Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Литературное чтиво

  Все выпуски  

Мировая литература


Информационный Канал Subscribe.Ru

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Выпуск № 129 от 2004-07-14

Число подписчиков: 14


Уважаемые подписчики!

В данном произведении применяется ненормативная лексика, за использование которой ведущий рассылки ответственности не несет. Приносим свои извинения.


   Стивен КИНГ "ЛОВЕЦ СНОВ"

Часть
2
   Cерые человечки
   Глава 11. Путешествие Эггмена


7
  

     У него не осталось прежнего запала. Один голый расчет. Впереди двадцать миль (22,2, если быть точным, поправил он себя), и если не взять определенный темп, он никогда не доберется. Он старался держаться колеи, проделанной снегоходом, но останавливался на отдых куда чаще, чем по дороге в "Дыру".
     Ах, но тогда я был моложе, подумал он с легкой иронией.
     Дважды он смотрел на часы, забывая о том, что время на Джефферсон-трект перестало существовать. Тучи продолжали сгущаться, и определить время на глазок возможным не представлялось. Одно было ясно: день еще тянулся, но далеко ли до вечера? Он не знал. Обычно лучшей подсказкой служил аппетит, но не сегодня. Да и кто бы на его месте сохранил аппетит после того, что ему пришлось увидеть? После той твари на постели Джоунси, яиц и червей с черными глазками навыкате? После ботинка, свисавшего с бортика ванны? Он чувствовал, что не сможет больше взять в рот ни кусочка, а если и сможет, то в жизни не взглянет без отвращения на что-либо, имеющее хоть малейший оттенок красного. А грибы? Нет, спасибо!
     Он вскоре обнаружил, что ходьба на лыжах, по крайней мере таких вот обрубках для пересеченной местности, все равно что езда на велосипеде: раз приобретенные навыки никогда не забываются. Взбираясь на первый холм, Генри упал: лыжи выскользнули из-под него. Пришлось пропахать носом снег. Зато он храбро скатился по другому склону, пошатываясь и подпрыгивая на выбоинах, но устоял. И вовремя вспомнил, что лыжи, должно быть, не смазывались с тех пор, как президентом был король арахиса1, но если оставаться в примятой ровной колее снегохода, вполне можно добраться до места. А сколько тут звериных следов! Столько он не видывал за все минувшие годы, вместе взятые. Несколько несчастных тварей, очевидно, брели по дороге, но остальные пересекали ее с запада на восток. Дип-кат-роуд лениво тянулась на северо-запад, а запад явно был той стороной света, от которой местные популяции животных старались держаться подальше.
     Я отправился в странствие, сказал он себе. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь напишет об этом эпическую поэму "Странствие Генри".
     - Да, - произнес он вслух. - Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед эггмен шагал.
     Он рассмеялся, но смех обернулся надрывным кашлем. Генри съехал к обочине, снова набрал снега и с наслаждением проглотил.
     - Вкусно.., и полезно, - провозгласил он. - Снег - лучшая замена завтраку и обеду.
     Он поднял голову к небу, и это оказалось ошибкой. Перед глазами все поплыло, а голова закружилась так, что он едва не упал. Но приступ прошел так же быстро, как начался. Тучи, казалось, еще больше потемнели. Надвигается снег? Ночь? Или и то, и другое вместе?
     Коленки и щиколотки ныли от напряжения, руки, натруженные палками, болели еще больше. Но хуже всего приходилось грудным мышцам. Он уже смирился с мыслью о том, что не попадет в лавку Госслина до темноты, но сейчас, перекатывая во рту комок снега, вдруг понял, что может вообще не добраться.
     Он развязал футболку, стянувшую бедро, и ужас сковал его, когда он увидел яркую алую нить на синих джинсах. Сердце заколотилось так сильно, что перед глазами снова заплясали черные точки. Дрожащей рукой он потянулся к нити.
     Что это, по-твоему, ты вытворяешь? - ощерился он. Собираешься стряхнуть ее, как случайное волоконце?
     Именно это он и сделал, потому что ЭТО в самом деле оказалось ниткой, ниткой, вылезшей из футболки с эмблемой "Ред сокс". Он уронил ее и долго смотрел, как она планирует на снег. Потом снова обвязал бедро футболкой. Для человека, который не более четырех часов назад перечислял в уме все виды последнего выбора: веревка и петля, ванна и бритва, мост повыше и неизменно популярный Выход Хемингуэя, известный в некоторых кругах как "Прощай, полицейский", он слишком уж перепугался, правда, на секунду-другую.
     Потому что не желаю уйти вот так, сказал он себе. Быть сожранным заживо...
     - Поганками с планеты X, - уточнил он. И эггмен снова пустился в путь.


8
  

     Мир сузился, как всегда бывает, когда силы истощаются, а до конца еще далеко, ой как далеко. Жизнь Генри свелась к четырем простым монотонным движениям: работе палками и лыжами. Боль исчезла, по крайней мере на время, словно он вступил в какую-то иную зону.
     Нечто похожее уже происходило раньше, в высшей школе, когда он был центром основной пятерки в баскетбольной команде "Тигры Дерри". Во время решающего полуфинального матча троих из четырех лучших игроков вывели из игры ровно за три минуты до конца третьей четверти. Остаток игры Генри справлялся один, хотя не забросил ни единого мяча, и успевал лишь немного отдышаться во время коротких перерывов. Он выдержал, но к тому времени, когда продребезжал финальный свисток, возвещавший об окончании игры (которую "Тигры" с позором продули), словно плавал в счастливом тумане. На полпути в мужскую раздевалку ноги подкосились и он, по-прежнему глупо улыбаясь, рухнул под смех, одобрительные вопли, свистки и аплодисменты товарищей по команде в пропотевших красных футболках.
     Но здесь некому аплодировать или свистеть, только с востока доносится мерный треск-перестук пулеметных очередей, может, немного более замедленный, но по-прежнему мощный.
     Но куда более зловещим казалось эхо одиночных выстрелов где-то впереди. Рядом с магазином Госслина? Трудно сказать.
     Он вдруг обнаружил, что поет самую нелюбимую песню "Роллинг Стоунз" - "Сочувствие дьяволу" (Убедитесь, черт возьми, что Пилат, умывши руки, тем скрепил Его судьбу, большое спасибо, вы были чудесными слушателями, спокойной ночи), и заставил себя остановиться, когда понял, что слова песни мешаются с воспоминаниями о Джоунси в больнице, о том Джоунси, каким он был в прошлом марте: не осунувшийся, а какой-то усохший, словно жизненные соки улетучились, а сущность, квинтэссенция вышла наружу, чтобы образовать защитный покров вокруг его пораженного и возмущенного насилием тела. Генри казалось, что Джоунси непременно умрет, и хотя он не умер, теперь Генри понял, что именно тогда стал серьезно подумывать о самоубийстве. К полицейскому архиву его образов - бело-голубое молоко, текущее по отцовскому подбородку, гигантские подрагивающие ягодицы Барри Ньюмена, бегущего к порогу, Ричи Гренадо, сующего собачье дерьмо рыдающему, почти голому Даддитсу - прибавилось исхудавшее лицо и запавшие глаза Джоунси, Джоунси, распластанного на мостовой, сбитого машиной, без всякой причины и вины. Джоунси, уже собравшегося в дальнюю дорогу. Врачи утверждали, что состояние его стабильно, но в глазах друга Генри читал близкую кончину. Сочувствие дьяволу? Пожалуйста. Нет ни Бога, ни дьявола, ни сочувствия. Но если ты понял это, значит, дело плохо. Твои дни жизнерадостного энергичного посетителя большого цирка, именуемого "Культура Американа", сочтены.
     Он снова услышал собственное пение: "Видать, тебя смущает характер той игры..." - и снова заставил себя замолчать. Но что теперь? Какая-нибудь бессмыслица. Бред, идиотский, но вкусный, так и сочащийся "Культурой Американа". Как насчет хита из репертуарчика "Пойнтерз систерз"? Неплохая идея.
     Глядя вниз на шаркающие лыжи и ровные горизонтальные полосы от колес снегохода, он запел, но мелодия скоро превратилась в дребезжащее монотонное нытье. Пот пропитал рубашку насквозь, сочившаяся из носа прозрачная слизь замерзала на верхней губе, но Генри упрямо повторял:
     - Я знаю, мы сумеем, я знаю, мы сумеем, я знаю, мы сумеем добиться своего. Да, мы можем-можем, да-да, мы можем, можем...
     Лучше. Гораздо лучше. И все эти можем-можем принадлежали к "Культуре Американа", как "форд" - пикап на парковке кегельбана, как распродажа дамского белья в "Пенни"2, как мертвая рок-звезда в ванне.


9
  

     И вот он наконец вернулся в хижину, где оставил Пита и женщину. Пит пропал. Никаких следов.
     Ржавая жестяная крыша навеса обвалилась, и Генри поднял ее, заглянул внутрь, желая убедиться, что Пита тут нет. Его действительно не было, но женщина была. Либо смогла доползти сюда, либо ее передвинули с того места, где ее оставил Генри, прежде чем отправиться в "Дыру в стене", и где-то в этом промежутке ее подкосило самое тяжелое осложнение из всех возможных - смерть. Одежду и лицо покрывала та же ржавая плесень, что задушила охотничий домик, но Генри заметил одну интересную особенность: хотя поросль на женщине (особенно в ноздрях и открытом глазу, из которого кудрявились настоящие джунгли) процветала, колонии, окружавшие неровной линией тело сзади, хирели на глазах. Тускнели, становились серыми и дальше не распространялись. Те же, что были впереди, оказались немного в лучшем состоянии: очевидно, от костра все еще исходило тепло, и почва, на которую упали споры, была очищена от снега, но самые кончики прядей уже приобретали оттенок вулканического пепла. Генри был совершенно уверен, что грибок погибает. День тоже клонится к закату: теперь в этом не оставалось сомнений. Генри уронил проржавевший лист жести на тело Бекки Шу и тлеющие уголья, снова поглядел на колеи, оставленные снегоходом, страстно жалея, как и тогда, у "Дыры", что рядом нет какого-нибудь Натти Бампо3, способного читать по следам, как по книге. Или хотя бы доброго друга Джоунси, Эркюля Пуаро, с его маленькими серыми клеточками.
     Следы сворачивали к разрушенной хижине, прежде чем снова протянуться на северо-запад, к Госслину. Тут же на снегу виднелся отчетливый отпечаток человеческого тела. По обе стороны темнели круглые впадины.
     - Ну, что скажешь, Эркюль? - спросил Генри. - Что все это значит, mon ami4?
     Но Эркюль не ответил.
     Генри снова замурлыкал себе под нос и нагнулся ближе к впадине, не замечая, что отрекся от "Пойнтерз систерз" и переключился на "Роллинг Стоунз". Света оказалось достаточно, чтобы разглядеть три ямочки слева от отпечатка тела, и он вспомнил заплатку на левом рукаве куртки Пита. Как-то Пит со странной гордостью похвастался, будто его подружка пришила заплатку, объявив, что не допустит, чтобы он отправился на охоту в рванье. Тогда Генри подумал, как это смешно и грустно, что Пит построил светлые мечты о счастливом будущем на зыбком песке простого акта доброты.., акта, имевшего куда больше отношения к среде, в которой воспитывалась вышеуказанная дама, чем к ее чувствам к пропитанному пивом дружку.
     Правда, какое это имеет значение? Главное, что теперь Генри наконец-то смог прийти к кое-каким верным выводам. Пит выбрался из-под обрушенной крыши... Джоунси.., или то, что сидело в Джоунси, то самое облако, - ехал мимо, свернул к останкам хижины и увез Пита.
     Почему?
     Генри не знал.
     Не все пятна в снеговом силуэте его измученного друга, выбравшегося из-под обвала на локтях и здоровой ноге, были колониями грибка. Некоторые оказались засохшей кровью. Пит ранен. Порезался, когда обвалилась крыша? И только?
     Но тут Генри заметил извилистый след, ведущий прочь от углубления, в котором лежало тело Пита. В самом конце виднелось то, что он сначала принял за обгорелую ветку. Но при ближайшем рассмотрении изменил свое мнение. Это оказалась еще одна тварь, мертвая и обугленная, посеревшая в тех местах, куда не добрался огонь. Генри отбросил ее носком сапога. Под ней оказалась небольшая смерзшаяся кучка. Яйца. Должно быть, даже подыхая, она продолжала откладывать яйца.
     Генри, содрогаясь, засыпал снегом и яйца, и труп маленького чудовища. Потом снова развернул импровизированную повязку, чтобы взглянуть на рану, и тут сообразил, какая именно песня рвется из горла. И плотно сжал губы. Вокруг снова струился снежок, легкий и безобидный.
     Почему я пою это? - спросил он себя. Почему никак не могу отделаться от этой долбаной песни?
     Ответа он не ожидал: просто становилось легче от звучания собственного голоса (это обитель смерти, а может, и населенная призраками), но совершенно неожиданно ответ громом отдался в мозгу:
     Потому что это наша песня. Это "Скуэйд Энтим", с которым мы идем в атаку. Мы парни Криза.
     Круза? Он правильно расслышал? Как Том Круз? Может, не совсем так.
     Пальба на востоке стихала. Бойня завершалась. А те мужчины, что беспощадно давили на гашетки пулеметов, охотники в зеленом или черном вместо оранжевого, слушавшие эту песню все то время, пока выполняли свою работу, добавляя цифры к чудовищному счету мясника:
     "Мчался я на танке, в генеральском ранге, когда блицкриг ярился и смердели трупы... Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно..."
     Да что все-таки творится? Не в диком, буйном, чудесном сумасшедшем Внешнем Мире, а в его собственной голове? Подчас у него бывали вспышки понимания своей жизни, жизни со времени Даддитса, но ничего подобного еще не случалось.
     Что это?
     Неужели настало время поближе присмотреться к новому и мощному способу видения линии?
     Нет. Нет, нет, нет.
     И в голове прокатилось издевательское эхо: ..генеральском ранге.., смердели трупы...
     - Даддитс! - крикнул он в сереющую сырую пустоту. Ленивые хлопья кружились, как перья из порванной подушки. Какая-то мысль пробивалась наружу, но уж слишком она была огромна. Необъятна.
     - Даддитс!!! - воскликнул он театральным голосом эггмена. И одну вещь ему разрешили понять: роскошь самоубийства отныне недоступна. И это было ужаснее всего, потому что безумные мысли - по именам я знаю тех, кто Кеннеди убирал - разрывали мозг. Он снова всхлипнул: сбитый с толку, испуганный, затерянный в лесу. Все друзья, кроме Джоунси, мертвы. А Джоунси в больнице. Кинозвезда в больнице с мистером Греем.
     - Что это значит? - простонал Генри, прижимая ладони к вискам (голова, казалось, распухает на глазах, раздувается, как гигантский арбуз), и старые ржавые палки беспомощно трепыхались на петлях, словно сломанные лопасти пропеллера. - О Господи, что все это ЗНАЧИТ?!
     Только песня донеслась в ответ: Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно...
     Только снег, красный от крови животных, валявшихся повсюду - Дахау оленей и енотов, хорьков и кроликов, медведей и сурков, и...
     Генри взвыл, сжал голову так громко и отчаянно, что, кажется, на миг потерял сознание. Но дурнота прошла и рассудок вроде бы прояснился. Остался лишь невероятно яркий образ Даддитса, каким он был, когда они впервые встретились, Даддитса не в ледяном блеске блицкрига, как в песне "Стоунз", а в неярком теплом свете облачного октябрьского дня. Даддитса, глядевшего на них раскосыми, китайскими глазами, в которых, как ни странно, светилась некая мудрость.
     "Даддитс был нашим звездным часом", - сказал он Питу.
     - Соку? - вслух спросил Генри. - Какую соку? Да, соку. Переверни ее, надень правильно, надень соку. Слабо улыбаясь (хотя щеки все еще были мокры от слез, начинавших замерзать мутными каплями), Генри снова повернул к смятому снежному следу, оставленному снегоходом.


10
  

     Десять минут спустя он набрел на останки перевернутого "скаута" и неожиданно осознал, что все-таки ужасно голоден и что в машине должна остаться еда. Он увидел следы, ведущие к машине и от нее. Не понадобился никакой Натти Бампо, чтобы сообразить: Пит бросил женщину и вернулся к "скауту". И не нужно было никакого Эркюля Пуаро, чтобы понять: еда, купленная в магазине, по крайней мере большая ее часть, все еще здесь. Генри знал, за чем приходил Пит.
     Он объехал машину по следам Пита и, уже отстегивая крепления, вдруг застыл. Эта сторона была защищена от ветра, и все, написанное Питом, пока тот сидел в снегу с бутылкой пива, сохранилось.
     ДАДДИТС, ДАДДИТС, ДАДДИТС.., снова и снова.
     Глядя на имя в снегу, Генри поежился. Все равно что прийти на могилу того, кого любил, и услышать голос, доносящийся из земли.


11
  

     Внутри валялись осколки стекла. Повсюду следы крови, и поскольку большинство было на заднем сиденье, Генри посчитал, что Пит порезался не во время аварии, а поз же, когда вернулся сюда. Что всего интереснее, здесь совсем не наблюдалось красновато-золотистой плесени. Росла она достаточно быстро, а это значит, что Пит не был заражен, когда отправился за пивом. Может, позже, но не тогда.
     Генри захватил хлеб, арахисовое масло, молоко и пакет апельсинового сока. Потом выбрался наружу, сел, прислонился к кузову и, наблюдая, как сыплются сверху пригоршни снега, быстро сжевал хлеб, намазывая на него масло указательным пальцем, а после облизывая его дочиста. Масло оказалось свежим, сок - вкусным, но этого было явно недостаточно.
     - То, о чем ты думаешь, - наставительно объявил он, - чудовищно. Не говоря уже о том, что оно красное. Красная еда.
     Красная или нет, он все равно думал об этом, и постепенно стало чудиться, что чудовищного тут ничего и нет, в конце концов недаром он целыми ночами думал о ружьях, веревках и бритвах. Сейчас все это казалось несколько детским и мальчишеским, но таков уж он, и ничего тут не поделать. Итак...
     - Итак, леди и джентльмены, уважаемые члены Американской ассоциации психиатров, позвольте закончить речь цитатой покойного Джозефа "Бивера" Кларендона: "Подними руку, опусти, скажи "хрен с ним" и брось десятицентовик в кружку Армии спасения. А если тебе это не нравится, можешь пососать мой хрен". Спасибо за внимание.
     Разделавшись таким образом с Американской ассоциацией психиатров, Генри снова пробрался в "скаут", на этот раз успешно минуя осколки, и добыл пакет, завернутый в плотную бумагу (на свертке дрожащей рукой старика Госслина выведено: $2,79. Сунул пакет в карман, вылез наружу и разорвал бечевку. Внутри лежало девять толстеньких сосисок. Красного цвета.
     На секунду разум взбунтовался, напоминая о безногой рептилии, извивавшейся на кровати Джоунси и глядевшей на Генри пустыми черными бусинами, но он прогнал крамольные мысли с поспешностью и легкостью того, чьи инстинкты выживания никогда не подводили.
     Сосиски были уже сварены, но он тем не менее подогрел их на пламени зажигалки, потом завернул в хлеб и мгновенно слопал. И улыбнулся, представив, каким идиотом, должно быть, выглядит со стороны. Что ж, разве не существует твердого убеждения, что психиатры рано или поздно заражаются безумием от своих пациентов и слетают с катушек?
     Но главное сейчас - набитый желудок. Наконец-то наелся! Немаловажно и то, что все бессвязные мысли и разрозненные образы наконец-то убрались. Вместе с песней. Хоть бы все это дерьмо не вернулось! Пожалуйста, Господи!
     Он глотнул молока, рыгнул, откинул голову на бензобак и закрыл глаза. Нет, спать он не собирался: леса, конечно, тут чудесные, темные и густые, а впереди еще двенадцать с половиной миль, прежде чем он сможет с чистой совестью задремать.
     Но тут Генри вспомнил, как Пит передавал слышанные у Госслина сплетни: пропавшие охотники, огни в небе, и как Великий Американский Психиатр ничтоже сумняшеся отмахнулся, распространяясь об истерии сатанизма в штате Вашингтон и волне так называемых издевательств над детьми в Делавэре. Выставлялся гением, разыгрывал мистера Шринка-Хитрый-Зад, трепал языком, репетируя в глубинах сознания сцену собственного самоубийства, как ребенок забавляется в ванночке пальчиками ножек. И при этом ораторствовал крайне убедительно, хоть сейчас на ток-шоу, зрители, которого желают провести шестьдесят минут на грани подсознательного и непознанного. Но через несколько часов все изменилось. Теперь одним из пропавших охотников стал он сам. Тем, кого не найти в Интернете с помощью любой, самой мощной поисковой системы.
     Он сидел, запрокинув голову, закрыв глаза, с набитым желудком. "Гаранд" Джоунси прислонен к шине. Снег ласковыми кошачьими лапками касался его щек и лба.
     - Это то, чего ждали все сволочи и жлобы: близкие контакты третьего рода. Прости, что посмеялся над тобой, Пит. Ты был прав. А я ошибался. Да нет, дьявол, все куда хуже. Старик Госслин был прав, а я - нет, - сказал он. - Вот тебе и гарвардское образование!
     И как только он произнес это вслух, все стало на свои места. Что-то либо приземлилось, либо разбилось. И теперь правительство США отвечает на вторжение. Пулеметным огнем. Сказали ли миру правду? Объяснили, что случилось? Вероятнее всего, нет. Не в их это стиле, но Генри почему-то казалось, что сказать придется, и довольно скоро. Нельзя загнать весь Джефферсон-трект в Ангар 57.
     Знает ли он что-то еще? Возможно - и возможно, он знает чуть больше, чем пилоты вертолетов и расстрельная команда. Они явно считали, что имеют дело с инфекцией, но Генри не думал, что все так опасно, как кажется. Грибок приживался, процветал.., и умирал. Даже паразит, сидевший в женщине, сдох. Инопланетяне выбрали крайне неподходящее время года и место, чтобы культивировать межзвездную растительность и утвердиться на новой планете, если все происходило именно так. И это решительно говорило в пользу крушения.., да, но огни в небе? А имплантаты? Много лет подряд люди, заявлявшие, что стали жертвами похищения инопланетян, твердили в один голос, что их раздевали.., осматривали.., вынуждали подвергаться насильственному имплантированию.., настолько фрейдистские идеи, что просто смехотворно...
     Генри сообразил, что клюет носом, и вскинул голову так резко, что развернутый пакет с сосисками соскользнул с колен в снег. Нет, не клюет носом, попросту дремлет. Дневной свет почти померк, и мир приобрел уныло-асфальтовый оттенок. Джинсы были засыпаны снегом. Еще немного, и он начал бы похрапывать.
     Он отряхнулся, встал, морщась от боли в протестующих мышцах, и с чем-то вроде отвращения уставился на рассыпанные сосиски. Но все же нагнулся, завернул их no-надежнее и сунул в карман куртки. Возможно, позже он изменит свое отношение к ним. Он искренне надеялся, что этого не произойдет, но кто знает?
     - Джоунси в больнице, - резко бросил он. Что он под этим подразумевает, непонятно. - Джоунси в больнице с мистером Греем. И там останется. Блок интенсивной терапии.
     Безумие. Полное безумие. Он снова надел лыжи, молясь, чтобы позвоночник не треснул при очередном наклоне, и в очередной раз оттолкнулся палками. Сумерки надвигались с поразительной быстротой, кругом клубился снег.
     К тому времени, как Генри осенило, что, вспомнив о хот-догах, он забыл о ружье Джоунси, возвращаться было поздно: слишком далеко он успел уйти.


12
  

     Где-то три четверти часа спустя, а может, и больше, он замер, тупо уставясь на след "арктик кэт", едва различимый в полутьме. Но даже при том жалком, все еще упрямо державшемся свете Генри смог различить, что колея, вернее, все, что от нее осталось, резко сворачивает вправо и уходит в лес. Какого хера Джоунси вдруг (и Пит, если с ним был Пит) поперся в лес? Какой в этом смысл, если Дип-кат - прямая, отчетливо различимая белая просека между темнеющими деревьями?
     - Дип-кат идет на северо-запад, - сказал он, рассеянно помахивая палкой. - Дорога к Госслину, асфальтовая, проходит не больше чем в трех милях отсюда, и Джоунси об этом знает. И Пит тоже. И все же.., снегоход.., уходит... - Он поднял руки, мысленно определяя направление. - Уходит.., почти прямо на север. Почему?
     Но, может, это не лишено смысла? Небо на северо-западе светлее, словно там установлены мощные прожекторы. А над головой непрерывно трещат вертолеты. Шум нарастает и исчезает, но неизменно в одном направлении. Подойдя ближе, он наверняка услышит шум других машин: грузовиков, может быть, генераторов. К востоку все еще раздавались одиночные выстрелы, но главное действие наверняка разворачивалось в том направлении, куда он стремится.
     - Они устроили базу у Госслина! - сказал Генри. - А Джоунси старается обойти ее стороной.
     Похоже, он снова попал в точку! Только.., ведь Джоунси больше нет! Только облако с черно-красной подкладкой.
     - Не правда! - произнес он. - Джоунси все еще там. В больнице с мистером Греем. Это облако.., оно и есть мистер Грей. - И сам не зная почему, добавил:
     - Соку? Деть соку?
     Снег стал гуще: не настолько, как днем, но все же не собирался утихать. Генри уставился в небо, словно верил, что где-то там, наверху, есть Бог, изучающий его с искренним, хотя и несколько отстраненным интересом ученого, рассматривающего под микроскопом бактерию.
     - Какого хрена я все это несу? Может мне кто-то сказать?
     Ответа, разумеется, он не дождался, зато некое странное воспоминание заставило его вздрогнуть. С прошлого марта он, Пит, Бивер и жена Джоунси, Карла, свято хранили один секрет. Карла считала, что Джоунси лучше не знать о том, как его сердце дважды останавливалось: один раз после того, как его положили в машину "скорой", второй - сразу после того, как его привезли в больницу. Джоунси знал, что был близок к окончательному уходу, но понятия не имел (по крайней мере по мнению Генри) насколько. А если Джоунси и видел, как утверждает Моуди, свет в конце тоннеля, то либо не хотел рассказывать, либо все забыл из-за огромных доз анестетиков и обезболивающих.
     С востока несся нарастающий рев, и Генри пригнулся, закрыв уши руками, словно пытаясь спастись от того, что показалось ему целой эскадрильей реактивных истребителей, пробивающих облака. Правда, он ничего не увидел, но когда рокот двигателей стих, он выпрямился и прижал руку к колотившемуся сердцу. Ну и ну! Иисусе! Должно быть, такой же грохот стоял на авиабазах, окруживших Ирак перед операцией "Буря в пустыне".
     Ну и шумиха! Ну и ажиотаж! Означает ли это, что Соединенные Штаты Америки только что вступили в войну с существами с другой планеты? Может, он оказался в романе Герберта Уэллса? Генри почувствовал беспомощное трепыхание в левой стороне грудины. Если так, по-видимому, у врага имеется для Дядюшки Сэмми кое-что получше, чем несколько сотен ржавых советских жестянок, именуемых ракетами.
     Да пусть их. Что тут поделаешь? Думай о себе. Что теперь делать, вот в чем вопрос. Что делать?
     Вой моторов перешел в отдаленное бормотание. Но они наверняка вернутся. А может, и с друзьями.
     "В лесу снега и две тропинки"5, кажется, так поется? Но о том, чтобы идти по следам снегохода, не может быть и речи. В темноте Генри потеряет их ровно через полчаса, если колею раньше не заметет снегом. И будет он бродить по лесу.., как, вероятно, бродит сейчас Джоунси.
     Генри со вздохом отвернулся от узких, вдавленных в снег полосок, и заскользил по дороге.


13
  

     К тому времени, как он подошел к развилке, от которой отходило двухрядное шоссе, именуемое Суонни-понд-роуд, ноги отказывались служить. Генри казалось, что больше он шагу не сможет сделать. Мышцы бедер были словно разбухшие чайные пакетики. Не утешали даже огни на северо-западе и шум моторов и вертолетов. Впереди виднелся последний, крутой, высокий холм. На другом склоне кончалась Дип-кат и начиналась Суонни-понд. Там наверняка движение оживленнее, и он может встретить людей, особенно если в район Джефферсон-трект вводятся войска.
     - Ну же, - сказал он, - ну же, ну же, ну же. Но не тронулся места. Не хотел подниматься на этот холм.
     - Лучше под горку, чем в горку, - выдохнул он. Возможно, это означало что-то. Или очередная идиотская бессмыслица. Кроме того, идти все равно некуда.
     Он нагнулся, подцепил ладонью снег: в темноте полные пригоршни казались пушистой подушкой, и набрал полный рот, не потому, что хотел пить, просто тянул время. Огни, сиявшие в направлении магазина Госслина, куда ближе и понятнее, чем те, плясавшие в небе. ("Они вернулись!" - вопила Бекки, как маленькая девочка, сидящая перед телевизором, где в который раз идет старый фильм Стивена Спилберга.) Но почему-то нравились Генри куда меньше небесных. Все эти моторы и генераторы.., рычали, как голодные звери.
     - Это уж точно, кролик, - сказал он.
     А потом, поскольку выбора действительно не было, стал карабкаться на последнее препятствие между ним и настоящей дорогой.


14
  

     Он остановился на вершине, переводя дыхание. Здесь ветер разгулялся по-настоящему и бесцеремонно проникал сквозь одежду. Левая раненая нога болезненно пульсировала, и он снова задался вопросом, уж не успела ли вырасти под импровизированной повязкой небольшая уютная колония красно-золотистой плесени. Слишком темно, чтобы посмотреть, что, может, и к лучшему. Отсутствие новостей - хорошие новости.
     - Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед эггмен шагал.
     Проверить все равно не было возможности, поэтому он начал спуск к развилке, где кончалась Дип-кат-роуд.
     Этот склон оказался круче, и скоро он только что кубарем не летел. Набирал скорость, не зная, что испытывает: ужас, подъем духа или некую нездоровую смесь столь несхожих эмоций. Правда, он мчался слишком быстро, особенно при почти нулевой видимости, а былые навыки слаломиста так же заржавели, как те крепления, на которых держались лыжи. По обе стороны тянулись размытые полосы деревьев, и до Генри внезапно дошло, что все его проблемы можно разрешить одним махом. И это, как оказалось, не Выход Хэмингуэя. Скорее уж Выход Боно.
     Ветер сдул с головы кепку. Он машинально потянулся за ней, вытащив палку из снега, и тут же поскользнулся. Черт, не хватало еще грохнуться. Но, может, это к лучшему, если, конечно, он не сломает ногу. Падение остановит его. Он встанет и...
     В глаза ударил ослепительный свет, свет фар огромного грузовика, и прежде чем на несколько минут ослепнуть, Генри успел увидеть то, что показалось ему грузовой платформой для перевозки целлюлозы, стоящей в самом конце Дип-кат-роуд. В машине, должно быть, находились объемные датчики, улавливающие каждое постороннее движение. Впереди вытянулся строй вооруженных людей.
     - СТОЯТЬ! - прогремел ужасающий механический голос, принадлежавший, должно быть, самому Богу. - СТОЯТЬ ИЛИ ОТКРОЕМ ОГОНЬ!
     Генри, неловко повернувшись, с размаху сел на снег. Лыжи слетели с ног. Щиколотка подвернулась так сильно, что он вскрикнул от боли. Одну палку он потерял, вторая сломалась посередке. От удара воздух вышибло из легких большим морозным облаком. Генри пропахал снег собственной задницей и замер в самой неудобной позе. Беспомощные ноги изогнулись неким подобием свастики.
     Зрение постепенно стало возвращаться, и, услышав скрип снега под сапогами, Генри кое-как умудрился сесть. Еще будет время понять, отделался он легко или все-таки умудрился что-то сломать.
     У подножия холма стояли шестеро. Их не правдоподобно длинные тени пролегли на сверкающем бриллиантами снегу. На всех парки, рот и нос прикрывают прозрачные пластиковые маски, куда более надежные, чем старые респираторы Генри, но назначение, вероятно, то же самое. У всех автоматы. Все нацелены на него. Хорошо еще, что он оставил "гаранд" Джоунси и свой винчестер у "скаута". При виде вооруженного человека эти не задумались бы проделать в нем дюжину дырок.
     - Не понял, - прохрипел он. - Вы зря волнуетесь, я не думаю...
     - ВСТАТЬ!
     Опять глас Божий. Исходит от грузовика. Люди, стоявшие перед ним, загораживали свет, и Генри сумел разглядеть еще несколько человек у самой развилки. Все вооружены, за исключением одного, с мегафоном.
     - Не знаю, могу ли я...
     - НЕМЕДЛЕННО ВСТАТЬ! - скомандовал Бог, и один из стоящих перед ним выразительно дернул дулом автомата.
     Генри, шатаясь, поднялся. Ноги тряслись, щиколотка горела огнем, но все остальное, похоже, было цело.
     Вот и конец странствий эггмена, подумал он и зашелся смехом. Мужчины смущенно переглянулись, и хотя так и не опустили автоматов, Генри стало легче на душе, даже от этого более чем скромного проявления человеческих эмоций.
     В сверкающих огнях прожекторов, укрепленных на грузовой платформе, Генри вдруг заметил что-то темное на снегу. Выпавшее из его кармана при падении. Медленно, зная, что в любую минуту может получить пулю, Генри нагнулся.
     - НЕ СМЕТЬ ДОТРАГИВАТЬСЯ! - возопил Бог из громкоговорителя, и солдаты мгновенно взяли автоматы на изготовку: привет, темнота, старая подружка, глазеющая из каждого дула.
     - Сожри дерьмо и сдохни, - огрызнулся Генри - одно из лучших изречений Бивера - и, подняв пакет, с улыбкой протянул вооруженным людям в масках:
     - Мир вам. Кто хочет сосиску?


   Глава 12. Джоунси в больнице


1
  

     Это был сон.
     И хотя таковым не казался, все же должен был быть сном. Хотя бы потому, что он уже однажды прошел через пятнадцатое марта, и казалось чудовищной несправедливостью вынести все это еще раз. Кроме того, он достаточно хорошо помнил события последних восьми месяцев между серединой марта и серединой ноября: дети с их уроками, бесконечные телефонные беседы Карлы с друзьями (в основном сидящими на той же программе Анонимных Наркоманов), лекции в Гарварде и нудные сеансы физиотерапии, разумеется. Все эти чертовы приседания-наклоны, вопли боли, когда протестующие связки снова растягиваются, о, как же все это надоело. Он твердит физиотерапевту Джоанне Морин, что больше не может. Она его и слушать не желает. Слезы на его щеках, широкая улыбка на ее лице (ах эта ненавистная нестираемая улыбка королевы бала), но в конце концов она побеждает и оказывается права. Он действительно смог, этот маленький моторчик, заряженный волей, но, Господи, какую же цену пришлось за это заплатить!
     Он помнил все это и больше: как впервые встал с постели, впервые самостоятельно подтер зад, ту ночь в начале мая, когда лег спать, впервые подумав: кажется, я выкарабкаюсь, ночь в конце мая, когда они с Карлой занимались любовью в первый раз после несчастного случая, и после он рассказал ей старый анекдот: "Как трахаются дикобразы?" - "Очень осторожно".
     Он помнил, как смотрел фейерверк в День поминовения, и бедро с ногой болели, как последняя сволочь; как ел арбуз Четвертого июля, плюясь семечками в траву и наблюдая за Карлой и ее сестрами, игравшими в бадминтон: бедро и нога ныли, но не так отчаянно; как Генри позвонил в сентябре ("Проверка связи", - сказал он) и болтал о чем угодно, включая ежегодную охоту в ноябре. "Конечно, я поеду", - заверил Джоунси, не подозревая тогда, как неприятна ему будет тяжесть "гаранда" в руках. Они поболтали о работе (последние три недели второго семестра Джоунси читал лекции, довольно ловко перемещаясь на костылях), о семьях, о прочитанных книгах и просмотренных фильмах; Генри, как и в январе, пожаловался, что Пит слишком много пьет, Джоунси, находившийся в состоянии непрерывной войны с женой по тому же поводу, не захотел говорить на эту тему, но когда Генри упомянул о предложении Бивера на обратном пути остановиться в Дерри и повидать Даддитса Кэвелла, немедленно согласился. Слишком давно они не были вместе, а лучшего лекарства от хандры, чем инъекция Даддитса, трудно придумать. Кроме того... "Генри, - спросил он тогда, - мы ведь собирались к Даддитсу, верно? В день Святого Патрика. Сам я не помню, но в календаре записано". "Верно, - ответил Генри, - собирались". "Вот и говори об ирландской удаче, а?"
     Перебрав все это в памяти, Джоунси окончательно уверился, что в его жизни пятнадцатое марта уже было. Доказательств тому предостаточно: взять хотя бы календарь в кабинете. Однако они настали снова, эти трагические иды, и теперь, теперь.., как обидно.., похоже, это пятнадцатое куда страшнее, чем то, прежнее.
     Раньше воспоминания об этом дне меркли где-то около десяти утра. Он сидел в кабинете, пил кофе и складывал книги, собираясь спуститься в библиотеку исторического факультета, где на специальном столе оставлялась пожертвованная студентам литература. Он был расстроен, хотя даже ради спасения жизни не мог бы объяснить почему. Согласно тому же календарю, на котором он небрежно записал дату поездки к Даддитсу, у него в тот день была беседа со студентом по имени Дэвид Дефаньяк. Трудно сказать, каков был предмет этой самой беседы, но один из аспирантов сообщил о сданном Дефаньяком эссе на тему немедленных результатов норманнского завоевания: очевидно, разговор шел именно об этом. Но все же, что такого в обычной встрече преподавателя со студентом так расстроило адъюнкт-профессора Гэри Джоунса?
     Но даже плохое настроение не помешало ему мурлыкать себе под нос, мурлыкать какую-то бессмыслицу: "Мы можем-можем, да-да, мы можем, можем, Господь небесный, можем..." А потом.., потом какие-то обрывки: пожелание Колин, секретарю факультета, счастливого дня Святого Пэдди, покупка "Бостон феникс" в газетном ларьке у здания университета, четвертак, брошенный в футляр от саксофона какого-то "скинхеда" на мосту со стороны Кембриджа, ощущение жалости к бритоголовому парню, мерзнувшему на ветру в легоньком свитерке, но связные воспоминания обрывались стопкой книг, книг, которые он собирался подарить. Сознание вернулось к нему в больнице вместе с монотонным голосом из соседней палаты: Пожалуйста, прекратите, я этого не вынесу, сделайте мне укол, где Марси, хочу Марси.
     А может, это было: где Джоунси, хочу Джоунси? Крадущаяся старушка-смерть... Смерть, притворившаяся пациентом. Смерть потеряла его след, да, это возможно, притом что на каждой койке огромного госпиталя стонут от боли, источая муку из всех пор, и теперь старушка-смерть подползает незаметно, пытаясь снова отыскать его. Пытаясь перехитрить. Пытаясь заставить его выдать себя.
     Но хотя время вернулось вспять, благословенный мрак улетучился. На этот раз, хотя время вернулось вспять, он не только желает Колин счастливого праздника Святого Пэдди, но и рассказывает ей анекдот о ямайском проктологе. Он выходит.., его будущее "я", ноябрьское "я", засело в мартовской голове, как "заяц" в пароходном трюме. Его будущее "я" слышит, как мартовское "я" думает:
     Что за чудесный денек выдался... А тем временем ноги несут его в Кембридж, навстречу судьбе. Он пытается объяснить мартовскому "я", что это ужасная идея, чудовищно ужасная идея, и что можно избежать недель и месяцев невыносимых терзаний, остановив автобус или такси, но не способен донести эту мысль до сознания мартовского "я". Возможно, все фантастические рассказы о путешествиях во времени, прочитанные в детстве, верно утверждали: нельзя изменить прошлое, как бы ты ни пытался.
     Он переходит мост через реку Чарлз, и хотя ветер довольно холодный, все же наслаждается весенним солнышком и ослепительными бликами на воде. Потом поет куплет из "Вот и солнце" и вновь переходит на песенку "Пойнтерз систерз": "Да-да, мы можем-можем, Господь небесный..." И размахивает в такт портфелем. В портфеле сандвич. Яичный салат. М-м-м, сказал Генри. ДДДТ, сказал Генри.
     А вот и саксофонист, и какой сюрприз: стоит не в конце Массачусетс-авеню-бридж, а дальше, у кампуса МТИ, перед одним из этих убогих индийских ресторанчиков.
     Бритоголовый дрожит от холода, усеянный порезами скальп позволяет предположить, что парикмахер из него никудышный. Манера исполнения позволяет также предположить, что и саксофонист из него далеко не ахти. Уж лучше бы стал столяром, актером, террористом, кем угодно, только не музыкантом. Джоунси настолько его жаль, что он бросает в футляр, выстланный потертым фиолетовым бархатом, не четвертак, как раньше, а целую пригоршню мелочи: вот уж действительно "эти глупости". Он винит в собственной сентиментальности первый теплый денек после длинной зимы и так удачно обернувшийся разговор с Дефаньяком.
     Саксофонист закатывает глаза в знак благодарности, продолжая выдувать пронзительные звуки. Джоунси вспоминает очередную шутку: "Как вы назовете саксофониста с кредитной карточкой в кармане?" - "Оптимистом".
     Он продолжает бодро шагать, размахивая портфелем, не слушая Джоунси, того, кто приплыл из ноября вверх по течению, как лосось, путешествующий во времени. Эй, Джоунси, стой. Помедли всего несколько секунд, этого вполне достаточно. Завяжи шнурок, что ли... (Не выйдет: на нем мокасины. А скоро появится и гипс.) Это случится на следующем перекрестке, там, где останавливается автобус "Ред Лайн": Где сходятся Массачусетс-авеню и Проспект. Оттуда покажется старый дурак, бывший историк, в темно-синем "линкольне", и размажет тебя по мостовой.
     Не выходит. Как бы громко он ни вопил, ничего не получается. Телефон отключен. Ты не можешь вернуться назад, прикончить собственного дедушку, пристрелить Ли Харви Освальда, как раз в тот момент, когда он пристроился в окне шестого этажа склада школьных учебников в Далласе: рядом с ним остывший жареный цыпленок на бумажной тарелке, выписанная по почте винтовка наведена на цель, ты не можешь запретить себе идти к пересечению Масс-авеню и Проспект-стрит, с портфелем в руке и газетой, газетой, которую ты никогда не прочитаешь, - под мышкой. Сожалею, сэр, по всей Джефферсон-трект ни одного исправного телефона, какая-то сплошная хрень, но вы не сможете дозвониться...
     И тут, о Господи, это что-то новенькое - предупреждение все-таки доходит! Как раз в ту минуту, когда он стоит на обочине, уже готовясь ступить на перекресток, оно все-таки доходит!
     - Что? - спрашивает он, и пешеход, остановившийся рядом - первый, кто нагнется над ним в прошлом, которое теперь, слава Богу, можно вычеркнуть, - подозрительно пялится на него и отвечает:
     - Я лично ничего не сказал, - словно рядом мог быть кто-то третий. Но Джоунси почти не слышит его, потому что третий все-таки есть, это голос в его голове, удивительно похожий, как ни странно, на его собственный, и он вопит, требует остаться на месте, ни в коем случае не выходить на мостовую...
     Но тут он слышит чей-то плач. Смотрит на противоположную сторону Проспект-стрит и, о Господи, там Даддитс! Даддитс Кэвелл, голый, если не считать трусов, и губы заляпаны чем-то коричневым вроде шоколада, только Джоунси знает, что это такое. Собачье дерьмо, ублюдок Ричи все-таки заставил его съесть эту пакость, люди идут мимо, не обращая внимания. Словно Даддитса и вовсе не существует.
     - Даддитс! - зовет Джоунси. - Держись, старина, я иду! И, не глядя, мчится через дорогу. Его пассажир не в силах ничего предпринять, только беспомощно бултыхается, сообразив наконец, как все случилось. Старик, да, старик с начальной стадией Альцгеймера, не должен был садиться за руль, все так, но дело не только в старике. Другая, самая главная причина, скрытая до сих пор темнотой, окружавшей аварию, была именно эта: он увидел Даддитса и рванул вперед, забыв осмотреться.
     Но он мельком улавливает кое-что еще: гигантский узор, что-то вроде Ловца снов, который связывает все годы, прошедшие с первой встречи с Даддитсом Кэвеллом в 1978-м, индейский амулет, который таким же образом сплетет воедино и будущее.
     Солнце бликует на ветровом стекле: он замечает это уголком левого глаза. На него надвигается машина.., слишком быстро. Мужчина, стоявший рядом на обочине, мистер Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, кричит:
     - Берегись, парень, берегись!
     И снова Джоунси почти не слышит. Потому что на тротуаре, рядом с Даддитсом, стоит олень, большой и красивый, ростом почти с человека. За мгновение до того, как "линкольн" сбивает его, Джоунси понимает, что олень и есть человек, человек в оранжевой кепке и таком же жилете. На плече уродливым талисманом прицепилась безногая, похожая на хорька тварь с огромными черными гляделками. Хвост.., а может, щупальце, сжимает шею мужчины.
     Как, во имя Господа, я мог принять его за оленя? - думает Джоунси, но тут "линкольн" наезжает на него и сбивает на мостовую. Он слышит негромкий зловещий треск ломающейся кости.


2
  

     На этот раз никакой темноты: к добру или к худу, но на улице Памяти установлены дуговые фонари. Однако фильм все же сумбурный, словно монтажер опрокинул за ленчем стаканчик-другой и забыл последовательность сцен. Отчасти все это потому, что время каким-то странным образом скручено и перекошено: и теперь он вроде бы живет одновременно в прошлом, настоящем и будущем.
     Именно так мы путешествуем, объясняет голос, и Джоунси понимает, что это тот, кто рыдал о Марси и умолял сделать укол. Как только ускорение достигает определенного значения, все путешествия становятся временными. Основа каждого путешествия - память.
     Мужчина на углу, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, наклоняется над ним, спрашивает, все ли в порядке, видит, что дело плохо, поднимает глаза и говорит:
     - У кого есть мобильник? Нужно вызвать "скорую". - И тут Джоунси видит под его подбородком небольшую царапину, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, вероятно, порезался утром во время бритья и даже не заметил.
     Как трогательно, думает Джоунси, но тут пленка дергается, изображение перескакивает, и вот он, старый дурак, в пыльном черном пальто и мягкой фетровой шляпе, поименуем дряхлого мудозвона мистером Что-Я-Наделал. Он слоняется вокруг, повторяя эту фразу. Бормочет, что на секунду отвлекся и почувствовал толчок.., что я наделал? Он твердит, что не помнит названия страховой компании, но сами они говорят, что их клиенты в хороших руках. Что я наделал? На ширинке растекается мокрое пятно. Лежа на мостовой, Джоунси ощущает абсурдную жалость к старому кретину, жалость и желание объяснить:
     "Хочешь знать, что наделал? Взгляни на свои штаны. Ты обоссался, Q-E-D6.
     Изображение снова дергается. Теперь вокруг полно народа. Все кажутся неестественно высокими, и Джоунси думает, что это похоже на похороны с точки зрения лежащего в гробу. И вспоминает рассказ Рэя Брэдбери, кажется, "Толпа", где люди, собирающиеся в местах происшествий - всегда одни и те же, - определяют судьбу потерпевших своими высказываниями. Если они ободряюще бормочут, что все не так уж худо и повезло, что машина успела в последнюю минуту свернуть, значит, обойдется. Если же в толпе толкуют, что "он совсем плох" или "не думаю, что он выкарабкается", - считайте себя покойником. Неизменно одни и те же личности. Одни и те же пустые, алчные лица. Праздные зеваки, обожающие смотреть на кровь и слушать стоны раненых.
     И как раз позади мистера Я-Лично-Ничего-Не-Сказал Джоунси видит Даддитса Кэвелла, одетого и вполне благополучного: то есть никаких усов из собачьего дерьма. Маккарти тоже здесь. Назовем его мистером Стою-И-Стучусь-У-Порога-Твоего, думает Джоунси. И еще кто-то. Серый человек. Только он вовсе не человек, не совсем, он инопланетянин, стоявший за ним, пока Джоунси сражался с дверью ванной. На лице, стертом, почти без черт, доминируют громадные черные глаза. Отвисшая вялыми мешками слоновья кожа стала понемножку натягиваться: старый мистер Инопланетянин-Позвони-Домой еще не поддался влиянию среды. Но поддастся. В конце концов эта атмосфера разъест его, как кислотой.
     Твоя голова взорвалась, пытается объяснить Джоунси серому человеку, но слова не идут с языка, даже рот не открывается. И все же мистер Инопланетянин-Позвони-Домой, похоже, слышит его, потому что чуть наклоняет серую голову.
     Он теряет сознание! - кричит кто-то, и прежде чем изображение снова перескакивает, Джоунси слышит, как мистер Что-Я-Наделал, тот тип, что сбил его и раскрошил бедро, как фарфоровую тарелочку в тире, говорит кому-то:
     Мне все твердят, что я похож на Лоренса Уэлка7.

Продолжение следует...


     1 Джимми Картер обратно к тексту
     2 "Пенни" - сеть магазинов, имеющих отделения "товары - почтой", славится высоким качеством товара по относительно низким ценам обратно к тексту
     3 Натти Бампо - герой пенталогии Фенимора Купера, следопыт и охотник обратно к тексту
     4 Mon ami - друг мой (фр.) обратно к тексту
     5 Песня Боба Дилана, известная в исполнении Джоан Балз обратно к тексту
     6 Q-E-D - что и требовалось доказать, от лат. "квод эрат демоистрапдум" обратно к тексту
     7 Лоренс Уэлк - дирижер эстрадного оркестра, выступавшего по ТВ в 50-80-х гг. обратно к тексту


Подпишитесь:

Рассылки Subscribe.Ru
Мировая литература


Ваши пожелания и предложения присылайте по адресу maxvech@mail.ru

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Адрес подписки
Отписаться

В избранное