- Не то меня огорчило, что я умер, - начал свою речь свидетель со стороны обвинения, - в конце концов, это, рано или поздно, но всё одно случилось бы. Не то меня огорчило. А то огорчило меня, что остались кое-какие вопросы, ответы на которые я так и не получил. Я имею в виду ответы на те вопросы, что возникали у меня в процессе жизни моей. Да и не у меня одного. Жил, всё думал, что рано или поздно ответ будет дан. Но, нет. Умер я. Умер, а ответов так и не получил. Остался в итоге только с одними вопросами, коих, как сами понимаете, накопилось к концу жизни превеликое число. Тут вот кто из вас скажет – мол, чего ж ты, баранья башка, в школе-то делал? Что делал. Делал то, что и другие делали до меня и делают после. И школа здесь ни при чём. Я не об этих вопросах говорю. Какие там, в смысле в школе, могут быть вопросы. Я говорю о вопросах иного рода, иного, если так можно выразиться порядка. А вы говорите - школа.

    Здесь свидетель прервался и попросил чего-нибудь поесть. Судья послал его подальше и приказал продолжать, пригрозив убить его, если он ещё чего-нибудь подобное выкинет.

    - Не у Фёдора Михайловича, - заметил прокурор.

    Свидетель вздохнул и продолжил:

    - Я ж, когда жил-то, мне ж всё интересно было, - говорил свидетель со стороны обвинения. - Но более всего меня интересовал один только вопрос. Собственно, только один вопрос и требовал ответа, а все остальные я бы и сам как-нибудь додумал бы. Мне ж главное-то, на основной вопрос ответ получить. Очень для меня это важно было тогда, тогда, когда я жил ещё. А сейчас - что. Ну, помер, а дальше-то как? Одно дело - если Бог есть, а другое - если его нет. Если Он – есть, стало быть, и я вроде как - не жук навозный. А коли - нет Его, то, что выходит. Выходит, что и не то что там жук навозный, а сам навоз и есть. Во как, получается-то. Сейчас-то чего говорить. Уже поздно. Помер уже.

    Помер я в аккурат на первое мая. Вокруг праздник, люди толпами по проспектам маршируют, песни поют, танцуют, а меня в гроб осиновый закинули и на кладбище свезли. Ну не меня конечно, а то, что осталось после, значит того, как я помер. Эдакий духовный кал, как я это называю. Душа в туалет сходила, туалет - Земля, а тело мёртвое - дерьмо, что на Земле остаётся - вот что я называю своей жизнью.

    И хоть день-то праздничный, однако, на кладбище этого что-то незаметно. И как назло, ещё и дождь пошёл. Гроб осиновый так прямо в яму сырую и опустили, землицей сверху присыпали и с тем разошлись. А за ними и я. Чего мне у могилы-то сидеть. Всё одно - более уже ничего не высидишь. Правда они, те, кто провожал меня в путь последний, пошли в одну сторону, а я аккурат в противоположную. Они, значит, налево и два квартала вперёд до трамвайной остановки, а я, значит, направо и хрен пойми куда.

    Другое дело, что заблудиться и здесь сложно, потому как таких как я, горемык, пруд пруди, и тянутся все в одном направлении. Направление это, видимо, задано было задолго до нас, а потому и шли мы, и с пути нужного не сбивались. Так вот, как бараны, стадом и плелись.

    И вот напасть-то. Путь не так чтобы уж и близким был. Если быть совсем точным так и был он, путь тот, можно сказать, что и без краю, и без начала, и без конца. Одним словом - вечный. По-другому и не скажешь. Идём мы, значит. Идём, идём, а куда идём, и не знает никто. Но все, однако, идут. И вдруг, подмечаю я, что вовсе и не идёт никто. Мне-то, дурню, сперва казалось, что и долго оно всё длится, а гляжу, что и нет, что вовсе и не длится. Да и пути-то, собственно, никакого и нет, а так, одно предположение. И мы все и не то что и не идём, а и даже не стоим.

    Тогда-то я и понял, что, в общем-то, и всё... Мол, пришли... Далее не то что идти некуда, а и вовсе нет ничего. Одним словом - добрались. Как долго, как скоро? Бог его знает. Вроде, как и ничего долгого и не было. А пролетело всё как миг один. Только что почитай родился, как уже гроб осиновый в лужу, да в Царство Божье. Вроде и не жил.

    Стал я тогда припоминать всё, что знал о Боге, Царстве его, ангелах, архангелах, началах, властях, силах, господствах, престолах, херувимах и серафимах, и прочее, что к подобному месту приложимо. Понять хотел, каким образом себя вести теперь. Одно меня смущало, что-то не видать вокруг ни ангелов, ни серафимов с херувимами, ни Бога. А только вонь кругом страшная, да суета. Ну, думаю, никак в ад прямёхонько угодил. Иначе, откуда вони взяться, да суете. Стал я осматриваться кругом.

    Честно скажу, пытался увидеть котлы, что над кострами, а в них грешников. Это у меня, наверное, на нервной почве сознание помутилось. И всё от необразованности моей. Я же институт только два курса посещал. Так вот на средневековье и закончил своё образование. Оттуда у меня и остались, наверное, котлы над кострами. Не было никаких котлов. И вонь вскоре прекратилась, но даже напротив, стало всё так приятно пахнуть, суета исчезла, но воцарились благодать и спокойствие. Ну, думаю, слава Всевышнему, пронесло. Не настолько, видать, грешен, чтобы в аду котлы мылить.

    А кругом благодать: птицы красоты невиданной щебечут, реки горные журчат, чайки шумят под звук прибоя и кит горбатый поёт. Да так поёт странно, что на мысли сомнительные наводит. Вы не слышали, как поёт горбатый кит? Это, я вам скажу, ещё та тема. Он будто издевается над вами. Он, кит, значит, будто бы что просит у вас или напротив, что предлагает. Только делает всё с ехидцей. Нет доверия ему. Лично я киту горбатому не доверился бы, потому как его песня во мне большие сомнения породила. Однако, думаю, чего это вдруг кит и вдруг здесь. Ещё и чайки под прибой. К тому же и птицы. И всё вместе. Не спроста, думаю, всё это. И так оно и было. Вдруг разом всё смолкло, и на моём пути возник Он.

    В сиянии славы, в ореоле славы, в блеске славы стоял он. Высокий, суровый, не вызывающий никакого сомнения в себе и своих возможностях. Он стоял и смотрел в меня. Так смотрел, что мне стало щёкотно. Чего это он, подумал я, там увидел. На всякий случай я тоже посмотрел в себя. Ничего особенного я там не углядел. Нет, конечно, не о каком блеске, а уж тем более славе, там и речи нет. Более того, всё даже очень сомнительно, что касаемо того, что можно увидеть во мне.

    Но всё это, друзья мои, согласитесь не повод делать скоропалительные выводы и прочее. А он нет. Стоит передо мной и смотрит в меня. И хрен бы его знать ещё, кто он. Так ведь нет же, зараза, встал тебе на пути, так что не пройти, не проехать и смотрит. Я не выдержал, я сказал ему, мол, отойди, мол, чего стоять и пялиться, лучше, наверное, делом каким заняться. Или, говорю, дел никаких нет? Отошёл тогда в сторону он. Понял, видать с кем связался. Он отошёл, а я дальше стал двигаться. Да, именно двигаться. Потому как иначе этот способ соотнесения себя с иным здесь, не назовёшь.

    Двигаюсь дальше. Ищу место получше. Понимаю, что в принципе хорошо везде, везде одинаково, а всё одно и из одинакового охота чего получше. И как говорится, кто ищет, тот всегда находит. Это у меня тоже, видать, со второго курса, со средневекового периода в сознании закрепилось. В общем, гляжу - моё место. Я его сразу распознал. Не скажу, как, а только верьте на слово, что как вот только увидел, так сразу и понял, что вот оно, моё, на века вечные и никуда я отсюда далее не сдвинусь, и никто меня отсюда далее не сдвинет.

    Дом в три этажа крыт крышей зелёною, сам из брёвнышек цилиндрованных, а невдалеке банька семь на восемь, да с пятью отделениями, двумя парными, а главное, что все вроде как на холме, а с холма спускаешься и река, а кругом красотища, чуть правее через поле лесок, а за ним просторы бескрайние и закат. Мать моя родная. Чего ж это я, почитай семьдесят девять годочков, изводил себя, не пойми зачем и ради чего, когда здесь такое. Знал бы, что ожидает меня после жизни той проклятущей, так и не держался бы за неё так, как делал это, будучи живым.

    А ведь держался я за неё. Держался обеими ручками за неё проклятущую. Цеплялся, упирался, не хотел помирать. Во, дурак, ну дурак, ну как ещё себя сам назовёшь, когда вот тебе тут и домик в три этажа, и речка, и лесок. Но всё это, друзья мои, скажу я вам, всё это; и банька, и домик, и речка, всё это срань болотная была бы, коли не появилась бы и она. Такое и помечтать было нельзя. Вот уж воистину как её увидел, так и бухнулся на колени, да лбом об пол дощатый, и поверил, вот вам истинный крест, что поверил и возблагодарил.

    Лет семь пролетели как один день. Опомниться не успел. Да и как тут опомнишься, когда благодать-то такая. Почитай, что сейчас только и почувствовал себя счастливым-то. Друзей заимел. Да-а. Я же там и друзей заимел. Ну-у. Что ты. Знал бы ты, что за люди-то милые. А как же. Всё как положено. Да и других-то, по правде, если, там и быть-то не могло, рядом, со мной, значит. Вот как всё устроено. Лучше и не придумаешь. Вот уж воистину тут тебе и кондоминиум, и прочее, а главное, что среда соответствовала.

    Стали в гости ходить друг к дружке, на рыбалочку вместе, в баньке, а там и стол накрыт. Всё как положено. Тут тебе водочка и селёдочка соли малой, капустка квашеная да картошечка своя, колбаска домашняя, мясо своё, сальцо, грибочки солёные да маринованные, а как же. Она у меня не только, что как женщина, а и хозяйственная, поди, поищи другую такую.

    У нас и курочки, и уточки. Трёх поросят держим. Коровка третьего дня отелилась. А как же. Всё как у людей, всё как положено. Но это только летом, да весной-осенью, покуда погоды хорошие. А так мы в городе. Да-а. В городе. Квартира у нас напротив храма. Восемь комнат, кухня, мебель, кошки, прислуга, лифт. В общем, всё как надо. А пока мы, значит, зимуем, то у нас там двое за хозяйством наблюдают. Двоих тут нанял за харчи на зиму. За домом посмотреть, за скотиной походить. Они и рады. Им и то за счастье. Они вроде как из наиболее, чем я грешных, а потому им и в радость-то при скотине, да за харчи. Всё лучше, чем котлы мылить. Тьфу, прости Господи, дались мне эти котлы.

    И вот раз, сидим. Беседу ведём. Говорим о грибах ягодах. Рыбалку планируем на утро. Пьем, закусываем, как вдруг стук в дверь. Кого, думаю, нелёгкая на ночь глядя притащила. Жене своей говорю, мол, глянь, поди, а ежели чего, то из винтаря пальни, чтобы не повадно было, или собак спусти. Забыл сказать. У меня же какие собаки. Три кобеля, волкодавы, морды - что вёдра, злые, пасти раззявят и самому жутко, я их в чёрной держу, на голоде, чтобы злее были. Зайцев мы с ними травим. Любо дорого посмотреть.

    Взяла она ружьецо со стены. Хорошее ружьё, американское. Затвор передернула, пошла к дверям. Гости мои хоть и пьяны были, однако попритихли. Сидят, глаза красные выпучили и смотрят, а сами пистолеты в карманах нащупывают, между прочим. Чуют, что не с добром стук тот.

    Она и спросить-то толком не успела, как дверь с петель слетела да в противоположную стену вылетела, да с такой силой вдарила, что стёкла все в доме повылетали, да посуда со шкафов попадала.

    Трое вошли. Друганы мои и пистолеты достать не успели, как их тут же с автоматов положили те, двое, что первыми были. Я руки к верху. Сижу. Жду чего дальше. Со страху-то сразу и не разобрал, кто пришёл-то. Те двое, что первыми вошли, да с автоматами были, в стороны и дорогу третьему освободили. Гляжу, мама дорогая. А это Он. Сам. Господь наш. Всевышний. Создатель неба и земли и прочего, чего уже и не помню, потому как всего два курса и застрял на средневековье.

    Садится Господь, локтями на стол опирается, бороду на кулак и смотрит. Я ж только пальцами, как Кратил шевелю, а сказать-то ничего и не могу. Страх меня тогда разобрал. Те двое, что с ним и с автоматами, чуть сзади от него устроились и тоже, локти на стол, а бороды на кулаки. То архангелы его. Гриша с Мишей. Хорошие ребята. Мы после, когда оно всё в прошлое ушло, долго смеялись, вспоминая случившееся. Хотя, тогда мне было явно не до смеху.

    Господь, видя моё замешательство, дабы разрядить обстановку, а может по какой иной причине, взял стакан, что было сил, дунул туда зачем-то, и наполнил его водкой по самый край. После, одним махом всё это влил в себя, зажмурился на мгновение, выдохнул не спеша, да капустой квашеной закусил. Гляжу, глаза его покраснели, заблестели, подобрел лицом. Следом за ним и архангелы его по стакану маханули, той же капустой закусили, и, вроде как, тоже подобрели. Михаил взял гитару и стал тихо перебирать струны, мурлыча себе под нос мотив грустный. Гриша, тот автомат решил почистить. Прямо не сходя с места, разобрал его, разложил на столе по частям, достал платок носовой с кармана и весь ушёл в свою работу.

    Пока те гитарой баловались, да автомат чистили, мы, стало быть, с Господом-то и побеседовали.

    Как позже выяснилось, ему там настучали про меня, что вопросы у меня есть. А у него, как выяснилось, быть такого не может, если кому из вновь прибывших на вопросы его ответа не дадут.

    Он спросил, мол, что за вопрос у тебя ко мне. А я говорю, что особого-то и нет ничего, а так только, один, мол, вопросик и есть всего-то.

    - Ну спрашивай, коли есть что, - разрешил Сам.

    Не сразу я спросить-то решился. Мало ли, думаю. Вдруг чего поймёт не так. Расхлёбывай потом. Однако, поняв, что может оно и к лучшему, и, что, скорее всего, так оно и должно быть, спросил.

    - Одно меня интересует, - спросил я, - как оно всё произошло?

    - Что именно? - уточнил он.

    - Человек, положим, как произошёл? - сузил я объём своего вопроса через увеличение его содержания.

    - В каком смысле? - не совсем, видать, Господь сообразил, чего я спрашиваю.

    - В смысле - от обезьяны? - решил я не крутить более вокруг да около.

    - Почему вдруг от обезьяны? - испугался Он. - Какой ещё такой обезьяны? - спрашивал Он, а сам при этом, почему-то, пугливо оглядывался по сторонам, как будто боялся, что нас кто услышит.

    - А от кого? - мне было ясно, что с обезьяной здесь что-то не совсем то, а то бы стал он так озираться по сторонам.

    - Да почему от обезьяны-то? - всё никак не мог остановиться Господь.

    И далась ему эта обезьяна. В самом деле. Ну, спросил. Чего драматизировать-то. Да так да, а нет, так нет. Скажи прямо и дело с концом. Нет, будет здесь "Ваньку валять" и комедии разыгрывать.

    - Ну, от обезьяны, потому что похож человек на неё, - говорил я не столько для оправдания своего, сколько пытался просто сменить тему и перейти к чему-либо более конкретному.

    - Как так. Что, значит, похож? - не унимался Всевышний. - На кого похож? На обезьянку?

    - Вроде как на обезьяну, - уже неуверенно пояснял я.

    - Чем же он похож-то на неё? Вроде и общего-то нет ничего? - как-то грустно сказал это Господь и с надеждой поглядел сперва на меня, потом на архангелов своих, вероятно в них ища поддержке, а потом снова на меня.

    - Почему. Внешне, даже очень, - здесь я уже перешёл на более уверенный тон, потому как почувствовал, что если и не в точку попал, то уж на верный путь вышел - факт.

    - Ты, брат, сколько лет учился? - спросил Господь меня.

    - Одиннадцать классов, плюс два года в институте. Дошёл до средневековья. Философия - служанка богословия. Инквизиция. Савонарола, - говорил я, при этом, вспоминая школу, институт и прочее, что можно было соотнести с обучением, но более мне ничего в голову не лезло. Я и про Савонаролу-то не пойми, зачем и для чего вставил.

    - При чём здесь это, - оборвал он меня раздраженный, по-видимому, именно Савонаролой. - Я в толк не возьму. Почему от обезьянки-то должен человек быть?

    - Так, а как иначе-то, - пытался я втолковать ему.

    - И нет других вариантов? - пытал он.

    - Ну, есть там, один ещё, - сказал я, вспомнив средневековье.

    - Какой, если не секрет? – обрадовался, было, он.

    - Ну, что, дескать, ты его создал, - сказал я и смело хотел взглянуть ему прямо в глаза, но не взглянул, а посмотрел на архангелов его, которые уже к тому времени изрядно напились и чуть ли не падали с табуреток, на которых сидели.

    Михаил к тому времени уже окончательно расстроил гитару и тщетно, вот уже как минут тридцать, пытался вернуть ей прежнее стройное звучание, а Гавриил никак не мог сообразить, что за детали остались после того, как он собрал автомат после чистки.

    - Ну, это понятно, - продолжил Господь нашу с ним беседу. - А других вариантов нет. Ну, так, чтобы и обезьянки не было и меня к тому не причислять?

    - Как же можно? Если без обезьяны, то, как же без тебя? Раз не обезьяна, то ты, а коли не ты, то, выходит, что обезьяна.

    Я честно вам скажу. Я действительно не понимаю, как можно и без него, и без обезьяны. И это не то, что я там выдуриваюсь или ещё чего в этом роде. Просто таково моё понимание проблемы. Либо то, либо это.

    Но Господь искренно хотел мне помочь, а потому и спрашивал.

    - Погоди ты со мной, - говорил он. - Мне логику твою понять охота. Обезьянка-то как получилась?

    - Как получилась. Просто. Она, это, развивалась и получилась.

    Я пытался не столько ему что-то там объяснить про обезьяну и развитие, а скорее показать, что хоть что-то соображаю в этом вопросе. Но, видать, что не доказал.

    - Что она делала? - спросил он меня, как-то уж явно намекая интонацией на странность моего ответа.

    - Она развивалась, - как на экзамене отвечал я, - она сперва доразвилась до обезьяны, а после развилась в человека.

    К тому времени я уже весь взмок от волнения.

    - Кто? - спрашивал он.

    - Обезьяна, - уже тупо, без каких-либо эмоций отвечал я.

    - То есть, ты хочешь сказать, что она сперва и обезьянкой не была.

    - Вот именно. Она стала ей в результате развития.

    После того, как я сказал развитие, Господь рухнул со своего табурета на пол. Подломилась ножка. Подломилась она потому, что он резко захохотал. Так захохотал, что ножка его табурета не выдержала и подломилась. Он рухнул на пол, сильно ударившись задом. От этого он захохотал ещё сильнее. Он хохотал так, что казалось ещё чуть-чуть, и он задохнётся.

    Во-первых, делал он это очень громко, не стесняясь. Во-вторых, столь заразительно, что увлёк своим смехом обоих архангелов. Те, хоть и лыка уже не вязали, однако, когда увидели, а скорее услышали смех своего патрона, то не смогли сдержаться и присоединились к нему. Он смеялся низким тембром, но часто. Повышая и понижая тон. Господь смеялся как из крупнокалиберного пулемета строчил. Михаил вторил ему высоким, не менее частым своим уже смехом, но его смех более напоминал звук машину, которую заводят, но не могут завести. Смех Гавриила более походил на рёв рассерженного бабуина и если бы я своими глазами не видел, что на его лице наличествует некое подобие улыбки, то скорее подумал бы, что он кого-то хочет напугать. Но нет. Просто Гавриил так смеялся. Они смеялись уже втроём. Делали они это классно и более к тому мне добавить нечего. Успокоившись, утерев лица от слёз и соплей, каждый вернулся к своему, а Господь снова обратился ко мне.

    - Так, так. Интересно. Ну, продолжай, - уже окончательно успокоившись, разрешил он мне.

    - Чего продолжать-то? - зло спросил я. Продолжать разговор после всего случившегося у меня резона не было.

    - Про развитие продолжай.

    Здесь даже Миша с Гришей оставили свои дела и обратили своё внимание на меня. Я стал рассказывать им, что знал и помнил. Рассказал им про Дарвина. Про Павлова рассказал. Рассказал, как собак мучили, как в космос их посылали, как мартышек исследовали, как крыс по лабиринтам гоняли, пытаясь понять человека. Когда про собак да про мартышек говорил, гости мои ничего, слушали, не перебивали. Но когда я про крыс начал, то снова не выдержали. Опять их смех их разобрал. Да такой, что впору помирать. Так ржали болезные, что казалось ещё минута и их "Кондратий схватит". Однако обошлось. Утирая слёзы с глаз, Господь спросил:

    - Как же это по крысам познать-то собирались.

    - А хрен его знает, как, - уже не выдержал я. - Можно подумать я те опыты ставил над ними. Я к тому и спрашивал тебя, откуда всё взялось, что сам не знаю точно. А вы устроили здесь цирк.

    - Не сердись. Мне ведь что интересно. Ну, положим, поймёшь ты, откуда всё, и что?

    - Как что? - не понял я его вопроса.

    - Что тогда? Ну, допустим, открылось тебе. Допустим, узнал ты истину. И что? - спрашивал он, а я чувствовал, что есть какой-то и у него интерес в том. Вопрос только - какой?

    - Что значит, "допустим"? - удивился я. - Мне точно надо знать. "Допустим", здесь не годится.

    - А коли узнаешь? Тогда что? - лукаво так спросил он.

    - Тогда всё. Вот только тогда и всё. Уж поверь. Уж более на мелочах не сконцентрируюсь. На, там, ерунде какой. А сконцентрируюсь на главном тогда. И главному тогда только и посвящу себя самого.

    - Ой, ли? - как бы сомневался Господь в словах моих.

    - Слово даю, - обещал я.

    - Что-то слабо верится, - как бы требовал больших гарантий он.

    - А ты проверь, - не просил я, а требовал.

    - А ну как обманешь? - улыбнулся он мне своей доброй улыбкой, такой доброй, что расположил меня к себе уже полностью и окончательно. Так расположил, что попроси он у меня в тот момент хоть бы и в долг тысячи три долларов, то, вот вам крест, дал бы и расписки не спросил.

    - Чего ради? - я смотрел ему в его лицо.

    - Да хрен тебя знает. Ты сейчас, чтобы только своё получить, чего угодно наобещаешь, а коснись обещанного, так и нет тебя. Нет, скажешь?

    В тот момент он мне напомнил мою третью жену. Была там схожая ситуация. И, каюсь, много тогда я наобещал, дабы только своё получить. Однако:

    - А ты испытай, - предложил я ему.

    - А не выдержишь если испытание? Тогда как? - несколько сурово спросил Бог.

    - А тогда мне хоть что. Роптать не буду.

    - Слово даёшь?

    - Даю.

    - Ну ладно. Поверю. Чего с тобой делать. Значит, говоришь, что коли знал бы причину, то и...

    - Открой... И более мне от тебя ничего не надо.

    Господь встал, подошёл к окну, постоял там, глядя на двор, после вернулся к столу. Посмотрел на меня. Долго смотрел. Как бы спрашивая, мол, сказать тебе или нет. Я, по-видимому, с честью выдержал то испытание, а потому он сказал:

    - От обезьянки. Каюсь. Нет сил более скрывать сиё.

    - Как... - меня аж пот холодный прошиб - Что значит... сил нет... и от обезьяны?

    - От неё родимой, - оправдывался он.

    - Врёшь? - резанул я его слух своим этим "врёшь".

    - Смысл врать-то. Вот, как на духу. От обезьянки ты и произошёл. Теперь можешь спокойно действовать, как ты там собирался. Сконцентрируйся на главном, а второстепенное - оставь.

    - Щас. Как же. Ага, - в тот момент я решил быть наглым. Решил я, что более мне уже терять-то, собственно, нечего. - Всё брошу. От обезьяны он говорит. А ты-то на хрена тогда, коли я от обезьяны? Мать моя. Люди добрые. Вы только послушайте. Это что значит. Это значит, что всё? Что, значит, всё? Обезьяна - есть причина всего? А я должен после - на главном, и всё оставить. Да ведь если обезьяна есть, то тебя-то нет.

    - Это ещё что за новость? - он посмотрел на меня широко открытыми глазами.

    - Честное слово... Как дитя малое... Ну, коли не ты причина, а обезьяна, то тебя и не надо, выходит, - говорил я с ним так, как обычно разговаривают с тупым подчинённым или начальником, но которого ни в грош не ставишь и нисколько не боишься, потому как знаешь, что его вскоре снимут, а ты займёшь его место.

    - Да почему же выходит-то, - спрашивал он.

    - Да потому, что если обезьяна, то без тебя значит. А уж коли без тебя началось, то без тебя и закончится, - сказал я, как отрезал.

    - Ах, вот как ты, - тихо произнёс он.

    - Да уж так вот, - отвечал я.

    - А слово честное, как же? - в нём, видать, ещё теплилась какая надежда на мою порядочность.

    - С обезьяны стребуй, - острил я.

    - Скотина ты, после этого. Я с тобой как с другом, а ты. Обезьянка ты, вот кто.

    С этими словами Господь встал. Встали и Гриша с Мишей. Не говоря более ни слова, они вышли из моего дома. Более, с тех пор, я их не видел. Как только они ушли, и друзья мои, с автоматов положенные, встали целёхонькие. Сели мы все за стол, налили себе, выпили, капустой квашеной заели да в баню всей толпой и пошли. Пока парились, мои те двое, что за харчи у меня работали, дверь на место приладили, да стёкла выбитые поставили.

    Много с тех пор прошло. Я по-прежнему всё так же. Летом там, среди коров, кур и свиней, а зимой в восьми комнатах напротив храма. От скуки ли, а устроился на службу в управление представителя президента. Дети у меня, трое. Недавно жену четвёртую схоронил. Живу - грех жаловаться. Однако бывает, ночью, возьмёт тоска, как вспомню ту встречу. Не могу простить ему. Подлости такой не могу простить. Обманул он меня. Надул, одним словом, с обезьяной. Более и не скажешь.

51.

    Свидетель со стороны обвинения замолчал. Молчали все. Слышно было, как вдалеке гудит электричка. Гарри, дабы прервать затянувшуюся паузу, достал свисток из кармана и громко в него свистнул. Свидетель пришёл в себя и продолжал, но более спокойным тоном.

    - И вот теперь, господа, когда, можно сказать, только наладил свой быт, как он, - свидетель указал на Гарри, - всё поломал. Господа,- заорал вдруг свидетель нечеловеческим криком,- господа, я не хочу-у-у на Землю. Христом, Богом прошу, господа, помилуйте.

    Свидетеля со стороны обвинения с большим трудом удалось убрать из зала суда. Четыре архангела, взяв его за руки и за ноги, раскачав положенное количество раз, выбросили в широко распахнутое окно, на Землю.

    Слово взял адвокат.

    - Господа судьи, господин прокурор. Что я могу сказать. Вернее, что вы хотите услышать от меня в защиту обвиняемого. Сказать вам, что наше законодательство несовершенно, так вы и без меня это знаете. Сказать, что мой клиент был доведен до состояния невменяемости разного рода обстоятельствами? Возможно, что и был, но что с того? Всё, что мне остаётся, так это только попытаться проанализировать поступок подсудимого и найти в нем хоть какой-то логический смысл. Может быть только тогда, возможно, вы и смогли бы посмотреть на всё происшедшее другими глазами.

    Какое-то время адвокат просто стоял и ничего не говорил. Было видно, что он в это время думал.

    - Господа,- очнулся от своих мыслей адвокат, - ввиду того, что логика в поступках моего подзащитного отсутствует, я попробую поискать что-нибудь другое в его защиту. Господин судья, вы не возражаете?

    - Возражаю, если вы будете думать по часу, - нервно ответил судья. - Вы, либо говорите, хоть что-нибудь, либо сядьте на своё место.

    - Я, пожалуй, сяду, - решил адвокат.

    - Слово предоставляется подсудимому, - громко сообщил судья.

    Гарри встал и сказал свою речь.

52.

    - Мне, господа, - начал Гарри, - собственно непонятны две вещи. Первое - это почему вы все здесь, а не на Земле. А второе - с чего вы взяли, что мои действия следует рассматривать как преступление. Неужели этим людям на Земле будет хуже, чем здесь. Я, например, так не считаю. Я считаю, что им на Земле в тысячу раз лучше, чем здесь. Во- первых, там можно спокойно копить деньги, а не думать, куда их потратить. Во-вторых - там нет Бога, от которого, простите меня конечно, но очень здесь устаёшь.

    Я уж не говорю об ангелах, архангелах, началах, властях, силах, господствах, престолах, херувимах и, особо подчеркиваю, серафимах. И заметьте, что от них здесь устаёшь ещё больше, чем от Бога, по крайней мере, это касается меня. Ну, разве не так, господа? Разве я не прав? Теперь, что касается несчастных, коими вы полагаете мною отправленных снова на Землю. Это, между прочим, для их же блага, извольте заметить. По крайней мере, будет шанс исправиться, потому как здесь, насколько я вижу, этим никто не занимается, и граждане просто деградируют, и деградируют всё больше и больше.

    Ваш сектор давно надо было распустить. Не пойму, правда, почему до меня этого никто не сделал? Ваш сектор только портил все показатели во всеобщей картине... Это вам подтвердит любой низший ангельский чин. Держали вас здесь только из жалости, учитывая ваши прежние заслуги. Вы только зря переводили еду и нерационально занимали огромные площади. От вас никакой выгоды и пользы. И чего здесь удивляться, я не понимаю.

    Теперь, что до вашей гордости, коей вы полагаете философию своего сектора и её, так сказать лучших представителей. Скажу вам одно. Более глупого, пустого, ненужного, претенциозного, сомнительного, натужного, непонятного никому, даже авторам, нигде больше нет. Не знаю, но может это неумеренный секс, однополая любовь, алкоголь, наркотики или ещё что, так сильно повлияло на их умы? Мне, честно говоря, не понять. Я пытался, видит Бог, пытался разобраться во всей этой галиматье, но всё тщетно.

    К этому я отношу не только философию, но и все ваши достижения, включая живопись, музыку, все ваши писательские шедевры, вашу медицину, все ваши точные науки... Я уж не говорю о психологии... Здесь у меня просто слов нет. Чем вы здесь занимались? По сто лет сидели в одном вузе на одном курсе, желая познать всё, на тот случай, если, не дай Бог, боялись вы, вас снова выпихнут жить. При этом изучали свою же белиберду, которую сами глупостью своею же и создали, и которую постигнуть сами же были не в состоянии. Вот уж, действительно, подшутили сами над собой.

    Я отправил этих людей на Землю с тем, чтобы они перестали быть свиньями, потому что здесь переделать их из свиней в людей невозможно. Слишком уж любит вас наш Господь, что даёт вам свободу выбора. А я нет. Я вас не люблю. И не могу полюбить. Вы говорите, что они хорошо работали в той жизни и здесь? А что вам и им их эта самая работа? Зачем она? Почему вообще они были ей заняты? В чём здесь заслуга, если врач лечит, а токарь гайку точит? Что в том, что баба рожает и не выбрасывает своих детей в мусоропровод, а заботится о них, пока те не повзрослеют? Это что? Подвиг? С какой стати, господа, я вас спрашиваю, рожать - подвигом стало? И крысы рожают.

    Всю жизнь они боялись ада, всю жизнь они тряслись от страха за то, что их накажут. И, при этом, всё равно гадили, пакостили, вредили и себе, и всем, и тряслись, и молились, и гадили, и пакостили, и снова тряслись, и снова молились. А как сюда попали, даже не поверили, что это так, что их не жарят на чугунных сковородах, что не жрут собственное дерьмо, что получили то, о чем и мечтать-то не могли. Но разве могло быть по-другому? Ответьте.

    Не мне ответьте, а себе. Но они подумали, что видать праведники тогда они, коли так Господь распорядился. Ведь иначе бы на чугуне жарили зады свои, да дерьмо бы жрали. Сами себя на Земле ещё в том убедили, а теперь на этом основании выводы сделали. Скажем за то спасибо большое церквям, религиям и прочему, что сейчас на Земле в огромном количестве мозги людям забивает. Одного они понять не могут, что не существование их после смерти определяется верой их на Земле до смерти, а сознание после смерти определяется их верой, во что угодно, на Земле.

    Не понимают, глупые, что всё равно будет не то, что ожидают. Но, поскольку ожидают, но, поскольку уверены в том, что сбудется то, что ожидают, то, когда получают не то, что ожидали, но гораздо большее, сразу делают выводы о своей исключительности. На каком, я вас спрашиваю основании, вы делаете такие выводы? А не на каком. Нет никакого основания в ваших выводах. Здесь вот мой адвокат пытался найти логический смысл в моих поступках, да куда там. Если сам по себе этот адвокат уже нелогичен, начиная с того, что он не на Земле и, что он адвокат вообще, да к тому же ещё и здесь.

    Я отправил их всех потому, что вижу, что своей цели на Земле они ещё не достигли. Цель эта очень проста. Человек должен стать человеком. Ни растением, ни животным, ни токарем, ни слесарем, ни президентом, ни матерью-героиней, ни отцом, ни бабушкой, ни дедушкой, ни хорошим другом, ни лучшей подругой, ни философом, ни писателем, ни художником, ни артистом, ни военным. Человек должен стать человеком. И всю свою деятельность там, на Земле, основывать только на этом и не на чем другом. Да к тому же, человек и не может ничего другого делать хорошо, кроме как становиться человеком.

    А сейчас они не человеки. Кто они? В большинстве своём растения и животные. Почему? Сейчас объясню.

    Господь создал растительный и животный мир. Не надо быть крупным ботаником или зоологом, чтобы понять, что растительный мир создан для питания человека и животных, а животный мир создан для поддержания экологического равновесия в природе. Это самое равновесие животные поддерживают исключительно тем, что постоянно хотят есть и едят. Но хотят есть они, не потому что без этого они не смогут жить, а потому что в этом их смысл. Как вы не можете это понять. Ведь это просто.

    Рыбы в море существуют для того, чтобы поддерживать чистоту в воде. Это просто живые пылесосы. Они уничтожают всё, что попадает к ним и что загрязняет их мир. Тоже и на суши. Но человек тоже наделён способностью есть. Другое дело, что смысл этого в том, чтобы жить, а не для того, чтобы поддерживать экологию в мире. Посмотрите на свою собаку, с какой тоской в глазах она смотрит на вас, когда вы, при ней, выполняете её работу и глодаете густую мясную кость. Это её задача - сожрать этот варёный труп, переварить сожранное и чувствовать себя при этом хорошо, а не ваша. Ваша задача, задача человека, стать человеком. Но вы взяли на себя функции животного и старательно поддерживаете экологическое равновесие в природе, которое сами же и нарушаете.

    Зачем человек выращивает такое количество разнокопытного скота, птицы и прочей гадости, включая той, что плавает в воде? Только для того, чтобы потом всё это сожрать. Я не знаю, что можно ещё добавить к тому, что я сказал, чтобы убедить вас в том, что часть людей превратила себя в животных.

    Другая часть ведёт исключительно растительный образ жизни, уподобляя себя кормом для других людей. Они живут для других, делают всё для других, погибают за других, сгорают в огне и прославляют себя за это в песнях и сказках. Снимают про это кино, ставят пьесы и радуются - как здорово, что я живу для других. По-другому, это то же, что сказать, как здорово, что я растение.

    Вот и получается, что мир сегодня состоит из растений и животных. Тех, что создал Господь и тех, в которые себя превратил сам человек.

    Чего ради им всем было оставаться здесь? Вот я и отправил их назад. Думаю, что ещё спасибо мне скажут. А у меня всё. Спасибо за внимание.

53.

    Гарри сел на своё место. Судья удалился на совещание сам с собой. В зале остались только Гарри Олдмен, его прокурор и адвокат. Адвокат пошёл в туалет, а прокурор с Гарри просто мило беседовали в ожидании решения суда. На заднем ряду, посередине, сидел Господь, но на него никто не обращал никакого внимания. Только уборщица попросила его не мешать, когда в перерыве шаркала под стульями шваброй.

    Как я уже сказал, в совещании принимал участие один судья. Он всегда совещался только сам с собой. Совещание носило бурный характер.

    - Он просто спятил, господа, - обращался сам к себе судья всегда на вы.

    - Точно. Рехнулся.

    - Несет чушь всякую, причем, что самоё страшное, что всё так уверенно.

    - Он маньяк. Я, честно вам скажу, опасаюсь и на Землю-то его отправлять.

    - Это верно. Он чего угодно там устроить может.

    - Да. Вот и не знаешь, как и быть-то. И здесь нельзя оставлять, и туда боязно.

    - Может его в другой сектор спровадить?

    - Размечтался. Кому там он нужен. Поди, без него своего дерьма хватает.

    - Это верно, это верно.

    - Что это он там про животных, про растения говорил?

    - Да кто его поймет. Он же больной. Вы встаньте на его место. Он же рецидивист. Он же и месяца, как правило, после смерти ни разу не просуществовал.

    - И то верно.

    - Я слышал, что ему около одного миллиарда лет. Это правда?

    - Врут. Весу добавить к нему хотят. Сам подумай. Миллиард. Это же действительно спятить можно.

    - Так ведь он и спятил. Ну какой нормальный станет здесь говорить, что устал от Бога, прости Господи, а уж тем более от ангельского чину. Только спятивший. Ну, сами подумайте, господа, как можно устать от Бога?

    - Никак.

    - Никак.

    - Лично я никогда не устану.

    - И я.

    - И я.

    - И я тоже, господа, никогда не устану от Господа нашего и от верных слуг его; ангелов достойных, архангелов божественных, начал богоподобных, властей благочинных, сил мужественных и нерушимых, господств непреклонных, престолов высочайших, херувимов мудрых и серафимов пламенеющих.

    - Верно сказал.

    - Точно подметил.

    - Так, что делать будем.

    - Может отсрочку взять.

    - Да ну вас, ей Богу, отсрочку. Выдумаете тоже. Терпи тут его. Предлагаю сослать. Не на сто лет, конечно, а то он там такого понаворотит за это время, что и не разгребёшь. На одну жизнь хватит.

    - А что. Верно. Пусть с теми, кого сам отправил и мучается.

    - Я согласен.

    - И я.

    - И я.

    - И я.

    - Значит, единогласно.

54.

    Совещание закончилось. Судья встал из-за стола и вышел в зал. Совещательная комната опустела, и свет в ней погас.

    - Встать, суд идет, - заорал Господь с задних рядов, когда увидел входящего в зал судью.

    - Именем Верховного совета сектора 19-21, - сказал судья, - мы здесь посовещались и постановили: отправить Гарри Олдмена на Землю вне очереди, прямо завтра вечером, на одну жизнь. А там видно будет. Всё. Все свободны.

    Все, кто был в зале, а было всего четверо, судья, прокурор, адвокат и подсудимый встали и вышли из зала.

    Господь остановил Гарри в коридоре, когда тот вместе с прокурором и адвокатом направлялись к выходу, и попросил того задержаться. Попрощавшись с прокурором и адвокатом, пожав обоим им руку и поблагодарив за верную службу, Господь взял Гарри под локоть и отвёл в сторону.

    - Слушай, Гарри, - начал Бог, - есть тут у меня к тебе одно дело.

    - Что ещё за дело? - недовольно спросил Гарри.

    - Так, мелочь. А ты молодец, мне понравилось, - вдруг весело сказал Всевышний.

    - Что именно вам понравилось?

    - Всё. Как говорил, держался. Про этих, как его, животных с растениями. Интересно, я бы даже сказал весело.

    - Уж как весело. Чего только весело вам, не понять.

    - Да ладно тебе. Я ведь с приговором тоже не согласен. Хочешь, вообще отменю всё, а этих отправлю на Землю? Мне они самому уже здесь порядком надоели.

    - Спасибо, не надо.

    - Чего так?

    - Да не хочу я здесь быть, у вас не хочу, неужели не поняли до сих пор.

    - Во-первых, ты не у меня. Не надо путать. То, что вы здесь понагородили, ко мне не имеет никакого отношения. Так что - это ты брат врёшь. Ну да ладно. Этих я всё равно отправлю. Полагаю, что им будет ещё над чем поработать. А чем, скажи, тебе ангельские чины не угодили, а особливо херувимы помешали, - смеясь, спросил Господь.

    - Видеть их уже не могу, - зло ответил Гарри.

    - Понятно. Ну, то, что ты меня видеть не хочешь - это мне понятно, но вот с ангелами ты зря. Они же добра тебе желают.

    - Вот поэтому и не хочу их видеть.

    - Ладно, будет с ними, с ангелами, - перешёл Господь на серьезный тон. - Ситуация, понимаешь, сейчас гораздо сложнее, чем тебе кажется.

    - Что ещё? - серьёзно спросил Гарри.

    - Я на Землю собираюсь.

    - Неужели? Надолго? Может, навсегда останетесь? - острил Гарри.

    - Нет, не навсегда. Так. На некоторое время. Вроде как служебная командировка. Помощь мне нужна. А ты, как я понял, всё равно туда собираешься. Может, поможешь.

    - Ты это серьёзно? - спросил Гарри.

    - Серьёзно. Я тебя давно знаю. Знаю, что не подведёшь. Мне сейчас именно ты и нужен.

    - Почему именно я?

    - Ну, как тебе сказать, почему ты? - задумался Бог. – Во-первых - ты обладаешь достаточным опытом.

    - Можно подумать, что кроме меня других опытных не нашлось?

    - Веришь, но не нашлось. Мне твой взгляд на современную жизнь понравился. То, что ты скотина порядочная, я и сам знаю, но вот эта твоя позиция жизненная показалась мне очень даже интересной. Вот я и подумал: а почему бы и не рискнуть? Что-то мне подсказывает, что искать меньшую сволочь хлопотно, да и мало перспективно.

    - Это ты к чему?

    - К тому. Что все вы здесь одним миром мазаны. Говорите много, толку только вот нет. Думаете об одном, как бы выглядеть получше, да получить побольше, как будто и забот других нет.

    - И что ты предлагаешь?

    - Предлагаю тебе отправку со специальным заданием по восьмой категории.

    - Это значит - с частичной памятью по прошлым жизням? - не на шутку удивился Гарри.

    - Не совсем. С полной памятью по всему существованию, - ответил Бог. - Только ради меня, Гарри, прошу тебя, никакой писательской деятельности там. Я прекрасно знаю твою слабость, но честно тебе скажу, что ты уже надоел со своей писаниной.

    - Тогда я не поеду, - серьёзно заявил Гарри.

    - Ну, начинается, - нахмурился Всевышний.

    - Я серьёзно, - пояснил Гарри.

    - Ладно. Разрешаю, но не больше трёх книг, понял.

    - А больше нельзя?

    - Нельзя, - сурово сказал Бог. - Ты вспомни, что в средние века вытворял. Вспомни, вспомни, свои тысячи томов куртуазных романов и приключенческих жизнеописаний. Самому, небось, стыдно.

    - Ну ты вспомнил, - обиделся Гарри. - Ещё говорит, что незлопамятный. Это когда было-то? Сейчас, другое. Что я, совсем уже, разве не понимаю.

    - Всё. Сказал три, значит три. Постарайся всё там изложить. Всё равно ничего нового не скажешь, а людей с толку только собьёшь.

    - Согласен.

    - Ну и молодец.

    - А что делать-то надо? - спросил Гарри.

    - На месте узнаешь. Инструкции получишь от своего любимчика.

    - Кого это?

    - Архангела Михаила. Здорово ты, это, его и мою подписи подделал. Мы, когда смотрели, то со смеху помирали. Особенно, когда Михаил на нагрудном знаке Ларисы подмигивал, с луком и арбалетом. Гавриил чуть не помер от хохота. Михаил, правда, тогда очень на тебя обиделся. Но сейчас вроде уже ничего, отошёл.

    В это время к ним подошли как раз Михаил с Гавриилом. Поздоровавшись с Гарри, Михаил что-то прошептал на правое ухо Бога, а Гавриил на левое. После чего Господь сказал, что им пора, что вечером Михаил всё объяснит и, что он очень рад их договоренности. После чего трое быстро покинули здание суда. Напоследок, Михаил сердито посмотрел на Гарри и, скорчив страшную, как ему казалось, гримасу, погрозил Гарри кулаком. На что, в ответ, Гарри только слегка повертел из стороны в сторону головой и удивлённо пожал плечами, мимикой и жестами показывая, что у того явно не все дома.

55.

    Гарри медленно шёл по пустым улицам. В секторе почти никого не осталось и ему было грустно. В окнах домов горел свет, но там не было никого. Посреди дорог стояли брошенные троллейбусы, трамваи, автобусы, шикарные и прочие автомобили. Гарри сел в одну из пустых и поехал не спеша, в сторону дома. Ему нравилось водить машину, но только тогда, когда он был на дороге один.

56.

    Михаил приперся к Гарри рано утром. Уже через час он от него ушёл, оставив Гарри изучать все необходимые инструкции и материалы, по которым ему следовало работать на Земле, куда он будет отправлен сегодня вечером. Такого ещё в судьбе Гарри не было ни разу. Согласно инструкциям, Гарри становился тайным агентом Верховной канцелярии. На Земле-то он уже был не одну тысячу раз, но ни разу по восьмой категории, что значит, что он окажется на Земле уже взрослым человеком, да к тому же в качестве тайного агента. О таком Гарри даже помыслить не мог.

    После, правда, были ещё три года специальной подготовки, но они пролетели как один день. На специальных курсах Гарри обучили всему тому, что должен знать и уметь тайный агент Господа. Экзамены Гарри сдал на отлично и получил допуск на работу в качестве специалиста самой высокой - восьмой - категории.

    Отправка Гарри не заняла много времени. С ним было ещё трое, кого он не знал. Провожающих не было. Их просто попросили пройти в зал отправления и уже спустя пять минут Гари Олдмен находился опять на Земле.

57.

    Уважаемый читатель. Увы, но тот факт, что он стал тайным агентом Верховной канцелярии, специалистом восьмого уровня, не освобождает меня, его ангела хранителя, от моих прямых обязанностей. Увы, но моя доля - вечно быть рядом с ним и, по возможности, оберегать его от разного рода неприятностей. Не думаю, что его новая должность облегчит мне мою задачу. Однако я рад, что кончилось всё таким образом, а ведь всё могло быть гораздо хуже - и для него и для меня.

    Гарри свойственно недооценивать других, особенно это касается ангельских чинов. И тот факт, что архангелы настроены против него, меня лично тревожит и очень сильно. Но я рад, что мы покинули с ним тот свет и переместились на этот. Подальше, как говорится от начальства, поближе к кухне. Я ведь, как и Гарри, по природе своей не карьерист и крылья архангела меня никогда не прельщали, а потому и нечего мне особо там делать. На Земле проще и, что самое главное, веселей. По крайней мере, есть какое-то конкретное дело.

    Нет, а что не говори, но я более люблю жизнь на Земле и предпочитаю её, нежели существование здесь. Вот уж воистину, что там - тоска смертная и я полностью здесь согласен с Гарри.

    На этом я с вами прощаюсь, не навсегда конечно. Впереди Гарри ожидает очень много забавного и, если, вдруг, будет что непонятно, то я сразу приду к вам и всё проясню.

    Пока же мне сказать вам более нечего, а просто так занимать ваше время я не желаю.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

... Продолжение следует.

Copyright © Михаил Лекс 2003 - 2007 год, Санкт-Петербург