Конфликт по поводу несправедливости сложившегося у нас рынка станет главным сюжетом российской истории начавшегося десятилетия

Егору Гайдару исполнилось бы 57 лет. Для политика — это еще фактически молодость. Но Гайдара нет уже три года, а с тех пор, как он перестал возглавлять российское правительство, прошло двадцать лет. Кто только и как умно не объяснял за эти двадцать лет «ошибку Гайдара»! Все раскладывали по полочкам и демонстрировали на пальцах. Однако простой вопрос, подрывающий изящество построений, с годами становился все яснее и глубже: а почему никто за двадцать лет так и не исправил «ошибки Гайдара»? И если никто за двадцать лет это не сделал, то почему считается, что Гайдар мог и должен был сделать это в первый год посткоммунистической России? И что, собственно, нужно сделать?

Один известный специалист по странам с развивающимися рынками заметил, что это такие рынки, где политика значит не меньше, чем экономика. Действительно, то, чем наш рынок отличается от такого, при котором мы хотели бы жить, можно определить одним словом: он — несправедливый. Главные признаки рынка — это то, что продавец волен продавать товар по свободной цене и распоряжаться полученной прибылью, а покупатель — выбирать продавца. Фундаментальная характеристика того рынка, который мы имеем, заключается в том, что товары продаются на нем по более или менее свободным ценам, а вот распределение прибыли — предмет административной торговли. Главный механизм, позволяющий перераспределять прибыль нерыночными способами, — это контроль доступа к рынку и правила поведения на рынке. За доступ к рынку и различные преференции администратор забирает у продавца долю из его прибыли. Однако не стоит думать, что несправедливость эта направлена только против продавца. Создавая неравные условия для разных компаний, администратор ограничивает право покупателей выбирать продавца. Рыночное равновесие нарушено: допущенные на рынок компании имеют возможность продавать менее качественный товар по более высоким ценам, извлекая дополнительную прибыль — ренту, которой они делятся с администраторами рынка — держателями силового ресурса.

Собственно, главным содержанием того этапа перехода к рынку, который Гайдару довелось осуществлять в качестве главы правительства, была либерализация цен, предполагалось, что освобождение цен высвободит рыночные силы, позволит преодолеть коллапс товарно-денежных отношений и в итоге создаст фундамент будущей рыночной экономики. Так оно и произошло. С той оговоркой, что свободные цены — необходимое условие рынка, но не единственное. И то, что получилось в России в результате их освобождения, еще не было рыночной экономикой — лишь открывало к ней путь.

Помимо свободных цен рынок для нормального функционирования требует, как мы видели, неприкосновенной свободы продавца и покупателя. Иными словами, рынок требует наличия в обществе определенного политического баланса, ограничивающего возможность использования силы для перераспределения рыночных прибылей. Право как фундаментальный регулятор общественной и экономической жизни имеет шанс возникнуть и утвердиться только при наличии такого баланса. А пока этого нет, то, что обозначается словами «дума», «закон», «президент», имеет к праву очень малое отношение. Это пока только право силы.

Да, это правда, что становление рыночных отношений, как правило, проходило стадию крайней несправедливости, когда небольшая часть общества присваивала себе максимум прибылей, приносимых рынком. Понятно и то, что такая система тормозит развитие, снижая конкурентные стимулы. Кроме того, несправедливость — возможность получения ренты — как гангрена разъедает государство. Россия сегодня тратит на здравоохранение деньги, вполне соотносимые с тратами других стран со средним доходом, но качество медицинских услуг, которые получают граждане, в разы ниже. И это логично: бюрократы, ведающие распределением публичных средств, должны получать ренту, соизмеримую с той, которую имеют с «рынка» его силовые администраторы. Потому что эти бюрократы являются важной частью той же политической машины, работающей на несправедливое перераспределение рыночных благ.

Поиск политического баланса, обеспечивающего переход к более справедливому рынку, — это предмет настоящей и жестокой общественной и политической борьбы. И схватка за честные выборы — лишь первый эпизод этой борьбы, которая будет долгой и изнурительной. Это вполне понятно и по той оголтелой истерии, в которую впала сегодня свора охотнорядских плохишей. А что поделаешь — люди бьются за металл!

Но следует помнить, что члены общества, не способные настоять на том, чтобы их не обманывали на выборах, не имеют ни единого шанса не быть обманутыми жилищной конторой, поставляющей им горячую воду и ремонтирующей подъезд, железной дорогой, пенсионным фондом и даже полицией. И они всегда будут покупать товары более низкого качества по более высокой цене. Нет ни одного шанса, что министр здравоохранения в такой стране, распределяя бюджетные средства, будет всерьез добиваться и добьется того, чтобы большая их часть была использована эффективно и по назначению. Ни одного шанса. No chance.

Что бы там ни писали про Гайдара, в принципе переход к рынку состоит из двух частей: первая — это свободные цены, вторая — это уровень рыночного равноправия. И этот вопрос не решается декретами реформаторов. Это вопрос политического баланса (заложниками которого оказываются, как правило, и сами реформаторы). Сегодня такой баланс определяется тем, сколько автобусов ОМОНа могут выставить и сколько фиктивных уголовных дел могут возбудить защитники и бенефициары несправедливого рынка против тех, кто не согласен с их правилами. И ровно столько, сколько им удается с помощью ОМОНа и фиктивных уголовных дел украсть голосов, будет затем принудительно перераспределено ими в свою пользу рыночной прибыли.

Это правда, что Гайдару был присущ некоторый экономический технократизм. В том смысле, во всяком случае, что он не очень верил в возможности публичной политики. В этой позиции, видимо, были свои резоны и свои изъяны. И определенная историческая обусловленность. Потому что российское общество и сегодня выглядит очень неискушенным в своем отношении к политике. Взять хотя бы столь популярное в России и как бы возвышающее говорящего: «Я не интересуюсь политикой». Чем меньше ты ею интересуешься, тем более она интересуется тобой. Я вот не знаю людей, которые специально любили бы выносить мусор — и что? Не выносить его? Демонстративно не интересоваться, где стоит мусорный контейнер? С точки зрения механизма политических взаимодействий человек, говорящий, что он не интересуется политикой, это просто человек, отказывающийся от координации с людьми, имеющими близкие с ним интересы. Ничего более.

Так или иначе, жесткий и масштабный конфликт по поводу несправедливости имеющегося рынка станет главным сюжетом российской истории начавшегося десятилетия. Вопрос состоит только в том, под какими флагами и лозунгами этот конфликт будет разворачиваться и, соответственно, насколько эффективным будет его промежуточное разрешение.

Кирилл Рогов