Мировая литература
Информационный Канал Subscribe.Ru |
Мировая литература
Выпуск # 11 от 2003-07-17
Количество подписчиков: 2
Станислав ЛЕМ
ЧЕЛОВЕК С МАРСА
ЧЕЛОВЕК С МАРСА
4
И опять мы сидели под белым светом матовых ламп, напряженно слушая
инженера Финка, который разложил на столике кипы своих бумаг.
- Итак, я уже понял устройство двигательной системы нашей машины, сутью
которой является непосредственное использование напряжения, то есть
преобразование излучения во вращательное движение валиков. Мы не понимали,
почему так медленно и вроде бы неуклюже она перемещается, почему у нее нет
хватательного аппарата. Оказывается, возможности наших неловких
приспособлений, сконструированных по образу руки, значительно ниже, чем у
марсианского механизма. Дело в том, что щупальца, или змеевики, могут
испускать из своих концов, которые я назвал эмиттерами, энергию, способную
создавать тепловое, магнитное или электрическое поля. Одним словом, за
счет синхронизации собственных колебаний атомов и колебаний
соприкасающегося с ними вещества могут осуществляться такое притяжение и
такая фиксация, каких мы не получили бы даже при винтовом соединении.
Трагический конец Уайта, который находился во дворе в тот момент, когда
ареантроп вырвался из дома, был вызван его полным распылением на атомы. И
это объясняет тот факт, что он исчез совершенно неожиданно и от него не
осталось ничего. Относительно энергетических проявлений деятельности
машины мы уже хоть немного, но знаем. Хотя, подчеркиваю, далеко не все.
Беда в том, что у нас нет датчиков ощущений и физических приборов для
регистрации напряженности волн материи, а мне кажется, именно колебание
материи является основным фактором в функционировании некоторых элементов
конструкции аппарата. Это одна сторона дела. Что касается регистрации
воздействия внешнего мира на машину, и в первую очередь на ее живое ядро,
помещенное в груше, то об этом я могу, к сожалению, сказать очень мало,
перепоручив это доктору. Правда, у ареантропа есть устройства,
напоминающие упрощенную светочувствительную систему, есть какие-то
биметаллические соединения, служащие, возможно, для фиксации разности
температур, напряжений, внешнего давления, - но это только элементы. Пути
от них доходят до центральной трубы и там оканчиваются, не соединяясь ни с
чем. Труба эта заполнена чем-то вроде жидкости... но это, собственно,
никакая не жидкость. - Он поставил на стол небольшую стеклянную колбу. -
Вот проба этого вещества. Я могу о нем сказать только одно: по всей
вероятности, это органика... Впрочем, я слишком плохой химик, чтобы точно
определить состав. Во всяком случае, действие этой "жидкости"
поразительно. Впрочем, убедитесь сами. Никакие слова не в состоянии этого
описать.
Мы переглянулись, как бы подумав: сейчас начнутся чудеса.
- Смелее, доктор, - сказал Финк, - и, вынув пробку, поднес колбу ему к
носу. Доктор осторожно втянул воздух, лицо у него дрогнуло, он вдруг чуть
ли не вырвал сосуд из рук инженера, лихорадочно вдыхая.
Лицо у него сначала покраснело, потом побледнело, он упал в кресло и
прикрыл глаза.
- В чем дело, инженер?! - выкрикнул профессор. - Это не отрава?
Финк подошел к доктору, тот позволил ему взять колбочку и подать мне. Я
решил быть крайне осторожным и только чуть-чуть потянул носом.
Не знаю, что со мной случилось. Вначале я увидел невыразимо прекрасные,
туманные, медленно вращающиеся круги. Потом возникла мешанина резких и
мягких, но очень гармоничных цветных пятен. Все это сливалось в единую
палитру цвета, света и аромата. Аромат не был приятен, скорее наоборот,
как сказал бы я теперь, когда пишу эти строки и пытаюсь по памяти
воспроизвести его характер, но неприятность эта оказалась сладостной до
боли. Это было ощущение могучей и бурной жизни, приносящей наслаждение с
каждым ударом сердца, движением мускулов, вдохом, - и все было как бы
прикрыто шелковой вуалью. В то же время я прекрасно видел все, что
творится вокруг, мысли мои были ясными как никогда, все казалось таким
четким и цветным, словно я смотрел через какой-то волшебный прибор.
Кто-то, кажется инженер, попытался отнять у меня сосуд. Я лихорадочно
прижал его, как бы желая задержать, но почувствовал легкое недомогание и
отпустил.
Теперь я не удивляюсь... не удивляюсь уже ничему. Я увидел, как доктор,
скорчившись в кресле, плакал. И у меня слезы наворачивались на глаза -
таким страшным казалось возвращение в себя, в того себя, который минуту
назад был вполне удовлетворенным жизнью, нормальным человеком, а теперь
чувствовал себя несчастным, словно изгнанным из потерянного навсегда рая.
Я понимал, конечно, что это смешно, что я - старый, глупый мерин, трезво
мыслящий репортер, и все же спазм грусти и тоски стиснул мне горло.
Колба шла по кругу, даря каждому минуту нечеловеческого счастья и
горького человеческого разочарования.
Профессор отказался взять сосуд.
- Вероятно, какой-то наркотик, - сказал он. - Я не любитель травить
себя гашишем или опиумом.
- Отнюдь, профессор. Простите, что я перешел дорогу нашему биологу. -
Финк поставил на стол вынутую из портфеля баночку.
В ней сидели две лягушки, одна малюсенькая, худенькая, вторая -
ненормальной величины, как бы раздувшаяся.
- И что это за чудо с Марса? - ехидно прошипел доктор, стараясь
сохранять видимость спокойствия. Он, как и все мы, чувствовал неловкость
за ту грусть, которая охватила нас после того, как у нас отняли странную
жидкость.
- А то, что обе лягушки еще утром были головастиками. Только большой я
добавил в воду аквариума капельку этой жидкости, вот и все, - спокойно
закончил инженер.
Профессор сурово глядел на нас.
- Сдается мне, синьора Джедевани сильнее всех нас влечет к этой
чудотворной бутылочке, а? Так вот, напоминаю, мы здесь не какие-то люди с
улицы и даже не просто ученые, а земная делегация, в задачу которой входит
знакомство с пришельцем с Марса. Следует ли говорить, как должны вести
себя члены такой делегации?
Мы опустили глаза. Как ни говори, профессор был слишком резок. Ведь он
не испытал на себе пугающего и одновременно чудесного воздействия
жидкости.
Старик, казалось, читал наши мысли.
- И будь сия субстанция даже живой водой, я позволю себе напомнить, что
таковую называют aqua vitae, а это - шутливое наименование водки. По
окончании наших исследований каждый волен посвятить себя изучению ее
достоинств... Я никому запрещать не намерен.
Старик явно издевался, но я чувствовал, что он прав.
- Профессор, - сказал я, - никто ни в чем не повинен. Уверяю вас, все
будет хорошо, и позволю себе обещать это от лица всех присутствующих. Мы
прежде всего люди, и именно поэтому будем поступать так, как того требует
ситуация.
- Я этого ожидал, - сухо докончил профессор. - На будущее попрошу
воздержаться от подобных демонстраций, господин инженер, а сейчас хотелось
бы услышать, что скажет доктор.
Впоследствии инженер признался мне, что вся история с демонстрацией
центральной жидкости ареантропа имела целью показать профессору, что он
точно такой же "слабый человек", как и мы. Однако ловушка оказалась
слишком простой. Старик, правда, как я узнал позже, взял колбу к себе в
кабинет, но наверняка не для того, чтобы испытать минутное удовлетворение.
Уверен, что точно так же он позволил бы ужалить себя отвратительнейшему
насекомому, если б мог из этого извлечь какой-либо научный вывод. Просто
он боялся потерять самообладание, но был достаточно умен, чтобы не попасть
перед нами в смешное положение.
Доктор, который уже пришел в себя после странного эксперимента
(действие жидкости прекратилось очень быстро), встал и положил перед собой
стопку листов бумаги различной формы и размеров. У него была привычка
записывать результаты работы на манжетах, обрывках газет, использованных
промокашках, старых счетах, пренебрегая блокнотами веленевой бумаги,
которых всегда полно в лабораториях. Он признался мне, что белизна и
непорушенность бумаги приводит к разжижению мозгового вещества, а тем
самым ослабляет интеллект.
- Простите, к сожалению, я не могу ни удивить вас чем-то, ни
продемонстрировать нечто волшебное. - Он был явно зол на Финка за его
эксперимент. - Мое положение гораздо серьезнее, чем у предыдущего оратора,
и еще по двум причинам. Во-первых, гораздо легче вырвать тайну у мертвого
вещества, нежели у живого, а во-вторых, машина уже больше недели не
соприкасается с какими-либо внешними субстанциями, кроме ядовитого или, по
меньшей мере, вредного для ее живой части земного воздуха. Возможно, вам
покажется это преувеличенным очеловечиванием с моей стороны, но если перед
нами живая субстанция, а у меня есть все основания так считать, то ей для
поддержания основного обмена веществ необходимо пополнять убыль, принимая
химические компоненты извне. Это единственная возможность.
- Ошибаетесь, доктор, - прервал Джедевани. - Есть и еще одна. Не
исключено, что жизненная энергия попадать к живой части машины снаружи без
химических, как это сказать, соединений. Например, излучение либо волны,
выделяемые нейтронами, напрямую отдавать свою кинетическую энергию атомам
этой живой существо...
Доктор наклонил голову.
- Возможно, вы правы. Возможно, такое "питание" энергией имеет место.
Во всяком случае, в половине одиннадцатого плазма начала проявлять
вызывающие беспокойство признаки как бы "старения", "замирания функций".
Первым симптомом было ослабление токов...
- Говорите проще и короче, что произошло с плазмой? - Профессор
раздраженно глядел поверх очков на доктора, который, казалось, обиделся.
- Я еще не кончил. Мне результаты даются не так легко, как это можно
сделать, развинчивая шестеренки да болтики.
- Что еще такое? Уж не думаете ли вы учинить ссору?
Профессор покраснел как пион.
Доктор сдержался.
- Возможно, всему виной чертова жидкость... Во всяком случае, я здорово
струхнул, когда световая пульсация упала почти до нуля, токи тоже страшно
ослабли, я давал кислород, двуокись, но результат был почти незаметен. В
одиннадцать пятьдесят пять наступила стадия умирания, тогда я в отчаянии
взял и... задержал...
- Что вы, черт вас возьми, сделали?
- Ввел через отверстие в груше один кубик адреналина. Результат был
потрясающий! Все функции восстановились, и когда я через четверть часа
ушел...
Профессор встал.
- Но это могла быть временная ремиссия. С момента отключения груши от
конуса минуло двенадцать часов. Если плазма так чувствительна и не
получает необходимой для нее энергии...
- Быстрее, господа! В лабораторию! Финк, бутылочку с жидкостью, быстро!
Мы помчались к двери, словно ученики, подгоняемые громким голосом.
- Осторожнее, мой пиджак! - крикнул Джедевани, сопевший рядом со мной
и, казалось, пребывавший в жутком настроении. - Я знал, что так просто это
не кончится, что оно выкинет еще не один фортель.
- Кто "оно"?
- Ну, человек с Марса.
В лаборатории было тихо. Я первым подбежал к гальванометру, глянул в
оконце - темное!
- Черт, господин доктор, этого я от вас ну никак не ожидал... Он
уничтожен, он, похоже, мертв... Мы там сидим и болтаем, а здесь плазма
погибает. Ареантроп погибает, неужели вам не ясно? А вы препираетесь с
инженером, отстаивая свои никчемные мелкие амбиции.
Доктор, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
- Я... даю слово, когда я уходил, состояние плазмы было прекрасное,
ведь я же всю ночь здесь просидел...
- Тише! Инженер - жидкость!
Профессор Уиддлтон был, как говорится, в своей стихии. Молниеносно
вырвал у доктора шприц, набрал несколько капель загадочной жидкости и
сунул иглу в отверстие панциря. Шли секунды - поршень шприца дошел до
конца. Мы затаили дыхание.
Неожиданно в оконце еле заметно блеснуло, одновременно шевельнулась
стрелка гальванометра. Блеск повторился - по внутренности "пузыря"
разлилось слабое световое пульсирование.
- Слава Богу, - просиял профессор. - Ничего не поделаешь, придется
начинать сборку. - Он окинул нас взглядом. - Похоже, вы намерены создать
здесь этакую модель ученого мира в миниатюре. Сколько ученых, столько
точек зрения, теорий и так далее. Играем, значит, а ареантроп тем временем
подыхает. Этому надо положить конец, говорю вам. Подобные академические
дискуссии и доклады на полдня необходимо прекратить. Здесь надобно
действовать. Господин инженер, извольте-ка совместно с доктором собрать
машину, чтобы она могла принять необходимую ей для жизни энергию. Болтать
будем потом.
- Ну, ну, чтобы оно, стало быть, снова могло психовать, - бросил
Джедевани.
- А вы что, сюда загорать приехали? - С профессором шутки были плохи.
- Профессор, - отважился я заметить, - сможет ли инженер на сто
процентов поручиться, что овладеет излучением и сумеет его выключить в
любой момент?
- Думаю, да, разве что машина перестанет быть машиной, - бросил Финк
после недолгого раздумья.
- Что это значит?
- А то значит, что если он мыслит и, как я думаю, плазма является
реальным конструктором всей машины, то он сумеет сообразить, что
произошло, а снова овладев своим аппаратом, сможет реконструировать
устройство атомной трансформации. Вот тогда-то я не отвечаю ни за что.
- Похоже, вы умываете руки? - медленно проговорил профессор.
- Нет. Просто не дам никакой гарантии, но монтаж начну немедленно.
- Понятно. Убедительно прошу - приступайте.
Инженер с помощью доктора извлек грушу из штативов, осторожно взял ее в
руки и вышел. Мы еще некоторое время оставались в лаборатории.
- Что будем делать, профессор? - спросил я.
- Поместим конус в камеру с марсианской атмосферой и попытаемся
втолковать ему, что мы не враги, то есть станем воздействовать на него уже
не газовыми снарядами, а мыслью, - профессор говорил медленно, явно
раздумывая.
- А не возвращаемся ли мы к исходному пункту? - заметил я. - Сведения,
которыми мы располагаем о его конструкции, весьма туманны, не говоря уж о
самой плазме, об этом "центральном мозге"...
- Мозге? Прекрасное определение, - профессор, казалось, пришел в
восторг. - Есть идея, - воскликнул он и выбежал из лаборатории. Фрэйзер
пошел следом.
Маленький синьор Джедевани остался со мной. Тщательно протер лоб
платком, оглянулся и сказал:
- Я чувствовал, что это кончит себя скверно. Четыре года я стоял у
циклотрона с тремя миллионами вольт, но это была игра. Что тут творит, что
тут творит! - и с этими словами отчаяния он вышел.
Я пошел наверх, раздумывая над словами профессора. Неужели он наконец
нашел ключ к взаимопониманию с марсианином? Поверить в это было трудно. В
малом монтажном зале, куда я заглянул по пути, стоял Линдсей с
профессором. Профессор быстро устанавливал какие-то аппараты, среди
которых я узнал большой динатронный усилитель и каскад усилителей высокой
частоты.
В центре зала стоял большой стул, что-то вроде электрического - так мне
показалось в первый момент, поскольку на верхней части спинки размещалось
нечто вроде металлического чепчика, к которому были подведены кабели.
- Включайте поскорее аккумуляторы, - сказал профессор, - и давайте сюда
катодный осциллограф, на площадку. Позвоните Бэрку, пусть поможет, - и,
обращаясь ко мне, заметил, - знаете, что я надумал? Это фантастический
проект, но что нам поможет еще, как не фантазия? Понимаете, я хочу уловить
электрические токи, которые вырабатывает кора головного мозга одного из
нас, усилить их в несколько миллионов раз и послать на электроды
рентгеновской трубки. В зависимости от напряжения, сила рентгеновских
лучей будет изменяться. Этим, регулируемым токами нашего мозга, излучением
я стану воздействовать на ареантропа.
Вошел Бэрк. Они с инженером принялись монтировать части аппаратуры.
Профессор велел мне сесть на стул, наложил на голову медный обруч и
подключил несколько контактов.
Послышался низкий гул. Профессор возился с аппаратурой, не переставая
говорить:
- Вы понимаете, что я имею в виду? Наша речь, наши жесты и так далее
непонятны пришельцу с Марса. Но быть может, характер его психических
процессов в самом центре, в его мозгу, более близок нам. Я намерен,
отбросив окольные пути, воздействовать биотоками наших мозгов на его мозг.
Тем временем лампы усилителей накалились до бледно-розового цвета.
Гудение усилилось. Я почувствовал, как у меня на голове стягивают ремнем
металлическую каску.
- Не волнуйтесь, сидите спокойно, - дошел до меня голос профессора. -
Ничего не случится, глядите на экран.
Большая, похожая на стеклянный цилиндр с конически расширяющимся
основанием труба катодного осциллографа лежала на двух эбонитовых стойках.
Я увидел, как на ее бледно-желтоватой флюоресцирующей поверхности
появились медленно извивающиеся светлые линии.
- Это биотоки вашего мозга. Попробуйте мысленно перемножить тридцать на
восемнадцать.
Теперь световые зигзаги на экране заструились быстрее.
- Прекрасно, аппарат действует идеально.
Гудение резко оборвалось, я почувствовал, что инженер ослабил ремень и
снял у меня с головы "чепец".
- Пожалуйста, спуститесь, а мы подадим через вентиляционную шахту
кабель осциллографа, там вы его примете из выходного отверстия и дождетесь
меня, - сказал Линдсей.
Я по лестнице сбежал на первый этаж. В большом монтажном зале гудел
электромотор, небольшой тельфер поднимал безжизненное тело марсианской
машины с ее ложа и переносил в центр зала. Инженер шел под ней и подавал
знаки доктору, который управлял перемещением с пульта. Я нашел выход
вентиляционной шахты и вскоре увидел, как оттуда высовывается черный конец
кабеля. Я легонько потянул за него и стал ждать. Через минуту появился
Линдсей с большой рентгеновской трубкой. Укрепив кабель на стенном
изоляторе, он начал устанавливать необходимые приборы.
- Газовые гранаты готовы, - сказал он и, обращаясь к Джедевани,
стоявшему рядом, добавил: - Не думайте, что мне жизнь не мила... А теперь
так: дадим ему ток на десять секунд и будем повторять это до тех пор, пока
он не дрогнет. Тогда выключим ожививший его ток и подвергнем его мозг или
рецептор, а еще лучше - все сразу действию рентгеновских лучей. Один из
нас будет сидеть наверху и медленно, спокойно думать, мыслить, но не
словами - это ничего не даст, - а образами. Картинки, которые надо вызвать
в воображении, я уже набросал. Потом опять дадим ему "бодрящий" ток,
посмотрим, реагирует ли он, и так будем повторять до получения результата.
- И как долго? - спросил Джедевани.
- До утра, если потребуется, - нервно бросил профессор.
Я взглянул на часы - было семь вечера.
- Макмур, вы - человек уравновешенный, здравомыслящий, - профессор
быстро взглянул на итальянца, но тот и не думал обижаться. - Пойдемте
наверх. На листке, что лежит у меня на столе, найдете картинки, о которых
сказал инженер. Мыслить надо медленно, каждый образ представлять себе не
меньше двадцати секунд. Начнете после красного сигнала, по зеленому -
прекратите. Если что-нибудь получится, вы станете первым человеком на
Земле, переговорившим с обитателем Марса. Ну, дай Бог счастья и вам и нам.
Жаль, что одного инженера у нас черти взяли, а он бы пригодился. Ну да
ничего, Фрэйзер тоже хороший физик. Господин Фрэйзер, пойдете с Макмуром и
подключите все, что необходимо для записи и передачи биотоков мозга через
усилители. Не отнимайте телефонной трубки от уха: если я позвоню, то в
зависимости от указаний будете либо увеличивать, либо уменьшать ток,
подаваемый отсюда, снизу.
Кончив, профессор обратился к Линдсею.
Я оправился с Фрэйзером наверх. В малом монтажном зале сел на стул,
Фрэйзер надел мне на голову металлический колпак и дал в руки листок, на
котором было написано несколько фраз, и пачку пронумерованных фотографий.
Вначале мне предстояло внимательно рассматривать карту Марса, "активно
смотреть, а не просто пялиться, как баран на новые ворота", - написал
профессор под фотографией своим ужасно неразборчивым почерком. Потом -
фотографию Земли. Затем - карту Америки, далее - района, в котором мы
находились, и при этом я должен был "испытывать положительные эмоции без
примеси страха или ненависти".
Хорош старичок. Я уже чувствовал раздражение от его наставлений.
Следующая фотография изображала всех нас (кроме меня) на платформе у
телескопа. Здесь опять следовало подумать о Марсе, "но образно, не
словами", - записал на полях профессор. Наконец была фотография снаряда,
снимки района его падения и самого марсианина, при интенсивном
рассмотрении которых, выполняя указание профессора, я должен был пребывать
в хорошем настроении и дружеском расположении к нашему гостю. Признаюсь,
первое, что мне пришло в голову после ознакомления с профессорской
писаниной, было пожелание, чтоб удар хватил это механическое чудовище,
которое уже прикончило нескольких человек, но я взял себя в руки.
Неожиданно звякнул телефон - звонил профессор. Он сообщал наверх, что они
начинают раздражать ареантропа напряжением в три миллиона вольт, и
предупреждал нас, чтобы мы были готовы мгновенно включиться по их сигналу.
Я выпрямился на стуле и ждал. Спустя секунду почувствовал, как пол слегка
завибрировал.
- Электризуют нашего марсианина, - бросил Фрэйзер. - Электризуют!
Изумительная штука - три миллиона вольт! По мне тоже прошла дрожь.
Оп-ля! - надо быть в хорошем настроении. Я принялся думать о Шотландии, о
лесистых горах, о добрых старых временах, о миллионных тиражах газет с
моими сенсационными репортажами.
Мысль мою прервал звонок.
- Что? Как? - кричал в трубку Фрэйзер. - Громче! Ничего не слышу!
Даже я слышал на расстоянии в несколько шагов, что трубка аж хрипит от
гула, - и ничего странного: все генераторы работали в полную силу, чтобы
дать нужные миллионы.
Фрэйзер бросил трубку.
- После третьего включения он дрогнул, пошевелился. Профессор велел
сказать, чтобы вы подготовились.
Тем временем Финк опустил марсианина на пол, установил на площадке в
нормальном положении и теперь был занят тем, что размещал проволочки груши
с плазмой в их гнездах. Потом закрыл верхнее отверстие колпаком и
попытался расшевелить сердце - или гироскоп - через просверленное нами
отверстие.
- Осторожней, инженер! - крикнул я.
- Не бойтесь, у него сейчас нет устройства для трансформации атомной
энергии, и пока мы не дадим ему из нашей сети трех миллионов вольт, он
безопасен, как пень.
Финк сунул руку в отверстие и принялся там шевелить. Послышалось уже
знакомое чавканье, инженер вдруг охнул, побледнел и опустился на дрожащий
пол.
- Чтоб тебя! - взревел я, бросаясь к Финку, но тут почувствовал
сильнейший удар в руку и отлетел к стене. Уже бежал Линдсей в красных
резиновых перчатках и оттаскивал потерявшего сознание Финка в сторону. Я
поднял его на руки, хоть ноги у меня дрожали, а пальцы правой руки горели
огнем, и положил на стол. Доктор молча вынул из кармашка футляр, быстро и
ловко сделал укол, пощупал пульс, потом пересчитал глазами ампулы,
посмотрел на меня, как бы говоря: вот, видишь? - и начал массировать
инженеру область сердца.
Тем временем внутренний телефон звонил так, словно вознамерился
спрыгнуть со стены, но в суматохе о нем все забыли. Только теперь к нему
подошел Линдсей и кратко сообщил профессору о случившемся.
- Может, лучше отнести его наверх? - спросил я доктора, указывая
глазами на Финка. - Если здесь что-нибудь случится, он может пострадать
больше всех.
Доктор кивнул. Я взял Финка на руки и отнес в мою спальню. По пути
столкнулся с профессором. Он ничего не сказал, только взглянул на меня
так, что у меня мурашки прошли по спине, и побежал к лифту.
Я посидел несколько минут около Финка, но, видя, что он дышит
равномерно, решил спуститься вниз и вышел, прикрыв его как следует
одеялом.
В монтажном зале во всю командовал Уиддлтон.
Его непрекращающиеся окрики и указания начали меня раздражать. Чтобы
сохранить хорошее настроение, я принялся потихоньку повторять известный
английский стишок: "У нашей Мэри есть баран, собаки он верней. В грозу, и
в бурю, и в туман баран бредет за ней". Когда стишок кончился, я стал
проговаривать его с конца, но тут раздался резкий тройной звонок и красная
лампочка загорелась у меня перед лицом.
- Внимание! - прозвучал громкий голос фрэйзера. - Макмур, думайте
медленно и спокойно, включаю ток!
Я начал копаться в глубинах памяти, интенсивно выискивая в ней
телескопные карты Марса, вспоминая каналы, пустыни. За спиной послышался
звонок - я не обращал на него внимания. Одну за другой просматривал
фотографии, то прикрывал глаза, воспроизводя их в памяти по возможности
точно, то снова переходил от снимка к снимку. Теперь мне следовало
"обрести хорошее настроение и преисполниться дружелюбия". Я представил
себе Землю с Америкой во все полушарие, связанную широкой лентой с Марсом,
а на этой ленте было написано... Стоп! Слова не нужны.
В этот момент красный свет погас. Фрэйзер выключил усилитель и подбежал
к телефону. Поскольку он, похоже, забыл обо мне, я сам освободился от
чепца и взглянул на него. Он держал трубку около уха и ждал.
Медленно бежали секунды.
- Ну, что там? - спросил я.
Фрэйзер отрицательно покрутил головой. Я встал, Фрэйзер несколько раз
нажал на рычаг телефона, крикнул: "Алло! Алло!" - и продолжал ждать.
Я не выдержал.
- Бегу вниз! Бог знает, что там творится! - и не успел он рта раскрыть,
как меня уже в комнате не было. Не в силах спокойно ждать лифта, я
буквально слетел на первый этаж, перескакивая через четыре ступеньки. У
входа в монтажный зал меня оглушил гул моторов. Я отворил дверь - и замер.
В фиолетовом свете искусственной молнии я увидел, что черный
приземистый конус... жил. Он медленно раскачивался на месте, а его
щупальца спокойно, неторопливо шевелились, будто проделывали гипнотические
пассы. Воздух был заполнен дьявольским ревом и треском.
Группка мужчин столпилась у распределительного щита. Высокий Линдсей с
покрытым потом лицом, в кожаном фартуке, держал руку на рубильнике. Около
него стоял профессор, а за ним и немного позади, синьор Джедевани. Я
прикрыл двери. Не знаю, заметил ли меня марсианин, во всяком случае, он
выставил щупальца в стороны и несколько секунд держал их горизонтально.
Потом вдруг два из них подтянул к себе, и тут я увидел проскакивающие
между их концами искры. Затем он снова раздвинул щупальца в стороны и
немного вверх и закрутил ими в воздухе, как бы описывая конусы. Неужели он
хотел что-то выразить таким образом? Марсианин неустанно повторял
движения, словно машина. Но ведь он и есть машина, промелькнуло у меня в
голове.
Он то опускал щупальца, то снова поднимал их и выписывал горизонтальные
круги, причем иногда так быстро, что становились видны как бы два размытых
цилиндра. Профессор вдруг отделился от группы и вышел в боковую дверь. Я
стоял, словно прикованный к полу, глядя широко раскрытыми глазами.
Марсианин повторял свои движения, все убыстряя темп. Снова соединил два
щупальца, развел и пропустил через просвет между ними несколько слабо
потрескивающих искр.
В этот момент появился профессор. Маленький, темный, сутуловатый, он
быстро шел, неся что-то в вытянутых руках. И вышел прямо на середину зала
- неужто собрался покончить жизнь самоубийством? Я прыгнул, чтобы его
задержать. Но он наклонился и покатил по полу два металлических цилиндра.
Один из них катился, подскакивая на неровностях пола. Я их узнал - это
были цилиндры из снаряда. Я видел их вчера, в одном был уже "записанный"
порошок, в другом - механизм для фиксирования мыслей.
Теперь профессор стоял в пяти шагах от черного монстра. Щупальца
перестали кружиться, опустились, и оба цилиндра прилипли к ним, как бы
притянутые магнитом. Конус замер - щупальца поднялись, и в верхней части
колпака открылся клапан, а может, образовалось отверстие в монолитном
металле - не знаю, но оба цилиндра вдруг исчезли, да так быстро, что я
только и успел моргнуть. Не прошло и секунды, как они опять оказались
снаружи, были опущены на пол и катились к профессору.
Выглядело это прямо-таки забавно: группка сбившихся у стены людей и
металлический конус, который, казалось, играет в кегли.
По знаку профессора Линдсей выключил ток. В голове у меня зашумело от
неожиданно наступившей тишины. Профессор жадно схватил оба цилиндра,
подбежал к столу, на котором лежали листы бумаги, и начал раскручивать
первый из них. Мелкий порошок высыпался на бумагу. Несколько движений - и
на белой поверхности возникла четкая карта Марса, а рядом - Земля. Их
связывала широкая лента.
Я раскрыл рот.
- Но ведь именно это я и представил в мыслях! - вылетело у меня. Никто
не ответил. Порошок под рисунком собрался в несколько малюсеньких значков,
похожих на ноты. Профессор уже раскручивал второй цилиндр и высыпал
содержимое на другой лист - глаза у нас прямо-таки вылезали из орбит.
На белом листе возник треугольник, окруженный венком таинственных
знаков, - они больше походили на цифры, чем на буквы, - а рядом
вырисовывались нечеткие контуры. Я присмотрелся внимательнее. Ну, конечно
- наша лаборатория, начерченная очень странным образом, без
пространственной перспективы, совершенно плоско, как бы в геометрической
проекции. В центре - два столба и шары разрядника, но тонкий зигзаг,
обозначавший искру, был перечеркнут параллельными штрихами.
- Не означает ли это, что он не хочет, чтобы мы его щекотали током? -
первым прервал тишину инженер, всматриваясь в рисунок.
- Мне кажется, он требует вернуть ему аппаратуру для атомного
преобразования и, добавлю, он чрезвычайно любезен. Не уверен, что я на его
месте вел бы себя так сдержанно после подобной вивисекции... При его-то
возможностях. - Профессор просто излучал восторг. Каждая морщинка на его
давно не бритом лице источала удовлетворение, даже искорки в очках,
казалось, весело подмигивают. Он похлопал нас по плечам, установил штатив
подготовленного заранее фотоаппарата и запечатлел рисунки, а затем
осторожно ссыпал порошок в цилиндрики. Мы дышали тяжело, как после долгого
бега. - Думаю, на сегодня довольно, - сказал профессор. - Уже одиннадцатый
час, а мы не спали почти две ночи.
- Хорошо, а что делать с ним? - спросил я.
- И верно, как быть с ареантропом? - сказал профессор. - Скверное дело,
он ведь не лабораторная морская свинка.
- Думаете, он обидится, если его на ночь посадить в стальную камеру? -
скептически бросил доктор.
- Вы-то уж наверняка б не обиделись, - ответил профессор. - Ну, начало
положено, во всяком случае, он уже знает, что мы не абсолютные дикари.
Значит, Бог с ним, пусть сидит здесь.
- Я бы все же вынул из него центральную грушу, - сказал доктор, а
осторожный синьор Джедевани сразу же поддержал его.
- Ну, конечно, чтобы спать спокойно, да? - ехидно спросил старик. -
Ничего не выйдет, милейший синьор, разве что вы просидите здесь всю ночь,
наблюдая, пульсирует ли в оконце нормальная жизнь, иначе придется сделать
ему укол и вложить "пузырь" обратно в конус.
- Простите, - вмешался я, - но если нет тока, то он лишен энергии: ведь
инженер Финк полностью демонтировал его собственную энергетическую атомную
установку.
- Верно, демонтировал, но тогда скажите, почему Финк сейчас не здесь, с
нами, а валяется наверху, без чувств? - иронично спросил профессор. -
Откуда вы знаете, что именно он демонтировал, а чего нет? Ясно, что
загадочная для нас жидкость нашему гостю невероятно нужна, может быть,
абсолютно необходима. Поэтому пусть она в нем сидит, а мы пойдем баиньки,
- говоря это, он подошел к мраморной доске распределительного щита и
принялся выключать дуговые лампы.
- Но он может неожиданно, ночью... - начал, заикаясь, синьор Джедевани.
- Так шепните ему на ушко, чтобы вел себя прилично, - сказал неумолимый
профессор и продолжал выключать лампы. Нам не оставалось ничего иного, как
покинуть зал. Когда мы собрались у лифта, профессор сказал: - Неплохо бы
поужинать, господа, а?
- Верно, - в один голос отозвались мы.
- Ну, так сейчас организуем лукуллов пир, только я на минуточку загляну
к бедняге Финку. И позовите, пожалуйста, Фрэйзера. Пусть Бэрк приготовит
все в столовой.
Кабина лифта остановилась, мы вышли в коридор. Инженер Финк спал
горячечным беспокойным сном. Доктор проверил его пульс, сделал укол
успокоительного и велел всем выйти.
В столовой горели свечи - идея профессора. Их оранжево-желтый, мягкий
неверный свет отлично успокаивал нервы.
На стол подавал Бэрк - впрочем, все блюда были из банок, подогретые на
электроплитке, так что отсутствие повара не ощущалось. После ужина
профессор принялся катать хлебные шарики по столу.
- Господа, - сказал он, - наконец-то мы сделали шаг вперед. Возможно,
марсианин отреагировал на наши рентгеновские депеши подобным же
излучением. Я предпочитал этого не записывать, хотя мог бы установить в
зале несколько чувствительных счетчиков Гейгера с автоматическими
регистраторами. Просто запись в любом случае оказалась бы нам непонятна:
ведь мы не умеем прочесть даже сигналы собственного электроэнцефалографа,
что же говорить об электрическом языке марсиан. Опыт удался, мы сможем
общаться изображениями, картинками, постараемся научить его каким-нибудь
знакам, может быть, рисуночному алфавиту, а возможно, и он нас научит
чему-нибудь новому, чтобы облегчить контакт. Во всяком случае, хочу
надеяться, что самое худшее позади. Незачем ухмыляться, доктор, так хитро
и иронически. Дай Бог, чтобы это предсказание сбылось. Может быть, у вас,
коллеги, есть какие-нибудь предложения?
- По-моему, - сказал я, - ясно одно: его живая субстанция близка нашему
мозгу, если судить по функционированию, а не строению. Видимо, он
воспринимает только суть, истоки явлений, а не их побочные, внешние
проявления: голос, свет для него не так важны, как энергетические
изменения характера излучения, перепад потенциалов. С другой стороны,
количество "картин", которые можно ему таким способом передать, достаточно
ограничено. И мне кажется, для передачи пригодны только конкретные
понятия, но не хорошие, добрые, дружеские настроения, о которых,
инструктируя меня, писал профессор...
Окончание следует...
Содержание предыдущих выпусков рассылки:
|
|
|
|
|
|
Подпишитесь:
Ваши пожелания и предложения по содержанию и оформлению последующих выпусков рассылки присылайте по адресу: maxvech@mail.ru
http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
В избранное | ||