Афоризм времен кооперативного движения:
Три настольные книги начинающего бизнесмена:
1. Двенадцать стульев.
2. Золотой теленок.
3. Уголовный кодекс.
Да, до Остапа Бендера мне еще далеко, а в те студенческие годы,
благословенно беспредельные начала 1990-х – и подавно.
Те, кто грыз гранит науки в студенческих общагах, знают, как студенты
обживаются домашним скарбом. Кровати, пару столов, стульев предоставляет
комендант-завхоз. Вся остальная мелочь, в основном кухонно-столовая,
наживается непосильным трудом в ближайших студенческих столовых. Мой
сокурсник, например, лично спернул 2 пластмассовых подноса, чтоб
изготовить из них корпус для самопального компьютера «Спектрум», если
кто еще помнит такие чудеса техники.
И вот год 1991 или 1992. Все хиреет, ВУЗы финансируются грустно, ремонт
в общаге не делается, постельное белье сначала меняется раз в 10 дней,
потом раз в 2 недели, потом от случая к случаю. Мебель, соответственно,
тоже приходит в упадок, никто ее списывать, естественно, не собирается,
мы ее латаем, как тришкин кафтан, но как-то не всегда успешно. Но жить,
конечно, можно, мы, чай, не мещане, даже праздники иногда себе
устраиваем, и не всегда алкогольные.
Одним из таких праздников было посещение пельменной, которых в советские
еще времена строили на всех окраинах нашей необъятной Родины с типовыми
названиями, типа, «Ласточка», «Ветерок» и пр. Цены там были повыше, чем
в студенческом общепите, но и качество поглощаемой пищи было еще выше,
посему после стипендии побаловать себя там было делом святым.
Итак, заходим вдвоем с товарищем, народу никого, т. к. день, часа три,
народ на работе или в поле, т. е. на учебе. Долго зовем кого-нибудь на
раздаче, в конце концов, обслужили нас, сидим, смакуем не спеша. Лепота,
за окном весеннее солнце, снег уже подтаивает, романтика, одним словом.
Но чую, зреет во мне какое-то смутное чувство-недовольство, а что
конкретно, осознать не могу. Доедаем остатки. Чувство зреет. Как
воспитанные студенты, уносим грязную посуду. Чувство зреет. Выходим,
проходим метров десять по улице. Эврика! СТУЛЬЯ! Какие там стулья! Это у
нас в общаге стулья все латанные и колченогие, с гнутыми еще спинками,
краснодеревщик Гамбс там и рядом не дышал. А в этом оазисе социализма
(или уже капитализма?) совершенно замечательные стулья – металлический
каркас, поролоновая прокладка, новый кожзам, в общем, мечта студента из
общаги. А мЕчты надо претворять в жизнь, мы рождены, чтоб сказку сделать
былью, этому нас еще в школе учили.
Поэтому дальше спонтанно-обдуманное действие. Возвращаюсь пулей обратно,
ага, клиентов нет, соответственно, персонала нет, хватаю стул и на улицу
обратно. На все про все ушло секунд 10, не более, товарищ мой даже
опомниться не успел. Отходим за угол от пельменной, мандраж спал
немного, но не совсем, вдруг милиция и пр. В итоге с оглядками, мелкими
перебежками, по-пластунски и заметая следы, добрались до родной комнаты
в общаге.
Стул, конечно, произвел фурор. Он прожил с нами 3 года, использовали его
и мы, и все наши соседи для особо ответственных мероприятий, типа,
лампочку заменить, шторы повесить и пр. И в таком же почти первозданном
виде был завещан первокурсникам. Дальнейшие его следы теряются в анналах
истории.
Я к чему все это. Ведь как изысканно и совершенно спокойно изымал стулья
тещи Ипполита Матвеевича сын турецко-подданного! Талант не пропьешь ни с
одним дворником. Я же при очередном просмотре «Двенадцати стульев», видя
на экране крадущегося отца Федора, вспоминаю эту полукриминальную
историю. Да, прям, дежа-вю… Мне только тогда бороды не хватало.
----
Сидим с напарником, смотрим телевизор. Там Николь Шерцингер рекламирует
какую-то фигню, то ли лак для волос, то ли шампунь. Напарник
(мечтательно):
- Дааа, шикарная девочка эта Бейонс... Шоколадка...
- Это не Бейонс, это Николь Шерцингер...
Напарник (задумчиво):
- Да? А хрен их разберешь, все на одну рожу, бляди черножопые...
----
ОБ ОФИЦЕРСКОЙ ЧЕСТИ
Наверное, сегодня это многим покажется смешным, но в те времена все
было всерьез. Был у нас в полку уникальный кадр, старший лейтенант Т.
наподобии нынешнего Максима Галкина, имитатор, короче. Редкий талант
был у него! Причем такой, что абсолютно все, кто с ним сталкивался,
удивлялись - что он забыл в офицерах? Он с необыкновенной легкостью
имитировал голос любого человека. Доходило до массовых фальсификаций.
Он служил в группе радиоэлектронного оборудования и в его обязанности
входило, втом числе, проверка СПУ (самолетного переговорного усройства).
Во время проверки самолета радисты, как правило, находили хорошую
радиостанцию и включали музыку через динамики СПУ, чтобы народу было не
скучно работать. В те годы, на ТВ тоже были два мужика, которые
изображали бабок - Маврикиевну и Никитичну. 'Бабки' эти и развлекали
народ пропущенным через цензуру юмором. Будучи в настроении, Т., сидя
в кресле пилота, брал микрофон СПУ и устраивал импровизированные
концерты на два голоса, имитируя Маврикиевну и Никитичну. Все ржали до
упаду, а когда он прекращал и снова включал музыку, так ребята из
дальних мест фюзеляжа искренне возмущались, что 'вырубили' их любимых
артистов. Не буду утомлять читателя рассказами о различных
организованных им розыгрышах с использованием своего дара, скажу
только, что иногда он даже бывал поколочен, страдая за реалистичность
в своем искусстве.
Обычно с утра по понедельникам в полку проводились политические занятия.
Как-то раз в понедельник, на построении, вдруг вышел замполит и объявил,
что после политзанятий состоится срочное заседание суда офицерской чести
и что всем офицерам быть обязательно.
Суд офицерской чести - это как бы неформальное собрание офицеров, на
котором обсуждались грубые дисциплинарные поступки офицеров. Суд, своим
решением, мог ходатайствовать перед командованием об объявлении
служебного несоответствия, понижении в звании, в должности, увольнении
из рядов, так сказать и т. д. Все эти мероприятия были крайне
заполитизированы! Хотя председателем суда был, как правило, один из
нижесоящих командиров, замполиту отводилась главная роль в этом
судилище. Короче, собрались мы, за столом уселись председатель суда и
заседатели. Замполит встает и загробным голосом начинает: 'Товарищи
офицеры! Вчера, в офицерском общежитии ст. лейтенант Т. совершил
поступок, дискридитирующий высокое звание офицера. В комнате, где
проживают прапорщики, он употреблял с ними спиртные напитки, а потом,
голосом одного из руководителей Советского правительства и
Коммунистической партии Советского Союза (нетрудно догадаться чьим)
торжественно поздравил прапорщика Б. с присвоением ему звания 'старший
прапорщик'!'
Трагичность момента была здорово подпорчена ржанием десятков
офицерских глоток. Как ни старался замполит раздуть из этого дела
трагедию, склонить толпу на наказание строже, чем 'поставить на вид',
ему не удалось! Уж больно сильно представления офицеров нашего полка об
офицерской чести отличалось от представлений политического руководства.