А. МАКСИМОВ: Я прочитал, что Ваш любимый литературный персонаж - Обломов.

В. ГУСЕВ: Да, я в общем ближе к Обломову, чем к Штольцу. Хотя жизнь заставляет все больше быть Штольцем.

А. МАКСИМОВ: Вы тринадцатый директор Русского музея. А как одновременно можно быть Обломовым и директором музея?

В. ГУСЕВ: Я уже давно перестал быть Обломовым, к сожалению. Я становлюсь им только в отпуск или в выходные. Но вот такая тяга к созерцательности она присуще. Может быть, она не дает стать настоящим директором, жестким.

А. МАКСИМОВ: Сколько Вам не удается, 20 лет?

В. ГУСЕВ: В музее всего 20 лет. А директором - 14.

А. МАКСИМОВ: На Ваш взгляд, чего категорически не должен делать руководитель, если он хочет, чтобы дело делалось хорошо?

В. ГУСЕВ: Тут нет никаких рецептов, я человек неконфликтный.

А. МАКСИМОВ: А Вы увольняете кого-нибудь?

В. ГУСЕВ: Нет. Практически, нет.

А. МАКСИМОВ: За 14 лет?

В. ГУСЕВ: Меня выбирали на общем собрании музея, было короткое время, когда это было модно. И говорили, вот придет Гусев, пенсионеров уволит. Нет, я не могу. Я не конфликтный. У нас была очень дружная семья. Я помню, в редкие случаи, когда мама с папой ссорились, для меня это было трагедией. И теперь иногда, когда я срываюсь, понимаю, что это только вредит делу. Поэтому надо всегда выдерживать паузу.

А. МАКСИМОВ: Сколько у Вас в подчинении людей?

В. ГУСЕВ: Две тысячи.

А. МАКСИМОВ: Это серьезный такой коллектив.

В. ГУСЕВ: Серьезный. Это как бег на средние дистанции. Когда я пришел, было 500 человек. Это была как семья. Мы знали все друг о друге, кто, чем живет. Или очень большой коллектив, когда все это управляется какой-то машиной.

А. МАКСИМОВ: И никого не выгнали из двух тысяч?

В. ГУСЕВ: Так, чтобы выгнать, нет, не было. Уходили люди. Понимаете, из музея не надо выгонять, он сам проверяет. Это такой странный институт. Человек либо через полгода сам уходит, или уж вперед ногами выносят. А кто-то лучше, кто-то хуже. Мы разные все.

Пейджер: Как правительство распределяет финансирование между музеями? И как Вы боретесь за то, чтобы деньги достались именно Русскому музею?

В. ГУСЕВ: В самых благополучных странах денег культуре всегда не хватает. Поэтому это действительно моя нелюбимая тема, плакать и просить. Но сейчас стало лучше.

А. МАКСИМОВ: А как Вы выбиваете деньги?

В. ГУСЕВ: Это одна из самых тяжелых частей работы директора.

А. МАКСИМОВ: Но Вы приходите к Швыдкому и говорите?..

В. ГУСЕВ: Редко. Я стараюсь это делать редко. И чем реже это делаешь, тем удачнее. Но вообще-то мы и сами зарабатывать научились. За последнее время те свободы, которые музей получил, все-таки пошли на пользу.

А. МАКСИМОВ: Я хочу задать Вам вопрос, который мне задал один иностранный предприниматель по поводу Эрмитажа. Он мне говорил: "Я не понимаю, чего они ноют? Пусть одну картину продадут и будут прекрасно жить". Так нельзя делать?

В. ГУСЕВ: Нет, так нельзя. На заре перестройки приезжали из Америки люди, говорили, ну, продайте одного Малевича. Но нет, законы не позволяют. И даже обменяться не можем.

А. МАКСИМОВ: Это правильно?

В. ГУСЕВ: Я думаю, да. Охранительная функция музея должна сохраняться. Музей должен быть консервативен.

А. МАКСИМОВ: Я не могу понять для себя принцип взаимоотношения с изобразительным искусством. С театром - понимаю, с кино - понимаю. Вас очень часто спрашивают про Вашего любимого художника. Есть ли среди художников, которые выставлены в Вашем музее, нелюбимые художники? Вообще картина может раздражать? Или она должна вызывать только положительные эмоции?

В. ГУСЕВ: Я не могу назвать Вам нелюбимого художника.

А. МАКСИМОВ: Неужели среди всего этого нет того, на что Вы не можете смотреть?

В. ГУСЕВ: Такого нет.

А. МАКСИМОВ: И передвижники, и Малевич?..

В. ГУСЕВ: Нет, я больше люблю искусство серебряного века, рубежа 19-20 веков, когда форма еще балансировала на грани. Вот в 20-ом веке форма уже стала самодостаточна и самодовлеюща. Вот этот баланс на грани мне ближе. Но сказать, что я что-то ненавижу - нельзя.

А. МАКСИМОВ: Картины могут раздражать?

В. ГУСЕВ: А это зависит от установки. Вот искусство в 20-ом веке стало раздражителем. До этого, как Серов призывал, "петь отрадно, услаждать зрителя". А начинал с критического реализма - начало 20-го века. А сегодняшнее искусство - это искусство эпатажа. И, наверное, это правильно. Потому что искусство такого, какого общество.

А. МАКСИМОВ: На ваш субъективный взгляд, сегодня среди русских художников есть великие?

В. ГУСЕВ: Нет, вы знаете, это слишком субъективно. Наверняка есть. Я таких не знаю пока. Есть замечательные художники, а там время покажет.

А. МАКСИМОВ: А замечательные для Вас художники кто сегодня?

В. ГУСЕВ: Есть много питерских хороших художников: Тимур Новиков… Кого-то я уже меньше знаю, потому что сегодня работа в музее заставляет забыть то, что ты искусствовед или историк искусства.

А. МАКСИМОВ: Среди искусствоведов есть такая точка зрения, что самые известные художники, которые есть сейчас среди народа - это Глазунов и Шилов, они на самом деле художники не очень хорошие. Но они просто конъюнктурно поднялись. Это действительно так?

В. ГУСЕВ: Я, правда, не хочу на это отвечать, потому что я как директор музея должен быть над складками. Поскольку я не Третьяков. Все закупки музея решаются у нас коллегиально. Сейчас покупаем вещи, которые мне могут не очень нравиться.

А. МАКСИМОВ: И Вы не можете сказать: "Как ребята?"

В. ГУСЕВ: Абсолютно нет.

А. МАКСИМОВ: Это правило?

В. ГУСЕВ: Это правило.

Звонок: У меня любимый художник Филонов. Мы специально дважды приезжали в Питер, в Русский музей, чтобы попасть и посмотреть на завещание, которое он оставил Русскому музею. И, к сожалению, ни разу мы не смогли увидеть постоянную экспозицию этого замечательного художника. Почему на сегодняшний день этого нет? Как могло случиться, что из запасников исчезли его работы? Каким образом разрешается сейчас эта судьба?

В. ГУСЕВ: Филонов это и мой любимый художник. И я рад, когда я стал директором, мы как раз открыли первую выставку. Потом показали ее в Дюссельдорфе и в Париже. Совсем недавно была выставка Филонова в Строгановском дворце. Недавно она была в Москве в Центре современных искусств.

А. МАКСИМОВ: А почему нет постоянной экспозиции?

В. ГУСЕВ: А это проблема места. У нас сейчас ремонт залов. У нас вообще сейчас 20-го века почти нет. И в течение этого года к 300-летию Петербурга мы откроем экспозицию 20-го века, где будет представлен Филонов. Музей открыл на свои деньги мемориальную доску на доме, где жил и скончался Филонов. И все вещи, которые были похищены, они вернулись. Сейчас остался только один рисунок из всех, которые были подменены.

А. МАКСИМОВ: У Вас крупнейшая в мире коллекция русского искусства. Глядя на эту коллекцию, можно что-то понять про русский характер?

В. ГУСЕВ: Да, но если не смотреть на это как на пятый пункт в анкете. Есть различие в национальных искусствах классических и изобразительных настолько, насколько природная и социальная среда формирует человека.

А. МАКСИМОВ: Что понятно, глядя на 19-ый век?

В. ГУСЕВ: Трудно за две минуты сформулировать. Есть простой пример. Мы печатаем наши альбомы. Раньше печатали в Финляндии, а сейчас в основном в Италии. Вот одно и то же произведение финны и итальянцы печатают по-разному. И те, и другие профессионалы. Но цвет чувствуют итальянцы гораздо лучше. Вот у финнов, не хочу обижать их, но у них цвет всегда будет немножечко разбеленный, чуть приглушенный. Итальянцы чувствуют цвет сочным, ярким. Недавно я готовил передачу о русском портрете. И посмотрел американский портрет. Отличается. Или сейчас открыта выставка очень известного немецкого художника Иммендорффа. Вот я сразу вхожу и чувству - это немец. Мне даже не надо афиши.

А. МАКСИМОВ: А что есть такое в русском пейзаже, что отличает его от итальянского, французского?

В. ГУСЕВ: Я бы не брался так формулировать, что-то есть. Ну, вот Шишкина "Троя" - это действительно дюссельдорфская школа. И в то же время такого пейзажа, как "Настроение" саврасовский и левитановский, мы, пожалуй, не найдем ни в Германии, ни в Италии.

А. МАКСИМОВ: Я понимаю, что нужно говорить ребенку перед походом в театр. А как нужно воспитать ребенка, чтобы на него картины действовали по-настоящему?

В. ГУСЕВ: Наверное, лучше всего не воспитывать. Они сами подействуют. Главное, ему сказать, чтобы он скульптуры обходил. Не надо ему говорить: "Смотри, это таки должен ты видеть, должен это понимать".

А. МАКСИМОВ: 10-летний ребенок может остановиться перед картиной и на нее смотреть?

В. ГУСЕВ: Наверное. Мне мама говорила, что меня в роддоме подменили. У нас в семье никто искусством не занимался. Но почему-то меня потянуло к живописи, я ходил в студию. Почему? Я не знаю.

А. МАКСИМОВ: Со скольких лет?

В. ГУСЕВ: Ну, с малых лет. С 12-ти, с 10-ти.

А. МАКСИМОВ: То есть это либо есть, либо нет?

В. ГУСЕВ: Да.

Звонок: Большие музеи имеют гигантские запасники. Не лучше ли это все отдать в выставочные залы, чтобы это тоже выставлялось, чтобы люди это видели?

В. ГУСЕВ: В мировых музеях нормальная цифра показа коллекций - это 10-12%. И мы сейчас, получив новые территории, новые дворцы, к этой цифре приближаемся. И это совершенно неверно, потому что, во-первых, вещи ждут своего времени. И в музее вещи спасаются. Например, в Русском музее очень много вещей, которые спасены из тех церквей, которых уже нет. Или есть копии фресок церквей, которые уже не существуют.

А. МАКСИМОВ: А что значит, вещи ждут своего времени?

В. ГУСЕВ: В свое время приезжали комиссии для того, чтобы уничтожить авангард. Это было в 50-е годы. Пытались искусство поделить на две категории: авангард передать куда-то в провинциальные музеи, перевести его в категорию "В", и потом его тихонечко уничтожить. Вот сейчас это вещи дождались, и у нас прошли большие выставки. Крупные коллекции еще нужны и потому, что Русский музей - это реставратор. И отношение реставратора к вещи - это как отношение врача к пациенту. Они все время под наблюдением, они сохраняются, реставрируются. Иначе они бы просто исчезли.

А. МАКСИМОВ: Кто такие современные коллекционеры? Я прочел, что братья Ржевские передали коллекцию стоимостью 5 миллионов долларов. Что это за люди?

В. ГУСЕВ: К сожалению, это уже не современные коллекционеры. Иосиф Ржевский жив, он стал хранителем своей коллекции. Это действительно уникальная, огромная коллекция - 500 вещей. Из поколения в поколение эта семья была коллекционерами.

А. МАКСИМОВ: Они где живут?

В. ГУСЕВ: В Петербурге.

А. МАКСИМОВ: И у них в Петербурге, в доме была такая коллекция?

В. ГУСЕВ: Да. Но это была коллекция послевоенная. Потому что довоенная коллекция вся во время блокады погибла.

А. МАКСИМОВ: А как они смогли собрать?

В. ГУСЕВ: Они покупали тогда, когда выбрасывали мебель. Буквально на свалке находили или покупали у старьевщика. Уникальные часы сами собирали, восстанавливали.

А. МАКСИМОВ: А сейчас откуда? Это же сумасшедшие деньги!

В. ГУСЕВ: Сейчас, к сожалению, коллекционирование все больше и больше превращается в разговор о деньгах. И уже часто бывает, наследники коллекционеров видят только стоимость этой коллекции.

А. МАКСИМОВ: А много, например, в Петербурге коллекционеров?

В. ГУСЕВ: Много, но меньше, чем было раньше.

А. МАКСИМОВ: А как это все хранится у них?

В. ГУСЕВ: По-разному. Вообще, они сейчас не очень любят, когда о них говорят. Потому что побаиваются. Отчасти, братья Ржевские были братья-близнецы. Один брат умер, и другой брат передал Русскому музею еще и потому, что беспокоился о судьбе этой коллекции.

А. МАКСИМОВ: Передал бесплатно?

В. ГУСЕВ: Передал бесплатно и оставил пустую квартиру. Единственное его условие было показать так, как у него. И мы полностью сделали, чуть пошире по территории.

А. МАКСИМОВ: А там были какие-то великие полотна?

В. ГУСЕВ: Там замечательный Кустодиев, Петров-Водкин, Айвазовский…

А. МАКСИМОВ: Это все висело в петербургской квартире?

В. ГУСЕВ: Да. На стенах, чуть ли не на потолке, на кухне. Коллекционирование - это страсть. Они даже не обзавелись семьями.

Звонок: Насколько мне известно, Русский музей приобретает в центральных регионах - Москве, Петербурге. А меня интересуют остальные регионы, например, Урал. Такие имена как Миша Брусиловский, Волович, из молодых - Баландин. Вот это достаточно выдающиеся имена на русском фоне современного искусства.

В. ГУСЕВ: Я ждал этого вопроса. И недавно об этом говорили в Министерстве. Понимаете, рухнула прежняя система, которая позволяла нам ездить по всему Союзу на государственные деньги, и мы знали, что происходит, и могли приобретать во всех городах. Сейчас мы пытаемся это делать. Только сегодня я как раз оставил в Министерстве такую программу с банками и теми структурами, которые в этом заинтересованы.

А. МАКСИМОВ: Вы знаете тех художников, которых назвал человек?

В. ГУСЕВ: Да.

А. МАКСИМОВ: Они действительно замечательные художники?

В. ГУСЕВ: Да. Хорошие художники.

А. МАКСИМОВ: Они есть у вас в музее?

В. ГУСЕВ: Кто-то из них есть, но приобретенные раньше. К сожалению, современное искусство пока ограничивается Москвой и Петербургом. И мы сейчас ищем и находим те коммерческие структуры, которые могут помочь государству. Потому что у нас нет денег даже на командировки, чтобы послать сотрудников и посмотреть. Но я думаю, что будет что-то получаться. И есть теперь еще электронные средства. Мы хотим делать такие виртуальные выставки современного искусства.

А. МАКСИМОВ: В каком состоянии, на ваш взгляд, лучше всего ходить в музей? Когда ты взвинченный, спокойный?.. Или такого не бывает?

В. ГУСЕВ: Нет рецептов, я не знаю.

А. МАКСИМОВ: Как музей действует?

В. ГУСЕВ: В музее мощная энергетика. Поэтому вот так вот отдохнуть в музее, наверное, возможно. Но я, например, в музее довольно быстро устаю.

А. МАКСИМОВ: Как ощущается эта мощная энергетика?

В. ГУСЕВ: Не впрямую, но ты устаешь. Я не могу долго ходить по Лувру, по другим музеям. Может быть, избыток гармонии, которая вокруг тебя. И энергия, которая заложена в пластике, которая тебя окружает, она подсознательно действует.

А. МАКСИМОВ: То есть так действуют картины на человека, что он начинает уставать?

В. ГУСЕВ: Да. И я уже говорил об этом, музей засасывает. И люди остаются в музее даже при небольших зарплатах, потому что есть там какая-то аура.

А. МАКСИМОВ: А что взамен? Человек начинает уставать, а взамен получает что?

В. ГУСЕВ: Нет, ну он устает, может быть даже физически, но есть какой-то и катарсис духовный.

А. МАКСИМОВ: Есть катарсис?

В. ГУСЕВ: Конечно. Ты уходишь от этой суеты, от этого бензина, ты оказываешься вне времени.

А. МАКСИМОВ: Если проследить динамику посещения Вашего музея, она какая?

В. ГУСЕВ: Сейчас опять увеличивается. Одно время кривая статистики поехала вниз. Сейчас поехали одиночные посетители, и из дальних регионов. Очень большая группа людей исчезла из бывших республик, раньше их было очень много. Но сейчас потихоньку растет.

А. МАКСИМОВ: А есть какая-то зависимость между тем, как живет страна и сколько людей ходит в музей?

В. ГУСЕВ: Как ни странно, если и есть, то обратная. Я помню самые тяжелые времена - 90-91 год - когда в Гостином дворе были только пластмассовые мыльницы, какие-то старые консервы, а в музей стояла очередь на Репина. Все время было много народу.

Звонок: У Вас в коллекции есть икона Воскресение Христово с праздниками. Эта икона была передана в Ваш музей в 1935 году. Икона 19-го века, не представляет какой-то искусствоведческой ценности. Но это единственная икона, которая осталась от Григория Пельшемского монастыря Кадниковского уезда Вологодской области. Можно как-то вернуть икону?

В. ГУСЕВ: Вы знаете, основа коллекции икон и вообще древнерусского искусства в Русском музее сложилась до революции. Сложилась тогда, когда сама церковь начала понимать, что раритеты надо изымать из церквей, создавать церковный музей или светский. И коллекционирование икон началось задолго до революции. Скажем, большую коллекцию приобрел и передал Русскому музею Николай II. Или коллекция Николая Лихачева. Все это основа дореволюционная. Очень большая часть икон спасалась и в 30-е годы, и в 50-е экспедициями сотрудников Русского музея, когда партийные начальники запрещали вывозить иконы. Они говорили, "пусть она здесь сгниет, а вы ее не увезете". И привозили в музей. Немало икон мы передаем в церкви именно те, которые имеют ни искусствоведческий, ни художественный интерес, а интерес для церкви.

А. МАКСИМОВ: А что касается этой конкретной иконы?

В. ГУСЕВ: Тут я не могу ничего сказать. Но, во всяком случае, иногда передаем. И мы помогаем копировать, потому что икона всегда строилась на копировании. Ведь икона это всегда прорези, это копирование одного образца. Поэтому если восстанавливается духовность и возрождается религиозность, поэтому должна восстановиться и иконопись.

А. МАКСИМОВ: Что конкретно делать этому батюшке, который позвонил?

В. ГУСЕВ: Можно еще раз написать письмо в музей. Но еще один момент: мы сами не распоряжаемся. Мы только храним вещи. Существует закон. Я не распоряжаюсь, я не могу отдать, к счастью. Вещи принадлежат Министерству культуры. Поэтому, если есть разрешение, в каких-то случаях мы сами обращаемся в Министерство, какие-то вещи передаем.

А. МАКСИМОВ: Как Вы относитесь к идее переноса части столицы в каких-то функциях Москвы в Петербург?

В. ГУСЕВ: Я вообще к этому конфликту отношусь спокойно, потому что я родился между, а все мои корни московские.

А. МАКСИМОВ: В Бологом?

В. ГУСЕВ: В Твери. А корни московские. Все мои предки на Ваганьковском покоятся. Эта проблема надуманная. И вот наличие двух таких разных центров - это очень хорошо. Это, может быть, отражает дуализм нашего национального характера. Вот между Азией и Европой.

А. МАКСИМОВ: А если бы к вам пришла Дума, у нас бы не было таких пробок на дорогах.

В. ГУСЕВ: Не надо, не надо. Министерства пусть останутся в Москве… Но с одним я примерюсь, если Министерство финансов в Питер переведут, мне будет легче.

Звонок: Ходите ли вы в Суриковский институт, или в какие-то художественные ВУЗы? И смотрите ли, что будет висеть в Вашем музее лет через 50-100? Следите ли Вы за этим?

В. ГУСЕВ: Я вообще - член государственной экзаменационной комиссии в институте имени Репина. Я там преподавал в Академии художеств. В Суриковский не успеваю ходить. Но не надо путать меня с Третьяковым. Этим занимаются сотрудники и заведующие отделами. И они, конечно, ходят и на выставки. На защиты дипломов еще рановато смотреть, но…

А. МАКСИМОВ: В чем принципиальная разница, если она есть, между питерскими людьми и московскими?

В. ГУСЕВ: Это разница между столицей и провинцией. Столица всегда цинична, провинция всегда иронична. Ирония - это такое средство самозащиты. И из провинции есть куда двигаться. А столица самодостаточна, поэтому идет такая жесткая борьба локтями. Столица жестче. Хотя к питерским пространствам и прямым улицам я долго привыкал, они так располагают к некоторой мерехлюндии. Но такой прямой разницы в характере я не могу определить.

А. МАКСИМОВ: А разговор о том, что питерцы с некоторой долей иронии относятся к москвичам и вообще их не любят, это только разговоры или нет?

В. ГУСЕВ: У меня этого совершенно нет, я этого не понимаю. Мне кажется, что это надуманное, и в этом много или политики, или конъюнктуры, или моды.

А. МАКСИМОВ: Если в двух словах Вы можете сформулировать, например, "дорогие питерцы и гости столицы, ходите в Русский музей, потому что…"

В. ГУСЕВ: Ходите в Русский музей, потому что Русский музей - это действительно тысячелетняя история русской культуры и изобразительного искусства. Другой такой коллекции ни в мире, ни в России по полноте нет. И теперь это еще четыре прекрасных дворца.

Полная видеотека эфиров "НОЧНОГО ПОЛЕТА"
Эфир от 15.01.02 - 00.20
Ждем Ваших вопросов на форуме.
Пишите