Дольче и Габбана раньше были парой, теперь они закадычные друзья.

«Ну что, хочешь поговорить о моих ногах?» – Стефано Габбана намекает на фотографии Терри Ричардсона. Действительно, его ноги заслуживают внимания. Должно быть, он унаследовал их от матери, которая до сих пор, в возрасте 78 лет, иногда за обеденным столом приподнимает подол юбки, чтобы продемонстрировать гостям ножки, которые могли бы принадлежать девочке из школьного хора. Тем не менее осторожно! Потому что сейчас мы представим вам Доменико Дольче и Стефано Габбану такими, каких их редко видят. Обычно на портретах они являются нам хмурыми и серьезными. А здесь они искрометно шутят, всегда остроумно, с оттенком непринужденности, свойственной бывшим любовникам, которые даже после расставания остаются неразлучными друзьями.

«Никто и никогда не видит нас в этом свете, но, безусловно, это важный аспект нашей жизни», – говорит Габбана. То, что я вижу – это неприкрытый и нахальный оптимизм в условиях кризиса.

Европа на гребне волны

Дольче и Габбана привыкли сводить счеты с мировыми кризисами. Они выпустили свою первую коллекцию женской одежды в 1986 году, когда Соединенные Штаты бомбили Ливию. С мужской коллекцией они дебютировали в январе 1990-го, во время первой войны в Персидском заливе. А сейчас они столкнулись с экономическим упадком, который поставил на колени самый высокий слой модной индустрии. И не только: в США явно витает ощущение того, что финансовый кризис породил кризис доверия к американскому мужчине. В Италии все по-другому, утверждает Габбана: «Здесь ситуация не представляется настолько драматической. Все знают, как обстоят дела, но все также понимают, что это еще не повод впадать в депрессию. Я думаю, что Старый Свет находится в большей безопасности. Но для более молодых стран все намного хуже. Европа в данный момент вновь занимает положение на гребне волны, и я этому очень рад».

И потом, добавляет Дольче, «кризисы мужчин отличаются от женских кризисов. Мужчины определенно более эгоистичны. Когда-то они за всех и все платили, в то время как сейчас они хотят тратить деньги только на себя». «Мир изменился, – соглашается Габбана. – Мужчины стали более свободными. У них появилась возможность выбирать то, что им нравится. Как будто бы они проспали вечность и проснулись только лет десять назад. В 60-х и 70-х годах мужчины были более сильными и креативными в том, что касалось моды. В них было больше характера. Между 1980-м и 2000-м они впали в летаргический сон».

Жизнь – это ирония, мода – мечта

Дольче и Габбана, без сомнения, внесли свой вклад в это пробуждение, во всяком случае, в Италии. Когда-то давно Габбана сказал мне, что ощущает себя прекрасным примером «для всех, геев и гетеросексуалов», потому что история любви с Доменико продолжалась, даже когда уже не было ни секса, ни совместного проживания. «Почему нет? С ним я пережил первую большую любовь моей жизни. Нужно ли перечеркивать и забывать подобные вещи?»

В мире Дольче и Габбаны нет места грустным мыслям. Однако юмор в их работе часто недооценивается (например, футболка с Сильвестром Сталлоне из их последней коллекции показалась мне очень забавной). «Жизнь – это ирония, – соглашается Габбана. – Когда нет иронии, мы становимся слишком серьезными, а если принимать эту жизнь чересчур всерьез, впадаешь в тоску. Не имеет никакого значения, благороден ты или беден. Мы, например, были бедны и разбогатели благодаря нашей работе, но не утратили способности улыбаться. Я обожаю смеяться». И, как по сценарию, раздается громкий хохот. «Нам нравится наша жизнь, мы любим свою работу, – заявляет Дольче. – Мы предлагаем людям мечту. Ведь иногда мир моды слишком напрягает, причем без особого повода».

Марка, 14 коллекций

«Он, однако, серьезнее меня, – замечает Габбана. – Он всегда мне говорит: «Почему ты смеешься? Ты клоун. Обязательно надо постоянно смеяться?» А я отвечаю: «Да. Я по крайней мере раз в час чувствую необходимость сморозить какую-нибудь глупость».

«Иногда, на публике, он и правда острит немного больше, чем нужно, – признается Дольче. – А я предпочитаю равновесие. Если где-то есть огонь, он подливает бензина, а я стараюсь его потушить. Но нельзя при этом сказать, что я более спокойный. Мне нравится работать, когда музыка включена на полную громкость. И я ненавижу работать, когда чувствую грусть. Не люблю проецировать свои негативные переживания на вещи, которые рисую. Мне кажется, что люди инстинктивно способны понять, радостное это платье или грустное, или, может быть, чересчур тревожное».

Если принять во внимание украшения, линию для детей и недавнюю презентацию косметики, марка Dolce & Gabbana насчитывает целых 14 коллекций. Между прочим, кризис имел своего рода побочный эффект – каждая фаза творческого процесса заметно удлинилась. «Проблема в том, что я привык делать по восемь разных вещей за день – работать над коллекцией, давать интервью, принимать участие сначала в какой-нибудь встрече, а потом быть на ужине по общественным отношениям, и так далее. А сейчас мне удается сделать максимум две, потому что теперь нужно тратить на это больше времени, – жалуется Габбана. – Нужно больше времени на то, чтобы довести все до ума. Нужно быть более тщательным. Да и люди хотят покупать более надежные товары. Более надежные, но все же на манер Dolce & Gabbana».

То есть безопасность, но с особым оттенком, который не перепутаешь ни с чем. Кажется, что Габбана смог бы перечислить его ингредиенты даже во сне: черный костюм, белая рубашка, тоненький галстук в мелкую белую полоску, военные брюки, канотье, Сицилия, Лукино Висконти, Марчелло Мастроянни... Все эти элементы образуют собой зону компетенции марки Dolce & Gabbana в области мужской моды. Они занимают одно из ведущих мест в коллекции осень–зима, как, например, их футболка с бросающимся в глаза словом «Сицилия», написанным на груди. Возвращение к корням – является ли это ответом Дольче и Габбаны на нестабильность нынешнего времени? «В данный конкретный момент лучше оставаться на своем месте», – говорит Габбана.

Агрессоры

Их точка зрения в том, что касается мужской одежды, естественно агрессивна и мужественна. И все же, хотя они, с известной долей прагматизма, принимают решения, наиболее адекватные условиям экономической бури, они определенно не упускают возможности повеселиться.

Тема пижамы в весенней коллекции была способом привнести уверенность и комфорт, но в ней присутствовала также нотка аристократического декаданса «Леопарда». Не говоря уже о пиджаке из муара с петлями и нашивками, включенном в самую последнюю коллекцию, и о вечернем пиджаке, сделанном из скрещенных и переплетенных лент кричаще розового цвета. Стиль эксцентричный, какой угодно, но только не «безопасный».

Именно такие творения позволяют нашим дизайнерам держать скуку на расстоянии, потому что они чувствуют, что их больше не вдохновляют черные костюмы и галстуки в белую полоску. Как говорит Дольче, «неоднократно рынок запрашивает у нас вещи, которые нам уже не хочется делать, например черный костюм. И это навевает тоску. Опять то же самое?» Габбана подтверждает: «На наш взгляд, костюм – это такая старая классическая обыденность, но для других, очевидно, это не так. Один из наших моделей-мужчин, Ноа Миллз, сказал мне, указав на один из костюмов, что тот, по его мнению, просто сногсшибателен. Я спросил его, действительно ли он ему нравится, не находит ли он его слишком классическим, а он ответил: «На мой вкус – он само совершенство».

Лично для себя Дольче отдает предпочтение черному однотонному костюму. Таких у него в гардеробе примерно дюжина. «Но мне не нравится рисовать вещи, которые на мне надеты в данный момент. Я больше люблю творить, представляя какой-то сюрреальный образ себя самого, или того, во что бы я хотел видеть одетыми людей вокруг».

Помимо костюмов он сохранил пиджак с вышивкой, который остался от одной из старых коллекций. Периодически он его примеряет, но достаточно одного взгляда, чтобы понять, что они не созданы друг для друга. Тем не менее ему нравится смотреть и прикасаться к нему: «Мода иногда граничит с фетишизмом, правда?»

Единство и борьба

Это и есть, в общем-то, та сила, которая толкает Дольче к тому, чтобы вообразить молодого человека в пиджаке, сделанном из розовых сплетенных лент: «Я представляю его себе спортивным, как Дэвид Бекхэм».

Дольче и Габбана, очевидно, достигли в своей карьере той точки равновесия, когда они могут удовлетворять как свои собственные вкусы, так и запросы клиентов. «Иногда я об этом думаю и, правда, совсем не могу себе этого объяснить, – говорит Габбана. – Мы ведь такие разные, он и я. Если бы ты увидел мою квартиру и квартиру Доменико, ты бы сразу это понял. Он – это черное и белое, все очень четко. У него есть чувство будущего. А я больше похож вот на этот зал».

Чтобы было понятно, во время интервью мы сидим на огненно-красных бархатных диванах, в зале со стенами с леопардовыми принтами, декорированными картинами с массивными рамами под старину.

Стареть? Лучше не надо.

Дольче и Габбана покидают место нашей встречи, чтобы пойти на обед с мэром Милана Летицией Моратти, которая претендует на то, чтобы повторить успех выставки Extreme Beauty in Vogue, которую курировали два наших кутюрье. Может ли концепция исключительной красоты быть применена также и к мужчинам? Вне всякого сомнения, да, отвечают они: «Мужская красота отличается от красоты женской, – замечает Габбана. – Тут речь идет скорее о форме тела, волосах, коже».

И они начинают перечисление своих идеалов: Марчелло Мастроянни, Берт Ланкастер, Марлон Брандо, Джеймс Дин, Шон Коннери, Шон Пенн, Джонни Депп, Дэвид Бекхэм, разумеется, и Мэтью Макконахи. Габбана говорит, что был удивлен результатами одного недавнего опроса, согласно которому женщины предпочли бы нежного мужчину тупому мачо. Но вчера вечером, на трибуне в Сан-Сиро, госпожа Бекхэм призналась ему, что она согласна с мнением статистического большинства. Он тоже выступает за подобный выбор, а Дольче признается, что «тупицы – его слабость». («Во всяком случае, в моих снах, потому что в реальной жизни это настоящий кошмар, миссия невыполнима».)

Дольче пятьдесят лет. Он утверждает, что сейчас чувствует себя более непринужденно. «А я – нет», – парирует Габбана. Дольче говорит, что пришел к «состоянию мудрости». «А, знаменитая зрелость», – тут же уточняет Габбана с легким сарказмом. Ему 46, и он не настолько безмятежен в том, что касается возраста и старения. «С приближением смерти начинаешь терять контакт с окружающими вещами». И хотя он утверждает, что ненавидит серьезность, с тех пор как я его знаю (а знаю я его уже много лет), Стефано Габбана всегда умел внести в беседу нотку пессимизма. Что заставляет меня мысленно вернуться к его культу иронии. Если все то, что они построили за последнюю четверть века, вдруг исчезнет, смогут ли D&G быть так же счастливы? Габбана обдумывает этот неприятный вопрос. «Нет, – отвечает он наконец, – но я также думаю, что в этой жизни мы уже много получили, и я, конечно, не хочу становиться самым богатым человеком на кладбище».