Мировая литература

Мировая литература Выпуск No 231 от 2005-04-29 Число подписчиков: 17    Марио ПЬЮЗО "КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ" Часть 5    20      Убийство Сантино Корлеоне потрясло весь преступный мир Америки. И когда стало известно, что дон Корлеоне встал с больничной койки, чтобы взять управление семейным делом в свои руки, когда шпионы сообщили, что на похоронах дон Корлеоне выглядел совершенно здоровым, главы пяти семейств предприняли отчаянные усилия, готовясь к новой кровопролитной войне, которая, по их мнению, непременно должна была разразиться.      Один только Хаген догадывался об истинных намерениях дона и не удивился, когда ко всем пятерым семействам были посланы гонцы с предложением о мире. Дон Корлеоне предлагал созвать конференцию с участием представителей всех семейств города и избранных семейств других городов страны. Семейства Нью-Йорка - самые могущественные в стране и их положение должно было повлиять на положение всей страны.      Вначале появились опасения. Не готовит ли дон Корлеоне западню? Не пытается ли он сбить с толку врагов и ослабить их бдительность? Не собирается ли он массовым убийством отомстить за кровь сына? Но дон Корлеоне дал понять, что его намерения - искренни. Он поручился за безопасность представителей всех семейств и не сделал ни одного шага к дополнительной военизации семейства или поисков союзников. После этого он окончательно доказал искренность своих намерений, обратившись за помощью к семейству Бочичио.      Семейство Бочичио было единственным в своем роде: в Сицилии оно являлось одной из самых жестоких ветвей мафии, в Америке же сделалось орудием мира. Когда-то это была группа людей, живших за счет своего упрямства, теперь же эти люди жили, если так можно выразиться, за счет своей святости. Основным богатством семейства Бочичио была теснейшая родственная связь между его членами, верность семейным интересам, удивительная даже для общества, в котором верность семье опережает верность жене.      В семействе Бочичио было когда-то около двухсот душ, и оно господствовало в небольшой части юга Сицилии. Источником доходов семейства служили четыре или пять мельниц, которые обеспечивали всех членов семейства хлебом и работой. Родственные браки внутри семейства способствовали его укреплению.      Они не позволяли строить мельницы или плотины, способные снабжать водой их конкурентов или разрушить их собственные плотины. Богатый помещик пытался однажды построить мельницу для своих собственных нужд. Мельница сгорела. Он пожаловался в полицию, и трое членов семейства Бочичио были арестованы. Но еще до начала суда сгорела усадьба помещика. Жалоба была аннулирована. Через несколько месяцев после этого в Сицилию прибыл крупный правительственный чиновник и предложил решить проблему хронического недостатка воды на острове строительством крупной плотины. Из Рима прибыла группа инженеров. Местные дети и члены семейства Бочичио с грустью взирали на них. Район был окружен полицейскими, которые поселились в построенных специально по этому случаю казармах.      Ничто, казалось, не в состоянии было остановить строительство плотины, и в Палермо уже сгружалось необходимое для строительства снаряжение. Но дальше этого дело не пошло. Семейство Бочичио заручилось поддержкой остальных группировок мафии. Тяжелое оборудование было повреждено, легкое - разграблено. Представители мафии в парламенте обрушились на инициаторов строительства плотины. Это длилось несколько лет, пока к власти не пришел Муссолини. Диктатор приказал достроить плотину, но она так и не была построена. Диктатор знал, что мафия представляет угрозу его режиму, являясь государством в государстве. Он предоставил чрезвычайные полномочия полиции, и та быстро решила проблему с арестами и ссылкой на каторжные работы. Поголовным арестом всех, кто подозревался в причастности к мафии, они добились своего. При этом пострадало и немало ни в чем не повинных людей.      Семейство Бочичио не обладало достаточной силой и умом для бесконечной борьбы. Половина членов семейства погибла в вооруженных стычках, вторую половину отправили на каторжные работы на острова. В Америку удалось нелегально переправить лишь небольшую горстку людей из двадцати эмигрантов, которая поселилась в небольшом городке неподалеку от Нью-Йорк-Сити, в долине Хадсон. Там, начав с самой нижней ступеньки общественной лестницы, она превратилась в компанию по вывозу мусора и обладательницу множества грузовиков. У них не было конкурентов, и дело процветало. А конкурентов не было по простой причине: всякий, кто брался за вывоз мусора, находил свой грузовик сгоревшим или поломанным. Одного отчаянного парня, который осмелился снизить цены, нашли задушенным в куче мусора, который он сам же собрал.      Мужчины женились (нет нужды добавлять - на сицилийских девушках), рождались дети и хотя дела по вывозу мусора было достаточно для пропитания, оно не позволяло платить за другие удовольствия, предлагаемые Америкой. И тогда члены семейства Бочичио превратились в посланников мира и заложников во время переговоров между воюющими группировками мафии.      Они сознавали свою ограниченность и неспособность тягаться с другими семействами в борьбе за организацию таких дел, как проституция, игры, наркотики. Эти простаки были способны предложить подарок патрульному полицейскому, но не знали, как подобраться к политическому взяточнику. У них всего два положительных качества: честность и жестокость.      Бочичио никогда не лгали, никогда не изменяли друзьям. Бочичио также никогда не забывали обиды и не оставляли ее без отмщения, как бы дорого это им не обходилось. Так, случайно, они и наткнулись на то, что стало их прибыльной профессией.      Когда находящиеся в состоянии войны семейства решали пойти на мирные переговоры, они связывались с Бочичио. Глава семейства Бочичио брал на себя предварительные переговоры и поставку необходимого числа заложников. Так, например, когда Майкл отправился на встречу с Солоццо, один из членов семейства Бочичио остался в качестве заложника в доме Корлеоне, за что платил, разумеется, Солоццо. Будь Майкл убит, Корлеоне ликвидировали бы этого заложника. Семейство Бочичио отомстило бы Солоццо, как виновнику гибели их соплеменника. Члены семейства Бочичио были настолько примитивны, что на пути к мести их ничто не могло остановить. Они не останавливались и перед опасностью для жизни. Заложник Бочичио был надежнее золота.      И вот теперь, когда дон Корлеоне попросил Бочичио вести мирные переговоры и поставить заложников для всех приглашенных на конференцию семейств, никто не позволил себе усомниться в искренности его намерений. Тут не могло быть измены. Конференция будет безопаснее свадьбы.      После передачи заложников состоялась встреча в комнате совещаний одного небольшого банка, президент которого был должником дона: часть акций, записанных на его имя, принадлежали дону. Президент всегда помнил день, когда он предложил дону Корлеоне письменное удостоверение об истинной принадлежности акций. Дон Корлеоне был потрясен.      - Я мог бы тебе доверить тебе свое имущество, - сказал он президенту. - Я мог бы доверить тебе свою жизнь и здоровье моих детей. Я не допускаю, что ты способен обмануть меня. В таком случае рухнул бы весь мой мир, вся моя вера в человека. Разумеется, у меня все записано, и в случае моей смерти наследники будут знать, где искать мои деньги. Но я уверен, что ты взял бы на себя защиту интересов моих детей.      Президент банка хоть и не был сицилийцем, хорошо понял дона. Теперь просьба дона была для него приказом, и в субботу утром в распоряжение семейств была предоставлена комната совещаний банка с глубокими кожаными креслами и звуконепроницаемыми стенами.      Охрана банка была поручена небольшой группе специально подобранных людей, которые были одеты в форму служащих банка. В субботу в десять часов утра комната совещаний банка начала заполняться. Кроме пяти семейств Нью-Йорка были приглашены представители десяти семейств со всех концов Соединенных Штатов, кроме, разумеется, Чикаго, на который давно махнули рукой. Нечего звать бродячих псов на столь важное совещание.      В распоряжении гостей был бар и буфет. Каждый представитель семейства имел право привести на конференцию только одного помощника. Большинство донов привели своих консильори, и число молодых людей на конференции было относительно невелико. Том Хаген был одним из немногих молодых людей и единственным не сицилийцем. Он был объектом пристального внимания всех присутствующих.      Хаген знал, как себя вести. Он не разговаривал, не улыбался. Он был готов прислуживать своему господину, дону Корлеоне, как прислуживает князь своему королю: приносить холодные напитки, зажигать его сигару, придвигать к нему пепельницу - с чувством собственного достоинства и ни в коем случае не с раболепием.      Хаген был единственным в комнате, кто знал, чьи портреты висят на затененных стенах. В большинстве своем это были написанные масляной краской портреты легендарных финансовых магнатов. На одном из них был изображен министр финансов Гамильтон. Хагену пришла в голову мысль, что Гамильтон поддержал бы проведение подобной конференции в стенах банка. Нет ничего более успокаивающего, заставляющего вести себя с умом, чем атмосфера денег.      Начало конференции было назначено на 9.30-10.00 утра. Первым прибыл организатор и инициатор конференции - дон Корлеоне, одним из многочисленных достоинств которого была пунктуальность. Вторым прибыл Карло Трамонти, превративший южную часть Соединенных Штатов в свои владения. Это был человек средних лет, поразительно красивый, несколько высокий для сицилийца и очень смуглый; одет он был с большим вкусом. Он не походил на итальянца и напоминал скорее портрет из журнала миллионеров, развлекающихся на своих яхтах. Источником доходов семейства Трамонти служили игры, и ни один человек не мог бы при встрече с доном семейства догадаться, с какой жестокостью и непримиримостью прокладывал он себе путь к власти.      Эмигрировав из Сицилии молодым парнем, он поселился во Флориде. Там он превратился в настоящего мужчину и поступил на работу в американский синдикат политиканов из южных городков, установивших контроль над играми. Это были суровые люди, которые заручились поддержкой не менее суровых чиновников полиции, и они не допускали мысли, что их свергнет какой-то зеленый эмигрант. Они не были готовы к проявленной им жестокости, да и не могли противопоставить ей соответствующую силу, так как, по их убеждениям, дело, за которое они боролись не стоило кровопролития. Трамонти заручился поддержкой полиции, обещал ей большую долю от своих доходов; он сверг этих дикарей, которые вели дела без капли фантазии. Именно Трамонти был тем человеком, который завязал связи с Кубой и режимом Батисты и вложил деньги в злачные места Гаваны - игорные и публичные дома, которые стали притягательной силой для обывателя с континента. Трамонти был теперь миллионером в квадрате и владельцем одной из наиболее роскошных гостиниц в Майами.      Войдя в комнату совещаний вместе с загорелым консильори, он обнял дона Корлеоне с соболезнующей гримасой на лице.      Один за другим прибывали остальные доны. Все они знали друг друга. Им приходилось встречаться на празднествах и во время деловых совещаний. Они обращались друг к другу с профессиональной вежливостью и в молодости часто оказывали друг другу мелкие услуги. Третьим из донов прибыл Иосиф Залуччи из Детройта. Семейство Залуччи владело соответствующим образом замаскированным ипподромом. Они были владельцами и большинством игорных домов. У Залуччи было круглое лунообразное лицо, он производил впечатление добродушного и милого человека. Жил он в доме стоимостью в сто тысяч долларов в Гросс-Пойнте, одном из богатейших кварталов Детройта. Один из его сыновей женился на дочери уважаемого американского семейства. Залуччи, подобно дону Корлеоне, был человеком деликатным. За последние три года по приказу семейства было убито всего два человека. Как и дон Корлеоне, он противился торговле наркотиками.      Залуччи привел с собой своего консильори, и оба они подошли к дону Корлеоне и обняли его. Залуччи говорил типичным американским басом, и в его голосе почти не чувствовалось акцента.      - Только твой голос мог привести меня сюда, - сказал он дону Корлеоне.      Дон Корлеоне благодарно склонил голову. Да, на Залуччи он мог положиться.      Два следующих дона прибыли с западного берега, причем приехали они на одном автомобиле. Это были Франк Фальконе и Антони Молинари, самые молодые из гостей, - им едва минуло по сорок лет. Они были одеты менее скромно, чем остальные, было в них что-то голливудское, и свои чувства он выражали, пожалуй слишком громко. Франк Фальконе властвовал в профсоюзе киноработников, владел игорными домами в студиях и поставлял девушек публичным домам западного берега. Остальные доны не очень ему доверяли.      Сферами владения Антони Молинари были порт Сан-Франциско и спортивные лотереи. Он происходил из рыбацкой семьи и теперь владел лучшим в Сан-Франциско рыбным рестораном, на котором, согласно рассказам, терпел лишь убытки, так как предлагаемая посетителям еда была намного дороже взимаемой платы. У него было бесстрастное лицо профессионального шулера, и все знали, что он связан с переправкой наркотиков через мексиканскую границу. Его помощники были людьми молодыми, крепко сложенными и ясно было, что это не консильори, а телохранители, хотя оружие на такую конференцию они принести не осмелились. Эти телохранители владели приемами каратэ, что могло лишь позабавить донов, но не напугать их, как не напугало бы их появление донов из Калифорнии, облаченных в сутаны а-ля папа римский. Тут следует, правда, заметить, что многие из присутствующих были людьми религиозными и глубоко верили в бога.      Затем появился дон из Бостона. Это был единственный из донов, которого коллеги не уважали. Все знали, что он ведет себя непорядочно по отношению к своим людям, безжалостно их обманывает. Это ему еще можно было простить - у каждого свои слабости. Но нельзя было простить ему неспособность поддерживать порядок в своих владениях. В Бостоне было слишком много убийств, слишком много мелких войн, слишком много неорганизованных преступников, которые смело нарушали все писанные и неписанные законы. Если мафия в Чикаго состояла из дикарей, то в мафии Бостона сидели одни гавоны - грубые и бездарные тупицы. Дона Бостона звали Доменик Панца. Он был низкорослым квадратным человечком и, по выражению одного из донов, напоминал вора.      Синдикат Кливленда, одно из самых могущественных в Соединенных Штатах предприятий "игорной промышленности", был представлен глубоким стариком с исхудалым лицом и белыми, как снег, волосами. За глаза его называли "жидом" - он окружил себя советниками - евреями. Он, по слухам, готов назначить еврея консильори. Семейство Корлеоне называли из-за Хагена "ирландской бандой", а семейство дона Винсенто Форленца с еще большим постоянством называли "жидовской бандой". Но он великолепно вел дела и никогда, несмотря на чувственное лицо, не падал в обморок при виде крови. Он держал своих людей в ежовых рукавицах и обладал значительными политическими связями.      Представители пяти семейств Нью-Йорка прибыли последними, и на Хагена произвели впечатление их агрессивность и умение держаться. Да, провинциальным семействам было до них далеко. Во-первых, все пять донов Нью-Йорка были, в соответствии с сицилианской традицией, "людьми с брюхом", что означает: смелыми и влиятельными (в Сицилии оба эти понятия и в самом деле неотделимы). Пятеро донов Нью-Йорка были тучными людьми с львиными головами, крупными чертами лица, царственными мясистыми носами, грубыми ртами и толстыми сморщенными щеками. На них были далеко не модные одежды и ясно было, что они никогда в жизни не ходили к парикмахеру: это были деловые люди, не знавшие, что такое щегольство.      Среди них был Антони Страцци, который властвовал в районе Нью-Джерси и на доках Вест-Сайд Манхэттена. Он контролировал игры в Джерси и был прочно связан с правящим аппаратом демократической партии. У него была целая флотилия грузовиков, которая приносила ему невиданные доходы. Прежде всего, он мог отправлять свои грузовики с избыточным грузом, не опасаясь контролеров автострады. Грузовики разрушали дороги, и его же собственная строительная компания заключила с правительством прибыльный договор об их ремонте. Это было дело, которое порождало другие дела. Страцци был человеком старой закалки и никогда не занимался проституцией. Но работая в порту, он не мог избежать связи с контрабандой наркотиков. Из всех пяти семейств, восставших против дона Корлеоне, его семейство было самым слабым и самым податливым.      Во главе семейства верхнего Нью-Йорка, контролировавшего перевозку итальянских рабочих из Канады и игорных домов в своем районе, стоял Отиллио Кунео. У него было веселое круглое лицо деревенского пекаря и официально он владел одним из крупнейших молочных заводов. Кунео любил детей и всегда носил с собой кулек конфет, надеясь порадовать одного из своих многочисленных внуков или детишек компаньона. Он носил круглую фетровую шляпу, поля которой спускались, еще больше расширяя его лунообразное лицо. Он был одним из немногих донов, которого никогда не арестовывали и о настоящей деятельности которого даже не догадывались. Дело дошло до того, что он числился одним из руководителей муниципалитета города и был избран объединением промышленников Нью-Йорка "бизнесменом года".      Наиболее близким союзником семейства Татаглия был дон Эмилио Барзини. Он контролировал часть игорных домов Бруклина и Куинса. Его специальностью были также проституция и шантаж. Стэйт-Айленд находился полностью в его руках. В Бронксе и Вестчестере он занимался спортивными лотереями. Будучи таким универсалом, он не игнорировал и наркотики. Эмилио Барзини был прочно связан с Кливлендом и Западным берегом и был слишком умен, чтобы интересоваться Лас-Вегасом и Рено - открытыми городами Невады. Были у него свои интересы на Кубе и Байами-Бич. Его семейство было вторым по мощи после семейства Корлеоне в Нью-Йорке, а значит - и во всех Соединенных Штатах. Влиянием своим он не обошел даже Сицилию. В каждом незаконном блюде чувствовалась его рука. Ходили слухи, что он связан с Уолл-стритом. С начала войны он снабжал семейство Татаглия деньгами и связями. И его заветной мечтой было занять место дона Корлеоне в качестве наиболее могущественного руководителя мафии и завладеть частью империи Корлеоне. Он во многом напоминал дона Корлеоне, но был куда современнее его, куда деликатнее, куда больше походил на бизнесмена. Его не назовешь старым зазнайкой, и молодые руководители доверяли ему. Среди собравшихся он пользовался, пожалуй, наибольшим уважением.      Последним прибыл дон Филип Татаглия, глава семейства Татаглия, который пошел против Корлеоне, поддержав Солоццо и добившись немалых успехов на поле битвы. Но, как ни удивительно, его немного презирали. Во-первых, он позволил Солоццо руководить собой. Турок, по сути, водил его за нос. Его считали ответственным за поднявшуюся бурю, которая нарушила нормальный ход жизни Нью-йоркских семейств. В свои шестьдесят лет он был щеголем и сердцеедом, и в удовлетворении этих своих слабостей был совершенно необуздан.      Основным занятием семейства Татаглия была проституция. Оно владело также почти всеми ночными клубами страны. Филип Татаглия не чурался шантажа, когда ему хотелось подписать контракт с подающим надежды певцом или актером, а в студиях звукозаписи он навел железный порядок. Но проституция оставалась основным источником дохода.      Филипа Татаглия здесь не любили. Он был занудой, вечно жаловался на низкие доходы. Счета из прачечной и полотенца съедают все его доходы (он забывал сказать, что прачечная тоже его собственность). Девушки разленились, не хотят работать, убегают и кончают с собой. У сутенеров нет к нему ни капельки уважения. Трудно найти хорошего помощника. Молодые люди с сицилийской кровью воротят носы от такой работы, считая ниже своего достоинства торговать женщинами. Больше всего Филипа Татаглия раздражали власти, которые были в силах разрешить или запретить продажу спиртных напитков, открыть или закрыть его кабаре.      Как это ни удивительно, война против Корлеоне, в которой он чуть было не победил, не принесла ему заслуженных лавров. Все знали, что его сила исходила вначале от Солоццо, а потом от семейства - Барзини. Кроме того, он так и не добился окончательной победы. Будь его действия немного эффективнее, можно было избежать всех этих бед. Смерть дона Корлеоне означала бы конец войне.      Дон Корлеоне и он потеряли в этой войне сыновей и поэтому естественно было, что они поздоровались легким кивком головы. Дон Корлеоне находился в центре внимания, и присутствующие пытались обнаружить в нем следы слабости, оставленные ранами и поражением в войне. Все задавались вопросом, почему дон Корлеоне после смерти сына ищет мира. Это было явным признанием поражения и неизбежно должно было привести к дальнейшему ослаблению его семейства.      Все приветствовали друг друга, выпили по рюмочке, но прошло почти полчаса, пока дон Корлеоне занял свое место возле стола из орехового дерева. Хаген, стараясь не выделяться, присел позади дона несколько левее. Это было знаком, что остальные доны могут занять свои места у стола. Консильори сели позади своих донов, но достаточно близко, чтобы в случае необходимости помочь советом.      Первым выступал дон Корлеоне. Он говорил, будто ничего не случилось, будто его не ранили и Сантино не был убит, будто империя его не была разрушена, а семья рассеяна - Фредо на Западе, во владениях Молинари, Майкл в Сицилии. Он говорил на сицилийском наречии.      - Я хочу поблагодарить вас всех за ваш приход, - сказал он. - Я вижу в этом оказанную лично мне услугу и с этого момента я должник каждого из вас. Первым делом должен сказать, что я пришел сюда не для того, чтобы спорить и убеждать. Я хочу посоветоваться с вами и найти способ расстаться друзьями. Даю вам свое слово, а некоторым из вас хорошо известно, что значит мое слово. Впрочем, мы все здесь уважаемые люди, а не адвокаты, которые должны давать друг другу гарантии.      Он остановился. Никто не разговаривал. Часть присутствующих курила сигары, остальные занялись спиртными напитками. Все здесь были хорошими и терпеливыми слушателями. Была у них еще одна общая черта: это были те редкие люди, что отказались принять власть организованного общества, отказались подчиняться. Никакая сила, никакие угрозы не могли их согнуть. С помощью убийств стояли они на страже своей свободной воли. Только смерть могла их заставить сдаться.      Дон Корлеоне вздохнул.      - Как вообще могли дела зайти так далеко? - задал он риторический вопрос. - Итак, это не имеет значения. Сделано много глупостей. Но давайте я опишу события так, как вижу их я.      Он остановился, чтобы посмотреть, не возражает ли кто из присутствующих.      - Мое здоровье, слава богу, поправилось, и я смогу теперь направить все силы на то, чтобы уладить конфликт. Мой сын был, возможно, слишком поспешен, слишком упрям. Не знаю. Как бы там ни было, Солоццо пришел ко мне с деловым предложением. Он просил у меня денег и политических связей. Он сказал, что в этой сделке заинтересованно семейство Татаглия. Речь идет о наркотиках, которыми, как вы знаете, я не занимаюсь. Я человек спокойный, и такие дела мне не по вкусу. Я объяснил это Солоццо, не задевая ни его чести, ни чести семейства Татаглия. Я просто вежливо сказал ему "нет". Я сказал, что его дело мне не помешает, что меня не интересует, каким образом он добывает деньги. Он рассердился и навлек беду на всех нас. Но такова жизнь. Каждый из присутствующих может выступить со своим рассказом, но не в этом заключается моя цель.      Дон Корлеоне остановился и дал Хагену знак принести напитки.      - Я готов пойти на мир, - продолжал дон Корлеоне. - Татаглия потерял сына, я потерял сына. Мы равны. Что будет с миром, если люди постоянно идут против разума? Это проклятие Сицилии, где люди все свое время уделяют мести и не оставляют его на добывание хлеба. Это глупо. Поэтому я предлагаю: пусть все будет так, как было прежде. Я не предпринял ничего, чтобы отомстить убийцам моего сына. Если будет мир, я этого не сделаю. Есть у меня еще один сын, который не может вернуться домой, и я должен все уладить так, чтобы по его возвращении не возникло опасности со стороны властей. После этого мы сможем поговорить об остальных интересующих нас делах и оказать себе тем самым большую услугу. - Корлеоне сделал рукой широкий жест. - Это все, чего я хочу.      Это был прежний дон Корлеоне. Рассудительный. Уступчивый. Вежливый. Все присутствующие поняли, что, несмотря на все несчастья, обрушившиеся на семейство, с доном Корлеоне следует считаться. Обратили внимание на поставленное им условие мира. Обратили внимание на его просьбу вернуться к прежнему статус-кво - это значит, что несмотря на все неудачи в прошедшем году, он сражения не проиграет. Ответил дону Корлеоне не Татаглия, а Эмилио Барзини. Он говорил резко и к делу, но слова его не звучали грубо или оскорбительно.      - Все это верно, - сказал Барзини. - Но следует кое-что добавить. Дон Корлеоне слишком скромен. Без помощи дона Корлеоне Солоццо и Татаглия не могли приступить к своему новому делу. Его отказ нанес по ним прямой удар. Это, разумеется, не его вина. Но факт остается фактом: судьи и политики считаются с мнением дона Корлеоне. Когда речь пойдет о наркотиках, они прислушаются только к его голосу. Солоццо не мог начать действовать без определенных гарантий, что с его людьми будут обращаться по возможности мягко. Всем нам это прекрасно известно. Не будь этого, мы до сегодняшнего дня ходили бы в лохмотьях. Теперь, когда судьи и обвинители применяют в делах, имеющих отношение к наркотикам, максимальные наказания, даже сицилиец, приговоренный к двадцати годам тюрьмы, может нарушить закон омерты и выплеснуть все, что у него в голове. Этого допускать нельзя. В руках у дона Корлеоне нити ко всем винтикам аппарата. Его отказ нельзя рассматривать, как дружелюбный акт. Он отнимает хлеб у наших семейств. Времена изменились, и каждый из нас не может идти по своему, облюбованному им пути. Если в руках у дона Корлеоне все судьи Нью-Йорка, он обязан позволить и нам извлечь из этого выгоду. Он, разумеется, может поднести нам за эту услугу счет, ведь мы не коммунисты, в конце концов. Но он обязан позволить нам напиться из колодца. Ведь все так просто.      Когда Барзини кончил, воцарилось молчание. Самым главным в словах Барзини было скрытое заявление, что в случае недостижения мира, он присоединится к семейству Татаглия в борьбе против Корлеоне. И его слова произвели впечатление. Их жизни и богатства неразрывно связаны с оказываемыми друг другу услугами, и отказ в услуге можно рассматривать, как агрессивный акт. Ведь просить очень нелегко и нельзя отказывать с такой легкостью.      Наконец, с ответным словом выступил дон Корлеоне.      - Друг мой, - сказал он, - я сделал это не со злым умыслом. Все вы меня хорошо знаете. Когда я отказывал кому-то в одолжении? Это просто не в моем характере. Но на этот раз я вынужден был отказать. Почему? Я считаю, что наркотики в ближайшие годы погубят нас самих. Торговля наркотиками встречает в этой стране слишком упорное сопротивление. Это не виски, не игры и даже не женщины, которых большинство страстно желает, и которые находятся под запретом церкви и правительства. Но наркотики представляют опасность для потребителя. Они могут поставить под угрозу все остальные дела. Знаете, мне приятна вера в мою силу и влияние на судей и государственных чиновников. Дай мне бог такую силу. Я и в самом деле обладаю определенным влиянием, но большинство людей, склонных сегодня прислушиваться к моему совету, потеряют ко мне интерес, когда в наши отношения вмешаются наркотики. Они боятся наркотиков, как огня, и в этом вопросе их принципы необычайно устойчивы. Даже полицейские, помогающие нам в играх и остальных делах, откажутся помогать, когда речь зайдет о наркотиках. Значит, попросить меня об услуге в этом деле - это то же, что попросить нанести удар по самому себе. Но если все вы считаете это правильным, я готов пойти вам навстречу, при условии разумеется, что мы уладим и все остальные дела.      После речи дона Корлеоне напряжение в зале заметно спало, люди полушепотом переговаривались через стол. Он уступил в важнейшем вопросе. Он обеспечит защиту организованной торговле наркотиками. Он, по сути, согласился с первичными предложениями Солоцццо, при условии, что собрание одобрит их. Он, разумеется, никогда не примет участия в практической стороне дела и даже не вложит в предприятие ни цента. Он воспользуется только своим влиянием в судебных органах. Но и это было огромной уступкой.      С ответной речью выступил дон Лос-Анжелеса, Франк Фальконе.      - Мы не в состоянии удержать людей от занятия этим делом, - сказал он. - Они входят в него по собственной инициативе, а потом погрязают в неприятностях. Огромное количество денег, скрытое в наркотиках, является слишком сильным искушением. Поэтому, вступая в торговлю наркотиками, мы выбираем меньшее из зол. Наладив организацию торговли и контроль за ней, мы сумеем избежать непоправимой беды. И поверьте мне, быть в этом деле не так уж плохо. Нужен только контроль, нужна защита, нужна организация. Мы не банда анархистов и не можем допустить, чтобы каждый делал все, что ему вздумается.      Дон Детройта, более других симпатизирующий дону Корлеоне, также выступил с речью.      - Я не верю в наркотики, - сказал он. - На протяжении многих лет я доплачивал своим людям, чтобы они не занимались делами подобного рода. Но это не помогло. К ним подходят и говорят: "Имеется порошок, если вложишь три-четыре тысячи долларов, сможешь сделать пятьдесят тысяч на продаже." Кто способен устоять перед подобным искушением? И они так заняты своим побочным делом, что забывают о делах, за которые я им плачу. В наркотиках больше денег. Их увлечение этим делом беспрерывно растет. Раз нет возможности прекратить это, мы должны взять дело в свои руки. Я не хочу, чтобы этим занимались возле школ, я не хочу, чтобы наркотики продавались детям. Это позор. Что касается моего города, я постараюсь вести торговлю исключительно в среде черных и цветных. Это наилучшие клиенты, с ними меньше хлопот и они, в конце концов, всего лишь скоты. Они не уважают ни своих женщин, ни семьи, ни самих себя. Пусть продаются наркотикам. Мы обязаны что-то предпринять, мы не можем позволить людям делать, что им хочется.      Речь дона сопровождалась громкими репликами. Надо же, он не в состоянии заплатить людям, чтобы отвлечь их от занятия наркотиками! Что касается замечания о детях, то это было проявлением его всем известного мягкосердечия. Ну кто станет продавать наркотики детям? Да и где возьмут дети необходимые деньги? Что касается замечаний о цветных, то они не были даже услышаны. Негры в счет не идут, они не обладают никакой силой. Тот факт, что они позволили обществу размолоть себя, доказывает, что они ничего не стоят, и упоминание о них говорит только о том, что дон города Детройта не умеет отделять главного от второстепенного.      Выступили по очереди все доны. Все заявили, что торговля наркотиками - дело вредное и принесет немало бед, но все сходились на том, что необходимо взять контроль за торговлей в свои руки. В этом деле слишком много денег, и всегда найдутся люди, которые пойдут на это, не послушавшись самого строгого приказа. Такова природа человека.      Наконец, пришли к соглашению. Будет разрешена торговля наркотиками, и дон Корлеоне обеспечит ее необходимой защитой. Большинство крупных операций будет осуществлено семействами Барзини и Татаглия. Покончив с этим вопросом, собрание занялось остальными, не менее важными и сложными делами. Надо было решить немало сложных проблем. Решили, что Лас-Вегас и Майами будут демилитаризованными городами, в которых смогут действовать все семейства. Все согласились с тем, что у этих городов большое будущее. Договорились, что в этих городах не будет насилия и что мелкие преступники всех сортов будут искоренены. Было решено, что в особо важных вопросах, таких, как смертные приговоры, способные вызвать общественную бурю, решения должны приниматься настоящим собранием. Договорились, что солдатам семейств будет запрещено сводить личные счеты с помощью оружия. Договорились, что семейства будут оказывать друг другу услуги: поставлять убийц для приведения смертных приговоров в исполнение, оказывать техническую помощь, вроде подкупа присяжных и так далее. Все эти переговоры отняли много времени и были прерваны приглашением пообедать.      Наконец дон Барзини попросил объявить об окончании совещания.      - Мы обо всем поговорили, - сказал он. - Мы договорились о мире и я предлагаю выразить нашу общую признательность дону Корлеоне, которого мы знаем, как человека, умеющего держать слово. Если возникнут новые разногласия, мы снова можем встретиться. Я очень рад, что все уладилось.      Один только Филип Татаглия был немного озабочен. Убийство Сантино Корлеоне сделало его наиболее уязвимым в ближайшей войне. Впервые на этом заседании он выступил с пространной речью.      - Я согласился со всем, что здесь было предложено, - сказал он, - я готов забыть свое горе. Но мне хотелось бы получить более надежные гарантии со стороны Корлеоне. Не собирается ли он мстить? Не забудет ли он через некоторое время, когда его позиции укрепятся, о данных друг другу обещаниях? Как могу я быть уверен, что через три или четыре года ему не покажется, что сегодняшнее соглашение ему было навязано и что он не почувствует себя снова свободным в своих действиях? Неужели нам придется все это время быть на страже? Или мы действительно можем расстаться со спокойным сердцем? Может ли дон Корлеоне дать такие гарантии, какие я даю теперь?      И тогда дон Корлеоне произнес свою знаменитую речь, которая снова доказала его блестящие способности политика. В этой речи он произнес фразу, которая стала не менее знаменитой, чем "железный занавес" Черчилля, но которая стала известна только спустя десять лет.      Впервые за все совещание дон Корлеоне встал для произнесения речи. Бросались в глаза его низкий рост и худоба, явившаяся следствием болезни. Возможно, давали себя знать и шестьдесят лет, но не было сомнений, что к нему вернулись прежняя сила и прежний острый ум.      - Не будь у нас разума, мы не были бы людьми, - сказал он. - В таком случае мы были бы не лучше диких зверей. Но мы обладаем разумом, мы можем советоваться друг с другом и с самим с собой. С какой целью вернусь я к прежним бедам, к насилию и хаосу? Мой сын умер, и это личное мое горе, я не заставляю весь мир страдать вместе со мной. И поэтому я обещаю, даю свое честное слово, что никогда не стану искать мести, не стану выяснять, кто убил его. Я уйду с этого совещания с чистым сердцем... Позвольте напомнить вам, что мы всегда должны заботиться о своих интересах. Все мы отказались быть дураками, отказались быть марионетками в руках вышестоящих людей. В этой стране нам повезло. Большая часть наших детей нашла себе лучшую долю. У некоторых из вас сыновья стали профессорами, учеными, музыкантами, и счастье улыбается им в жизни. Возможно, ваши внуки станут еще более уважаемыми людьми. Никому из присутствующих здесь не хочется, чтобы их дети пошли за отцами, это слишком тяжелая жизнь. Они могут стать такими же, как все, и мы помогаем им занять надежное положение в обществе. Я надеюсь, что дети моих внуков станут (кто знает?) Губернаторами, президентом - в Америке все возможно. Но и мы должны шагать в ногу со временем. Прошло время пистолетов и убийств. Мы должны обладать хитростью бизнесменов, - в этом больше денег и это лучше для наших детей... Поэтому я отказываюсь от мести. Клянусь, что пока я руковожу делами семейства, мы пальцем не тронем ни одного из присутствующих здесь без оправданного повода или явной провокации с их стороны. Во имя общих интересов я готов пожертвовать своими собственными. Даю честное слово, а вы знаете, что я никогда в жизни не обманывал... Но имеется у меня одна особая проблема. Моего младшего сына обвинили в убийстве Солоццо и офицера полиции, и ему пришлось бежать. Я должен возвратить его домой и очистить от этих лживых обвинений. Это мое личное дело, и я позабочусь о всех необходимых процедурах. Возможно, мне придется разыскать настоящих убийц, возможно - убедить власти, что мой сын невиновен. Может быть, лжесвидетели возьмут назад свои показания. Но я повторяю, это мое дело и я постараюсь вернуть сына домой... Но я хочу кое-что добавить. Возможно, это покажется вам смешным недостатком, но я человек суеверный. Если с моим младшим сыном произойдет несчастный случай - если его случайно застрелит полицейский, или он повесится в камере, или появятся новые свидетели, утверждающие, что он убийца - мой суеверный ум заставит меня подумать, что это результат недоброжелательности некоторых из здесь присутствующих. Скажу больше. Если моего сына убьет молнией, я обвиню в этом некоторых из вас. Если его самолет упадет в море, корабль окажется на дне океана, если он схватит смертельную лихорадку или его автомобиль столкнется с поездом, мой суеверный мозг обвинит в этом некоторых из вас. Господа, это недоброжелательство, или, если вам будет угодно - невезение, я простить не смогу никогда. Но кроме этого ничто не заставит меня нарушить наш мирный договор. Разве мы не лучше этих пушек, которые в одном нашем поколении убили миллионы людей?      Кончив говорить, дон Корлеоне подошел к месту, где сидел дон Филип Татаглия. Татаглия встал, они обнялись и поцеловали друг друга. Остальные доны тоже встали, зааплодировали и по очереди пожали руки дону Корлеоне и дону Татаглия. Возможно, свежеиспеченная дружба обоих донов была не самой искренней, и они не станут посылать друг другу подарки на Рождество, но и не убьют друг друга, а в нашем мире этого достаточно.      Фредо находился под покровительством дона Молинари, и после совещания дон Корлеоне подошел к нему, чтобы поблагодарить. Молинари дал дону Корлеоне понять, что Фредо нашел себя в Неваде и даже превратился в отчаянного сердцееда. Кажется, он может стать способным администратором гостиницы. Подобно многим отцам, которым рассказывают о неожиданных способностях их детей, дон Корлеоне удивленно покачал головой. Ведь говорят же, что после несчастий бог посылает человеку самые непредвиденные вознаграждения! Дон Корлеоне дал дону из Сан-Франциско понять, что он очень благодарен ему за заботу о Фредо и является теперь его должником.      Поздно вечером дон Корлеоне, Том Хаген и шофер-телохранитель (которым "случайно" оказался Рокко Лампоне) прибыли на аллею в Лонг-Биче. Войдя в дом, дон сказал Хагену:      - Обрати внимание на своего шофера, Лампоне. Мне кажется, что он заслуживает большего.      Хагена удивило это замечание. За весь день Лампоне не произнес ни звука и даже не взглянул в их сторону. Он открыл дверцу машины перед доном. Он сделал все, как полагается, но то же сделал бы любой натренированный шофер. Дон заметил в нем, вероятно, качества, невидимые простым глазом.      Дон отпустил Хагена и велел ему вернуться после ужина. Но пусть не торопится и отдохнет немного, - им предстоит длинная ночь совещаний. Он приказал также Хагену пригласить Клеменца и Тессио. Они должны явиться не раньше десяти часов вечера. Хаген должен проинструктировать Клеменца и Тессио и рассказать им, что произошло во время совещания.      В десять часов вечера дон сидел уже в своем кабинете и ожидал прихода своих капорегимес и консильори. Это была все та же угловая комната с библиотекой и засекреченным телефоном. На столе стоял поднос с бутылками виски, льдом и содовой. Дон приступил к отдаче распоряжений.      - Сегодня после обеда мы заключили мир, - сказал он. - Я дал честное слово, и это должно быть для вас достаточно. Но мы не можем полностью полагаться на наших новых друзей, и должны постоянно быть на страже. Я не хочу больше никаких сюрпризов. - Дон повернулся к Хагену. - Ты отпустил заложников Бочичио?      Хаген кивнул головой.      - Я сразу же позвонил Клеменца.      Корлеоне повернулся к огромному Клеменца. Капорегиме утвердительно кивнул головой.      - Я отпустил их. Скажи мне, крестный, разве могут сицилийцы быть на самом деле такими тупицами?      Дон Корлеоне улыбнулся.      - Они достаточно умны, чтобы добывать себе пропитание. А что еще требуется человеку? Люди Бочичио не являются причиной всех несчастий на земле. Но ты прав, у них нет сицилийской смекалки.      Теперь когда война кончилась, все чувствовали себя намного свободнее. Дон Корлеоне поднес каждому по стаканчику коньяка, потом опорожнил свой стакан и зажег сигару.      - Я не хочу, чтобы вы занимались поисками убийц Сонни, - сказал он. - Это дело прошлого и его надо забыть. Я хочу достичь полного сотрудничества со всеми остальными семьями, пусть они даже в погоне за наживой обделят нас. Я хочу, чтобы ничто не нарушало этого мира, пока мы не сумеем вернуть домой Майкла. И я хочу, чтобы возвращение Майкла стало самым важным нашим делом. Помните, его возвращение должно быть абсолютно безопасным. Я не имею в виду людей Татаглия или Барзини. Меня тревожит полиция. Мы легко можем избавиться от правдивых показаний против Майкла: официант и бандит, который находился в ресторане, показаний вообще не дадут. Правдивые показания меня не волнуют, потому что о них мы все знаем. Но полиция уверена, что Майкл Корлеоне - убийца, и она способна раздобыть ложные показания. Очень хорошо. Мы должны попросить семейства Нью-Йорка сделать все, что в их силах, чтобы поколебать эту убежденность полиции. Все их осведомители, работающие на полицию, должны явиться с новыми рассказами. Я полагаю, что после моего сегодняшнего выступления, они поймут, что им надо делать. Но этого недостаточно. Майкл никогда не должен волноваться и переживать, что это дело снова всплывет. Иначе ему не стоит возвращаться в Америку. Давайте все подумаем над этим. Это самое главное... У каждого случаются в жизни ошибки. Я свои уже совершил. Я хочу, чтобы была откуплена вся земля вокруг аллеи вместе с домами. Я хочу, чтобы ни один человек даже с расстояния в километр не мог видеть из своего окна моего сада. Я хочу, чтобы аллея была обнесена забором и чтобы она постоянно охранялась. Короче, я хочу жить в крепости. Никогда больше не выйду я в город на работу. Я чувствую потребность работать в саду и делать вино из спелого винограда. Я хочу жить в своем доме. Быть может, я буду оставлять крепость ради коротких или необходимых встреч с друзьями, но в этих случаях должны быть приняты строжайшие меры предосторожности. Не поймите меня превратно. Я ничего не готовлю. Я всегда был человеком осторожным и меньше всего в жизни люблю неосторожность. Быть неосторожным могут позволить себе женщины и дети, но не мужчины. Делайте все спокойно, никаких сумасшедших планов, способных испугать наших друзей. Все должно выглядеть естественным. Я намерен постепенно передать большую часть дел вам троим. Отряд Сантино должен быть расформирован, а его людей следует распределить по вашим отрядам. Это успокоит наших друзей и послужит доказательством искренности моих намерений. Том, подбери людей, которые поедут в Лас-Вегас и будут докладывать мне о состоянии дел там. Пусть узнают, что на самом деле происходит с Фредо. Мне сказали, что я не узнаю собственного сына. Он, кажется, сделался поваром и не в меру увлекается девушками. Раньше он был слишком серьезен и не годился для семейного дела. Но давайте выясним, что в самом деле мы можем там сделать.      - Может быть, пошлем твоего зятя? - тихо спросил Хаген. - Ведь Карло родился в Неваде и прекрасно знает тамошнюю обстановку.      Дон Корлеоне покачал головой.      - Нет, моей жене будет здесь одиноко без детей. Я хочу, чтобы Констанца с мужем перебрались в один из домов на аллее. Я хочу, чтобы Карло получил ответственную должность. Может быть, я слишком строго поступил с ним и, кроме того, - дон скривил лицо, - мне недостает сыновей. Вытащи его из игр и засади в профсоюзы. Там ему придется мало писать и много говорить, а демагог он неплохой.      В интонации дона чувствовалось легкое презрение. Хаген согласно кивнул головой.      - О'кэй, мы с Клеменца пройдемся по списку людей и составим группу для работы в Лас-Вегасе. Может быть, позвать Фредо на несколько дней домой?      Дон отрицательно покачал головой. Слова его прозвучали жестко.      - Для чего? - спросил он. - Моя жена пока еще в состоянии варить обеды. Пусть остается там.      Трое мужчин неловко заерзали в креслах. Они не подозревали, что Фредо пользуется таким неуважением в глазах отца и подумали, что на то имеются, наверно, особые, им не известные, причины.      Дон Корлеоне вздохнул.      - Я надеюсь вырастить в этом году хороший зеленый перец. Дам вам его в подарок. Я хочу немного тишины и покоя, хочу отдохнуть перед наступающей старостью. Это все. Если хотите, выпейте еще по рюмочке.      Мужчины поняли намек и встали. Хаген проводил Клеменца и Тессио к их машинам и договорился с ними о встрече. Затем он вернулся домой. Дон его ждал.      Он снял пиджак, галстук и растянулся на диване. На его суровом лице лежала печать усталости. Рукой он предложил Хагену сесть в кресло и сказал:      - Ну, консильори, ты согласен со всеми моими сегодняшними действиями?      Хаген не торопился с ответом.      - Да, - сказал он. - Но я не нахожу их последовательными, они не совсем соответствуют твоему характеру. Ты говоришь, что не собираешься выискивать убийц Сантино и не собираешься мстить. Ты обещал мир и будешь соблюдать его, но мне не верится, что ты готов так легко подарить своим врагам победу. Ты задал великолепную загадку, которую я никак не могу решить, так как же я могу соглашаться или не соглашаться с твоими действиями?      На лице дона появилось выражение удовольствия.      - Да, ты хорошо изучил меня. Ты не сицилиец, но я сделал тебя сицилийцем. Все, что ты сказал - верно, но разгадка существует, и ты ее найдешь. Ты прав, говоря, что все должны мне доверять и что я сдержу свое слово. И я хочу, чтобы все мои приказы исполнялись с возможной точностью. Прежде всего, Том, мы должны привезти домой Майкла. Эта цель должна стоять во главе всех твоих мыслей и действий. Проверь юридическую сторону вопроса, меня не интересует, сколько на это уйдет денег. Возвращение Майкла должно быть абсолютно безопасным. Проконсультируйся с лучшими адвокатами. Я дам тебе адреса нескольких судей, которые примут тебя для личной беседы. До возвращения Майкла мы больше всего должны остерегаться измены.      - Меня, как и тебя, беспокоят не настоящие свидетели, а подкупленные полицией, - сказал Хаген. - Кроме того, Майкла после ареста смогут запросто убить в полиции. Они могут убить его сами или заставить одного из заключенных сделать это. Значит, мы не можем допустить даже обвинений и ареста Майкла.      Дон Корлеоне вздохнул.      - Знаю, знаю, - сказал он. - В этом вся трудность. Но мы не можем и ждать. В Сицилии тоже неспокойно. Местная молодежь не повинуется там старшим, а масса беглецов из Америки становится для тамошних донов тяжелой обузой. Майкл может оказаться между молотом и наковальней. Я принял несколько мер предосторожности, и он находится пока в надежном укрытии, но и оно не вечно. Это одна из причин, из-за которых я пошел на мир. У Барзини в Сицилии много друзей, и они напали на след Майкла. Это дает тебе частичный ответ на загадку. Я пошел на мир ради спасения сына.      Хаген не спросил, где дон черпает подобную информацию. Он даже не удивился. Верно, это дает ответ на некоторые вопросы.      - Должен ли я во время встречи с людьми Татаглия настаивать на том, чтобы посредники в торговле наркотиками были чистыми? - спросил он. - Судьи вряд ли согласятся ограничиться легким приговором, если у подсудимого будет уголовное прошлое.      Дон Корлеоне пожал плечами.      - Они должны быть достаточно умны, чтобы учесть это, - сказал он. - Напомни им, но не настаивай. Мы будем делать все, что в наших силах, но если они воспользуются услугами старой тюремной птицы и она попадется, мы даже пальцем не шевельнем. Просто скажем, что ничего нельзя поделать. Но Барзини не дурак, он и сам это все прекрасно знает. Ты следил за его выступлением? Заметил, как он умеет не раскрывать своих чувств, не показывать своей заинтересованности. Он не из тех, кто погибает вместе с проигравшей стороной.      Хаген удивился.      - Ты хочешь сказать, что он все время был за спиной Солоццо и Татаглия?      Дон Корлеоне вздохнул.      - Татаглия обыкновенный сутенер, - сказал он. - Он никогда бы не справился с Сантино. Поэтому я и не хочу знать, как это случилось. Но мне абсолютно ясно, что тут не обошлось без Барзини.      Хаген старался не упускать ни одного слова дона. Дон все время делал намеки, но оставалось еще что-то важное, чего он не упоминал. Расспрашивать Хаген не посмел. Он сказал "спокойной ночи" и направился к двери. Но дон собирался сказать еще что-то ему.      - Помни, ты должен использовать весь свой ум для возвращения Майкла, - сказал он. - И еще. Пусть человек с телефонной станции присылает мне каждый месяц о всех разговорах Клеменца и Тессио. Я их не подозреваю, но такая мера не повредит.      Хаген кивнул и вышел. Он подумал, что дон, возможно, проверяет и его, но потом устыдился. Теперь он был уверен, что изощренный ум дона разработал далеко идущие планы и что события сегодняшнего дня были тактическим отступлением. Все указывало на то, что день мести и расплаты раньше или позже наступит.    21      Только через год дону Корлеоне удалось уладить все проблемы, связанные с возвращением Майкла в Соединенные Штаты. В течение всего этого времени члены семейства ломали головы в поисках подходящего плана. Прислушивались даже к голосу Карло Ричи, который жил теперь в одном из домов на аллее (к этому времени у них с Конни родился еще один ребенок, мальчик). Но дон не утвердил ни одного из предложенных планов.      Проблему помогло решить... семейство Бочичио. Один из членов семейства Бочичио, парень лет двадцати пяти по имени Феликс, был намного умнее своих собратьев. Он категорически отказался заниматься семейным делом по уборке мусора и, чтобы еще больше отдалиться от своего племени, женился на молодой и красивой американке английского происхождения. Вечерами он учился на адвоката, а днем работал на почте. У них родилось трое детей, и они жили на его скромную зарплату служащего.      Феликс Бочичио, как и многие другие молодые люди, полагал, что по окончании учебы перед ним откроются все двери и он сразу получит постоянную должность с прекрасным жалованьем. Но действительность оказалась иной. Гордость не позволила принять ему помощь от семейства. В это время к Феликсу с просьбой о небольшой услуге обратился друг, молодой адвокат, который находился уже на пути к блестящей карьере. Это было сложное с юридической точки зрения дело о банкротстве, которое невозможно было вести одними лишь честными методами. Существовал один шанс против миллиона, что дело раскроется. Феликс Бочичио решил рискнуть. Предстояло использовать все добытые в университете знания, и оттого это дело не казалось ему отталкивающим.      Короче, дело раскрылось. Друг-адвокат отказался помочь Феликсу и не подходил даже к телефону. Две главные фигуры этого дела - хитрые пожилые бизнесмены - решили, что в провале виновен Феликс Бочичио и, признав свою вину, заявили, что это Феликс Бочичио заставил их пойти на преступление. Были добыты ложные показания против близких родственников Феликса, которые прежде судились за шантаж. Бизнесмены отделались условным наказанием. Феликса приговорили к пяти годам тюрьмы, из которых он три отсидел. Семейство Бочичио не обратилось за помощью ни к одному другому семейству города или дону Корлеоне, так как Феликс отказался от помощи семейства и его следовало проучить. Он должен был понять, что семейство преданней общества, которое невозможно разжалобить.      После освобождения из тюрьмы Феликс Бочичио вернулся домой, поцеловал жену и детей, прожил спокойно один год, а потом показал, что и в его жилах течет сицилийская кровь. Не пытаясь скрыть следов, он добыл оружие - автоматический пистолет, и убил своего друга-адвоката. Затем он подкараулил у выхода из ресторана обоих бизнесменов и всадил в голову каждого из них по пуле. Оставив трупы на мостовой, он вошел в ресторан, заказал кофе и стал спокойно ожидать прихода полиции.      Суд был скорым, а приговор - безжалостным. Преступник убил свидетелей, которые послали его в тюрьму. Общество было оскорблено в своих лучших чувствах и всех - газеты, журналы, радио и даже мягкосердечных гуманистов - объединило страстное желание видеть Феликса Бочичио на электрическом стуле. Губернатор штата был готов его помиловать, как готовы помиловать бешеного пса инспекторы по саннадзору. Семейство Бочичио было, разумеется, готово истратить любую сумму на обжалование приговора в верховном суде. Теперь он был их гордостью, но результат обжалования мог быть лишь один. После нескольких бессмысленных словесных перепалок в суде, Феликс Бочичио должен был умереть на электрическом стуле.      По просьбе одного из членов семейства Бочичио, который надеялся помочь молодому человеку, Хаген обратил внимание дона на это дело. Дон Корлеоне вначале наотрез отказался помочь. Он не волшебник. Люди просят его о невозможном. Но назавтра дон позвал Хагена в свой кабинет и попросил его подробно описать все дело. Когда Хаген кончил рассказывать, дон попросил пригласить главу семейства Бочичио на аллею.      Дальше все было просто и гениально. Дон Корлеоне обещал главе семейства Бочичио пожизненную пенсию для жены Феликса и его детей. Деньги для этой цели будут переданы семейству немедленно. В виде компенсации Феликс должен признаться в убийстве Солоццо и капитана Мак-Клуски.      Надо было уладить множество мелких проблем. Признание Феликса должно быть убедительным, то есть он должен ознакомиться со всеми подробностями убийства. Кроме того, он должен заявить, что офицер полиции был замешан в торговле наркотиками. После этого надо заставить официанта из "Луны" опознать в Феликсе убийцу. Это потребует некоторой смелости, так как придется коренным образом изменить приметы убийцы: Феликс Бочичио был намного ниже и плотнее настоящего убийцы. Но об этом позаботится дон Корлеоне. Феликс Бочичио закончил университет, глубоко верит в высшее образование и наверняка хочет, чтобы его дети тоже учились в колледже. Дон Корлеоне готов платить за учебу его детей в колледже. Теперь надо убедить семейство Бочичио, что нет никаких шансов на помилование Феликса за действительно совершенные им убийства. Новое признание ничего не изменит.      Все было улажено: деньги передали семейству Бочичио, а с заключенным удалось связаться и детально проинструктировать его. План удался, и в один прекрасный день газеты запестрели сенсационными заголовками. Но дон Корлеоне был, как всегда, осторожен и ждал приведения приговора в исполнение - почти четыре месяца. Лишь после этого он отдал приказ привезти домой Майкла Корлеоне.    22      Спустя год после гибели Сонни Люси Манчини не могла его забыть. Ее сны не были пустыми снами школьницы, а ее тоска - тоской преданной жены. Она не потеряла "друга жизни" и недоставало ей не его сильного характера. Она вспоминала не его подарки, не улыбку и не блеск его глаз.      Нет. Причина была куда более важной. Он был единственным на свете мужчиной, который мог ей принести наслаждение в постели. Так, во всяком случае, по своей молодости и наивности, думала она.      Теперь, спустя год, она загорала под щедрым солнцем Невады. В песке у ее ног валялся светловолосый худощавый молодой человек. В этот воскресный полдень они лежали возле гостиничного бассейна и, невзирая на массу людей вокруг них, его рука скользила по ее бедру.      - О, Джул, перестань, - сказала Люси. - Я-то думала, что хоть врачи не такие дураки.      Джул улыбнулся.      - Я врач Лас-Вегаса.      Он пощекотал ее бедро и удивился тому, как способна возбудить ее такая малость. Возбуждение чувствовалось в ее лице, хотя Люси и пыталась скрыть его. И в самом деле она была очень примитивной и наивной. С ней можно будет договориться. Надо выбить из ее головы всю эту чушь о потерянном любовнике. Под его рукой живое тело, которое рвется к другому живому телу. Доктор Сегал решил пойти в большое наступление сегодня ночью. Он хотел, чтобы Люси просто полюбила его, но если придется пойти на уловки, то кто лучше его подойдет для этой цели? Все во имя науки. Бедная девочка просто умирает по этому.      - Джул, перестань, перестань, пожалуйста, - попросила Люси. Голос ее дрожал.      Джул отдернул руку.      - О'кэй, сладость моя, - сказал он. Положив голову на ее мягкие бедра, он быстро задремал. Его забавлял этот трепет, этот жар, которым пылало ее тело и когда она опустила руку на его волосы, он схватил ее за запястье, словно любовник в любовном порыве, а на самом деле - чтобы прощупать ее пульс. Пульс был очень быстрым. Этой ночью он ее возьмет и раскроет тайну, какой бы она, черт побери, не была.      Люси посмотрела на купающихся. Разве могла она себе представить, что ее жизнь так изменится за два года? Она никогда не раскаивалась из-за "глупости", сделанной на свадьбе Конни. Это было самым удивительным в ее жизни переживанием и в своих снах она возвращалась к нему снова и снова. Как переживала она снова и снова месяцы, последовавшие за этим.      Сонни навещал ее раз в неделю, иногда чаще. Перед встречей ее тело начинало ныть в предчувствии предстоящих пыток. Их влечение друг к другу было по-настоящему примитивным и не заключало в себе ничего мало-мальски духовного. Это было самой грубой на свете любовью, любовью двух тел.      Когда Сонни звонил и сообщал, что придет, она заботилась о том, чтобы в квартире было достаточно напитков и пищи для ужина и для завтрака (Сонни обычно оставался у нее до следующего утра). Он желал ее всю до конца, как и она желала его. У него был свой ключ и когда он входил, она летела в его могучие объятия. В своей любви они были настоящими дикарями. Во время первого своего поцелуя они рвали друг на друге одежды, он поднимал ее на воздух, а она обвивала его тело ногами. Стоя в коридоре ее квартиры, они проделывали то же, что и в тот незабываемый день, и только после этого он брал ее на руки и нес в спальню.      Они были вместе по шестнадцать часов подряд. Когда он говорил по телефону, она не прислушивалась к этим разговорам. Она была слишком занята игрой его телом. Иногда, когда он вставал, чтобы взять стакан с виски, она не могла удержаться и не протянуть руку, чтобы дотронуться до его обнаженного тела, которое казалось ей игрушкой, созданной специально для нее. Вначале она стыдилась подобных проявлений страсти, но вскоре поняла, что ее возлюбленному они нравятся, что ее раболепие льстит ему. Во всем этом была, однако, какая-то животная наивность. Они были счастливы друг с другом.      После выстрелов, произведенных на улице в отца Сонни, она впервые поняла, что ее возлюбленному может грозить опасность. Оставшись одна в квартире, она не плакала, а громко скулила. Сонни не приходил к ней почти три недели, и она существовала только благодаря снотворному и виски. Она ощущала почти физическую боль. Когда он, наконец, пришел, она ни на минуту не отпускала его от себя. После этого и вплоть до самой своей гибели он приходил к ней не реже раза в неделю.      Узнав из газет о его гибели, она приняла большую дозу снотворного, но по какой-то непонятной причине яд не умертвил ее, а заставил выйти в коридор. Она упала возле лифта, где ее нашли соседи и отвезли в больницу.      Об ее отношениях с Сонни знал очень узкий круг людей, и потому Люси удостоилась всего нескольких строчек в сенсационной статье вечерней газеты.      В больнице ее навестил Том Хаген. Он же устроил ее на работу в гостиницу, которой заведовал брат Сонни, Фредо. Том Хаген сказал ей, что она будет получать пенсию от семейства Корлеоне и что Сонни очень беспокоился о ней. Он спросил, не беременна ли она, полагая, что это послужило причиной ее отравления, и она ответила, что не беременна. Он спросил, не приходил ли к ней Сонни в ту ночь и не звонил ли он ей, и она ответила, что не приходил и не звонил. Люси откровенно призналась Хагену:      - Он был единственным человеком, которого я способна была любить. Я не могу любить никого другого.      Она заметила легкую улыбку на губах Хагена, но в то же время он казался удивленным.      - Почему ты мне не веришь? - спросила она. - Разве он не привел тебя мальчиком к себе домой?      - Он был другим человеком, - ответил Хаген. - Он вырос и сильно изменился.      - Не для меня, - сказала Люси. - Может быть для всех он изменился, но не для меня.      Она была еще очень слаба и не могла рассказать, как нежен был с ней всегда Сонни. Он никогда на нее не сердился, никогда не нервничал.      Хаген организовал ее переезд в Лас-Вегас. Там ее ожидала снятая квартира, он лично отвез ее в аэропорт и заставил обещать, что если она почувствует себя одиноко или у нее будут неприятности, она тут же позвонит, и он сделает все, чтобы ей помочь.      У трапа самолета она с некоторым колебанием в голосе спросила:      - Отцу Сонни известно, что ты делаешь?      Хаген улыбнулся.      - Я работаю на него, как работал бы на самого себя. В подобных делах он очень консервативен и никогда не пойдет против законной жены сына. Но он считает, что Сонни вел себя с тобой неправильно. Тот факт, что ты проглотила все эти таблетки, сильно потряс его.      Он не рассказал, какой невероятной показалась дону вся эта история. Дон вообще не верил в самоубийства из-за любви.      Теперь, пробыв почти восемнадцать месяцев в Лас-Вегасе, Люси, к своему собственному удивлению, была почти счастлива. Часто по ночам ей снился Сонни. После него она не знала ни одного мужчины. Но жизнь в Лас-Вегасе была ей по душе. Она купалась в бассейне гостиницы, плавала на яхте в Мид-Лэйк и в выходной день выезжала на машине в пустыню. Она похудела и это изменило к лучшему ее фигуру. Работая в регистрационном отделе гостиницы, Люси не была тесно связана с Фредо, но проходя мимо, он всегда останавливался и обменивался с ней парой слов. Ее поразили происшедшие в Фредо изменения. Он стал поклонником женщин, красиво одевался и, кажется, проявлял способности в управлении гостиницей. Длинное жаркое лето и женщины тоже заставили его похудеть, и висевшая на нем одежда придавала ему вид великовозрастного повесы.      Спустя полгода Том Хаген навестил Люси. Вдобавок к своей зарплате она получала ежемесячные переводы по шестьсот долларов. Хаген объяснил, что он должен давать отчет об использовании этих денег, и попросил ее подписать доверенность. Он добавил, что она будет официально числиться владелицей пяти процентов акций гостиницы, в которой работает. Придется пройти все официальные процедуры, принятые в штате Невада, но все будет устроено и у нее не будет даже малейших неприятностей. Если власти попытаются ее допрашивать, она должна просто дать им адрес своего адвоката, и ее больше не побеспокоят.      Люси согласилась. Она поняла, что происходит, но ей было безразлично, как ее используют. Это казалось ей естественной услугой. Но когда Хаген попросил ее следить за происходящим в гостинице, за Фредо и его боссом, она спросила:      - Ой, Том, ведь не хочешь же ты, чтобы я шпионила за Фредо?      Хаген улыбнулся.      - Фредо очень беспокоит отца. Он бывает в компании Му Грина, и мы просто хотим, чтобы он не влип в неприятную историю.      Он, разумеется, не сказал, что дон финансировал строительство этой гостиницы не только для обеспечения убежища для сына, но и для того, чтобы ступить одной ногой в подающий надежды Лас-Вегас. Спустя некоторое время после этого разговора на работу в гостиницу устроился доктор Джул Сегал. Он был очень худым, очень красивым и казался Люси слишком молодым для врача. Встретились они случайно, после того, как у нее на руке появилась опухоль. Несколько дней опухоль ее очень беспокоила, и она решила, наконец, обратиться к врачу. В прихожей сидели и сплетничали две девушки из варьете. Они были красивы той красотой, которая всегда вызывала зависть Люси. Они казались ангелами. Но одна из них сказала:      - Клянусь тебе, если я снова подхватила триппер, я танцевать больше не буду.      Когда доктор Сегал открыл дверь кабинета, чтобы впустить одну из девушек, у Люси возникло желание встать и уйти. Роговые очки и строгий голос придавали Джулу довольно строгий вид, но в общем он производил впечатление человека несолидного, и, как многие консервативные по натуре люди, Люси не верила, что несолидность и медицина могут мирно уживаться.      В кабинете все опасения Люси улетучились. Доктор Сегал почти не разговаривал, но в то же время и не спешил. Он объяснил Люси, что у нее очень распространенное вздутие сухожилия, что это ни в коем случае не злокачественная опухоль, и Люси не должна тревожиться. Он снял с полки тяжелую медицинскую книгу и сказал:      - Протяни руку.      Люси поколебалась, но все же протянула руку. Впервые за все время он улыбнулся ей.      - Я рискую потерять гонорар за операцию, - сказал он. - Я просто ударю по опухоли этой книгой, и она исчезнет. Она, правда, может снова появиться, но если я сделаю тебе операцию, это будет дорого стоить и тебе долго придется носить повязку. О'кэй?      Она улыбнулась.      - О'кэй, - сказала она.      Он тут же опустил тяжелую книгу на ее руку, и она негромко вскрикнула. Опухоль почти полностью исчезла.      - Сильно болело? - спросил он.      - Нет, - ответила Люси. Она следила за тем, как он заполняет ее карточку. - Это все?      Он кивнул головой, не обращая на нее больше внимания. Она вышла.      Спустя неделю он встретил ее в баре и присел рядом с ней к стойке.      - Как твоя рука? - спросил он.      Она улыбнулась.      - В порядке, - ответила она. - Ты, оказывается, хороший врач.      Он улыбнулся ей.      - А я не знал, насколько ты богата. "Сан" Вегаса только что опубликовал список владельцев акций гостиницы, и у Люси Манчини, оказывается, десять жирных процентов. Я мог заработать состояние на той маленькой опухоли.      Она вспомнила наставления Хагена и не ответила. Он снова улыбнулся.      - Не беспокойся. Я понимаю, в чем дело: ты просто подставная кукла - в Вегасе полно таких. Как ты смотришь на то, что я приглашу тебя сегодня вечером в варьете и даже куплю несколько рулетных жетонов?      Она немного поколебалась. Он продолжал уговаривать. Наконец, она сказала:      - Я хотела бы пойти, но, боюсь, к концу вечера ты разочаруешься. Я не отдаюсь, как большинство здешних девушек.      - Поэтому я тебя и приглашаю, - весело сказал Джул. - Сегодня ночью я собираюсь отдохнуть.      Люси улыбнулась ему и ответила немного опечаленным голосом:      - Неужели это бросается в глаза? - спросила она. Он отрицательно покачал головой, и она добавила. - Хорошо, поужинаем вместе, но рулеточные жетоны куплю я сама.      Они вместе поужинали и сходили в варьете, где Джул развлекал Люси, описывая обнаженные груди медицинскими терминами. Все это не выходило за рамки хорошего юмора. Поздно ночью они отправились на машине к Боулдер-Дам, где он начал заигрывать с ней, но, поняв после нескольких поцелуев, что днем она не шутила, остановился. Свое поражение он воспринял с юмором.      - Я ведь предупреждала, - упрекнула его Люси.      - Но ведь я оскорбил бы тебя, не начав приставать, - ответил Джул. Он был прав, и она рассмеялась.      В ближайшие несколько месяцев они крепко сдружились. Но в любви Люси упорно ему отказывала. Она заметила, что ее постоянные отказы удивляют его, но не оскорбляют, как других мужчин, и это еще больше усилило ее веру в него. Джул оказался спортивным парнем. В уикэнды он принимал участие в автогонках Калифорнии. Он рассказал ей, как во время отпуска путешествовал по непроходимым лесам Мексики, местное население которых живет, как и тысячу лет назад, и где тебя готовы убить, чтобы завладеть твоими ботинками и рюкзаком. Совершенно случайно она узнала, что он хирург и работал в знаменитой нью-йоркской больнице.      Как мог он согласиться на работу врача в гостинице? В ответ на этот вопрос Джул предложил:      - Ты расскажи мне свою темную тайну, и я расскажу тебе свою.      Она покраснела и больше этой темы не касалась.      ...Теперь, когда они лежали возле бассейна, она чувствовала к нему непреодолимое влечение. Она нежно гладила его шею. Неожиданно он поднял голову и встал. Потом взял ее за руку и повел к бетонной дорожке. Она не сопротивлялась, и они вошли в один из домиков, который служил Джулу временной квартирой. Там он приготовил два коктейля. Палящее солнце и крепкий коктейль вскружили ей голову. Джул потянул ее к себе и их тела, на которых не было ничего, кроме купальных костюмов, прижались друг к другу. Люси прошептала "нет", но он торопливо стянул с нее купальный костюм, одновременно поглаживая ее тяжелую грудь, и целуя ее круглый живот и бедра. Голые, в объятиях друг друга, они легли на кровать. Она почувствовала стыд, знакомый ей по временам, предшествовавшим встрече с Сонни, когда ее первый любовник прошелся насчет того, что она "слишком широка, там внизу".      Когда Джул, наконец, скатился с нее, Люси забилась в угол кровати и заплакала. И тем более неожиданно громкий смех и слова Джула поразили ее.      - Страстная и несчастная итальянка, из-за этого ты мне отказывала все это время? Глупышка, - сказал он. - Глупышка.      Это было произнесено с такой любовью, что она повернулась к нему, а он прижал к себе ее обнаженное тело и сказал:      - Ты дочь средневековья, ты настоящая дочь средневековья.      Голос его был мягким и утешающим, и она продолжала плакать.      - Теперь слушай меня, - сказал он. - Родись ты в порядочной семье с современными взглядами, твоей проблемы уже много лет не существовало бы. Теперь позволь мне назвать твою проблему: это не прыщавая кожа, косые глаза или уродливое лицо, которое не исправить даже пластической операцией. Это скорее напоминает бородавку, родинку или неправильной формы ухо. Перестань думать об этом в сексуальном плане. Перестань считать, что у тебя большая коробка, которая ни одному члену не даст достаточного удовольствия, и потому тебя никто не может полюбить. У тебя просто дефект таза, который мы, хирурги, называем слабостью тазового дна. Обычно дефект появляется после рождения, но он может быть и причиной врожденной деформации костей и костных суставов. Это довольно распространенное заболевание, и многие женщины страдают всю жизнь, в то время, как простая операция может все исправить. Некоторые женщины кончают из-за этого с собой. У тебя очень красивое тело, и я не предполагал, что это и есть твой дефект. Зная о твоих отношениях с Сонни, я думал, что это что-то психологическое. Но позволь мне обстоятельней проверить тебя, и я скажу, сколько работы потребуется для устранения дефекта. Пойди в ванную и прими душ.      Когда Люси приняла душ, Джул терпеливо и невзирая на ее протесты, заставил ее лечь на кровать и широко раскинуть ноги. Он открыл саквояж с инструментами и погрузился в работу. Она почувствовала себя униженной, когда он поцеловал ее в пупок и рассеянно сказал:      - Впервые я чувствую удовольствие от такой работы.      После этих слов он повернул ее на живот и ввел палец в задний проход, любовно поглаживая ее спину второй рукой. Кончив, он снова повернул ее на спину, нежно поцеловал в губы и сказал:      - Детка, я построю тебе совершенно новую вещь для кровати и лично испробую ее. Это будет первоклассным медицинским экспериментом, и сообщение о нем я смогу поместить даже в официальных журналах.      Джул проделал все с такой любовью и юмором, что Люси справилась со своим стыдом и растерянностью. Он снял даже с полки медицинскую книгу и показал Люси похожий случай и этапы операции. Все это ее очень заинтересовало.      - Это вопрос здоровья, - сказал он. - Если вовремя этого не исправить, у тебя возникнет множество проблем со всем мочеполовым аппаратом. Без операционного вмешательства мышцы и связки тазовой области ослабеют. Мы должны стыдиться того, что излишняя скромность мешает врачам ставить в подобных случаях диагноз, а массе женщин - жаловаться на свой порок.      - Не говори об этом. Не говори об этом, пожалуйста, - попросила Люси.      Она все еще стыдилась своего недостатка и была растеряна. Джул сочувствовал ей, хотя, как врач, и считал ее переживания глупостью. Он нашел правильный путь для ее утешения.      - О'кэй, - сказал он. - Я знаю теперь твой секрет. Ты часто спрашиваешь, что я, один из самых молодых и способных хирургов Штатов, делаю в этом городе? Так вот, я делаю аборты. Ничего дурного в этом нет, аборты делает добрая половина врачей. Беда в том, что я попался. Мой друг, доктор Кеннеди, вместе с которым я когда-то работал, обещал мне помочь. Насколько я понимаю, Том Хаген сказал ему в свое время, что он всегда может обратиться к семейству за помощью. Он поговорил с Хагеном. Через некоторое время обвинение было снято, но союз врачей занес меня в черный список. Тогда-то семейство Корлеоне и устроило меня на работу сюда. Зарабатываю я здесь неплохо. Работы тоже много. Девицы из варьете не перестают встречаться с мужчинами, и если они сразу обращаются ко мне, то аборт оказывается очень простым. Я скребу их, как ты скребешь свою сковородку. Фредо Корлеоне настоящий дикарь. По моим подсчетам он трахал здесь по меньшей мере пятнадцать девиц. Я все время собираюсь поговорить с ним, как мужчина с мужчиной. Три раза мне пришлось лечить его от триппера и один от сифилиса. Он настоящая гнида.      Джул остановился. Умышленно проявив неосторожность, он пошел против своих принципов. Пусть Люси знает, что и у людей, которых она уважает и немного побаивается - как Фредо Корлеоне, например - имеются свои постыдные тайны.      - Считай, что в твоем теле имеется кусок пластмассы, потерявший гибкость, - сказал Джул. - Мы должны сделать его более напряженным и более упругим.      - Я подумаю, - сказала Люси, но уже знала, что пойдет на операцию. Потом она подумала о чем-то другом. - А сколько это будет стоить? - спросила она.      Джул сморщил лоб.      - У меня нет здесь условий для подобной операции, да я и не специалист в этой области. Но мой друг из Лос-Анжелеса делает такие операции лучше всех и работает он в прекрасно оборудованной клинике. Он, по сути, оперирует всех кинозвезд, когда эти дамочки убеждаются, что одним смазливым личиком не заставишь мужчину полюбить себя. Я в свое время сделал ему несколько одолжений, и поэтому операция стоить ничего не будет. Я делаю иногда аборты по его просьбе. Слушай, не будь это неэтично, я назвал бы тебе имена нескольких секс-бомб, которые сделали у него подобные операции.      Люси загорелась любопытством.      - Ой, расскажи, - попросила она. - Расскажи мне.      - Хорошо, расскажу, - пообещал Джул. - Но ты должна поужинать со мной, и мы вместе проведем эту ночь. Мы обязаны наверстать время, упущенное из-за твоей глупости.      Люси почувствовала прилив нежности к Джулу и сказала:      - Ты не обязан спать со мной, ведь ты не получишь от этого удовольствия.      Джул засмеялся.      - Глупая, какая ты глупая. Разве ты не слышала о других способах, более древних, более культурных? Неужели ты и в самом деле так наивна?      - А, это... - протянула она.      - А-а, это... - передразнил ее Джул. - Порядочные девушки этого не делают, настоящие мужчины этим тоже не занимаются. Даже в 1948 году. Детка, я могу отвести тебя к одной старушке, которая живет в Лас-Вегасе и которая в 1880 году, кажется, была самой молодой "мадам" в самом популярном на Диком Западе публичном доме. Она любит вспоминать те времена. И знаешь, что она мне рассказала? Те самые ковбои, мужчины из мужчин, всегда требовали "французской любви" или того, что мы, врачи, называем оральным сексом, а ты - "а, это". Тебе не приходило в голову сделать "а, это" с твоим Сонни?      Впервые за все время она его по-настоящему удивила. Она повернулась к нему с улыбкой, которая напоминала улыбку Монны Лизы, и тихо сказала:      - Мы с Сонни делали все.      Подобное признание она делала впервые.      Две недели спустя Джул Сегал стоял в операционной клинике Лос-Анжелеса и следил за движениями рук своего друга, доктора Фредерика Келнера, выполняющего свою работу с необыкновенным изяществом. Когда Люси легла на операционный стол, Джул нагнулся к ней и прошептал:      - Я сказал ему, что ты особенная девушка, и он собирается построить там по-настоящему крепкие стены.      Наркоз уже начинал действовать, и она не сумела ни засмеяться, ни улыбнуться, но его замечание как рукой сняло страх перед операцией.      Доктор Келнер резал с уверенностью профессионального шулера, раздающего карты. Укрепление дна таза преследовало две цели. Сокращение связок должно было устранить вялость мышц и органов полости таза. И, разумеется, следовало приподнять тазовое дно и вход во влагалище. Исправление связок называют перинкоррапией, а сшивание стенок влагалища - колпоррапией.      Джул заметил, что доктор Келнер работает теперь осторожно: слишком глубокий порез может задеть сфинктер. Судя по рентгеновским снимкам и результатам анализов, случай Люси не слишком сложный. Осложнений быть не должно, но операция есть операция, и всегда возможны непредвиденные затруднения.      Келнер работал над диафрагмальными связками. Т-образные щипцы обнажали фасции и мышцы сфинктера. Покрытые марлей пальцы Келнера отодвигали в сторону соединительную ткань. Джул взглянул на стенки влагалища, пытаясь разглядеть вены, появление которых означало бы повреждение сфинктера. Но старина Келнер хорошо знал свое дело. Он строил новое влагалище с такой же легкостью, с какой плотник сбивает доски. Вскоре он уже измерял ширину входа, поднимая на Джула синие глаза и как бы спрашивая, достаточно ли узким он получился.      Они отвезли Люси в послеоперационную палату, и Джул остался поговорить с Келнером. Келнер был весел, значит операция прошла удачно.      - С моими отверстиями осложнений не бывает, - сказал он Джулу. - Там ничего не выросло, случай очень простой. У нее удивительно гибкое для этих заболеваний тело, и теперь она может отдаться удовольствиям и играм. Завидую тебе, юноша. Разумеется, тебе придется обождать, но потом, ручаюсь, ты будешь доволен моей работой.      Джул засмеялся.      - Ты настоящий Пигмалион, доктор, - сказал он. - Нет, в самом деле, работа изумительная.      - Это все детские игры, - проворчал доктор Келнер. - Вроде твоих абортов. Будь общество немного реалистичнее, а люди - такими же, как мы с тобой, мы могли бы заняться более важной работой, а эту оставить ремесленникам. Кстати, на следующей неделе пошлю к тебе девушку. Очень хорошая девушка, такие, по-моему, чаще всего попадают в беду.      Джул пожал ему руку.      - Спасибо, доктор, - сказал он. - Приезжай ко мне, и я позабочусь, чтобы ты отведал всех удовольствий нашей гостиницы.      Келнер сухо улыбнулся.      - Я рискую каждый день и не нуждаюсь в рулетке и костях. Я и так слишком часто сталкиваюсь с судьбой. Ты тратишь себя там, Джул. Еще несколько лет, и ты сможешь забыть о серьезных операциях.      Он повернулся и ушел. Джул знал, что эти слова были не упреком, а дружеским предостережением, но они здорово подействовали на него. Зная, что Люси пробудет в палате по меньшей мере двенадцать часов, он вышел в город и напился.      Придя назавтра в больницу, он удивился, застав в палате двоих мужчин и разбросанные по всей комнате цветы. Люси опиралась на подушки и вся сияла. Он удивился, потому, что Люси, по ее словам, давно порвала отношения с семьей и просила сообщить им об операции только в случае осложнений. Фредо Корлеоне, разумеется, знал, что она легла в больницу на легкую операцию; Джул рассказал ему об этом и попросил отпуск для Люси и для себя. Фредо тут же согласился дать им отпуск и добавил, что гостиница оплатит все ее счета.      Люси представила посетителей, и одного из них Джул тут же узнал. Это был знаменитый Джонни Фонтена. Второй был высоким мускулистым итальянцем по имени Нино Валенти. Оба пожали Джулу руку и больше не обращали на него внимания. Они шутили, вспоминали детство, проведенное вместе в одном из кварталов Нью-Йорка. Все это были разговоры, в которых Джул не мог принять участия. Поэтому он сказал Люси:      - Я зайду к доктору Келнеру, а потом вернусь.      - Эй, дружище, - сказал Джонни, - мы тоже должны уходить. Оставайся-ка ты с Люси. Присматривай за ней хорошенько, док.      Джул обратил внимание на особые хрипы в голосе Джонни Фонтена и вдруг вспомнил, что знаменитый актер, завоевавший приз Оскара, вот уже более года не выступает перед публикой. Как могло случиться, что голос певца изменился в столь позднем возрасте, и пресса об этом молчит? Джул любил закулисные тайны и с напряжением продолжал вслушиваться в голос Фонтена, пытаясь определить причину хрипоты. Возможно, он просто переработался. Может быть, дело в алкоголе, сигаретах или даже женщинах. Голос звучал безобразно, и никак нельзя было подумать, что он принадлежит одному из самых лучших исполнителей прекрасных неаполитанских песен.      - Ты, кажется, простужен, - сказал Джул Джонни Фонтена.      - Это просто усталость, я пытался вчера петь, - ответил Джонни. - Кажется, не смогу больше работать. Стареем, дружище, и голос меняется.      Он улыбнулся Джулу, как бы говоря: "А тебе какое дело?"      - А ты не проверялся у врача? Быть может, это исправимо? - спросил Джул.      Теперь Джонни Фонтена не был так любезен. Он посмотрел на Джула долгим и холодным взглядом.      - Это я сделал первым делом, два года назад. Мой личный врач считается лучшим в Калифорнии. Мне посоветовали много отдыхать. Там все в порядке, просто я старею, а к старости голос меняется.      Сказав это, Джонни Фонтена отвернулся от Джула и принялся снова развлекать Люси. Джул продолжал прислушиваться к его голосу. Непременно должна быть опухоль на голосовых связках. Но почему, черт побери, этого не сумели определить специалисты? Неужели это злокачественная опухоль, которую невозможно оперировать? Но тогда существуют другие пути.      Он перебил Фонтена и спросил его:      - Когда ты в последний раз был у специалиста?      Видно было, что Фонтена не на шутку рассердился, но в присутствии Люси старался соблюдать вежливость.      - Около восемнадцати месяцев назад, - сказал он.      - Твой врач осматривает тебя время от времени? - спросил Джул.      - Конечно, - сердито ответил Джонни Фонтена. - Он осматривает меня и назначает аэрозоль кодеина. Он говорит, что это из-за старения, из-за алкоголя, курения и всего прочего. Может быть, ты знаешь больше него?      - А как его имя? - спросил Джул.      - Такер. Доктор Джеймс Такер, - ответил Фонтена с оттенком гордости в голосе. - Каково твое мнение о нем?      Имя было знакомо, оно связывалось в памяти со знаменитыми кинозвездами и лучшими курортами.      - Он хорошо одевается, - ответил, улыбаясь, Джул.      Теперь Фонтена не скрывал ярости.      - Ты считаешь себя лучше него? - спросил он.      Джул засмеялся.      - А ты поешь лучше Кармена Ломбардо? - задал он контрвопрос.      Его удивила реакция Нино Валенти, который засмеялся и начал биться головой о кресло. Шутка этого не стоила. Потом до Джула донесся тяжелый запах спирта: этот Валенти, кем бы он, черт побери, ни был, просто пьян.      - Эй, ты должен смеяться не его шуткам, а моим, - зарычал Фонтена.      Тем временем Люси придвинулась к нему и прошептала:      - Он кажется пацаном, но на самом деле это блестящий хирург. Если он говорит, что он лучше доктора Такера, значит он лучше доктора Такера. Слушай его, Джонни.      Вошла медсестра и сказала, что им пора уходить. Джула рассмешило, что Люси подставила Джонни и Нино для поцелуя вместо губ щеку, но они этого, кажется, ждали. Джулу она позволила поцеловать себя в губы, а потом прошептала:      - Возвращайся, пожалуйста, после обеда.      Он кивнул головой.      В коридоре Валенти спросил его:      - А что за операция была у нее? Что-нибудь серьезное?      Джул отрицательно покачал головой.      - Нет, всего-навсего маленькое исправление женской канализации. Самое обычное дело, поверь мне. Я волнуюсь больше тебя, потому что надеюсь на этой девушке жениться.      Они посмотрели на него оценивающим взглядом, и он спросил:      - А как вам стало известно, что она в больнице?      - Нам позвонил Фредо и попросил, чтобы мы ее навестили, - ответил Фонтена. - Мы росли в одном квартале. Люси была подружкой на свадьбе его сестры.      - А-а, - сказал Джул. Он не открыл им, что ему известна вся история, а они ничего не рассказали ему о Сонни.      Идя по коридору, Джул как бы невзначай сказал Фонтена:      - Я пользуюсь здесь правами приходящего врача, почему бы тебе не позволить мне взглянуть на твое горло?      - Я тороплюсь, - отмахнулся от него Джонни.      - Это горло стоит миллион долларов, - сказал Нино Валенти. - Он не может позволить смотреть в него каждому дешевому врачу.      Джул заметил улыбку на лице Валенти, тот был явно на его стороне. Джул весело сказал:      - Я не дешевый врач. До того, как меня поймали на аборте, я был лучшим из хирургов и диагностов восточного берега.      Как он и предполагал, эти слова изменили их отношение к нему. Признавшись в преступлении, он заставил их поверить в свои качества врача. Первым очнулся Валенти.      - Если Джонни не хочет воспользоваться твоими услугами, то я пошлю к тебе свою подругу. Не с горлом, разумеется.      - Сколько это отнимет времени? - раздраженно спросил Джонни.      - Десять минут, - ответил Джул. Это была ложь, но такую ложь он считал святой.      - О'кэй, - сказал Фонтена. Его голос казался теперь еще более хриплым.      Джул тут же попросил освободить для него комнату и пригласить сестру. В больнице были не все необходимые инструменты, но для первого осмотра этого было достаточно. Менее, чем через десять минут, Джул знал, что на голосовых связках действительно имеется опухоль. Даже Такер, этот сапожник и бездарный сукин сын, должен был суметь поставить диагноз. "Иисус, у этого парня имеется, наверно, даже разрешение на работу. Надо его немедленно отнять", - подумал Джул. Джул не обращал больше внимания на обоих мужчин. Он снял телефонную трубку и попросил больничного отоларинголога зайти в кабинет. Потом он повернулся к Нино Валенти и сказал:      - Тебе, по-моему, придется долго ждать. Лучше иди домой.      Фонтена с недоверием посмотрел на него.      - Сукин сын, ты что, собираешься держать меня здесь? - спросил он.      Джул ответил ему с удовольствием:      - Можешь делать все, что тебе вздумается, - сказал он. - В твоей глотке сидит опухоль. Если останешься здесь еще на несколько часов, мы сумеем определить, не злокачественная ли это опухоль. Мы сможем также определить, требуется ли операция или можно обойтись лечением. Я назову тебе лучшего в Штатах специалиста в этой области, и мы сможем привезти его сегодня вечером сюда, за твои деньги, разумеется. Но ты можешь отправляться к своему идолу или попотеть в поисках другого врача. Если опухоль злокачественная, они вырежут тебе всю глотку и ты умрешь. Оставайся здесь, и через несколько часов все будет улажено.      - Давай останемся, Джонни, - сказал Валенти. - Я позвоню на студию. Скажу только, что мы задерживаемся. Потом вернусь сюда и буду с тобой.      Рентгеновский снимок и картина мазка под микроскопом убедили Джула в правильности диагноза. Когда Джонни смазывали горло йодом, он вырвал на марлевый тампон и хотел уйти. Нино Валенти схватил его за плечо и усадил в кресло. Когда все кончилось, Джул улыбнулся и сказал:      - Бородавка.      Фонтена не понял. Джул повторил.      - Всего несколько бородавок. Соскоблим их, как снимают кожуру с колбасы. Через несколько месяцев все будет в порядке.      Валенти вскрикнул, но Фонтена все еще сердился.      - А как это отразится на моем голосе, я смогу петь?      Джул пожал плечами.      - Гарантировать нельзя. Но какое это имеет значение, ты ведь все равно не можешь теперь петь?      Фонтена с отвращением посмотрел на него.      - Мальчик, ты не знаешь, что говоришь. Тебе кажется, что ты сообщаешь мне хорошую новость, а на самом деле ты говоришь, что я, возможно, никогда больше не смогу петь. Это правда, я никогда больше не буду петь?      Все это, в конце концов, Джулу надоело. Он действовал, как настоящий врач, и это доставляло ему удовольствие. Он сделал этому мерзавцу одолжение, а тот ведет себя, будто его смертельно оскорбили.      - Слушай, мистер Фонтена, - холодно сказал Джул. - Я врач, и ты можешь звать меня "доктор". Не "мальчик". И сообщил я тебе хорошую новость. Придя сюда с тобой, я был уверен, что в твоей глотке сидит злокачественная опухоль и ты скоро умрешь. Мне бы очень не хотелось сообщать, что дело безнадежно, и я обрадовался возможности сказать "бородавка". Твое пение всегда доставляло мне удовольствие, а по твоим фильмам я учился соблазнять девушек. Ты настоящий актер. Но ты и очень избалованный парень. Тебе кажется, что раз ты Джонни Фонтена, у тебя не может быть рак? Или что в твоем мозгу не может вырасти неоперабельная опухоль? Или что у тебя не может быть порок сердца? Может быть, ты думаешь, что никогда не умрешь? Все это не так приятно, и я советую тебе пройтись по больнице и спеть панегирик бородавкам. Брось глупости, и делай то, что ты должен делать. Твой идол может подыскать тебе подходящего хирурга, но если в операционную войдет он сам, то советую арестовать его и обвинить в попытке убийства.      Джул уже выходил из комнаты, когда его остановил Валенти и сказал:      - А ты свойский парень, док, сказал ему все, как надо.      Джул повернулся и сказал:      - Ты всегда нагружаешься до обеда?      - Конечно, - сказал Валенти и улыбнулся.      - Если будешь продолжать в том же духе, через пять лет умрешь, - сказал Джул.      Валенти танцующей походкой приблизился к нему. Он обнял Джула, задышал ему прямо в лицо и тяжело засмеялся.      - Пять лет? - переспросил он. - Так много?      Через месяц после операции Люси Манчини сидела возле бассейна гостиницы, держа в одной руке стакан, а второй поглаживая Джула, который лежал, положив голову на ее живот.      - Ты не должна пить для храбрости, - сказал Джул. - Я приготовил шампанское.      - Ты уверен, что прошло достаточно времени? - спросила Люси.      - Я врач, - ответил Джул. - Сегодняшняя ночь - великая ночь. Пойми, я первый в истории хирург, испытывающий результаты сделанной им операции. Понимаешь, я испытываю тебя "перед" и "после". Я с удовольствием напишу отчет об этом исследовании в научный журнал. Слушай: "Если до операции удовольствие достигалось только благодаря психологическим причинам и нежности хирурга, то после операции к быстрому оргазму приводила конгруэнтность половых органов исследователя и пациентки".      Люси с силой дернула его за волосы, и он вынужден был остановиться. Она улыбнулась.      - Если этой ночью ты не будешь доволен, я смогу со спокойной совестью утверждать, что это твоя вина, - сказала она.      - Я за свою работу ручаюсь. Я все запланировал сам, а черную работу предоставил делать Келнеру, - сказал Джул. - Теперь пойдем отдохнем, нам предстоит трудная ночь исследований.      Когда они поднялись в его квартиру - они жили теперь вместе - Люси ждал сюрприз: великолепный ужин и рядом с бокалом шампанского - коробочка с обручальным кольцом, на котором блестел огромный алмаз.      - Это еще одно доказательство моей уверенности в результатах своей работы, - сказал Джул. - Теперь пойдем посмотрим, достойна ли ты этого.      Он был с ней очень нежен. Вначале она боялась, но успокоившись, ее тело наполнилось такой сладкой истомой, какой она никогда не знала.      - Я проделал хорошую работу, - сказал он.      - О, да, - прошептала она.      Они рассмеялись и теперь уже без слов бросились в пучину любви. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!     В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Колин Маккалоу "Поющие в терновнике" Сергей Лукьяненко "Ночной дозор" Виктор Пронин "Чисто женская логика" Александр Бушков "Охота на пиранью" Ждем ваших предложений. Архив произведения Апрель 2005 пн вт ср чт пт сб вс         - - - - - - - - - - - - - - 15 - - 18 - 20 - 22 - - 25 - 27 - 29 -   Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Мировая литература Ваши пожелания и предложения