Следователь Аникеев Арнольд Игоревич и подследственный Егоров Самуил Яковлевич глядели друг на друга, сидя за длинным столом, лицом к лицу, по разные его стороны. Аникеев в милиции работал уже двадцать лет. Носил чин майора и числился самым тупым следователем города. Егоров воровал без малого уже лет восемнадцать, четырежды был судим, и слыл в городе самым тупым вором. И следователь, и подследственный были достойны друг друга. Странно, что при всех, выше указанных обстоятельствах, встречаться им до сих пор не приходилось. Аникееву всё больше попадались воры опытные и умные. Они не давали возможности ему подниматься по служебной лестнице с должной скоростью и отменным качеством. Что до Егорова, то и ему не везло. Следователи Егорову всегда попадались грамотные и умные, что делало его уязвимым по отношению к правосудию. Другими словами - обоим предоставлялся шанс. Они понимали это. Аникееву рассказали про Егорова, но и Егоров был посвящён в тайну Аникеева. Вопрос стоял так: или он, или я. Или Аникеев с честью засудит Егорова, или Егоров впервые за восемнадцать лет сумеет выпутаться.

    Дело было простым. Егоров совершил преступление. Взяли его на третий день при странных обстоятельствах, на основании улик. Дело оставалось за следователем. Накануне Аникеев ещё раз перечитал избранные главы "Преступления и наказания" и пошёл на службу. Егоров накануне ничего не читал, потому что читать не умел, но если бы умел, то тоже перечитал бы "Преступление и наказание". Утешал себя он только тем, что следователь тупой, а значит - может и повезёт.

    - Чаю? - пытался улыбаться Аникеев.

    - Чаю? - нерешительно переспросил Егоров.

    - Ну да, - потирая руки, весело сказал Аникеев, - не желаете чаю.

    - Нет, - ответил Егоров, в жизни которому ни разу чая следователи не предлагали.

    Отказ несколько смутил Аникеева. Всё начинало идти не так, как он планировал ночью в подушку.

    - Отчего же нет? Чай у меня хороший, - глядя в пол и сквозь зубы, говорил следователь.

    - Не сомневаюсь, гражданин начальник. Только вот чая не хочу.

    - Может, вы есть хотите? - цедил следователь. - Я распоряжусь.

    - Есть? - корчил из себя глухого Егоров.

    - Ну да, - стараясь не раздражаться, говорил следователь. - Покушать чего не желаете? Вы же, я вижу, голодны.

    - Нет. Спасибо. Я завтракал недавно, - стойко отнекивался Егоров.

    - Да, действительно, как это я забыл, вы же и в самом деле завтракали в семь утра. Тогда, может, сигарету, - предложил следователь

    - Сигарету? - корчил глухого Егоров

    - Сигарету. Вы слышите плохо? - не выдержал следователь и слегка повысил голос.

    - Я не курю, - испугался своей наглости и повышенного голоса Егоров.

    - Вы шутите?

    - Ни сколько.

    - Есть вы не хотите, чая не хотите, не курите... Вы, Егоров, странный какой-то.

    - Прочему?

    - Ладно, оставим на время. Можете идти, пока. Мы позже с вами встретимся.

    Егорова увели. Аникеев распорядился, чтобы Егорову обедать не давали. Егоров сидел в камере и с тоской смотрел, как его сокамерники обедают. В тот день был борщ с говядиной и жареная камбала с картофелем. Через час после обеда Егоров был на допросе.

    - Чаю? - ехидно поинтересовался Аникеев.

    - Чаю? - машинально переспросил Егоров.

    - Ну да, не желаете?

    - Давайте чаю.

    - Чай у нас вкусный, сладкий, горячий. Вам послаще?

    - Ну не знаю. Послаще хорошо бы было.

    - Послаще значит. Сахарку четыре ложечки?

    - Три хватит.

    - Две, три ну и четыре. Угощайтесь.

    - Спасибо.

    - Не горячо.

    - Нормально.

    - Вот смотрю я на вас, Егоров и в толк не возьму.

    - Что?

    - Почему США всё же напали на Ирак?

    - Не знаю, - искренно отвечал Егоров

    - А как думаете? - интересовался следователь.

    - Думаю, что, наверное, было зачем нападать, - удивлённо отвечал Егоров.

    - Думаете, Егоров, было зачем?

    - А то нет? - перешёл на более уверенные интонации Егоров.

    - Не знаю, не знаю.

    - А что газеты по этому поводу пишут? - вдруг спросил Егоров.

    - Что, простите? - опешил следователь.

    - Газеты по этому поводу что... пишут? - интересовался уже несколько нагло Егоров.

    - Какие газеты? - пытался понять следователь, что именно Егоров имеет в виду.

    - Наши, - подсказывал Егоров.

    - Что пишут, что пишут... Пишут, что причина в нефти, - немного смутившись, отвечал следователь.

    - И вы согласны с этим утверждением? - дискутировал Егоров.

    - С каким утверждением? - не понимал его следователь.

    - Ну, с тем, что причина в нефти.

    - Не думал пока.

    - И я вот не успел подумать.

    - Да, - не знал, что сказать следователь.

    - Да, - не знал, что на это ответить Егоров

    - Гм, - произнёс следователь.

    - Хм, - ответил ему Егоров.

    - Может ещё чаю, - очнулся следователь.

    - Спасибо, напился. Я пойду? - жалобно попросил Егоров.

    - Так скоро? - взгрустнул и следователь.

    - Так чего засиживаться? Время позднее, - старался казаться воспитанным Егоров.

    - Да-да, конечно. Идите, - вежливо позволил следователь, но с тоном некой грусти от неизбежного расставания.

    Ужинать Егорову не дали. На ужин подавали холодную телятину, чай, чёрный хлеб, маслины.

    - С добрым утром, - тоном полным оптимизма приветствовал следователь Егорова, когда того втолкнули в его кабинет.

    - Здравствуйте, - отвечал голодный Егоров.

    - Может, сперва позавтракаем?

    - Неплохо бы позавтракать.

    - Замечательно. Я уже распорядился. Ничего, что на мой вкус?

    - Ничего.

    В кабинет принесли сыр, яйца всмятку, масло, кофе, белый хлеб. Ели молча. Аникеев с любопытством смотрел на то, как Егоров мажет маслом хлеб, как кладет на него сыр, как глотает горячий кофе со сгущенным молоком, как аккуратно, чайной ложечкой кушает яйцо. Егоров по сторонам не смотрел, а только ел.

    - Ещё чего-нибудь? - предложил следователь, когда Егоров, видимо насытившись, откинулся на спинку кресла.

    - Нет уж. Спасибо. Наелся. Если только наручники снять.

    - Снимем, обязательно снимем, - сказал следователь и снял с Егорова наручники.

    - Благодарю, - сказал Егоров.

    - Замечательно. Вы, Егоров, я вижу, спали плохо этой ночью?

    - Почему вы так думаете?

    - Глаза красные, да и вообще, вид у вас...

    - Что вид?

    - Бог с ним. Оставим. Ну, раз вы ничего больше не хотите, то не смею задерживать.

    - Что, всё?

    - Пока всё. Можете идти.

    - До свидания.

    - Всего доброго. Да, чуть не забыл, жду вас к обеду. У меня на обед сегодня форель. Вы любите форель, Егоров?

    - Форель? - удивился Егоров.

    - Да. Я очень, знаете ли, форель люблю. Ну, не смею задерживать.

    Время до обеда пролетело незаметно. Обед прошёл спокойно. Стол накрыт был белой с кружевами скатертью, хрустальный обеденный гарнитур создавал атмосферу строгости, но в тоже время успокаивал и внушал доверие. В камине жарко горели три полена, треща и с искрами. Женщина лет тридцати, в красном концертном платье, сидела за роялем и тихо играла вальсы современных ей композиторов. Прислуживал всего один человек.

    - Как форель? - поинтересовался следователь.

    - Отменный вкус. У вас хороший повар. Кстати, а откуда ваш повар? - спросил Егоров.

    - Да какая разница, Егоров, откуда мой повар. Давайте лучше о вас поговорим.

    - А чего обо мне говорить? Всё ясно и так.

    - В том-то и дело, что не всё, в том-то и дело. Было бы всё ясно, разве сидели бы вот так, друг против друга, разве кушали бы вы мою форель, коли всё было бы ясно? Не так разве?

    - Форель уж точно, не кушал бы.

    Когда мужчины начали беседовать, женщина в красном платье перестала играть на рояле, тихо встала, и пошла было из кабинета, но споткнулась и упала, сильно ударившись головой о дверь, превозмогая боль, она поднялась, однако, и, стиснув зубы, таки вышла из кабинета.

    - Ну и замечательно, что мы всё с вами понимаем. Вот смотрите, Егоров, у меня есть восемь улик против вас.

    - Можно взглянуть?

    - Полюбопытствуйте.

    - Ну-у, гражданин Аникеев, за форель вам конечно огромное спасибо, только улики эти не мои.

    - То есть, как это не ваши?

    - Да так вот. Не мои.

    - Чьи они тогда, позвольте спросить?

    - Затрудняюсь ответить, гражданин Аникеев.

    - Затрудняетесь?

    - Затрудняюсь.

    - Напрасно, Егоров, напрасно. Ну, Бог с ними, с уликами, не ваши, так не ваши. К ним мы ещё вернёмся. А вот как насчёт алиби у вас, а, Егоров?

    - Есть у меня и алиби.

    - Да? И где оно?

    - Вот, пожалуйста, любуйтесь на здоровье.

    - Это оно?

    - Оно самое?

    - И оно ваше?

    - А чьё же.

    - Не знаю, только...

    - Что, только?

    - Только не ваше оно.

    - Чьё тогда?

    - Дайте ещё раз взглянуть.

    - Пожалуйста.

    - Странно. Но откуда оно у вас?

    - Как откуда? Моё оно, всегда, сколько себя помню, при мне было.

    - Простите, но в деле сказано, что взяли вас при странных обстоятельствах... Так?

    - Точно, при странных обстоятельствах меня взяли.

    - Ну вот. Что взяли на основании улик... Так?

    - Всё верно, гражданин Аникеев, на основании улик взяли.

    - Но мне про алиби никто ничего не говорил.

    - Ну, это уж я не виноват.

    - Свинство какое. Получается я вас отпустить должен?

    - Не то, чтобы я оказывал давление, но отпустить - это было бы хорошо.

    - Но улики, но странные обстоятельства?

    - Но алиби.

    - Да-да, спасибо, что напомнили, алиби, конечно, я помню. Но куда мне улики деть?

    - Давайте ещё раз посмотрим все ваши улики. Давайте?

    - Давайте.

    - Давайте. Только внимательно, ничего не упуская.

    - Да-да, конечно, ничего не упуская.

    - Ну, где они?

    - Вот первая.

    - Ерунда.

    - Согласен. А вторая? Вторая, вроде бы, ничего? А, как вам вторая?

    - Глупость, разве сами не видите.

    - Но третья? Третья улика... вам уже не отвертеться.

    - Помилуйте. Она столь мала, что говорить о ней серьёзно даже стыдно.

    - Что значит мала?

    - То и значит, что незначительна.

    - А четвёртая? Или и здесь вы скажите, что незначительна?

    - Нет, не скажу. Четвёртая действительно имеет вес.

    - Ага, что я вам говорил.

    - Но по ней можно пол города привлечь. Вы не находите?

    - Честно говоря...

    - Да вот хоть вас взять. Четвёртая улика больше, кстати, против вас свидетельствует, чем против меня, или кого бы то ни было вообще.

    - Хорошо это у вас получается.

    - Что?

    - Фокусы эти ваши с уликами.

    - Не понимаю.

    - Всё вы понимаете. Про пятую вы скажите, что она добыта нечестным способом, так?

    - Нет, не так.

    - А как?

    - Нечестным способом добыты три улики - шестая, седьмая и восьмая, а пятая...

    - Что, что пятая?

    - Про пятую ничего не скажу.

    - То есть как ничего?

    - Да вот так, ничего и всё. Можете делать с ней всё, что вам заблагорассудится.

    - Что мне делать с ней? Вы, что, издеваетесь.

    - Можно я пойду. Устал я что-то.

    - Увести.

    Аникеева вызвал начальник следственного отдела. Он грустно сообщил Аникееву, что если он, т.е. Аникеев, не завершит успешно дело Егорова и рецидивист окажется на свободе, то его, т.е. Аникеева, ждёт суровое наказание, вплоть до понижения в чине и должности.

    Ночь Аникеев не спал. Он думал. Чем больше думал, тем больше приходил к мысли, что не справиться ему с этим делом. И только одно обстоятельство успокаивало его и повышало по тонам - факт тупости Егорова. Не мог Аникеев согласиться с тем, что тупой Егоров сможет справиться с ним, т.е. с Аникеевым

    В камере Егорова тоже было не спокойно. Всё-таки - канун Нового года. Наряжали ёлку, всю ночь писали поздравительные открытки. Утро подкралось незаметно. Принесли завтрак. Ели молча, разве что изредка кто-либо попросит передать хлеб или налить вина. Егоров позавтракал, потом его повели на допрос.

    - Я думал о нашем вчерашнем разговоре, Егоров...

    - И что?

    - Предлагаю вам во всём признаться.

    - Вы это серьёзно предлагаете?

    - Не понял вопроса.

    - Предлагаете серьёзно, или так, думаете, что я не соглашусь и тогда вы меня уже ... ну вы понимаете?

    - Поймите. Вы совершили преступление и вы должны ответить за него, ответить тем, что, во-первых, признаться, а во-вторых, понести наказание.

    - Почему я должен это сделать?

    - Что почему? Почему признаться?

    - Вот именно. Почему я должен признаться и нести наказание?

    - Да потому, хотя бы, чтобы меня не понизили в должности и чина майора не лишили.

    - Так, всё, с меня хватит, я требую адвоката.

    - Чего вы требуете?

    - Требую, чтобы мне дали бесплатного адвоката.

    - Вы, что, тупой?

    - Вы сами тупой.

    - Это вы сами тупой, мне про вас всё хорошо известно.

    - И я про вас наслышан, будьте покойны.

    - Что это вы слышали про меня?

    - То и слышал, что вы самый тупой следователь.

    - Вот значит как?

    - Да так и значит.

    - Адвоката захотел.

    - Именно адвоката.

    - Будет тебе адвокат, скотина неблагодарная, я его ещё форелью кормил.

    - Спасибо за форель, но адвокат дело другое.

    - Уведите.

    Был в городе один адвокат. Нет надобности говорить о его профессиональных качествах, наверное, читатель и так поймёт о чём собственно, речь идёт, вернее об отсутствии чего идёт речь. Смирнов его фамилия, а зовут Аркадием Львовичем. За двадцать лет у Смирнова ни одного выигранного дела. Смирнову и поручили защищать Егорова.

    Уже на следующий день, обвиняемый Егоров, следователь Аникеев и адвокат Смирнов обедали втроём в кабинете Аникеева. На обед была уха, печёный бараний бок с капустой, был ещё жареный карп, но его ели мало, а пили красное.

    - Вы, Арнольд Игоревич, - обращался адвокат к следователю, - напрасно кипятитесь. Дались вам эти улики. Ей Богу. Как маленький, честное слово.

    - Да помилуйте, Аркадий Львович, - участливо отвечал следователь, - как без улик-то. Сами посудите. Судья, прокурор, не дай Бог ещё присяжные, как без улик-то.

    Егоров в разговор умных людей не встревал, ел капусту с бараниной, часто запивая красным, принюхиваясь к карпу, тыкал его вилкой, но пугался его вида и не ел его, и слушал внимательно, о чём говорили адвокат со следователем.

    - Арнольд Игоревич, мне ли вас учить. Какие улики? Можно подумать другого основания не найдут.

    - Как другого основания? Вы про что это?

    - Да просто.

    - Поясните.

    - Господи, всё проще пареной репы. Важен сам процесс. Судья, подсудимый, адвокат, прокурор, плюс ещё, может быть и присяжные. Вдумайтесь только. Каков сам механизм. Секретари пишут, зрители ахают, родственники стонут, свидетели теряются, перерывы, отложенные заседания, отводы и самоотводы, а вы говорите.

    - Чего я говорю.

    - Здесь спектакль целый. Хотите людям спектакль испортить?

    - Так ведь нет улик, но есть алиби.

    - Улики, алиби, прочая муть - скука. Есть один непреложный факт.

    - Какой?

    - Совершено преступление.

    - Ну и что?

    - А то. Преступление либо должно быть раскрыто и наказано, либо раскрыто и не наказано, либо не раскрыто и не наказано, либо, что самое интересное, не раскрыто и наказано. Этого требует логика жизни. Ни следователь, ни судья, ни прокурор, ни адвокат, ни, тем более, присяжные, не могут влиять на процесс раскрытия и нераскрытия, наказания и ненаказания.

    - Кто же тогда влияет?

    - Всё вместе. Он, подсудимый значит, вам говорит, что не совершал преступления, и я вам говорю тоже, а вы утверждаете, что совершал и прокурор утверждает то же самое - это и есть процесс.

    - Господи, до чего вы глупы.

    - Да ладно, вам. Тоже мне. Завтра суд, там и встретимся.

    Пять лет назад по делу о взятках проходил помощник прокурора Соловьёв. Соловьёв сумел уйти от несправедливого наказания, но с тех пор ему поручали только самые тупые дела. Что касается судьи, то у нас все судьи тупые, исключений нет. Если бы адвокат не добился того, чтобы дело велось в присутствии присяжных заседателей, то и смотреть было бы нечего.

    Да, чуть не забыл. В тот день все нормальные люди нашего города уехали кто в Турцию, кто в Грецию. Остались одни дебилы. Среди них и набрали присяжных.

    Зал суда был временно закрыт на ремонт. Решили заседание вести у прокурора на даче. У прокурора есть дача недалеко от города, туда и поехала вся эта весёлая компания.

    Весь ход событий достаточно хорошо освещался в центральной прессе. Заседание суда было открытым. Разрешено было присутствовать на заседании журналистам. Приехал, правда, только один журналист, сами понимаете какой.

    В городе кое-кто даже ставки делал на результат.

    Заседание продолжалось не более пяти часов. Много было выпито вина и водки, много было съедено жареного мяса. Сожгли соседскую баню, плясали, прокурор спел гимн городу, адвокат немного подпортил праздник тем, что перебрал с вином и уснул. Судья, правда, был на высоте и учёл мнения сторон, выслушал пожелания, не взирая на недостойное поведение некоторых присяжных, устроивших драку в саду у прокурора, и принял, как ему казалось, самое правильное решение.

    Егоров был признан виновным.

    Плакали все. Плакал проснувшийся адвокат, плакали присяжные заседатели, Аникеев плакал от счастья, что его не попрут с должности и не лишат чина майора. Судья тоже плакал, не известно правда почему. Громче всех, конечно, плакал сам Егоров. Не то что его расстроило, что признали его виновным, тем более что он действительно был виновен, а то, что он оказался тупее Аникеева.

    Спросите, сколько дали Егорову? Дали по полной программе. Так сказать по совокупности и поглощению более строгим менее строгого получил наш Егоров. Приговорили бедолагу к пяти минутам принудительной езды на самокате без помощи рук с пятидесятиметровой горы, без шлема, без налокотников и без наколенников, с завязанными глазами. Одним словом - звери, что с них ещё взять. Хорошо ещё, что условно и с отсрочкой наказания.

---

    Вот такой, господа, случай. Но, вернёмся в наше время. Напомню вам, что мы находимся в Верховном суде сектора 19-21, на слушании по делу Гарри Олдмена.

49.

    Зал суда. Кроме судьи, прокурора, адвоката и обвиняемого в зале никого не было.

    Первым взял слово прокурор.

    - Гарри Олдмен. Вы обвиняетесь по двадцати статьям уголовного закона сектора 19-21. Самое серьезное преступление, совершенное вами, это подделка документов Верховной канцелярии и подписи Господа. Но речь сейчас не об этом, - громко и четко произносил свою речь генеральный прокурор сектора. - Есть другое преступление, которое вы совершили, но которое не имеет отражение в уголовном кодексе, а по тому никак не наказуется. Но ваша совесть всегда будет напоминать вам о том чудовищном преступлении, что совершено вами. Я говорю об искалеченных судьбах отправленных вами людей.

    Среди них выдающиеся политики, талантливые писатели, художники, скульпторы. Сколько замечательных матерей и отцов вы обрекли на незаслуженные муки внеочередного рождения. Я не говорю уже о тех, кто попал к нам с полей боёв, которых было не мало за весь наш период. А скольким людям вы просто не дали родиться, заставив их, таким образом, ждать: не знамо сколько и чего. Более того, многие из них вообще теперь не хотят на Землю, так как напуганы всем происходящим.

    Чем, скажите на милость, перед вами провинились врачи? А что вам сделали простые люди: рабочие, крестьяне и фермеры, творческая и научная интеллигенция? Но более всего обидно, что наш сектор потерял весь философский состав в полном объёме. Вы представляете себе, какие умы мы потеряли, благодаря вам и вашим забавам? Простите, но других слов, характеризующих ваше поведение, я не нахожу. Весь цвет, всё лучшее, что было в философии за весь период существования Земли, всё это было в нашем секторе.

    Мы гордились этим, нам было нескучно, нам было, кого слушать, нам было с кем спорить и всё это вы уничтожили в одно мгновение. Сектор наш опустел. Здесь более никого нет. Остались только те, кто был слишком пьян, чтобы добраться до пункта отправки, да мы, служители закона, чудом, чудом спасшиеся от вашего кошмара.

    Не знаю, что можно сказать в ваше оправдание, не знаю, что скажет ваш адвокат, не знаю, что скажите вы сами, но я настаиваю на применении к вам высшей меры наказания - сто внеочередных отправок на Землю подряд.

    Зал загудел бы, будь он не пуст, но в зале никого не было, кроме вышеперечисленных. Наказание действительно было суровым. По крайней мере, такого ещё ни к кому применено не было. Более того, во многих других секторах уже давно были отменены внеочередные отправки как наказание, но в нашем секторе ещё нет.

    Далее слово было предоставлено свидетелю со стороны обвинения. Его специально пригласили с Земли, буквально на пару часов, для дачи показаний. После чего, его были вынуждены опять туда отправить.

    - Скажите, свидетель, - спросил того прокурор, - когда вы умерли в последний раз и оказались здесь, о чём вы мечтали? И помешало ли вам нынешнее внеочередное рождение осуществить здесь все ваши мечты? ...

Продолжение следует.

Copyright Михаил Лекс 2003 - 2007 год, Санкт-Петербург