Адмирал вместе с Кэт прошли на бак яхты и по ржавой лестнице спустились в угольный бункер. Здесь в самом заду «Инессы» и обитал журналист Ибикусов. Евтихий Федорович деловито уселся на кусок антрацита и безапелляционно заявил:
– Итак, Ибикусов, восемьдесят второй год, кладбище, захоронение детского гробика и вы в качестве могильщика!
В темноте бункера на мгновение сверкнули глаза черного репортера и так же внезапно погасли. И тут до адмирала донеслись тихие всхлипывания – он ожидал чего угодно, но не этого. Человек, всю свою жизнь писавший о страданиях и смерти, плакал. Евтихий Федорович несколько смутился и, как бы ища поддержки у Кэт, вопросительно посмотрел на нее. Радистка стояла, переминаясь с ноги на ногу. На этот раз она была одета в платье, одолженное у Вероники, так что непривычный ее вид еще больше сбивал адмирала с толку.
К тому же, по своему истолковав взгляд Евтихия Федоровича, она сказала:
– Да нет, ничего, не беспокойтесь, я постою.
Адмирал окончательно смутился – не предложил даме сесть. Нехорошо, конечно, но он же, в конце концов, не виноват – она, он, ну, в общем радист, столь неожиданно поменял пол. И привыкнуть к этому в одночасье трудно. A вдруг она опять вздумает его поменять – тогда что? Да, вот времена то настали. Раньше, может, и жили не так вольготно, но зато хоть не меняли столь стремительно свой пол, политические убеждения и сексуальную ориентацию. Стараясь загладить свою неловкость, адмирал предложил Кэт
свою фуражку в качестве подстилки. Чем она немедленно и воспользовалась откинув юбки, радистка опустила свой небольшой, но крепкий зад в адмиральскую фуражку, которая, к некоторому разочарованию адмирала, пришлась ей в самую пору. Свою досаду он решительно обрушил на еще всхлипывавшего Ибикусова:
– Хватит, Ибикусов дурака валять, давайте ка выкладывайте все, как на духу.
– Что выкладывать то? – неуверенно спросил бесстрашный журналист, продолжая шмыгать носом. – Вам, похоже, и так все известно.
– Успокойтесь, Ибикусов, – вступила в разговор Кэт. – Вот возьмите носовой платок. Высморкайтесь и расскажите нам все, как было. Хорошо? A платок можете оставить себе.
Ибикусов тяжело вздохнул и заговорил:
– Мы тогда сороковины отмечали. Ну этого, как его, Брежнева. Уж не знаю, почему его так жалко было. Но главное – нажрались, как свиньи. В «КП» гуляли. То бишь в «Красной Панораме», – уточнил Ибикусов. – Я тогда там внештатником был. Днем на журфаке учился, а вечером иногда на кладбище подрабатывал – могилы копал. Да, ну так вот, начали мы нормально, в смысле застолья. A потом из других газет подвалили, еще водки принесли, и там уже пошло... Один только
Швондер был более менее. Он все Колготкину увещевал не танцевать на столе. Но она так в раж вошла, что пообещала ему на плешь помочиться, если будет ей еще мешать. Тогда он до Березкиной довязался мол, зачем вы, товарищ, раздеваетесь? A Блинчиков, ну, вы его знаете редактор «Советской Юности», ему так нагло и говорит: «Иди ты, Швондер, в жопу. Лучше вон занавески потуши – воняют противно». A это Воронков поблевал в углу, да и занавесками утерся. Ну а чтобы скрыть следы,
взял да и поджег их. A сам, здоровенный такой, навалился на Харламушкину, а она из под него кричит: «Я своему хахалю на тебя пожалуюсь!». A кто ее трахает, всем известно. «И вообще, – говорит, – у тебя не стоит, и не тереби мои трусы, придурок». В общем, все шло нормально, девицы уже полураздеты, выпивка еще есть, Швондер у своего дружка, у поэта Феликса Алина на груди рыдает – то ли Брежнева жаль, то ли занавески. Свинтусов ему шутки ради в карман мочится. Веселье в
разгаре. Подробнее, конечно, не помню, сам уже жуть как набрался. Да и что там вспоминать, все как обычно было. Помню только кто то из под стола до моей ширинки довязался. Я, конечно, спрашиваю: «Кто там балует?». Нет, молчат под столом, только сопят, наверно, сосут что то. И тут как назло появляется физия Швондера: «Тут тебя кое кто ищет», говорит. Ну, я вышел с ним, думал, что серьезное. Трахать кого групповухой будем. Ан нет, две какие то мрачные личности в коридоре стоят, а
Швондер, жопа такая, перед ними так и приплясывает. «Ибикусов?», говорят и, не дожидаясь ответа: «Одевайтесь, поедете с нами». Ну все, думаю – крышка. И никогда я теперь не узнаю, кто там под столом сопел. «A в чем дело, товарищи?», спрашиваю, время тяну. «Работа для вас есть», один из них отвечает и гадко так ухмыляется.
– Они как то представились? – перебила Кручинина.
– Нет, – упавшим голосом ответил Ибикусов. – Но я сразу понял, что из каких то серьезных органов. Они меня повели в машину и куда то повезли. Когда выгрузили, вижу – ночь, кладбище и тишина.
– Матвеевское кладбище? – попытался уточнить адмирал.
– Да нет, вроде не Матвеевское, – неуверенно ответил Ибикусов. – Эти двое вытащили из багажника маленький детский гробик, обитый металлом, указали мне место и велели копать могилку. Я помню, было очень холодно, но ясно, на небе ярко сиял месяц...
– Это описано и в стихах, – не удержалась радистка и процитировала:
Там, за оградою чугунной,
В пыли морозных одеял,
Сквозь мглу ночную серпик лунный,
Как детский гробик, воссиял...
– Откуда вы знаете эти стихи? – с ужасом вопросил Ибикусов.
– Из сборника кисляцкой народной поэзии, – ответила Кэт.
– Их написал я, – грустно, безо всякой рисовки сказал Ибикусов. Как раз после того случая.
– И что же было дальше? – поторопил Евтихий Федорович.
– A что дальше? Ну, закопал я этот гробик, те двое меня поблагодарили, пожали руку, заплатили десятку и отвезли домой. A когда я на следующий день очухался с гудящей башкой, то уже и не мог точно сказать – то ли все это на самом деле было, то ли просто привиделось по пьянке.
– A те двое, – продолжал выспрашивать адмирал, – вы знаете, кто они такие?
– Да я даже их лиц не запомнил, – ответил репортер. – У меня тогда все лица в одно сливались, да они еще в таких шляпах были, что всю рожу закрывают. Помню только, что они о чем то между собой беседовали, пока я мерзлую землю долбил, и называли друг друга – Антон Эдуардович и Феликс Степанович. Или нет – Феликс Антонович и Степан Эдуардович...
Адмирал и радистка переглянулись.
– A может быть, Антон Степанович и Феликс Эдуардович? – небрежно, стараясь не выдать волнения, спросил Рябинин.
– Да, может, и так, – не стал спорить Ибикусов. – Потом, они еще в разговоре несколько раз упоминали какого то Петра Александровича... – При этих словах Рябинин и Кручинина вновь переглянулись. – Вот, собственно, и все. – Репортер немного помолчал, а потом с жаром добавил: – Нет, не все. Не все!
– A что еще? – заинтересовалась Кэт. Ибикусов как то странно глянул на нее.
– Понимаете, – совсем тихо заговорил он, – в гробу был живой ребенок. Я слышал, как он кричал, бился о крышку... O о о, этот крик я слышу каждую ночь! – вырвалось у Ибикусова. – Вы понимаете, что это значит?!
– Успокойтесь, пожалуйста, – ласково погладила его по руке радистка. – Ребенок жив, а в гробу были просто кирпичи.
– Правда? – доверчиво переспросил Ибикусов и, обессиленный, упал на уголь.
– Оставим его, – вполголоса сказала адмиралу радистка. – Мы узнали все, что могли.
– Ну и что мы узнали? – пожал плечами адмирал. – Что журналисты в Кислоярске – пьяницы и распутники? Так они везде такие. Ну разве что за некоторым исключением.
– Не только, – обаятельно улыбнулась Кэт. – Мы узнали, что похороны инсценировали Антон Степанович Рейкин и Феликс Эдуардович Железякин. Вот только для чего им это было нужно?
– Для чего – узнаем, – уверенно ответил Рябинин. – A вот Петр Александрович, которого они упоминали – это... Не догадываетесь, Катерина Ильинична?
– Петр Александрович Плетнев, друг Пушкина, издатель «Современника»? – неуверенно предположила Кэт.
– Ну что вы! – сказал адмирал, помогая даме встать и поднимая с кучи угля свою фуражку. – Вспомните, что наш друг Ибикусов имеет обыкновение путать имена с отчествами...
– Неужели... Да да да! – C этими словами Кэт выбежала из угольного отсека. Адмирал, улыбаясь в бородку, не спеша двинулся следом за ней.
* * *
– Доктор, это правда? – тихо спросила Вероника, приоткрыв глаза.
– Что именно? – не понял Серапионыч.
– Что живы мои настоящие родители?
– A кто вам это сказал? – переспросил доктор. В этот миг яхту слегка качнуло – она встала на очередную ночевку.
– Адмирал что то говорил...
– Ах, адмирал! Я просил его подготовить вас морально, но он уж что то очень, так сказать, перестарался...
– Доктор, умоляю вас! – Вероника схватила его за руку. – Скажите, не томите мою исстрадавшуюся грешную душу!
– Ну что ж. – Серапионыч вынул из кармана халата чайную ложечку. Вероника Николаевна, откройте ротик... Да, ваши родители живы... Скажите "A"... Очень хорошо... Один из них сейчас в Кислоярске, а другого вы сможете увидеть и обнять хоть сейчас...
– Доктор, неужели вы?.. – едва не проглотив ложку, бросилась ему на грудь Вероника.
– Нет нет, ну что вы... Пожалуйста, поставьте градусник...
В дверь постучали.
– Входите! – крикнул Серапионыч. В каюту вошел банкир штурман Грымзин.
– Добрый вечер, – поздоровался он, с трудом скрывая нежность и волнение. – Зашел справиться о вашем здоровье, дорогая Вероника Николаевна.
– Спасибо, лучше, – улыбнулась девушка.
– Вероника Николаевна! – торжественно прокашлявшись, объявил доктор. – Этот человек, Евгений Максимыч Грымзин – ваш отец!
– Доченька моя! – вскрикнул Грымзин и бросился в объятия Вероники. Доктор, утирая слезы радостного умиления, на цыпочках вышел из каюты.
* * *
Вечером адмирал заперся у себя, чтобы обдумать услышанное у Ибикусова и по возможности отделить зерна реальности от плевелов репортерских фантазий. Не отрываясь от мыслей, Евтихий Федорович открыл чемодан и извлек оттуда бритвенный прибор.
– Все, адмирал сделал свое дело, адмирал может уходить, – сказал он вслух. – На сцену возвращается детектив Дубов.
Тут взор адмирала упал на будильник – он показывал четверть двенадцатого. «Ах, да, я же должен зайти к Катерине Ильиничне», – вспомнил Василий Николаевич и с сожалением сунул бритву обратно в чемодан.
* * *
Когда адмирал вошел в радиорубку, из приемника, как обычно, вещал Яша Кульков. Но на сей раз он был не один:
– К нам тут на ночь глядя забежал лидер Кислоярских коммунистов господин Зюпилов. Кстати, Аркадий Кириллыч, можно, если я буду вас называть просто Аркаша?
– Можно, – разрешил Зюпилов. – Только тогда уж зовите меня товарищ Аркаша.
– Прекрасненько! – обрадовался Кульков. – Прежде всего, товарищ Аркаша, позвольте выразить вам соболезнования по поводу поражения на выборах.
– A я не считаю это поражением, – возразил товарищ Зюпилов. – Сорок восемь процентов – не такой уж плохой результат, особенно с учетом разнузданной антикоммунистической кампании в средствах массовой дезинформации.
– Ну что ж, завидую вашему оптимизму. Лично я становлюсь оптимистом, лишь выпив пару баночек пива «Левенбрей»... Впрочем, вы, товарищ Аркаша, кажется, собирались сделать какое то объявление?
– Да. Приглашаю всех во вторник в час дня на Матвеевское кладбище на похороны нашего товарища Феликса Эдуардовича Железякина. Это будет первое мероприятие Союза Кислоярских коммунистов в рамках кампании предстоящих парламентских выборов.
– Как, значит, все таки в могиле Дубова лежал Железякин? – изумился Кульков.
– Экспертиза это установила точно, – ответил Зюпилов. – И теперь мы добиваемся, чтобы на бывшего частного сыщика Василия Дубова был объявлен розыск, как на подозреваемого в убийстве.
– Дубова – в убийстве? – еще больше удивился ведущий.
– Если погиб Феликс, то Дубов жив, – терпеливо стал разъяснять Зюпилов. – А если он жив, то почему не дает о себе знать? Значит, скрывается. A почему скрывается – это ясно даже моему внуку Витьку.
«Как хорошо, что я не успел сбрить бороду», пронеслось в голове у адмирала.
– Железная логика, – согласился Кульков, но тут же перешел в наступление: – Да, возможно, Дубов и виновен, но ведь и ваш соратник господин Разбойников тоже где то скрывается...
– Ни я, ни мои товарищи не имеем к его побегу никакого отношения, решительно заявил Зюпилов. – Мы – социал демократы и в церковь молиться ходим. A Разбойников – экстремист, вот из за таких, как он, Советский Союз и развалился! Да если я его встречу, то собственноручно сдам в органы.
– Ну что ж, спасибо за откровенность, – сказал Кульков. – A сейчас, дорогой Аркадий Кириллыч, песня по вашей заявке.
– Вообще то я хотел бы послушать Гимн Советского Союза, но в вашей фонотеке его, конечно, нет...
– Таки есть! – радостно перебил ведущий. – И сейчас он прозвучит в клевом исполнении замечательной группки «Пасмурный Октябрь».
Радистка поморщила носик, глянула на часы и переключила радио на государственную программу. И очень кстати, так как она передавала важное сообщение Управления внутренних дел:
– Вчера вертолетная группа захвата побывала на Кислоярском водохранилище с целью поимки опасных преступников – международного террориста полковника Берзиньша и бывшего Кислоярского прокурора Рейкина. Тщательно обследовав водохранилище и все острова на нем, группа констатировала, что злоумышленников там нет. Это дает основания предполагать их съедение неизвестным водоплавающим существом зеленого цвета, замеченным на акватории водохранилища.
– Ну что ж, вполне естественный конец, – сказала Кэт. Адмирал не стал спорить, хотя и доподлинно знал, что Кисси такой гадостью, как беглые путчисты, не питается.
Кручинина еще раз глянула на часы – они показывали полночь – и переключила радиоустройство на передачу.
– Буревестник на связи, – раздался из динамика характерный низкий голос. – Как слышно? Перехожу на прием.
– Все идет нормально, – отрапортовала радистка. – Скорее всего, послезавтра будем в Кислоярске.
– Ясно.
– Александр Иваныч, если это нетрудно, то свяжитесь с Лидией Владимировной Грымзиной и сообщите, что ее вскоре ожидает приятный сюрприз.
– Что за сюрприз? – заинтересовался майор Cелезень.
– A если скажу, то это не будет сюрпризом, – улыбнулась Кэт. – Да, вот еще что. Тут всплывают кое какие новые факты по тому делу.
– По убийству Курских?
– Не совсем по нему, но тесно с ним связанному. Александр Иваныч, не могли бы вы навести справку насчет Oстровоградского ядерного полигона – не находили ли в его районе мертвого ребенка в конце 1982 года?
– Нечего и справляться – не находили. Я как раз тогда после ранения в Афганистане был комендантом на Oстровоградском полигоне. Хотя, чего уж теперь скрывать, ранее там проводились опыты над людьми, но чтобы такое это целое ЧП. A в чем дело?
– Долгая история, приеду – дам полный отчет. Спасибо за помощь.
– Да не за что, – пробасил майор. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответила Кэт и отключила рацию.
– Значит, похороны были абсолютной фикцией, – констатировал адмирал. – Но какого дьявола им понадобился этот спектакль? И для чего было впутывать сюда Ибикусова – что они, сами не могли закопать гробик?
– Просто так они бы этого делать не стали, – заметила Кручинина.
– Ну ладно, Катерина Ильинична, не буду вам морочить голову, спокойной ночи. Утро вечера мудренее. – C этими словами Евтихий Федорович покинул радиорубку.
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ – ПЯТНИЦА
Утром в пятницу, едва «Инесса» в очередной раз шумно стронулась с места и побежала по водам Кислоярки, адмирал Рябинин лично спустился в машинное отделение, где хозяйничал моторист, он же политик, он же новоявленный кришнаит Константин Филиппович Гераклов. Но на сей раз он был не один, а с Гришей.
– Что, ворон теперь у вас? – удивился адмирал, увидав неразлучного спутника неуемного кока.
– Да, пришлось забрать его у Разбойникова, – ответил Гераклов. – Вы только представьте, чему этот негодяй учил бедную птицу! Гриша, скажи «Демократия».
– Дерррьмокррратия! – отвечал Гриша.
– Скажи «Харе Кришна», – терпеливо внушал Гераклов.
– Xаррря Гррриша!
– Да, так вы присаживайтесь, Евтихий Федорович, – спохватился политик. – Хотя тут не очень то просторно...
– Да ничего, – отозвался адмирал, примостившись рядом с каким то допотопным агрегатом. – Я хотел бы с вами вот о чем поговорить. Вы тут как то упоминали, что были знакомы с родителями Вероники. В смысле, с приемными – супругами Курскими.
– Да, было дело.
– Тут, начали всплывать новые подробности их убийства, и я надеюсь, что и вы внесете свою лепту в установление истины. Конечно, если вы согласны нам помочь...
– Вы еще спрашиваете! – с жаром подхватил Гераклов. – Да если мои показания помогут усадить убийц на скамью подсудимых, то я буду счастлив не меньше, чем если бы меня избрали Президентом страны!.. Ах да, так что вы хотели узнать?
– Константин Филиппович, расскажите как можно подробнее, как вы познакомились с семьей Курских и что вы знаете об их гибели.
Гераклов на минуту задумался.
– Познакомился я с ними в самом конце восемьдесят второго года – мы почти одновременно вселились в новый дом, в типовую «коробку» на Московской улице.
– Это где? – поинтересовался адмирал.
– В новом микрорайоне Роговка. Моя хибарка шла под снос, и мне дали однокомнатную.
– A Курские – их дом тоже шел под снос?
– Да нет, им вроде бы просто дали квартиру. Но точно я не знаю.
– И поселились они уже с Вероникой?
– Да, конечно. Славная такая была девчушка. Ну, впрочем, и сейчас она тоже ничего... Дом новый, соседи новые, никто ведь и подумать не мог, что она приемная дочка Курских, а тем более – та самая девочка, что пропала у Грымзиных.
– Константин Филиппович, вы были хорошо с ними знакомы?
– Поначалу просто как соседи – ну там, соль, спички и все такое. A потом, когда в Pоговке открыли школу, то я там работал вместе с Ольгой Степановной. Да и с Николаем Ивановичем у меня были самые дружеские отношения. Это были добрые, скромные, просто хорошие люди.
– Кто то у них бывал? – продолжал расспросы адмирал.
– Н нет, – подумав, ответил Гераклов. – Соседи жили очень замкнуто. Ну, сейчас это понятно – они ведь не говорили Веронике, что она приемная, и потому не звали к себе никого из «прошлой» жизни, чтобы те не проговорились. Но один человек их все же время от времени навещал.
– Кто же?
– Вы не поверите, но это был Александр Петрович Разбойников.
– Как? – подпрыгнул на агрегате Рябинин.
– Да, он к ним заходил. Не так чтобы очень часто, но довольно регулярно.
– Странно, что общего могло быть у простых граждан Курских с городским партийным руководителем?
– Да нет, в ту пору Разбойников был просто инструктором горкома, уточнил Гераклов. – A вот что у него общего с моими соседями – это я и сам хотел бы знать. Помню, году так в восемьдесят шестом я с ним однажды здорово сцепился – стал высказываться в пользу перестройки и гласности, а Разбойников наоборот, заявил, что Горбачев – тайный агент американского империализма и мирового сионизма.
– Значит, ваши взаимные «симпатии» начались уже тогда? – улыбнулся адмирал.
– Еще бы! – оживился политик. – Меня вскоре выгнали из школы, и я уверен, что без Разбойникова тут не обошлось. Это такой тип...
– Ну хорошо, – поспешно перебил адмирал, – а кто то еще бывал у ваших соседей?
– Еще бывал родственник Николая Иваныча, генерал Курский. Но лишь последние пару лет, когда окончательно вернулся из Афганистана. A до того лишь изредка, если приезжал в отпуск. – Гераклов конспиративно понизил голос. – A теперь я вам расскажу то, чего никому еще не говорил. За несколько дней до гибели профессор Курский зашел ко мне. Кажется, он что то предчувствовал и оттого выглядел очень мрачным и подавленным. Он так и сказал: «Если с нами что то случится, то очень прошу вас,
Константин Филиппович, позаботьтесь о нашей девочке». Тогда же я по большому секрету узнал, что Вероника – их приемная дочка, но у них, у Николая Иваныча и Ольги Степановны, появились серьезные основания полагать, что им известны настоящие родители. A до этого они считали Веронику просто подкидышем или сиротой.
– Николай Иванович назвал фамилию предполагаемых родителей? – спросил адмирал.
– Нет, не назвал. Да я и не спрашивал. Он только сказал, что поделился своими сомнениями с Александром Петровичем Разбойниковым, который, оказывается, тоже был в курсе удочерения, но тот посоветовал не торопиться и вызвался сам навести справки. По словам Николая Иваныча, он должен был в тот вечер заехать к ним и сообщить о результатах.
– Ну и как, заехал? – с напряжением спросил Рябинин.
– То то и дело, что нет! Я как раз допоздна возился во дворе со своей старушкой "Волгой", но никакого Разбойникова не видел. A утром ко мне прибежала Вероника, вся в слезах, и говорит: «Дядя Костя, мои мама с папой куда то пропали!». Ну а что было дальше, всем известно. Трупы ее родителей нашли на помойке, а Веронику взял к себе дядя генерал, больше я ее с тех пор и не видел.
В машинном отделении повисла пауза.
– Спасибо вам, Константин Филиппович, – взволнованно сказал Рябинин. – Вы и не представляете, насколько ваши сведения важны для установления истины!
* * *
Из машинного отделения адмирал Рябинин отправился прямо в радиорубку, где, не упуская ни одной детали, пересказал Кэт всю свою беседу с Геракловым.
– Ну что ж, остается допросить Разбойникова, – спокойно сказала радистка.
– Да, – согласился адмирал, – но боюсь, что вам, как официальному представителю властей, он ничего не скажет.
– Ну и что вы предлагаете?
– Допросить его по всей форме вы всегда успеете. A я мог бы просто с ним приватно побеседовать, может быть, удастся его «разговорить», и он сам в чем нибудь проболтается.
– Ну что ж, попробовать можно, – согласилась Кэт, – хоть я и сомневаюсь, что из этого выйдет что то путное.
* * *
Сразу после обеда адмирал, позаимствовав из бара в кают компании бутылку водки, отправился в угольный отсек, а затем – в камбуз, откуда вышел через час, довольно потирая руки и слегка напевая себе под нос.
-----
