Лаэртский: Сегодня в гостях у нашей программы философ Александр Гельевич Дугин. Здравствуйте, Александр.

Дугин: Доброй ночи.

Лаэртский: Огромное количество писем пришло в нашу программу от соотечественников из разных уголков необъятной страны, с нашей с вами последней встречи.

Дугин: Вы знаете, это очень странно. Дело в том, что, как говорят, после этой программы письма приходят не только вам. Естественно, они приходят мне, но также их шлют в совершенно разные инстанции. Несколько моих знакомых, которые работают в прачечной, говорят, что даже им случайно занесли. Видимо, общестатистический обстрел письмами был настолько велик, что они попали в самые невероятные и не имеющие никакого к нам отношения инстанции.

Лаэртский: Второе объяснение этому то, что они пишутся весьма предусмотрительными авторами в нескольких экземплярах, поскольку, если это письмо не получит огласки и отзыва в одной инстанции, то в другой на него, наверняка, обратят внимание. У нас в свое время был проект, который назывался "Открой свою душу и пожалуйся". Согласно ему, люди могли присылать свои жалобы куда попало и на кого попало. Все, кто получал эти письма, должны были реагировать на них, чтобы помочь своему ближнему, открывшему душу.

Дугин: По законам статистической физики это очень правильный ход. Еще в XIX веке физики открыли, что кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая. А согласно теории вероятности статистической физики, человек, идущий из точки А в точку В, попадет в пункт назначения с большей степенью вероятности в том случае, если он направляется в точку С, или идет в любом другом напралении. По большому счету, физическая вселенная, а человеческая тем более, представляет собой такое огромное количество каверзных неожиданностей, что факт получения письма адресатом имеет очень малую степень вероятности: мало ли, что случится с самолетом, почтальоном, чиновником, а может сам человек пойдет и поскользнется, упадет. Поэтому намного надежнее, во-первых: заготавливать несколько экземпляров; во-вторых: посылать их выбором случайных чисел в совсем другое место. Например, в Ледовый дворец спорта. Такое письмо наверняка попадет в "Эхо Москвы".

Лаэртский: Да, абсолютно точно. Это называется попетлять. Теперь, если позволите, я хотел бы зачитать вам некоторые из писем. Первое от нашего постоянного радиослушателя Харольда Эдуардовича Подреберного. Он пишет: "Недавно возвращался домой поздно вечером, подъезд был неосвещен. Споткнулся, упал, Слава Богу, не разбился, но потерял вставную челюсть с золотыми зубами. Поднялся домой, нашел фонарик, вернулся на то место. Искал везде, но ничего не нашел — видимо, эту челюсть уже кто-то увел". В диком физическом и духовном состоянии сейчас находится Харольд Эдуардович Подреберный. Ростислав Адольфович Грудка пишет о своем тяжелом случае отравления кабачковой икрой. Из-за этой икры он месяц пролежал в больнице, где ему занесли гепатит. А вот письмо от Владимира Владимировича Путина, он пишет, что не доволен своей работой, что он всю жизнь мечтал стать пожарным и был бы хорошим пожарным, но не случилось. Вкратце сформулирую вопрос, который красной нитью проходит во всех криках души (сокращенно КД). Скажите, Александр Гельевич, почему к нашему берегу то говно, то палка?

Дугин: А что же вы хотели? — хотелось бы ответить радиослушателям, которые написали такие пронзительные письма. А что же вы, друзья, хотели? Времечко таково! Сами выбрали себе такой уклад жизни, сами теперь ищите свою вставную челюсть в подъезде с фонариком. Тут уж обращаться не к кому. Сейчас в нашем мире каждый сам за себя. Человек человеку волк, как говорит либеральная истина. Это еще Локк сказал.

Лаэртский: И все-таки, если проанализировать динамику изменений в нашем обществе, в котором мы живем, хотя бы относительно нашей последней встречи. Вспомните, в то время таких писем не было, в то время нам писали: "Взял польского ликера, хорошо посидели". Конечно, это мелкая радость, но все-таки радость! Сейчас же статистика совершенно другая. Я не знаю, чего бы хотели все эти люди, чтобы выбросило к их берегу. Может быть, как самый лучший вариант, они предпочли бы просто чистую реку? Реальность же такова, что это все приплывает и приплывает. Верители вы в теорию...

Дугин: В теорию "чоха"?

Лаэртский: Да, в теорию Мартына Денисовича Калиброванного.

Дугин: Простите, я подумал другое. Есть такая теория "сречи и чоха", которая как раз занимается вопросом того, что прибьет к берегу каждого конкретного человека и всех вместе взятых.

Лаэртский: Очень интересно. Может быть, сначала о ней поподробнее.

Дугин: Ее суть в очень сложной системе определения настоящего по будущему, что само по себе очень не обычно, чаще судьбу предсказывают, исходя из разных предшествующих моментов. К примеру, если увидел ворону, перелетающую слева направо, значит, будет беда, летящую справа налево — две беды.

Лаэртский: Это универсально для каждого индивидуума или все-таки от чего-то зависит?

Дугин: Для всех по-разному. Это надо сопоставлять со сном, который видел на неделе. Это способ гадания наоборот, где по событиям предполагаемого будущего прогнозируется настоящее. Ретроспективный анализ. Это как раз называется теорией "сречи и чоха".

Лаэртский: Как интересно. Мы где-то года два назад давали советы нашим боязливым радиослушателям, как вести себя в темном подъезде, чтобы не потерять жизнерадостное настроение и не бояться получить по голове. Наши советы многим помогли, но многим и навредили, так как не был разработан индивидуальный подход.

Дугин: Здесь есть универсальное правило. Людям, которые боятся стать объектами или жертвами агрессии, можно универсально посоветовать так называемую бихевиористскую модель поведения, которую разработали современные психологи. Ее смысл сводится к следующему: для того, чтобы не быть жертвой, надо быть агрессором. Для того чтобы не стать объектом насилия, надо стать субъектом насилия. Следовательно, людям, которые боятся зайти в темный подъезд, следует представить себя маньяком-убийцей. Этот человек должен зайти в подъезд с очень серьезными намерениями всякое, попавшее ему под ноги, живое существо немедленно задушить, утащить в подвал, где разорвать и сожрать. При этом совершенно не важно, какой он на самом деле, даже если это совершенно спокойный доктор из поликлиники. Когда человек находится именно в таком состоянии, и очень хитрым, озлобленным, собранным и предельно кровожадным, входит в подъезд, считается, что сопровождающая его психологическая аура, настолько сильна и заряжена, что отгоняет потенциальную угрозу напрочь. Все зависит от психики и человеческого настроя, поэтому, если сосредоточиться внимательно на том, что ты являешься агрессором, ты отбиваешь потенциальную охоту делать то же самое по отношению к тебе другим людям.

Лаэртский: Как вы думаете, может, было бы лучше, входя в подъезд, чувствовать себя не маньяком, а сотрудником СОБРа, ведь маньяки, как правило, народ пугливый...

Дугин: Но очень хитрый. Сотрудник СОБРа, безусловно, не пугливый, но и не хитрый. Представьте себе, что в темный подъезд, в котором прячется хитрый настоящий маньяк, входит сотрудник СОБРа (маньяк, конечно, побаивается сотрудника СОБРа, но только, когда сталкивается с ним в светлом помещении лицом к лицу). И вот такой спокойный, самоуверенный, самовлюбленный сотрудник СОБРа проходит мимо мусоропровода, за которым прячется маньяк...

Лаэртский: Извините, что я вас перебиваю, но мне хотелось бы заметить, что колонна мусоропровода построена специально для этого во времена тоталитарного соцреализма.

Дугин: Совершенно верно, но ведь это понятно только тому, кто воображает себя маньяком. Входя в подъезд, он думает: "Где бы мне скрыться? Где бы мне спрятаться? Как использовать ту или иную архитектурную особенность подъезда, окрестности?" ...И вот проходит мимо него сотрудник СОБРа, и когда он уже прошел, помахивая своей дубинкой, маньяк сзади без предупреждения визгливо набрасывается на него, даже, если это женщина. Сотрудник СОБРа не ожидает такой пакости, потому что секунду назад в том месте никого не было, и от растерянности подставляет свою яремную вену, которую маньяк мгновенно перекусывает. Вот вам, пожалуйста! Трусливый, трепетный, в каком-то смысле, но очень хитрый и не в своем уме маньяк всегда в конкретной жизненной ситуации победит сотрудника СОБРа. Ваше предложение, конечно, интересно с психологической точки зрения. Есть и такая школа в бихевиоризме, но классическое направление бихевиористской философии все-таки советует принимать на себя психологическую маску так называемого маньяка.

Лаэртский: Целиком согласен. У меня есть одна знакомая, ей всего 17 лет, она, если ее не взять за руку, ни за что не станет переходить никакую дорогу, даже маленькую лесную тропинку: боится, что ее сшибет автомобиль. Ей нагадала какая-то гадалка, что ее ждет смерть под колесами...

Дугин: Здесь, Александр, действует такой же принцип: ей надо поездить на машине, причем без прав, не учившись.

Лаэртский: Извините, я не упомянул еще один важный психологический момент. Она не боится самого факта наезда на нее автомобиля или смерти от автомобиля. К этому она относится спокойно, как ни странно. Ее пугает вероятность показаться смешной людям, которые могут это увидеть: взлет тушки, отлетающая туфля...

Дугин: Рецепт снова точно такой же. Можно посадить на дорогу огромное количество надувных поросят, затем сесть за руль и начать их давить. Понимаете, человек больше всего боится того, что еще не случилось, но может случиться. Если она увидит, как по воздуху разносятся фрагменты этих надувных поросят, которых она сама задавила, у нее произойдет определенный трансферт собственного ужаса, собственного страха, собственного опасения, и субъект и объект этой сложнейшей ситуации, которая является основой ее комплекса, просто будет снят. Она увидит, что отнюдь не смешно летать по воздуху в виде фрагментов. Все как рукой снимет. Тут уже другая опасность: она может настолько почувствовать себя уверенной, что ни на какой свет не будет обращать внимания. Будет совершенно спокойно ходить по скоростной трассе, совершенно не обращая внимания на проезжающие машины. Так можно доиграться. Все должно быть в меру.

Лаэртский: Да, это достаточно интересное решение, но есть еще генетические фобии. К примеру, человек, находясь внутри живота, ужасно боится появления на свет. В книге "Рекордов Гинесса" есть такой Петр Тамада, который настолько боится окружающего сухого мира, что сам себя добровольно заключил в искусственное подобие маминого живота, и сейчас, будучи 50-летним мужчиной, все еще плавает, кормится через эту самую пуповину. Как ни парадоксально, у него абсолютно не развит желудок, при этом он общается с людьми при помощи знаков и булькания.

Дугин: Это, конечно, серьезный случай. Для того чтобы помочь этому человеку, его нужно посадить в бассейн, наполненный живыми карпами, он их должен выбрасывать из него и смотреть, как они рыпаются на бережку и медленно сдыхают, лишенные влажной структуры. Произойдет самое страшное, произойдет трансферт. Я не исключаю, что он может излечиться.

Лаэртский: Вполне возможно, что любовь к острым ощущениям в нем все-таки проснется. Кстати, что на ваш взгляд скрывается за определением "любовь к острым ощущениям" или "любитель острых ощущений". Имеется в виду любовь к риску, которая в той или иной степени присутствует в каждом человеке. Какой отдел головного мозга, какие клетки получают кайф от этого сотояния?

Дугин: Немецкий философ Мартин Хайдеггер писал о том, что само бытие человека в его внутреннем, духовном измерении представляет собой риск, но не обычный риск, а рискованный риск. У Хайдеггера есть такая формула "бытие без укрытия в максимально рискованном риске" — это сущность человеческого существования, поскольку в отличие от большинства предметов, животных, растений и существ потустороннего мира человек не является определенным, самотождественным. Это существо, стоящее под знаком вопроса, он все время на грани. Он может быть отождествлен либо с духовной стихией, либо со звериной. В этом отношении само существование человека есть колоссальный риск. Чем тоньше человеческая и культурная организации, тем в более высоких и утонченных, сублимированных формах эта рискованность проживается и осуществляется. Но есть люди попроще, которые переводят эту фундаментальную метафизическую рискованность в бытовые формы. Мне рассказывали, что очень много людей с Кавказа не пристегиваются на аттракционах в парке Горького, бравируя перед своими спутниками или спутницами своей удалью. Когда они повисают вверх ногами, они просто гроздьями сыплются с этих аттракционов. Насколько я знаю, сейчас существует такая специальная служба, которая предупреждает людей с кавказской внешностью об опасности...

Лаэртский: Да, хватайтесь не за кепки, а за поручни!

Дугин: Некоторым даже не продают билеты, поскольку это стало массовым случаем. По большому счету, это определенная форма продления, пусть даже в несколько упрощенном варианте, той любви к метафизическому риску, которую более сублимированные и культурные, более образованные и интеллигентные существа обращают в быструю или московскую езду, и чем опаснее, тем интереснее. В этом отношении, чем тоньше структура человеческого существа, тем возвышеннее зона риска, к которой он тяготеет. Самая рискованная вещь — мысль, поскольку она открыта всем ветрам. Когда человек мыслит по-настоящему, он подвергается колоссальному риску. Его могут заплевать, забить...

Лаэртский: Это в том случае, если он эту мысль опубликует...

Дугин: Нет, в любом случае. Сам факт рождения мысли это очень рискованная вещь. Философы часто говорят, что слышат в своей голове голоса, которые постоянно критикуют их манеру нового открытия, поскольку критика существует не только в текстах или полемиках, конференциях, дискуссиях, но еще и сама по себе. Старый пласт мысли или привычный, банальный клише — они постоянно крутятся в голове творческого человека, оспаривают его новое открытие.

Лаэртский: Мне все-таки кажется, что этот внутренний консерватизм включается в тот момент, когда человек пытается эту мысль сформулировать поподробнее, чтобы поделиться с окружающими. Мысли бывают разные, голоса скорее предупреждают о том, что человек готов ее опубликовать. Я думаю, что именно так ее стоит трактовать, хотя могу и ошибаться.

Дугин: Нет, вы правы. В любом случае это одна из самых ответственных и самых рискованных сфер человеческого существования, одна из самых возвышенных и самых соответствующих его внутренней природе — сфера мысли. Здесь, конечно же, риск колоссален, но на среднем уровне, между аттракционами и сферой философии, существует московская езда. Я много раз выезжал из Москвы и видел, что по мере приближения к Москве, люди начинают пользоваться и руководствоваться какими-то другими правилами. Например: ездить нужно только по встречной полосе, красный свет означает свободный проезд, на зеленом, по московским меркам, можно затормозить и начать кого-то высаживать или с кем-то разговаривать. Также белая сплошная полоса обозначает возможность ее пересечение в любом месте...

Лаэртский: Или, что нужно ехать по ее центру.

Дугин: А это, кстати, в зависимости от района. Желтая полоса рядом с тротуаром означает круглосуточную стоянку. Место, где должен останавливаться троллейбус или автобус — на самом деле, знак парковки. Это целый ряд московских правил дорожного движения, которые резко отличаются от общепринятых и в других городах практикуемых.

Лаэртский: Меня очень бесят девки, пассажиры и проститутки, потому что около них, как правило, выстраивается череда: один с правой полосы, другой на ней же, но немножко левее… В итоге получается огромный хвост…

Дугин: А вы заметили, что они никогда никуда не уезжают?

Лаэртский: Да! Заметил.

Дугин: Это очень просто объяснить. Наши люди еще не привыкли к капиталистическим отношениям. Они, увидев проститутку, подъезжают и спрашивают: "Девушка, вас подвезти?"…

Лаэртский: Совершенно тупо, думая, что она согласится.

Дугин: Да, но вместо этого она переходит к либеральным ценовым таксам. Водитель неудомевает: "Какие таксы? Я же со всей душой остановился!". А дальше за ним такой же водитель с душой, за ними еще и еще…

Лаэртский: И вот со всей душой и ей работать мешают, и мне ехать не дают.

Дугин: А потом в конце этой душевной очереди кто-то в кого-то вляпывается и там начинается душевная разборка. Поэтому там, где они концентрируются (особенно их много на Ленинском проспекте), просто сплошные аварии. Проехать невозможно, благодаря такой неразберихе. Видимо либерализм у нас все-таки не дал своих глубоких корней, потому что люди ко всему подходят с более человеческим отношением.

Лаэртский: Я бы здесь не совсем согласился с определением; это не человеческое отношение: водитель видит девушку и хочет ее подвезти. Мы как-то проводили беседу на эту тему. А если на пути попадается мужик? Может он гений мысли, может он стихи пишет, может он врач, который людей от смерти спасает? Никогда ни один водитель не остановится, если только он не голубой, и не скажет: "Дружище, давай я тебя подвезу". И если он видит девушку, то это не человеческое отношение, он хочет все равно, как говорится "это", поверьте, хочет. Иначе бы он не остановился.

Дугин: Это ведь тоже хорошо. Мы, на самом деле, страна нормальная, здоровая. На Западе никто не останавливается с предложением подвезти, а останавливаются с такими очень мелкими меркантильными предложениями. А вот мужчине, особенно в Америке или Амстердаме, просто нельзя остановиться у обочины: к нему либо подбегут маленькие негритята с ножичками, либо выстроится другая череда машин, лимузинов с совершенно извращенными намерениями. Слава Богу, что у нас сохраняется определенный консерватизм: здоровые люди — здоровые отношения — здоровое общество.

Лаэртский: Меня радует проявление человеколюбия, но я не могу понять почему, когда машину останавливает девушка, у которой нет нужной суммы для оплаты за проезд, ее не подвозят. Неужели так трудно? Почему ей приходится ехать на метро? Этот подход сам по себе не совсем грамотный, он меркантильный, а не человеколюбивый.

Дугин: Мне кажется, что это, наоборот, нормальный подход. Человек принципиально полагает, что нормальная порядочная девушка должна ездить на метро. Откуда у нее деньги? Если у нее есть деньги, то их источник — коррупция. Метро, конечно, дорогое, но не до такой степени, чтобы подозревать человека, на нем ездящего, в каких-то нетрудовых доходах. Но когда он останавливает машину, это уже подозрительно. Люди не могут прямо выразить своих идеалистических чаяний, — они ведь и не воспитывались традиционалистском консервативно-революционном духе, — поэтому они вынуждены находить косвенные формы изложения своего идеализма. Это можно понять.

Лаэртский: Интересно, а каким образом наличие метрополитена в определенной местности влияет на менталитет общества? Допустим, что в Москве нет метро. Как может измениться жизнь москвичей? Имеется в виду не проблемы с передвижением, а, если можно так выразиться, духовная жизнь граждан. Метро ведь сближает…

Дугин: Я думаю, что радикальным образом. Во-первых: общественный транспорт — одна из форм позитивной коллективной, социальной и общинной жизни: когда человек находится у себя в жилище, он находится в приватном, индивидуальном, а когда он выходит, он попадает в сферу социального. Есть такой французский философ Ален де Бенуа, он утверждает, что самая главная беда возникла из-за индивидуального личного транспорта. Индивидуальный транспорт, — когда человек не покидает сферу приватного, находясь на улице. Так вот метро — одна из форм наиболее массового транспорта, где люди погружаются в атмосферу общения; метро — коллективная аура. Обратите внимание на символизм спуска и подъема. В древних традиционных обществах в таких формах происходила инициация: человек спускался куда-то под землю в особые храмы, потом поднимался оттуда. Эти спуск и подъем означают прохождение определенной духовной символической практики, поскольку это как бы смерть и новое рождение: он покидает свет, покидает плоскость людей, затем спускается в ад, а после опять выходит…

Лаэртский: Только уже очищенный.

Дугин: В каком-то смысле да, поэтому существуют столько легенд и мифов по поводу метрополитена. К примеру, несколько людей мне рассказывали, что есть такие станции, которые все время проезжаешь, особенно на кольце. Стоит чуть-чуть выпить, и на такой станции совершенно невозможно выйти. К таким станциям относится станция "Новослободская". Ее чуть-чуть выпившие люди проезжают постоянно.

Лаэртский: Я все время проезжал станцию "Добрынинская".

Дугин: Это связано с геомагнитными аномалиями метро, поскольку только внешне на карте этот круг является круглым, на самом деле, есть существенные отклонения от циркулярной формы…

Лаэртский: Да, он может быть эллипсом, а может даже у него аппендикс есть, о котором никто не догадывается и, возможно, подобные станции находятся как раз в аппендиксе, причем этот аппендикс может быть и внутренним и наружным…

Дугин: Немного выпившие люди более что ли чувствительны к тонким субтильным движениям, к рельефу психологического пространства, они не мыслят грубо, рационально: "Надо на "Новослободскую" — значит поеду на "Новослободскую", — эта логика очень поверхностна. На самом деле, человек в большинстве случаев мыслит аналоговым сознанием: едет не строго туда, куда надо, а как бы примерно, он едет куда-то…

Лаэртский: Даже по запаху.

Дугин: Он едет по делу, а это дело тоже представляет некий элемент психического рельефа. Поэтому если выпившему человеку нужно выйти на одной из заколдованных станций, которая не предрасполагает к выходу, он ее непременно проедет, и будет вращаться по кольцу до тех пор, пока этот поезд не направится в депо и его не высадят.

Лаэртский: А мы как-то предлагали, писали даже в Госдуму, чтобы весь мусор, который набирается в течение дня в двух или одном контейнере у входа, выносили два самых последних пассажира. Это должно было повлиять на расторопность людей перед закрытием метрополитена, чтобы они там не бродили, мешая работникам. Но почему-то этот законопроект не прошел…

Дугин: А двум первым пассажирам нужно давать призы за то, что они рано встали и отправились по делу.

Лаэртский: Да, стимуляция жизни, стимуляция активности (сокращенно СА).

Дугин: На самом деле, мне кажется, что забота о том, что бы человек сталкивался в своей жизни с неожиданностями, это забота социальной среды. Например, едет человек в метрополитене, вдруг на какой-то станции двери открываются, и ему дарят цветы. Просто так, от метрополитена. Не всем подряд — это слишком жирно, — а какому-то одному случайному человеку. Также какую-то станцию можно проехать без остановок. Это дает определенную спонтанность. Человек сел на поезд Москва-Калуга, хотел выйти на станции 119-ый километр. В расписании было написано, что поезд здесь останавливается, а электричка ее взяла и проехала. Это, конечно, может вызвать…

Лаэртский: Это бодрит!

Дугин: На первом уровне это может вызвать негативные ощущения: сбивка плана. Но что может быть лучше, чем сбиться с плана, сойти с этой убогой и грубой рациональной прямой, которой человек живет…

Лаэртский: Да, почувствовать себя свободным, независящим от обстоятельств. Бывает ведь так, что не зависишь от обстоятельств на столько, что зависишь от них полностью и наоборот. Вот в данном случае, это зависимость от обстоятельств: проехал станцию, но сразу же становишься от них независимым.

Дугин: Совершенно верно. Кстати, в теории сновидений электрички являются пределом несвободы, поскольку поезд не может свернуть с пути. Таким образом, проезд какой-то анонсированной станции, уход поезда с другой платформы — все ждут поезд на одной платформе, а он на пять минут раньше ушел с другой, — вначале вызывают у людей ощущение бешенства…

Лаэртский: И обиды.

Дугин: Да, но все это — рациональная реакция. На самом деле, если бы люди относились внимательнее к культивации душевных качеств, они были бы рады, поскольку возникает столкновение со спонтанной стороной реальности.

Лаэртский: Конечно, но эти оковы мешают им раскрыть свою черепаху… Скажите, исходя из всего выше нами изложенного, зачем быть тонко организованным? Это же не выгодно. Не выгодно чувствовать эти потоки, гораздо выгодней жить от них изолированно, быть счастливым. На самом деле то, что многие называют серой жизнью, есть кирпичики того самого фундамента, на котором стоит могучее дерево, дающее плоды.

Дугин: В чем-то вы правы, но не совсем. Дело в том, что как раз попытка сублимации того глубинного онтологического беспокойства, которое испытывает человек высоко организованный — одна из форм защиты. Вы можете себе представить, что философ, например, выпадет из-за того, что не пристегнулся, катаясь на американских горках? Явно, что философ или человек, который погружен в утонченные формы осознания метафизического риска, поостережется таких экстремальных форм физического. Но люди, которые попадают в самые нелепые истории, например, кончают жизнь, когда им на голову падает кирпич, явно представляют собой некое серое большинство, так как в истории не зафиксирован ни один факт глупой смерти известного человека. Это очень интересный момент. В каббале, еврейской традиции, существует даже кодификация различных смертей, и есть смерть №72 — смерть от идиотизма, например, когда человек умирает оттого, что ему на голову упал балкон. Раввины и талмудисты считают, что это самый глупый человек, который может существовать на Земле, если с ним приключается смерть №72. Как раз с теми людьми, которые не задумываются о тонких аспектах существования рано или поздно приключается самое дикое, самое жестокое и чудовищное приключение, потому что они откладывают на потом столкновение с серьезными проблемами. В итоге им в тарелке попадается кусок отрубленного пальца…

Лаэртский: Или стекло.

Дугин: Да, но стекло физически опасно, а кусок пальца с ногтем психически опасно. Ест человек пельмень, в нем что-то хрустит, он его выплевывает и видит палец… Представляете, что с таким обычным серым человеком становится? А с человеком, который привык видеть в мире неожиданное, необычное, загадочное, тонкое, ускользающее от банальных клише, такое не случится, а если даже и произойдет, он и глазом не моргнет. Он в своих видениях, чувствах и подозрениях сталкивается с такими сложными вещами, что на него это не произведет никакого впечатления.

Лаэртский: Здесь встает такой резонный вопрос: когда публично высмеиваются идиоты, то идиоты не чувствуют этой насмешки в свой адрес, также если человек не задумывается о том-то и том-то, как он может об этом задуматься, если он просто этого не видит? Для него данных субстанций просто не существует. Есть ли на ваш взгляд какие-то формы тренинга, с помощью которых можно было бы взять не полного идиота, с ним все ясно, а человека, стоящего чуть-чуть левее и заставить немножечко переосмыслить свое я и место своего я в данном окружающем его сосуде? Как это сделать? Если ты ему об одном, например, о том, что Шадэ выпустила пластинку новую, а он отвечает, что они вчера с Васькой ключ сперли и пропили. Это, конечно, банально, но он этим живет.

Дугин: Хорошо, но я не вижу метафизического противоречия между выпуском пластинки и пропитым ключом. Ключ может быть насыщен огромным смыслом, особенно, если он краденный, так как существует метафизика кражи. Мы знаем, что в древней мифологии боги кражи были одновременно воспитателями человечества, так называемые культурные герои, в частности бог Гермес, бог кражи, одновременно был психопомпом, водителем душ. То есть банального, как такового, нет. На самом деле вы задали очень интересный вопрос…

Лаэртский: Да, я, может быть, неправильно его сформулировал. Мне все-таки кажется, что способность воспринимать тонкие вещи скорее заложена в генетике, и ее нельзя приобрести.

Дугин: Трудно сказать. Ницше ставил перед собой вопрос, возможно ли облагородить людей. Он так и не дал на него однозначного ответа. По крайней мере, воспитывать людей в уважении к священным аспектам реальности, к спонтанным аспектам реальности, к внутренней свободе бытия вполне возможно. Это свойство традиционных сакральных цивилизаций. В разных странах по-разному, мы, возможно, немного позже, чем Запад, но человечество мало-помалу переместилось в рациональные формы мышления, где сновиденческому, психологическому, интуитивному, утонченному, сакральному было отказано в праве на существование. Возникла реальность, которая внешне производит впечатление вполне разумной, четкой, строгой и логичной, но сакральное измерение не исчезло только из-за того, что люди перестали его воспринимать, оно просто стало приобретать некие более зловещие черты. Если мы отказываемся видеть и признавать потустороннее или субтильное — рельеф параллельного мира, это еще не значит, что он исчезает. Это значит, что он переходит в некую иную форму и начинает нас беспокоить, взрывать и подталкивать уже помимо нашей воли и помимо нашего сознания, к вещам подчас экстравагантным и странным. Человек смертен, рано или поздно он столкнется с собственным концом и с тем, что находится за ним. Раньше смерть соприсутствовала человеческой жизни в традиционной сакральной цивилизации, и людей не то, что бы готовили к умиранию, они просто жили внутри смерти, и поэтому отношение между потусторонним и посюсторонним было более прозрачным, более относительным и гибким, вот отсюда они и замечали то, что сейчас не замечаем мы…

Лаэртский: Нет, не мы, а…

Дугин: Ну, да, большинство людей. И я полагаю, что необходимо, безусловно, просто переосмыслить, исходя из полноты представлений о подлинной структуре реальности, о полной структуре реальности, наше к ней отношение, наши с ней отношения. Я думаю, что западный рационализм — философия Нового времени, философия Просвещения — полностью исчерпал себя. В ответ остались макаронники, пельменники…

Лаэртский: Окорочкисты.

Дугин: Люди, руководствующиеся банальными рекламными паузами, набором советов о том, как надо намазаться очень дорогой мазью, чтобы на следующий день лицо 40-летней женщины помолодело. Эта женщина, наверное, действительно будет считать, что помолодела, но, на самом деле, после нанесения этой зеленой глины, за 100 долларов — 2 грамма, у нее просто нет лица. Это способ просто такого одурачивания, последний результат некого рационализированного, механистического отношения к миру. Нам действительно нужна фундаментальная духовная революция, и тогда пельменники встанут на нашу сторону. Не сами они плохи, что грубовато живут или крадут гаечные ключи. Необходимо насытить все слои общества не культурой, но уважением к сакральному, а этого можно добиться путем ритуализиции самой простой деятельности. В традиционной цивилизации каждая профессия имела свои специфические ритуалы, обряды, своих духов, в дохристианском мире своих богов. У каждого ремесла были свои боги-покровители, поэтому цеха, братства жили совершенно особой насыщенной жизнью. Даже башмачники, казалось бы, простая конфрерия. Они, делая башмаки, почитали так называемое одноногое божество или божество зимнего солнцестояния, отсюда связь со священной пяткой (Ахиллесова пята); Будда даже изображается иногда в виде стопы. Все, что связано со стопой, ногой, обувью — все это имело в традиционной цивилизации сакральный характер, и башмачники тоже были духовным братством, хотя, возможно, и соответствуют нашим пельменникам, у которых украли культ. У наших механиков, автослесарей украли культ.

Лаэртский: Даже у гаишников украли культ.

Дугин: Конечно, это же милиция, древние воины, которые поклонялись Митре, в христианстве архангелу Михаилу и т. д. Когда у людей отнимают культ, сакральное, они превращаются в по-настоящему бессмысленных тварей, и восполняют это мрачноватыми вещами. Я думаю, что на Руси (русские люди все-таки намного более традиционны, более священны, чем западные) это восполняется пьянством. Люди, которые клеили обои у себя дома, видели, что в советских квартирах прямых углов просто не существует, потому что все обои не сходятся. Можно мерить сколько угодно, но все обои будут располагаться совершенно странным произвольным образом. Когда люди доходят до угла, они видят, что обои складываются иксом, так как стены сопоставлены одним образом, по-другому их клеить нельзя. Почему так? Просто строители пытались восстановить отсутствие сакрального элемента приемом алкоголя, так что если клеить обои выпившим, то все сойдется.

Лаэртский: Да, войдешь в нужную фазу, настроение…

Дугин: В резонанс тех людей, которые строили это. Отсутствие прямых углов и линий -свойство сакральности, потому что в жизни нет прямых линий: дерево растет приблизительно прямо… Приблизительность, крючковатость = сакральность…

Лаэртский: Да, вообще, эта попытка человека все выпрямить очень странная. Единственное, что человек не выпрямил, это саксофон, хотя по идее он должен просто бесить людей своими кривыми формами. Тут встает другой вопрос, может быть этот рационализм не так уж плох. Я совсем недавно понял то, какое великое дело и большой вклад вносят в духовность, например, группа На-На, Алена Апина, Филипп Киркоров и многие другие. Попросту говоря, они подкармливают людей, лишенных ритуала, той прикормкой, которую они и требуют. Может быть, этот рационализм был вызван попыткой не сделать духовное общедоступным. Кто же будет тогда работать?

Дугин: Вот это разумно, потому что духовное предполагает к созерцанию, и поэтому русские люди не любят работать, вернее любят, но сами по себе, как Бог на душу положит. Они любят делать что-то особое, например, сплясать или вдруг скосить поле, после окажется, что не то.

Лаэртский: Или приделать к жигулям колеса от МАЗа.

Дугин: Но это именно от полноты солнечных творческих сил внутри. Я недавно был на научной конференции, где говорили, что в нашей стране есть области, в которых зарплату вообще не выплачивают, люди сами изыскивают средства и платят за воду, чтобы ходить и работать. Это избыток, совершенно нарушающий закон любой экономической деятельности. Просто человек есть существо солярное, солнечное, поэтому он работает не потому, что он должен, а потому, что хочется. Иногда ему больше хочется работать, чем меньше ему платят, тем больше хочется. Это касается русского человека. Он живет по сакральным нормам. А вы обратили внимание, что если платить людям, то они говорят: "Буду я еще за 3 тысячи работать!" Предлагают ему 30 тысяч, а он в ответ: "Ну, нашли дурака за 30 тысяч в месяц вкалывать на вас!" Что ни давай ему — все равно мало. Это тоже признак нормальной живой природы. Русский человек не хочет быть измеренным материальным, поэтому он успешно саботирует либеральные реформы, он привел к развалу попытки выстроить всю ситуацию по жесткой материальной логике. Этим он фактически выигрывает цивилизационную дуэль с теми наивными реформаторами, которые решили загнать наш огромный великий и непредсказуемый народ в какие-то жесткие рамки.

Лаэртский: В кошелечки рассадить.

Дугин: Я хотел бы спросить, что же рационального в Киркорове или Апиной? Это же наоборот культ.

Лаэртский: Я и говорю о культе, я говорю о том, что эти люди, на самом деле, весьма и весьма не просты!

Дугин: Конечно, мы с Сергеем Курехиным ходили на концерт Филиппа Киркорова. Я, конечно, удивился, когда он меня пригласил. Там была Алла Борисовна. Мы сидели в ложе партера, у людей, которые видели нас, был шок больше, чем если бы они увидели марсиан. Название у концерта было очень интересное: "Скажи солнцу: "Да".

Лаэртский: Очень интересное название!

Дугин: Вообще, нас интересуют солнцепоклонники, луннопоклонники — это явно вписывалось, потом кордебалет киркоровский был весь в арестантских робах. Представляете, девушки в арестантских одеждах! Я думаю, что это был тонкий ироничный намек в адрес Сергея Адамовича Ковалева. Многомерная ирония, ирония двойной точности.

Лаэртский: А мне кажется, что они вряд ли даже слышали друг о друге. По крайней мере, Киркоров о Ковалеве, хотя я могу и ошибаться.

Дугин: Может быть, но, во всяком случае, это была довольно тонкая аллюзия. Киркоров в то время и Зюганова поддерживал. Легкая банализация, так называемого, зла, то, что для урела зло — сталинизм, ГУЛАГ — это одна из форм очень тонкой пропаганды реставрации каких-то более или менее нелиберальных режимов. В общем, Киркоров произвел очень хорошее впечатление, Пугачева произвела отличное впечатление. А вспомните, что Апина, поет: "Он уехал в ночь на ночной электричке" — это же патриотический пейзаж, ситуация, которую русские люди много раз наблюдали. Одинокая слегка кособокая девушка под дождем на ночной платформе, силящаяся прикурить…

Лаэртский: "Он уехал в ночь на ночной электричке" — это же запах дач, сирени…

Дугин: Это ностальгия, совершенно специфический патриотический пейзаж, эмоциональный пейзаж. В этом отношении мне представляется, что здесь как раз ничего рационального нет.

Лаэртский: Абсолютно согласен! Я это как раз и имел в виду, Александр Гельевич. Меня даже больше удивляют люди, которые говорят об этом: "Фи!" — и пытаются найти себя в каких-то других формах искусства, например, в глубоком underground'е или авангардном джазе, не понимая, что эта музыка является культом и их же и спасает. Именно наличие Филиппа Киркорова позволяет им слушать авангардный джаз, как ни парадоксально.

Дугин: Я неплохо знаю людей, которые любят современную музыку, среди них огромное количество банальных и умственно неполноценных людей — фанатов Гефтера и Мамардашвили — полных идиотов. Чем отличаются Гефтер, Мамардашвили или кто-то аналогичный от ведущего программы "Спокойной ночи, малыши!" дяди Володи, я не знаю. С точки зрения реальной метафизики, разница между ними не заметна. Кстати, у нашего рока с нашей эстрадой большой разницы тоже нет, зато у рокеров огромная претензия, что они нонконформисты, а эстрадники попсовики. На самом деле, банальными являются не эстрада и рок-музыка или профессия, банальным является отношение людей к тому, что они делают, и что делают другие…

Лаэртский: То есть самооценка и оценка того, что находится вне зоны твоего действия.

Дугин: На нашей эстраде есть прекрасные исполнители. На счет На-На ничего сказать не могу, я в недоумении перед этим явлением. Есть несколько вещей, которых я просто не могу осмыслить. К ним относятся На-На, Валерий Леонтьев и еще какие-то персонажи, которые, на мой взгляд, ни с банальной точки зрения, ни с метафизической в эстраду не входят. Даже Борис Моисеев входит, а они нет!

Лаэртский: Очень странный персонаж. Моему мозгу он непостижим…

Дугин: Я думаю, он болен. Но, с другой стороны, есть люди, которые принципиально не останавливаются перед тем, чтобы эксплуатировать какую-то форму определенных расстройств. Это, кстати, было традиционно именно в западной либеральной культуре. Моисеев — проявление именно либерального отношения к эстраде. Например, есть такой театр "Люди", — страшное название, — я видел их выступления, там лилипуты изображают не лилипутов. Представляете! И на это люди ходят и хлопают. В этом состоит особая форма извращенного вуайеризма. Таких людей, как Моисеев, не надо скрывать, но также не следует выставлять напоказ, пусть они где-то ходят по своим делам. Нельзя так издеваться над человеком!

Лаэртский: Вы мне буквально открыли глаза, потому что я мыслил по-другому о данных людях. Я думал, что в их окружении нет хороших друзей или просто умных людей, которые бы сказали: "Дружище, ну кто же тебе сказал, что ты хорошо поешь, кто же тебе сказал, что красиво танцуешь? Уйди! Сядь и не позорься!" А оказывается, все по-другому!

Дугин: Это гораздо более страшная вещь. Жестокий менеджмент. Эксплуатация порока. Садистическое наслаждение уродством другого человека, неадекватностью его оценок и самооценок. Если у таких людей начать брать интервью, выпускать плясать, строить рожи, будет странным образом занятно, поскольку в каком-то смысле эти люди представляют собой шок для нормального восприятия. Мы периодически сталкиваемся с такими людьми на улице, но если с такими людьми будут всерьез беседовать в программе Михаила Леонтьева или в программе "Итоги" Киселева, то, на самом деле, будет ощущение некоторого медиакратического шока. Мне кажется, что продюсеры Бориса Моисеева — жестокие садистические люди, — таким образом и работают.

Лаэртский: Они видно уже выжали всю его мощь. Он уже не тот Боря, которого мы знали молодым.

Дугин: Вы знаете, в таких нюансах специфической клинической картины развития болезни я ничего не понимаю. Я привел примеры этих эстрадных исполнителей именно как стоящих вне жанра, но, тем не менее, среди людей эстрады есть прекрасные метафизические эстрадные исполнители типа Валерия Меладзе, Тани Булановой или группы Пепси, которые действительно адекватно делают эстраду.

Лаэртский: Да, целиком согласен. Меладзе делает работу профессионально, хотя я больше всего не люблю музыкальных журналистов. Хуже всего, когда на какой-либо радиостанции существует программа о музыке. Например, спрашивают человека: "А ты чем занимаешься?" — "Я музыкальный журналист и на таком-то радио веду программу о музыке, у меня даже есть конкурс о группе Rolling Stones". Это меня поистине удручает. Не знаю почему.

Дугин: Если посмотреть на среднего музыкального журналиста, то этому человеку далеко за 30, у него очень странная внешность, нехорошая посадка глаз, ходит в засаленном свитере. Ему просто не далось другое, поэтому он им и стал. Есть такие профессии, само занятие которыми предполагает некоторое милосердие с нашей стороны. Я думаю, на долю милосердия имеют право и музыкальные журналисты, по крайней мере, на то, чтобы мы их не обсуждали.

Лаэртский: Согласен. Понятно, каким образом музыка дефрагментирует общество, а что касается изобразительного искусства и скульптуры, является ли скульптура более примитивным искусством, нежели холст? Чтобы оценить картину, нужно обладать воображением, необходимо представить объем, как бы хорошо он не был прорисован, а вот любую скульптурную композицию можно пощупать, к тому же и сам вид искусства появился намного позже.

Дугин: В разных формах традиционных цивилизаций существовало табу на объемное изображение. Дело в том, что в сакральных знаках не акцентировался объем и в живописи; не было даже теней, не говоря о перспективе, которая появилась в эпоху Возрождения. Существовала определенная сакральная табуированность на это дополнительное измерение, так как человек не должен был изображать с помощью своих рук трехмерных идолов.

Лаэртский: Как вы считаете, верна ли теория, что наши далекие предки, находясь на достаточно примитивном уровне развития и имея те же два глаза и два уха, обладали монозрением и воспринимали только монозвук?

Дугин: Да. Монозрение существовало, поскольку существовали определенные органы восприятия, которые находились в шишковидной железе. Эти специальные органы иногда изображаются на индусских картинах в виде третьего глаза на лбу. Если наше зрение двойственно, — два глаза, — то раньше было монозрение. Отсюда истории о киклопах и одноглазых, живших в древности. Это память об иной форме существа, которое схватывало вещи не в дуальном аспекте, а синтетически и мгновенно. Не то чтобы они не видели каких-то измерений, они видели сущность, эссенциальную сторону, проникали в некую духовную суть вещей, которую и изображали. Там, конечно, не было той отчетливости и той трехмерной фиксированности, которая существует при обычном взгляде, поэтому древние сакральные изображения были как раз двухмерными. Это сохранилось в русской иконописи.

Лаэртский: Соответственно, скульптуры появились тогда, когда у людей начали проявляться признаки стереозрения?

Дугин: Да. Признаки деградации сакральной цивилизации. Например, в Греции, когда возникла рациональная философия, стали делать скульптуры. Аналогично это происходило на Западе после схизмы. В православной культуре совершенно не принято делать скульптурные изображения, есть только плоскостные изображения. В полной мере это началось с эпохи Возрождения, когда открыли перспективу. Это действительно формы определенной духовной, спиритуальной и в том числе импрессионной впечатленческой деградации людей.

Лаэртский: Сейчас у нас плохая пища, атмосфера, как результат происходят мутации. Могут ли люди в одно прекрасное утро проснуться с монослухом и монозрением?

Дугин: Я думаю, мутация, которую все так боятся, в каком-то смысле и негативна, если брать за позитив то, что мы сейчас имеем в качестве современных людей, но если к этому отнестись с традиционалистской точки зрения, станет понятно, что она может открыть какие-то положительные спящие качества в людях. Ведь то, что мы имеем "как позитив" — предмет последней формы деградации полноценного человека. Я не фанат генной иженерии, но меня с ней примиряет то, что хуже состояния, в котором живут современные люди, с точки зрения их духовного призвания, просто нет. Большую бездну между ними и их архетипом просто сложно себе представить, поэтому любая модификация этого человеческого существа либо даст улучшение, либо не даст ничего. Монослух — то, что древние пифагорейцы называли музыкой сфер. Помимо гаммы звуков есть еще так называемый всезвук, который является неразложенным. Свет, раскладываясь на хроматические спектры, порождает цвета, тоже самое с монозвуком.

Лаэртский: Монозвук — канат, по которому раньше люди шли, руководствовались в своей жизни, а сейчас его раздробили.

Дугин: Поэтому, если сейчас начнутся определенные биологические мутации, есть шанс, что из человеческого существа вылупится что-то более интересное. Шанс небольшой.

Лаэртский: Но есть. Мы еще забыли о таком аспекте как запах. Мы неколько дней назад провели один эксперимент, дали понюхать землю, привезенную из непроходимых джунглей, нескольким добровольцам. У некоторых появилось в глазах некоторое подобие разума, было видно, что если дать ему понюхать еще немного, он сможет произвести какую-то свою идею. Проходило минут десять, признаки разума исчезали. Что вы можете сказать по этому поводу?

Дугин: Запах в традиционной класификации относится к самым низшим аспектам человеческого существа. Люди, различающие запахи, как правило, низкой организации. Оценивать плохие или хорошие запахи, говорить о запахах считалось непристойным в традиционном обществе. Есть системы этикета, которые говорят, что человеку, сказавшему: "Здесь запахло". — Или — "Как от вас приятно пахнет!" — Можно дать пощечину, потому что люди, обращающие внимание на запахи, являются уродливыми и похотливыми карликами, которые реагируют на тот срез реальности, который человек культурный и воспитанный должен не замечать.

Лаэртский: Сейчас новая мода в парфюмерии — натуральные запахи — запах земли, рыбьего жира, дизельного двигателя — то, что мы давно предлагали. Люди на это клюнули. На самом же деле те, кто это ввели в моду, надо полагать, люди, вышедшие за рамки рационализма, видимо просто пошутили…

Дугин: Да, скорее всего. А теперь что касается земли. У Платонова в "Чевенгуре" есть персонаж, который считает себя богом и питается землей. Когда люди возвращаются к сакральным истокам своего существования, они действительно начинают питаться землей, поскольку она сакральна. Я слышал теорию о том, что жизнь коренится в гумусе, покрытии Земли. По этой теории гумус является живым истоком. По-моему, она принадлежит Ушакову. Он купил себе несколько гектаров земли, которые всячески удобряет. Ничего туда не сажает и не собирается. Он взращивает саму землю.

Лаэртский: Это же правильно. У фермеров так принято — сегодня поле отдыхает, пока засеем другое…

Дугин: Он хочет, что бы она отдыхала всегда. Тогда, с его точки зрения, гумус, каким-то образом накопив свой внутренний потенциал, даст новые формы жизни. В древнегреческой мифологии говорится о том, что если засеять поле зубами дракона, то вырастет армия. Это воспоминание о древних эпохах, когда люди росли как пшеница на поле. Этот фермер предполагал, что при правильном освобождении земли от излишней растительности, в какой-то момент из нее вырастет нечто более интересное. Есть шумерский миф о гиганте Улликуме, который вырос из земли. Из специфически очищенной и возделанной земли каббалисты создают големов — живых человекоподобных существ. Я думаю, что у этого фермера не все благополучно, но я вижу в этом некую экстремистскую форму работы с традицией, воспроизводство некого полузабытого архетипа.

Лаэртский: А сейчас я предлагаю обратиться к звонкам наших радиослушателей. Здравствуйте, вы в прямом эфире.

Звонок: Здравствуйте, Александр Гельевич, вы, как человек умный, не могли бы мне помочь понять следующее обстоятельство. Человек с высшим образованием лежит три года на диване, плюет в потолок. Ему предлагают разную работу, но он все отказывается, предпочитая такую жизнь, которую ведет. Подсознательно желает прихода к власти тоталитарных сил, которые бы насильно поставили его в строй и заставили работать.

Дугин: Вопрос очень интересный. Вы описали почти идеального русского человека, который проводит три года в созерцании, лежа на диване. Во-первых: он осмысляет, как все оно есть на самом деле. Поскольку все вместе не поддается конкретному разложению на части, как ни старайся, все равно это все будет ускользать, ведь познать можно только какую-то конкретную часть, он в своем стремлении познать целое не мелочится. Он получил высшее образование, посмотрел, как ему дали определенную форму примитивной дрессуры, что-то узнал и залег на диван. Эта сцена блестяще была описана у Достоевского в "Бесах". Когда Шатов укоряет Степана Трофимовича Верховенского, он говорит: "Что же вы говорите, что надо укоризной стоять, а сами все время на диване лежите? — На что Степан Трофимович отвечает: "У нас в России, миленький мой, укоризной стоять можно только на диване лежа!" Кто на диване лежит, тот укоризной по сути дела и стоит, поскольку если делать начнем, то совсем все разрушим. Обломовщина тоже очень тонкая вещь, мы просто созерцательно в дреме копим гигантские силы. Теперь второй аспект: чего ждет этот замечательный диванный лежебока, который фактически воспроизводит архетип русских народных сказок. Вспомните, Илья Муромец сиднем сидел, Иван-дурак лежнем лежал, то есть традиционный русский архетип обычно находится в неком созерцании всего вместе. Он не спешит размениваться на мелкое, он ждет наступления тоталитарной власти. Тоталитарная власть сейчас оплевана, слово стало оскорбительным. Но что такое totalitas ? Это всеобщее, тоталитарная власть — значит "всецелая власть". Он ждет не того, чтобы его заставили работать, он ждет того, когда все — общество, государство, — придет ко всему, все сольется со всем. Что более всего раздражает человека? Частности, когда одно с другим не сходится.

Лаэртский: Он не может понять какой из частностей отдать предпочтение в созерцании — боиться ошибиться.

Дугин: Совершенно верно. Он хочет что-то сделать, а потом думает: "А вдруг прогадаю? Лучше никуда не ходить".

Лаэртский: Лучше выждать.

Дугин: Тоталитарный режим не должен быть жестоким, он должен быть гуманным, мягким, но, тем не менее, тоталитарным, чтобы ничто не осталось вне его внимания, чтобы излечить раз и навсегда внутреннюю причину психоза и паранойи, ведь, как говорит современная психология, источником шизофрении является неспособность человека свести в единую модель разные вещи. Например, по телевизору на одном канале говорится одно, на другом — другое, на третьем — третье, если он начнет в это погружаться рационально, у него сразу возникнет ситуация расщепления сознания, которая очень быстро приведет к неврозу, поэтому человек должен выключить телевизор и спокойно сосредоточиться на себе в ожидании тоталитарного режима. Я считаю, что тот человек, которого описал нам радиослушатель, — идеальный русский человек, правильно, что ждет, он дождется своего, все будет в порядке, работа ему будет гарантирована.

Лаэртский: Важно, что он не занимается самокопанием…

Дугин: Которое тоже не приводит к добру.

Лаэртский: Еще звонок.

Звонок: Я уже лежу на диване лет десять. Как долго это может продолжаться?

Дугин: Видимо, наши радиослушатели решили, что мы предлагаем своего рода соревнование, кто дольше пролежит. Соответственно, следующий звонящий должен пролежать пятнадцать лет, следующий за ним — двадцать, и так далее. Конечно, всему есть предел, нельзя понимать все так буквально. Судя по нашим представлениям о предсказаниях, футурологии, вам совсем немного осталось ждать. Срок вашего лежания подходит к концу, можете заканчивать и стараться приблизить желаемый результат своими собственными руками, — то тоталитарное общество, которое мы все ждем и так хотим, то, ради чего мы и лежим на диванах. Я думаю, вам уже многое стало ясным.

Звонок: Я уже вам звонил сегодня, я тот самый человек, который лежит три года на диване. Александр Гельевич, представьте на минуту, что будет, когда тоталитарная власть поднимет нас с наших диванов, и мы своей гневной мощью раздвинем все существующие рамки. Нам не будет хватать жизненного пространства, и мы разрушим все границы, подчиним весь мир своей воле. Какая прекрасная жизнь тогда наступит!

Лаэртский: Фантазер…

Дугин: Явно мало лежит.

Лаэртский: Следующий звонок.

Звонок: Что в вашем представлении добро и зло? Это достаточно расплывчатое понятие. Представьте себе, что вы одолжили человеку денег, а он на эти деньги купил пистолет и пошел убивать. Хорошее это дело или плохое?

Дугин: У нас, русских православных людей, есть такое правило: дал денег, назад не жди. С христианской точки зрения, давать деньги взаймы можно только в том случае, если ты знаешь, что они к тебе не вернутся, и ты не настаиваешь на этом. Это такой безвозвратный кредит. Давать, конечно, надо, а ждать возврата не надо. Если с такой, правильной, позиции давать деньги, то на них купят цветы или сапоги невесте. А если настаивать на возврате, то на них купят пистолет.

Лаэртский: Мне бы хотелось рассмотреть этот момент с позиции берущего. Человек, который берет деньги, намерен их отдать?

Дугин: С точки зрения православной этической традиции, он не должен их отдавать. Берущий должен быть безмерно благодарен человеку, который дает ему взаймы, и, при случае, должен сделать для него что-то хорошее, подарить что-нибудь, а, возможно, даже вернуть эти деньги, которые мог бы и не отдавать. Это философия дара.

Лаэртский: Получается, финансовая справедливость и доверие — грех. Убеждение, что если берешь в долг, нужно его отдать не христианское. Это по-протестантски. Не святое дело. Следующий звонок.

Звонок: Я недавно беседовал с одним студентом о тоталитаризме. Он сказал, что нас всю жизнь нещадно обманывали и обкрадывали. Посмотрите, как их запугали тоталитаризмом! Они считают, что мы ели дешевую колбасу и не могли слушать нормальную музыку, жили при орденоносном человеке с бровями, которым были обмануты. В понимании подрастающего поколения, наступление тоталитаризма — наступление плохоколбасных времен. Сейчас студенты могут ходить в институт с Bon Jovi в наушниках. С прекращением страшного тоталитарного общества в армию идти никто не хочет, некому печь выпечку и работать в мастерской. Все хотят ездить на BMW. Где здесь логика? Поймут ли "новые русские кошельки", что они допустили ошибку, разрушив тоталитарное общество, попытаются ли что-то исправить?

Дугин: Интересный вопрос. Стоило ли допускать беспредел и разрушать великое государство для того, чтобы слушать Bon Jovi, по сравнению с которым Борис Моисеев суперзвезда? Кстати, по поводу колбасы, западная колбаса делается из химии и гормонов. Маленьким свиньям вкалывают гормоны, и они за несколько дней превращаются в огромных гигантских свинин, которых тут же закалывают и расфасовывают. Это страшно ядовитая вещь. Людям питаться такой колбасой просто опасно для жизни. Из-за этого в Америке люди все жирные, а у мужчин вырастает женская грудь. В среднем, американец в 35 лет весит 120 килограмм. Это все результат знаменитой либеральной колбасы. Наша колбаса и наши мясопродукты состоят в значительной степени из отбросов, но все это абсолютно съедобная вещь. От нашей колбасы может быть расстройство желудка, но она не приводит к биологическим мутациям, в отличие от западной. На советскую музыку сейчас мода, советские пластинки очень хорошо расходятся. У нас была и сейчас есть великолепная аутентичная музыка, которая может развиваться и без кожаных штанов, макдональдсов и колбасы. Ваш студент, уважаемый радиослушатель, — продукт подмены, но он может еще и поменять свою точку зрения. Самое главное, что у нас в маразм впали не студенты, а наши профессора. Когда приходишь в МГУ, видишь, как носятся наши профессора. У них безумные глаза, растрепанные бороды, седые патлы вьются по ветру, пиджачки заклеены клейкой лентой. Смотреть на них страшно. А это люди, которые программировали перестройку, экономику. Оказалось, что эти экономисты, которые все это смоделировали, объяснили превосходство западного строя молодежи, сейчас оказались без всякой поддержки, получают две тысячи рублей, которых им не платят. Такого рода бомжи, когда я выступаю в МГУ, подкатываются и говорят что-то о Хайеке, Поппере. Я думаю, что в ближайшее время темная магия пожилых людей профессорского преподавательского состава рассеется окончательно. Этим людям недолго бегать еще в кроссовках по кабинетам научных кафедр, которые явно предполагают, пусть скромные, ботиночки. Возврат к традициям нашей нормальной преподавательской профессуры идет на глазах. Вместе с преподавателями поменяются и студенты. Раньше люди, проходя мимо дома, в котором живет профессор Коломейцев, притихали, даже если это пьяная компания. Дело не в том, что они его боялись, а просто из уважения к науке, к духу, ботиночкам и отсутствию майки Adidas — к всему тому, что было у советских людей, что должно быть у русских и просто нормальных людей, не западных. А эти первертные нарколыги, поседевшие молодящиеся дедушки гомоэротического направления, которыми полны американские и французские салоны, — отвратительное зрелище. Они дискредитируют знания, дискредитируют традицию. Профессор должен быть патриархом, он должен быть в собственном достоинстве, не должен унижаться до студента. Студенты должны выстраиваться перед ним во фрунт, если они опаздывают, они должны просачиваться в аудиторию тонкой струйкой дыма, ожидая получить какой-то невероятно тонкое душевное оскорбление. Ведь человека не обязательно бить, его достаточно уязвить, унизить словом, определенным сравнением, метафорой, остроумным замечанием. Профессура должна обладать садистическим вербальным аппаратом для того, чтобы каждый человек, который попадает в сферу их внимания, мог быть уязвленным, уязвленным по-крупному, мог получить душевную обиду. Только тогда со старшим поколением будут разговаривать в нормальной адекватной манере: не будут жевать, вставлять в нос себе серьги, а по дороге в институт будут слушать не Bon Jovi, а лекции. А "новые русские кошельки" уже начинают одумываться. Они уже все понимают и постепенно становятся за нас. Сейчас идет единение в обществе на нашей основе. Это настоящая консолидация, настоящее прекращение социальных битв. И богатые, и бедные сознают, что дальше в западном направлении идти нельзя, что все мы будем идти в нашем собственном родном русском направлении.

Лаэртский: Половозрелые особи с плеерами меня вгоняют в страх. Не знаю почему, но мне это кажется не нормальным. Это какое-то легкомысленное, неуважительное отношение к музыке. Может быть, поэтому и музыка у нас такая, что ее музыкой нельзя назвать.

Дугин: Я заметил, что с плеерами ходят обычно пожилые инженеры. Это люди, которым глубоко за 40, такие часто бывают пациентами у психиатров, так как в конце жизни вдруг оказывается, что они не реализовали и тысячной доли своих эротических подсознательных фантазий, не добились каких-то властных функций, не попали в экстремальные ситуации и не стали защитниками-воинами, а просто сидели и пили чай у себя в лаборатории. Этим людям дают плеер, и они хотят этим плеером возместить все то, что уже упущено. Можно только себе представить, что они с ним делают. Психология именно такая. Это, в каком-то смысле, карго культ, магический объект, те бусы, за которые купили переселенцы у индейцев Манхэттэн. Плеер — символ свободы, и он вставляет его себе в уши, полагая, что теперь все изменится. Ничего не меняется.

Лаэртский: "Я начал новую жизнь!" — говорит он себе, поставив новую кассету.

Дугин: Представляете, какое разочарование постигнет их, когда они, некоторое время спустя, увидят, что все не только не меняется к лучшему, но еще и разваливается на глазах. Внезапно уходит жена, которая, казалось бы, была надежно закреплена за квартирой. Перестройка и демократия внушили, что у женщин в 40 лет начинается активная половая жизнь, и что теперь пора массажистов и визажистов, эмансипации и сигарет.

Лаэртский: Борову в застиранном свитере в новой жизни делать нечего.

Дугин: Он ей уже надоел за 20 лет, она смотрит на него и понимает, что и раньше иметь дело с ним было достаточно паскудно, но когда он с плеером — это уже переходит все границы. Семьи рушатся, дети остаются без родителей. Возникает критическая социальная ситуация. Всех эти людей нужно срочно отучить от тезиса "будь собой". Вместо этого нужно говорить: "Ты, инженер, немедленно вытащи из ушей эту гадость и слушай внимательно. Тебя больше не зовут Петр Петрович Самогонов, ты теперь член нового евразийского общества № 687. Твои задачи: копать, звенеть, говорить". Все люди, — и тот, кто работает, и тот, кто слушает плеер, и студенты, и одичалые преподаватели — все они ждут, когда к ним придет действительно настоящая жизнь. Отложенная, забытая, которая, по их словам, им не нужна, но, на самом деле, они ее с нетерпением ждут. Они ждут настоящего. Жестокого тоталитаризма не надо, но в людях есть желание общности, цельности, того, что называется тоталитаризмом. Они сами его построят, нужно только сделать символическую заявку, сказать: "Все кончено! Инженерам сдать плеера, психоаналитикам сдать кушетки, приезжим сдать арбузы. Страна всех требует".

Лаэртский: Вчера мы провели один эксперимент: наши люди бегали по станции со шприцами и отлавливали людей. Всем попавшимся вкатывали дикую дозу, от которой они падали, где ни попадя, и оттаскивали в предназначенную комнату. Когда, по расчетам, действие лекарства подходило к концу, их резко будили и спрашивали: "Кто ты?" В лучшем случае, люди называли свое имя, но ни один из них не назвал свою должность, даже если в момент отключения он находился на служебном месте. Постепенно название своей функции в обществе у людей стирается из памяти. Помните, как люди отвечали на этот вопрос раньше, при таких экспериментах? "Кто ты?" — "Я фрезерный станок М16". У человека полная ассоциация себя со своей ячейкой в гигантском муравейнике, где он чувствует себя нужным, полноценным и свободным человеком. А сейчас: "А почему вы спрашиваете?" — это что за американизм!

Дугин: Есть такая поговорка, не совсем адекватная, о том, что если человека разбудить среди ночи, он ответит то, что знает наверняка. Это касается западных людей, именно их можно разбудить среди ночи и задать им вопрос. То, что они хорошо знают, они ответят. Интересно, что евразийские народы, особенно русские, отличаются совершенно иной чертой: если их разбудить среди ночи и что-то спросить, они ответят на тот вопрос, на который в состоянии бодрствования не ответили бы. Если бы разбудили русских среди ночи года три назад с вопросом: "Кто будет следующим президентом?" — Пятьдесят процентов из них сказали бы, что им будет Путин, а при вопросе: "Как тебя зовут?" они бы непременно смутились. Русским людям снятся другие судьбы, другие имена и другие функции. Обычное и известное спросонья они произносят с трудом. В этом отношении данная поговорка, относится к западным людям, к людям с четким рационализмом, которые во сне продолжают жить обрывками своей рациональной жизни, русские живут во сне совершенно иной жизнью. В этом наш секрет. Мы нация сновидений. Чем больше сновидений, тем более нормально у нас проходит бодрствование, как небольшой промежуток между нормальной, полноценной жизнью, где Ваня одновременно и Ваня, и Петя, и Федя, и цветок, и горшок, и станок, и главный…

Лаэртский: И в то же время он един.

Дугин: Един во многих формах. Такое сонное существование гораздо полнее скудных фрагментов: пошел поработал, получил зарплату, поругался с приятелем, остановил гаишник — все это, на самом деле, химера. Русский человек понимает относительность ценности бодрствования, он очень любит сон, он даже бодрствуя спит. Если нормального русского человека толкнуть в бок даже в период бодрствования с вопросом: "Как тебя зовут?", он обязательно ответит какую-нибудь ерунду или начнет вилять, потому что он не хочет строгой определенности…

Лаэртский: Он не хочет показать, что он спит.

Дугин: Да, что, на самом деле, он внутренне видит сновидения и что все, происходящее вокруг, ему кажется и чудится. Вы обратили внимание, как русские люди рассматривают все, что вокруг. Они рассматривают одним образом, а в глазах у них совершенно иные отражения. Обратите внимание, кажется, что у человека в зрачках отражается то, что стоит напротив. Это только так кажется. Если мы вглядимся в зрачки людей, мы увидим, что отражается совсем другое. Я подчас подхожу к людям и начинаю пристально смотреть им в глаза, меня даже пугаются.

Лаэртский: Я тоже часто подхожу с такими целями к нашим сотрудникам. Вроде сидит человек за компьютером, посмотришь ему в глаз, а там не компьютер, а Анька…

Дугин: Или какие-то более сложные картины.

Лаэртский: Есть еще этап перехода между периодом сна и бодрствования, когда человек, проснувшись, испытывает по поводу сновидения определенные чувства, которые на данном переходе носят негативный характер. Вы не знаете, не проводился ли опрос с целью выяснить, в каком состоянии люди чаще просыпаются? Сожалеют ли они о сне, нравится ли им больше, чем сон реальность? Ведь с помощью этого можно построить специальную карту новой географии относительно снов.

Дугин: Географию сновидений.

Лаэртский: Кто-нибудь делал подобное?

Дугин: Есть такие исследования. Очень интересно, что они тесно связаны с проблемой границ, о которой мы говорили чуть раньше. На самом деле, граница между сном и бодрствованием отражает то, есть ли у государства граница и четко ли ее ощущают. Например, у швейцарца, живущего в очень маленьком пространстве или жителя Монако разница между сном и бодрствованием колоссальна. Более того, люди маленьких государств с явными границами вообще не помнят сновидений. В маленьких государствах есть даже специальные школы, где жителей учат видеть сны и хотя бы немножко их вспоминать, потому что у человека без сновидений есть только рациональная жизнь и ему живется очень тоскливо. Русские люди не могут отойти от снов иной раз до самого вечера, они забывают о своих сновидениях лишь тогда, когда снова ложатся спать.

Лаэртский: Я недавно слышал такой разговор, одна девушка спрашивает другую, почему она такая грустная, а та ей отвечает: "Я все еще нахожусь под впечатлением сна". Это было в 9 вечера.

Дугин: Поэтому такой простой модели — будто человек воспринимает свои сны, проснувшись, нет. Сны сами по себе имеют очень многомерный характер. Они не бывают хорошими или плохими, счастливыми или несчастными. Даже когда во сне человека мучают, он может испытывать очень странные, не классифицируемые как приятные (но близко к тому), особые ощущения. Возникает очень сложная гамма восприятия, которая не укладывается в рациональную двоичную логику, поэтому, когда русский человек просыпается, он находится еще долгое время в состоянии остолбенения, не от конкретного сна, а от самого факта сна. А все потому, что страна большая и границы не четкие.

Лаэртский: Не приходила вам в голову мысль, что это все связано с излучениями Земли? Может быть, среднестатистическая российская кошка видит более яркие сны, чем кошка новозеландская?

Дугин: Несомненно. Широко понятый этнос включает в себя не только людей, он включает в себя и животных, которые живут на этой территории, приручились в данном этническом контексте. Русские кошка, собака, свинья, индюк могут иметь право на своеобразное гражданство. Это не просто другие породы. Если американский индюк поживет некоторое время среди русских индюков, у которых совершенно другой способ общения, другие реакции, он либо адаптируется и станет русским индюком, либо будет заклеван. Говорят, что только ежихи пожирают своих младенцев, ничего подобного. У меня есть группа биологов, которые занимаются аномальными явлениями, они говорят, что распространено пожирание разными видами себе подобных, это малоизвестный факт. Русские кошки могут разорвать другую кошку, если она будет из Германии. Такие вещи есть и среди насекомых. Животные сложнее, у них есть своего рода душа, пусть не такая как у нас, но может быть в чем-то и поинтереснее, поэтому сны муравья или грезы бабочки могут представлять собой совершенный мир. Нам нужно избавиться от нашего чванства по отношению к животному миру, избавиться от видовой гордыни. Мы должны внимательнее относиться к бихевиоризму наших братьев, называть их не меньшими, а большими.

Лаэртский: Давайте опять обратимся к звонкам.

Звонок: У меня к вам несколько вопросов. Существуют ли абсолютные критерии добра и зла? Теория сверхчеловека в интерпретациях Ницше, Стругацких и фильма "Матрица", каково ваше мнение обо всем этом?

Дугин: Что касается критериев добра и зла. Добро и зло — понятия морали. Понятие морали резко сужает специфику многомерности мира. В православной традиции, конечно, есть представления о добре и зле, но это один пласт. Есть очень много парадоксов в оценках, которые даются православной традицией. В подлинном священном учении добро теряет свой узкорациональный характер и становится очень сложным понятием, равно как и зло. Есть представление о скрытых святых, которые внешне ведут греховный образ жизни, но внутри являются святыми. Есть византийская легенда о том, как один святой старец спасался в пустыне. Он был абсолютно чистым. К нему присоединился второй старец. Вместе они занимались только тем, что постились, молились, питались акридами, носили власяницы, спали на камнях, вели аскетический образ жизни. Однажды к ним пришел путник. Они у него спрашивают: "Есть ли в мире кто более святой, чем мы?" — "Вы знаете, есть". — "А кто?" — "Зеленщик, который живет в Яффе". — "Как он может быть более святым? Известно, что он всех обвешивает! Он греховный человек!" — "Дело в том, что в этого человека вселился дьявол жадности, который заставляет его обвешивать еще больше. Да, он всех обвешивает и обворовывает, но он дико сдерживается от того, чтобы не обворовывать еще больше, и если бы вы знали какие, муки преодолевает этот человек в борьбе с собой, вы бы поняли, что наши усилия, которые мы прилагаем, чтобы поститься и бодрствовать, по сравнению с его — ничто!" — "А есть ли кто-нибудь святее зеленщика?" — "Есть. Император". — "Он же живет в роскоши!" — "Да, но он очень любит скачки. И если конь, за которого он болеет, начинает проигрывать, его так и подмывает начать кричать, стучать посохом, но он сдерживается и не показывает виду. По его каменному и абсолютно бесстрастному лицу ничего прочитать невозможно. Так он преодолевает невероятные муки в борьбе со своей гордыней". Это пример того, как парадоксально отвечает на проблему добра и зла православная мистическая византийская традиция. У нас на Руси всегда почитали юродивых, например, Ивана Яковлевича Корейшу, он хоть и был заключен в сумасшедший дом, но, тем не менее, был крупнейшим русским юродивым, к которому потоком сходились люди. Этот человек был вне морали: в пост он ел мясо, испражнялся на головы дамам, которые посещали его в грязной клинике, но почитался святым. Даже песок, который он обмачивал, собирался людьми и служил исцелением. Добро это или зло, сказать трудно. Мы вне этих категорий. Я полагаю, что эти понятия существуют. Все, что о них сказано в церковной традиции, верно, но я хочу обратить внимание на стремление обычных людей вульгаризировать и банализировать эти сложнейшие темы. Все гораздо сложнее. Существуют проповедники добра и проповедники зла, что гораздо реже, но более интересно, потому что если человек проповедует зло, значит он хотя бы немножечко поинтереснее того, который проповедует добро, для этого нужно иметь смелость. Надо не отрицать существования добра и зла и относиться к этому не относительно, но тонко. Самое страшное и неприятное — лицемерие, тупость и ханжество, когда люди начинают апеллировать вещами, вглубь которых не заглянули, которые им ничего не стоили. Самое неприятное — неоплаченное кровью, душой, жизнью своей высказывание, каким бы оно ни было. Поэтому проблема добра и зла — проблема очень сердечная, духовная. Ответить на это формально нет никакой возможности. Что же касается сверхчеловека, эта концепция, безусловно, очень интересная, потому что периодически возникает ощущение некой неадекватности нашего вида, или, по крайней мере, неадекватности того, как он пользуется тем набором качеств и предпосылок, которые ему даны. Из-за этого хочется чего-то фундаментального, радикального и нового. Ницше говорил: "Что есть обезьяна для человека? Стыд и жалкое уродство. Что есть человек для сверхчеловека? Стыд и жалкое уродство". Если мы испытываем от нашего вида стыд и жалкое уродство, значит, в нас изнутри стучится клюв очень странный, непредсказуемый и, возможно, рискованный, клюв сверхчеловека.

Лаэртский: Известно такое чувство как стыд за другого человека. Как он классифицируется в данном случае?

Дугин: Смотря какой. Иногда настолько стыдно, что становится стыдно за то, что тебе стыдно. Есть такие персонажи, мы о них упоминали, которые вызывают такое щемящее чувство стыда, что противно после этого жить. Возможно, предельная эскалация этого чувства может быть распространена и на стыд за человечество.

Лаэртский: Стыд за человечество является необходимым атрибутом сверхчеловека? Должен ли он испытывать чувство стыда за своих братьев?

Дугин: Думаю, что да. В конце "Заратустры" у Ницше есть такая сцена, когда на горе собрались высшие люди, и Заратустра сидел с ними в пещере, поучал их, потом вышел и сказал: "Да, хороши эти высшие люди, выше них нет никого, но все-таки слишком дурно от них несет!" Заратустра был устыжен не низшими, а высшими. Наверное, если представить себе сверхчеловека или его потенциал, волю к нему, какое-то чувство стыда за двуногих у него присутствует. Интересно, что за четвероногих, крылатых, хвостатых, рогатых подобного чувства нет, потому что бобры, к примеру, удивительные архитекторы, муравьи суперстратеги. Каждое животное чем-то замечательно, в нем есть что-то от сверхживотного…

Лаэртский: Мы недавно ездили со спецзаданием в Смоленскую область. По дороге мы увидели поле, на котором стоял мужик, он держал корову за рога и в упор на нее смотрел. Мы вылезли из автомобиля и спросили мужика, что он делает. Оказалось, что это глазотерапия. Он смотрит корове в глаза и питается от нее, в принципе нейтральной, но, тем не менее, позитивной энергией, не скорректированной никакими положительными или отрицательными моментами.

Дугин: Традиционно русская форма. У нас рядом с домом полный сад пожилых людей с сединой в бороде, которые гладят деревья. Это новаторство. А коровотерапия одна из традиционных форм.

Лаэртский: Следующий телефонный звонок.

Звонок: Я в последнее время наблюдаю тенденцию отталкивания людей друг от друга. Люди перестают общаться с другими людьми, они предпочитают общению с себе подобными смотреть телевизор или читать газеты. Создается такое впечатление, что они просто боятся друг друга. Я прихожу к своему другу просто поболтать, а он считает, что мне от него непременно что-то нужно, что я пришел или деньги занять, или просто поесть. Почему так происходит?

Дугин: Я думаю, что есть такие люди, которых боятся все. Есть фундаментальный зазор между тем как человек воспринимает себя сам, и как воспринимают его окружающие. Есть ужасные и малоприятные люди — косые, кривые, малообразованные, достаточно ограниченные, очень навязчивые, — которые, глядя в зеркало или, оставаясь наедине с самими собой, считают, что они — просто подарок для друзей и знакомых. Им удивительно, что люди от них стараются вежливо ускользнуть.

Лаэртский: Отсутствие самокритичного взгляда.

Дугин: На Западе распространен обычай ходить в гости со своей едой. Когда все садятся за стол, хозяева едят со стола, а пришедшие из своего пакета. У нас сейчас вводятся либеральные отношения и нам пытаются навязать этот момент. Может быть, ваш знакомый уже прошел курс маркетинга, и первым делом обращает внимание на то, что у вас в руках. А у вас в руках пусто.

Лаэртский: Из-за этого он насторожен.

Дугин: Вернемся к нашим традициям. Вы живете правильными принципами. Можно к другу приходить без спроса и в любое время.

Лаэртский: Нельзя звонить в дверь. Она должна быть открыта.

Дугин: Ее нужно выбивать ногой и кричать: "Вася, какая радость я пришел. Доставай все, что есть". Люди часто забывают о своих собственных интересах, когда их в три часа ночи будят друзья. Так что приходите к своим друзьям в разное время, приносите или не приносите с собой ничего. Приходите с гитарой, играйте под окнами, старайтесь развеселить человека. С порога спойте ему какую-нибудь песню или расскажите новый анекдот. В любой форме старайтесь проявить свою открытость к нему.

Лаэртский: Следующий звонок.

Звонок: Как вы относитесь к гипотезе, что наша вселенная является все лишь веткой какого-то нам неведомого организма? Какие перспективы развития человечества в будущем, как будет развиваться человеческое мышление?

Лаэртский: Здесь есть один тонкий момент. Очень часто некие гипотезы и прогнозы, высказанные в нашей программе, имеют тенденции сбываться, поэтому если мы сейчас начнем говорить о путях развития человечества, мы назначим человечеству путь. Нам бы не хотелось брать на себя такую ответственность.

Дугин: На прошлой нашей встрече мы говорили о карстовых образованиях, которые находятся под асфальтом Москвы. Мы предупреждали мэра Москвы о том, чтобы он так не топал своими короткими и плотными ножками, выплясывая с Лайзой Минелли чечетку, потому что, несмотря на обоснованность его политической позиции, эти карстовые образования коварны, и аналогичная экспрессия до добра его не доведет. Это предсказание сбылось дважды. Через две недели после нашего эфира напротив Совета Федерации здание ушло под землю вместе с мерседесом — наше предсказание сбылось в физическом аспекте; также мы были свидетелями политических неудач Юрия Михайловича, которые тоже связаны с карстовыми образованиями. В этом отношении ваши опасения относительно прогноза развития клеток вселенной и других солнцецентричных систем вполне оправданы. Мы не хотели быть столь точны, но, принадлежа к категории людей, к которым не очень прислушиваются, в отличие от теледикторов, мы как раз говорим то, что действительно будет происходить. Я все больше и больше начинаю понимать необходимость определенного утаивания информации. У нас есть четкое представление о том, что будет со вселенной и с клетками человеческого мозга. Очень тревожно то, что мы наблюдаем, особенно перспективы развития, но лучше об этом умолчать.

Лаэртский: Хотя бы для того, чтобы нас не стали потом благодарить.

Дугин: Да. Пусть все идет, как идет.

Лаэртский: Следующий звонок.

Звонок: К какой философской школе вы принадлежите?

Дугин: Я принадлежу к евразийской философской школе. Я теоретик неоевразийства. Это направление возникло в 10-20 годы двадцатого века в белой эмиграций: Савицкий, Трубецкой, Алекссев, Сувчинский. Лев Николаевич Гумилев развивал эту философскую школу в историческом аспекте. На рубеже 80-90 годов я ее реанимировал и предал ей новое дыхание. Одновременно я являюсь последователем традиционалистской школы. Это очень близкое понятие. Традиционализм возник в это же время, связан с именем французского мыслителя и философа Рене Генона, его итальянского последователя Юлиуса Эволы, швейцарского продолжателя Титуса Буркхардта. Я являюсь продолжателем этой исторической традиции на русском православном поле. Сочетание традиционализма с евразийством в той или иной степени описывают те философские взгляды, которые я исповедую. В политологической сфере это называется Консервативной Революцией.

Лаэртский: Александр Гельевич, к вам еще вопрос. Как договориться самому с собой, как уладить внутренние противоречия по любым вопросам? Есть ли универсальный рецепт?

Дугин: Этот очень просто. На самом деле, есть не один, а два универсальных рецепта как решить практически все проблемы. Проблема в том, что один из них универсален, но удивительно сложен. Там предлагается очень серьезная форма диеты, гигиенических упражнений, посещение специфических мест природы, пейзажей и т. д. Все вместе должно стабилизировать практически все человеческие проблемы. Есть другой способ, экспресс вариант. Он заключен во всем том, о чем мы говорили на протяжении нашего эфира. В течение этого времени мы практически полностью изложили специфику этого краткого рецепта.