Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Литературное чтиво

  Все выпуски  

Мировая литература


Информационный Канал Subscribe.Ru


Мировая литература


Выпуск # 11 от 2003-07-17


Количество подписчиков: 2


Станислав ЛЕМ

ЧЕЛОВЕК С МАРСА

4

     И опять мы сидели под белым светом матовых ламп, напряженно слушая инженера Финка, который разложил на столике кипы своих бумаг.
     - Итак, я уже понял устройство двигательной системы нашей машины, сутью которой является непосредственное использование напряжения, то есть преобразование излучения во вращательное движение валиков. Мы не понимали, почему так медленно и вроде бы неуклюже она перемещается, почему у нее нет хватательного аппарата. Оказывается, возможности наших неловких приспособлений, сконструированных по образу руки, значительно ниже, чем у марсианского механизма. Дело в том, что щупальца, или змеевики, могут испускать из своих концов, которые я назвал эмиттерами, энергию, способную создавать тепловое, магнитное или электрическое поля. Одним словом, за счет синхронизации собственных колебаний атомов и колебаний соприкасающегося с ними вещества могут осуществляться такое притяжение и такая фиксация, каких мы не получили бы даже при винтовом соединении. Трагический конец Уайта, который находился во дворе в тот момент, когда ареантроп вырвался из дома, был вызван его полным распылением на атомы. И это объясняет тот факт, что он исчез совершенно неожиданно и от него не осталось ничего. Относительно энергетических проявлений деятельности машины мы уже хоть немного, но знаем. Хотя, подчеркиваю, далеко не все. Беда в том, что у нас нет датчиков ощущений и физических приборов для регистрации напряженности волн материи, а мне кажется, именно колебание материи является основным фактором в функционировании некоторых элементов конструкции аппарата. Это одна сторона дела. Что касается регистрации воздействия внешнего мира на машину, и в первую очередь на ее живое ядро, помещенное в груше, то об этом я могу, к сожалению, сказать очень мало, перепоручив это доктору. Правда, у ареантропа есть устройства, напоминающие упрощенную светочувствительную систему, есть какие-то биметаллические соединения, служащие, возможно, для фиксации разности температур, напряжений, внешнего давления, - но это только элементы. Пути от них доходят до центральной трубы и там оканчиваются, не соединяясь ни с чем. Труба эта заполнена чем-то вроде жидкости... но это, собственно, никакая не жидкость. - Он поставил на стол небольшую стеклянную колбу. - Вот проба этого вещества. Я могу о нем сказать только одно: по всей вероятности, это органика... Впрочем, я слишком плохой химик, чтобы точно определить состав. Во всяком случае, действие этой "жидкости" поразительно. Впрочем, убедитесь сами. Никакие слова не в состоянии этого описать.
     Мы переглянулись, как бы подумав: сейчас начнутся чудеса.
     - Смелее, доктор, - сказал Финк, - и, вынув пробку, поднес колбу ему к носу. Доктор осторожно втянул воздух, лицо у него дрогнуло, он вдруг чуть ли не вырвал сосуд из рук инженера, лихорадочно вдыхая.
     Лицо у него сначала покраснело, потом побледнело, он упал в кресло и прикрыл глаза.
     - В чем дело, инженер?! - выкрикнул профессор. - Это не отрава?
     Финк подошел к доктору, тот позволил ему взять колбочку и подать мне. Я решил быть крайне осторожным и только чуть-чуть потянул носом.
     Не знаю, что со мной случилось. Вначале я увидел невыразимо прекрасные, туманные, медленно вращающиеся круги. Потом возникла мешанина резких и мягких, но очень гармоничных цветных пятен. Все это сливалось в единую палитру цвета, света и аромата. Аромат не был приятен, скорее наоборот, как сказал бы я теперь, когда пишу эти строки и пытаюсь по памяти воспроизвести его характер, но неприятность эта оказалась сладостной до боли. Это было ощущение могучей и бурной жизни, приносящей наслаждение с каждым ударом сердца, движением мускулов, вдохом, - и все было как бы прикрыто шелковой вуалью. В то же время я прекрасно видел все, что творится вокруг, мысли мои были ясными как никогда, все казалось таким четким и цветным, словно я смотрел через какой-то волшебный прибор. Кто-то, кажется инженер, попытался отнять у меня сосуд. Я лихорадочно прижал его, как бы желая задержать, но почувствовал легкое недомогание и отпустил.
     Теперь я не удивляюсь... не удивляюсь уже ничему. Я увидел, как доктор, скорчившись в кресле, плакал. И у меня слезы наворачивались на глаза - таким страшным казалось возвращение в себя, в того себя, который минуту назад был вполне удовлетворенным жизнью, нормальным человеком, а теперь чувствовал себя несчастным, словно изгнанным из потерянного навсегда рая. Я понимал, конечно, что это смешно, что я - старый, глупый мерин, трезво мыслящий репортер, и все же спазм грусти и тоски стиснул мне горло.
     Колба шла по кругу, даря каждому минуту нечеловеческого счастья и горького человеческого разочарования.
     Профессор отказался взять сосуд.
     - Вероятно, какой-то наркотик, - сказал он. - Я не любитель травить себя гашишем или опиумом.
     - Отнюдь, профессор. Простите, что я перешел дорогу нашему биологу. - Финк поставил на стол вынутую из портфеля баночку.
     В ней сидели две лягушки, одна малюсенькая, худенькая, вторая - ненормальной величины, как бы раздувшаяся.
     - И что это за чудо с Марса? - ехидно прошипел доктор, стараясь сохранять видимость спокойствия. Он, как и все мы, чувствовал неловкость за ту грусть, которая охватила нас после того, как у нас отняли странную жидкость.
     - А то, что обе лягушки еще утром были головастиками. Только большой я добавил в воду аквариума капельку этой жидкости, вот и все, - спокойно закончил инженер.
     Профессор сурово глядел на нас.
     - Сдается мне, синьора Джедевани сильнее всех нас влечет к этой чудотворной бутылочке, а? Так вот, напоминаю, мы здесь не какие-то люди с улицы и даже не просто ученые, а земная делегация, в задачу которой входит знакомство с пришельцем с Марса. Следует ли говорить, как должны вести себя члены такой делегации?
     Мы опустили глаза. Как ни говори, профессор был слишком резок. Ведь он не испытал на себе пугающего и одновременно чудесного воздействия жидкости.
     Старик, казалось, читал наши мысли.
     - И будь сия субстанция даже живой водой, я позволю себе напомнить, что таковую называют aqua vitae, а это - шутливое наименование водки. По окончании наших исследований каждый волен посвятить себя изучению ее достоинств... Я никому запрещать не намерен.
     Старик явно издевался, но я чувствовал, что он прав.
     - Профессор, - сказал я, - никто ни в чем не повинен. Уверяю вас, все будет хорошо, и позволю себе обещать это от лица всех присутствующих. Мы прежде всего люди, и именно поэтому будем поступать так, как того требует ситуация.
     - Я этого ожидал, - сухо докончил профессор. - На будущее попрошу воздержаться от подобных демонстраций, господин инженер, а сейчас хотелось бы услышать, что скажет доктор.
     Впоследствии инженер признался мне, что вся история с демонстрацией центральной жидкости ареантропа имела целью показать профессору, что он точно такой же "слабый человек", как и мы. Однако ловушка оказалась слишком простой. Старик, правда, как я узнал позже, взял колбу к себе в кабинет, но наверняка не для того, чтобы испытать минутное удовлетворение. Уверен, что точно так же он позволил бы ужалить себя отвратительнейшему насекомому, если б мог из этого извлечь какой-либо научный вывод. Просто он боялся потерять самообладание, но был достаточно умен, чтобы не попасть перед нами в смешное положение.
     Доктор, который уже пришел в себя после странного эксперимента (действие жидкости прекратилось очень быстро), встал и положил перед собой стопку листов бумаги различной формы и размеров. У него была привычка записывать результаты работы на манжетах, обрывках газет, использованных промокашках, старых счетах, пренебрегая блокнотами веленевой бумаги, которых всегда полно в лабораториях. Он признался мне, что белизна и непорушенность бумаги приводит к разжижению мозгового вещества, а тем самым ослабляет интеллект.
     - Простите, к сожалению, я не могу ни удивить вас чем-то, ни продемонстрировать нечто волшебное. - Он был явно зол на Финка за его эксперимент. - Мое положение гораздо серьезнее, чем у предыдущего оратора, и еще по двум причинам. Во-первых, гораздо легче вырвать тайну у мертвого вещества, нежели у живого, а во-вторых, машина уже больше недели не соприкасается с какими-либо внешними субстанциями, кроме ядовитого или, по меньшей мере, вредного для ее живой части земного воздуха. Возможно, вам покажется это преувеличенным очеловечиванием с моей стороны, но если перед нами живая субстанция, а у меня есть все основания так считать, то ей для поддержания основного обмена веществ необходимо пополнять убыль, принимая химические компоненты извне. Это единственная возможность.
     - Ошибаетесь, доктор, - прервал Джедевани. - Есть и еще одна. Не исключено, что жизненная энергия попадать к живой части машины снаружи без химических, как это сказать, соединений. Например, излучение либо волны, выделяемые нейтронами, напрямую отдавать свою кинетическую энергию атомам этой живой существо...
     Доктор наклонил голову.
     - Возможно, вы правы. Возможно, такое "питание" энергией имеет место. Во всяком случае, в половине одиннадцатого плазма начала проявлять вызывающие беспокойство признаки как бы "старения", "замирания функций". Первым симптомом было ослабление токов...
     - Говорите проще и короче, что произошло с плазмой? - Профессор раздраженно глядел поверх очков на доктора, который, казалось, обиделся.
     - Я еще не кончил. Мне результаты даются не так легко, как это можно сделать, развинчивая шестеренки да болтики.
     - Что еще такое? Уж не думаете ли вы учинить ссору?
     Профессор покраснел как пион.
     Доктор сдержался.
     - Возможно, всему виной чертова жидкость... Во всяком случае, я здорово струхнул, когда световая пульсация упала почти до нуля, токи тоже страшно ослабли, я давал кислород, двуокись, но результат был почти незаметен. В одиннадцать пятьдесят пять наступила стадия умирания, тогда я в отчаянии взял и... задержал...
     - Что вы, черт вас возьми, сделали?
     - Ввел через отверстие в груше один кубик адреналина. Результат был потрясающий! Все функции восстановились, и когда я через четверть часа ушел...
     Профессор встал.
     - Но это могла быть временная ремиссия. С момента отключения груши от конуса минуло двенадцать часов. Если плазма так чувствительна и не получает необходимой для нее энергии...
     - Быстрее, господа! В лабораторию! Финк, бутылочку с жидкостью, быстро!
     Мы помчались к двери, словно ученики, подгоняемые громким голосом.
     - Осторожнее, мой пиджак! - крикнул Джедевани, сопевший рядом со мной и, казалось, пребывавший в жутком настроении. - Я знал, что так просто это не кончится, что оно выкинет еще не один фортель.
     - Кто "оно"?
     - Ну, человек с Марса.
     В лаборатории было тихо. Я первым подбежал к гальванометру, глянул в оконце - темное!
     - Черт, господин доктор, этого я от вас ну никак не ожидал... Он уничтожен, он, похоже, мертв... Мы там сидим и болтаем, а здесь плазма погибает. Ареантроп погибает, неужели вам не ясно? А вы препираетесь с инженером, отстаивая свои никчемные мелкие амбиции.
     Доктор, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
     - Я... даю слово, когда я уходил, состояние плазмы было прекрасное, ведь я же всю ночь здесь просидел...
     - Тише! Инженер - жидкость!
     Профессор Уиддлтон был, как говорится, в своей стихии. Молниеносно вырвал у доктора шприц, набрал несколько капель загадочной жидкости и сунул иглу в отверстие панциря. Шли секунды - поршень шприца дошел до конца. Мы затаили дыхание.
     Неожиданно в оконце еле заметно блеснуло, одновременно шевельнулась стрелка гальванометра. Блеск повторился - по внутренности "пузыря" разлилось слабое световое пульсирование.
     - Слава Богу, - просиял профессор. - Ничего не поделаешь, придется начинать сборку. - Он окинул нас взглядом. - Похоже, вы намерены создать здесь этакую модель ученого мира в миниатюре. Сколько ученых, столько точек зрения, теорий и так далее. Играем, значит, а ареантроп тем временем подыхает. Этому надо положить конец, говорю вам. Подобные академические дискуссии и доклады на полдня необходимо прекратить. Здесь надобно действовать. Господин инженер, извольте-ка совместно с доктором собрать машину, чтобы она могла принять необходимую ей для жизни энергию. Болтать будем потом.
     - Ну, ну, чтобы оно, стало быть, снова могло психовать, - бросил Джедевани.
     - А вы что, сюда загорать приехали? - С профессором шутки были плохи.
     - Профессор, - отважился я заметить, - сможет ли инженер на сто процентов поручиться, что овладеет излучением и сумеет его выключить в любой момент?
     - Думаю, да, разве что машина перестанет быть машиной, - бросил Финк после недолгого раздумья.
     - Что это значит?
     - А то значит, что если он мыслит и, как я думаю, плазма является реальным конструктором всей машины, то он сумеет сообразить, что произошло, а снова овладев своим аппаратом, сможет реконструировать устройство атомной трансформации. Вот тогда-то я не отвечаю ни за что.
     - Похоже, вы умываете руки? - медленно проговорил профессор.
     - Нет. Просто не дам никакой гарантии, но монтаж начну немедленно.
     - Понятно. Убедительно прошу - приступайте.
     Инженер с помощью доктора извлек грушу из штативов, осторожно взял ее в руки и вышел. Мы еще некоторое время оставались в лаборатории.
     - Что будем делать, профессор? - спросил я.
     - Поместим конус в камеру с марсианской атмосферой и попытаемся втолковать ему, что мы не враги, то есть станем воздействовать на него уже не газовыми снарядами, а мыслью, - профессор говорил медленно, явно раздумывая.
     - А не возвращаемся ли мы к исходному пункту? - заметил я. - Сведения, которыми мы располагаем о его конструкции, весьма туманны, не говоря уж о самой плазме, об этом "центральном мозге"...
     - Мозге? Прекрасное определение, - профессор, казалось, пришел в восторг. - Есть идея, - воскликнул он и выбежал из лаборатории. Фрэйзер пошел следом.
     Маленький синьор Джедевани остался со мной. Тщательно протер лоб платком, оглянулся и сказал:
     - Я чувствовал, что это кончит себя скверно. Четыре года я стоял у циклотрона с тремя миллионами вольт, но это была игра. Что тут творит, что тут творит! - и с этими словами отчаяния он вышел.
     Я пошел наверх, раздумывая над словами профессора. Неужели он наконец нашел ключ к взаимопониманию с марсианином? Поверить в это было трудно. В малом монтажном зале, куда я заглянул по пути, стоял Линдсей с профессором. Профессор быстро устанавливал какие-то аппараты, среди которых я узнал большой динатронный усилитель и каскад усилителей высокой частоты.
     В центре зала стоял большой стул, что-то вроде электрического - так мне показалось в первый момент, поскольку на верхней части спинки размещалось нечто вроде металлического чепчика, к которому были подведены кабели.
     - Включайте поскорее аккумуляторы, - сказал профессор, - и давайте сюда катодный осциллограф, на площадку. Позвоните Бэрку, пусть поможет, - и, обращаясь ко мне, заметил, - знаете, что я надумал? Это фантастический проект, но что нам поможет еще, как не фантазия? Понимаете, я хочу уловить электрические токи, которые вырабатывает кора головного мозга одного из нас, усилить их в несколько миллионов раз и послать на электроды рентгеновской трубки. В зависимости от напряжения, сила рентгеновских лучей будет изменяться. Этим, регулируемым токами нашего мозга, излучением я стану воздействовать на ареантропа.
     Вошел Бэрк. Они с инженером принялись монтировать части аппаратуры. Профессор велел мне сесть на стул, наложил на голову медный обруч и подключил несколько контактов.
     Послышался низкий гул. Профессор возился с аппаратурой, не переставая говорить:
     - Вы понимаете, что я имею в виду? Наша речь, наши жесты и так далее непонятны пришельцу с Марса. Но быть может, характер его психических процессов в самом центре, в его мозгу, более близок нам. Я намерен, отбросив окольные пути, воздействовать биотоками наших мозгов на его мозг.
     Тем временем лампы усилителей накалились до бледно-розового цвета. Гудение усилилось. Я почувствовал, как у меня на голове стягивают ремнем металлическую каску.
     - Не волнуйтесь, сидите спокойно, - дошел до меня голос профессора. - Ничего не случится, глядите на экран.
     Большая, похожая на стеклянный цилиндр с конически расширяющимся основанием труба катодного осциллографа лежала на двух эбонитовых стойках. Я увидел, как на ее бледно-желтоватой флюоресцирующей поверхности появились медленно извивающиеся светлые линии.
     - Это биотоки вашего мозга. Попробуйте мысленно перемножить тридцать на восемнадцать.
     Теперь световые зигзаги на экране заструились быстрее.
     - Прекрасно, аппарат действует идеально.
     Гудение резко оборвалось, я почувствовал, что инженер ослабил ремень и снял у меня с головы "чепец".
     - Пожалуйста, спуститесь, а мы подадим через вентиляционную шахту кабель осциллографа, там вы его примете из выходного отверстия и дождетесь меня, - сказал Линдсей.
     Я по лестнице сбежал на первый этаж. В большом монтажном зале гудел электромотор, небольшой тельфер поднимал безжизненное тело марсианской машины с ее ложа и переносил в центр зала. Инженер шел под ней и подавал знаки доктору, который управлял перемещением с пульта. Я нашел выход вентиляционной шахты и вскоре увидел, как оттуда высовывается черный конец кабеля. Я легонько потянул за него и стал ждать. Через минуту появился Линдсей с большой рентгеновской трубкой. Укрепив кабель на стенном изоляторе, он начал устанавливать необходимые приборы.
     - Газовые гранаты готовы, - сказал он и, обращаясь к Джедевани, стоявшему рядом, добавил: - Не думайте, что мне жизнь не мила... А теперь так: дадим ему ток на десять секунд и будем повторять это до тех пор, пока он не дрогнет. Тогда выключим ожививший его ток и подвергнем его мозг или рецептор, а еще лучше - все сразу действию рентгеновских лучей. Один из нас будет сидеть наверху и медленно, спокойно думать, мыслить, но не словами - это ничего не даст, - а образами. Картинки, которые надо вызвать в воображении, я уже набросал. Потом опять дадим ему "бодрящий" ток, посмотрим, реагирует ли он, и так будем повторять до получения результата.
     - И как долго? - спросил Джедевани.
     - До утра, если потребуется, - нервно бросил профессор.
     Я взглянул на часы - было семь вечера.
     - Макмур, вы - человек уравновешенный, здравомыслящий, - профессор быстро взглянул на итальянца, но тот и не думал обижаться. - Пойдемте наверх. На листке, что лежит у меня на столе, найдете картинки, о которых сказал инженер. Мыслить надо медленно, каждый образ представлять себе не меньше двадцати секунд. Начнете после красного сигнала, по зеленому - прекратите. Если что-нибудь получится, вы станете первым человеком на Земле, переговорившим с обитателем Марса. Ну, дай Бог счастья и вам и нам. Жаль, что одного инженера у нас черти взяли, а он бы пригодился. Ну да ничего, Фрэйзер тоже хороший физик. Господин Фрэйзер, пойдете с Макмуром и подключите все, что необходимо для записи и передачи биотоков мозга через усилители. Не отнимайте телефонной трубки от уха: если я позвоню, то в зависимости от указаний будете либо увеличивать, либо уменьшать ток, подаваемый отсюда, снизу.
     Кончив, профессор обратился к Линдсею.
     Я оправился с Фрэйзером наверх. В малом монтажном зале сел на стул, Фрэйзер надел мне на голову металлический колпак и дал в руки листок, на котором было написано несколько фраз, и пачку пронумерованных фотографий.
     Вначале мне предстояло внимательно рассматривать карту Марса, "активно смотреть, а не просто пялиться, как баран на новые ворота", - написал профессор под фотографией своим ужасно неразборчивым почерком. Потом - фотографию Земли. Затем - карту Америки, далее - района, в котором мы находились, и при этом я должен был "испытывать положительные эмоции без примеси страха или ненависти".
     Хорош старичок. Я уже чувствовал раздражение от его наставлений. Следующая фотография изображала всех нас (кроме меня) на платформе у телескопа. Здесь опять следовало подумать о Марсе, "но образно, не словами", - записал на полях профессор. Наконец была фотография снаряда, снимки района его падения и самого марсианина, при интенсивном рассмотрении которых, выполняя указание профессора, я должен был пребывать в хорошем настроении и дружеском расположении к нашему гостю. Признаюсь, первое, что мне пришло в голову после ознакомления с профессорской писаниной, было пожелание, чтоб удар хватил это механическое чудовище, которое уже прикончило нескольких человек, но я взял себя в руки. Неожиданно звякнул телефон - звонил профессор. Он сообщал наверх, что они начинают раздражать ареантропа напряжением в три миллиона вольт, и предупреждал нас, чтобы мы были готовы мгновенно включиться по их сигналу. Я выпрямился на стуле и ждал. Спустя секунду почувствовал, как пол слегка завибрировал.
     - Электризуют нашего марсианина, - бросил Фрэйзер. - Электризуют!
     Изумительная штука - три миллиона вольт! По мне тоже прошла дрожь. Оп-ля! - надо быть в хорошем настроении. Я принялся думать о Шотландии, о лесистых горах, о добрых старых временах, о миллионных тиражах газет с моими сенсационными репортажами.
     Мысль мою прервал звонок.
     - Что? Как? - кричал в трубку Фрэйзер. - Громче! Ничего не слышу!
     Даже я слышал на расстоянии в несколько шагов, что трубка аж хрипит от гула, - и ничего странного: все генераторы работали в полную силу, чтобы дать нужные миллионы.
     Фрэйзер бросил трубку.
     - После третьего включения он дрогнул, пошевелился. Профессор велел сказать, чтобы вы подготовились.
     Тем временем Финк опустил марсианина на пол, установил на площадке в нормальном положении и теперь был занят тем, что размещал проволочки груши с плазмой в их гнездах. Потом закрыл верхнее отверстие колпаком и попытался расшевелить сердце - или гироскоп - через просверленное нами отверстие.
     - Осторожней, инженер! - крикнул я.
     - Не бойтесь, у него сейчас нет устройства для трансформации атомной энергии, и пока мы не дадим ему из нашей сети трех миллионов вольт, он безопасен, как пень.
     Финк сунул руку в отверстие и принялся там шевелить. Послышалось уже знакомое чавканье, инженер вдруг охнул, побледнел и опустился на дрожащий пол.
     - Чтоб тебя! - взревел я, бросаясь к Финку, но тут почувствовал сильнейший удар в руку и отлетел к стене. Уже бежал Линдсей в красных резиновых перчатках и оттаскивал потерявшего сознание Финка в сторону. Я поднял его на руки, хоть ноги у меня дрожали, а пальцы правой руки горели огнем, и положил на стол. Доктор молча вынул из кармашка футляр, быстро и ловко сделал укол, пощупал пульс, потом пересчитал глазами ампулы, посмотрел на меня, как бы говоря: вот, видишь? - и начал массировать инженеру область сердца.
     Тем временем внутренний телефон звонил так, словно вознамерился спрыгнуть со стены, но в суматохе о нем все забыли. Только теперь к нему подошел Линдсей и кратко сообщил профессору о случившемся.
     - Может, лучше отнести его наверх? - спросил я доктора, указывая глазами на Финка. - Если здесь что-нибудь случится, он может пострадать больше всех.
     Доктор кивнул. Я взял Финка на руки и отнес в мою спальню. По пути столкнулся с профессором. Он ничего не сказал, только взглянул на меня так, что у меня мурашки прошли по спине, и побежал к лифту.
     Я посидел несколько минут около Финка, но, видя, что он дышит равномерно, решил спуститься вниз и вышел, прикрыв его как следует одеялом.
     В монтажном зале во всю командовал Уиддлтон.
     Его непрекращающиеся окрики и указания начали меня раздражать. Чтобы сохранить хорошее настроение, я принялся потихоньку повторять известный английский стишок: "У нашей Мэри есть баран, собаки он верней. В грозу, и в бурю, и в туман баран бредет за ней". Когда стишок кончился, я стал проговаривать его с конца, но тут раздался резкий тройной звонок и красная лампочка загорелась у меня перед лицом.
     - Внимание! - прозвучал громкий голос фрэйзера. - Макмур, думайте медленно и спокойно, включаю ток!
     Я начал копаться в глубинах памяти, интенсивно выискивая в ней телескопные карты Марса, вспоминая каналы, пустыни. За спиной послышался звонок - я не обращал на него внимания. Одну за другой просматривал фотографии, то прикрывал глаза, воспроизводя их в памяти по возможности точно, то снова переходил от снимка к снимку. Теперь мне следовало "обрести хорошее настроение и преисполниться дружелюбия". Я представил себе Землю с Америкой во все полушарие, связанную широкой лентой с Марсом, а на этой ленте было написано... Стоп! Слова не нужны.
     В этот момент красный свет погас. Фрэйзер выключил усилитель и подбежал к телефону. Поскольку он, похоже, забыл обо мне, я сам освободился от чепца и взглянул на него. Он держал трубку около уха и ждал.
     Медленно бежали секунды.
     - Ну, что там? - спросил я.
     Фрэйзер отрицательно покрутил головой. Я встал, Фрэйзер несколько раз нажал на рычаг телефона, крикнул: "Алло! Алло!" - и продолжал ждать.
     Я не выдержал.
     - Бегу вниз! Бог знает, что там творится! - и не успел он рта раскрыть, как меня уже в комнате не было. Не в силах спокойно ждать лифта, я буквально слетел на первый этаж, перескакивая через четыре ступеньки. У входа в монтажный зал меня оглушил гул моторов. Я отворил дверь - и замер.
     В фиолетовом свете искусственной молнии я увидел, что черный приземистый конус... жил. Он медленно раскачивался на месте, а его щупальца спокойно, неторопливо шевелились, будто проделывали гипнотические пассы. Воздух был заполнен дьявольским ревом и треском.
     Группка мужчин столпилась у распределительного щита. Высокий Линдсей с покрытым потом лицом, в кожаном фартуке, держал руку на рубильнике. Около него стоял профессор, а за ним и немного позади, синьор Джедевани. Я прикрыл двери. Не знаю, заметил ли меня марсианин, во всяком случае, он выставил щупальца в стороны и несколько секунд держал их горизонтально. Потом вдруг два из них подтянул к себе, и тут я увидел проскакивающие между их концами искры. Затем он снова раздвинул щупальца в стороны и немного вверх и закрутил ими в воздухе, как бы описывая конусы. Неужели он хотел что-то выразить таким образом? Марсианин неустанно повторял движения, словно машина. Но ведь он и есть машина, промелькнуло у меня в голове.
     Он то опускал щупальца, то снова поднимал их и выписывал горизонтальные круги, причем иногда так быстро, что становились видны как бы два размытых цилиндра. Профессор вдруг отделился от группы и вышел в боковую дверь. Я стоял, словно прикованный к полу, глядя широко раскрытыми глазами. Марсианин повторял свои движения, все убыстряя темп. Снова соединил два щупальца, развел и пропустил через просвет между ними несколько слабо потрескивающих искр.
     В этот момент появился профессор. Маленький, темный, сутуловатый, он быстро шел, неся что-то в вытянутых руках. И вышел прямо на середину зала - неужто собрался покончить жизнь самоубийством? Я прыгнул, чтобы его задержать. Но он наклонился и покатил по полу два металлических цилиндра. Один из них катился, подскакивая на неровностях пола. Я их узнал - это были цилиндры из снаряда. Я видел их вчера, в одном был уже "записанный" порошок, в другом - механизм для фиксирования мыслей.
     Теперь профессор стоял в пяти шагах от черного монстра. Щупальца перестали кружиться, опустились, и оба цилиндра прилипли к ним, как бы притянутые магнитом. Конус замер - щупальца поднялись, и в верхней части колпака открылся клапан, а может, образовалось отверстие в монолитном металле - не знаю, но оба цилиндра вдруг исчезли, да так быстро, что я только и успел моргнуть. Не прошло и секунды, как они опять оказались снаружи, были опущены на пол и катились к профессору.
     Выглядело это прямо-таки забавно: группка сбившихся у стены людей и металлический конус, который, казалось, играет в кегли.
     По знаку профессора Линдсей выключил ток. В голове у меня зашумело от неожиданно наступившей тишины. Профессор жадно схватил оба цилиндра, подбежал к столу, на котором лежали листы бумаги, и начал раскручивать первый из них. Мелкий порошок высыпался на бумагу. Несколько движений - и на белой поверхности возникла четкая карта Марса, а рядом - Земля. Их связывала широкая лента.
     Я раскрыл рот.
     - Но ведь именно это я и представил в мыслях! - вылетело у меня. Никто не ответил. Порошок под рисунком собрался в несколько малюсеньких значков, похожих на ноты. Профессор уже раскручивал второй цилиндр и высыпал содержимое на другой лист - глаза у нас прямо-таки вылезали из орбит.
     На белом листе возник треугольник, окруженный венком таинственных знаков, - они больше походили на цифры, чем на буквы, - а рядом вырисовывались нечеткие контуры. Я присмотрелся внимательнее. Ну, конечно - наша лаборатория, начерченная очень странным образом, без пространственной перспективы, совершенно плоско, как бы в геометрической проекции. В центре - два столба и шары разрядника, но тонкий зигзаг, обозначавший искру, был перечеркнут параллельными штрихами.
     - Не означает ли это, что он не хочет, чтобы мы его щекотали током? - первым прервал тишину инженер, всматриваясь в рисунок.
     - Мне кажется, он требует вернуть ему аппаратуру для атомного преобразования и, добавлю, он чрезвычайно любезен. Не уверен, что я на его месте вел бы себя так сдержанно после подобной вивисекции... При его-то возможностях. - Профессор просто излучал восторг. Каждая морщинка на его давно не бритом лице источала удовлетворение, даже искорки в очках, казалось, весело подмигивают. Он похлопал нас по плечам, установил штатив подготовленного заранее фотоаппарата и запечатлел рисунки, а затем осторожно ссыпал порошок в цилиндрики. Мы дышали тяжело, как после долгого бега. - Думаю, на сегодня довольно, - сказал профессор. - Уже одиннадцатый час, а мы не спали почти две ночи.
     - Хорошо, а что делать с ним? - спросил я.
     - И верно, как быть с ареантропом? - сказал профессор. - Скверное дело, он ведь не лабораторная морская свинка.
     - Думаете, он обидится, если его на ночь посадить в стальную камеру? - скептически бросил доктор.
     - Вы-то уж наверняка б не обиделись, - ответил профессор. - Ну, начало положено, во всяком случае, он уже знает, что мы не абсолютные дикари. Значит, Бог с ним, пусть сидит здесь.
     - Я бы все же вынул из него центральную грушу, - сказал доктор, а осторожный синьор Джедевани сразу же поддержал его.
     - Ну, конечно, чтобы спать спокойно, да? - ехидно спросил старик. - Ничего не выйдет, милейший синьор, разве что вы просидите здесь всю ночь, наблюдая, пульсирует ли в оконце нормальная жизнь, иначе придется сделать ему укол и вложить "пузырь" обратно в конус.
     - Простите, - вмешался я, - но если нет тока, то он лишен энергии: ведь инженер Финк полностью демонтировал его собственную энергетическую атомную установку.
     - Верно, демонтировал, но тогда скажите, почему Финк сейчас не здесь, с нами, а валяется наверху, без чувств? - иронично спросил профессор. - Откуда вы знаете, что именно он демонтировал, а чего нет? Ясно, что загадочная для нас жидкость нашему гостю невероятно нужна, может быть, абсолютно необходима. Поэтому пусть она в нем сидит, а мы пойдем баиньки, - говоря это, он подошел к мраморной доске распределительного щита и принялся выключать дуговые лампы.
     - Но он может неожиданно, ночью... - начал, заикаясь, синьор Джедевани.
     - Так шепните ему на ушко, чтобы вел себя прилично, - сказал неумолимый профессор и продолжал выключать лампы. Нам не оставалось ничего иного, как покинуть зал. Когда мы собрались у лифта, профессор сказал: - Неплохо бы поужинать, господа, а?
     - Верно, - в один голос отозвались мы.
     - Ну, так сейчас организуем лукуллов пир, только я на минуточку загляну к бедняге Финку. И позовите, пожалуйста, Фрэйзера. Пусть Бэрк приготовит все в столовой.
     Кабина лифта остановилась, мы вышли в коридор. Инженер Финк спал горячечным беспокойным сном. Доктор проверил его пульс, сделал укол успокоительного и велел всем выйти.
     В столовой горели свечи - идея профессора. Их оранжево-желтый, мягкий неверный свет отлично успокаивал нервы.
     На стол подавал Бэрк - впрочем, все блюда были из банок, подогретые на электроплитке, так что отсутствие повара не ощущалось. После ужина профессор принялся катать хлебные шарики по столу.
     - Господа, - сказал он, - наконец-то мы сделали шаг вперед. Возможно, марсианин отреагировал на наши рентгеновские депеши подобным же излучением. Я предпочитал этого не записывать, хотя мог бы установить в зале несколько чувствительных счетчиков Гейгера с автоматическими регистраторами. Просто запись в любом случае оказалась бы нам непонятна: ведь мы не умеем прочесть даже сигналы собственного электроэнцефалографа, что же говорить об электрическом языке марсиан. Опыт удался, мы сможем общаться изображениями, картинками, постараемся научить его каким-нибудь знакам, может быть, рисуночному алфавиту, а возможно, и он нас научит чему-нибудь новому, чтобы облегчить контакт. Во всяком случае, хочу надеяться, что самое худшее позади. Незачем ухмыляться, доктор, так хитро и иронически. Дай Бог, чтобы это предсказание сбылось. Может быть, у вас, коллеги, есть какие-нибудь предложения?
     - По-моему, - сказал я, - ясно одно: его живая субстанция близка нашему мозгу, если судить по функционированию, а не строению. Видимо, он воспринимает только суть, истоки явлений, а не их побочные, внешние проявления: голос, свет для него не так важны, как энергетические изменения характера излучения, перепад потенциалов. С другой стороны, количество "картин", которые можно ему таким способом передать, достаточно ограничено. И мне кажется, для передачи пригодны только конкретные понятия, но не хорошие, добрые, дружеские настроения, о которых, инструктируя меня, писал профессор...

Окончание следует...


Содержание предыдущих выпусков рассылки:

Выпуск
Дата
Содержание
1-7
09.06.03-06.07.03
Сидни Шелдон "Лицо без маски"


Подпишитесь:

Рассылки Subscribe.Ru
Мировая литература


Ваши пожелания и предложения по содержанию и оформлению последующих выпусков рассылки присылайте по адресу: maxvech@mail.ru

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Отписаться
Убрать рекламу

В избранное