Нарциссу вообще необходимо зеркало, но наша политика ищет не столько блеска собственного отражения как такового, сколько вымещения своей грандиозности и могущества на других. Это как если бы Нарцисс из античной легенды не просто умирал от любви к собственному отражению в ручье, но бегал по окрестностям и приставал ко всем подряд с разными глупостями, требуя внимания и ответной реакции, неважно какой.

В предыдущей статье данного цикла эпидемия коллективного нарциссизма связывалась с известными феноменами «восстания рабов» (Ницше) и «восстания масс» (Ортега-и-Гассет). И хотя в известных ситуациях нарциссизм бывает эволюционно оправданным и даже творчески конструктивным, все же как расстройство он связан скорее с переживанием неполноценности и машинами компенсации. Это уже немало говорит о качестве человеческого материала, из которого монтируется нарциссический комплекс в политике и социуме, – упоенный собой, безразличный ко всему и ко всем нарцисс коллектива, сообщества, группы, массы, режима, этноса, нации. Отсюда особого рода этика и социальные стратегии нарциссического субъекта, для которого другие люди, да и весь мир, не более чем фон и зеркало восторженного самолюбования, свита и инструмент. Непростые социальные, коммуникативные черты индивидуального нарцисса в коллективном и политическом нарциссизме проявляются в еще более выраженных формах, иногда утрированных, а то и вовсе злокачественных.

Публичность и одиночество

Обычно считается, что нарцисс – персонаж несомненно экстравертный, ориентированный вовне и на других. Это так, но с оговорками. Есть концепции, в которых различаются нарциссы «напыщенные» и «ранимые» (об этом, в частности, пишет в Independent соавтор популярной книги «Эпидемия нарциссизма» профессор Университета Джорджии W. Keith Campbell). Для описания политического нарциссизма в России подобное различие кажется особенно принципиальным.

«Напыщенные» нарциссы общительны и экстравертны. Таковы политические харизматики, особо неверные супруги, жаждущие внимания знаменитости и прочие жертвы завышенной самооценки и страсти к ее воплощению «в материале». Эмоциональный диагноз (в лучшем случае) – обаяние без теплоты, разрушители сердец.

«Ранимые» нарциссы страдают от сложного симбиоза завышенного самомнения и заниженной самооценки. Они полагают, что заслуживают величия, славы или, как минимум, особого отношения к себе, но подавленная низкая самооценка сковывает их потенциальную экстравертность. Ранимый нарцисс скорее склонен к обиженной замкнутости. Образец такого типажа по Кэмпбелл – взрослый человек, который живет в доме матери, смотрит телешоу типа «x factor» и думает, что тоже мог бы прославиться, но из-за неуверенности в себе, вместо того чтобы идти на пробы, становится банальным интернет-троллем.

Кстати, политические тролли и боты, загаживающие информационную среду за деньги или по велению души, с большой вероятностью тоже относятся к закомплексованным нарциссам, упивающимся резкостью своих окололитературных испражнений и тем облегченным изяществом, с каким эти ничтожества своими бесчисленными комментариями «обламывают», как им кажется, лучшие умы и перья страны. Классический «синдром Моськи» (Иван А. Крылов).

С этой точки зрения экстравертность нынешнего российского режима может вызывать спектр эмоций, от неуемного восторга до презрения и опаски. На первый взгляд, здесь доминирует комплекс «переживания себя» – собственной самодостаточной грандиозности и силы. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что эти претензии и оценки ориентированы большей частью на реакцию извне, со стороны других. Нарциссу вообще необходимо зеркало, но наша политика ищет не столько блеска собственного отражения как такового, сколько вымещения своей грандиозности и могущества на других. Это как если бы Нарцисс из античной легенды не просто умирал от любви к собственному отражению в ручье, но бегал по окрестностям и приставал ко всем подряд с разными глупостями, требующими внимания и ответной реакции, неважно какой.

«Мы им показали!» – классическая формула такой самореализации в быту воспроизводится буквально. Если в официальной риторике хватает ума это не слишком афишировать, то в телевизионной пропаганде (а она и есть сублимированная квинтэссенция правящей идеологии) данная форма самооценки проявлена в полной мере. При этом не так важно, чего и сколько мы в действительности «им напоказывали», – гораздо важнее фиксация тех сугубо внешних знаков, которые доказывают (или якобы доказывают) наличие на той стороне действительно сильной реакции на наши выступления. Если бы Россия, даже вообще ничего не сделав, вызвала бы во внешнем мире бурную реакцию, такая экономия ресурса была бы лишь еще большим доказательством ее немыслимой грандиозности и непревзойденного всемогущества (что называется «одним своим видом»).

Однако еще более значимым является тот факт, что в рассматриваемой схеме отношений кроме этой чужой, внешней реакции мы ничего не можем показать самим себе. Формула «Мы доказали себе!» в нашей схеме без «них» вообще не работает. Если для чистоты эксперимента попытаться условно элиминировать внешний мир, от новейших достижений страны ничего не остается. Наше «вставание с колен» выражается исключительно во внешних сношениях (или в сношении внутренней оппозиции, которая в этой системе координат уже тоже практически внешняя – «иностранная»). В собственной жизни мы не встаем, а лишь нащупываем дно, каждый раз новое – в экономике, в социальной сфере, в культуре, знании, технологиях. Такого рода «устрашающее величие» ничего кроме устрашения с собой не несет и немыслимо без других, на которых оно, собственно, и выполняется.

Выдающийся случай деструктивной экстравертности. Такой нарцисс одновременно и страдает, и наслаждается потребностью показывать себя другим, пусть даже ценой самоунижения и самоуничтожения. Не имея на заслуженное внимание достаточных оснований и ресурсов, он со своим внутренним и внешнеполитическим эксгибиционизмом часто нарывается на реакцию, подобную той, что описана в анекдоте про лифт: «Яйца забыла купить». Но зато в собственных эмоциях часто нет предела восторгу от симптомов вызванного тобой страха – даже если к тебе относятся как к буйному, которого пока удается умиротворять домашними средствами, без перевозки и санитаров.

В обычной жизни такого рода нарцисс обречен на одиночество (если не считать отдельных несчастных, которые в силу тех или иных причин, родственных или дружеских, его терпят и жалеют). Но в политике это проявляется более жестко и чревато изоляцией. Имеется в виду изоляция даже не столько формально-дипломатическая, сколько моральная и эмоциональная. Это трагедия всякого напыщенного, экстравертного самолюбования: оно не может без других, ибо они и есть зеркало с его отражением, но окружающим людям и странам свойственно отстраняться от всякой не в меру навязчивой самодемонстрации.

Ненадёжность, зыбкость такого «отражения в других» приводит к метаниям в самооценке нарцисса. Иллюзии грандиозности сменяются мучительным переживанием собственного ничтожества. Это может быть свойством больших циклов в биографии страны и народа, измученного бесконечными чередованиями взлетов и падений, поражений и побед, переживаниями то эпохального величия, то исторической обречённости, а может проявляться в индивидуальной судьбе. В пределе эти полярности сходятся: в каждом триумфе остаётся привкус недавнего поражения и мука самореабилитации, натужного и очень целенаправленного доказательства, что ты не... (далее на выбор).

В самом общем виде нарцисс и есть «человек доказывающий», причём делающий это навязчиво и агрессивно. Когда это чувствуют, героя начинают невольно сторониться и участники мирового «концерта», и даже недавние друзья – еще вчера лояльные соседи по бывшему Союзу ССР, а теперь по «ближнему зарубежью». Новые друзья с востока здесь мало что компенсируют, поскольку известны ещё более циничным и корыстным прагматизмом в отношении к партнерам, особенно к «неверным», при полном небрежении остатками западной нормативности – правилами общения и принципами отношений. В таких случаях иногда лучше не говорить, кто твой друг, чтобы тебе не сказали, кто ты.

Одиночество – удел великих, особенно когда они на собственном величии повёрнуты.

Эмпатия и безразличие

Считается, что классический нарцисс относится к другим исключительно как к средству и начисто лишен эмпатии – способности с пониманием и сочувствием «поставить себя на место другого». Это так, но необходимо учитывать, что нарцисс обладает и повышенной предрасположенностью к самоэмпатии – удивительной, непревзойденной способностью «ставить себя на свое место», «входить в своё положение» и тем самым обеспечивать самому себе оправдание любых своих действий. Даже в самых отвратительных поступках нарцисса нет ничего, к чему он не смог бы «отнестись с пониманием», что не смог бы объяснить, а потом и развернуть в свою пользу.

Ранее уже говорилось об особом феномене «нарциссической ярости» как типичной для нарцисса реакции на критику или даже на обычный дефицит внимания к собственному Я. Далее об этом пойдёт речь на конкретных примерах нашей ненормально яркой идеологической и политической жизни. Однако в теории и анализе гораздо меньше уделяется внимания той систематической и подчас довольно сложной работе нарцисса (в том числе политического), которую он ведет, выстраивая целый образ мира в оправдание собственных провалов и низости. В результате эта «работа над миром» дает весьма значительные, хотя и временные эффекты в пропаганде и самоуговорах, но в итоге неизбежно ведёт к еще большим провалам – к таким падениям, для оправдания которых «и целого мира мало».

Однако здесь есть и принципиальное различие между индивидуальным субъектом и субъектом коллективным, политическим. Субъект, страдающий НРЛ (нарциссическим расстройством личности), обычно вполне искренен в необыкновенной эмпатии, проявляемой им в отношении себя как «условного другого». Он реально верит в эти самооправдания, работающие как психологические защиты, а потому буквально взрывается, когда ему предъявляют изъяны и бреши в его обороне. Коллективный, политический субъект в этом отношении ведёт себя несколько иначе: он многослоен и амбивалентен. Здесь, как и в вышеописанном различении «всплывающего» и «заныривающего» нарциссизма, присутствует не только слепая вера масс, но и циничная риторика риторов. Одни (массы) реально входят в собственное положение (точнее не выходят из него), тогда как другие (идеологи и модераторы) профессионально помогают подопечным с пониманием относиться и к деяниям вовлеченной в общий процесс личности, и к действиям коллективного нарцисса, с которым индивид самоидентифицирован.

В этом отношении типична реакция идеологически заряженного человека, которому вдруг с очевидностью доказывают, что он является жертвой пропагандистского обмана, порой крайне жесткого и циничного. Такой персонаж может мгновенно «входить в положение» свое и связанного с ним коллективного субъекта, например, положительно идентифицируя себя обманутого с источником обмана. Логика одновременно простая и изощренная: мы на войне, в том числе информационной, враг обманывает на каждом шагу, наши тоже обманывают, причем, обманывая всех, они обманывают в том числе меня, порой цинично и жестоко... и правильно делают! На войне comme à la guerre. Вопрос, а был ли распятый мальчик, для такого сознания не существует и любые доказательства обмана ничего не меняют. Здесь включенный в величественное целое нарцисс видит себя совершенством, в котором недостатки являются даже не продолжением достоинств, а отдельными, самостоятельными достоинствами.

Не меньшее значение элементы такой нарциссической самоэмпатии имеют при объяснении хотя и временных, но все же порой весьма впечатляющих «побед телевизора над холодильником». Заметное ухудшение социально-экономического положения в стране и в домохозяйствах не просто переваривается обычным «социальным терпением», но воспринимается как следствие и знак роста коллективного всемогущества. Россия отвоевывает место в мире, ее снова боятся, поэтому нам вредят, это сказывается на положении социальной инфраструктуры и самих граждан, жизнь становится хуже, но зато ярче и достойнее. Крайний случай: нечего есть, но есть чем гордиться.

Однако для такого рода компенсаций нарциссические переживания должны быть достаточно интенсивными, а потому не могут быть слишком долгими. По данным последних опросов уже почти треть населения заявляет, что «собственное благополучие важнее государственного строя» («Левада-Центр», ноябрь, 2016). Легендарный Нарцисс от голода умер – нарцисс социально-политический иногда от голода иногда выздоравливает.

Бескомпромиссная эмпатия в отношении себя при практически полном отсутствии эмпатии в отношении к другим является одним из факторов разрушения социальной, политической, идеологической, а в итоге и обычной человеческой коммуникации. Выступая все громче и яростнее, люди перестают слушать и слышать друг друга. В такой атмосфере наступает царство тотальной демагогии – полемики на поражение и установки на победу любой ценой, при полном безразличии к сути дела и средствам. В политически и идейно активной своей части страна начинает общаться по принципу шукшинского «Срезал».

И наконец, связь расстройства с преступлением. Ненормально щадящее, понимающее отношение нарцисса к себе при нежелании, а затем и неспособности «входить в шкуру» другого является одним из особых факторов формирования того, что Ханна Арендт называла «банальностью зла», – вовлечению масс в рутину злоупотреблений и злодеяний. Но это уже предмет специального разговора.

Александр Рубцов Руководитель Центра анализа идеологических процессов