В Михайлов. Произведения

ЛАБИРИНТЫ ДВУНОГОЙ КРЫСЫ

Продолжение:






АВТОПОРТЕТ КИСТЬЮ МАЛЯРА. Я… НУ И ПРОЧИЕ МЕЛОЧИ


Бесконечность плюс один. Это порядковый номер моей очередной попытки рассказать
о себе. Бесконечное число раз я уже пытался это сделать, но родить, создать,
опорожниться на бумагу (хотя бумагу, писчую бумагу, я не вижу уже давно)... бесконечное
число попыток, каждая из которых была неудачной. Сначала это были короткие рассказы,
выполненные от руки настоящим пером, только не птичьим, а железным, да и макал
его я не в чернильницу (за неимением таковой), а прямо в пузырек с чернилами.
Жуть кромешная, как по виду, так и по содержанию. Потом такие же непотребные
очерки, но напечатанные уже на машинке, которую чуть ли не силком вручил мне
Юрка... Потом была бездарная по форме и хамская по содержанию повесть, из-за
которой я чуть не перессорился с друзьями. От прошлых попыток осталось только
вступление. Не поднимается рука его уничтожить, ну да черт с ним. Тем более что
вступление во второй главе уже не вступление:


Все собрались? Я спрашиваю, все собрались? Монотонный голос считает: десять...
девять... восемь... и так далее, до нуля, до дырки от ножки циркуля. До старта
осталось... нихрена уже не осталось. Начали.  Легко сказать, начали. А с чего
начали? С чего начинать? С чего начинается эта игра перепутавшихся, перекрутившихся
теней, с причудливыми узорами и странным названием: жизнь отдельно взятого индивида,
которая (жизнь) кроме него вообще может быть не интересной никому, настолько
никому, что даже бездомные собаки согласятся на чтение вслух (в качестве слушателей,
разумеется) только при условии кормежки во время чтения. 
Ладно, начали. Будем отлавливать мысли и воспоминания, словно пиявок или жуков,
расфасовывать по банкам, заведем журнал, где будем описывать данные согласно
установленной классификации: наименование, пол, возраст, анкетные данные, партийность...

Мысли... Они похожи на змей, или нет, на пиявок, все-таки на пиявок, или на тени.
Лучше на тени. Такое же нечто бесформенное, прячущееся от света, неуловимое,
негативное по своей природе и необходимое разве что в живописи и фотографии.
Тени, тени, тени...Сплетаясь, они образуют нечто подобное шахматной доске глазами
очередного последователя Дали, дурдом, именуемый "Наш мир", мир координат (хвала
Декарту!), XY (буквенно-цифровое обозначение не годится - букв не хватит), мир
торжества математики, где все чему-то, да равно, или распределяется согласно...
Все поют ассану Аристотелю, даже те, для кого это имя ассоциируется с наименованием
товара, чем-то средним между памперсами и мылом для рук.
Человек - это звучит... Все правильно: сам себя не похвалишь - никто не похвалит.
Тем более что хвалить больше некому, да, собственно и не за что. Мешать тоже
некому. Вот и расквакались, раздули мошонки собственной важности, а сами как
блохи на шахматной доске: с клетки на клетку, с клетки на клетку... Карьера,
деньги, семья, доброе имя, почетное звание Гражданин... Повезет - станешь королевой
или королем. Бывало на этой доске и не такое, говорят старожилы, пережившие атаку
дустом. 
А в голове у каждого громкоговоритель, или лучше ящик (телевизор), транслирующий
по 24 часа в сутки "НАСТОЯЩУЮ ЖИЗНЬ": Портреты работы малоизвестных художников.
Вот на кого ты должен равняться! На портретах лики, буквально сочащиеся гражданственностью,
пониманием правильного пути, нравственностью, набожностью и прочими малопривлекательными
вблизи ингредиентами, из которых состоят благопристойные граждане, те, кем гордится
страна и школа. 
Некоторые портреты с короткими биографическими пояснениями: Строитель узкоколейки.
В мороз, в дождь, в жару, в голод, без сапог, без еды, ради... Ради того, чтобы
пустить себе пулю после ретроспективного анализа бытия, но это остается за кадром,
такое всегда остается за кадром из соображений высшей гуманности, а в кадре героическое
лицо, одобренный САМИМ взгляд, и та самая узкоколейка. Или герой. Собственной
грудью на пулемет! Слагаются песни... Есть даже анекдот про гололед. БУДЬ КАК
ОНИ!!! и тогда тебе дадут пропуск в следующий зал галереи. Там в моде сытые,
откормленные лица на фоне лимузинов, вил в Испании, дорогих б...й или смазливых
альфонсиков, в зависимости от пола или пристрастия. Венцы природы, вершины, или
вершки творения. Что-то там у них звучит гордо, и все они не дураки. 
Здесь главный принцип - это движение. Выше, дальше, сильнее. Что ты сделал сегодня,
что уже садишься жрать? Сколько бабок принес? Сколько нужных дел или важных вопросов
в активе? ДВИЖЕНИЕ. С клетки на клетку, с клетки на клетку. Движение и равнение
на тех, кого исключительно по недосмотру не задушили еще в младенчестве, будь
то Сократ, Архимед, или Христос. Равнение и одновременное изготовление гвоздей,
совершенствование ядов и подготовка новых солдат, чтобы теперь уже наверняка,
чтобы ни одна больше сволочь... 
МЫ ВАС БУДЕМ ЛЮБИТЬ, НО ТОЛЬКО ПОСМЕРТНО. В виде цитат и сборников сочинений...
Этим за доской тоже не сладко. Сидят, лбы морщат. Серые клеточки издают равномерное
гудение. Они думают, мыслят, вершат. Доска, фигуры, пешки...Каждый ход надо обдумать,
просчитать. А эти там, на доске путь пока тешат себя свободой воли, пусть гордятся
и квакают, пусть думают, что они чего-то там да творцы. Пусть. Так даже лучше,
спокойней. Лишь бы не мешали. Тут дело серьезное. Вдруг тот напротив окажется
чуть умней, вдруг у него серого вещества больше или рефлекторные дуги лучше припаяны?
 Что тогда? Тогда что? Апокалиптические истерики с питьем валерианки и умыванием
в ванной? Или револьвер во спасение чести? 
А в награду только ось Z. Дополнительная степень относительной свободы, позволяющая,
тем не менее, уйти нахрен с плоскости попрошаек-алилуйщиков. 
Ты у доски. Ты думаешь, просчитываешь... Часики делают свое тик-так. И ни пива
попить, ни к девочкам... О девочках даже думать забудь. Нельзя тебе. У тебя есть
доска и тот, кто напротив. 
Нет, господа хорошие, вы как хотите, а мне в другую сторону. Пока никто не видит,
пока длань Играющего занята кем-то другим, пока кого-то другого швыряют под коня
или ладью. Валить надо! Бежать! Куда-нибудь подальше от вас, куда-нибудь на свежий
воздух, куда-нибудь, где еще не навалили кучи F=f(a) посыпанные интегралами всех
мастей и рангов. Туда, где вытирает ноги всяк входящий, оставляя даже имя свое
в прихожей на гвоздике, где само бытие всем глубоко по хрену.  Живется - хорошо,
нет - изумительно. Где don't fuck me является основным постулатом вселенской
любви. 
Я тешу себя мыслью, что я наблюдатель, что смотрю на всю эту канитель с участка
песка с прикрепленным к нему N-м количеством жидкости, именуемой водой, и вся
эта фигня вкупе с кустиком или может даже деревцем называется пляжем. Я торчу
на этом пляже, греюсь на солнышке и в полглаза наблюдаю за возней на доске, за
этой причудливой игрой теней… 


О себе: Рост 180. Вес 112. Размер костюма - 58. Волосы длинные. Лицо изредка
бритое. Глаза, наверно, серые. Очки. 
Мне 34. Не женат и никогда не был. В двадцать с копейками как-то все не женилось,
а теперь уже поздно. Теперь у меня сложившийся образ жизни, который совсем не
хочется менять ради сомнительного счастья совместного проживания под одной крышей.
Жена должна быть приходящей. И уходящей. Тем более что детей я не хочу. И чем
старше становлюсь, тем больше не хочу.
Дармоед.
Любимое занятие - бесполезное времяпрепровождение. Я вообще сторонник всего бесполезного,
включая совершенно бесполезное сочинительство совершенно бесполезных книг. На
сей день я не получил за это нихрена. Только затраты: интернет, компьютер, издание
сборника за свой счет...
Общественно-политической жизнью страны не интересуюсь.  Моя мечта жить и не знать
ни фамилии президента, ни названия Родины, ни государственной символики. По телевизору
чтобы только музыка и кино. Иногда что-нибудь умное типа КВН или программы Гордона.

На выборы не хожу. Мне в моей провинциальной дыре совершенно нет никакого дела
до того, что там творится в Москве. Здесь у нас другие законы. К тому же я убежден,
что политик - это как щепка в ручье (пускали в детстве?). Либо он в струе, тогда
все идет замечательно, либо он вне потока, тогда он сходит с дистанции. Другими
словами политик следует в заранее заданном ему направлении, и от замены фамилии
практически ничего не зависит. Но это только мое мнение, с которым можно не соглашаться
до бесконечности.
Новости я тоже не смотрю. Иногда даже ссорюсь с мамой, когда она пытается мне
пересказывать события в мире. Нет во мне чувства сопричастности с окружающей
действительностью.
Образований несколько. Сначала я закончил ВТУЗ. Получил специальность инженер-механик.
К моменту окончания института я был уверен на все сто: в инженеры не пойду, даже
если за это начнут платить. ЧЕЛОВЕК ОКАНЧИВАЕТ ИНСТИТУТ, ЧТОБЫ НАВЕРНЯКА ЗНАТЬ,
В КАКОЙ ОБЛАСТИ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА РАБОТАТЬ, ТОЧНО НЕ СТОИТ. Хотя институт свое
дело сделал: подарил мне 6 замечательных лет жизни и отмазал от армии, за что
ему особенное спасибо. Примерно на третьем курсе института я обнаружил, что могу
неплохо лечить людей за счет того, что принято называть биоэнергетикой человека.
Место мне нашлось сразу в "Центре народной медицины", как назывался тогда наш
санаторий. Потом уже, чтобы упрочить свое околомедицинское положение, я окончил
университет и стал психологом. Потом уже была двухгодичная программа по гештальтпсихологии,
курсы по клинической психологии, и так далее. Так что я не только дармоед, но
и вечный студент.
Положение дармоеда меня ничуть не смущает. Большинство выдающихся людей были
дармоедами, а в древней Греции досуг считался одним из главнейших богатств, дарованных
человеку Богами. Так что я древний грек, несколько опоздавший с рождением.  
Мои самые первые воспоминания: Меня рвет. Рвет дома прямо на одеяло. Рвет в машине.
Вернее, машина стоит, задняя дверь открыта и меня рвет под машину. Мне очень
плохо, а тут еще слезы, блевотина в носу, во рту, в горле... Я буквально захлебываюсь
в блевотине. Такое происходило достаточно часто и регулярно. Что-то у меня было
со здоровьем.
Другое детское воспоминание: Плачущая мама, пьяный отец и кто-то из его друзей
укладывает отца на диван, щедро одаривая его пощечинами. Мне стыдно за отца,
жалко его, жалко маму, которую он перед этим достал. Но это все фон, а на первом
месте чувство абсолютной беспомощности, когда чувствуешь, что надо что-то сделать,
но ничего не можешь предпринять.
Разок меня даже роняли. В Кисловодске. Пока мама с папой договаривались с администратором
гостиницы (в те времена мест никогда не было) мной занимались брат с кузеном.
Они догадались определить меня на санки и пустить с горы. В результате шишка
на лбу, которая осталась на долгую память, и номер в гостинице, который нам с
перепугу дали даже без чаевых. 
Другой детский сувенир - это сломанный нос. На этот раз постарался папа. Чем-то
я его достал...
Хотя объективно детство у меня было очень даже вполне. Я был любимчиком, которому
можно все. Моей любимой игрой была игра в командира. Когда мы куда-нибудь шли,
я выстраивал всех в колонну по одному и заставлял идти строем. Я как командир
шел впереди. Когда же мы ехали куда-нибудь на машине, я заставлял маму всю дорогу
петь революционные песни. Вот так. 
Периодически папа приезжал с экипажем (он был командиром АН-12). Пили они по
черному. Не часто, но если пили, то пили. Пьянка заканчивалась, когда умирал
последний. Один из гостей решил спьяну поехать домой. Сел в коридоре на пол завязать
шнурки, и заснул. Я его валял в буквальном смысле слова. Только мама поможет
ему подняться, я тут как тут. Толкну его в бок, и он как мешок, плюх. Потом мне
это надоело, захотелось разнообразия... Короче, проснулся он утром весь в муке
и облитый водой.
Любимым местом для игр была комната брата (он старше меня на 9 лет), откуда меня
выставляли, когда к нему приходили в гости друзья. Обычно я не сдавался до тех
пор, пока братец не давал мне хорошо по ушам. Тогда я обижался и писал в обувь
его друзей. Когда к нам в гости приехал еще один мой двоюродный брат, меня вообще
перестали к ним пускать. А однажды они додумались написать на двери: ДЕНИСКЕ
ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Меня это так задело, что я выучил нужные буквы и написал на двери
в свою комнату: КОЛИКЕ И САНИКЕ НЕГРАМ И СОБАКАМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН. Про мягкий
знак мне тогда еще не сообщили.
Матерился в детстве я как сапожник. Не знаю почему, но это нравилось папе. Разок
он взял меня с собой в школу к брату. У того был урок литературы. Литературу
у них вела хорошая знакомая родителей. Папа решил пошутить. Он втолкнул меня
в класс, а сам остался за дверью. И вот я один посреди класса, где много больших
людей, а папы почему-то нет. Я поворачиваюсь к двери и громко, чтобы папе было
слышно:
-Глебов (я называл папу по фамилии), а ты какого х...я там застрял?
Материться я перестал у мамы на работе во время субботника. Мама у меня врач
фтизиатр. Кабинет у мамы был в самом дальнем углу больницы в обшарпанном одноэтажном
здании на два хозяина: с одной стороны мама, с другой стороны морг. Мамина санитарка,
Ася Петровна, тоже никогда за крепким словцом в карман не лезла. В общем, мне
было с кем поговорить по душам. Ася Петровна всегда выглядела безупречно. Белоснежный
халат, на голове белоснежная накрахмаленная шапочка. Кабинет тоже всегда вымыт
до блеска.  
Как-то раз вымыла она кабинет, и пока там все сохло, вышла на крыльцо покурить.
Стоит, курит. Халат белоснежный, на голове накрахмаленная шапочка, в руке папироса.
Тут подруливает какой-то больной и спрашивает: 
-Скажите, здесь принимает туберкулезный врач?
Она окидывает его взглядом с головы до ног, а потом небрежно так говорит:
-А не пошел бы ты на х...
Решили мы с Асей Петровной, что пора нам завязывать с матом. Взяли целлофановый
кулек, выматерили туда все маты и закопали. И я перестал материться. 
В исправительном заведении ДЕТСКИЙ САД я не прижился. Сначала ревел. Потом баловался
и сбегал. Потом занимался детским развратом: показывал свое и смотрел чужое.
В общей сложности я ходил в садик месяца два.
Сидеть дома один я тоже никак не мог: боялся, так что родителям ничего не оставалось,
как найти мне няню. Одной из таких нянь была Нина Константиновна или НК, как
мы ее называли. Уникальный был человек образца 1913 года. Прожила она 89 лет.
Все 89 лет была при памяти и сама себя обслуживала. Умерла она в прошлом году.
Первым делом, когда мама, дав ц. у., уходила на работу, НК вываливала на газетку
содержимое нашего мусорного ведра и тщательно отбирала недоеденные деликатесы,
которыми дома, потом, угощала гостей. Обычно она делала что-то по дому, а я занимался
своими делами, но иногда мы играли вместе в карты или домино. Азартная как ребенок,
она быстро заводилась, и игра заканчивалась слезами. Причем плакала только она.
Ее я доставал с горшком. Сделаю дело и поставлю горшок под дверь. Она открывает,
горшок переворачивается... Один раз она подставила горшок мне. Пришлось убирать.
А однажды я запер ее в туалете. Запер и забыл. Заигрался. Вспомнил только тогда,
когда она уже начала выносить дверь. Тогда мы с ней серьезно поссорились.  
С папой у нее была затяжная война. Папа - потомственный казак, настоящий, не
из тех, что сейчас рядятся в форму и цепляют чужие награды, воспитанник летного
училища и сторонник домостроя. Его дед, мой прадед, участвовал в Брусиловском
прорыве, и был даже чем-то награжден. 
Папа четко разделял дела на мужские и женские, и взяться за какую-нибудь бабскую
работу для него было подобно смерти. Если ему надо было посмотреть на часы или
почесать спину, он всегда звал маму. Та бросала все и бежала к нему. НК, убежденный
сторонник демократии и равноправия буквально зеленела. Когда же папа брался за
воспитательную работу, то есть начинал меня учить, что бабы-дуры, баба не человек,
и вообще бабье дело молчать и прислуживать, она не выдерживала:
-Чему ты ребенка учишь?!
После этой фразы шла пространная речь, наполненная патетическим негодованием.
Папа какое-то время ее слушал, после чего посылал, куда следует. В общем, дело
заканчивалось слезами и обещанием больше в наш дом ни ногой.
Одной из главных черт ее характера была исполнительность. Она выполняла инструкции
от и до, буквально следуя каждому пункту. Один раз на эти грабли наступил папа.
Дело было на следующий день после грандиозной попойки. Папа отлеживался на диване
и никого не хотел ни видеть, ни слышать. Тут же, как назло телефон.
-Николай (Папа), это тебя.
-Меня нет. 
-Я уже сказала, что ты дома. 
-Скажите им что-нибудь. 
-Что сказать? 
-Сами придумайте. 
-Зачем мне это надо. Скажу что-нибудь не то и буду виновата. 
-Пошлите их на х... . 
-Так и сказать? 
-Так и скажите. 
-Я так и скажу. 
-Вот так и скажите. 
-Вы меня, конечно, извините, но он просил вам передать... Идите вы на х... .

Это был командир эскадрильи, папин начальник.
Первое время мама ей что-то платила за работу, но потом они окончательно подружились,
и Нина Константиновна стала помогать маме совсем уже бескорыстно. 
Любила она приезжать к нам на дачу. Грядку метр на метр она могла возделывать
целую вечность. Сначала долго перекапывала землю лопатой, затем, по второму разу
копала уже вилами, затем рыхлила тяпкой и ровняла граблями. После этого она брала
ведро воды, кружечку и семена, заранее подготовленные к посадке. Для каждой семечки
она делала отдельную лунку, перетирая грунт руками, затем аккуратно наливала
туда воду. Порция воды была выверена с точностью до капли - лишняя вода зря уходит
в землю. Когда вода впитывалась, она сажала семечку, ориентируя ее в пространстве
с точностью до микрона.
Лунка, водичка из кружечки, семечка. 
Лунка, водичка из кружечки, семечка. 
Лунка, водичка из кружечки, семечка. 
Лунка, водичка из кружечки, семечка. 
Лунка... 
После того, как все семена оказывались в грунте, она размечала участок колышками.
Колышки - сущая смерть. Они торчали из земли сантиметров на пятнадцать-двадцать,
причем в самых неожиданных местах. Расположены они были так, что стоило споткнуться
и упасть... Смертельный исход был гарантирован.
Когда огород окончательно становится похож на ловушку для "гуков", начинались
саперные работы. Она наблюдала, как я извлекаю из земли колышки, с таким видом,
будто бы я удалял ей зубы без наркоза. 
В свои 87 лет она везде ходила пешком, чтобы не платить за проезд в автобусах.
Экономила на всем, а сбережения клала внукам на книжки. Совершеннолетними внуки
станут только в третьем тысячелетии, а до того бесконечно далекого будущего деньгам
придется пылиться в банке, превращаясь в ничто под ударами инфляции. 
-Зачем вы это делаете? - спрашивали у нее. 
-Вырастут, деньги свои будут. 
-К тому времени они совсем обесценятся. 
-Совсем не обесценятся. 
-У вас мало денег пропало? 
-Да нет, тысяч десять. 
-Вам мало? 
-А так мы растранжирим все. 
-Лучше бы доллары купили. 
-А вдруг их отменят. 
-Для этого надо, чтобы в Америке к власти большевики пришли. 
-В банке проценты... 
-Все ваши проценты инфляции на один зуб. 
В общем, убеждать ее было бесполезно.


В детстве я был болезненным, толстым, неповоротливым маменькиным сынком. Таких
обычно любят пинать всем двором. Меня не пинали, и спасительным средством оказались
книги. Мама мне целыми днями читала вслух с самого раннего детства, и на фоне
сверстников я казался всезнайкой. Я знал массу всего, и меня уважали. К тому
же я всеми силами старался не быть сынком. А в таких мероприятиях, как поход
на чужую дачу или стрельба из рогаток по фонарям, я был одним из первых. Уже
примерно с 9 лет у меня были, чуть ли не самые лучшие во дворе рогатки. По птицам
я не стрелял. Принципиально. По собакам тоже. Доставалось обычно жабам и котам,
о чем я сейчас сожалею со страшной силой. Высшим пилотажем у нас считалось попасть
не по коту, а под него. Тогда он подпрыгивал на пол метра и уже в воздухе начинал
быстро-быстро работать ногами. 
Классе в пятом у нас была повальная мода на дымовухи из "быстрогорящего пластмасса".
Куда только мы их ни бросали: классы, остановки, школьные и общественные туалеты,
открытые форточки... жертвой моей фантазии даже стала девочка лет восьми-девяти,
которой я засунул дымовуху прямо за шиворот. Дело было ранней весной, и на девочке
было пальто, шарфик, кофточка, маечка и еще какая чертовня. Это и спасло ее от
ожогов. Испугалась она, когда из-под воротника повалил густой дым. Испугалась
и побежала. Бежит, кричит, из-под воротника дым валит. Вылитый сбитый истребитель.
И тут дымовуха вспыхивает огнем...
В другой раз я уже отличился классе в шестом. Играли мы во дворе в войну: кидались
камнями. Мы с Лосем, как более старшие, осаждали башню (была у нас во дворе деревянная
двухэтажная башня) где засел противник: человека четыре пятиклассника. Забаррикадировались
они там, не выбьешь. И тут нам в голову пришла идея выкурить их из башни. Натаскали
травы, бумаги, щепок и подожгли. А не учли, что лето, засуха, башня из дерева,
а из окон не вылезешь. В общем, если бы не кинулся кто-то из родителей тех детей,
сгорели бы заживо. Досталось за это нашим дворовым хулиганам. 
Классе в девятом (я в девятом, а Дюк в десятом) решили мы пострелять по школе
из рогаток. Приметили лавочку, набрали полные карманы гаек. Дождались темноты
и вперед. Как мы ни старались, звон бьющегося стекла мы так и не услышали. Выпустили
весь боекомплект и по домам. Утром нас ждал сюрприз. Оказывается, мы переколотили
все стекла, выходящие на ту злополучную лавочку. Более сотни квадратных метров
стекла. Стекла не сыпались только потому, что рогатки били слишком сильно, и
гайки оставляли в стекле маленькие дырочки. Утром учителя вместе с ментами шмонали
пионеров, и всех, у кого были рогатки, отправляли за родителями. На нас с Дюком
никто вообще не подумал. Дюк, ко всему прочему, был членом учкома, и ему пришлось
разбирать бедных детей на заседании.
В последний раз мы отличились уже, будучи здоровыми дураками. Плюхин пришел в
отпуск из армии... В общем, ни одного целого фонаря по дороге домой мы не оставили.



Учился я легко. Обычно все схватывал налету. Устные уроки делал на перемене,
письменные меня утомляли чуть дольше. Больше всего я ненавидел стихи. У меня
никогда не было памяти. И механическое заучивание для меня пытка. Но в принципе,
я научился обходить эти моменты. Другим моим несчастьем был английский, который
я тянул с горем пополам. Сочинения писала мне мама. Сам я не написал ни одного,
да и сейчас напишу разве что на твердую двойку. В конечном счете, английский
и сочинения сдала за меня мама. Зато по физике, химии, истории, математике, обществоведению
и географии я был одним из лучших. Лучшее время наступало перед олимпиадой по
математике. Тогда мы приходили к учительнице и заставляли нас отмазывать от уроков.
Мы - это я и Макс. Обычно мы в школу опаздывали, но в такие дни приходили заранее:
надо было найти математичку. 
-Надежда Алексеевна. Давайте позанимаемся математикой.
-Я не могу. У меня урок. Надо новую тему давать.
-Ничего. Потом дадите.
-Нет, ну так нельзя.
-Надежда Алексеевна, нам предстоит защищать честь школы.
-Пусть самостоятельную пишут.
-Ну, это можно, - почти соглашается она, - а у вас что, нет урока?
-Вы же нас отпросите.
-Ну, вы даете. Как это отпросите. Надо идти на урок. Приходите после уроков.
-После уроков нельзя. У нас уже голова соображать не будет.
-Тем более мы все равно не пойдем.
-Как не пойдете! И потом, вы соображаете или нет, говорить мне, что не пойдете
на урок...
-Да что вы как маленькая.
-Так мы будем где-то шаболдаться, а так заниматься математикой.
В конце концов, она отпрашивала нас на целый день. 
На олимпиаде у нас вторые места. Первое место по  праву принадлежит...
Сидим на олимпиаде, пытаемся осилить задачу, которая по идее и решаться то должна
в одно действие.
Вдруг открывается дверь и в класс входит...
Рост средний. Бесформенная прическа под горшок, которая вполне могла быть как
длинной мужской, так и короткой женской. Коричневый мужской костюм из самых дешевых.
На ногах синие сапоги "прощай молодость". Она стала той красной (или... не помню
какая там была) обезьяной, которая полностью завладела моим сознанием.
Толкаю Максима:
-Макс, глянь, кто это.
-Отвали, - он занят.
-Да ты посмотри.
-Ну? - Максим недоволен.
-Кто это: мальчик или девочка?
-Рожа и костюм мужские.
-А ботинки?
-Ботинки женские.
-И?
В конце концов, мы приходим к выводу, что это оно. Так мы в одностороннем порядке
познакомились с Люсей, всегда занимавшей первые места. Сейчас она витает далеко
в науке. 
На саму математику мы ходили через раз. Причем обнаглели настолько, что прежде
чем уйти, спрашивали, что будет на уроке. 
Моим соседом по парте был Костя Кот. Обычно мы решали один вариант на двоих.
У него был куркулятор, что тогда было роскошью, поэтому его обязанностью был
счет, тогда как моей - решение задач в общем виде. Не помню, о чем мы с ним тогда
заспорили. Только я взял его листок и под словами САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ РАБОТА написал
большими буквами х... . Он так и сдал. Получив работы после проверки, мы увидели
большой вопросительный знак рядом с емким словом и внизу жирную тройку. 
С физикой мне в школе не повезло. Сначала у нас вела Корова Ивановна - любимица
троечников и любительница дисциплины. Она была строгой, требовательной и формальной.
На любой вопрос, не относящийся напрямую к теме урока, она отвечала:
-Читай параграф.
Творчество и фантазия ей были не нужны. Зато за наклонную черту при написании
дробных наименований типа км/ч она снижала оценку на бал.
-Черта должна быть горизонтальной. Это знак деления, - говорила она.
Потом что-то переиграли, и нам дали милую выпускницу института, которая очень
скоро ушла в декрет. Замещать ее поставили Ольгу Чингизовну. Женщину из районо,
всю жизнь занимающуюся внеклассной работой.
-Вы что думаете, я физику не знаю? - визжала она на уроках, - я десять лет назад
в деревенской школе высшую математику преподавала!
Физика мне была нужна при поступлении в институт, и родители договорились с Петром
Виссарионовичем. Бесподобный мужик, хотя многие его не любили. Он не выносил
дураков, и мог буквально пинками выставить кого угодно из класса. Особенно он
не любил тупых девчонок, которые болтали на уроках. Мне он понравился сразу.

-Учитель сам должен быть троечником, - любил говорить он, - в крайнем случае,
хорошистом, но никак не отличником. Отличник не умеет объяснять. Этому всегда
все понятно. Зато троечник, помня, как ему самому все трудно давалось, будет
объяснять более доходчиво и терпеливо. 
К счастью, Чингизовна вела у нас только одну четверть. К счастью потому, что
у нее мы с Котом оказались троечниками (мы были лучшими по физике, к тому же
он собирался поступать в мед, и основательно готовился с репетитором). Он получил
тройку за то, что сказал как-то на уроке Марчеле:
-Будешь так себя вести, станешь такой же дурой, как Ольга Чингизовна.
Я за то, что позволил себе поспорить с ней о том, являются ли проценты единицей
измерения. Как всякая истинно непроходимая дура, она никому не позволяла уличить
себя в глупости.
Мне Петр Виссарионович так и сказал:
-А зачем ты с ней спорил? Дура - она дура и есть, а дура у власти - это дура
вдвойне. Так что пусть городит, что хочет. Ты, главное, с ней не связывайся.
 
Не могу не сказать несколько слов об Олеже или Слоне. Высокий, выше всех в классе.
Большие руки, ноги (размер 46) и уши. Сообразительный. Так, когда нас всех после
очередного цирка отправили домой за родителями, он выдал:
-"А я, пожалуй, не пойду", - промолвил павиан, - "в зоологическом саду не станет
обезьян".
Если он не знал урока, попытка заставить его отвечать превращалась в шоу: Урок
английского. Учительница, она же классный руководитель, вызывает его отвечать
текст. Он медленно, словно из гроба, поднимается, долго тарабанит пальцами по
столу, после чего с акцентом Йоркширского заики с парализованным ртом и отсутствующими
зубами выдает по складам:
-Ин вис е...
Кроме этого он по-английски ничего не знает. Пауза затягивается.
-Олег, я слушаю.
-Ин вис е... Ольга Георгиевна.
-Да.
-А Михал Сергеич...
Времена были перестроечные. Горбачев только начал свое представление, и страна
еще с интересом слушала, что он там несет. Слон начинает обстоятельно пересказывать
очередную бесконечно длинную речь. 
-Олег, это все хорошо, но я жду, когда ты перейдешь к тексту.
-Вы не согласны с Михалом Сергеичем?
-Нет, почему...
-Вам не нравится, что он говорит?
-У нас урок.
-И это, по-вашему, причина затыкать мне рот, когда речь идет о Михале Сергеиче?
Субботник. Нас с Олежей заставляют вскопать небольшой участок. Работы там минут
на пятнадцать, но бесплатно трудиться на благо Родины... Рожденный большевизмом
лозунг: ГДЕ БЫ НИ РАБОТАТЬ, ЛИШЬ БЫ НЕ РАБОТАТЬ, был тогда на пике популярности,
и занимал первые места в житейских хитпарадах. Тут, как манна небесная понабежали
первоклассники, которым после небольшой рекламной компании стало жутко интересно
поработать лопатами, хоть деньги бери. Они бы нам все благополучно вскопали,
если бы не Ольга Георгиевна и Паровоз (физик и завуч в одном флаконе) 
-Вы что это детей заставляете за вас работать? 
-Никто их не заставляет. 
-Как можно, Ольга Георгиевна, что мы изверги какие? 
-Они сами нас попросили. 
Дети согласно кивают головами. 
-Быстро заберите у них лопаты. А вы дуйте на свой участок. 
-А нас отпустили! 
-Тогда марш отсюда! 
-Ольга Георгиевна, - говорю, - вы только что наглядно продемонстрировали детям,
что работа на благо школы это не радость и не игра, а нечто постыдное, я бы даже
сказал, наказание.
-Теперь они запомнят ваш урок, и когда вырастут, тоже не станут работать на субботниках,
- подхватил Олежа.
-Ты не умничай, а работай. 
-Вы что, лопату раньше не видели? - Паровоз не выдерживает смотреть, как мы изнываем
на земляных работах.
-А где бы мы их видели? Всю жизнь в квартире живем.
-А вы, Геннадий Васильевич, копать умеете? - спрашивает Олежа с совершенно невинным
лицом. 
-Конечно. Я считаю, что каждый мужчина должен... 
-Научите, пожалуйста. 
-Давай лопату. 
Пока паровоз вскапывает наш участок, Олежа с умным видом задает ему всяческие
вопросы, связанные с процессом копания. 
-Понятно? - спрашивает довольный собой Паровоз, закончив нашу работу.
Но понятно стало ему. 
-Да, ребята... 


Несмотря на легкость учебы, школу я возненавидел всеми фибрами души. Куча совершенно
ненужных предметов, генеральная линия партии, комсомол, общественная работа,
патетическая ложь учителей, необходимость соответствовать, все это выводило меня
из себя. Меня в прямом смысле тошнило от той роли, которую я разыгрывал в этом
чудовищном заведении. 
Прививка к жизни оказалась очень и очень болезненной. Настоящую роль школы, ШКОЛЫ
с большой буквы, я осознал только недавно. Школа действительно была школой, школой
выживания, школой социальной адаптации, школой лжи и лицемерия, школой, научившей
меня казаться тем, кем я никогда не был. Школа научила меня приспосабливаться,
и это ЕДИНСТВЕННОЕ НАСТОЯЩЕЕ ЗНАНИЕ, кроме умения считать, читать и писать, которое
я вынес за 10 лет.
Зато институт стал для меня глотком свободы.    
По математике мои работы никто не проверял. Пять не глядя. По физике не пять,
а шесть. Один раз во время экзамена даже разрешили (лично мне) курить в аудитории.

Не обошлось, правда, и без курьезов. Первый урок иностранного языка. Две группы:
английская и немецкая. Захожу в аудиторию. Сажусь. Преподаватель задает вопросы.
Студенты отвечают. Доходит очередь до меня.
-Молодой человек, вы какой язык учите? - спрашивает преподаватель после моего
ответа.
-Английский.
-Тогда вам в другую аудиторию.
Семинары по истории КПСС вел у нас... Назовем его Пивоваров. Седеющий мужчина,
похожий на сенатора США глазами американского кино. Манерами он напоминал опять
таки киношного озабоченного сексом педика. Заигрывал он исключительно с мальчишками,
мы же откровенно над ним насмехались.
Последний семинар. Он сладострастно потирает руки и причмокивает губами.
-Так, Глебов, что мы будем с вами делать? 
-А что? 
-Вы зачет думаете получать? 
-А у нас нет. 
-Кафедральный. Без него вас не допустят к экзамену. 
-А я уже сдал. 
Я действительно сдал экзамен досрочно, прикинувшись уезжающим домой иногородним.
 
-Что? 
-Так получилось... 
-Ну так нельзя! 
А у самого губы дрожат, как у обманутой школьницы. Мне даже стало его жалко.

-А давайте, я реферат напишу. 
-Только вы обязательно напишите. 
Будто мы о письме любовном. 
-Обязательно напишу. 
Естественно, писать я ничего не стал. 
Некоторые зачеты вообще сдавались, что называется, нашару. 
Кафедра. Уже не помню, какая:
-Здравствуйте. 
-Здравствуйте. 
-Могу я видеть товарища Стародубского? 
Дружный смех. 
-Не Стародубского, а Самодумского. Что вы хотели? 
-У нас зачет по ИПП. 
-Из какой вы группы? 
-Из 13. 
-Что-то я вас не припоминаю. 
-А вы и не могли меня припомнить. Меня на занятиях не было. 
-Да? Ладно, давай зачетку. 
Экономику у нас вел, наверно, современник Наполеона. Аккумуляторы, надо сказать
у него были не к черту, и если в первые минуты урока он еще демонстрировал остаточную
видимость бодрости, то уже к 30 минуте начинал заедать, терять звук и память.
На перемене он кое-как приводил себя в порядок, но на втором уроке его хватало
не более чем на первую треть. Ходить к нему на лекции было не интересно, да и
на подготовку к экзамену он совершенно не вдохновлял. 
Достался мне вопрос о качестве продукции. Ерунда по идее. Любой дурак интуитивно
представляет, что такое качество продукции, надо только эту интуицию переложить
на слова. Только вот слова, как назло, совершенно не приходят в голову. 
-Так что же все-таки такое, качество продукции? - перебивает он мою философскую
рапсодию на заданную тему. 
-Качество продукции... качество продукции это... это... удобоваримость ею пользования.

-Что? 
-Удобоваримость ею пользования. 
-Как вы сказали? Удобо... 
-Удобоваримость ею пользования. 
Смех переходит в кашель. 
-Достаточно. А то вы меня в гроб загоните.
Но тройку поставил.
Был у нас и свой человек-легенда. Финкель Виктор Моисеевич. Эрудит, обаятельнейший
человек, настоящий ученый. Каждую лекцию он проводил так, что посещаемость была
сто процентной, причем он никогда не вел журнал посещений. 
-Студент может нормально воспринимать материал только 10 минут, потом его интерес
утрачивается, - говорил он, и переходил к очередному анекдоту, которые рассказывал
каждые 10 минут лекции, не повторяясь.
Экзамены он принимал письменно. На группу уходило не более 20 минут. Две три
пятерки, остальные двойки. Причем ни разу не ошибся. Пересдача в тот же день
после обеда. И так до посинения. Андрюха Малахов умудрился сдать ему экзамен
в троллейбусе. Ответил на все вопросы и получил "Отлично". Один раз трое жлобов
решили проучить Финкеля за затянувшуюся череду двоек. Встретили его в темном
углу... Один остался лежать, остальные убежали. Кто ж мог подумать, что у него
пояс по карате. Его вечный вопрос на экзамене:
-Что вы читаете?
Причем практически о каждой книге мог что-то сказать.
Другим запомнившимся мне преподавателем был Виктор Андреевич Коротков. Вел он
у нас теоретическую механику. Я до сих пор оформляю любые документы по той схеме,
которой он нас научил. Никогда не учите непосредственно перед экзаменом, только
отупеете; нужно отдыхать как минимум один день в неделю и один месяц в году,
сколько бы работы ни было; запоминать надо только простейшие формулы типа y=kx,
остальные выводятся; курс теоретической механики умещается на одной тетрадной
странице, тому, кто сможет воплотить это в жизнь пять автоматом... вот только
некоторые его изречения.
Любимцев у него не было, но ко мне он относился уважительно. Это спасло меня
на экзамене за второй или третий семестр. 
-Извините, Виктор Андреевич, я приду в другой раз.
-Что это еще за разговоры.
-Я не смогу ответить, а второй билет...
-Что там такого сверхсложного?
Честно говоря, вопросы я уже не помню.
-А если я докажу, что вы знаете? Первый вопрос...
-Я его не нашел.
-Правильно. Его нет, но если немного подумать. Как бы вы решали эту задачу?
-Думаю, здесь надо применить уравнения...
-Правильно. Второй вопрос.
-Второй я знаю.
-Рассказывайте.
-...
-Третий вопрос.
-Пример задачи на...
-Ну и что тут такого сложного?
-Не могу придумать пример.
-Хорошо. Расскажите алгоритм.
Рассказываю.
-Ну вот, а вы говорите не знаю. Никогда нельзя сдаваться. Давайте зачетку.
"Отлично". 
А на шестом курсе я чуть не вылетел из института. Не понравился товарищу Сибирскому,
который вел у нас профилирующий предмет. Невзлюбил он меня лютой классовой нелюбовью.
Он бывший производственник-пролетарий, выбившийся в люди плебей, я же был из
тех, кого, такие как он, мечтали каленым железом... 
-Молодой человек, вы совершаете подлый, непорядочный поступок. Вы занимаете чужое
место. Такие, как вы на производство не идут. Это для вас слишком... Вы слишком
благородны для честного труда. Это ниже вашего достоинства. Поступив в институт,
вы совершили подлость по отношению к тому человеку, который из-за вас не смог
поступить, но который мечтал о работе инженера. Вам должно быть стыдно перед
тем человеком, если в вас есть хоть какая-то порядочность. Если бы вы знали,
что такое честь, вы бы сами ушли из института. Но я восстановлю справедливость.
Вы не закончите институт. 
Подобной речью он награждал меня каждый раз, когда я приносил ему курсовой на
проверку. После этого он брал, не глядя, очередной раздел пояснительной записки
и, тая от удовольствия, черкал крест на крест ручкой. 
-Пересчитать до завтра. И смотрите, я ждать не буду. 
Мне приходилось сидеть всю ночь, мечтая о том, чтобы эта дрянь подавилась вместе
со своей порядочностью. А без курсового не то, что к экзаменам, к зачетам не
допускают. Дошло до того, что вызвал меня декан:
-Вот приказ о твоем отчислении. После того, как его подпишет заведующий кафедрой,
я не смогу тебя держать.
Тут же... Мама в больнице с обширнейшим инфарктом, папа умер месяца три назад.
Кроме меня дома один пес, который воет каждую ночь. И еще этот со своей справедливостью...
К счастью, заведующий оказался нормальным мужиком: согласился дать мне шанс,
причем попросил только достать ему какие-то редкие, но недорогие витамины. 
Подписал мне Сибирский за неделю до окончания преддипломной практики. Неделя
на все.