покачивая головой. Варя зашла сбоку, чтобы видеть его лицо, но ничего особенно примечательного не разглядела: Фандорин, прищурившись, смотрел на звезду Марс.
     - Вот что, м-милая Варвара Андреевна, - медленно заговорил он, и у Вари потеплело на душе - во-первых, потому что "милая", а во-вторых, оттого что он снова начал заикаться. - Придется мне все-таки просить вас о п-помощи, хоть я и обещал...
     - Да я что угодно! - слишком поспешно воскликнула она и прибавила. - Ради Петиного спасения.
     - И отлично. - Фандорин испытующе посмотрел ей в глаза. - Но з-задание очень трудное и не из приятных. Я хочу, чтобы вы тоже отправились в Букарешт, разыскали там Лукана и п-попытались в нем разобраться. Допустим, попробуйте выяснить, действительно ли он так богат. Сыграйте на его тщеславии, хвастливости, г-глуповатости. Ведь он один раз уже сболтнул вам лишнее. Он непременно распустит п-перед вами перья. - Эраст Петрович замялся. - Вы ведь молодая, п-привлекательная особа...
     Тут он закашлялся и сбился, потому что Варя от неожиданности присвистнула. Дождалась-таки комплимента от статуи командора. Конечно, комплимент довольно тщедушный - "молодая привлекательная особа", но все же, все же...
     Однако Фандорин немедленно все испортил.
     - Разумеется, одной вам ехать ни к чему, д-да и странно будет. Я знаю, что в Букарешт собирается д'Эвре. Он, конечно, не откажет взять вас с собой.
     Нет, положительно, это не человек, а кусок льда, подумала Варя. Попробуй-ка такого разморозь! Неужто не видит, что француз кругами ходит? Да нет, все видит, просто ему, как говорит Лушка, плюнуть и размазать.
     Эраст Петрович, кажется, истолковал ее недовольную мину по-своему.
     - О деньгах не беспокойтесь. Вам ведь жалование п-полагается, разъездные и прочее. Я выдам. Купите там что-нибудь, развлечетесь.
     - Да уж с Шарлем скучать не придется, - мстительно сказала Варя.

Глава
7,
   в которой Варя утрачивает звание порядочной женщины

"Московские губернские ведомости",
22 июля (3 августа) 1877 г.

     Воскресный фельетон.
     "Когда ваш покорный слуга узнал, что сей город, столь хорошо освоенный за минувшие месяцы нашими тыловыми завсегдатаями, во время оно был основан князем Владом по прозванию Наколсажатель, известным также под именем Дракулы, многое разъяснилось. Теперь понятно, почему в Букареште за рубль дают в лучшем случае три франка, почему паршивенький обед в трактире стоит, как банкет в "Славянском базаре", а за гостиничный номер платишь, как за аренду Букингемского дворца. Сосут, сосут проклятые вурдалаки русскую кровушку, преаппетитно облизываются, да еще поплевывают. Всего неприятней то, что после избрания третьеразрядного немецкого принца румынским властителем сия дунайская провинция, самой своей автономией обязанная исключительно России, стала попахивать вурстом да зельцем. Заглядываются бояре-господаре на герра Бисмарка, а наш брат русак здесь наподобие двоюродной козы: за вымя тянут, а нос воротят. Можно подумать, что не за румынскую свободу проливают на плевненских полях свою святую кровь... "

     Ошиблась Варя, сильно ошиблась. Поездка в Букарешт получилась прескучной.
     На отдых в столицу румынского княжества кроме француза нацелились еще несколько корреспондентов. Всем было ясно, что в ближайшие дни, а то и недели ничего интересного на театре военных действий не произойдет - не скоро оправятся русские от плевненского кровопускания, вот и потянулась журналистская братия к тыловым соблазнам.
     Собирались долго, и выехали только на третий день. Варю как даму посадили в бричку к Маклафлину, остальные поехали верхом, и на француза, восседавшего на тоскующем от медленной езды Ятагане, смотреть пришлось издали, а беседу вести с ирландцем. Тот всесторонне обсудил с Варей климатические условия на Балканах, в Лондоне и Средней Азии, рассказал об устройстве рессор своего экипажа и подробно описал несколько остроумнейших шахматных этюдов. От всего этого настроение у Вари испортилось, и на привалах она смотрела на оживленных попутчиков, в том числе и на разрумянившегося от моциона д'Эвре, мизантропически.
     На второй день пути - уже проехали Александрию - стало полегче, потому что кавалькаду догнал Зуров. Он отличился в сражении, за лихость был взят к Соболеву в адъютанты, и генерал вроде бы даже хотел представить его к "анне", но взамен гусар выторговал себе недельный отпуск - по его выражению, чтобы размять косточки.
     Сначала ротмистр развлекал Варю джигитовкой - срывал на скаку синие колокольчики, жонглировал золотыми империалами и вставал в седле на ноги. Потом предпринял попытку поменяться с Маклафлином местами, а когда получил флегматичный, но решительный отпор, пересадил на свою рыжую кобылу безответного кучера, сам же уселся на козлы и, поминутно вертя головой, смешил Варю враками о своем героизме и происках ревнивого Жеромки Перепелкина, с которым новоиспеченный адъютант был на ножах. Так и доехали.
     Найти Лукана, как и предсказывал Эраст Петрович, оказалось нетрудно. Следуя инструкциям, Варя остановилась в самой дорогой гостинице "Руайяль", спросила про полковника у портье, и выяснилось, что son excellence {его превосходительство (фр.)} здесь хорошо известен - и вчера, и позавчера кутил в ресторане. Наверняка будет и сегодня.
     Времени до вечера оставалось много, и Варя отправилась прогуляться по фешенебельной Каля-Могошоаей, которая после палаточной жизни казалась просто Невским проспектом: щегольские экипажи, полосатые маркизы над окнами лавок, ослепительные южные красавицы, картинные брюнеты в голубых, белых и даже розовых сюртуках, и мундиры, мундиры, мундиры. Русская и французская речь явно заглушали румынскую. Варя выпила в настоящем кафе две чашки какао, съела четыре пирожных и совсем было растаяла от неги, но возле шляпного магазина заглянула ненароком в зеркальную витрину и ахнула. То-то встречные мужчины смотрят сквозь и мимо!
     Замарашка в линялом голубом платье и пожухлой соломеной шляпке позорила имя русской женщины. А по тротуарам фланировали такие мессалины, разодетые по самой что ни на есть последней парижской моде!
     В ресторан Варя ужасно опоздала. Условилась с Маклафлином на семь, а появилась в девятом. Корреспондент "Дейли пост", будучи истинным джентльменом, на рандеву безропотно согласился (не идти же в ресторан одной - еще сочтут за кокотку), да и за опоздание не упрекнул ни единым словом, но вид имел глубоко несчастный. Ничего, долг платежом красен. Мучил всю дорогу своими метеорологическими познаниями, теперь пускай пользу приносит.
     Лукана пока в зале не было, и Варя из человеколюбия попросила еще раз объяснить, как играется староперсидская защита. Ирландец, совершенно не заметивший произошедшей в Варе перемены (а потрачено было шесть часов времени и почти все разъездные - шестьсот восемьдесят пять франков) сухо заметил, что такая защита ему неизвестна. Пришлось поинтересоваться, всегда ли в этих широтах так жарко в конце июля. Оказалось, что всегда, но это сущие пустяки по сравнению с влажной жарой Бангалора.
     Когда в половине одиннадцатого позолоченные двери распахнулись и в зал вошел пьяноватый потомок римского легата, Варя обрадовалась ему как родному, вскочила и с неподдельной сердечностью замахала рукой.
     Правда, возникло непредвиденное осложнение в виде пухлой шатенки, висевшей у полковника на локте. Осложнение взглянуло на Варю с неприкрытой злобой, и Варя смутилась - как-то не приходило в голову, что Лукан может быть и женат.
     Но полковник решил проблему с истинно военной решительностью - легонько шлепнул свою спутницу ладонью пониже пышного шлейфа, и шатенка, прошипев что-то ядовитое, возмущенно удалилась. Видимо, не жена, подумала Варя и смутилась еще больше.
     - Наш полевой цветок распустил лепестки и оказался прекрасной розой! - возопил Лукан, бросаясь к Варе через весь зал. - Какое платье! Какая шляпка! Боже, неужто я на Шанзелизе!
     Фат и пошляк, конечно, но все равно приятно. Варя даже позволила ему приложиться к руке, поступилась принципами ради пользы дела. Ирландцу полковник кивнул с небрежной благосклонностью (не соперник) и, не дожидаясь приглашения, уселся за стол. Варе показалось, что Маклафлин румыну тоже рад. Неужели устал разговаривать о климате? Да нет, вряд ли.
     Официанты уже уносили кофейник и кекс, заказанный экономным корреспондентом, и тащили вина, сладости, фрукты, сыры.
     - Вы запомните Букарешт! - пообещал Лукан. - В этом городе все принадлежит мне!
     - В каком смысле? - спросил ирландец. - Владеете в городе значительной недвижимостью?
     Румын не удостоил его ответом.
     - Поздравьте меня, мадемуазель. Мой рапорт оценен по заслугам, в самом скором времени могу ждать повышения!
     - Что за рапорт? - снова поинтересовался Маклафлин. - Что за повышение?
     - Повышение ожидает всю Румынию, - с важным видом заявил полковник. - Теперь абсолютно ясно, что русский император переоценил силы своей армии. Мне известно из достоверных источников, - он картинно понизил голос и наклонился, щекоча Варе щеку завитым усом, - что генерал Криденер от командования Западным отрядом будет отстранен, и войска, осаждающие Плевну, возглавит наш князь Карл.
     Маклафлин достал из кармана блокнот и стал записывать.
     - Не угодно ли прокатиться по ночному Букарешту, мадемуазель Варвара? - прошептал на ухо Лукан, воспользовавшись паузой. - Я покажу вам такое, чего в вашей скучной северной столице вы не видели. Клянусь, будет что вспомнить.
     - Это решение русского императора или просто пожелание князя Карла? - спросил дотошный журналист.
     - Желания его высочества вполне достаточно, - отрезал полковник. - Без Румынии и ее доблестной пятидесятитысячной армии русские беспомощны. О, господин корреспондент, мою страну ожидает великое будущее. Скоро, скоро князь Карл станет королем. А ваш покорный слуга, - добавил он, обращаясь к Варе, - сделается весьма важной персоной. Возможно, даже сенатором. Проявленная мною проницательность оценена по заслугам. Так как насчет романтической прогулки? Я настаиваю.
     - Я подумаю, - туманно пообещала она, соображая, как бы повернуть разговор в нужное русло.
     В этот миг в ресторан вошли Зуров и д'Эвре - с точки зрения дела, очень некстати, но Варя все равно была рада: при них у Лукана прыти поубавится.
     Проследив за направлением ее взгляда, полковник недовольно пробормотал:
     - Однако "Руайяль" положительно превращается в проходной двор. Надо было перейти в отдельный кабинет.
     - Добрый вечер, господа, - весело приветствовала знакомых Варя. - Букарешт - маленький город, не правда ли? Полковник как раз хвастался нам своей прозорливостью. Он заранее предсказал, что штурм Плевны закончится поражением.
     - В самом деле? - спросил д'Эвре, внимательно посмотрев на Лукана.
     - Превосходно выглядите, Варвара Андреевна, - сказал Зуров. - Это что у вас, мартель? Человек, бокалов сюда!
     Румын выпил коньяку и смерил обоих мрачным взглядом.
     - Кому предсказал? Когда? - прищурился Маклафлин.
     - В рапорте на имя своего государя, - пояснила Варя. - И теперь проницательность полковника оценена по заслугам.
     - Угощайтесь, господа, пейте, - широким жестом пригласил Лукан и порывисто поднялся. - Все пойдет на мой счет. А мы с госпожой Суворовой едем кататься. Она мне обещала.
     Д'Эвре удивленно приподнял брови, а Зуров недоверчиво воскликнул:
     - Что я слышу, Варвара Андреевна? Вы едете с Лукой?
     Варя была близка к панике. Уехать с Луканом - навсегда погубить свою репутацию, да еще не известно, чем кончится. Отказать - сорвать полученное задание.
     - Я сейчас вернусь, господа, - произнесла она упавшим голосом и быстро-быстро зашагала к выходу. Надо было собраться с мыслями.
     В фойе у высокого, с бронзовыми завитушками зеркала остановилась, приложила руку к пылающему лбу. Как поступить? Подняться к себе в номер, запереться и на стук не отвечать. Прости, Петя, не велите казнить, господин титулярный советник, не годится Варя Суворова в шпионки.
     Дверь предостерегающе заскрипела, и в зеркале, прямо за спиной, возникла красная, сердитая физиономия полковника.
     - Виноват, мадемуазель, но с Михаем Луканом так не поступают. Вы мне в некотором роде делали авансы, а теперь вздумали публично позорить?! Не на того напали! Здесь вам не пресс-клуб, здесь я у себя дома!
     От галантности будущего сенатора не осталось и следа. Карие с желтизной глаза метали молнии.
     - Идемте, мадемуазель, экипаж ждет. - И на Варино плечо легла смуглая, поросшая шерстью рука с неожиданно сильными, будто выкованными из железа пальцами.
     - Вы с ума сошли, полковник! Я вам не куртизанка! - вскрикнула Варя, оглядываясь по сторонам.
     Людей в фойе было довольно много, все больше господа в летних пиджаках и румынские офицеры. Они с любопытством наблюдали за пикантной сценой, но заступаться за даму (да и даму ли?), кажется, не собирались.
     Лукан сказал что-то по-румынски, и зрители понимающе засмеялись.
     - Много пила, Маруся? - спросил один по-русски, и все захохотали еще пуще.
     Полковник властно обхватил Варю за талию и повел к выходу, да так ловко, что сопротивляться не было никакой возможности.
     - Вы наглец! - воскликнула Варя и хотела ударить Лукана по щеке, но он успел схватить ее за запястье. От придвинувшегося вплотную лица пахнуло смесью перегара и одеколона. Сейчас меня вытошнит, испуганно подумала Варя.
     Однако в следующую секунду руки полковника разжались сами собой. Сначала звонко хлопнуло, потом сочно хряпнуло, и Варин обидчик отлетел к стене. Одна его щека была багровой от пощечины, а другая белой от увесистого удара кулаком. В двух шагах плечом к плечу стояли Д'Эвре и Зуров. Корреспондент потряхивал пальцами правой руки, гусар потирал кулак левой.
     - Между союзниками пробежала черная кошка, - констатировал Ипполит. - И это только начало. Мордобоем, Лука, не отделаешься. За такое обхождение с дамой шкуру дырявят.
     Д'Эвре же ничего не сказал - молча стянул белую перчатку и швырнул полковнику в лицо.
     Тряхнув головой, Лукан распрямился, потер скулу. Посмотрел на одного, на другого. Варю больше всего поразило то, что о ее существовании все трое, казалось, совершенно забыли.
     - Меня вызывают на дуэль? - Румын сипло, словно через силу, цедил французские слова. - Сразу оба? Или все-таки по одному?
     - Выбирайте того, кто вам больше нравится, - сухо обронил д'Эвре. - А если повезет с первым, будете иметь дело со вторым.
     - Э-э нет, - возмутился граф. - Так не пойдет. Я первым сказал про шкуру, со мной и стреляться.
     - Стреляться? - неприятно засмеялся Лукан. - Нет уж, господин шулер, выбор оружия за мной. Мне отлично известно, что вы с мсье писакой записные стрелки. Но здесь Румыния, и драться мы будем по-нашему, по-валашски.
     Он крикнул что-то, обратившись к зрителям, и несколько румынских офицеров охотно вынули из ножен сабли, протягивая их эфесами вперед.
     - Я выбираю мсье журналиста, - хрустнул пальцами полковник и положил руку на рукоять своей шашки. Он трезвел и веселел прямо на глазах. - Возьмите любой из этих клинков и пожалуйте во двор. Сначала я проткну вас, а потом отрежу уши господину бретеру.
     В толпе одобрительно зашумели и кто-то даже крикнул: "Браво!".
     Д'Эвре пожал плечами и взял ту саблю, что была ближе.
     Зевак растолкал Маклафлин:
     - Остановитесь! Шарль, не сходите с ума! Это же дикость! Он вас убьет! Рубиться на саблях - это балканский спорт, вы им не владеете!
     - Меня учили фехтовать на эспадронах, а это почти одно и то же, - невозмутимо ответил француз, взвешивая в руке клинок.
     - Господа, не надо! - наконец обрела голос Варя. - Это все из-за меня. Полковник немного выпил, но он не хотел меня оскорбить, я знаю. Ну перестаньте же, это в конце концов нелепо! В какое положение вы меня ставите? - Ее голос жалобно дрогнул, но мольба так и не была услышана.
     Даже не взглянув на даму, из-за чести которой, собственно, произошла вся история, свора мужчин, оживленно переговариваясь, двинулась по коридору в сторону внутреннего дворика. С Варей остался один Маклафлин.
     - Глупо, - сердито сказал он. - Какие еще эспадроны? Я-то видел, как румыны управляются с саблей. Тут в третью позицию не встают и "гарде" не говорят. Рубят ломтями, как кровяную колбасу. Ах, какое перо погибает, и как по-идиотски! Все французская спесь. Индюку Лукану тоже не поздоровится. Засадят в тюрьму, и просидит до самой амнистии по случаю победы. Вот у нас в Британии...
     - Боже, боже, что делать, - потерянно бормотала Варя, не слушая. - Я одна во всем виновата.
     - Кокетство, сударыня, - большой грех, - неожиданно легко согласился ирландец. - Еще со времен Троянской войны...
     Из двора донесся дружный вопль множества мужских голосов.
     - Что там? Неужели кончено? - Варя схватилась за сердце. - Как быстро! Сходите, Шеймас, посмотрите. Умоляю!
     Маклафлин замолчал, прислушиваясь. На его добродушном лице застыла тревога. Выходить во двор корреспонденту явно не хотелось.
     - Ну что же вы медлите, - поторопила его Варя. - Может быть, ему нужна медицинская помощь. Ах, какой вы!
     Она метнулась в коридор, но навстречу, бренча шпорами, шел Зуров.
     - Какая жалость, Варвара Андреевна! - еще издали крикнул он. - Какая непоправимая утрата!
     Она обреченно припала плечом к стене, подбородок задрожал.
     - Как могли мы, русские, утратить традицию сабельной дуэли! - продолжал сокрушаться Ипполит. - Красиво, зрелищно, эффектно! Не то что пиф-паф, и готово! А тут балет, поэма, бахчисарайский фонтан!
     - Перестаньте нести чушь, Зуров! - всхлипнула Варя. - Скажите же толком, что там?
     - О, это надо было видеть. - Ротмистр возбужденно посмотрел на нее и на Маклафлина. - Все свершилось в десять секунд. Значит, так. Маленький, тенистый двор. Каменные плиты, свет фонарей. Мы, зрители, на галерее, внизу только двое - Эвре и Лука. Союзник вольтижирует, помахивает шашкой, чертит в воздухе восьмерки, подбросил и разрубил пополам дубовый листок. Публика в восторге, хлопает в ладоши. Француз просто стоит, ждет, пока наш павлин кончит красоваться. Потом Лука скок вперед и делает клинком этакий скрипичный ключ на фоне атмосферы, а Эвре, не трогаясь с места, только подался туловищем назад, ушел от удара и молниеносно, я и не заметил как, чиркнул сабелькой - прямо румыну по горлу, самым острием. Тот забулькал, повалился ничком, ногами подергал и все, в отставку без пенсиона. Конец дуэли.
     - Проверили? Мертв? - быстро спросил ирландец.
     - Мертвее не бывает, - уверил его гусар. - Кровищи натекло с Ладожское озеро. Варвара Андреевна, да вы расстроились! На вас лица нет! Обопритесь-ка на меня. - И охотно обнял Варю за бок, что в данной ситуации было кстати.
     - Д'Эвре? - пролепетала она.
     Зуров словно ненароком подобрался рукой повыше и беспечно сообщил:
     - А что ему? Пошел сдаваться в комендатуру. Известное дело, по головке не погладят. Не юнкеришку освежевал - полковника. Турнут обратно во Францию, и это в лучшем случае. Вот я вам пуговку расстегну, легче дышать будет.
     Варя ничего не видела и не слышала. Опозорена, думала она. Навеки утратила звание порядочной женщины. Доигралась с огнем, дошпионилась. Легкомысленная дура, а мужчины - звери. Из-за нее убит человек. И д'Эвре она больше не увидит. А самое ужасное - оборвана нить, что вела к вражеской паутине.
     Что скажет Эраст Петрович?

Продолжение следует...


  

ЧИТАЙТЕ В РАССЫЛКЕ:
    Борис Акунин
    "Турецкий гамбит"
     1877 год, русско-турецкая война. Принимавший участие в военных действиях в качестве сербского волонтера титулярный советник Эраст Фандорин пробирается в главный штаб русского командования с важным секретным сообщением. По пути он знакомится с очаровательной барышней, Варваровй Андреевной Суворовой, направляющейся в расположение русских войск, чтобы повидаться с женихом Петей Яблоковым - шифровальщиком генерального штаба.
     Добравшись до своих, Фандорин сообщает генералу Соболеву о хитром фланговом маневре, задуманном турками. Из него следует, что русским надо срочно занять Плевну, ибо туда движется корпус Османа-Паши. У генерал-адъютанта Мизинова, бывшего шефа Фандорина, уже заготовлен на этот счет приказ главнокомандующего, который Петр Яблоков срочно шифрует и отправляет. К тому же у Мизинова есть для Фандорина еще одна задачка не из простых. Речь идет об Анваре-эфенди, секретаре султана Абдул-Гамида. Сей интересный турок лично возглавляет секретную операцию против русских. Господин отчаянный, с авантюрной жилкой. Вполне может сам появиться в русской ставке и сойти за "своего" благодаря европейской внешности и безупречному владению несколькими языками. Необходимо срочно вычислить турка. Но как? Ведь подозреваются все...


АНОНСЫ

    Сергей Белошников
    "Палач"
     История женщины, готовой на все ради мести компании насильников. На союз с "крестным отцом" мафиозного клана. На жестокие интриги и циничные преступления.
    Но принесет ли счастье такая месть? Месть, которая, идя по нарастающей, с каждым эпизодом уничтожает еще одну частицу ее души?
    Остановиться - необходимо. Остановиться - невозможно...

    Чак Паланик
    "Бойцовский Клуб"
     Культовый роман Чака Паланика "Бойцовский клуб", впервые издающийся на русском языке, уже получил громкую известность в России благодаря не менее культовому одноименному фильму Дэвида Финчера и сценарию Джима Улса, опубликованному в журнале "Киносценарии". И вот наконец читатель может познакомиться с романом, положившим начало созданию аналогичных "бойцовских клубов" по всему миру, в том числе и у нас, в России. Так что же такое "Бойцовский клуб"? Но - тсс! Первое правило бойцовского клуба гласит: "Никогда не говори о бойцовском клубе". Лучше читай! Тем более что роман Ч.Паланика еще глубже высвечивает филосовские проблемы, поставленные в экранизации Д.Финчера, проблемы "поколения Х", "столкнувшегося с переизбытком рациональной информации при полном пересыхании ручейка эмоциональной жизни".

    Кен Кизи
    "Над кукушкиным гнездом "
     Роман Кена Кизи (1935-2001) "Над кукушкиным гнездом" уже четыре десятилетия остается бестселлером. Только в США его тираж превысил 10 миллионов экземпляров. Роман переведен на многие языки мира. Это просто чудесная книга, рассказанная глазами немого и безумного индейца, живущего, как и все остальные герои, в психиатрической больнице.
     Не менее знаменитым, чем книга, стал кинофильм, снятый Милошем Форманом, награжденный пятью Оскарами.

    Владимир Богомолов
    "Момент истины (В августе сорок четвертого)"
     "Момент истины" - самый знаменитый в истории отечественной литературы роман о работе контрразведки во время Великой Отечественной войны. Этой книгой зачитывались поколения, она пользовалась - и продолжает пользоваться бешеной популярностью. Она заслуженно выдержала девяносто пять изданий и в наши дни читается так же легко и увлекательно, как и много лет назад.

    Гастон Леру
    "Призрак оперы"
     Знаменитый роман французского писателя Гастона Леру (1868-1927), одного из основоположников детективного жанра, послуживший основой для нескольких экранизаций и знаменитого бродвейского мюзикла на музыку Эндрю Ллойда Уэббера.

    Роберт Ладлэм, Филип Шелби
    "Заговор Кассандры"
     Роберт Ладлэм блестяще подтверждает свою репутацию короля политического триллера. На этот раз темой его романа стала страшная и, увы, вполне реальная угроза XXI века - бактериологическое оружие в руках злоумышленников. Цепочка смертей в России и США, мучительная агония экипажа `Дискавери` - это лишь первые результаты деятельности заговорщиков, решивших, во что бы то ни стало отомстить исламским террористам за гибель своих близких. Но стоит ли это месть жизни населения целых стран? Роман впервые публикуется на русском языке.

    Лоуренс Блок
    "Взломщик, который изучал Спинозу"
     Берни Роденбарр снова идет в бой! На этот раз он задумал выкрасть знаменитую коллекцию монет. Он владеет информацией, которая может помочь... а может и не помочь. Но Берни - далеко не единственный, кто имеет виды на эту коллекцию. А она, между прочим, состоит из одной единственной монеты, стоящей целого состояния...


    Ждем ваших предложений.

Подпишитесь:

Рассылки Subscribe.Ru
Литературное чтиво


Ваши пожелания и предложения
405


В избранное