В.Тарасов выделяет три основных элемента в строении приема управленческой борьбы: захват, прием и фиксация.

Захват - это самый сложный и самый важный элемент. Иногда захват бывает довольно длительным. Давайте понаблюдаем за развитием такого захвата в эпизоде из книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве».

"Наиболее важная работа предстояла с артистами. Надо было спаять, слить воедино, привести к одному знаменателю всех членов труппы - молодых и старых, любителей и профессионалов, неопытных и опытных, талантливых и неодаренных, испорченных и нетронутых. Надо было ознакомить новых членов труппы с голавными основами нашего искусства.

Это была интересная задача.

Беда в том, что в то время я еще не являлся авторитетом для опытных провинциальных артистов, которые были в труппе. А между тем к их голосу охотно прислушивалась молодежь. Конечно, нельзя было и мечтать к началу спектаклей, в несколько месяцев, направить начинающих артистов и перекроить на новый фасон старых провинциальных актеров, тем более что они относились к нашим указаниям критически и уверяли, что зритель не поймет, не оценит, не разглядит и не расслышит на сцене всех тонкостей, которых мы добивались. Они утверждали, что сцена требует более грубых приемов игры - громкого голоса, наглядного дейстия, бодрого темпа, полного тона, который они понимали не в смысле полноты внутреннего чувства, а в смысле утрированного крика, усиленного актерского жеста и действия, упрощения рисунка роли, уснащенного животным темпераментом.

При столкновении с артистами я обращался к помощи своих друзей и давнишних сотрудников по Обществу искусства и литературы, а В.И.Немирович-Данченко - к своим ученикам; мы просили их выйти на сцену и доказать упрямцам, что наши требования вполне осуществимы.

Когда и это их не убеждало, мы сами шли на подмостки, играли, срывали аплодисменты у своих соратников и у тех, кто уже перешел в нашу веру, и с помощью этого успеха отстаивали свои требования. В эти моменты Владимир Иванович с блеском проявлял свой актерский талант, сказавшийся и в его режиссерской деятельности: ведь для того чтобы быть хорошим режиссером, нужно быть прирожденным актером.

Но не всегда и это помогало.

Нередко приходилось обращаться к более радикальным средствам проведения наших художественных принципов.

У Владимира Ивановича были свои приемы воздействия, я же поступал так: оставлял в покое заупрямившегося артиста и с удвоенным вниманием работал с его партнером. Ему я давал наиболее интересные мезансцены, помогал всем, чем может помочь артисту режиссер, работал с ним вне репеционного времени, а упрямцу позволял делать все, чего он упорно требовал. Обыкновенно его желания сводились к стоянию перед суфлерской будкой, к смотрению через рампу в публику, к заигрыванию с ней и самоопьянению декламационными распевами и театральными позами. Каюсь, чтоб подвести и проучить его, я допускал даже коварство и помогал ему подчеркивать все те устаревшие условности, которые он называл традицией. В ответ на пропетую с пафосом реплику опытного артиста я учил его партнера говорить просто и глубоко, по внутреннему существу.

Простота и правда оттеняли ошибки упрямца.

Так шла работа до самой проверочной репетиции, на которой впервые демонстрируется перед всей труппой и друзьями театра заготовленный начерно спектакль. На этой репетиции упорствующие в своих приемах старые опытные артисты проваливались, в то время как их молодые товарищи получали много комплиментов. Такой результат отрезвлял упорствующих. После одной из таких репетиций, с блестящим провалом опытного артиста, он был так потрясен случившимся, что приехал ко мне из Пушкино на тройке в то имение, где я жил. Это было поздно ночью. Меня разбудили; я вышел к приехавшему в ночном костюме, и мы говорили до рассвета. На этот раз он слушал меня, как ученик, не выдержавший экзамена, и клялся в том, что впредь будет послушен и внимателен. После этого я получил возможность говорить ему все, что находил нужным и чего не мог сказать раньше, пока он чувствовал свое превосходство надо мной.

В другие трудные минуты меня выручал режиссерский деспотизм, которому я научился у Кронека. Я требовал и заставлял себе повиноваться. При этом многие лишь внешне исполняли мои режиссерские указания, так как не были еще готовы к тому, чтобы понимать их чувством.

Что ж делать! Приходилось в несколько месяцев создать труппу, театр, новое направление, и я не видел иного средства для выполнения этой задачи.

С неопытными, начинающими артистами и учениками мы поступали иначе. Они не спорили, они просто не умели.

Приходилось показывать им, «как играется» такая-то роль. Молодые актеры копировали режиссера, иногда удачно, иногда нет, благодаря чему достигался, во всяком случае, интересный рисунок роли."

Итак, мы имеем ролевую пару: опытный провинциальный артист, имеющий свое представление о том, как надо играть, и сопротивляющийся молодому режиссеру - молодой режиссер, имеющий другое представление о том, как надо играть, и пытающийся изменить игру провинциального артиста.

Режиссеру нужно новое ролевое распределение, для начала такое: опытный провинциальный артист, понимающий, что лучше играть по-новому, и готовый воспринимать указания режиссера и слушать его - молодой режиссер, помогающий артисту освоить новый способ игры на сцене.

«Мирные» попытки перевести артиста в роль «слушающего указания режиссера» не прошли - и другие актеры показывали (доказывая теорему существования), и сами режиссеры показывали. Не получилось. Актер сопротивляется изменению своей роли, своей картины мира. Значит, приходится прибегать к борьбе. А в борьбе этика не такая, как в мирное время. В борьбе обман этичен. Поэтому режиссеру приходится обмануть артиста, чтобы его картина мира точно изменилась. В общем-то, режиссер борется не с артистом, а с его картиной мира. За артиста, а не против него.

Теперь посмотрим строение приема. Захват (длинный) - это разрешение «играть как хочет», и подготовка серьезного столкновения с неожиданным (дополнительная работа с партнером, помощь артисту делать все еще более неправильно и пр.). Прием - столкновение с неожиданным на проверочной репетиции. Фиксация - беседа после провала.

Вспомните, вероятно, Вы и сами подобный прием применяли.

Когда ребенок просит чего-то, чего ему совсем не надо, делали вид, что разрешили. Он сталкивался с неожиданным, после чего вел себя прилично какое-то время.

В своей книге «Искусство управленческой борьбы» В.Тарасов приводит несколько вариантов операций по изменению картины мира. Данный прием, думаю, можно было бы отнести к операции «сопровождение в тупик». Мы как бы соглашаемся идти туда, куда хочет другой человек, и сопровождаем его до тех пор, пока он сам не поймет, что двигался не туда. А мы просто помогаем ему быстрее увидеть это. Оказавшись в «тупике», человек понимает, что его картина мира точно была неадекватна в этой области, что наша картина мира более адекватна, и поэтому начинает нас слышать.

Если Ваши близкие или друзья, начальники или подчиненные не хотят услышать Ваши аргументы по вопросу, где Вы точно правы, попробуйте поискать «ускоритель» для того, чтобы они побыстрее оказались в своем «тупике». А сами сопровождайте их, чтобы оказаться рядом в нужное время. И будьте готовы не торжествовать и насмехаться (иначе человеку будет психологически сложно признать, что он зашел в тупик), а просто и спокойно показать нужный путь, выход из тупика. Но не спешите: захват - дело тонкое.

Вы можете сами понаблюдать за одним длинным и сложным захватом в фильме «Венецианский купец». На тренировках мы разбрирали этот фрагмент - и получили огромное удовольствие. Сцена суда, почти самый конец фильма. Все, что делает судья до самой последней минуты судебного заседания - это захват.

Если не поленюсь - может быть, как-нибудь разберем этот фрагмент по тексту самого Шекспира, большого мастера управленческой борьбы, оказывается. (Хотя деталей для разглядывания в фильме с Аль Пачино больше, чем просто в тексте, фильм реально неплохо сделан.

С уважением, Галина Жукова