Как всегда по вечерам, глава Царь Городского сыскного приказа Пал Палыч читал сводку событий за день. Читал скорее по привычке, так как с каждым днем явственнее ощущал, что все это уже становится никому не нужным. Только что он получил неофициальные, но вполне достоверные сведения, что войска князя Григория перешли границу и, не встретив никакого сопротивления, расположились в деревне Каменка. Значит, все кончено, и падение столицы вопрос считанных дней. Не добавляли оптимизма Пал Палычу и сообщения
о том, что он и без того уже прекрасно знал — бегство Каширского, нападение на боярина Андрея и… О нет, это что то новенькое: минувшей ночью осквернена могила князя Владимира. Утром посетители кладбища увидели, что могила грубо раскопана, а гроб с телом покойника исчез.
— Что за чертовщина! — возмущенно покачал головой Пал Палыч. Неужели Серапионыч? Принесла же нечистая этого чужеземца. Конечно он, кто же еще! Ведь именно Серапионыч успел первым выскочить на крыльцо и спугнуть того, кто нападал на боярина Андрея. Хорошо, конечно, что успел, но как это получилось? Ясно — он даже не ложился после нечестивых дел на кладбище. Узнать бы, куда он девал мертвое тело?.. А, ерунда, и так все летит в тартарары. — И глава приказа продолжил чтение:
— «Женщина в черном, постоялица Гостиного Двора, сразу после завтрака отбыла в наемной повозке в неизвестном направлении». Ну и бес с ней, прокомментировал это сообщение Пал Палыч. — Ага, вот что то из Боярской Думы: «Боярин Илюхин вновь был выведен из Думы за непотребное поведение. Сей боярин, бранясь матерно, обвинил Рыжего в осквернении могилы князя Владимира и в убиении боярина Андрея, а царя Дормидонта — в потворстве безобразиям Рыжего». Значит, им еще
не известно, что боярин Андрей остался жив, отметил Пал Палыч. — А впрочем, теперь все это уже не имеет ровно никакого значения…
x x x
Колеблющееся пламя свечи выхватывало из кромешной тьмы мрачные каменные своды, покрытые вековым влажным мхом, и уходящие вниз ступени, сложенные из грубо обтесанных валунов. И хоть всем троим стало явно не по себе, они тем не менее двинулись вниз. Первым шел Дубов, машинально ощупывая ногой склизкие ступеньки. Его опыт подсказывал, что в таком месте можно ожидать всяческих неприятных ловушек.
Василию казалось, что они идут уже целую вечность, а лестнице все не было конца — будто она уводила в самые недра земли. Но вот ступеньки закончились, и искателям приключений открылась обширная зала, в центре которой на возвышении стоял мраморный гроб с четырьмя каменными факелами по углам. Вдоль стен располагались такие же факела, только поменьше, и возле каждого из них были проемы, ведущие в узкие коридоры — и пугающие, и завораживающие своей неизвестностью. Василий сверился с компасом и решительно
направился в проход слева от гроба. Скоморохам ничего не оставалось, как следовать за ним.
Проход представлял собой каменный туннель, который то сужался, то опять расширялся, то уходил вверх, то вниз, то разветвлялся, то в него вливались другие, столь же зловещие коридоры. Через некоторое время наши путешественники потеряли всякую ориентацию в пространстве, и уже не знали, где и на какой глубине они находятся. И лишь только стрелка указывала им путь. Время от времени в стенах возникали ниши, в которых иногда стояли гробы, покрытые паутиной и пылью, иногда лежали чьи то истлевшие останки с обрывками
погребальных одежд на белесых костях, а иногда и хорошо сохранившиеся мумии людей, умерших много веков назад. Убеленные сединами старцы, благочестиво сложившие узловатые руки на груди. Юные девы в белых саванах, которые, казалось, лишь уснули и готовы пробудиться от векового сна и восстать со смертного ложа. Воины в потускневших доспехах, готовые обнажить мечи и покарать нарушителя их вечного безмолвия.
— Кем брошены булатные мечи
Здесь, на пороге вечного покоя?
завороженно произнес Мисаил, и его слова поглотили сочащиеся влагой камни стен. Дубов с Антипом посмотрели на него так, что Мисаил смутился и всю остальную часть пути лишь что то бормотал себе под нос, с суеверным ужасом косясь на покойников…
И когда им стало казаться, что пути не будет конца, после очередного поворота коридор привел их в просторную залу, точно такую же, как та, откуда они начали свой путь. Здесь были такие же, как и там, каменные факела, только на постаменте стоял не гроб, а саркофаг. Стрелка компаса недвусмысленно указывала прямо на него. Василий приблизился к саркофагу, обошел вокруг, постучал по гулкому мрамору, попытался поднять крышку, но даже с помощью скоморохов это не удалось. Дубов устало прислонился к одному из факелов,
и тот под его весом вдруг начал съезжать куда то в сторону. Крышка саркофага со зловещим шорохом поднялась, и взору Василия открылось его содержимое — монеты: золотые и серебряные, аглицкие и гишпанские, совсем новые и уже изрядно потертые… Небрежно перебирая монеты и нередко узнавая среди них свои «лягушачьи», Дубов обнаружил в головах саркофага пергаментный свиток.
— Посвети мне сюда, — попросил Василий Антипа и принялся вслух читать. А скоморохи заглядывали внутрь саркофага и буквально пожирали взглядом невиданные сокровища.
То, что читал Василий, по своему содержанию мало напоминало трагедию
«Завоевание Мангазеи» и другие произведения мировой классики — скорее, это был бухгалтерский учет прихода расхода денег в могильном тайнике. Дубов перевернул свиток на другую сторону и медленно, с трудом разбирая непривычную для себя письменность, прочел:
— «Манфреду Петровичу за боярина Лужка — двенадцать золотых. Ему же за Геннадия Андреича — десять золотых и три серебряных. Анисиму и Вячеславу за Манфреда — двадцать золотых. Прости, Петрович, но ты слишком много знал»…
— Что за бред! — удивился Антип.
— Жаль, нет бумаги все это переписать, — с сожалением вздохнул Дубов. — Мне кажется, что этот бред содержит очень важные сведения…
— Читай дальше, Пахомыч, — оторвался от созерцания злата Мисаил, — я все запомню!
— Да? — недоверчиво глянул на него Василий. — Ну ладно. «Вячеславу и Анисиму за…». Черт, ничего не разобрать!
— Дай мне! — Мисаил чуть не силой выхватил у Василия свиток и стал читать про себя, неслышно шевеля губами. А Дубов с интересом разглядывал диковинные монеты с чеканными профилями неведомых ему европейских, азиатских и даже африканских правителей, стараясь не думать об обратном пути через мрачный лабиринт мертвого царства.
x x x
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
СРЕДА. ЗЛОПОЛУЧНАЯ ДОСКА
Утром Василий проснулся чуть позднее обычного — вообще то он принадлежал к числу «жаворонков», но после столь бурных ночных приключений следовало хорошенько отоспаться.
К его немалому удивлению, скоморохи уже бодрствовали: Антип хлопотал по хозяйству, а Мисаил что то быстро писал на клочке бумаги. «Ясно, сочиняет какую нибудь новую скоморошью мистерию», подумал детектив — но ошибся. Мисаил отложил перо и протянул листок Дубову:
— Вот, Савватей Пахомыч, список с того свитка.
— О, спасибо, — обрадовался Василий, — я его сегодня же изучу. А что это вы вскочили ни свет ни заря?
— Мне, как заснул, тут же стали сниться всякие гробы, могилы да покойники, — признался Мисаил. — А когда мертвец вылез из гроба и схватил меня за горло, то я так завопил, что тут же проснулся.
— А мне приснилось, что меня живьем закопали в гробу, — добавил Антип. — Нет, лучше уж вовсе не спать!
— Да уж, путешествовать на сон грядущий по гробницам — не самое приятное занятие, — посочувствовал Дубов. — Но работа — лучшее лекарство от ночных ужасов.
— Что за работа? — заинтересовались скоморохи.
— Мы пойдем на кладбище…
— Опять?!! — чуть не хором взвыли Антип и Мисаил.
— Нет нет, в гробницу на сей раз не полезем, — несколько успокоил их детектив. — Мы займемся наружным наблюдением.
— А это еще что за непотребство? — насупился Антип.
— Это значит, что нам с вами, не спускаясь в склеп, нужно будет выяснить, каким образом туда попадают только что сделанные монеты, объяснил Василий. — Я достаточно ясно выражаюсь?
— Достаточно, — вздохнул Мисаил. — Ну что же, на кладбище, так на кладбище…
x x x
Войдя в царскую залу, Серапионыч увидел, что на сей раз Дормидонт Петрович просматривает какие то бумаги. Некоторые он не глядя подписывал, а некоторые пробегал и откладывал в сторону.
— А, эскулап, — усмехнулся царь, подняв взор от бумаг, — проходи, проходи. Не стесняйся, усаживайся… Челобитных всяческих пруд пруди, проворчал он, откладывая очередную бумажку, — ну прям как малые дети. Тятя, дай то, тятя, дай се. Самим надобно жить и своим умом. Верно я говорю, эскулап?
— Если ваши подданные своим умом жить научатся, то зачем им будет нужен царь? — протирая пенсне платочком, в свою очередь спросил Серапионыч.
— Э нет, братец, — тут же отвечал Дормидонт, — царь им всегда нужен будет. Для того, чтоб на него можно было все свалить. Я вот, мол, пьяница и лодырь, и царь наш батюшка такой же, как я, дурень, только он в царском тереме живет, а я в избе с худой крышей. Кто виноват? Конечно, царь!
— Но мне всегда казалось, Ваше Величество, — осторожно начал Серапионыч, — что правители для того и существуют, чтоб заботиться о своих подданных. Чтоб они не жили в избах с прохудившимися крышами.
Царь небрежным жестом смел все бумаги со стола и выставил на него графин и рюмки.
— Выпьем! — сказал он мрачно.
Выпили. Посидели, смакуя ласковое тепло, растекающееся по телу.
— Да брось ты, эскулап, — в конце концов нарушил молчание царь. — Ну не полезу же я крыши дырявые латать, право слово. Сам человек токмо свою жизнь строит. Если он человек, конечно, а не быдло какое то. Наливай, эскулап, по второй.
Снова выпили. Посидели.
— Я ж раньше добрый был, — усмехнулся царь, — то бишь дурак. Помогал всем, как мог. От чистого сердца, вот те крест! — При этом царь быстро перекрестился. — Так однажды надо мной бояре так смеялись… И поделом мне, дурню. А вышло вот как. Шел один боярин по улице и видит — мужик сидит возле своей избы да семечки лузгает. А на избе то половину дранки бурным ветром, незадолго до того случившимся, посорвало. Ну, боярин то и спрашивает мужичка: «Ты чего это сидишь,
семечки лузгаешь, а крышу то не чинишь?» А мужичок ему эдак весело и отвечает: «А зачем, мил человек, мне самому надрываться? Я вот челобитную царю отписал. На бедственный ветер сослался и, думаю, царь батюшка деньгами мне поможет. А я на те деньги плотника найму, пусть он на крышу и лезет». И боярин тот рассказал эту историю остальным, и смеялись они надо мной, почитай, три дня, пока и до моих ушей эта история не дошла. Давай ка, эскулап, еще по одной выпьем. За глупость мою.
— Если доброта уже стала глупостью, то выпьем за нее, родимую.
— Постой ка братец, — насупился царь, — и ты, никак, надо мной, понимаешь, смеешься?
— Упаси бог, Ваше Величество, — развел руками Серапионыч, — я только имел в виду, что вы поступали правильно. Другое дело, что одни глупцы пользовались вашей добротой по глупому, другие же глупцы над вами насмехались.
— Ладно, выпьем, — мрачно подвел черту царь. — Хотя я думаю, что скорее были правы они, а я… — Не докончив фразы, Дормидонт Петрович махнул рукой и резко опрокинул чарку в рот.
Вдруг входная дверь распахнулась, и в залу вбежала высокая и стройная девушка в длинном сером платье. Приглядевшись к ее лицу, Серапионыч увидел, что она вовсе не так молода, как ему показалось издали.
— Опять выпиваешь, батюшка? — с неодобрением произнесла девица, указывая на графинчик. — Говорили же тебе все лекари и знахари, что пить вредно! Помрешь, и останусь я бедная сиротинушка…
— Да ладно, Танюшка, не причитай, тут все свои, — устало махнул рукой царь. — Это вот лекарь, боярин Владлен. А это моя наследница, сиречь царевна Татьяна Дормидонтовна.
Серапионыч молча поклонился. А Государь, нахмурившись, обернулся к Танюшке:
— Что ж ты, понимаешь, ходишь тут где не велено? Я тебя помиловал, в Симеонов монастырь не отослал, разрешил дома остаться, но с уговором, чтобы сидела в своих горницах и носу без особого зову не казала, а ты…
— Как же, так я и стану в горнице сидеть, — не осталась в долгу царевна, — а ты тут будешь водкой заливаться!
— Цыть, непутевая! — Дормидонт в сердцах грохнул посохом об пол. Знаю я, зачем ты сюда, понимаешь, пожаловала! Надеялась Рыжего своего тут встренуть, али не так?
Серапионыч деликатно кашлянул:
— Извините, дорогой Государь и дорогая царевна, у вас тут семейные дела начинаются, не дозволите ли мне вас покинуть?
— Оставайтесь, боярин Владлен, — тут же попросила Танюшка. — Ведь батюшка же сказал, что тут все свои. — При этих словах царевна хитро улыбнулась.
— Ох, непутевая девка, непутевая, — ласково вздохнул царь, — вся в батьку… Ступай, эскулап, но завтра непременно приходи. Еще поговорим.
Серапионыч незаметно выскользнул из залы. Танюшка же с напором продолжала:
— Батюшка, ну разреши ты мне выйти за Рыжего! Не сидеть же век в девках.
— За Рыжего не выдам, — отрезал Дормидонт. — Не тот он человек, чтоб на царской дочке жениться.
— А Григорий? — не без ехидства подпустила царевна. — За него выдать ты меня почему то не отказывался!
— Так Григорий — он все же какой никакой, да князь, — объяснил царь.
— Окстись, батюшка, да какой он князь! — возмутилась Танюшка. Вурдалак он и больше никто. А Рыжего ты сам из темницы выпустил — значит, не так уж он и плох!
— А как же не выпустить, когда ты все уши про него прожужжала, возразил Дормидонт Петрович. — И вообще, такова была наша царская воля. Хочу — казню, хочу — милую, понимаешь.
— Ну так захоти дать нам свое родительское благословение, подхватила царевна.
— За Рыжего не выдам, — повторил Дормидонт. — И вообще, понимаешь, отправлю ка я тебя, дочка разлюбезная, в наш загородный терем от греха подальше. Все равно он пустой стоит…
— Как — в терем? — опешила царевна.
— В терем — и дело с концами! — вновь пристукнул посохом царь. — А пущай попробует твой Рыжий хоть на версту к терему приблизиться, так я его, того этого… Ладно, царевна, ступай. В дорогу готовься.
Низко поклонившись, Танюшка с покорностью вышла из залы, а Дормидонт, печально вздохнув, подлил себе в чарку еще водки.
x x x
При дневном освещении кладбище выглядело хотя и не слишком весело, но все же не столь мрачно, как ночью. По причине бездействия чудо компаса, который, как известно, работал только в ночное время, Дубову и его спутникам пришлось довольно долго искать нужную гробницу. Она в самом деле выглядела очень старой и заброшенной — ее стены и крыша заросли мхом, кирпичи кое где обвалились, и некому было привести это массивное мрачное сооружение в лучший вид.
Кругом часовни вольготно раскинулись многочисленные могилы — и более менее ухоженные, и совсем заброшенные — но теперь Василий знал, что прямо под ними находились многоэтажные лабиринты древних захоронений.
— «Родовая усыпальница князей Лихославских», — с трудом разобрал Антип полустершуюся надпись над входом.
— Тихославских, — поправил Мисаил.
— А черт их знает, — не стал спорить Антип, — может, и Тихославских. Тут не поймешь.
— Довольно странно. — Василий присел на покосившуюся скамеечку возле одной безымянной могилки. — Князья Лихославские Тихославские, как можно понять из многочисленных захоронений, весьма обширный род — и куда же, в какую бездонную пропасть он провалился, если уже сто лет, если не больше, тут не только не хоронят, но даже некому привести часовню в приличный вид?
Дубов обвел взором смиренное кладбище — и был вынужден прикрыть глаза, так как его малость ослепило солнце, отразившееся в позолоченном куполе некоего сооружения шагах в тридцати от княжеской усыпальницы.
— Вот достойный пример, как надо держать в порядке место последнего упокоя, — с некоторой завистью заметил Мисаил. — А вот ежели я, к примеру, помру, так ведь зароют где нибудь при дороге и даже отходной не споют… Скоморох тяжко вздохнул.
— А, ну ясно — это не просто гробница, а храм усыпальница, — отметил Антип, внимательно оглядев белокаменное здание с золотым куполом. — Это наподобие семейного храма — наверху что то вроде церкви, а внизу покойнички.
— «Гробница Загрязевых», — прищурившись, прочел Мисаил надпись над узорной дверью. Сделать это оказалось тоже нелегко, но по иным причинам, чем в случае с Лихославскими — буквы, как и купол, были покрыты золотом, отсвечивающим на солнце.
— Должно быть, богатые люди эти Загрязевы, — уважительно заметил Антип, — раз такую храмину отгрохали. А видите там изваяние перед входом? Это ведь, как я понимаю, дело рук самого маэстро Черрителли, а он задешево работать не станет.
— Не уверен я, что это работа маэстро Черрителли, — возразил Мисаил.
— А кого же еще? — удивился Антип. — Я его творения завсегда узнаю.
Мисаил подошел к изваянию и, осмотрев постамент, был вынужден согласиться:
— Да, твоя правда. Там так и написано: «Дорогому и любимому Мелхиседеку Иоанновичу Загрязеву — от вдовы, сына и дочери. Ваятель Джузеппе Черрителли».
— Ну ладно, — Василий поднялся с лавочки, — оставим пока Загрязевых вместе с Черрителли в покое. Я отправлюсь по делам в город, а вы побудете тут и постараетесь что нибудь узнать о гробнице князей Тихославских. Средств не жалейте — я вам оставлю десять золотых на сбор информа… то есть ценных сведений. В общем, если заметите что то подозрительное — запоминайте.
— Не беспокойся, Савватей Пахомыч, все выполним, — заверили детектива скоморохи, и Василий покинул погост — ему нужно было торопиться на рандеву к своей новой возлюбленной.
x x x
После обеда майор Селезень взобрался на свой наблюдательный пункт. То бишь на крышу баньки. И стоило ему прильнуть к окулярам бинокля, как в поле видимости оказался новый интересный объект. Объект представлял собой роскошную карету, которая быстро катила по дороге в сторону села. И, естественно, на окраине она была остановлена блок постом.
— Кому то, похоже, не повезло, — пробормотал Селезень.
И действительно, события развивались не лучшим образом для путешествующих. Двое солдат держали лошадей, а их командир, распахнув дверцу, с гнусной ухмылкой предлагал пассажирам покинуть экипаж.
— Да уж, это вам не Соловей с друганами душегубами, — покачал головой майор.
И тут из кареты появилась дама, одетая во все черное. И ситуация резко изменилась. Дама жестикулировала, топала ногами и, похоже, подкрепляла свои действия соответствующими выражениями. Командир, вначале даже опешивший от такого напора, пришел в себя и попытался схватить даму за руку. Да не тут то было. Дама извернулась и, подхватив юбки, со всей силы врезала своей изящной ножкой обидчику по единственному доказательству его мужского достоинства.
— Ай яй яй, — поморщился майор, — ну это уж совсем круто.
А командир тем временем постепенно скукоживался, сгибался пополам, пока не плюхнулся перекошенным лицом в придорожную пыль. Солдаты, вместо того чтобы придти ему на помощь, осклабились в гнусных улыбочках.
— Сброд, — констатировал майор.
И тем не менее было ясно, что скоро их командир очухается, и уж тогда этой дамочке не поздоровится. И тут в поле зрения майора оказалась новая фигура. Это был маленький толстенький человечек на кривых ногах, но зато его кафтан был расшит золотыми галунами, а на правом боку висела здоровенная сабля. При его появлении солдаты перестали скалиться.
— Ага! — довольно пробормотал майор. — Высший командный состав.
А «генерал» тем временем о чем то поговорил с дамой в черном, после чего тоже пнул уже пытавшегося подняться командира. От чего бедолага снова пропахал физиономией дорогу.
— А! — удивился майор. — Значит, баба из кареты своя!
И действительно — генерал поцеловал даме ручку, и та, погрузившись в экипаж, преспокойно поехала дальше. Селезень же раздосадовано стукнул кулаком по трубе. Ему так и не удалось разглядеть лица дамы, поскольку оно было скрыто вуалью. Да и лицо генерала из за огромных темных очков рассмотреть не вышло.
x x x
Дубов неспеша брел по Мангазейским улицам и предавался размышлениям. Однако на сей раз они носили не дедуктивный, а скорее морально этический оттенок: хорошо ли Василий делает, вступая в интимный контакт с Миликтрисой Никодимовной? И вообще — допустимо ли использовать Миликтрису, какова бы она ни была, в целях сбора информации? Ведь она, кажется, влюбилась по настоящему. Или все это тоже игра?
Детектив остановился возле витрины стекольной лавки, имевшей вид приличного фирменного магазина, и оглядел себя в роскошном зеркале с узорчатой серебряной рамкой. Как обычно в последние дни, Василию стало немного не по себе от вида собственного лица. Впрочем, он уже начал понемногу привыкать с своему новому облику. Физиономия, которую сыщик обрел благодаря Чумичкиной мази, ему даже нравилась: немного заостренные черты, высокий лоб мыслителя, глаза с проницательным прищуром, небольшие залысины… Порой
Дубову казалось, что в его внешности появилось что то от артиста Василия Ливанова из телесериала о Шерлоке Холмсе, а иногда — нечто от Вячеслава Тихонова из «Семнадцати мгновений весны». И то и другое Дубову, несомненно, даже слегка льстило.
— Ну ладно, будем считать, что Наде изменяю не я, а ты, — сказал детектив своему отражению. Конечно, в глубине души Василий сомневался в уважительности такого оправдания, но другого у него на данный момент не было. А не идти к Миликтрисе Никодимовне Дубов никак не мог — ведь она после трагической гибели Данилы Ильича оставалась единственной ниточкой, которая могла вывести на ново мангазейских заговорщиков. «Кладбищенский след» Василий, конечно же, со счетов не скидывал, однако
его разработкой пока что занимались Антип с Мисаилом.
За раздумьями Василий и сам не заметил, как ноги довели его до «собственного дома» Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке. Входные двери оказались лишь прикрыты, и Василий без звонка вошел в дом. Однако в полутемных сенях он остановился: из гостиной явственно доносились два приглушенных голоса, один из которых принадлежал хозяйке, а другой незнакомому человеку.
— Парень он пустой и бесшабашный, — говорила Миликтриса Никодимовна, — ни на какое сурьезное дело не годный.
«Кого это она так?» — подумал Василий. А хозяйка продолжала:
— Корчит из себя виршеплета и скомороха, а деньгами сорит, как не знаю кто. Наверняка ведь кого то пограбил на большой дороге, а то и еще чего похуже, своими бы так не базарил.
«Так это ж она про меня! — смекнул Дубов. — О женщины, женщины!..»
— Ну что ж, Миликтриса Никодимовна, я думаю, что он мне вполне подойдет, — ответил неизвестный собеседник. Его голос был очень мягкий и приятный, хотя чуть не половину звуков гость Миликтрисы Никодимовны или вовсе не выговаривал, или вместо одних произносил другие. Так что первая услышанная Дубовым фраза незнакомца звучала примерно так:
— Ну ушто же, Мывиктьиса Никадимауна, я думаю, што он мне уповне подойдет.
— И что от меня требуется? — деловито спросила Миликтриса.
— Пьигвасите ево на заутва, ну, так ускажем, на заутвак, но не слишком рано, и скажите, что с ним хочет поговоить один чевовек, который может пьедвожить хоуошую работу и пвиличный заваботок.
— Договорились, Димитрий Мелхиседекович, так и скажу — хорошую работу и приличный заработок.
«Как как, Мелхи чего? — подивился Дубов. — Ну и имечко, без ста грамм не выговоришь».
— Ну што жа, Мивиктриса Никодимауна, мне пора, — стал собираться гость с труднопроизносимым отчеством. — Дева, знаете, дева…
— А, ну дела — это, конечно, вещь нужная, — весело откликнулась хозяйка. — Погодите, я вас провожу…
Василий начал лихорадочно соображать, как ему быть — ретироваться, пока не поздно, или сделать вид, что только что вошел, но тут голоса стали как бы удаляться — очевидно, хозяйка выпустила гостя через другой выход, детективу не известный.
Выждав несколько минут, Дубов неслышно выскользнул из сеней на двор и принялся во всю мочь названивать в дверной колокольчик. Вскоре вышла Миликтриса Никодимовна.
— О, это ты, Савватей Пахомыч! Ты и не представляешь, как я тебе рада, — защебетала радушная хозяйка. При этом она сладко зевнула, будто только что встала с постели.
— Знаете, Миликтриса Никодимовна, а ведь у меня вышли все деньги, печально сообщил Василий, проходя следом за хозяйкой в гостиную. — Боюсь, теперь вы не захотите любить меня.
— Ну как ты можешь такое говорить! — возмутилась Миликтриса, и Василий поймал себя на мысли, что почти ей верит. — Ведь я ж полюбила тебя вовсе не за деньги!..
— Спасибо, дорогая, — признательно прижал руку к груди Василий.
— А деньги — это пустяки, — продолжала Миликтриса Никодимовна. Нынче они есть, завтра нет, а потом, глядишь, снова появятся… Но о делах потом, а сейчас — прошу! — И с этими словами она гостеприимно распахнула дверь в «будуар».
x x x
Рыжий настойчиво расспрашивал уже почти оправившегося после нападения боярина Андрея:
— Неужели князь Длиннорукий так и сказал — всех соберу и подожгу?
— Именно так и сказал, — отвечал боярин Андрей. Он уже отчасти поправился и даже мог передвигаться, только голос еще полностью не восстановился. — Поначалу я подумал, что он шуткует, но потом понял какие тут шутки! Тогда я потихоньку вышел из его терема и побежал сюда, но они, видать, оказались хитрее — послали вдогонку своего убивца.
— Кстати, ты запомнил хоть какие то его приметы? — спросил Рыжий.
— Да где уж, — вздохнул боярин Андрей, — едва успел по башке огреть, и все — больше ничего не помню. Все таки этот крест и вправду чудотворный — если бы не он, то мне гроб!
— Между прочим, господа, — вклинился Серапионыч, сидевший чуть поодаль и внимательно прислушивавшийся к беседе, — я провел, как бы это понятнее объяснить, в общем, исследование остатков крови на кресте.
— И что же? — заинтересовался Рыжий. — Что показал анализ?
— Результаты таковы — кровь с подобным составом ни физически, ни биологически, ни как хотите, не может принадлежать человеку или какому либо живому существу.
— А кому же? — вскочил с кресла боярин Андрей.
— Не знаю, — совершенно искренне пожал плечами доктор.
— Ну ладно, это вопрос скорее научного порядка, — заметил Рыжий. Однако сейчас перед нами стоит более важная и неотложная задача обезвредить князя Длиннорукого.
— Надо открыть глаза царю! — воскликнул боярин Андрей и глухо закашлялся.
— Моей первой мыслью как раз и было бежать к Государю и все ему сообщить, — ответил Рыжий, — но доказательств то у нас нет. Государь прекрасно знает о моих отношениях с Длинноруким и подумает, что я просто пытаюсь его оболгать.
— Признаться, я бы тоже не поверил, — заметил Серапионыч. — То, что он собирается сделать — это просто за всеми пределами.
— Я сам пойду к царю и все скажу, как было! — заявил боярин Андрей.
— Тем более не поверит, — совсем погрустнел Рыжий. — Да и вообще, боярин Андрей, тебе появляться на людях опасно. Уж не знаю, в кого метили прошлой ночью — подозреваю, что тебя из за лисьей шапки в потемках приняли за меня, но теперь, если Длиннорукий и его шайка пронюхали, где ты находишься… А, знаю — царский загородный терем сейчас пустует, мы тебя туда и переправим!
— Но что делать с Длинноруким? — напомнил боярин Андрей. — Может, расправиться с ним его же оружием — подослать кого нибудь с ножиком…
— Это не эстетично, — поморщился Серапионыч. — Ядиком его, что ли, угостить? У меня в аптечке найдутся все нужные компоненты…
— Что вы такое говорите!.. — завозмущался хозяин.
— А что? Это очень гуманный метод — все произойдет быстро и безболезненно, — возразил доктор.
— Только без уголовщины! — решительно воспротивился Рыжий. — Вы представляете, что начнется, если мы с вами засыпемся…
Тут в комнату вошел старый слуга и молча передал хозяину какой то запечатанный свиток. Рыжий сломал печать и пробежал послание, отчего лицо его совсем омрачилось:
— Произошло худшее. Войска князя Григория перешли границу и расположились в селе Каменка. Дальше пока не идут, но имеются подозрения, что у Григория есть какое то секретное оружие. Зная подлый нрав князя Григория, я могу догадываться о его планах — он специально не пойдет дальше, а подождет, пока его сторонники подготовят почву в Царь Городе. Таким образом, Длиннорукий может осуществить свой злодейский замысел в любой момент. И, кстати, не обязательно таким огненным способом.
— Что же делать? — растерянно пробормотал боярин Андрей.
Рыжий развел руками:
— Это первый раз, когда я действительно не знаю, что делать. Но скажу одно — промедление смерти подобно.
— Ничего, что нибудь придумаем, — оптимистично заявил Серапионыч.
x x x
Вырваться из цепких объятий Миликтрисы Никодимовны детективу Дубову удалось не так скоро — только часа в три пополудни. На сей раз он и не пытался что то выведать у своей новой возлюбленной — становилось ясно, что она всего лишь посредница, поставляющая то ли клиентов, то ли исполнителей своим высокопоставленным хозяевам. С одним из таких Василию предстояло встретиться завтра утром, а нынешним вечером детектив надеялся устроить себе нечто вроде тайм аута. Правда, до вечера нужно было сделать еще
одно дело пополнить «золотой запас», почти исчерпанный за два с половиной дня пребывания в Новой Мангазее. Так как «лягушачья» лавочка Данилы Ильича на базаре сгорела вместе с хозяином, то Василию пришлось идти в центр города, на Кузнецкий ряд, где в одном из торговых домов имелся отдел, торгующий лягушками и прочей живностью.
Торговый дом представлял собою роскошное здание, с фасада чем то напоминавшее Зимний дворец в несколько уменьшенном виде. Внутри же оно скорее было похоже на Пассаж — такая же толчея среди мелких лавочек и магазинчиков, в живописном беспорядке расположенных вдоль многочисленных проходов.
Узнав от разбитного приказчика, где находится отдел живности, Дубов неспеша стал туда пробираться. Проходя мимо одной из лавок, где, в отличие от прочих, почти не было покупателей, Василий увидел, что там торгуют довольно своеобразным товаром — песочными часами различных форм и размеров. Так как у детектива в кармане бренчали несколько остатних монет, то он решил заглянуть в лавочку.
— Куплю какую нибудь безделушку, будет сувенир для Наденьки, — сказал он сам себе.
Встав возле прилавка и разглядывая товар на полках, Василий почти машинально прислушался к разговору продавца и двух покупателей — похоже, все трое были давними знакомыми.
— Да, время идет, — говорил, задумчиво глядя на медленно сыпящийся песок, один из посетителей, пожилой человек в скромном синем кафтане, — и ничего не меняется.
— Как это ничего не меняется, Илья Матвеич? — возразила другая покупательница, цветущего вида дама в ярком платье. — Каждый день что то меняется. Вот позавчера еще молочная лавка Сидора Поликарпыча процветала, вчера он разорился, а сегодня там уже ведрами и корытами торгуют, будто и не было никаких сыров да простокваш.
Продавец, еще довольно молодой парень в красной косоворотке, заискивающе доверительно заметил:
— Между прочим, я имею верные известия, что дружина князя Григория перешла границу и вторглась в Кислоярское царство.
— Во как! — радостно откликнулась дама, а Илья Матвеич скорбно покачал головой:
— Ай яй яй, это добром не кончится… И что, они уже дошли до Царь Города?
— Да нет, — чуть понизил голос продавец, — они встали в приграничной деревне и ждут, пока положение в столице созреет настолько, чтобы брать ее голыми руками. А начали с того, что в церкви конюшню устроили.
«Бедный отец Нифонт, — подумал Василий, — хорошо, что он этого не видел…»
— Глядишь, скоро и до нас доберется! — еще больше обрадовалась дама.
— Да что вы такое говорите, Дарья Алексевна! — возмутился Илья Матвеич.
— А что? — пожала полными плечами Дарья Алексевна. — Он же, князь Григорий то есть, пишет в своих воззваниях, что главная его забота вернуть Мангазее положение вольного города.
— Да здравствует свободная Мангазея с, — подобострастно вклинился в беседу продавец.
— Я не против независимости Мангазеи, но мне доподлинно известно, что из себя представляет князь Григорий, — грустно покачал головой Илья Матвеич. — И скажу вам одно: лучше уж зависимость от Царь Города, чем такая, с позволения сказать, воля.
— Вы всегда так — ни во что честное и благородное не верите, фыркнула Дарья Алексевна. — Но я просто убеждена, что князь Григорий наведет у нас порядок. А то на улицу после заката выйти невозможно…
Василий уже хотел было вмешаться в спор и высказать все, что он думает по поводу князя Григория, а также его честности и благородства, но удержался и, так и не сделав покупки, выскользнул из песочно часовой лавки.
-----
